Страница:
Марина и Сергей Дяченко
РИТУАЛ
Данное художественное произведение распространяется в электронной форме с ведома и согласия владельца авторских прав на некоммерческой основе при условии сохранения целостности и неизменности текста, включая сохранение настоящего уведомления. Любое коммерческое использование настоящего текста без ведома и прямого согласия владельца авторских прав НЕ ДОПУСКАЕТСЯ.
Волшебный роман
I
Сладкое пламя гортань распирает.
Будто случайно оброненный кубок
Земля ускользает.
Арм-Анн
Его шаги гулко отдавались в тишине, долго метались коридорами, ударяясь о невидимые в темноте стены.
Потом звук стал глуше — кожей лица он ощутил едва уловимое затхлое дуновение и ускорил шаг.
Стены расступились. Свет уже не достигал их, хотя факел горел ровно и ярко. Сводчатый потолок тоже терялся во тьме.
Он бывал здесь немыслимое число раз. Откуда же снова это навязчивое ощущение чьего-то присутствия, разве не канули в землю те, чьи имена высечены здесь, на камне?
Факел выхватил из темноты неправильной формы колонну — тяжелую, приземистую. Поверхность ее казалась покрытой сетью замысловатых кружев.
Откуда знает лист на дереве, когда вырываться из почки? Когда оборачиваться к солнцу, когда менять цвет и падать под ноги живущим? Разве самый последний лист не продолжает веточку, не продолжает ветвь, не продолжает ствол, разве самый наипоследний листочек не есть посланец корней, которые и видеть-то дано не всякому?
Он провел рукой по избороздившим камень древним письменам.
«И воззвал могущественный Сам-Ар, скликая союзников, и был его рев подобен голосу больного неба, и были его слова горьки, как отравленная медь. Сзывал он детей своих под свое крыло, и племянников, и всех родичей, носивших огонь… И была великая битва, и пали под ударами Юкки дети его, и племянники, и родичи, исходящие пламенем… Огляделся Сам-Ар и увидел чудовищного Юкку, снова поднимающегося из воды… И сразились они, и солнце закрыло лик свой от ужаса, и звезды бежали прочь, и ветер, обожженный, ослабел и рухнул на землю… Непобедим был Сам-Ар, и одолевал уже он, но Юкка, да изведет проклятие его имя, исхитрился подло и захлестнул в петли свои Сам-Ара, и увлек в пучину, и угасил пламя его, и обезоружил его. Так погиб могущественный Сам-Ар, и помните, потомки, чья кровь питает вас»…
Он читал с трудом — кое-где текст истерся, осыпался, хоть много веков его не касались ни солнце, ни дождь, ни ветер.
Надо решаться, подумал он устало. Все сроки прошли. Надо решаться, и то, что должно быть совершено, да свершится. «Чья кровь питает вас»…
Он обошел приземистую колонну кругом — на другой ее стороне высечен был рисунок — огромный, прекрасно сохранившийся: хлестали морские волны, поднималось из глубин отвратительное, вселяющее ужас чудовище, а над ним вился в небе огнедышащий дракон.
«Чья кровь питает вас»…
Надо решаться. Необходимо. Ведь это всего лишь ритуал, тягостный, но совершенно безобидный. Всего лишь ритуал.
Сквозь темноту он прошел к другой колонне, такой же массивной и бесформенной. Поднес факел, вглядываясь в знаки, символы, обрывки текстов…
«Дни… прославится… опустошает… имя Лир-Ира, сына Нур-Ара, внука… его преуспеяние в промысле».
Преуспеяние…
Обратный путь он проделал решительно, даже поспешно. Переходы замка были известны ему с колыбели, при случае он мог обойтись бы без факела — свет был необходим ему только для того, чтобы разбирать вырезанные на камне письмена.
В большой и пыльной комнате, где узкое окошко нехотя цедило серый свет, он погасил факел и подошел к большому надтреснутому зеркалу.
