Страница:
И он ушел, деликатно придержав пальцем язычок замка – чтобы щелчком не разбудить Арину.
Ким остался стоять в прихожей.
ГЛАВА 4
ГЛАВА 5
Ким остался стоять в прихожей.
ГЛАВА 4
– Привет, brother, – сказал веселый голос в трубке. – У меня день рождения, я принимаю поздравления… Итак?
– Погоди, – сказал Ким, пытаясь разлепить веки (на часах было восемь утра, заснуть удалось только час назад). – Погоди… Какой сегодня день?
– Рабочий, – радостно уверил голос. – Скажешь, только что собирался мне позвонить?
– Я спал, – признался Ким. И прислушался к шуму воды в ванной: Арина уже поднялась.
– С чего бы это? – удивился голос. – Ах, ты же в отпуске, а я думала, ты, как всегда, забыл о нашем с Леркой Дне рождения…
– Когда это я забывал о вашем дне рождения?!
– Чем орать, лучше поздравь меня ласково. И Лерке позвони прямо сейчас, а то она на работу уйдет.
– С днем рождения, Александра, – сказал Ким, потирая свободный от трубки висок. – Расти большая и красивая.
– Во-от, – голос в трубке был доволен. – Прости, brother, я честно не подумала, что ты еще дрыхнешь. Завтра в шесть у нас party, приходите с Аринкой к маме с папой, будем пить и безобразничать. Завтра в шесть, как понял, прием?
…Ким отлично помнил удивление, с которым отец сказал ему, вернувшись из роддома:
– Ты знаешь… Не братик и не сестричка.
– А кто?! – поразился семилетний Ким.
Отец со значением показал два пальца (как потом оказалось, он, почти не пьющий, в тот день опустошил объемистую бутылку коньяка):
– Две… две сестрички. Вот это номер!..
* * *
Арина проснулась в полвосьмого; как только она села на кровати, как только огляделась, протирая глаза, как только Ким поймал ее первый утренний взгляд – оказалось, что ей лучше. Еще некоторое время он боялся ошибиться – но Арина поднялась, улыбаясь, свободная от страхов и полная энергии: что сделать, чего купить, а не затеять ли пирожки…
– Пандем.
Темный экран телевизора засветился сам по себе, проявился, как фотография в кювете; с экрана смотрел тот, кого назвали по имени, и столь эффектное его появление заставило Кима ощутить внезапную усталость.
На кухне Арина, напевая, позванивала посудой.
– Уйди, – одними губами попросил Ким.
Экран погас. Вместо Пандема Ким увидел свое отражение – искаженное, будто в кривом зеркале.
Арина вошла, вытирая руки маленьким оранжевым полотенцем:
– Я вот подумала… Мне к врачу на двенадцать, а потом я могла бы зайти в универмаг и купить девочкам подарки.
– Я сам, – быстро возразил Ким. – Никаких универмагов, лучше пройдись пешком от поликлиники. А если будет дождь, так и вообще никуда не ходи.
– Мне снилось, что ты с кем-то на кухне разговаривал, – помедлив, сказала Арина.
– Да? – спросил Ким так удивленно, как мог.
– Крышку завинчивай, – Алина взяла с книжной полки незакрытую аптечную бутылочку. – Они же испаряются и воняют.
– Ага, – сказал Ким и отвел глаза.
* * *
“Только время, – думал он, – следуя от витрины к витрине, от отдела к отделу, от стойки к стойке. Я мыслю ясно, ориентируюсь уверенно, помню себя твердо; существуют две только вероятности, только две, все прочие – производные от них. Либо Пандем существует, либо, к сожалению, я серьезно болен. Либо я болен, либо… Пандем существует, но он не тот, за кого себя выдает. Например, меня намеренно сводят с ума… ерунда. Меня вербуют куда-то… еще большая ерунда. Меня снимают скрытой камерой, это новая телепрограмма… а вот это точно разновидность бреда. Только время и выдержка, черт возьми, у меня нет возможности проверить, мой ли мозг выстроил эту систему галлюцинаций. Если отмести с порога гипнотизеров, инопланетян, просвечивание лучами сквозь стенку – что останется? Останется двадцать девятое февраля, и если я бредил в тот день – значит, весь мир бредил…”
В универмаге было людно. Ким бродил, как в джунглях, то и дело возвращаясь по собственным следам. Натыкался на людей, извинялся, когда натыкались на него; все, что годилось в подарок сестрам, было неподъемно по деньгам, а все доступное в подарок не годилось.
– Извините, – сказал он в очередной раз, споткнувшись о чью-то ногу.
И поднял глаза.
Прохоров Виктор Антонович, учитель химии и биологии, еще месяц назад смертник, а теперь круглощекий и деловитый, стоял у прилавка канцтоваров, и рядом с ним имелась маленькая девочка в красном пальтишке.
Ким отпрянул.
Глаза Прохорова изменились – он узнал Кима.
– Здра-авствуйте, – сказал чуть нараспев. – Рад ви-идеть…
– Деда, – сказала девочка и нетерпеливо дернула Прохорова за рукав. – Я выберу синенький и вон тот желтый.
Ким стоял, не зная, что сказать.
…Специалисты, отлично знающие свое дело. Для них пациенты были номинальными людьми, телами, механизмами, записями в истории болезни, собранием анализов и диаграмм. Соотношение смертей и ремиссий зависело от везения да от профессионализма. “К этому нельзя привыкнуть”, – когда-то говорил молодой еще, начинающий Ким, и его коллега, хирург – золотые руки, щурил холодные внимательные глаза: “Можно. Надо”.
– Я тоже рад вас видеть, – сказал Ким. – Я тоже… Извините.
И поспешил прочь. Малодушно сбежал.
“Пандем…”
“Да, Ким”, – голос внутри головы.
“Ах, черт… Будь ты неладен…”
“Поверни налево в стеклянную дверь, там бутик, примерочная за желтой занавеской, возьми любой свитер, спрячься в примерочной, поговорим…”
Тяжелая ткань закрылась, отрезая кабинку от пустынного отдела дорогой одежды. В высоком зеркале Ким увидел свое незнакомое лицо – бледное, с очень тонкими белыми губами; опустился на кожаный табурет, положил на колени синий, как небо, свитер – на три размера меньше, чем мог бы на себя натянуть.
…Мог ли он знать, что за дверью налево – этот самый бутик? Теоретически – да… Знал, да забыл…
“Ты нервничаешь. Ты начинаешь в меня верить. Твое представление о мире плывет”.
Голос Пандема звучал внутри головы. Ким снова посмотрел на себя в зеркало, засмеялся – тихо, чтобы не смущать продавщиц. Боже мой, и это мужчина, хирург…
“Это нормальная человеческая реакция, Ким. Под слоем твоего страха и неверия имеется радость, естественное чувство при мысли о том, что кто-то должен был умереть – но живет”.
