Дышев Андрей. Кодекс экстремала

   – Женщину валят на гальку, прижимают ее голову к камням и разбивают череп булыжником. Остается кровавое месиво диаметром почти в метр. Ты можешь отчетливо представить себе эту картинку? И как смотрится на фоне всего этого идеально чистый костюм?
   Леша настолько вошел в образ, что даже покраснел от избытка впечатлений.
   – И что ты этим хочешь сказать? – спросил он, не поднимая глаз, словно стыдился своей недогадливости.
   – А то, что женщину убивали либо в другой одежде, либо вообще голой, а костюм надели уже на труп. Причем сделали это на яхте, потому как невозможно было перенести ее, не замочив одежду.
   – Любопытный вывод. Очень любопытный, – проговорил Леша. – Только мне неясно одно: а для чего нужны были все эти манипуляции с одеждой?
   – Мне это тоже неясно, – ответил я. – Можно предположить, что убийца снял выпачканную в крови одежду, чтобы случайно не оставить следов на дверях, полу или стенах каюты. Но тут же напрашивается второй вопрос: зачем тогда ему понадобилось одевать ее снова? Сбросить в трюм можно было и голый труп.
   Леша шумно выдохнул и покачал головой.
   – Двенадцатый час ночи, а мы с тобой говорим о таких жутких вещах.
   – Тебе страшно?
   Леша как-то странно взглянул на меня.
   – Не старайся уличить меня в трусости. Не могу сказать, чтобы вся эта история доставляла мне удовольствие, но падать в обморок и закатывать истерики я не собираюсь… Кстати, твое пойло кипит и выливается через край.
   Склонившись каждый над своим стаканом, мы пили маленькими глотками грог и некоторое время молчали.
   – Вот что я предлагаю, – сказал Леша, отставляя стакан в сторону. – На несколько дней, пока здесь не утихнет шумиха, тебе лучше уехать с побережья.
   Он вопросительно посмотрел на меня, но я продолжал заниматься стаканом и никак не отреагировал.
   – Могу поселить тебя в своей квартире в Симферополе, – уточнил Леша.
   – А еще лучше, – злоречиво добавил я, – забраться в глухой лес и пожить там годик-другой, когда дело окончательно закроют, а в поселке вообще забудут, что здесь когда-то жил Кирилл Вацура.
   Леша недоуменно посмотрел на меня и пожал плечами.
   – Я разве предложил тебе что-то плохое?
   «Грубый ты человек, – подумал я про себя. – Обидеть друга – раз плюнуть».
   Я взглянул на Лешу с теплой улыбкой. Он нормальный человек, типичный представитель современного общества, где законы соблюдают лишь самые бесправные, где правосудие вершат сила и деньги, а верить в справедливость может только идиот. Чему я удивляюсь? Леша нормально отреагировал – как можно быстрее спрятаться, затаиться, а не искать защиты у власти, не добиваться правосудия. Я прекрасно его понял и все-таки спросил:
   – Леша, а почему я должен прятаться, если никого не убивал?
   Он посмотрел на меня как-то странно, словно вдруг сам удивился тому, что предложил мне.
   – Видишь ли, – медленно, словно каждое слово давалось ему с трудом, произнес он. – Сейчас такие времена, такие люди. У преступников огромные возможности. И если тебя решили подставить, и продумали весь сценарий, и вложили в это дело деньги, и воспользовались связями, то так просто ты уже не выпутаешься. Ты попытаешься защититься, но только навесишь на себя новые улики.
   – Если я сбегу, Леша, то это будет первой серьезной уликой, – ответил я.
   – Возможно. Но ты сохранишь себе свободу и не вляпаешься в новую историю.
   – Ты говоришь так, будто меня должны арестовать в самое ближайшее время. Но на основании чего? Отпечатков моих на яхте нет. Никто не видел меня на острове…
   Неожиданно я поймал себя на мысли, что оправдываюсь перед Лешей, доказываю ему свою невиновность.
