Дымовская Алла. База 211

Алла Дымовская
База 211

   Посвящается Светлане Петровне Поляковой

   Господь Бог изощрен, но не злонамерен.

А. Эйнштейн

ВОДОРАЗДЕЛ ПЕРВЫЙ НЕ ЗВЕРЬ, НО ЧЕЛОВЕК

1

   Тогда я дал моим глазам вернуться
   Сквозь семь небес – и видел этот шар
   Столь жалким, что не мог не усмехнуться.^[1]

   Сначала ему показалось, будто сосед-шутник, лейтенант Рейли, столкнул его с койки и в уши отчего-то немедленно набилась вата. По крайней мере, такое ощущение было. Ночь кругом, иллюминатор едва не у самой ватерлинии, и подавно ничего не видно. Пребольно ударившись локтем о железный пол, Сэм окончательно проснулся. Сосед его точно так же валялся рядом, пытался сесть и смачно ругался вполголоса. Похоже, Рейли пребывал в подобном же заблуждении, а потому то и дело повторял, чтоб черти побрали Сэма с его идиотскими шуточками. Но тут завыла корабельная сирена, и Рейли перестал быть слышен. Первый сигнал тревоги в армии обычно и последний, кто не успел, тот, извините, опоздал. Натыкаясь в кромешной темноте друг на дружку, Сэм и его сосед, поспешно одевшись, выскочили в слабоосвещенный коридор. Там выло еще сильней, зато наконец в ушах пробило вату. Рейли показывал направо, отчаянно мотал головой, Сэм его толкнул. Нечего долго рассуждать, побежали! По трапу наверх, оттуда на палубу, в случае тревоги ему надлежало согласно расписанию занять свое место у правого борта. Возле спасательных шлюпок. Хоть Сэм и не моряк, но коли время военное, то прохлаждаться не должен ни один офицер. Да и капитан разве позволит? Людей и так не хватает.
   По дороге наверх они с Рейли наткнулись на бестолковую пробку из женщин и детишек; это они с лейтенантом холостяки, а многие в отпуск торопятся по-семейному, хотя, что толку, в Англии сейчас, пожалуй, куда опасней. Правда, Сэм лично следовал по иной надобности. Вот уж не ждал он, что где-то в верхах вспомнили и о нем, и теперь в срочном порядке требуют домой. Да еще никому ни слова, условия строгой секретности. Плевать он хотел. Время упущено, и отныне глупо жарить картошку на пожаре. Сэм, разумеется, сделает все, что в его силах. Он думал на бегу об этом и о другом, один раз украдкой посмотрел на водонепроницаемые часы-компас, было 22.30, еще двенадцатое сентября. Вежливо расталкивал почтенных и не очень леди и их отпрысков, на ходу бросал им успокаивающие уверения и указывал на правильные выходы: ничего-ничего страшного, возможно, учебная эвакуация, «Лакония» надежный корабль. К тому же обстреливать гражданские пароходы строжайше запрещено конвенцией. И на борту около двух тысяч пленных в трюмах, по большей части подданных Муссолини, а топить союзников вообще нонсенс. Правда, лихие дельфины-убийцы Карла Деница могут об этом и не знать.
   «Лакония» точно тонула. Наверху это сразу стало ясно как божий день, несмотря на то что было темно. Да не одна торпеда, три как минимум. Расстреляли по всем правилам, словно учебную мишень. Честно говоря, Сэм обстоятельства торпедирования вычислил не сам, но один из морских офицеров, Бейсуорт, скороговоркой просветил его и велел быть готовым, сейчас нужно принимать гражданское население. А он спешит срочно доставить в рубку хоть кого из итальяшек, пусть обратится на своем языке к этим гансам, если те, само собой, еще не уплыли и вообще захотят оказать помощь. За бортом стояли мрак ночи, и темень волн, и лютая тишина. Ни выстрелов, ни движения. Еще бы, это же морской бой. Подкрасться, дать залп под водой, и деру, деру! Дизель на полных оборотах, дифферент на нос. Все страшное происходит уже потом, так сказать, в отсутствие виновника.