“Пандем…”
“Хочешь, помогу тебе выбрать подарки сестрам?”
– Ты?! – спросил Ким слишком громко. Продавщица, шуршавшая полиэтиленом неподалеку от примерочной, подозрительно притихла.
“Ну конечно, я. Чему удивляться?”
Сестра Кима Александра вышла замуж в шестнадцать лет и школу заканчивала экстерном; по пятницам (и иногда по вторникам) замужняя Сашка ходила в школу вместо сестры Леры – в пятницу были сдвоенные уроки обожаемой Сашкиной литературы, а на вторник выпадала обычно сдача физкультурных нормативов. Ким знал, что “литераторша” прекрасно различала близнецов, зато “физкультурник” – нет.
Сашкин муж был старше ее на год и после школы поступил в военное училище. Характер у него был чудовищный – в первые месяцы после Сашкиного замужества Киму неоднократно случалось драться с будущим офицером, разрывать с ним отношения навсегда и снова, стиснув зубы, мириться. Алекс (а имена у юных супругов были одинаковые) будто поставил себе целью делать все наоборот и вопреки; отец его, преуспевающий адвокат, мостил сыну мягкую дорогу на юридический – тот с наслаждением ослушался и пошел в казарму. Родители Кима переживали за дочь, родители Алекса приходили извиняться за сына, сама Александра готова была защищать мужа зубами и когтями (у Кима навсегда остался маленький шрам на мизинце – сестра в пылу полемики укусила). Так миновал нервный год; на втором курсе училища Алекс очень неудачно сломал ногу, был комиссован и до сих пор слегка прихрамывал.
Со временем его характер немного выправился: оставаясь упрямым, самоуверенным и желчным, Сашкин муж тем не менее обтесался и повзрослел. Их с Кимом отношения, прежде не особенно теплые, теперь сделались если не родственными, то по крайней мере товарищескими.
– О-о! Sister-in-law! O-o! My dear brother! Привет, красавцы! Ма-ама, они явились уже! Ариночка, я бы сказала, что ты прекрасно выглядишь, но боюсь, ты сочтешь это пошлым комплиментом, поэтому я промолчу, несмотря на то что ты выглядишь потрясающе… Жрать у нас особенно нечего, вы же не есть сюда пришли, а поздравлять именинниц и веселиться… Арина, есть безалкогольное шампанское. Алекс, забери со стола эту селедку, весь дом провонял, как затонувший сейнер… Нет, Ким, подарки спрячь пока, подарки – за столом… Шурка, не вертись под ногами. Папа, забери Шурку, ну я прошу, дай ему какую-нибудь железяку раскрутить… Например, приемник старый…
На втором курсе журфака Александра родила сына – без отрыва от учебы. Младенца назвали не долго думая Александром; побывавший в рюкзаке-“кенгурушнике” на многих зачетах и даже лекциях, Шурка получился какой-то ненормально умный – уже в пять лет его отдали в школу для особо одаренных детей, и он блистал там, решая уравнения. Правда, с виду в Сашкином сыне никак нельзя было заподозрить “головастика” – здоровенный и краснощекий, он уродился характером в мать, а значит, был шумный, не очень аккуратный и чрезвычайно шкодный.
– Привет, дядь Ким! Привет, теть Арина! Этот – младенец – еще не родился? А вы мне – это – его покажете, когда он?..
– Ну конечно, тебе – первому… Держи, – Арина сунула Шурке в руки керамический домик-подсвечник.
– Спаси-ибо! Какой ка-айф!
У Шурки была одна очень милая черта – он искренне радовался любому подарку вне зависимости от его цены и ценности.
– Поздравьте Лерку, – строго сказала Александра. – Она на кухне.
Ким взял второй букет цветов и по узкому, памятному с детства коридору прошел на кухню. От плиты обернулась точная копия Александры – такая же черноволосая, с высокими скулами, с насмешливыми черными глазами женщина двадцати четырех – нет, уже двадцати пяти – лет от роду.
Валерия жила с родителями. Ни мужа, ни детей у нее не было.
“Пандем?”
“Да?”
Сашка обожала шумные праздники. Семейство сидело за большим столом – Александра с мужем и сыном, Лерка, Ким, Арина, родители и четыре Сашкиных подруги с двумя мужьями. Комната, не рассчитанная на такое количество народа, казалась раздувшейся, как переполненный чемодан.
“Пандем?”
“Не шевели губами. Зачем?”
Ким плотнее сжал губы и наклонился над тарелкой. Ему казалось, что он делает что-то запретное. Что в беззаботное общество родичей он принес мину, или опасную болезнь, или плохую новость.
Александра и Лерка восседали во главе стола плечом к плечу; Александра с детства любила играть в “одинаковцев” и, будучи уже взрослой, нет-нет да и покупала вещи в двух экземплярах – себе и сестре. Лера, одинаковой одежды никогда не любившая, в честь дня рождения уступила Александре и надела белый свитер-близнец; сидя за столом, сестры казались отражением друг друга, и только Шурка, к этому моменту поселившийся в уютном домике-под-скатертью, мог свидетельствовать, что под столом на тете надета юбка, а на маме – черные брюки-клеш.
– …Разрешите сказать тост! – папа, Андрей Георгиевич, поднялся. В свои шестьдесят с лишним он был импозантен, подтянут и моложав. – Я хочу поднять этот бокал – в первый, заметьте, раз! – за наших славных девочек, которые…
Гости выпили и загалдели. Ким потянулся за полиэтиленовым пакетом, заранее “заряженным” на спинке стула. Александре полагался альбом с репродукциями Моне; взглянув на подарок, его не склонная к восторгам сестра слегка разинула рот:
– Как? Ты… Ну ни фига себе! Как ты догадался? Я на него уже месяц… Ну, Кимка, спасибо! Ну ты выдал!
Расцеловавшись с Александрой – звякнула посуда на покачнувшемся столе, – Ким извлек из пакета обувную коробку. Гости притихли; Лера открыла крышку и вдруг покраснела – белый воротничок свитера подчеркнул ее смущение, делая румянец глубже и ярче.
– Ну ты даешь, – только и проговорила Лерка.
В коробке лежали тонкие аквамариновые босоножки на высоком каблуке.
…Это ничего не значит, думал Ким, глядя, как Лерка торопится в коридор – примерить обновку. Это не довод, думал он, когда обнаружилось, что босоножки сидят на сестре идеально. Я мог угадать их потаенные желания… Все-таки они мои сестры, я их неплохо знаю… Какие-нибудь случайные слова могли всплыть из подсознания… Подсознание могло само…
“Разумеется. Тем более такое замечательное подсознание, как твое”.
Во внутреннем голосе звучала ирония. Ким едва удержался, чтобы не потрясти головой.
Мама смотрела на него с восхищением:
– Ты же никогда в жизни не дарил обуви!