   – Откуда ты сейчас можешь знать, какие еще улики против тебя сфабрикованы? – вкрадчиво спросил Леша. По-моему, грог крепко дал ему по мозгам, и мой рыжебородый анестезиолог стал агрессивным.
   – Что значит – еще?
   – Ладно! – махнул рукой Леша, уходя от ответа. – Отложим разговор до завтра. Умираю – хочу спать.
   – Нет-нет! – Я взял его за локоть. – Договаривай до конца. Какие улики ты имел в виду?
   – Кирилл, наш разговор теряет всякий смысл.
   – И все-таки! – Я еще крепче сжал его локоть. – Раз сказал «а», то скажи и «б».
   – Ты все равно меня не послушаешься.
   – Но я приму к сведению твой совет.
   – Ну, хорошо! – кивнул Леша. – Только отпусти мою руку. Мне больно, а наркоза с собой нет.
   – Сначала ты скажи, какие улики имел в виду.
   – По-моему, ты сильно пьян.
   – Это тебе так кажется.
   – Я имел в виду лодку.
   Я разжал пальцы, тараща глаза на Лешу.
   – А с чего ты взял, что лодка – это улика? Ведь Моргун, если я тебя правильно понял, объяснил пограничникам, что лодку сорвало с пирса.
   – Объяснить он, конечно, объяснил, но не надо считать пограничников дураками. Когда далеко от берега находят лодку или, скажем, катер без людей – дело серьезное. Они, не афишируя, могли снять отпечатки пальцев с рукояток весел, найти под скамейками какие-нибудь вещественные доказательства… Ты не оставлял в лодке никаких вещей?
   Я отрицательно покачал головой.
   – Но мог случайно обронить пуговицу или расческу?
   – Не мог, Леша! Не мог! – Я снова начал заводиться. – Все при мне. И пуговицы все на месте.
   – Ты плыл в одежде?
   – Да.
   – И в обуви?
   – Кроссовки я спрятал на острове.
   Леша в сердцах ударил ладонью по краю стола.
   – Ты же опытный человек! Директор сыскного агентства! А допускаешь такие грубые ошибки. Это же серьезная улика!
   – По-твоему, я должен был плыть в кроссовках, а не в ластах? – огрызнулся я, хотя понимал, что Леша прав.
   – Балда! – добавил Леша. – Где ты их спрятал?
   – Утопил в холщовом мешке и придавил камнем. Даже собаки не найдут.
   – Ерунда! – скривился Леша. – Чуть разыграется шторм, он твой мешок вместе с камнем выкинет на остров, как окурок.
   – Черт возьми! – взревел я, вскакивая со стула, и, путаясь в полах халата, стал ходить по кухне, как несколько минут назад это делал Леша. Нечаянно задел пустой стакан, стоящий на столе. От звона Леша скривился, как от боли. – Черт возьми, Леша, этот вечный маразм, когда нормальный человек должен ломать голову в поисках доказательств того, что он не верблюд! Да я завтра же снова поплыву на этот дурацкий остров, поставлю там палатку и буду жить целый месяц, оставляя свои отпечатки пальцев и дерьмо всюду, где только возможно! И пусть только хоть одна дрянь заикнется об уликах! Нет против меня улик и быть не может, потому что нет главного – мотива. Именно с мотива я начинал раскручивать каждое преступление, за которое брался, и очень быстро выходил на след преступника. Мотив определяет смысл каждого преступления, исключая только поступки душевнобольного человека! Чем сильнее мотив, чем он ярче выражен, тем с большей жестокостью уничтожает преступник свою жертву. Это аксиома криминалистики, азбучная истина! А та несчастная баба – кто она мне? Откуда я мог ее знать? Какой смысл выслеживать ее, гнаться за яхтой на весельной лодке и в конце концов убивать?
   – Ты все правильно говоришь, – ответил Леша, выслушав меня. – Дай бог, чтобы так же думали и наши менты.
