Дяченко Марина и Сергей. Армагед-дом

   Несколько раз ей случалось видеть дальфинов – далеко от берега, совершенно безопасно, но все равно нервный холод пробирал до костей. Впрочем, она и без того мерзла– вот заболеть бы и умереть. Лидкин день рождения прошел буднично и безрадостно. Четырнадцатое октября, снова среда. До назначенного срока осталось семь месяцев и три недели.
   Вместо обещанных роликовых коньков ей подарили коробку конфет и какие-то скучные книжки. Полвечера она проплакала, забравшись под одеяло, – не то из-за коньков, не то из-за лицея, не то из-за скорой и неотвратимой смерти.
   А через неделю оказалось, что раз исключить Зарудного нет никакой возможности, то и Сотову трогать не будут. Поругали, поставили на вид – и пусть помнит доброе к ней отношение.
   Отец пришел из лицея нервный, но румяный и с блеском в глазах. «Обошлось», – сказал он маме. «Замолчи», – сказал он вскинувшейся было Янке. Лидке улыбнулся, потрепал по затылку, обошлось, мол, собирайся завтра в лицей…
   Лидка представила, как войдет в свой класс. Как сядет на первую парту рядом с Рысюком. И двадцать пар глаз будут разглядывать ее, будто впервые увидев.
   Она сверилась с расписанием– двадцать первое октября, среда – и уложила в сумку книжки. Но пошла не в лицей, а к морю.
   Облака рябили многими оттенками серого, казалось, что небо покрыто грязными встопорщенными перьями. Небо походило на лежалую дохлую чайку. С моря дул недобрый ветер – Лидка укрылась среди камней и раскрыла книжку. Роман «Бедная Анна» полагалось прочитать по программе еще прошлым летом, это был самый скучный на свете роман, но Лидка читала, продираясь сквозь длинные описания природы и совсем уж бесконечные монологи. Героиня не могла иметь детей, а детородный срок цикла истекал, и ее муж собирался уйти к другой. Лидка переворачивала страницы, почти ничего не соображая. Что за проблемы у этих персонажей, ведь они благополучно пережили свою мрыгу, теперь им предстоит два десятка лет безбедной жизни…
   А у Лидки – семь месяцев и две недели.
   В окончательный апокалипсис верят только идиоты. А она, Лидка, изучала историю. Она умиая.
   Буквы сливались перед глазами.
   Около полудня со всех сторон в бухту стянулись патрульные катера. Они стояли далеко от берега, там, где Лидке случалось видеть дальфиньи спины. Черные силуэты вытянулись цепью от мыса до мыса. Кораблей было не меньше двадцати; со стороны базы ГО пришли два вертолета. Покружились над морем, поро-котали, улетели. Лидка встала, чтобы поскорее уйти.
   – Что ты здесь делаешь?
   От неожиданности сумка едва не выпрыгнула из Лидкиных рук. Патрульные появились как из-под земли– два солдата и офицер, вооруженные, в камуфляже.
   –Девочка, что ты здесь делаешь?!
   – Прогуливаю уроки, – сказала Лидка тихо. Патрульные переглянулись. Кажется, честный ответ настроил их чуть более миролюбиво.
   – Объявлено военное положение, – отрывисто сообщил офицер. – Дети должны сидеть по домам.
   Лидка крепче сжала сумку. Губы начали дрожать, прежде чем смысл сказанного дошел до нее.
   – Как… что же…
   – А ну сюда, живо!
   Ее взяли за локоть и потащили – не очень быстро, но она все равно то и дело спотыкалась. От страха заложило уши.
   По бетонной лесенке ее вытащили на набережную; от торговых палаток остались металлические скелеты, под ногами валялись обрывки газет, и никого не было – ни торговцев, ни гуляющих, только военные машины в решетчатых железных очках. И люди, гэошники, и у каждого второго – рация. Суставчатые антенны подрагивали, будто черные тараканьи усы.