Надо решаться.
Явился из глубин памяти сладкий цветочный запах, потемнело в глазах, тугой волной накатила тошнота, и только отчаянным усилием воли ему удалось справиться с собой.
Проклятая слабость…
Он провел рукой по тусклой зеркальной поверхности, стирая толстый слой пыли.
Из мутной глубины на него глянул узколицый темноволосый человек, невысокий, худощавый, чем-то подавленный и удрученный.
Надо решаться.
Он снова провел ладонью — зеркало засветилось изнутри. Зарябили блики, цветные пятна, появилась большая лошадиная голова, потом копыто… Колесо повозки…
Подавшись вперед и нахмурившись, он вглядывался в сменяющие друг друга картины.
Много людей, суета… Похоже, ожидается праздник… Горы шляпных коробок… Карнавал, будет шляпный карнавал. Разукрашенные башни королевского дворца… Полотер с тряпкой, повара на кухне… Портьера… За портьерой паж бесстыдно задирает чью-то юбку… Снова кухня… Бальный зал… Девушки… Женщины… Какой галдеж!
«Примерьте, принцесса!» — зеркало донесло приглушенный обрывок разговора.
Принцесса…
Он прищурился.
Очаровательное юное создание, светлые кудряшки, круглые голубые глаза, пышное платье цвета бирюзы…
«Дивно, принцесса!»
Чьи-то руки водрузили на белокурую головку большую бархатную шляпку, голубую, нарядную, и на верхушке ее он разглядел декоративную лодочку под парусом.
Он стиснул зубы. Помните, чья кровь питает вас.
* * *
Шестнадцатилетняя принцесса Май отступила еще на шаг, тряхнула кудряшками и счастливо рассмеялась. Довольно улыбнулся шляпных дел мастер, благосклонно кивнули две портнихи, а горничная, с трудом удерживающая большое овальное зеркало, пробормотала под нос что-то одобряющее.Бирюзовое с серебром платье облегало точеную фигурку принцессы мило и естественно, крохотные, расшитые драгоценностями туфельки дробно постукивали от радостного нетерпения, сияли ясные голубые глаза в дымке тончайшей вуали, а шляпа…
Шляпных дел мастер крякнул и в который раз удовлетворенно потер руки.
Шляпка маленькой принцессы Май обещала стать настоящим событием предстоящего шляпного карнавала. Изготовленная с замечательным искусством, она изображала бурю на море — поверх широченных полей гуляли голубые бархатные волны с кружевными барашками пены на гребешках; одна волна, самая высокая, вздымалась над тульей, приподнимая рыбачью лодочку под белым накрахмаленым парусом — крохотную, не больше табакерки. В лодочке боролся со стихией фарфоровый рыбак — присмотревшись, можно было сосчитать пуговицы на его куртке, терзаемой невидимым ветром. Когда Май покачивала головой, лодочка кренилась то вправо, то влево, колыхался парус, играли блестки на поверхности бархатного моря, и у всех захватывало дух от мужества фарфорового рыбака.
— Дивно, принцесса, — сказала горничная. Ее товарки — а в просторной гостиной их было видимо-невидимо — согласно закивали головами.
Маленькая Май совершенно не умела еще скрывать свои чувства — забыв, что принцессе приличествуют выдержка и достоинство, она принялась радостно и шумно кружить по комнате.
Сестра ее Вертрана, тоже принцесса, но двумя годами старше, усмехнулась снисходительно. Вертрана не уступала сестре в изяществе и миловидности, разве что кудряшки у нее были темнее, а нрав несколько серьезнее. Сейчас она примеряла восхитительное платье цвета чайной розы с маленьким бантиком на правом бедре, и длинные кружевные перчатки. На шляпе ее вели хоровод веселые поселяне — но не фарфоровые, а атласные, набитые ароматическими солями и расточавшие поэтому тонкий, изысканный запах, который вряд ли свойствен настоящим танцующим крестьянам.