   Но тут Сэму некогда стало размышлять над казусами флотской жизни, к которой он, собственно, отношения не имел и иметь в будущем не собирался. Надо было браться за дело. Первая шлюпка готовилась к приему пассажиров. Странно, дети не плакали, даже совсем маленькие, терли кулачками сонные мордочки, а кое-кто и с любопытством поглядывал вокруг. Чего же им бояться, опять невольно задумался Сэм, для малышни скорее бесплатное приключение, они еще не понимают. Да и взрослые изо всех сил делают так, чтобы не поняли. Однако судно тонуло, им всем следовало поторопиться. Сэм беспрекословно выполнял распоряжения начальствующего матроса, ну и что с того, что он сам офицер и лейтенант, если в каком деле ни черта не понимаешь, слушай того, кто знает. Таково было главное жизненное кредо Сэма Керши, и он его по возможности старался придерживаться. И трудился не покладая рук. Скоро на палубе с его стороны гражданских почти не осталось. На пленных спасательные средства не рассчитывали, их потом просто поднимут наверх – и как хотят, своим ходом вплавь или пусть молят союзничков. Пора было уже эвакуироваться самому, документы в кармане мундира, он и не вынимал, а больше ничего и не надо, право слово, не с чемоданом же ему, в самом деле, лезть в шлюпку, это же позор. Хотя многие лезли, но семейные, и у них дети, так что простительно. Сэм оставался одним из последних, если не единственный, – кроме команды, но им положено по морскому уставу, – когда к нему подошел все тот же офицер Бейсуорт. Кем служил и какую именно роль выполнял Бейсуорт, было не очень понятно, да Сэм не слишком и выяснял, ходили только слухи – нечто, связанное с разведкой. Однако Бейсуорт явно приписан к Адмиралтейству и в чине капитан-лейтенанта, судя по офицерским знакам отличия.
   Сэм двинулся ему навстречу и сделал вопросительный жест правой рукой, мол, он свое закончил, что дальше?
   – Я вижу, у вас все в порядке, – каким-то неживым, скрипучим голосом ответил ему Бейсуорт и огляделся по сторонам. – Тонем, и еще как! Времени мало.
   – Да, времени мало, – согласился Сэм и нетерпеливо дернулся. Если времени мало, так чего терять его в пустых разговорах. – Какие дальнейшие приказания?
   Возле него и Бейсуорта действительно не было ни души. Приданного в помощь матроса еще на подходе капитан-лейтенант отослал куда-то прочь, остатки команды выводили пленных, а здесь, у кормы, царило полное безлюдье, будто не тонули и не суетились кругом.
   – Сюда, пожалуйста, – сделал приглашающий жест Бейсуорт, оба они отошли к самому краю, где под водой упокоились замершие корабельные винты.
   – Вы – Сэмюель Керши, лейтенант службы связи? – задал ему вопрос Бейсуорт, будто не знал и сам, кто он, Сэм, такой.
   – Я – Керши, – с раздражением бросил ему Сэм. Что еще за детские игры в шпионов посреди катаклизма? Из ума этот Бейсуорт выжил, что ли?
   – Все правильно, – удовлетворенно кивнул капитан-лейтенант, зачем-то полез во внутренний карман. – Извините, сэр. Согласно приказу. И прошу прощения.
   Сэм не долго раздумывал, за что Бейсуорт просит у него прощение, это стало ясно и так. Уж очень красноречиво вдруг заблестел у того в руке нарядный офицерский браунинг. Впрочем, думать и впрямь было некогда. Сэм рванулся вбок, пытаясь увернуться, одновременно судорожным, неловким движением нащупывая собственную кобуру на левом боку. Но тут голову его ожгло разрывным огнем, и реальность стала пропадать.
   – Еще раз прошу прощения, – услышал он знакомый голос как бы издалека.
   Сэма толкнули в грудь, а дальше было ощущение полета и удар, прохлада и полное отсутствие сознания.