   И еще тут был Игорь Рысюк. Стоял, привалившись к машине, глядел в сторону, как бы непричастный ко всему на свете.
   – Эй, парень, эта та самая девочка?
   Рысюк бросил на Лиду взгляд и сразу отвернулся.
   – Да.
   – Которая уроки прогуливает?
   – У нее личная драма, – сказал Рысюк, почти не разжимая губ. – Несчастная любовь. Кто-то хохотнул.
   – Ладно, пацан, ты не врал вроде бы… Куда вас обоих, в приемник-распределитель?
   – Мы ничего не сделали, – тонко сказала Лидка.
   – А нечего ходить где не положено… Адрес?
   – Что? – тупо переспросила Лидка.
   – Где живете? Далеко?
   – На Угловой…
   Игорь промолчал. Сам он жил гораздо дальше, на Зеленой Горке.
   – Хорошо… До Угловой подбросим, но чтобы из дома ни ногой! Ясно?
   Вслед за солдатом, пахнувшим неприятно и остро, они забрались в тесный салон. Машина дернулась– Игорь и Лидка непроизвольно ухватились друг за друга.
   – Ты почему не пришла в лицей? – спросил Рысюк сварливым шепотом. – Зарудный ведь ходит…
   – Отстань.
   – Почему ты такая невежливая?
   – Почему ты такой кретин?
   Где-то выла сирена. Ее вой сперва нарастал, потом ударил волной и сразу схлынул, удаляясь. Машина с сиреной пронеслась в противоположном направлении – к морю.
   – А что было в лицее? Рысюк пожал плечами:
   – Тревога. Всех распустили по домам.
   – А ты откуда знал, где меня искать?!
   – С чего ты взяла, что я тебя искал? Лидка прикусила язык.
   – Эй, дети, – сказали из кабины, – какой номер на Угловой?
   – Угловая, двадцать семь, – пробормотала Лидка. – Рядом с универмагом.
   Машина выбралась на трассу и пошла быстрее.
   – Слушай, Рысюк… Вопрос застрял у нее в горле.
   – Мрыга? Сегодня? – насмешливо спросил Игорь. – А как же твое любимое девятое июня?
   Лидку передернуло. Захотелось ударить – так врезать невысокому Игорю по щеке, чтобы коротко стриженная голова стукнулась о борт…
   – Не боись, это нормальный кризис, – Игорь улыбнулся. – Военный переворот или еще что-нибудь такое. Если бы ты учила историю, то знала бы, что за несколько лет до апокалипсиса наступает…
   Машина притормозила.
   – Выметайтесь, дети! И чтобы ни ногой из дома, ясно?
   – Мы уже не дети, – проворчал Рысюк себе под нос. – Привыкли, понимаешь…
   Машина газанула, обдав обоих вонючим выхлопным облаком.
 
    Ученицы младшей группы 3 «Б» класса СОТОВОЙ ЛИДИИ
    сочинение на тему: «Люди и дальфины»
   Однажды девочка пришла на море. Погода была хорошая. В воде плескались рыбки. Светило солнце. Девочка решила искупаться.
   Она зашла далеко от берега и стала тонуть. Она позвала на помощь. Но никто не услышал.
   Вдруг приплыл дальфин из моря. Девочка очень испугалась. Но дальфин подтолкнул ее к берегу и спас.
   Девочка была очень рада. Дальфин плавал вокруг и показывал спину. Они подружились. Девочка стала часто ходить на море и встречать там дальфина.
   Потом девочка выросла и наступил конец света. Дальфины сбросили шкуру и пере…(зачеркнуто) в личинок, то есть глеф. Они вышли на сушу. Девочка (зачеркнуто). Он узнал ее и не стал есть ее. Но он поранил ее. И поэтому она не успела к Воротам, в Убежище.
   Дальфины– опасные существа. В пе-ри-од цикла они плавают далеко от берега и не выходят на сушу. Но когда наступает конец света, дальфины становятся личинками-глефами и выходят на сушу. Дети, будьте осторожны!