– У нас с Леркой нога нестандартная, – горячо подхватила Александра. – Подъем большой, сто лет намучишься, пока купишь… Аринка, признавайся, это ты выбирала?
Арина отнекивалась. Ей не верили.
– Я их позавчера в универмаге примеряла, – отрешенно бормотала Лерка. – По-моему, эти самые. По-моему, в моем размере там была одна только пара… Ты что, за мной следил?
Кимова улыбка – он чувствовал – становилась все более напряженной. Жестко, по-спортивному работали растягивающие рот мышцы.
…Что, если вся эта вечеринка – плод его воображения? Нет ни мамы, ни сестер, ни Арины. Или – хуже – они есть, но склонились над ним, пытаясь разобрать хоть слово в его бормотании. А он лежит в больничной пижаме, смотрит в потолок, видит картины, не чувствует реальных прикосновений…
“Ким… Ты бы поменьше занимался собой. Они счастливы, между прочим”.
“Я рад за них”.
“Ну и ладушки. А я рад за тебя”.
Подарки прочих гостей прошли почти незамеченными. Александрина подруга даже обиделась; к счастью, ее обиды хватило ровно на двадцать минут. Миновали подряд еще три тоста; гости расслабились, общий разговор распался на несколько шумных, мешающих друг другу болталок. Говорили о новостях, о каких-то интригах вокруг городской газеты, об общих знакомых, которых и Ким, и Арина видели в лучшем случае на экране телевизора. Арине было интересно; Ким почти не слушал.
“Пандем… А пациента Прохорова ты привел на встречу ко мне? Или это случайность?”
“Ты же знаешь, и почище бывают случайности… Он собирался с внучкой в универмаг. Я всего лишь задержал их у канцтоваров на две минуты дольше…”
“Кукловод”.
Молчание. И секундное молчание за столом; Ким вскинул голову:
– А?
Но все смотрели не на него, а на Алекса.
– …Совершеннейший козел, – продолжал Алекс как ни в чем не бывало. – Шаманские пляски на бубне. Да, знахари в последнее время зажрались…
– У меня приятельницу знахарь вылечил, – нервно сказала Сашкина подруга. – У нее была опухоль… А теперь даже официальная медицина признает, что опухоли нет!
– Подумаешь, – сказал Алекс. – Вот у Кимки в клинике всех больных повыписывали. Говорят, здоровы. А поди знай, что с этими здоровыми случится через полгодика.
“Ким?”
– Они здоровы, – сказал Ким сквозь зубы. – Я вчера в универмаге видел своего пациента. Он здоров.
Алекс улыбнулся той знакомой желчной улыбкой, которая когда-то доводила Кима до бешенства, а теперь только слегка раздражала.
“Я не кукловод, Ким. Мне противно быть кукловодом. Это все равно если тебе сказать, что ты взяточник…”
Ким криво усмехнулся:
“Иногда мне кажется, что ты ребенок, Пандем”.
“Штампы, Ким. Стереотипы. Ты боишься меня – твое сознание защищается, ты ищешь во мне маленького и слабого. Чтобы хоть как-то со мной примириться”.
– …голый король. Да, он снял два-три крепких фильма, но эта последняя его премьера – более чем убожество…
– …об этом парне, он талантлив, ему бы хоть толику вкуса…
– …плотный текст. Трудно читать, с удовольствием вязнешь, как в киселе… Нет, как в бетоне!
“Пандем, зачем ты?..”
“Чтобы мир был таким, как должно”.
– …Да, вот вы смеетесь, а этот Спорников был в эфире на двадцать девятое февраля. На то самое двадцать девятое! И у него сидела целая студия гостей – в прямом эфире! Как-то он смог удержать панику, хотя у него самого в голове балаболили святые Екатерина и Маргарита…
“Пандем!”
“Да?”
“Ты читаешь мысли?”
“Я присутствую при их рождении”.
– О господи, – сказал Ким шепотом. Лера внесла в комнату двухъярусный торт со множеством сдвоенных свечей. Гости зааплодировали.
* * *
– Замечательная ночь, – сказала Арина. – Совсем весна.
“О чем я думаю? – спрашивал себя Ким. – О ерунде какой-то. Вот мокрый асфальт, вот бумажка на столбе, вот коробка из-под сигарет в луже… Но не могу же я все время прятать свои мысли! Не могу все время думать, что я думаю…”
– Ветра нет, – сказала Арина. – Если бы не так поздно – я бы прошлась… Кимка, что с тобой?
Ее ладонь приглашала спрятаться. От ветра. От себя. Жаль, что у него такое большое лицо, а у нее такая узкая ладошка…
Пахло терпкими духами. Арина любила терпкие.
(Как во сне, когда видишь себя голым посреди проспекта…)
– Вернусь и вызову такси, – сказал Ким, но в этот момент из-за поворота выглянул большой автобус с “гармошкой” на брюхе.
(Я не хочу свидетелей! Я имею право быть в одиночестве… Внутри себя – наедине с собой!)
– Нам повезло, – сказала Арина автобусу. Потом вгляделась в Кимово лицо: – Ты пьяный, что ли?
(Неужели все это – порождение моего мозга?! Двадцать девятое февраля… Но этого щенка кто-нибудь, кроме меня, видел? Никто…)
Ким подсадил Арину на подножку. Салон был почти пуст, если не считать подвыпившего старичка, дремавшего на переднем сиденье, и подростка, рисующего рожицы на запотевшем стекле.
– Ким, ты вроде бы почти не пил? Что с тобой? – Арина села, в этот момент подросток у окна обернулся.
Автобус резко тронулся, Ким с трудом удержал равновесие.
– Ким Андреевич, добрый вечер! – поздоровался Пандем.
– Добрый, – глухо сказал Ким.
– Мы играли в футбол, – пояснил Пандем в ответ на вопросительный взгляд Арины. – С Кимом Андреевичем. В понедельник. За гаражами.
– А-а-а, – Арина улыбнулась, как будто воспоминания о том дне были ей чрезвычайно приятны. – Ты еще пришел весь грязный…
– Да, – сказал Ким.
“Арина меня тоже видит”.
– Да, – повторил Ким.
– Так мы соседи? – спросила Арина.
– Почти, – мальчик улыбался. – Только мне на одну остановку раньше выходить, чем вам.
– Это не опасно – так поздно домой возвращаться?
– Ни капельки не опасно!
“Ким, я ведь не человек, я часть мира, а ты ведь не стесняешься деревьев, неба… Не испытываешь неловкости перед морем… Тебя бы не смутило, если бы дождь слышал ТВОИ.МЫСЛИ…”
Автобус причалил к очередной остановке.
– До свидания, – сказал Пандем.
– Симпатичный пацан, – сказала Арина, когда дверь за ним закрылась. – Обаятельный.
