Дымов Феликс. Горький напиток 'Сезом'

   Надеюсь, однако, это будет не скоро.
   Подходим к кабине подъемника. Прощаться жаль, оставаться вместе незачем. Пористая земля под ногами испускает знойные вздохи. Я часто шаркаю подошвами, стирая пыль, будто не туда, ко мне, волокут ее воздушные ручьи и речки. Ко мне и еще к трем сотням мезопостов, но у меня впечатление, что вся земная пыль налипла на мои подошвы - так отяжелели ноги. Веник, страдая, лезет в карман, щелкает крышкой портсигара. Беспепельная сигаретка, тонкая и длинная, как спица, тает, кажется, от одного взгляда. Но я все равно закашливаюсь и отступаю на шаг. Мой друг спохватывается, отгоняет ладонью назойливый аромат.
   - Невезуха такая, а ты не слушаешь,- канючит он, не отпуская моего рукава.- Я тебе тоже, как и ей, надоел, да?
   Еще как! Но ведь этого не скажешь.
   - Задумался, извини. Если нужно, я помогу, хочешь?
   - Конечно, хочу.- Он невозможно перекручивается, заглядывает в глаза.У тебя-получится, я знаю.
   Я тоже знаю, обязательно получится: я в силах уговорить для него даже кинозвезду. Однако мне и в самом деле пора. Хоть и жаль Веньку. Мне всех сегодня жаль.
   Кроме себя. Кто бы взялся уговорить меня? Я тоже верю в легкий глаз. И, может, не очень бы сопротивлялся...
   - А хочешь, наплюй, поехали ко мне, а? У меня хорошо...
   - У тебя. хорошо,-как эхо откликается Веник.-Лида всегда тебя ждет.
   Это точно. Знать бы тебе, поросенок, правду! И почему я скрываю даже от него, в первую очередь-от него?!
   Веник не прячет радости: раньше я ни разу не приглашал его на мезопост. И никого другого тоже. С той первой гочи с Лидой.
   ...-Не спеши, ладно?-сказала она, отодвигаясь. Моя рука соскользнула на ее холодное, в ознобистых пупырышках колено.
   Токер охрип и с опозданием перескочил на африканские ритмы.
   В гравиподъемнике движения не чувствуется. Лишь редкие микроскопические встряхивания свидетельствуют, что в соседней .шахте навстречу нам проплывают ноздреватые брикеты - продукция "Пульверса". Отдельно органика. Отдельно минералы. А то и химически чистые элементы и мешках. Слитки металла попадаются нечасто: их почти целиком потребляют вакуум-домны. Я так сросся со станцией,, что отчетливо представляю себе каждый брикет там, за матово-туманными стенками кабины, которые за четверть часа пути меняют цвет от жемчужного до густо-фиолетового-от цвета Земли до цвета Космоса. Сегодня мы едем долго. А может, это только кажется: Веник опять нудит.
   ...В тот вечер Лида поднялась ко мне после тихого застолья в семенном кругу. Мы назвали это свадебным путешествием. Она ненавидела Космос, боялась пустоты, боялась пыли, будто... будто мышей. Но я так любил ее, так настаивал, что она бросила наконец свою генетику, окончила краткосрочные курсы аэрологов и в один прекрасный, ставший вскоре несчастным день поменяла проникновенно-жаркую отзывчивость мутантных плантаций тюльпанов на стылую, вечно фиолетовую настороженность мезоспутника.
   В тот вечер после тихого семейного застолья и пятнадцатиминутного свадебного путешествия в гравиподъемнике Лида поднялась ко мне впервые...
   Я сую ладонь в электронный замок. Руки окоченели, дверь открывается после короткой задержки. Пропускаю Веника вперед, вхожу следом. На диване с ногами возлежит Бась. При виде Веника брови его выстраиваются удивленными домиками.
   Чуткий все же у меня братец! Кто бы кроме него догадался, что сегодня меня надо стеречь? А Бась догадался. И не поленился притащиться на спутник, сибарит! И теперь сосредоточенно грызет козинаки, доставая их двумя перстами из бумажного кулька, лишь на миг повернув голову кивнуть гостю. Веник потрясен уютом и тишиной. Встрепанный, размякший, восторженный, бродит он по квартире и беспрерывно ахает.