   – Кстати, о ментах! – вспомнил я. – В нашем отделении работает мой приятель – Володя Кныш. Когда моя фирма процветала, он работал у меня, а как накрылась – снова ушел в отделение. Наверняка он будет в составе бригады, которой поручат это дело. Надо будет завтра рассказать ему, что со мной приключилось.
   – Не торопись.
   – Почему?
   – Воспользуешься своими связями, когда тебе будет совсем плохо. А пока к ментам не ходи.
   – Ладно, я подумаю об этом на свежую голову.
   Мы вышли во двор. Дождь прекратился, на черном небе пятнами высыпали звезды.
   – А где Анна? – спросил Леша.
   – Спит, наверное.
   Он вскользь глянул на меня.
   – Случайно не поссорились?
   Вместо ответа я неопределенно пожал плечами.
   – И по какому поводу, если не секрет?
   – Из-за этого проклятого острова все не слава богу… Кажется, она меня приревновала. Я так устал, что меня качало как пьяного. А она подумала, что я где-то наклюкался с бабой. – Я усмехнулся и снова пожал плечами. – Никогда не поймешь, что у них на уме… Ладно, не бери в голову, это наши проблемы, разберемся.
   – Только из-за того, что тебя шатало? А при чем тут баба? – удивился Леша.
   – Да я откуда знаю, отчего ей эта чушь в голову взбрела! Швырнула мне в морду какой-то плащ, зарылась в подушки – и молчок!
   – Что? – не понял Леша. – Чем она в тебя швырнула?
   – Женским плащом или накидкой – хрен его разберет! Я не стал выяснять, что это все значит. У меня тоже нервы на пределе. И вообще я ей не муж и не обязан отчитываться, где и с кем бываю. Даже если нажрался, даже если с бабой – ей какое дело? Разве я клялся в верности и любви?..
   Я заметил, что Леша не очень внимательно меня слушает. Он смотрел сквозь ограду в темные заросли палисадника.
   – Что там? – спросил я, невольно вглядываясь в ту же сторону.
   – Мне показалось… – неуверенным голосом произнес Леша. – Коты, что ли?
   Он повернулся и протянул мне руку.
   – Держи! До завтра!
   – Собственно, ты можешь переночевать у меня, – предложил я, но Леша уже открыл калитку и помахал мне рукой.
   Я остался один. Хмель быстро таял в голове, и я снова стал мерзнуть. Зевнул, поежился и еще раз посмотрел в палисадник. Что там увидел Леша? Что его так напугало?
   Я подошел к забору, оттянул в сторону ветку вишни. На меня посыпались дождевые капли. Несколько минут, стараясь дышать тихо, я всматривался в темноту.
   – Эй! – негромко позвал я, потом сплюнул, вернулся в домик и запер дверь на замок, чего не делал уже, по-моему, несколько лет.
   Ощущение смутной тревоги не покидало меня. Я снова прицелился на ополовиненную бутылку, но неожиданно посчитал алкоголь слабым утешением, заткнул ее пробкой и поставил в стенной шкаф. Взгляд мой упал на пухлый полиэтиленовый пакет. Я вытащил из пакета накидку, развернул ее во всю ширину, осмотрел, зачем-то встряхнул, будто она была пропыленной, и сразу уловил тонкий запах дорогих духов. Я не любитель шарить по чужим карманам, но надо было найти хозяйку накидки или на худший случай выяснить, как эта вещь попала на мою дачу. В левом кармане не было ничего, кроме маленького засохшего полевого цветка, а в правом я нашел сложенный в несколько раз лист бумаги.
   Я развернул его, посмотрел на текст, написанный крупными неровными буквами, и с изумлением узнал свой почерк.
 
   «Эльвира!