– Погоди, – сказал Ким, пытаясь разлепить веки (на часах было восемь утра, заснуть удалось только час назад). – Погоди… Какой сегодня день?
– Рабочий, – радостно уверил голос. – Скажешь, только что собирался мне позвонить?
– Я спал, – признался Ким. И прислушался к шуму воды в ванной: Арина уже поднялась.
– С чего бы это? – удивился голос. – Ах, ты же в отпуске, а я думала, ты, как всегда, забыл о нашем с Леркой Дне рождения…
– Когда это я забывал о вашем дне рождения?!
– Чем орать, лучше поздравь меня ласково. И Лерке позвони прямо сейчас, а то она на работу уйдет.
– С днем рождения, Александра, – сказал Ким, потирая свободный от трубки висок. – Расти большая и красивая.
– Во-от, – голос в трубке был доволен. – Прости, brother, я честно не подумала, что ты еще дрыхнешь. Завтра в шесть у нас party, приходите с Аринкой к маме с папой, будем пить и безобразничать. Завтра в шесть, как понял, прием?
…Ким отлично помнил удивление, с которым отец сказал ему, вернувшись из роддома:
– Ты знаешь… Не братик и не сестричка.
– А кто?! – поразился семилетний Ким.
Отец со значением показал два пальца (как потом оказалось, он, почти не пьющий, в тот день опустошил объемистую бутылку коньяка):
– Две… две сестрички. Вот это номер!..
* * *
Арина проснулась в полвосьмого; как только она села на кровати, как только огляделась, протирая глаза, как только Ким поймал ее первый утренний взгляд – оказалось, что ей лучше. Еще некоторое время он боялся ошибиться – но Арина поднялась, улыбаясь, свободная от страхов и полная энергии: что сделать, чего купить, а не затеять ли пирожки…
– Пандем.
Темный экран телевизора засветился сам по себе, проявился, как фотография в кювете; с экрана смотрел тот, кого назвали по имени, и столь эффектное его появление заставило Кима ощутить внезапную усталость.
На кухне Арина, напевая, позванивала посудой.
– Уйди, – одними губами попросил Ким.
Экран погас. Вместо Пандема Ким увидел свое отражение – искаженное, будто в кривом зеркале.
Арина вошла, вытирая руки маленьким оранжевым полотенцем:
– Я вот подумала… Мне к врачу на двенадцать, а потом я могла бы зайти в универмаг и купить девочкам подарки.
– Я сам, – быстро возразил Ким. – Никаких универмагов, лучше пройдись пешком от поликлиники. А если будет дождь, так и вообще никуда не ходи.
– Мне снилось, что ты с кем-то на кухне разговаривал, – помедлив, сказала Арина.
– Да? – спросил Ким так удивленно, как мог.
– Крышку завинчивай, – Алина взяла с книжной полки незакрытую аптечную бутылочку. – Они же испаряются и воняют.
– Ага, – сказал Ким и отвел глаза.
* * *
“Только время, – думал он, – следуя от витрины к витрине, от отдела к отделу, от стойки к стойке. Я мыслю ясно, ориентируюсь уверенно, помню себя твердо; существуют две только вероятности, только две, все прочие – производные от них. Либо Пандем существует, либо, к сожалению, я серьезно болен. Либо я болен, либо… Пандем существует, но он не тот, за кого себя выдает. Например, меня намеренно сводят с ума… ерунда. Меня вербуют куда-то… еще большая ерунда. Меня снимают скрытой камерой, это новая телепрограмма… а вот это точно разновидность бреда. Только время и выдержка, черт возьми, у меня нет возможности проверить, мой ли мозг выстроил эту систему галлюцинаций. Если отмести с порога гипнотизеров, инопланетян, просвечивание лучами сквозь стенку – что останется? Останется двадцать девятое февраля, и если я бредил в тот день – значит, весь мир бредил…”
В универмаге было людно. Ким бродил, как в джунглях, то и дело возвращаясь по собственным следам. Натыкался на людей, извинялся, когда натыкались на него; все, что годилось в подарок сестрам, было неподъемно по деньгам, а все доступное в подарок не годилось.
– Извините, – сказал он в очередной раз, споткнувшись о чью-то ногу.
И поднял глаза.
Прохоров Виктор Антонович, учитель химии и биологии, еще месяц назад смертник, а теперь круглощекий и деловитый, стоял у прилавка канцтоваров, и рядом с ним имелась маленькая девочка в красном пальтишке.
Ким отпрянул.
Глаза Прохорова изменились – он узнал Кима.
– Здра-авствуйте, – сказал чуть нараспев. – Рад ви-идеть…
– Деда, – сказала девочка и нетерпеливо дернула Прохорова за рукав. – Я выберу синенький и вон тот желтый.
Ким стоял, не зная, что сказать.
…Специалисты, отлично знающие свое дело. Для них пациенты были номинальными людьми, телами, механизмами, записями в истории болезни, собранием анализов и диаграмм. Соотношение смертей и ремиссий зависело от везения да от профессионализма. “К этому нельзя привыкнуть”, – когда-то говорил молодой еще, начинающий Ким, и его коллега, хирург – золотые руки, щурил холодные внимательные глаза: “Можно. Надо”.
– Я тоже рад вас видеть, – сказал Ким. – Я тоже… Извините.
И поспешил прочь. Малодушно сбежал.
“Пандем…”
“Да, Ким”, – голос внутри головы.
“Ах, черт… Будь ты неладен…”
“Поверни налево в стеклянную дверь, там бутик, примерочная за желтой занавеской, возьми любой свитер, спрячься в примерочной, поговорим…”
Тяжелая ткань закрылась, отрезая кабинку от пустынного отдела дорогой одежды. В высоком зеркале Ким увидел свое незнакомое лицо – бледное, с очень тонкими белыми губами; опустился на кожаный табурет, положил на колени синий, как небо, свитер – на три размера меньше, чем мог бы на себя натянуть.
…Мог ли он знать, что за дверью налево – этот самый бутик? Теоретически – да… Знал, да забыл…
“Ты нервничаешь. Ты начинаешь в меня верить. Твое представление о мире плывет”.
Голос Пандема звучал внутри головы. Ким снова посмотрел на себя в зеркало, засмеялся – тихо, чтобы не смущать продавщиц. Боже мой, и это мужчина, хирург…
“Это нормальная человеческая реакция, Ким. Под слоем твоего страха и неверия имеется радость, естественное чувство при мысли о том, что кто-то должен был умереть – но живет”.
“Пандем…”
“Хочешь, помогу тебе выбрать подарки сестрам?”
– Ты?! – спросил Ким слишком громко. Продавщица, шуршавшая полиэтиленом неподалеку от примерочной, подозрительно притихла.
“Ну конечно, я. Чему удивляться?”