   Капитан Вернер Хартенштейн сквозь зубы изливал из себя нецензурный текст, в голос ругаться не было уже ни сил, ни желания. Вляпались, да притом ой-ой-ой как! Папа Дениц еще вчера дал радио и вместе с ним лично ему, Вернеру, послал пару ласковых. Но кто же знал? По рангу военный транспорт, хоть и бывший гражданский пароход. И потом негласный приказ: топить их всех! Он и не предполагал, что на борту окажутся бабы с ребятишками, вдобавок ко всему смуглые союзнички сыплют проклятиями, цепляются за борт, только куда их брать, даже если и на три лодки, потопят к чертовой матери! Вообще-то он не был должен, у него совсем другое задание, но перед уходом в неизвестное очень уж хотелось оставить по себе память и заодно подарочек этим британским канальям. А ведь мог преспокойно пройти мимо. Однако сильно лакомый кусок, и для поддержания боевого духа экипажа! Короче говоря, сыграли к бою и пустили посудину ко дну. Привет, «Лакония»! В итоге Красный Крест, правительство Виши спешат на помощь, в дипломатическом курятнике международный скандал. И лишь потому, что у него одного спецзадание, и сам виноват в произошедшем грехе, из всего конвоя именно его лодка получила приказ разыгрывать милосердие на водах, спасать хоть кого, больше для вида, конечно. Хартенштейн уже вторые сутки без роздыха вылавливал изможденных, но все равно крикливо-скандальных союзничков, реже англичан, на борту шум и бедлам, загаженные отсеки, пожар в бардаке во время наводнения. Слава богу, подоспели французишки, теперь перегрузить живой балласт хоть с глаз долой, и дальше, дальше, согласно секретному назначению. Осталось потерпеть пару часов, еще раз проклясть от души случившееся гадство, и крейсерской скоростью по направлению к Кейптауну, там дозаправка от танкера и прости-прощай неизвестно до каких времен! Секретность небывалая, маршрут велено не отражать в приказах и судовом журнале. А по возвращении передать меморандум лично на имя рейхсфюрера. Тоже диковинка, как это папа Дениц согласился на подобную узурпацию собственных драгоценных прав! Но, видно, дело и впрямь серьезное, гросс-адмирал своих не продавал, не водилось за ним такого. Даже «Лакония», пожалуй, сойдет с рук, но это еще и оттого, что деваться умникам в штабе все равно некуда, видно, задание нужно исполнить любой ценой. Тут, хвала всем святым, к борту подошли наконец шлюпы французиков, пора было заняться передачей незадачливых потопленцев. Хартенштейн бросил ругаться, в сопровождении помощника поспешил навстречу.
   – Нашего загадочного раненого, конечно, оставим без объявления союзникам? – тихо спросил его за спиной помощник Мельман.
   Вернер коротко и злобно огрызнулся на ходу. Конечно, само собой, он не полный кретин. Пока нет распоряжений на этот счет, англичанишка может прохлаждаться в лазарете в свое удовольствие. Правда, он уже вторые сутки без сознания. Еще бы, черепушку ему прилично повредили. Но милейший пьянчуга, дотошный судовой костоправ Линде уверяет, что все обойдется, а раз в беспамятстве, так даже лучше.
   – Герр капитан, я говорю к тому, как быть с его… компаньоном? Этот парень Рейли знает достаточно, чтобы наболтать лишнего.
   – Его тоже оставить. Не нам с вами решать, Мельман, и дураку ясно. Ясно! – рявкнул Хартенштейн. Его помощник отменный вояка, без поджилок и без нервов, но иногда совершенно нет разницы между ним, Мельманом, и тупым ослом.
   А ситуация вышла неоднозначная. Как будто мало ему, Вернеру, собственных загадок! Вообще-то военных англичан он не поднимал на борт, ничего, пусть маленько охолонут и побарахтаются в своих шлюпках. Уж и того достаточно, что принял к себе часть их бабья и детишек. Спасали только итальянских пленных, и то через одного. Но эта странная пара, ее Вернер просто не решился пропустить мимо. Возможно, ему и наврали с три короба, однако выкинуть за борт никогда не рано и никогда не поздно, а разобраться следует.