   Меня опять мучит жажда. Раскрываю шкафчик синтезатора, колдую над клавишами. В точности как два часа назад в "Одуванчике". Во мне еще живет мелодия чужого счастья. Она движет моими пальцами и отливается в три симпатичных стаканчика. Хорошо, я догадался попробовать сам прежде, чем предложить гостям. Он оказался невообразимо горек-напиток "Сезам". Смахнув стаканы в зев раковины, я сотворил взамен три ломтя арбуза.
   - Да, а где же Лида?-вдруг спохватывается Веник.
   - Ешь, ешь козинаки, вкусно! -Бась сует ему под нос кулек.
   Мне совсем расхотелось пить. Выкатываюсь в коридор. Оттуда - в дальнюю комнату. Здесь всё по-прежнему.
   И все полно Лидой. Как тогда, шесть лет назад, когда она на минутку оторвалась от моих губ:
   - Постой, я все же аэролог. Надо сбегать снять показания.
   - Потом, потом...-- нетерпеливо возразил я, вновь принимаясь целовать ее сонные нерасцелованные губы... Глаза... Виски... Шею... Все ниже и ниже в ворот расстегнутого платья. Мы сидели на краю постели. Мне передавался бьющий Лиду мелкий озноб.
   - Не спеши, ладно?-задыхаясь, выговорила она. И отодвинулась. Моя рука соскользнула на ее холодное колено, пупырчатое и шершавое от страха. Я исступленно повел ладонь выше по бедру.
   - Нет-нет, я все же сбегаю, не обижайся!- Она рывком высвободилась, запахнула платье на груди, стиснула в кулак обе половинки ворота.- Я мигом...
   И оставила меня одного на краю ожидания, тревожного, натянутого и ломкого, как перед криком кукушки в морозном лесу.
   Приборы у нас дистанционные. К ним вовсе не обязательно бегать на свидания. Но я добр. Я нечеловечески добр. Я понимаю: Лида просто боится первый раз, ей хочется побыть одной. Есть, знаете, такие женщины...
   Утешенный собственной прозорливостью, я сижу на краю постели и улыбаюсь как последний идиот. Сначала пять минут. Потом десять. И еще полчаса, пока что-то осознаю...
   Мне бы сразу кинуться в шлюзовую. А я зачем-то тряс пульт и вызывал, вызывал, вызывал ее, искричав ближний эфир Лидиным именем пополам с бранью.
   Но она заблокировала в скафандре связь.
   Я врубил обзор приборной площадки. Камера там неудобная, с малым возвышением, панорамирует случайными циклами. Лида неслась по "ипподрому", косясь через плечо и закрывая голову руками. Капризный кадр приблизил распахнутый в крике рот - неяркие сонные Лидкины губы...
   Великим чудом я не перепутал баллоны с ботинками и не напялил вместо шлема авральный рукав. В шлюзе, всхлипывая, рвал наружную створку, молотил ее каблуками. Ведь не открылась же, ни на секунду раньше положенного не открылась!
   Когда я примчался, Лида лежала лицом вниз, зажав через шлем уши перчатками. Скафандр ее за какие-то минуты успел облипнуть бахромой. Ровно и скользко блестел в свете Луны "ипподром". По отстойнику медленными волнами ходила пыль.
   Я бросился на колени и долго падал, проклиная невесомость. Наконец рухнул, подвел под скафандр руки. Лидино лицо окостенело в гримасе наивной детской обиды. В это выражение отлился страх. Страх! Она с трудом разлепила жесткие губы, но я не услышал ни слова и, точно это могло помочь, прижался шлемом к ее шлему. Лишь спустя бесконечную секунду догадался включить на ее поясе радиоблок. Запинаясь и морщась, она прошептала:
   - Там мыши, Тарас... Не ходи... Мыши!
   И слабея, затихая, еле слышно:
   Ветер кружит нам головы,
   Утопая в серых слезах Земли...
   Подумать только, она еще твердила стихи!