Сестра Кима Александра вышла замуж в шестнадцать лет и школу заканчивала экстерном; по пятницам (и иногда по вторникам) замужняя Сашка ходила в школу вместо сестры Леры – в пятницу были сдвоенные уроки обожаемой Сашкиной литературы, а на вторник выпадала обычно сдача физкультурных нормативов. Ким знал, что “литераторша” прекрасно различала близнецов, зато “физкультурник” – нет.
Сашкин муж был старше ее на год и после школы поступил в военное училище. Характер у него был чудовищный – в первые месяцы после Сашкиного замужества Киму неоднократно случалось драться с будущим офицером, разрывать с ним отношения навсегда и снова, стиснув зубы, мириться. Алекс (а имена у юных супругов были одинаковые) будто поставил себе целью делать все наоборот и вопреки; отец его, преуспевающий адвокат, мостил сыну мягкую дорогу на юридический – тот с наслаждением ослушался и пошел в казарму. Родители Кима переживали за дочь, родители Алекса приходили извиняться за сына, сама Александра готова была защищать мужа зубами и когтями (у Кима навсегда остался маленький шрам на мизинце – сестра в пылу полемики укусила). Так миновал нервный год; на втором курсе училища Алекс очень неудачно сломал ногу, был комиссован и до сих пор слегка прихрамывал.
Со временем его характер немного выправился: оставаясь упрямым, самоуверенным и желчным, Сашкин муж тем не менее обтесался и повзрослел. Их с Кимом отношения, прежде не особенно теплые, теперь сделались если не родственными, то по крайней мере товарищескими.
– О-о! Sister-in-law! O-o! My dear brother! Привет, красавцы! Ма-ама, они явились уже! Ариночка, я бы сказала, что ты прекрасно выглядишь, но боюсь, ты сочтешь это пошлым комплиментом, поэтому я промолчу, несмотря на то что ты выглядишь потрясающе… Жрать у нас особенно нечего, вы же не есть сюда пришли, а поздравлять именинниц и веселиться… Арина, есть безалкогольное шампанское. Алекс, забери со стола эту селедку, весь дом провонял, как затонувший сейнер… Нет, Ким, подарки спрячь пока, подарки – за столом… Шурка, не вертись под ногами. Папа, забери Шурку, ну я прошу, дай ему какую-нибудь железяку раскрутить… Например, приемник старый…
На втором курсе журфака Александра родила сына – без отрыва от учебы. Младенца назвали не долго думая Александром; побывавший в рюкзаке-“кенгурушнике” на многих зачетах и даже лекциях, Шурка получился какой-то ненормально умный – уже в пять лет его отдали в школу для особо одаренных детей, и он блистал там, решая уравнения. Правда, с виду в Сашкином сыне никак нельзя было заподозрить “головастика” – здоровенный и краснощекий, он уродился характером в мать, а значит, был шумный, не очень аккуратный и чрезвычайно шкодный.
– Привет, дядь Ким! Привет, теть Арина! Этот – младенец – еще не родился? А вы мне – это – его покажете, когда он?..
– Ну конечно, тебе – первому… Держи, – Арина сунула Шурке в руки керамический домик-подсвечник.
– Спаси-ибо! Какой ка-айф!
У Шурки была одна очень милая черта – он искренне радовался любому подарку вне зависимости от его цены и ценности.
– Поздравьте Лерку, – строго сказала Александра. – Она на кухне.
Ким взял второй букет цветов и по узкому, памятному с детства коридору прошел на кухню. От плиты обернулась точная копия Александры – такая же черноволосая, с высокими скулами, с насмешливыми черными глазами женщина двадцати четырех – нет, уже двадцати пяти – лет от роду.
Валерия жила с родителями. Ни мужа, ни детей у нее не было.
“Пандем?”
“Да?”
Сашка обожала шумные праздники. Семейство сидело за большим столом – Александра с мужем и сыном, Лерка, Ким, Арина, родители и четыре Сашкиных подруги с двумя мужьями. Комната, не рассчитанная на такое количество народа, казалась раздувшейся, как переполненный чемодан.
“Пандем?”
“Не шевели губами. Зачем?”
Ким плотнее сжал губы и наклонился над тарелкой. Ему казалось, что он делает что-то запретное. Что в беззаботное общество родичей он принес мину, или опасную болезнь, или плохую новость.
Александра и Лерка восседали во главе стола плечом к плечу; Александра с детства любила играть в “одинаковцев” и, будучи уже взрослой, нет-нет да и покупала вещи в двух экземплярах – себе и сестре. Лера, одинаковой одежды никогда не любившая, в честь дня рождения уступила Александре и надела белый свитер-близнец; сидя за столом, сестры казались отражением друг друга, и только Шурка, к этому моменту поселившийся в уютном домике-под-скатертью, мог свидетельствовать, что под столом на тете надета юбка, а на маме – черные брюки-клеш.
– …Разрешите сказать тост! – папа, Андрей Георгиевич, поднялся. В свои шестьдесят с лишним он был импозантен, подтянут и моложав. – Я хочу поднять этот бокал – в первый, заметьте, раз! – за наших славных девочек, которые…
Гости выпили и загалдели. Ким потянулся за полиэтиленовым пакетом, заранее “заряженным” на спинке стула. Александре полагался альбом с репродукциями Моне; взглянув на подарок, его не склонная к восторгам сестра слегка разинула рот:
– Как? Ты… Ну ни фига себе! Как ты догадался? Я на него уже месяц… Ну, Кимка, спасибо! Ну ты выдал!
Расцеловавшись с Александрой – звякнула посуда на покачнувшемся столе, – Ким извлек из пакета обувную коробку. Гости притихли; Лера открыла крышку и вдруг покраснела – белый воротничок свитера подчеркнул ее смущение, делая румянец глубже и ярче.
– Ну ты даешь, – только и проговорила Лерка.
В коробке лежали тонкие аквамариновые босоножки на высоком каблуке.
…Это ничего не значит, думал Ким, глядя, как Лерка торопится в коридор – примерить обновку. Это не довод, думал он, когда обнаружилось, что босоножки сидят на сестре идеально. Я мог угадать их потаенные желания… Все-таки они мои сестры, я их неплохо знаю… Какие-нибудь случайные слова могли всплыть из подсознания… Подсознание могло само…
“Разумеется. Тем более такое замечательное подсознание, как твое”.
Во внутреннем голосе звучала ирония. Ким едва удержался, чтобы не потрясти головой.
Мама смотрела на него с восхищением:
– Ты же никогда в жизни не дарил обуви!
– У нас с Леркой нога нестандартная, – горячо подхватила Александра. – Подъем большой, сто лет намучишься, пока купишь… Аринка, признавайся, это ты выбирала?
Арина отнекивалась. Ей не верили.
– Я их позавчера в универмаге примеряла, – отрешенно бормотала Лерка. – По-моему, эти самые. По-моему, в моем размере там была одна только пара… Ты что, за мной следил?