   ОЦЕНКА: Три с плюсом. ГРЯЗНО! И думай, Лида, о чем пишешь.
 
   Дома ее встретили тихой истерикой. Тихой, потому что в квартиру они заявились вместе с Рысюком. В присутствии одноклассника Лидке постеснялись устраивать сцену.
   Рысюк зашел, чтобы позвонить, и даже успел буркнуть в трубку что-то вроде: «Жив, здоров, у Сотовой», после чего телефон умер, замолчал, будто трубку набили ватой. «Теперь еще и связь», – сквозь зубы процедил Лидкин отец. Рысюк попрощался и пошел к двери.
   – Игорь, ты никуда не пойдешь, – очень спокойно сказала мама. – В лучшем случае тебя заберет патруль.
   – А в худшем? – удивился Рысюк. По всей квартире разбросаны были вещи. У порога стояли пять рюкзаков – как на картинке в учебнике ГО.
   – Освобождай свою сумку, – сказал Тимур, Лидкин брат, притихшему Рысюку. – Если объявят эвакуацию…
   – Бухту оцепили, – сказала Лидка.
   – Наверное, глефы уже лезут, – весело пошутил Тимур.
   Яна заплакала. Отец прикрикнул на нее – не зло, скорее растерянно.
   Телевизор был включен, но мерцал серым бельмом пустого экрана. Если долго не отводить глаз, может показаться, что по экрану ползают тысячи мелких мушек. Лидка отвернулась.
   Рысюк молча вытряхнул на пол пару учебников, папку с тетрадями, дневник, пенал, еще какие-то мелочи. В освободившуюся сумку поместились термос, полиэтиленовый пакет с пайком и аптечка. На Лидку этот обмен произвел гнетущее впечатление – она ушла в свою комнату, села на диван и включила магнитофон, благо батарейки были еще живы. И, закрыв глаза, можно было вообразить, что ничего не случилось.
   – А я вчера был на вечере в двести пятой, – сказал Рысюк.
   – Зачем? – вяло поинтересовалась Лидка.
   – Так… Сперва интересно было, девчонки ихние явились кто в чем, а кто и почти без ничего…
   – Оч-чень интересно, – саркастически вставила Лидка.
   – Да. А потом они нажрались какой-то гадости, и драка началась. Я еле успел смыться. А у тебя с Зарудным – на самом деле или понарошку?
   Лидка молчала. Странные дела, до девятого июня осталось семь с половиной месяцев, а она так злится из-за этого зануды, кривляки Рысюка, который специально ее дразнит.
   Затрещал телевизор в соседней комната. Запищал, на этот писк сбежались из разных комнат Тимур и Яна, мама, папа и Лидка с Рысюком.
   – Дорогие сограждане…
   Чье-то моложавое тонкое лицо. Полузнакомое– Лидка никогда не интересовалась политикой и не смотрела новостей, но догадалась, что на этот раз перед камерой сидит не журналист и не диктор.
   – Дорогие сограждане, чрезвычайная ситуация преодолена. Просим всех соблюдать спокойствие… В столице сорван заговор, направленный против законного правительства и ставящий своей целью низвержение конституционного…
   «Откуда я его знаю», – подумала Лидка. И почти сразу же Рысюк прошипел у нее над ухом:
   – Че-ерт… Это же…
   – Что? – нервно спросила мама.
   – Это Зарудный, – сказал отец. – Депутат За-рудный.
   С экрана смотрел Славкин папаша.

ГЛАВА ВТОРАЯ

   Светка жила этажом выше и была на год старше Лидки. Светка училась в двести пятой школе и, в отличие от Лидки, имела время на Посиделки в «дурной компании». Проходя мимо лавочки, где эта самая компания коротала вечера, Лидка внутренне сжималась и кивала как можно равнодушнее.