   Стихи о пыли, которая ее убила. А врачи эаявили: шок. Конечно, для медицины это и был шок - "общее необратимое угнетение организма, вызванное потрясением или страхом", вопрос только - что вызвало это самое потрясение. Меня утешали как могли - случайность, мол, один на миллион, психологическая аллергия к Космосу. Одним словом, шок. Но меня не проведешь, я-то знаю: это пыль мне отомстила. Пыль!
   А мыши-это просто бред...
   Токер затаился, не мешает вспоминать. В этой комнате воспоминания не опасны, а потому разрешены, даже поощряются. Я подхожу к окну, просветляю по-ночному затянутые стекла. За окном - вороненая металлическая поверхность мезопоста, кое-где изъеденная вакуумом и метеоритами. За окном бесконечная Лидина могила.
   ...- Ты погоди, я мигом,- сказала она тогда.
   И не вернулась.
   С тех пор я оберегаю несостоявшуюся первую ночь медовый месяц, растянувшийся на шесть лет-и нa всю мою жизнь.
   Край откинутого одеяла.
   Приготовленные у койки тапочки.
   Ни разу не надетую ночную сорочку.
   Неувядающие фиалки, схваченные стенным зажимом. Вздохнув, вынимаю из-за пазухи свежий букет, отдираю обертку, вставляю взамен старого. Фиалки, дрогнув, расправляют лепестки.
   Одно и то же шесть лет подряд. Ничто не, меняется.
   Ничто и не может измениться. Стерильно. Холодно. Сухо. Ни пылинки на белоснежной подушке, не потревоженной ничьей головой. Ни пылинки в цветах. На сорочке. На подоконнике. Ни пылинки на моей памяти. Да-да, ябеда электронная, ни пылинки. Сима не в счет. Я облизываю губы. Опять -Сима! Да что со мной сегодня? С этим же решено раз и навсегда. Лида, Лида, Лида, "станционный смотритель", "ипподром", Бась, ну, прогулка по Земле раз в месяц-и всё, больше для тебя ничего на свете не существует, понял? Потому, казня себя ежегодно, придавленный виной, и брожу вместе с Лидой, ношу ее на руках, невообразимо тяжелую в невесомости и невесомую внизу...
   Шесть лет убеждаю себя, что ее убила пыль. И все шесть лет мне хочется сознаться и крикнуть: "Это я, я убил! Поторопился в ту ночь... С ручищами..." Или, может, все-таки и вправду не я? Токер, милый, почему мне сегодня так этого хочется?"
   В комнату заглянул Бась и попятился, рассмотрев мое отражение в стекле. Хорошо хоть не Веник с утешениями. Не переношу жалости...
   Сигнал вызова еле пробудил меня к действительности.
   Я ни в ком не испытывал нужды. О том, что могут испытывать нужду во мне, я вообще не подумал и лишь из вежливости разрешил токеру связь. В полуметре от моего лица сгустилось изображение. В этот момент я был склонен к галлюцинациям. Именно поэтому не удивился.
   - Тарас, я забыла спросить...-От Симиного голоса, от ее волос изображение вызолотилось. Симины щеки пошли еле заметными белыми пятнами.-Вам не нужен котенок? У нашей сибирской пятеро. Я не знаю, куда их деть...
   "Что ж, выходит, все зря? - пронеслось в мыслях. Зря приговорил себя к одиночеству, от друзей бегал, а добровольные отшельники себя сослал? И за токер, выходит, оттого упрятался, чтоб ощущать это сладкое, спасительное бремя вины?!"
   Мне все равно, о чем говорит Сима. О слонах. Бегемотах. Летающих ящерах. Пусть даже о сибирских котятах. Лишь бы не умолкала. Ни в коем случае не умолкала,- тогда я рано или поздно справлюсь со своим лицом... Котенок - это шерсть по квартире... Блюдце с молоком... Крошки... Рыбный запах... Ящик с песком... (Мама для Барсика мелко-мелко рвала в сквородку бумагу.) И все же говори, Сима, о чем угодно говори, чур-чур-чур, чтоб не сглазить! В конце концов, мне только тридцать два...
   -Плохой из меня вышел прорицатель?-спрашиваю напрямик, отступая и прикрывая собой откинутое одеяло, подпихивая ощупью под подушку Лидину сорочку.