Кимова улыбка – он чувствовал – становилась все более напряженной. Жестко, по-спортивному работали растягивающие рот мышцы.
…Что, если вся эта вечеринка – плод его воображения? Нет ни мамы, ни сестер, ни Арины. Или – хуже – они есть, но склонились над ним, пытаясь разобрать хоть слово в его бормотании. А он лежит в больничной пижаме, смотрит в потолок, видит картины, не чувствует реальных прикосновений…
“Ким… Ты бы поменьше занимался собой. Они счастливы, между прочим”.
“Я рад за них”.
“Ну и ладушки. А я рад за тебя”.
Подарки прочих гостей прошли почти незамеченными. Александрина подруга даже обиделась; к счастью, ее обиды хватило ровно на двадцать минут. Миновали подряд еще три тоста; гости расслабились, общий разговор распался на несколько шумных, мешающих друг другу болталок. Говорили о новостях, о каких-то интригах вокруг городской газеты, об общих знакомых, которых и Ким, и Арина видели в лучшем случае на экране телевизора. Арине было интересно; Ким почти не слушал.
“Пандем… А пациента Прохорова ты привел на встречу ко мне? Или это случайность?”
“Ты же знаешь, и почище бывают случайности… Он собирался с внучкой в универмаг. Я всего лишь задержал их у канцтоваров на две минуты дольше…”
“Кукловод”.
Молчание. И секундное молчание за столом; Ким вскинул голову:
– А?
Но все смотрели не на него, а на Алекса.
– …Совершеннейший козел, – продолжал Алекс как ни в чем не бывало. – Шаманские пляски на бубне. Да, знахари в последнее время зажрались…
– У меня приятельницу знахарь вылечил, – нервно сказала Сашкина подруга. – У нее была опухоль… А теперь даже официальная медицина признает, что опухоли нет!
– Подумаешь, – сказал Алекс. – Вот у Кимки в клинике всех больных повыписывали. Говорят, здоровы. А поди знай, что с этими здоровыми случится через полгодика.
“Ким?”
– Они здоровы, – сказал Ким сквозь зубы. – Я вчера в универмаге видел своего пациента. Он здоров.
Алекс улыбнулся той знакомой желчной улыбкой, которая когда-то доводила Кима до бешенства, а теперь только слегка раздражала.
“Я не кукловод, Ким. Мне противно быть кукловодом. Это все равно если тебе сказать, что ты взяточник…”
Ким криво усмехнулся:
“Иногда мне кажется, что ты ребенок, Пандем”.
“Штампы, Ким. Стереотипы. Ты боишься меня – твое сознание защищается, ты ищешь во мне маленького и слабого. Чтобы хоть как-то со мной примириться”.
– …голый король. Да, он снял два-три крепких фильма, но эта последняя его премьера – более чем убожество…
– …об этом парне, он талантлив, ему бы хоть толику вкуса…
– …плотный текст. Трудно читать, с удовольствием вязнешь, как в киселе… Нет, как в бетоне!
“Пандем, зачем ты?..”
“Чтобы мир был таким, как должно”.
– …Да, вот вы смеетесь, а этот Спорников был в эфире на двадцать девятое февраля. На то самое двадцать девятое! И у него сидела целая студия гостей – в прямом эфире! Как-то он смог удержать панику, хотя у него самого в голове балаболили святые Екатерина и Маргарита…
“Пандем!”
“Да?”
“Ты читаешь мысли?”
“Я присутствую при их рождении”.
– О господи, – сказал Ким шепотом. Лера внесла в комнату двухъярусный торт со множеством сдвоенных свечей. Гости зааплодировали.
* * *
– Замечательная ночь, – сказала Арина. – Совсем весна.
“О чем я думаю? – спрашивал себя Ким. – О ерунде какой-то. Вот мокрый асфальт, вот бумажка на столбе, вот коробка из-под сигарет в луже… Но не могу же я все время прятать свои мысли! Не могу все время думать, что я думаю…”
– Ветра нет, – сказала Арина. – Если бы не так поздно – я бы прошлась… Кимка, что с тобой?
Ее ладонь приглашала спрятаться. От ветра. От себя. Жаль, что у него такое большое лицо, а у нее такая узкая ладошка…
Пахло терпкими духами. Арина любила терпкие.
(Как во сне, когда видишь себя голым посреди проспекта…)
– Вернусь и вызову такси, – сказал Ким, но в этот момент из-за поворота выглянул большой автобус с “гармошкой” на брюхе.
(Я не хочу свидетелей! Я имею право быть в одиночестве… Внутри себя – наедине с собой!)
– Нам повезло, – сказала Арина автобусу. Потом вгляделась в Кимово лицо: – Ты пьяный, что ли?
(Неужели все это – порождение моего мозга?! Двадцать девятое февраля… Но этого щенка кто-нибудь, кроме меня, видел? Никто…)
Ким подсадил Арину на подножку. Салон был почти пуст, если не считать подвыпившего старичка, дремавшего на переднем сиденье, и подростка, рисующего рожицы на запотевшем стекле.
– Ким, ты вроде бы почти не пил? Что с тобой? – Арина села, в этот момент подросток у окна обернулся.
Автобус резко тронулся, Ким с трудом удержал равновесие.
– Ким Андреевич, добрый вечер! – поздоровался Пандем.
– Добрый, – глухо сказал Ким.
– Мы играли в футбол, – пояснил Пандем в ответ на вопросительный взгляд Арины. – С Кимом Андреевичем. В понедельник. За гаражами.
– А-а-а, – Арина улыбнулась, как будто воспоминания о том дне были ей чрезвычайно приятны. – Ты еще пришел весь грязный…
– Да, – сказал Ким.
“Арина меня тоже видит”.
– Да, – повторил Ким.
– Так мы соседи? – спросила Арина.
– Почти, – мальчик улыбался. – Только мне на одну остановку раньше выходить, чем вам.
– Это не опасно – так поздно домой возвращаться?
– Ни капельки не опасно!
“Ким, я ведь не человек, я часть мира, а ты ведь не стесняешься деревьев, неба… Не испытываешь неловкости перед морем… Тебя бы не смутило, если бы дождь слышал ТВОИ.МЫСЛИ…”
Автобус причалил к очередной остановке.
– До свидания, – сказал Пандем.
– Симпатичный пацан, – сказала Арина, когда дверь за ним закрылась. – Обаятельный.
ГЛАВА 5
В семь утра – Ким и без того почти на спал – позвонил Аринин брат, Костя.
– Ким? Прости, если разбудил…
– Ничего, – сказал Ким, выходя с телефоном на кухню.
– Иванке хуже, – сказал Костя и громко вздохнул в трубку.
Иванкой звали Костину годовалую дочку.
– Ким… Тут такое дело… Мы ночью “неотложку” вызывали… Ты не знаешь, не мог бы посоветовать, ну, какого-нибудь педиатра хорошего, ну, ты понимаешь…
– А что с ней? – спросил Ким.
