Страница:
– Какую еще келью? – сказала она неприязненно, глядя в пол. – Уходите отсюда… Вы не должны здесь находиться…
– Простите меня, – забормотал я, раскаиваясь в своем необдуманном поступке. – Я сейчас же уйду. Только не знаю, где у вас тут выход?
Девушка ответила не сразу. Можно было подумать, что каждое слово дается ей с трудом:
– Отсюда только один выход… Но он не для вас. Уходите, как пришли…
Она повернулась ко мне спиной и пошла к двери, за которой, должно быть, находилась ее комната. Я обратил внимание, что она прячет глаза, отворачивает лицо от меня, будто мое дыхание и взгляд были заразными, и ей хочется поскорее закрыться в комнате, отгородиться от меня крепкой дверью, чтобы не видеть и не чувствовать меня рядом.
«Нет, – подумал я, глядя на руку девушки с бинтовой повязкой на запястье. – Все-таки это реабилитационный центр, а не на монастырь. Наверняка эта особа когда-то резала себе вены. А сейчас она уже почти здорова, но еще боится посторонних людей, непредсказуемых контактов, что может расстроить ее хрупкую психику». Собственно, так это или нет, меня мало интересовало, тем более что пора было выметаться отсюда. Но мне было немного неловко оттого, что разговор с девушкой оборвался едва ли не на полуслове, без завершающей точки, какой должно было стать пожелание спокойной ночи или скорейшего выздоровления. И я, желая сделать ненавязчивый и убедительный комплимент, сказал:
– Вас, видно по всему, скоро выписывают…
Я видел, как она замерла в дверях, словно плохо расслышала мои слова или не до конца поняла их смысл.
– Да, – ответила она ровным, убежденным голосом, но не оборачиваясь. – Скоро… Можно сказать, уже почти выписали.
– Тогда удачи вам! – с оптимизмом добавил я и попятился к вентиляционной трубе.
Девушка вдруг обернулась. Взгляд ее все так же упирался в пол, тонкие пальцы нервно давили и отпускали дверную ручку.
– Можно вас попросить… об одном одолжении, – произнесла она.
– Конечно!
Я остановился. Молчание оказалось долгим, и меня стало разрывать любопытство. Что она хочет? Денег? Вина? Или погулять со мной по ночному парку?
– Это совсем пустяковая просьба, – сказала она все тем же ледяным тоном, не делая малейшей попытки поиграть голосом, дабы убедить меня в том, что просьба действительно пустяковая. – У вас есть мобильный телефон?
Вот что ей надо – позвонить! Мне очень, очень хотелось ей помочь, но, выходя на штурм «Магнолии», я оставил свой мобильник дома.
– К сожалению, сейчас с собой нет, – ответил я и развел руками.
– Это не важно, что сейчас нет, – тотчас ответила девушка, продолжая смотреть в пол. – Он у вас вообще есть? Вы можете дать мне его номер?
– А вы хотите мне позвонить?
– Да, – ответила она немедленно, будто это признание было для нее необыкновенно трудным и она опасалась, что если затянет с ответом, то уже может и не решиться. – Да, я хочу вам позвонить… Но потом. Позже… Я вас попрошу… Это не составит для вас большого труда…
Она с трудом составляла фразы. Наверное, она хотела, чтобы я ее понял и, вместе с тем, чтобы не понял ничего. Мне представлялось, что девушка пробирается через опасное болото, осторожно ступает по зыбким кочкам, проверяет каждую ногой, прежде чем сделать шаг.
– Мне очень нужно, чтобы вы нашли Дэна…
– Простите, кого? – перебил я.
Девушка тяжело дышала, словно совершала непосильную работу.
– Дэна, – повторила она через силу. – Вы его должны знать. Это певец… Ну, помните его «Элегию»? «Меж стен, берегущих молчанье, немея, стоит пустота…» – шепотом продекламировала она, и на последних словах ее голос задрожал, сломался.
Она долго молчала, собираясь силами. Скрывая, что вижу душащие ее слезы, я с приторным убеждением стал говорить про Дэна, этого красивого парня, чьи песни мне очень нравятся, и даже есть кассета с записью его «Снежного замка» и «Песенки райдера».
– Он каждый вечер выступает в ночном клубе «Шанс», – добавила девушка, собравшись с силами. – Я вам позвоню, и вы, пожалуйста, передайте ему… Передайте ему всего несколько слов, я вам их потом скажу… Пожалуйста… Очень вас прошу…
Я пообещал, что сделаю, что мне это ничего не стоит, потому что я живу в пяти минутах ходьбы от «Шанса». Девушка кивала, кусая губы. Я ее убедил, успокоил, но она все же не уходила, не отгораживалась от меня белой дверью.