   Что касается нашей с тобой договоренности, то можешь полностью положиться на меня, и пусть гарантом моего слова станут мои чувства, которые я испытываю к тебе. Твое решение о прекращении выплат по вкладам, конечно, несколько ошеломило меня, но, смею надеяться, это ни в какой мере не будет касаться меня. Требовать не в силах – ты для меня не тот человек, от которого я могу что-либо требовать, но лишь надеюсь на то, что мои чувства обретут взаимность и ты будешь благосклонна ко мне. Но не денег ради я стараюсь. Все мысли – только о тебе. Ты заслуживаешь большего, и это большее мне по силам дарить тебе. Считай так: ты не возвращаешь мне деньги, а лишь оказываешь мне, твоему доверенному лицу и самому надежному другу, помощь в приобретении нашего с тобой общего счастья.
   Слышал, что девятнадцатого ты отправляешься на морскую прогулку по своему излюбленному маршруту. Я найду тебя там, где ты меньше всего ожидаешь меня увидеть, но, надеюсь, встреча со мной будет тебе приятна.
   Твой покорный слуга Кирилл. 17.08.95 г.»
 
   Под письмом красным косметическим карандашом хорошо знакомым мне почерком Анны было приписано: «ПОДОНОК!!!»

Глава 5

   Анна не открывала глаза до тех пор, пока я не брызнул ей в лицо воду. Сначала она посмотрела на меня совершенно безумным взглядом, потом вяло оттолкнула от себя.
   – Уйди, – тихо попросила она и снова опустилась на подушку.
   – Анна! – позвал я и снова приподнял ее голову, чтобы она могла рассмотреть письмо. – Что это?
   – Тебе лучше знать.
   – Где ты взяла эту накидку?
   – Послушай, Кирилл, – устало произнесла Анна. – Не надо разыгрывать передо мной комедию.
   – Где ты взяла накидку? – повторил я.
   – Ее принесли с лодочной станции.
   – Почему сюда? Чья она?
   – О-о-о! – завыла Анна, закатывая глаза. – Имей же ты мужество красиво уйти! Ты все правильно говорил: я тебе не жена. И нечего передо мной оправдываться.
   – Да пойми же ты, глупая девчонка! – крикнул я и тряхнул ее за плечи с такой силой, что ее золотистые волосы взметнулись и закрыли лицо. – Я не имею ни малейшего понятия, чья эта накидка, почему она здесь и что это за письмо. Я не писал ничего подобного. Это сфабриковано против меня!
   – Ты можешь придумать что-нибудь более правдоподобное? – спросила она, не открывая глаз.
   Мне показалось, что я уже близок к тому, чтобы ударить Анну.
   – Чья накидка? – сквозь зубы и с угрозой в голосе повторил я.
   – Ее нашли в твоей лодке пограничники и под расписку отдали Моргуну, – с кривой ухмылкой ответила Анна, и я увидел, как ее глаза стремительно наполняются слезами.
   Я скрипнул зубами в бессильной ярости. Анна опустилась на подушку, закрыла глаза, и по щекам заскользили прозрачные капли. Я понял, что сейчас бесполезно убеждать ее в чем-либо. Сейчас она была совсем в ином мире, мыслила другими категориями и не была способна поверить мне. Надо дождаться, когда она успокоится, когда выплачет все слезы, когда боль от мнимой измены притупится, и тогда спокойно обо всем рассказать.
   Я выключил свет в комнате и снова вышел во двор. «Черт возьми, – думал я, – вокруг меня снова плетут сети. Только по счастливой случайности эта накидка с письмом не попала в милицию». Эльвира… Боюсь, завтра выяснится, что это имя убитой. Эльвира… Я прислушивался к звучанию имени, но не смог его вспомнить. Читал ли письмо Дима Моргун, начальник лодочной станции? Он мой приятель, раньше много помогал мне в частном сыске, хотя напрямую связан с местными уголовными авторитетами, не скрывает этого и гордится этим. Человек делает в сезон большие деньги – катает отдыхающих на «банане», дает напрокат водные мотоциклы, акваланги, лодки, катамараны, парусные серфинги, а заодно содержит на своей территории два открытых кафе, где всегда отличный выбор спиртного и закусок да готовы к любви пяток проституток. Дима, естественно, делится прибылью с авторитетами и милицией, обеспечивая себе надежную «крышу». В итоге все вокруг довольны: милиция – оттого, что на лодочной станции всегда порядок, чистота, никто не хулиганит, не ворует, не совершает никаких противоправных действий; авторитеты – оттого, что их не трогает милиция и исправно поступает прибыль; отдыхающие – оттого, что большой выбор услуг, устойчивые цены и полная безопасность.