– Температура, – Костя вздохнул еще громче. – Не спит… Каждые три часа приходилось сбивать. И сейчас поднимается…
– Я сейчас приеду, – сказал Ким и положил трубку. Быстро написал записку Арине – и уже в дверях замешкался:
– Пандем?..
“Твоей племяннице ничего не угрожает. Это простуда”.
* * *
…Костя стоял посреди комнаты, держа в одной руке миску с водой и мокрой тряпочкой, в другой – градусник; большая неустроенная квартира (перекати-пыль под диванами, растрескавшийся потолок, обои, разрисованные недрогнувшей младенческой рукой) пропахла уксусом.
– Спит, – сказал Костя шепотом. – Вот только что уснула.
На кровати сидела Даша – бледная, в халате, со спящим ребенком на руках. Лицо ее выражало немыслимую, безо всякой надежды скорбь.
– Привет, – шепотом сказал Ким.
– Мы ее вытерли уксусом, и она уснула, – повторил Костя.
У Иванки были длинные светлые ресницы. И она вовсе не выглядела такой уж больной – просто спящий ребенок. Зато Даша своим затравленным видом раздражала Кима все больше.
– Ну-ка, посмотри на меня, – сухо велел он. – Ты думаешь, от твоих слез ребенку будет лучше?
У Даши затряслись губы.
– Возьми себя в руки! – вполголоса приказал Ким. – Посмотри, на кого ты похожа… Да, дети болеют! И ты должна помочь ребенку, а не мешать ему!
– Не могу, – прошептала Даша. – Я не могу ее… Это я ее простудила позавчера. Надо было надеть сиреневый комбинезон, а я надела красный…
Она закусила губу, сдерживая рыдания.
– Перестань! – рявкнул Костя.
“Пандем?..”
“Она здорова. Температура упала полчаса назад”. Ким протянул руку – и осторожно коснулся Иванкиного лба.
– Слушай, а она… давно температуру?..
Даша потрогала дочкин лоб губами. Недоверчиво воззрилась на Кима.
По специальности Костя был инженер-станкостроитель, но за всю жизнь ему так и не пришлось спроектировать ни одного станка. Ничуть не печалясь по этому поводу, Костя немножко торговал машинами, немножко чинил компьютеры, немножко зарабатывал извозом; одно время он даже собирался быть политиком, но выборы проиграл. Арина относилась к брату сложно – тот был на семь лет старше и совершенно иной по характеру. Всегда веселый и легкий в общении, он никогда не планировал жизнь дальше следующего утра, и его радостное равнодушие по отношению ко всем, включая ближайших родственников, подчас бесило сдержанную и обязательную Арину:
– Все детство он меня терял! Пойдет куда-то, а меня забудет в песочнице или на скамейке. Я иногда ревела, а иногда и радовалась. Мама работала с утра до ночи… Забирал меня из садика, мои воспитательницы пытались ему, десятилетнему болвану, внушить, чтобы трехлетнего ребенка посреди людной улицы не бросал. Куда там… Помню, на обратном пути он покупал селедку и мороженое, сам ел и меня угощал. Помню вкус этой селедки… пополам с мороженым… Ботинки мокрые по колено… песок на зубах… Я ведь его обожала, все-таки старший брат…
Костя улыбался, слушая эти воспоминания. Он был коренастый, круглолицый, с прямыми светлыми волосами, с милыми ямочками на шеках. В свои двадцать девять он выглядел, как студент-младшекурсник, и встречные девицы на улице нет-нет да и бросали на него заинтересованные взгляды.
“Слушай, Пандем… А он Дашке изменяет?”
“Не отвечу”.
Ким почувствовал себя глупо. Очень неловко ощутил себя – как будто, рассказав анекдот на грани фола, вместо смеха получил в ответ удивленные, разочарованные взгляды.
“Извини…”
“Никогда не извиняйся передо мной. Излишне”.
* * *
– Ты можешь сделать небо зеленым? Или сиреневым? Изменить состав атмосферы таким образом, что…
– Могу. Но для этого не обязательно менять состав атмосферы. Я могу сделать так, чтобы люди видели небо сиреневым.
– Так… А чтобы я видел Арину, например, чужим и опасным человеком – ты можешь это сделать?
Они сидели на берегу пруда. Щели скамейки были залеплены комочками засохшей жвачки – много килограммов жвачки, белой и розовой. Наверное, малолетние влюбленные, столь ценившие эту скамейку в сумерках, сперва все-таки вынимали жвачку изо ртов, а уж потом целовались…
– Хорошо, – вздохнул Пандем. – Прикажешь убить твоих пациентов обратно? Или затолкать тебя обратно в машину за секунду до взрыва?
У самого берега плавали утки. С надеждой глядели на Кимовы руки. Хлеба не было.
– Но ты приписываешь мне все глупости, которые твое сознание связывает с картинкой “человек при огромной власти”, – продолжал Пандем. – А я совершенно не человек и на человека не похож. Я – ожившее понятие, если хочешь… Если это неуклюжее определение тебе в чем-то поможет.
Газон вокруг скамейки был лыс и черен, будто старая автомобильная покрышка, и только возле одной круглой, как копыто, чугунной ножки виднелись первые норки дождевых червей.
– Сперва на Земле откуда-то взялась жизнь, – со странным удовлетворением сказал Кимов собеседник. – Затем у жизни откуда-то взялся разум, затем у этого разума откуда-то появился Пандем…
Он протянул руку над влажной черной землей. Земля зашевелилась; мелькнули белые ниточки корней, выглянули свернутые в трубочку листья, расправились и полезли все выше и выше, к небу и к протянутой над ними руке. Широко, будто удивленные рты, раскрылись бледно-фиолетовые пушистые цветы с оранжевыми тычинками. Запах, от которого Киму захотелось дышать чаще, расползся над землей почти осязаемым облаком.
– Это весна, – тихо сказал Пандем. – Вспомни, когда ты был ребенком – ты умел доверять.
Газон вокруг зеленел. Повсюду поднимались желтые головки одуванчиков.
– Если бы я хотел тебя заставить, – еще тише сказал Пандем, – ты уже сейчас был бы моим лучшим другом. И верил бы мне, как младенец – маме.
И вытащил из кармана засохшую булку. Утки оживились.
– В моих силах уничтожить болезни вообще. Не только смертельные, но и насморк. Даже порезы и царапины будут мгновенно заживать. Медицина превратится в анатомию – описательную науку для любознательных. Фармакологии не будет. Роды станут личным делом роженицы… Все младенцы выживут, все без исключения доживут до глубокой старости.
– Ким? Прости, если разбудил…
– Ничего, – сказал Ким, выходя с телефоном на кухню.
– Иванке хуже, – сказал Костя и громко вздохнул в трубку.