   - Напротив! - горячо возразила Сима.- Впрочем, если вы насчет Дональда...
   - Ах, молчите, не говорите ничего. Я еду!
   Отключился; И заметался как угорелый, не зная, за что хвататься. Вихрем пролетел по комнатам, стряхнул с дивана Бася, отобрал у него козинаки, высыпал Венику за шиворот. Оба смотрели на меня одинаково-как петух на дождевого червя: то одним глазом, то другим.
   - Космические лучи,- серьезно заметил с пола Бась.
   - Пятна,- предположил Веник, грозя мне кулаком и отлепляя от себя козинаки.- Пятна на Солнце...
   Я недослушал. Застыл на миг, потирая лоб. Что-то мне еще предстояло сделать... Ах да, Лида! Я натянул скафандр. Выскочил наружу. Меня несло как на крыльях.
   Я подпрыгивал и парил, подпрыгивал и парил, Магнитные подковки с неохотой отпускали металлическую полосу "ипподрома", зато хватко вцеплялись в нее к концу прыжка. Но я все равно взлетал. Я парил. Я пел...
   - Слушай, не откажи в удовольствии просветить бывшего студента: этот танец в пустоте войдет со временем в твой новый курс?-раздался в шлемофоне гнусный Венькин голос. Судя по дурацкому вопросу, Бась ничего не рассказал про Лиду. И правильно сделал,
   - Славный недогадливый Веник! - пропел я.- Без тебя в Канберре пустот поспеши, дружок, в Канберру!
   Пропел и, нашарив на поясе пульт, отсоединил внешнюю связь.
   Справа в отстойнике жирно и медленно колыхалась пыль. Я лег на край, сунул руку по плечо, поболтал. На рукаве скафандра наклюнулся серый пушок. Смел его свободной рукой - на ней тоже запушилась бахрома. Когда я поднялся и отошел, пыль в отстойнике вспучилась и лениво выплеснулась на дорожку "ипподрома".
   Не понимаю, что заставило меня оглянуться. Позади, на полосе, отпечатывалась в свете Луны цепочка следов, обрывавшаяся метрах в пяти, словно оставивший их невидимка застыл одновременно со мной и теперь воровато прислушивается. Впрочем, нет, крадется: вон серым мышиным ворсом прорисовывается новый оттиск.
   Мне стало как-то не по себе. Вслух уговаривая себя не спешить, я пошел быстрее. Алчный горбик пыли в отстойнике не отставал, примериваясь кинуться через край.
   В шлемофоне, отключенном от связи, слышались скрип, писк, шелест, напоминавшие потаенные перешептывания.
   И тогда, стыдно признаться, я побежал. Вдогонку на смазанной лунным светом полосе вспухали матовые следы,
   Я не понимал (некогда было понимать!), чего испугался,- меня гнало помимо воли, помимо желания. И еще если бы не этот впивающийся в мозг радиоскрежет: он так изматывал, так выворачивал душу, что я непроизвольно поднял руки в попытке зажать уши...
   Тут меня будто кто по затылку стукнул. Вот так же вот тогда неслась Лида. Стиснув руками шлем. Спасаясь от воплей пыли. Я, очевидно, след в след ступаю здесь по отпечаткам ее ног, Лидии призрак гонится за мной по пятам - все в мире повторяется...
   Я прыжком развернулся, двинул наперерез невидимке, прошагал его насквозь. Следы уже размылись, сильно потеряли в размерах, а дальше совсем стаяли, не в пример тем свежим, которые увязались за мной...
   Ах ты, влюбленный с бантиком! Скалится мусорная корзинка, а у тебя, спеца хваленого, глаза на лоб! Пустяк такой-а ты выцвел от страха! Приложи, приложи пяточку-то! Убедись в истине, коли под шлемом забрезжило!
   Я ляпнул подошвой. Надавил. Отвел ногу. На магнитный отпечаток, делая его видимым, тут же насела электризованная пыль...
   Вот так. И никаких тебе призраков. И ошалелая пылюка не гонится за своим покорителем по спутнику, чтоб придушить, а ведет себя так, как и положено ей во- время прилива, когда в отстойник нагнетают максимальный потенциал. И требуется полнолуние, чтобы разглядеть это пыльное адажио. И отключенная радиосвязь - чтоб разрядный шелест прямо в мембрану сыпался. И еще нужно здорово взвинтить себя. Так нервишки раскачать - аж до потери реальности.