   Дима всегда охотно делился со мной информацией о наездах на станцию, которые хоть и редко, но все же были, о «гастролерах», заезжих рэкетирах и ворах, пытавшихся снять деньги на чужой территории. Он помогал мне, а я – ему, улаживая конфликты с пограничниками, которые время от времени арестовывали плавсредства и приостанавливали прокат. На верность Димы, естественно в определенных пределах, я мог рассчитывать. Если письмо прочел только он, то можно было облегченно вздохнуть, немедленно сжечь его и навсегда забыть о нем. Пусть даже в ближайшие дни всплывет имя Эльвиры – Дима будет молчать. Но пограничники, если они читали письмо, обязательно сообщат о нем и плаще в уголовный розыск. В этом случае письмо лучше сохранить, чтобы потом экспертиза могла провести идентификацию моего почерка и поддельного, которым написано послание.
   Я еще раз прочитал письмо. Мой почерк скопирован неплохо, но кое-где автора заносило и буквы «р» и «к» в разных местах были выписаны неодинаково. И вообще подделка грубая, непрофессиональная. На месте автора я бы сочинил короткую записку из нескольких слов: «Встречаемся на Диком острове девятнадцатого». И точка. Здесь же автором овладела бурная фантазия. Он зачем-то приплел сюда любовь и денежные вклады. Никаких вкладов, счетов в банках и тому подобного у меня не было, нет и вряд ли когда будет. Это легко проверить, что тем самым подтвердит мое алиби.
   Я немного воспрянул духом и подумал о том, что это письмо вместе с плащом, вопреки планам злоумышленников, станет не уликой, а моим алиби. Я завтра же покажу письмо Кнышу. С поддельными документами, печатями и подписями он часто имел дело и наверняка легко распознает в этом письме фальшивку. Таким образом я предупрежу возможный удар со стороны пограничников – их сигнал, если он поступит в угро, окажется запоздавшим и пройдет мимо цели.
   Мягким чешским ластиком я стер слово, дописанное Анной в конце письма, полагая, что такая формулировка не совсем справедлива и к тому же не будет иметь принципиального значения для следствия.

Глава 6

   Достаточно мне было услышать первую фразу, сказанную Кнышем по телефону, как я понял: труп женщины нашли, вся милиция района поднята на ноги.
   – Старичок, сейчас не до тебя, – прогундосил Кныш в трубку. – У нас тут переполох. Позвони вечером. Или лучше дня через три.
   – Всего одно слово, Володя! Я знаю, о чем ты говоришь, и могу быть вам полезен.
   – Ты хочешь взяться за это дело, даже не зная, что случилось?
   – Мне уже многое известно. Есть вещдоки.
   – Хорошо. Мы сейчас выезжаем к центральному причалу. Подходи туда, там поговорим.
   Анна демонстративно не разговаривала со мной и на мое выдавленное сквозь зубы «добрутро» никак не отреагировала. Выглядела она неважно: глаза подпухли, на щеках – невралгические пятнышки. Мое сердце сдавила жалость к девушке. Я, конечно, должен был подойти к ней, обнять, успокоить, дать возможность Анне выплакать последние слезы на моей груди, но мне мешала дурацкая гордость и осознание собственной правоты. А может быть, я боялся снова приблизить ее к себе? Разрыв произошел, самое болезненное позади, и все теперь станет на свои места. Она уедет, со временем забудет меня, полюбит более достойного гражданина, чем я, и станет счастливой. «Пусть будет так», – подумал я, спокойно глядя на то, как Анна собирает свои вещи и складывает их в большую спортивную сумку.