   В последние месяцы все переменилось, и перемены скрыть не удалось. Лидка перестала ходить на факультативы, более того, повадилась сбегать с последних уроков. В лицее ей было так же уютно, как карасю на холодной сковороде: вроде бы и не жжет, но и удовольствия мало. Уж лучше на скамейке перед домом…
   Но главное – со Светкой можно было говорить про девятое июня. Светка не начинала истерически смеяться, всем своим видом показывая, как ее забавляет Лидкина глупость, и не крутила пальцем у виска. Светка даже добывала где-то новые сведения – оказывается, были целые организации, посвященные Последнему Апокалипсису. И вроде бы двух разновидностей. Одни посвящали оставшуюся жизнь «освобождению души», бросали пить, курить, уходили из семей и посвящали себя людям. Другие, наоборот, ничего очищать не собирались, а хотели напоследок пожить: продавали квартиры и на вырученные деньги устраивали оргии, игрища, морские путешествия и прочие приятные вещи. В морское путешествие Лидка и сама бы не прочь, но вот чем занимаются на оргиях, представляла себе смутно.
   Светкин день рождения пришелся на воскресенье. Двадцать второе ноября, привычно отметила Лидка.
   Гости собрались к половине восьмого. Мальчишек было шестеро, девчонок– вместе с Лидкой– тоже. По-видимому, в таком расчете крылся некий смысл; выпив по рюмке мутноватой крепкой жидкости, гости разбились по парам, как в детском саду. Рядом с Лидкой оказался длиннющий, бледный, болезненного вида парень лет восемнадцати, явно близорукий, но стесняющийся носить очки.
   После первого же тоста закружилась голова и сразу сделалось легче: уже ни о чем не думалось, во всяком случае ни о чем плохом.
   Лицеистов в новой компании не ставили ни в грош. Все, кроме Лидки, были гости из двести пятой школы, из младшей и средней групп, а тот, что сидел рядом с Лидкой, и вовсе из старшей, второгодник. Говорили о собственных учителях – исключительно паскудных, глупых и пошлых. У каждой училки было по несколько кличек; Лидка путалась и никак не могла понять, кто кого куда послал и кто кого огрел линейкой. Сдуру призналась в невежестве – и сразу же сделалась центром компании. Ее наперебой принялись просвещать:
   – …А химичку– «доска, два соска». А математичку – Феня Хреновна. А гэошника…
   Остальные клички были непечатные, но большей частью смешные до колик. Лидка по-лошадиному ржала и повторяла вслух наиболее смачные прозвища. С удовольствием примеряла их к лицейским завучихе, математичке, директору – она только теперь поняла, как сильно их ненавидит. За вытянувшиеся физиономии на пороге Музея, за патетические завывания: «В этом святом месте…» И за то, что ее не исключили. Пусть бы выгнали – так нет, брезгливо поморщились, опасливо покосились на Зарудного-папашу и оставили. Чтобы всякий раз, вызывая ее к доске, скептически поджимать губы.
   А в двести пятой, именем которой лицеистов запугивали до дрожи в коленках, губ никто не поджимал. Там бранились и кричали, швырялись книжками, лупили линейкой по голове и вызывали родителей, но губ поджимать там никто не стал бы, во-первых, потому что все ученики считались испорченными по определению и ждать от них целомудрия не имело смысла. А во-вторых, потому что честнее один раз закатить девчонке пощечину, чем месяц за месяцем морщиться и презирать.
   – …А этот парень тогда спер у бати ключи от машины и привел Анжелку в гараж. Они мотор завели, чтобы не холодно, и полезли на заднее сиденье. А машина здоровенная! Вот они и стали кувыркаться, а гараж закрыт! А мотор работает! Они позасыпали и отравились, ну, нанюхались выхлопов, вместе их и похоронили…
   – Вот ты ржешь, а мне мамка ключи от машины не дает теперь…
   – На тот свет захотел?!
   – Все фигня, хлопцы, из нашего класса один пацан в подвале поставил раскладушку у трубы, тепло…
   – …я у сеструхи с головы этот кулек тащу, а она уже синяя, еле откачал… «Скорую» не вызвал, чтобы на учет не поставили…
   – …ну ладно, думаю, денег я добуду, не впервой, но чтобы задницу ему подставлять…
   – …купил петарду и училке в стол. Как она заорет!