Иванкой звали Костину годовалую дочку.
– Ким… Тут такое дело… Мы ночью “неотложку” вызывали… Ты не знаешь, не мог бы посоветовать, ну, какого-нибудь педиатра хорошего, ну, ты понимаешь…
– А что с ней? – спросил Ким.
– Температура, – Костя вздохнул еще громче. – Не спит… Каждые три часа приходилось сбивать. И сейчас поднимается…
– Я сейчас приеду, – сказал Ким и положил трубку. Быстро написал записку Арине – и уже в дверях замешкался:
– Пандем?..
“Твоей племяннице ничего не угрожает. Это простуда”.
* * *
…Костя стоял посреди комнаты, держа в одной руке миску с водой и мокрой тряпочкой, в другой – градусник; большая неустроенная квартира (перекати-пыль под диванами, растрескавшийся потолок, обои, разрисованные недрогнувшей младенческой рукой) пропахла уксусом.
– Спит, – сказал Костя шепотом. – Вот только что уснула.
На кровати сидела Даша – бледная, в халате, со спящим ребенком на руках. Лицо ее выражало немыслимую, безо всякой надежды скорбь.
– Привет, – шепотом сказал Ким.
– Мы ее вытерли уксусом, и она уснула, – повторил Костя.
У Иванки были длинные светлые ресницы. И она вовсе не выглядела такой уж больной – просто спящий ребенок. Зато Даша своим затравленным видом раздражала Кима все больше.
– Ну-ка, посмотри на меня, – сухо велел он. – Ты думаешь, от твоих слез ребенку будет лучше?
У Даши затряслись губы.
– Возьми себя в руки! – вполголоса приказал Ким. – Посмотри, на кого ты похожа… Да, дети болеют! И ты должна помочь ребенку, а не мешать ему!
– Не могу, – прошептала Даша. – Я не могу ее… Это я ее простудила позавчера. Надо было надеть сиреневый комбинезон, а я надела красный…
Она закусила губу, сдерживая рыдания.
– Перестань! – рявкнул Костя.
“Пандем?..”
“Она здорова. Температура упала полчаса назад”. Ким протянул руку – и осторожно коснулся Иванкиного лба.
– Слушай, а она… давно температуру?..
Даша потрогала дочкин лоб губами. Недоверчиво воззрилась на Кима.
По специальности Костя был инженер-станкостроитель, но за всю жизнь ему так и не пришлось спроектировать ни одного станка. Ничуть не печалясь по этому поводу, Костя немножко торговал машинами, немножко чинил компьютеры, немножко зарабатывал извозом; одно время он даже собирался быть политиком, но выборы проиграл. Арина относилась к брату сложно – тот был на семь лет старше и совершенно иной по характеру. Всегда веселый и легкий в общении, он никогда не планировал жизнь дальше следующего утра, и его радостное равнодушие по отношению ко всем, включая ближайших родственников, подчас бесило сдержанную и обязательную Арину:
– Все детство он меня терял! Пойдет куда-то, а меня забудет в песочнице или на скамейке. Я иногда ревела, а иногда и радовалась. Мама работала с утра до ночи… Забирал меня из садика, мои воспитательницы пытались ему, десятилетнему болвану, внушить, чтобы трехлетнего ребенка посреди людной улицы не бросал. Куда там… Помню, на обратном пути он покупал селедку и мороженое, сам ел и меня угощал. Помню вкус этой селедки… пополам с мороженым… Ботинки мокрые по колено… песок на зубах… Я ведь его обожала, все-таки старший брат…
Костя улыбался, слушая эти воспоминания. Он был коренастый, круглолицый, с прямыми светлыми волосами, с милыми ямочками на шеках. В свои двадцать девять он выглядел, как студент-младшекурсник, и встречные девицы на улице нет-нет да и бросали на него заинтересованные взгляды.
“Слушай, Пандем… А он Дашке изменяет?”
“Не отвечу”.
Ким почувствовал себя глупо. Очень неловко ощутил себя – как будто, рассказав анекдот на грани фола, вместо смеха получил в ответ удивленные, разочарованные взгляды.
“Извини…”
“Никогда не извиняйся передо мной. Излишне”.
* * *
– Ты можешь сделать небо зеленым? Или сиреневым? Изменить состав атмосферы таким образом, что…
– Могу. Но для этого не обязательно менять состав атмосферы. Я могу сделать так, чтобы люди видели небо сиреневым.
– Так… А чтобы я видел Арину, например, чужим и опасным человеком – ты можешь это сделать?
Они сидели на берегу пруда. Щели скамейки были залеплены комочками засохшей жвачки – много килограммов жвачки, белой и розовой. Наверное, малолетние влюбленные, столь ценившие эту скамейку в сумерках, сперва все-таки вынимали жвачку изо ртов, а уж потом целовались…
– Хорошо, – вздохнул Пандем. – Прикажешь убить твоих пациентов обратно? Или затолкать тебя обратно в машину за секунду до взрыва?
У самого берега плавали утки. С надеждой глядели на Кимовы руки. Хлеба не было.
– Но ты приписываешь мне все глупости, которые твое сознание связывает с картинкой “человек при огромной власти”, – продолжал Пандем. – А я совершенно не человек и на человека не похож. Я – ожившее понятие, если хочешь… Если это неуклюжее определение тебе в чем-то поможет.
Газон вокруг скамейки был лыс и черен, будто старая автомобильная покрышка, и только возле одной круглой, как копыто, чугунной ножки виднелись первые норки дождевых червей.
– Сперва на Земле откуда-то взялась жизнь, – со странным удовлетворением сказал Кимов собеседник. – Затем у жизни откуда-то взялся разум, затем у этого разума откуда-то появился Пандем…
Он протянул руку над влажной черной землей. Земля зашевелилась; мелькнули белые ниточки корней, выглянули свернутые в трубочку листья, расправились и полезли все выше и выше, к небу и к протянутой над ними руке. Широко, будто удивленные рты, раскрылись бледно-фиолетовые пушистые цветы с оранжевыми тычинками. Запах, от которого Киму захотелось дышать чаще, расползся над землей почти осязаемым облаком.
– Это весна, – тихо сказал Пандем. – Вспомни, когда ты был ребенком – ты умел доверять.
Газон вокруг зеленел. Повсюду поднимались желтые головки одуванчиков.
– Если бы я хотел тебя заставить, – еще тише сказал Пандем, – ты уже сейчас был бы моим лучшим другом. И верил бы мне, как младенец – маме.
И вытащил из кармана засохшую булку. Утки оживились.
– В моих силах уничтожить болезни вообще. Не только смертельные, но и насморк. Даже порезы и царапины будут мгновенно заживать. Медицина превратится в анатомию – описательную науку для любознательных. Фармакологии не будет. Роды станут личным делом роженицы… Все младенцы выживут, все без исключения доживут до глубокой старости.