   – Ты мне ничего не хочешь сказать на прощание? – спросила она, когда собралась и закинула сумку на плечо.
   – На прощание? – переспросил я и как дурак наморщил лоб, словно усиленно думал, что бы сказать ей. – А ты разве уходишь?
   – Ухожу.
   – Собственно, я тебя не прогоняю.
   – Не хватало, чтобы ты посмел выгнать меня.
   – Куда же ты в таком случае намылилась?
   Анна смотрела на меня, покусывая губы.
   – Кирилл, – сказала она, но осеклась, передумав продолжать, круто повернулась, вышла через калитку и с грохотом захлопнула за собой металлическую дверь.
   – Скатертью дорожка, – негромко произнес я, без особого сожаления глядя вслед девушке. «А вообще-то я сволочь еще та, – мысленно добавил я. – И правильно Анна сделала, что ушла. С такими говнюками, как я, вообще никаких дел иметь не стоит. Их надо всячески избегать, как сумасшедших сифилитиков».
   Этого короткого сеанса самоуничижения оказалось достаточно, чтобы привести в рабочее состояние свою совесть. Через несколько минут мне позвонил Леша, и я, разговаривая с ним, быстро забыл о всех обидах, которые вольно или невольно нанес Анне.
   – Зря ты все-таки это сделал, – сказал Леша, когда я сообщил ему о разговоре с Кнышем. – Возьмут они тебя на крючок – не сорвешься.
   Мы условились встретиться с ним там же, у причала. Я бежал по шоссе вдоль крепостной стены, испытывая удивительное чувство легкости и силы, какое бывает, когда избавляешься от проблем, созданных самим собой. Я ценю мужиков, настоящую мужскую дружбу. В ней нет сентиментальных эмоций, чувств, слез, условностей и абстракций, называемых любовью. Зато есть поступки, которые эту дружбу и определяют. Анну я долгое время считал своим другом. Мы многое пережили с ней, последние два года нас объединяли одна судьба, одни испытания, одни цели и, естественно, общая постель. И все было бы хорошо, если бы эту дружбу не стали портить совершенно противоречивые, разнополярные цели. Анна, оказывается, хотела выйти за меня замуж. Я же в отличие от нее жениться вообще не планировал в ближайшее десятилетие, чего никогда от нее не скрывал. Тут-то и нашла коса на камень.
   «Расстались так расстались, – думал я, сбегая по ступеням с Рыбачьей на Приморскую. – На все воля Господня».
   Приморская улица, сколько я себя помню, всегда была руслом, щедро заполненным по утрам потоком отдыхающих, устремляющихся к морю. Спускаешься по ней вниз в разгар сезона – и не видишь моря. Лишь бронзовые спины, белые панамы, надувные матрацы, круги, подстилки да клубы пыли из-под частокола ног. И лишь только когда людской поток выносит на пятачок перед причалом, восторженно восклицаешь: «Ба-а! Да тут еще и море есть!» Теперь Приморская, как Рыбачья, Морская и другие райские улочки, почти безлюдна – будь то утро, день или вечер. На калитках сиротливо висят таблички с рисованными дельфинами, пляжными зонтиками и надписями: «Сдается комната». Предложение есть, спроса нет. Обнищал народ. Море стало не по карману.
   Я вышел к причалу. Вопреки моему ожиданию, на пятачке толпилось уже достаточно народу. Там были и малочисленные отдыхающие, и местные зеваки. Посреди причала стояли машины «Скорой» и милиции. Несколько мужчин в форме усталыми голосами, усиленными мегафонами, просили людей разойтись. Женщина средних лет с выкрашенными фиолетовыми чернилами волосами ходила восьмерками среди толпы, отчаянно размахивала руками и о чем-то безостановочно вещала пронзительным голосом. Я разобрал лишь одну фразу, которую она повторяла, как лозунг на митинге: «Не дадим себя ограбить! Не дадим!» Небольшая группа старушек обступила синюю будку, в которой когда-то сидела билетерша экскурсионного бюро. Старушки тыкали пальцами в какие-то списки, наклеенные на стенку, и, перебивая друг друга, неистово спорили.