   Все случилось ранним утром, едва его лодка «U-156» подошла к месту затопления. С вымпелом, как и положено, капитан Хартенштейн самолично стоял на мостике. Этот типчик, как оказалось, офицеришка из вчерашних, рьяно греб в их сторону, громко кричал и даже пытался махать одной рукой. А второй держался за спасательный оранжевый круг, а внутри того круга бессильно висело тело, мертвое или живое, непонятно. Его пытались отогнать прочь, угрожали оружием. Но парень все продолжал выкрикивать по-английски жалостливо-просительные фразы и уплывать никак не желал. Пока на помощь не явился доктор Линде, судовой врач, который кое-что знал из языка проклятых томми, он поднялся в этот момент наверх и просветил Вернера. Парень с кругом предлагал секретные сведения в обмен на помощь и жизнь. В общем, выловили его. Себе ли на голову, пока нет ясности.
   Рассказал же спасенный офицерик, Рейли его фамилия, удивительную вещь и не врал. Что-что, а вранье Хартенштейн чуял за версту. Будто полуживое тело, которое английский лейтенант приволок на себе, как на буксире, особенное. Чем, не знает и сам. Но вот офицер разведки с их корабля пустил его дружку пулю в голову, хоть и с извинениями, согласно тайному приказу; Рейли все видел и слышал, прятался неподалеку. После бросился в воду сам и аварийный круг прихватил. Не дружка, конечно, он спасал, а решил выловить страховку на всякий пожарный случай, который как раз и настал. И теперь предлагает купить у него товар. Что же, это было можно. Скорее всего, парень этот, Рейли, не такая уж дрянь, просто молод и глуп, вчерашняя канцелярская крыса, пороху не нюхал, вот и наложил в штаны. Однако с соображением.
   Имя полуживому телу оказалось Сэмюель Керши, звание лейтенант, по крайней мере, парень клялся, что это так. Впрочем, размокшие документы в нагрудном кармане после просушки сие подтвердили. Сам же Керши ничего еще подтвердить не мог, за отсутствием сознательного ума. Контузия и средней тяжести ранение, никуда не денешься. Оставалось только ждать. Пока что Хартенштейн дал секретным кодом радио с описанием происшедшего лично папе Деницу. В нынешнем походе все свои радиограммы Вернер был обязан адресовать исключительно гросс-адмиралу. Ответа до сих пор не последовало. А нет ответа, значит, и действий никаких он предпринимать не собирается. Хватит и крепко говнистой ситуации с «Лаконией».
   Еще два дня положение вещей не менялось. Приказ был прежний – подбирать пострадавших и передавать далее. Видно, папа Дениц рассердился не на шутку и добро на следование прежним курсом в назидание не давал. Из Фритауна подошли вдобавок две субмарины, «папа» все же прислал помощь, людей грузили и отправляли к Французскому Берегу Слоновой Кости и там высаживали без разбора. Насчет загадочной персоны Сэмюеля Керши пока никаких указаний не поступило, даже ни полсловечка. И тут, шестнадцатого сентября сорок второго года, в 12.32 по местному времени случилось невообразимое. Хартенштейн даже представить себе не мог. Германцев, понятное дело, сейчас нигде не жалуют. Но он по совести вывесил флаг с Красным Крестом на мостике, сам торпедировал, сам и спасает, если разобраться. И на тебе! Вдруг в небе – парочка «либерейторов» со звездно-полосатым квадратом на боках, грязная американская тряпка, им-то чего надо? Оп-ля! Без всякого «здрасьте» в подарок четыре бомбы, еще разворот – еще две. Один, второй перископ к чертям. Хартенштейн уже и не ругался, не будь дурак, ждать не стал. Отработать погружение и отход. А пленные? Пес с ними, с пленными. Вернер отдал приказ прекратить спасение. Опять же на это есть специальное правило. Сначала задание и собственная безопасность, а после все остальное. Вот пусть теперь американские арлекины отдуваются. Хартенштейн отвернул к югу. Починиться можно и на ходу. А там – лишь бы добраться до своих, до предполагаемого района действий близ Кейптауна.