— Я обожаю тебя, Верта! — Май, чуть не сбив с ног снующую вокруг сестры портниху, кинулась Вертране на шею и чмокнула ее в щеку так искренне, что фарфоровый рыбак едва не опрокинулся в бархатную пучину.
— Ах, Май, — и Вертрана снова снисходительно улыбнулась.
— Я обожаю тебя, Юта! — воскликнула Май и, оставив Вертрану, обвила руками шею своей самой старшей сестры, которая примеряла платье в углу возле дверей.
Та вздрогнула и отстранилась, одарив Май вымученной улыбкой.
Платье принцессы Юты было розовым, как младенец. Оно казалось коротковатым — подол болтался высоко над землей, открывая взорам большие, чуть косолапые ступни. Юта уставилась в зеркало тупо и мрачно — а из зеркала на нее тупо и мрачно взирала некрасивая долговязая девица, которой роскошное платье шло так же, как парчовый жилет балаганной обезьянке.
— Не сутультесь, принцесса, — деловито потребовала портниха.
Юта ответила ей тяжелым взглядом.
— Шляпку, ваше высочество, — почтительно предложил шляпных дел мастер.
Юта отвернулась.
Шляпка, впрочем, была совсем не плохая — она изображала поединок дня и ночи. Со стороны ночи мерцал черный бархат, усыпанный маленькими стеклянными звездами, со стороны дня — трепетал лоскутками розовый шелк, и над всем этим покачивались на ниточках золотое солнце с иголками-учами и перламутровая пуговица-луна.
— Отвратительно, — сказала Юта.
Мастер обиженно захлопал глазами:
— Но, принцесса, это же одобренный вами эскиз! Все… все в точности…
Веселая конопатая горничная с пучком железных шпилек во рту уже крепила шляпку к жестким Ютиным волосам.
Юта метнула безнадежный взгляд в зеркало — теперь поля скрывали половину лица, коротенькая вуаль свисала с кончика острого носа, а большой тонкогубый рот под ее бахромой кривился в презрительной гримасе.
— Может, убрать вуальку? — предположила конопатая горничная.
Портниха прищурилась оценивающе, одернула подол пышного розового платья:
— Вуальку надо погуще… Совсем густую, понимаешь? И длинную, до шеи…
Смышленая горничная закивала, едва сдерживая смех. Или Юте показалось?
Снова подскочила принцесса Май, радостно всплеснула руками, принялась трогать и луну, и солнце, укололась о золотой луч, расхохоталась:
— Юта, это чудо! Как здорово, какое у тебя платье!
Маленькая Май была наивна даже для своих шестнадцати лет. Вертрана поглядывала на Юту издали, вздыхала и поправляла бантик на правом бедре.
Юта между тем вертела шляпку так и сяк, надвигала на лоб и натягивала на затылок, кусая губы и становясь от этого еще некрасивее. Горничные искоса переглядывались за ее спиной; ловя в зеркале их взгляды, она едва сдерживала злые слезы. Уродина. Как ни верти — уродина.
— Ваше высочество, — мягко начал мастер, но его дернули за рукав, и он растерянно замолк; кто-то в углу хихикнул тонко, на него зашикали сразу несколько голосов. Юта покраснела, как рак.
— А ты не горбься, Юта, — издали посоветовала принцесса Вертрана. — Не грызи губы, не морщи лоб и не кривись так — тебе не к лицу…
Сестра ее развернулась резко, как на пружине:
— Зато тебе к лицу… Тебе к лицу эта… это…
Она так и на придумала, что сказать дальше. Горничные зароптали удивленно, Юта повернулась на каблуках и выскочила из гостиной, хлопнув дверью.
Маленькая Май широко распахнула голубые глаза, которые тут же наполнились слезами:
— Зачем же… Портить себе праздник…
— И другим, между прочим, — негромко заметила Вертрана, снова поворачиваясь к зеркалу.