   Лидка отхлебывала из рюмки и хохотала все громче. Каждое слово казалось неимоверно смешным, но почему-то сразу же забывалось.
   Уже через час она была своим парнем в новой компании. Бледнолицый сосед-второгодник пел под гитару. Его звали Геной, Лидке он нравился все больше и больше – такой взрослый, с голубыми беззащитными глазами, с хрипловатым усталым голосом…
   Потом зажгли две свечки и погасили люстру. Включили музыку, и Гена пригласил танцевать не Лидку, а длинноногую соседку справа. И прямо по ходу танца полез ей под коротенькую юбку-пояс.
   Лидка выбралась из-за стола, пошатываясь, протиснулась между танцующими, нашла ванную. Долго смотрела в собственное пьяное, лупоглазое лицо, тщетно пыталась сосредоточиться.
   Катись все к чертям! Все равно скоро мрыга! Почему она, Лидка, не имеет права делать то, что хочет?! Хотя бы накануне неотвратимой смерти…
   – Эй, малая! Иди сюда, играть будем! Комната плавала в табачном дыму. Со стола при-. брали пустые тарелки, именинница притащила детский волчок на присоске, с бегущей стрелочкой. Под всеобщий хохот волчок запускали, и тот, на кого указывала стрелка, снимал с себя часть одежды. Сладко замирало сердце, было страшно и весело, гости по очереди стягивали с себя туфли, рубашки, носки, пояса, потом тот, что сидел напротив Лидки, оказался в одних трусах и заорал, что больше играть не будет, но на него заорали в ответ, что выходить из игры нельзя и что правила есть правила. Он подчинился и всякий раз шумно радовался, когда волчок указывал на другого.
   Лидку лихорадило. Она сняла сперва туфли, потом пояс, потом колготки. Кое-кто из девчонок уже сидел, хихикая, в исподнем,, и оно оказалось весьма затейливым, не чета скромному Лидкиному бельишку. Волчок вертелся, замирало сердце, более-менее одетыми оставались только Лидка да ее близорукий сосед, в их адрес отпускались шпильки. Потом волчок трижды подряд указал на веснушчатую девчонку с рыжим хвостом на затылке – та заныла, что так нечестно, и, ноя, разделась догола. У Лидки глаза на лоб полезли – она не думала, что до такого дойдет…
   Ну, позвать бы сюда завучиху с математичкой! И посмотреть на их лица…
   «Все равно мрыга, – сказал кто-то внутри Лидки-ной пьяной головы. – Какая разница?»
   «Я плохая, – поняла она с удивлением. – Я плохая девочка! Я уж… жасная девчонка, и как это здорово – быть плохой…»
   Но тут игра закончилась. Музыка зазвучала громче.
   Кто-то подбирал с пола свои вещи, кто-то не стал. Длинноногая девчонка в юбке-поясе танцевала на столе; Гена, близоруко щурясь, бродил в одном носке и искал под ногами другой. На голом плече его обнаружилась татуировка, нанесенная, похоже, кем-то из одноклассников, во всяком случае, здорово похожая на рисунок в тетради– какой-то кривобокий свирепый крокодил.
   Пахло духами, потом, перегаром, остатками еды. В темном углу кто-то возился, хихикая, и вроде бы полуголых тел там было не два, а минимум три… На диване именинница Светка целовалась с парнем, чьего имени Лидка не запомнила.
   Она едва отыскала свои туфли. Колготок так и не нашла. Пояса тоже. Завтра надо будет позвонить соседям: «Извините, вы не находили в гостиной моих колготок?»
   Она осторожно прикрыла за собой входную дверь. Спустилась на два пролета вниз. Отыскала ключ в кармане джинсовой юбки. Ключ она захватила именно на этот случай – чтобы вернуться тихонько. Чтобы не принюхивались подозрительно, не оглядывали с головы до ног…
   Дверь бесшумно приоткрылась. Лидка скользнула в запахи собственной квартиры; в прихожей было темно, в гостиной тоже, только голубовато подмигивал проклятущий телевизор.