   К его удивлению, самолеты не отставали. Лодка уже уходила на глубину, а бомбы продолжали рваться одна за другой, атакующих не было видно, перископную отметку давно прошли, зато ударная волна зацепила, и в носовом отсеке теперь течь. Но и это ничего, команда скоро ликвидирует аварию. Однако вот что странно. С оставшейся на месте катастрофы, соседней «U-507» старый дружище Харро Шахт (вместе получали третий ранг) передал предостережение. Похоже, чертовы американцы целенаправленно охотятся именно за ним, Вернером, потому что ни одна субмарина более не подверглась нападению. Шахт вывесил даже партийный штандарт, чтоб раздразнить и оттянуть на себя, но его проигнорировали. Определенно «либерейторы» интересовались только лодкой Хартенштейна.
   Мысли о мести за торпедированный пароход Вернер отмел сразу. Да и глупо топить судно, ведущее спасательные работы, к тому же с американцами он уж успел познакомиться. Без явной выгоды и от бесшабашности они не стреляют, те еще вояки, их военно-воздушный флот – сплошное недоразумение. Тем более чтобы охотиться на лодку, до которой им нет никакого прямого дела. Но его, Хартенштейна, именно что хотели утопить. Не подбить, не заставить просить пощады, а пустить безвозвратно на дно. Спрашивается почему? А потому. Он, Вернер Хартенштейн, капитан 3-го ранга доблестного кригсмарине тысячелетнего рейха, далеко не дурак. Оттого понимает – на борту есть нечто такое, что если нельзя добром отнять, то нужно непременно уничтожить. Только не было ведь, не было ничего! То есть никого, кроме вот этого самого полудохлого англичанина, тихо бредящего в лазаретном отсеке. И тот, кто стрелял в таинственного британского лейтенанта, вполне мог разглядеть, пронюхать издалека, благо на спокойных водах обзор хоть куда, и узнать, где нашли приют раненый офицер и его спаситель. На то и разведка. Господи, кого же он выловил ненароком, на беду или удачу? Пока трудно сказать. Но ясно одно: теперь этого парня надо беречь, как родную престарелую матушку. Он, Хартенштейн, собственноручно спустит с доктора Линде десять шкур, если англичанишка вдруг загнется! Однако «либерейторы» вскоре отстали, то ли бомбы до конца вышли, то ли горючее. Капитан Хартенштейн отдал приказ лечь на заданный курс. Впереди его ждал Кейптаун.
   Они уже подходили к нужному квадрату, держали устойчивую связь, и в перископ был пойман вымпел подводного танкера их группы. Подразделение «Айсбэр» отдельного назначения. Но и в нем субмарина «U-156» занимала особенное положение. Всего лишь следовала до места операции, в бой Хартенштейну велено было не вступать, дозаправиться и идти дальше согласно секретной инструкции. А куда, вот после и узнает, пакет он должен вскрыть лишь после прибытия в район и вдобавок испросить на то разрешение и подтверждение. Хартенштейн загрузил топливо, дал о том радио, в ожидании ответа отправился на танкер выпить по-приятельски стакан-другой отменного коньяку. Старая лисица Курт заманил к себе, утверждая, что первоклассный французский, а бутылку берег от самой базы в Лориане.
   Через час Хартенштейн, взбодрившись телом и духом, вернулся к себе на борт, где его уже поджидал Мельман с таким выражением лица, какое бывает у средневекового рыцаря после встречи в глухом лесу с таинственной Белой Дамой. То есть с выражением растерянно-недоуменным.
   – Чего? – коротко вопросил его Вернер и тут же ощутил, как приподнятое настроение самым предательским образом покидает его облагороженную коньяком душу.
   – Разрешение получено. И вот еще… – помощник протянул радио с пометкой «совершенно секретно». – Отто ошибся или сошел с ума.
   Отто, шифровальщик-радист, жизнерадостный весельчак и скалозуб, не ошибался никогда и свою работу знал на совесть, с ума ему тем более сходить было незачем.
   – Хорошо. В мою каюту. Там разберемся, – приказал капитан Мельману.