Три королевства существовали бок о бок вот уже невесть сколько веков, и, если верить летописям, войны между ними случались только дважды: первый раз, когда принц страны Контестарии похитил принцессу из соседней Акмалии и взял ее в жены без разрешения родителей, а спустя пару сотен лет второй раз — когда какой-то акмалийский жестянщик, подвыпив в трактире, оскорбил действием вертевшуюся под ногами кошку, которая, как известно, является геральдическим зверем королевства Верхняя Конта. В остальное же время три королевства сосуществовали тихо и мирно, время от времени заключая междинастические браки, так что все три королевских двора находились друг с другом в некотором родстве…
Плескались на ветру флаги со свирепыми кошачьими мордами. Подготовка к шляпному карнавалу на какое-то время вытеснила все другие заботы. В этом году празднество устраивала Верхняя Конта, и Юта, слоняясь по дворцовым переходам, то и дело натыкалась на своего отца — король метался, спеша отдать последние распоряжения, бормоча свое любимое ругательство — горрргулья… Взмокшая, раскрасневшаяся свита огибала Юту, как нежелательное препятствие.
С минуты на минуту ожидалось прибытие августейших особ из сопредельных государств — Юте видно было из окна спальни, как впопыхах расстилаются ковровые дорожки на булыжнике дворцового двора, как выстраивается оркестр, сверкая до блеска начищенной медью. Мелькали в радостной сутолоке кудряшки Май, бирюзовое платье, шляпка со вздымающейся волной — маленькая принцесса деятельно включилась в предпраздничную суматоху.
Послонявшись по дворцу, постояв у книжного шкафа и повертев в руках до дыр зачитанный роман, Юта одернула злополучное розовое платье и направилась на половину матери.
В покоях королевы никого не оказалось. Открытым стоял клавесин, горкой громоздились на его крышке шляпные картонки, на ковре лежали забытые пяльца. Юта машинально подняла их — ее мать вышивала фрагмент легенды о похищении девушки драконом. Зеленый шелковый дракон был уже готов и извергал оранжевое пламя, а вот жертву его обозначали пока всего несколько стежков.
Не ведая зачем, Юта побрела в покои фрейлин.
Она шла и трогала лепные завитушки на стенах, вздыхала, пыталась достать до носа кончиком языка — благо коридоры были пусты и никто не мог определить, к лицу это Юте или не к лицу. Остановил ее доносящийся откуда-то негромкий разговор; Юта узнала голос матери и завертела головой, пытаясь определить, откуда слышится беседа…
— и в этом есть и наша вина, — со вздохом призналась кому-то королева.
Юта, помедлив, повернула на голос и оказалась в комнате, перегороженной тяжелой портьерой. Там, за бархатной стеной, королева выслушивала ответ своей собеседницы:
— Вряд ли, ваше величество. Вы не обделили ее ни заботой, ни любовью.
Сердце Юты на секунду остановилось, чтобы тут же забиться смятенно и беспорядочно.
— Звездочет утверждает, что весь день будет великолепная погода, — фрейлина, похоже, пыталась направить разговор в другое русло.
Королева вздохнула громко и удрученно:
— Ах, дорогая… К ее лицу, к ее фигуре еще и скверный характер, раздражительность и упрямство… Придется посмотреть правде в глаза — она так никогда и не выйдет замуж.
Юта бесшумно повернулась и вышла в коридор. Пробегавший паж со шляпной коробкой испуганно от нее шарахнулся.
Нет, она не станет плакать. Тысяча горгулий! Если бы она ревела каждый раз по любому поводу…
Она брела дворцовыми коридорами, как слепая. Слезы комом стояли у нее в горле.
Во дворе радостно возопили трубы — августейшие гости наконец прибыли. Королевская чета из Акмалии с дочерью Оливией и престарелый король Контестарии с сыном…
Юта всхлипнула.