   Толпа росла с каждой минутой. Я встречал знакомые лица: диспетчера автовокзала, продавщицу центрального гастронома, несколько женщин из поликлиники. Дима Моргун, держа под руку начальника райотдела УВД, прохаживался по причалу и что-то говорил ему. Смешавшись с толпой, я искал Лешу и прислушивался к разговорам. Несколько раз я услышал фамилию «Милосердова». Женщина с фиолетовыми волосами, не обращаясь конкретно ни к кому, громко говорила:
   – Ну и что?! Мы тоже скорбим! Но дружба – дружбой, а табачок – врозь! Не надо усугублять нашу скорбь! Надо все по-честному решать. Неужели никто, кроме Милосердовой, не знает, где деньги? Это обман, товарищи! Надувательство чистейшей воды! Мы скорбим, но мы требуем вернуть свои деньги!
   Она ходила от одного к другому и достаточно быстро заводила толпу. Кто-то уже поднял над головой лист ватмана с кривой надписью: «МИЛОСЕРДИЕ»! НЕ ГНЕВИ ДУШУ УБИЕННОЙ! ВЕРНИ БАБКИ!»
   Я протиснулся к группе милиционеров и увидел Кныша. Тот был хмур, неприветлив и все время держал у щеки радиостанцию, словно компресс на флюсе. Рация шипела, трещала, что-то спрашивала сухим надтреснутым голосом, и Кныш односложно отвечал. Он увидел меня, сдвинул фуражку на затылок и пожал плечами, словно я что-то спросил у него.
   – Ты видишь, что делается? – сказал он, кивая на толпу. – Попалась одна провокаторша, и народ уже не успокоишь.
   – Кто такая Милосердова, Володя?
   – Ну вот, – разочарованно ответил Кныш. – Хочешь взяться за дело, а не знаешь самого главного. Это генеральный директор акционерного общества «Милосердие»… Секунду!.. Слушаю, «седьмой»! – переключился он на радиостанцию. – Да, они уже плывут сюда. Народу больно много, мы сами не справимся. Возможны беспорядки. Еще хотя бы человек пять…
   «Акционерное общество «Милосердие», – мысленно повторил я и вспомнил огромные рекламные щиты с крупной фотографией симпатичной бабушки в цветастом платочке, пьющей чай на веранде с видом на море. Самое популярное на побережье АО, обещавшее что-то около трехсот процентов годовых по частным вкладам. Наши местные пенсионеры из-за своей нищеты, кажется, совсем с ума посходили – все повально стали акционерами «Милосердия». Я помню, как поселок регулярно обрастал легендами про каких-то счастливцев, которые всего за год баснословно разбогатели на акциях.
   К причалу быстро приближалась злополучная яхта, окруженная эскортом милицейских быстроходных катеров. Метров за сто она снизила ход и дала пронзительный сигнал. Народ затих, все повернулись в сторону моря. На причал пробивалась еще одна машина «Скорой помощи», часто и нервно сигналя, заставляя людей расступиться.
   – Извини, потом! – бросил мне Кныш и быстро пошел по причалу.
   Яхта медленно приблизилась, коснулась амортизационных шин, и причал дрогнул, скрипнул ржавыми опорами. Швартовы принял какой-то штатский в голубой рубашке и галстуке. Стало тихо. Из обеих машин «Скорой помощи» вышли люди в белом, двое из них, схватив носилки, побежали к яхте. На судно их не пустил милиционер, принял носилки и передал кому-то в рубку.
   Сначала с кормы на причал спрыгнул штатский в темных очках и с короткой, под «ежик», прической. За ним – два милиционера. Они шли к машинам неторопливой, расслабленной походкой, не оглядываясь, не проявляя интереса к процессу выноса тела, как будто им все уже было ясно и преступник был практически уже в их руках.