   Прочитав радио, Вернер уже не знал, браться ему за голову или за иное какое, противоположное ей, место. Указание было предельно четким и загадочным одновременно. Спасенного лейтенанта взять с собой, без обозначения его персоны где бы то ни было в судовых документах, по пути следования из отсека пленного стараться не выпускать из отсека, однако без насилия, в разговоры ни в коем случае не вступать и по прибытии передать гауптштурмфюреру Ховену лично на руки, а тот уж сообразит, что делать дальше. Попутчика расстрелять и тихо утопить, сей акт тоже нигде не фиксировать. Бред, да и только. Хартенштейн переглянулся с помощником.
   – Ты что-нибудь понимаешь?.. И я тоже – нет. Кто такой этот Ховен?
   – Видимо, старший службы безопасности там, куда мы следуем, – растерянно предположил помощник Мельман, утирая вспотевший от духоты лоб.
   – Там, куда мы следуем. А куда мы, собственно, следуем? – сейчас только Вернер сообразил, что до сих пор еще не вскрыл секретный пакет. Пришлось вставать и лезть в личный сейф. На два ключа. Его и помощника. Повернули на раз-два-три, резко и неприятно щелкнуло железо. Серый плотной бумаги конверт, казенная печать. Прочитали, чтобы совсем уже обалдеть.
   – Как это понимать? Северо-запад антарктического побережья. Код для связи. Связи с кем? С пингвинами? – Хартенштейн сам не заметил, как перешел на злобный крик. И напрасно. Помощник, и без того слегка туповатый, офонарел не меньше его самого.
   Прошло еще немного времени. Плюнув на собственные принципы, Вернер все из того же сейфа извлек бутылку чистого, как слеза, шнапса. Выпили по-походному, не закусывая. Немного посидели в тишине. Не от того, что нечего было сказать, а именно потому, что в огромном количестве возникшие ругательные тезисы не могли найти себе выхода и задыхались в толчее.
   – Ладно. Прибудем на место, увидим. Не думаю, чтобы папа Дениц затеял столь невозможный розыгрыш. У нашего адмирала вообще с юмором туго, – произнес наконец Хартенштейн, прихлопнул вскрытый пакет ладонью. – Ты сам позаботься об этом Рейли.
   Не то чтобы он, Вернер, не желал марать руки, а хоть бы и не желал, он не расстрельная команда и не «Мертвая голова», но Мельману при всей его старательной военной косности легче будет отдать приказ. Впрочем, помощник его даже не покривился, только кивнул.
   – Дурак этот Рейли. Кого спасал, тот его и погубил, – бросил помощник Мельман, уходя.
   – Он сам себя погубил. Дай бог, чтобы и с нашими предателями на вражеской стороне поступали так же, – на всякий случай нравоучительно сказал Вернер.
   Грязное это расстрельное задание обер-лейтенанту Мельману вовсе не доставляло удовлетворения. Но как раз сейчас опять проявилась одна из особенностей его нескладного, неудачливого сложения, характера. Брать на себя добровольно чужое дерьмо. Пусть его считают тупым прусским сапогом и деревянным служакой, напротив, он обладал слишком острой чувствительностью к людским настроениям и обстоятельствам. В такой степени, что всегда было ему стыдно, когда он видел людей, окружавших его, образно говоря, насквозь. Вот и сегодня – воспринял настроение шефа, будто он сам переживал возможность отдачи пакостного приказа. Гадливость и намерение любой ценой держаться подальше. И снова Мельману сделалось неудобно и не по себе, словно в замочную скважину он подглядел, как начальник его испражняется в гальюне. И снова безропотно согласился выполнить нечистое дело, избавить другого, еще и острил при расставании, чтобы капитан Хартенштейн не догадался, будто его помощник способен на тонкую чувствительность. Тем и жил до сих пор, заслонялся от суда сослуживцев этой выдуманной, непробиваемой толстокожестью, оттого были и взятки гладки. Каждый ведь говорил себе: «Мельман, а что Мельман? С него как с гуся вода. Он не ведает даже, что творит, потому, когда Бог раздавал людям человеческое, ему по ошибке досталось дубовое. Такой вот неудачник». На него никогда не сердились, а, напротив, жалели по случаю. Правда, в карьере далеко не ушел. Сорок пять, обер-лейтенант, эполет с одной «шишечкой» и без бахромы. Почему-то «без бахромы» получалось зазорным, особенно приставка «без». И к чему указывать это в табели о рангах? Нет бахромы и черт бы с ней! А так получалось, что в его обер-лейтенантском достоинстве присутствует нечто оскорбительное и увечное, будто не удостоили. Даже для простого лейтенанта не столь обидно, ибо сказано: его погоны «чистые из двух серебряных прядей». Одно слово «чистые», но какой смысл! А тебе «без бахромы»! Без сердца и без перспективы. И в придачу сегодняшний расстрел. Он уже так много принял на себя чужого греха, что даже не переживал по этому поводу. То есть, конечно, переживал, но как-то обыденно, заученно, как приступ малярийной лихорадки, который терзает и мучает, но про который наперед знаешь – он неминуемо пройдет.