Сидя на траве в опустевшем дворцовом парке, она решила, что больше никому не испортит праздника. Она… уйдет навсегда. Прямо сейчас.
Ей стало немного легче.
Это была ее любимая игра — В-То-Что-Я-Ухожу-Навсегда. Юта играла в нее, когда не душе становилось совсем уж скверно.
Снова запели трубы. Юта поднялась и, сутулясь больше обычного, побрела к воротам.
Она отправляется в изгнание, она больше никогда не увидит мать, отца, Вертрану и Май. Она никогда не вернется в старый парк, хранящий воспоминания о ее детстве.
Сначала Юта шла довольно решительно, но, с каждым шагом все более проникаясь горечью своего изгнания, в конце концов совершенно искренне в него уверовала, растрогалась до глубины души, и, пробормотав непослушными губами: «Мамочка, любимая, прости» — разрыдалась в объятиях старого платана. Жалобно зазвенело золотое солнце на шляпке, ударяясь о стеклянные звезды.
Слезы помогли ей обрести душевное равновесие.
Усевшись на кромке тихо ворчащего фонтана, Юта опустила подбородок на стиснутый кулачок и глубоко задумалась.
Воистину, если твой нос чуть длиннее, чем принято, рот больше, чем люди привыкли видеть, а ростом ты под стать королевскому гвардейцу — тогда, милостивые господа, времени на размышления у вас предостаточно. Почему-то при слове «принцесса» все расплываются в улыбке и спешат добавить «прекрасная», а если принцесса чуть менее хороша, чем хотелось бы — тут, представьте, и обиды, и горькое разочарование.
В глубине парка застучал дятел — Юта прислушалась и рассеянно улыбнулась. Интересно, как бы дятел ухитрялся долбить кору, обладай он маленьким носиком Вертраны!
Юта удовлетворенно потрогала свой нос и улыбнулась шире. Впрочем, улыбка ее быстро погасла.
Вертрана… Совершенно незачем было на нее орать. Гор-ргулья, у нас не так много сестер, чтобы обращаться с ними подобным образом!
Твердо решив сказать сегодня Верте что-нибудь очень приятное, Юта успокоилась.
В чаше фонтана сновали золотые рыбки; Юта сунула руку в теплую, чуть зеленоватую воду, и рыбки тут же принялись тыкаться рыльцами ей в ладонь. Интересно, а как рыбы дышат под водой? Когда-то в детстве Юта тоже попробовала — и чуть не захлебнулась…
Не выдержав щекотных прикосновений, она рассмеялась и выдернула руку, подняв целый дождь разноцветных брызг.
Да, тысяча горгулий, ее нос действительно похож на шило, но, дорогие мои, он способен различать запахи пяти сортов роз, не говоря уже о сыре и мясных подливах! А глазам не величина важна, а зоркость… Губы мы больше кусать не будем, найдутся кушанья и получше, да и горбиться не стоит… И уж конечно, маме придется взять назад свои слова и о раздражительности, и об упрямстве. Десять тысяч горгулий, да разве принцесса Юта не сможет взять себя в руки!
На дворцовой площади снова запели трубы. Юта подскочила, как ужаленная: а ведь Остин-то, наверное, давно приехал!
Она заглянула в воду фонтана — нос и глаза уже никому не могли выдать ее слез — и, подобрав платье, поспешила во дворец.
Посреди самшитовой аллеи ее окликнули. Звонкий голосок Май наполнял, казалось, каждый уголок парка:
— Юта, Юта! А вот ты где!
Рассмеялись несколько молодых голосов.
Юта обернулась.
По дорожке, усыпанной морским песком, важно шествовали Вертрана в обнимку с акмалийской принцессой Оливией, вокруг них весело носилась Май. Наперсница Оливии — а у Оливии была наперсница! — торжественно, как маршальский жезл, несла яркий летний зонтик, а чуть приотстав, шел, жуя травинку, контестарский принц Остин.