   Я присел на корточки перед ворсистым отпечатком собственной подошвы. Всесильные науки! И этакая малость может все на свете! И убить человека. И остановить любовь. Скажи спасибо-Лиду вовремя вспомнил. Считай, она и спасла тебя. Каково же ей с ее аллергиями и страхами в тот момент пришлось, ежели тебя, мужика толстокожего, мелкой судорогой вило! Всё. Шалишь, серая. Теперь ты уже ни за кем не погонишься. Я об этом позабочусь.
   Кто-то резко дернул меня за плечо. Я поднял голову.
   Надо мной висело побелевшее лицо Бася. Губы его кривились и бессмысленно прыгали. Я понял, включил радиоблок.
   - ...с тобой?! Да ответь же наконец, слышишь?-ворвался в уши дикий дрожащий вопль.
   - Тс-с! Не надо шуметь! - Я поморщился.
   - Фу, глухарь задумчивый! Как ты меня напугал! Бась облегченно вздохнул.-Ждал-ждал выверта-дождался. Что стряслось?
   - Да так, ничего особенного...- Капли холодного пота заливали веки, мне нечем было их смахнуть, я беспрерывно мигал.-Аварийно передай на все мезопосты-снять в скафандрах блокировку связи. Хватит с нас!
   - Зачем? - удивился, подбегая, Веник. Только теперь шлюз наконец выпустил его наружу.
   - А затем,- я поднялся, - затем, чтобы воображение ке заводило нас в тупик, из которого выход только в смерть или помешательство. Вроде этого, например...
   Я мелкими приставными шажками - только магнитные подковки клац-клац! заключил их обоих в некий магический круг, быстро густеющий и зарастающий пухом.
   - В высшей степени поучительно,- пробормотал Бась.
   - Ты мчался к этому открытию, как умирающий гладиатор,-подхватил Веник.-С бешеными белками и разинутым ртом...
   Токер вдруг заурчал и забарабанил Киплинга: "Пыль, пыль, пыль от шагающих сапог... Пыль, пыль, пыль от шагающих сапог..."
   "Хорош, чудотворец!-дал я ему мысленного пинка.- Всё танги да блюзы разводишь. А влезешь в пылюку по уши - ты и тю-тю, сник! Ох, дождешься, просквожу тебя на реакторе!"
   И вдруг, понимаешь, доходит до меня, что токер и не виноват вовсе. Ведь вся его сенсоприставка для чего предназначена? Кратковременные стрессы гасить, так? А да шесть лет контакта с человеком любой прибор переконтачится. Вот мой токер и приспособился, само горе мое для него нормой стало. Оттого и не давал мне ни на миг забыться, беспрерывно себе и мне душу бередил...
   Пыль. Пыль. Пыль, пыль, пыль...
   Мои спасители раскричались, малюя на полосе пыльные узоры.
   - ...Магнитные подошвы и необъезженная психика! - потрясает кулаками Веник.
   - Ерунда! Главное-потенциал в отстойнике!-горячится обычно хладнокровный Бась.- И резонанс альфаритмов мозга, запертого сенсобарьером в эмоциональной клетке...Ну, эти-при деле. Им теперь на год хватит разбираться. Глядишь, до чего и докопаются. Салют!
   На середине пути к гравиподъемнику, загораживая свет горсткой, я вызвал Симу на видеоэкран скафандра:
   - Так я уже... я уже еду... Не передумали?
   - У котенка глаза только-только прорезались, голубые-голубые, один пока больше, другой меньше. Зачем вы себе не верите? - не очень последовательно выпалила она.- Я жду.
   Помедлила капельку. Я замер.
   - И вот еще что, Тарас... ска... Я правильно поняла: "Сезам" иначе-это "Сим-сим", правда?
   Да, Сима, да. Сто раз да!
   В шлюзе, сняв скафандр, я первым делом отключил сенсобарьер,
   Честное слово, здорово, что такие девушки не бывают свободными1