   Она сняла туфли. Босиком, поджимая пальцы, прошла вперед, намереваясь скользнуть к себе в спальню.
   – …экспертами, сошлись с точностью до секунды… Через двести дней, девятого июня будущего года, в шестнадцать часов двадцать одну минуту… И Господь не сжалится более…
   Лидка обмерла.
   В комнате что-то возмущенно проговорила мама; Лидка, как загипнотизированная, сделала еще шаг и уперлась взглядом в экран. С экрана смотрело желтоватое, морщинистое, печальное лицо. На переднем плане нервно подрагивал микрофон; казалось, в следующую секунду поролоновая груша заткнет говорящему рот.
   – Расчеты были сделаны по методу Бродовского– Фильке. Вероятность погрешности минимальна. У нас есть еще двести дней, чтобы пожить. Чтобы взять от жизни все. Приготовьтесь, девятого июня…
   Камера отпрыгнула одновременно с ведущим.
   – Вы смотрите программу «Контакт», гостями нашей студии были… – журналист по-рыбьи хлопнул ртом. Вытащил папку из подмышки, сверился с записью: – представители движения «За чистоту души»…
   Экран погас. Лидка отступила в коридор.
   – Хорошо, что малой нет, – сказала Яна в наступившей тишине.
   – Чертов ящик! – зло сказал папа.
   Лидка, незамеченная, ушла к себе.
   Ночью маме снова пришлось отпаивать ее каплями. При этом мама клятвенно обещала, что к Светке Лидку больше не пустит. Ни ногой.
   – …Ты доиграешься, Сотова. Одна двойка в четверти, другая двойка в четверти, а там экзамены, которых тебе не сдать с такой подготовкой… Будешь исключена уже не по дисциплинарным соображениям, а из-за плохой успеваемости. Ты понимаешь?
   В кабинете завучихи было тепло. Чуть слышно пахло цветами, кажется, астрами. Как на похоронах, подумалось Лидке.
   – Ты меня слышишь, Сотова?
   – До экзаменов еще полгода, – сказала Лидка, глядя в пол.
   – Ты думаешь, это много? Что у тебя есть время? «С понедельника возьмусь»?
   – Нет. – Лидка пожала плечами и в который раз ощутила, что форменный лицейский пиджак тесен и жмет под мышками. – Просто… какая разница? Апокалипсис…
   Зависла пауза. Чуть слышно гудел в углу обогреватель.
   – И что же? – спросила завучиха другим тоном. – Разве это первый в истории апокалипсис? Разве после него не будет жизни, ТВОЕЙ жизни, Лида?
   – Может быть, не первый, – сказала Лидка неожиданно для себя. – Но уж последний – это точно. Для всех.
   И замолчала, глядя в пол.
   Рысюк выиграл олимпиаду по истории и получил право без экзаменов поступить в университет.
   Лидка получила двойку по контрольной и двойку в четверти. Впервые в жизни.
   Она напрасно думала, что ее это не заденет. Одно дело – быть плохой в полутемной прокуренной комнате, в компании таких же плохишей. Другое дело – получать свою тетрадку последней из класса, идти к учительскому столу под многими недоуменными взглядами. Встречаться взглядом с Михаилом Фео-ктистовичем. Сухо и коротко, как приговор: «Сотова– два»…
   Она ждала, что Рысюк сострит. Или хотя бы сварливо спросит: «Сдурела?» Рысюк ничего не сказал, даже смотреть не стал на соседку по парте. Как будто новоявленная двоечница не была ему ни капельки интересна. Тупо глядя в окно на стадион, где средняя группа наматывала круги на лыжах, Лидка припомнила, как Рысюк называет учеников двести пятой. «Простейшие» – вот так он их определяет. И нынешнее молчание его не случайно, более того, со ступеньки равных Лидка скатилась для него на ступеньку «простейших», а значит, прежней сварливой дружбы больше не будет.