Юта на минуту задержала дыхание. Она не видела Остина почти полгода — он загорел, стал, кажется, еще выше ростом и шире в плечах. Воротник тонкой белой рубашки открывал шею и ключицы, и видно было, как покачивается в такт ходьбе камушек-талисман на золотой цепочке.
Юте захотелось убежать, но вместо этого она улыбнулась как могла приветливо и шагнула вперед.
— А где же ты была?! — весело выкрикивала Май. — Церемония встречи, оркестр… А ты знаешь, какая у Оливии карета?!
— Папа заплатил десять мерок золота, — нежным голоском сообщила Оливия, и, если младшие Ютины сестры считались хорошенькими, то акмалийская принцесса слыла красавицей далеко за пределами своего королевства. Сейчас она была в ослепительно-золотом, платье струилось по ней солнечными водопадами, на шляпке красовался золотой лебедь с настоящими перышками и янтарным клювом.
— Привет, Оливия. Привет, Остин, — пробормотала Юта.
Остин заулыбался — привычно обозначились ямочки на смуглых щеках.
— Почему тебя не было на церемонии, Юта? — негромко спросила Вертрана.
Юте тут же расхотелось говорить ей приятное.
Оливия предположила все тем же нежным голоском:
— Юта, наверное, не любит гостей…
Наперсница ее почему-то хихикнула.
Вертрана вдруг страшно расширила глаза:
— Твое платье! — прошептала она с ужасом, и, проследив за ее взглядом, Юта обнаружила пятна на розовом шелке — следы от раздавленных травинок.
— Ничего страшного! — тонко улыбнулась Оливия. — Такие маленькие зеленые пятнышки не в состоянии испортить такое большое розовое платье… Верно, Юта?
Наперсница снова прыснула.
— Только вот, — продолжала Оливия с фальшивой заботой в голосе, — только вот шляпка… Может быть, и к ней пришпилить что-нибудь зелененькое, для ансамбля?
— А правда, у Юты замечательная шляпка? — радостно вмешалась наивная Май. — Там солнце и луна…
Оливия нарочито высоко вытянула точеную шейку, привстала на цыпочки, показывая, как трудно ей разглядеть шляпку долговязой Юты, и сообщила громко:
— Ну, солнце-то я вижу… А вот вместо луны, господа, вместо луны болтается какая-то веревочка… Думаю, луна трагически оторвалась во время прогулки принцессы Юты по парку. Может быть, нам вместе поискать?
— Какая жалость… — прошептала Май, и глаза ее тут же увлажнились.
— Не беда, — бодро вмешался Остин, — у Юты есть время поправить туалет, ведь до начала еще что-то около часа?
— Иди во дворец, Юта, — посоветовала Вертрана.
— Да зачем же! — удивилась Оливия. — Вряд ли станет намного лучше, чем теперь… Разве что Юта наденет совсем уж непрозрачную вуаль!
Ее наперсница с шумом вдохнула воздух и изрекла, с трудом сдерживая смех:
— Да… И завернется… Завернется в нее целиком!
Май только хлопала глазами, а Вертрана молчала, боясь испортить отношения с акмалийской красавицей. Остин, которого покоробила выходка Оливии, хотел было сурово одернуть дуэнью, но в этот момент к Юте вернулся дар речи.
— Некоторым нравится таскать за собой болонок и мосек, — сказала она со всем презрением, на которое была способна. — Поздравляю, Оливия: твоя моська во всем похожа на тебя!
— Она моя дуэнья, — невозмутимо отозвалась красавица. — А вот у тебя наперсницы никогда не будет. Дуэнья должна уступать в красоте своей госпоже; представляю, как долго придется искать наперсницу… для тебя!
Остин! Он был здесь и ЭТО слышал.
В два прыжка Юта подскочила к Оливии и вцепилась ей в волосы. Испуганно закричала Май, заметалась Вертрана, застыл на месте принц — ничего этого Юта не видела. Полетели перья из золотого лебедя, дождем посыпались стеклянные звезды, затрещало розовое платье.