   Да только на сей раз вышло все не так, как всегда. Наверное, от того, что обманно вышло. Если, скажем, пустил пулю в лоб врагу, или особенно если он из русских, которых топили недавно в северных морях, то здесь иное дело. Эти коммунисты и советские, они так смотрят в упор, словно ждут твою пулю как родную, и ничего им не жаль, ни себя, ни тебя. Случись Мельман на их месте, они бы не призадумались. А глаза, глаза! Ведь отражается в них не лицо того, кто наводит готовое полыхнуть огнем оружие, видят только вместо этого поганую рожу. И от того не выстрелить, значит, опозориться и дать слабину. Это как дуэль, где у одного пистолет, а у другого – не менее смертельная ненависть, и кто кого!
   А ведь парнишке честно обещали. Уже тем самым, что подняли на борт и одежду дали сухую, хоть и не бог весть какой свежести. Кормили и содержали вместе с механиками, все равно те по-английски ни бум-бум, молодые и зубоскальные сорванцы, он им вроде и помогал в чем-то. Теперь лейтенанта Рейли приказано за борт. И не просто за борт. Для начала пулю в лоб, чтоб уж точно не всплыл нигде и никогда. Мельман расстрелял его лично, и правильно, нечего разлагать команду. Он – помощник капитана и должен следить за нравственным состоянием вверенных ему людей. Даже наверх не взял с собой никого. Да и куда бежать парнишке? В шварцваальдском лесу они, что ли? Зато на сей раз Мельман понял и увидел, как именно чувствует себя обычный человек перед насильственной смертью. Скверное это состояние. Он еще оружие толком не достал, а уже от парнишки пошел такой страх, что Мельмана стало тошнить. Не потому что противно, а будто сам его переживал. Бедный лейтенант Рейли, незадачливый предатель, да и предатель ли? Ну-ка попробуйте из интендантской службы, где выдавал по списку госпиталям клистирные пробирки, – и под торпеды, да в воду, где мало шансов, если не знаешь, как себя уберечь с честью. А Рейли не знал, вот и схватился за свой спасательный круг. Выжить любой ценой. Не то чтобы трус, только не его это война. Есть на свете такие люди, для которых любая война, хоть за свой клочок земли, хоть за родных детей, а все равно – не его. Они не виноваты, просто их сотворили из такой глины, и баста. В мирное время офицер Рейли владел вместе с отцом велосипедной мастерской. А Мельман – офицер вермахта в третьем поколении, прусская косточка. Потому это он расстреливает Рейли, не наоборот. Так стало тошно, что даже до борта не довел, спустил курок, потом матрос-ефрейтор Зидер, кроя на чем свет стоит герра старшего помощника, оттирал лужу. Когда голова вдребезги, кровищи – разве ведрами носи. Но так лучше, сразу, чтоб не мучился. Чтоб умер с чувством растерянности и несправедливости. Чтоб этот лейтенант Рейли не успел себе ответить «почему?» и, найдя ответ, не обделался, стоя на обессиленных ногах от неотвратимости и личного ничтожества, совсем уже жалким образом. А Мельман спрятал пистолет и пошел себе. Что он уносил с собой внутри, так это его дело и никого оно никак не касается.