   Она обозлилась. Намеренно, хоть и притворяясь неуклюжей, сбросила на пол Рысюковскую книжку. Грохот вышел, как будто упало жестяное корыто. Весь класс посмотрел на первую парту; Рысюк наклонился и подобрал учебник вместе с рассыпавшимися по полу закладками. На Лидку он так и не посмотрел.
   В проклинаемой двести пятой никто не стал бы судить о человеке по его оценкам.
   Лидка прикусила губу. Все равно. Сегодня девятое декабря, среда…
   Осталось ровно полгода.
   Перед входом на станцию скоростного трамвая ей сунули в руки листовку. Сперва она решила, что это обыкновенная рекламка или там обещание «выгодной работы», но, механически развернув, споткнулась.
   Мужчину на фотографии она узнала сразу, хоть листовка была черно-белая и желтизну лица не передавала. И все-таки это был он, тем более что по верхнему краю бумажки шла строгая черная надпись «За чистоту души», а в правом нижнем углу имелась эмблема– стилизованное изображение человека в огне. «Так будет со всеми…»
   – Девочка, что с тобой?
   – Ничего…
   Она выбралась из толпы. Привалилась к мозаичной стене: дрожали колени.
   Ничего. Она знает, это хорошо, что она знает дату заранее. Всегда можно успеть наглотаться снотворного… Чтобы не плясать факелом, как тот сумасшедший… Или он не сумасшедший, а наоборот, герой, подвижник?!
   Сегодня двадцать первое декабря, понедельник…. Осталось… Сколько же осталось?
   Она присела на узкую скамеечку – идущие мимо люди удивленно на нее косились – и вытащила из сумки дневник. Каждый день помечен был числом в кружочке. Так, двадцать первое… Осталось сто семьдесят два дня.
   – Ты не выполняешь задания, потому что не записываешь их?
   Химичка оторвала взгляд от распятого на учительском столе Лидкиного дневника.
   – Домашние задания не обязательны для тебя, а, Сотова?
   Лидка моргнула. Химичка взяла со стола кроваво-красную авторучку и снова нависла над Лидкиным дневником, на этот раз со вполне определенной целью; еще два месяца назад Лидка покрылась бы потом при виде такого зрелища.
   Теперь записи в дневнике мало тревожили ее.
   – Это что еще? – удивленно спросила химичка, на секунду задержав карающее перо.
   Сегодняшнему вторнику соответствовала цифра «сто семьдесят один». Завтрашней среда– «сто семьдесят». Послезавтрашнему четвергу соответственно «сто шестьдесят девять»…
   – Ты считаешь дни до экзамена?-спросила химичка, сама, вероятно, понимая всю глупость такого предположения.
   Лидка молчала.
   – Я знаю такую компанию, – сказала Светка. – Такой частный дом в пригороде. Они там собираются. Я знаю одного пацана оттуда, так он говорит, что вместе им не страшно. Что конец света все равно будет последний и один для всех. Он свой мотоцикл уже продал… На хрена мне, говорит, теперь мотоцикл…
   Светка пододвинулась поближе, глуша Лидку устоявшимся запахом сигарет.
   – А восьмого июня, накануне то есть, у них вроде как «выпускной вечер». Они сами это так называют… Соберутся, погуляют, словят последний кайф и тихонечко уснут. Все.
   Лидка молчала. Сплетала и расплетала пальцы.
   – Я пойду к ним, – сказала Светка после паузы. – Погляжу, так ли у них классно, как тот пацан говорит. Пойдешь со мной?
   – Когда? – спросила Лидка едва слышно. Светка задумалась.
   – Ну… Я завтра линяю с последних двух уроков… или вообще в школу не пойду. Высплюсь… Часиков в двенадцать, пойдет?
   Лидка кивнула.
   …Гардеробщица подозрительно на нее косилась. В последнее время Лидка слишком часто брала свое пальто задолго до конца уроков.