Наперсница Оливии с неожиданной прытью набросилась на Юту сзади.
— Уберите от меня эту уродину! — визжала Оливия.
Остину с трудом удалось оттащить царапающуюся, растрепанную Юту от обеих акмалиек. Шляпа, лишившаяся теперь уже и солнца, валялась на траве совершеннейшей тряпкой.
Не заботясь уже о приличиях, Юта оттолкнула руки принца и, перемахнув через самшитовую изгородь, бросилась прочь.
Открытие карнавала пришлось задержать на полтора часа.
Возник вопрос о неучастии принцессы Юты в празднике, и только заступничество принца Остина позволило отсрочить наказание.
Золотое платье Оливии пострадало, к счастью, незначительно — придворным мастерицам удалось полностью его восстановить. Сильнее пострадало прелестное личико красавицы — длинные глубокие царапины пришлось тщательно закрашивать и запудривать.
Юте холодно предложили платье одной из фрейлин и простую гладкую шляпу. Впрочем, ей уже было все равно.
Перед самым началом торжества в спальню Юты заглянула лукавая мордашка Май; маленькая Ютина сестра держала под мышкой шляпную коробку.
— Обещай, что возьмешь!
— А что там? — спросила Юта равнодушно.
— Обещай! — Май егозила от нетерпения.
— Обещаю…
Она раскрыла коробку, когда Май уже унеслась прочь.
Под крышкой лежала, искрясь блестками в бархатном море, шляпка со вздымающейся волной.
Великодушная Май отдала свою шляпку непутевой сестре.
Карнавал давно уже стал любимым праздником во всех трех королевствах.
Залитая солнцем площадь была битком забита, гроздьями висели мальчишки на фонарных столбах, и немыслимым цветником колыхались над толпой шляпки — разных размеров, фасонов и цветов. Изобретательные горожане украсили шляпы бубенцами и колокольчиками, вертушками и кремовыми пирожными, а один весельчак — белым мышонком в клетке. С утра, как обычно, поддувал небольшой ветерок, и шляпки во избежание неприятностей накрепко привязали к подбородкам цветными атласными лентами.
Церемония открылась парадом цеха шляпных мастеров — во главе колонны шагал придворный шляпник, тот самый, что изготовил шляпки принцессам. Над головой его реял цеховой штандарт с изображенным на нем ночным колпаком.
Шляпники выстроились в каре вокруг оббитого коврами помоста, на котором торжественно восседали три королевских семейства. Золотое платье Оливии приковывало всеобщее внимание, только и слышалось: «Ах, какая красавица!»
Юта сидела, не поднимая головы, боясь взглянуть в сторону Остина и спиной ощущая его близкое присутствие.
Король-отец провозгласил небольшую речь о благе и процветании, после чего уступил бразды правления распорядителю праздника, увенчанному огромным белым цилиндром.
Тот выдал каскад шуток — толпа посмеялась. Потом, по сигналу его длинного жезла, увитого плющом, все выпустили из кошельков с утра изловленных и заключенных там ос — ведь, по примете, вслед за осой в кошелек должны посыпаться денежки. Некоторым корыстолюбцам не повезло, и они разочарованно вытряхивали на землю преждевременно издохших насекомых — это, как известно, сулит убытки.
Потом объявили поединок бойцовых ежей. Бои проходили на огромном круглом барабане, толпа вокруг смеялась и рукоплескала, а распорядитель принимал ставки. Ежи, ярко разукрашенные владельцами, сопели и фыркали, топоча по толстой шкуре барабана, то и дело сворачиваясь клубком, чтобы тут же, стремительно развернувшись, ухватить соперника за длинный черный нос. Барабан гудел, отбивая немыслимую дробь; победителем оказалась маленькая, крашенная киноварью ежиха, отличившаяся, впрочем, весьма свирепым нравом.