– И еще, – едва слышно произнесла она, повернувшись ко мне боком и взявшись за дверную ручку своей комнаты. – Найдите, пожалуйста, профессора Лембита Веллса, он заведует кафедрой лингвистики в педагогическом институте. Скажите ему… – Она набрала в грудь воздуха и выпалила: – Скажите ему, чтобы отменил поездку! Чтобы не выезжал! Это очень опасно! Это смертельно опасно для него!
– Хорошо, – растерянно произнес я, несколько сбитый с толку столь странными просьбами. – А как вас зовут? На кого мне сослаться?
– Неважно, как зовут, – торопливо ответила она, переступая порог. – Вам пока этого не надо знать… Потом… Все, идите! Уходите быстрее!!
И девушка немедленно скрылась в комнате, крепко захлопнув за собой дверь.
По коридору прокатился хлопок, отозвался откуда-то с дальнего торца, забитого, как смолой, густым мраком.
Отягощенный всем, что увидел и услышал, я медленно выбирался на крышу, как обожравшийся сосисками кот. Весьма странная особа. Если ее скоро выписывают, то почему она сама не может сказать Дэну все, что хочет? И что угрожает профессору Лембиту Веллсу? Что это за опасность такая, о которой можно узнать только в этом любопытном заведении?
Раздумывая над этими вопросами, я слишком расслабился и забыл о том, что не по набережной прогуливаюсь, а ползаю по крыше реабилитационного центра, куда простым смертным вход заказан. Едва я перелез через конек и спустился по противоположному скату крыши к водостоку, как услышал окрик. Тучи надежно укутали луну, вокруг меня царила тьма-тьмущая, и я никого не смог увидеть. Не тратя время на выяснения, кто кричал и что от меня хотят, я закрепил фрэнд под карнизом и стал спускаться по гладкой, лишенной каких-либо выступов и проемов стене, напоминающей бастион. Второй фрэнд с большим трудом удалось закрепить между кирпичами, где было небольшое углубление от скола. Но только я повис на нем, как фрэнд под тяжестью моего тела вырвался вместе с кирпичной крошкой, и я полетел в заросли кустов. Приземление было болезненным, но я тотчас забыл о дискомфорте, который причинили мне колючие ветки дикого боярышника, потому как где-то рядом громыхнул выстрел, затем еще один, и тонкий луч фонаря плетью хлестнул по кустам.
Такого серьезного развития событий я не ожидал и надолго припал к сырой земле, затаив дыхание. Световое пятно от фонаря еще несколько минут плавало по кустам и ветвям деревьев, затем погасло, и снова наступила тишина. «Ни хрена себе лечебница!» – подумал я и пополз прочь от бастиона в глубь леса.
Напрасно я думал, что на этом мои неприятности закончились. Едва я поднялся на ноги и пошел по склону вниз, как услышал за собой шелест листвы и приглушенное рычание. Ледяная волна окатила меня, чувство беспомощности приковало к месту. Я озирался по сторонам, пытаясь разглядеть в кромешной темноте зверя, который меня преследовал. Но это было бессмысленное занятие, и я мог полагаться только на слух, и по тому, как трещали ветки, как взметнулась в черное небо испуганная стая птиц, можно было судить о силе и размерах бегущего за мной животного. В последнее мгновение я поднял с земли увесистую дубинку, но выпрямиться не успел. Горячее влажное дыхание обожгло мне лицо, в нос шибанул тягостный запах псины, и крупная собака, в прыжке ударив меня лапами в грудь, сбила меня с ног. Я упал спиной на траву и, инстинктивно защищаясь, с широкого замаха, врезал палкой по широкой оскаленной пасти. Собака была приучена к боли и даже не заскулила, хотя удар отбросил ее от меня на шаг. Я вскочил на ноги, замахнулся снова, но свирепое животное, тупо выполняя приемы дрессировки, молча цапнуло меня за руку. Его челюсти, подобно тискам, сдавили мне локоть. Я почувствовал, как горячие зубы впились в кожу. Едва сдержавшись, чтобы не закричать от боли, я перехватил палку другой рукой и принялся неистово бить собаку по загривку. Я наносил удар за ударом, и слышал, как барабаном отзывается грудная клетка животного, как хрустят позвонки, как капли крови веером хлещут по листьям опутавшей нас жимолости.
Мне казалось, что это будет длиться вечно, и собака будет терзать мою руку до тех пор, пока не доберется до кости и не перегрызет ее. «Друг человека» будто превратился в бессмертного монстра, у которого любая рана мгновенно затягивается новенькой здоровой кожей, а кровь без всякого ущерба для здоровья может хлестать сутками, словно из артезианского колодца. И меня уже покидали силы, и каждый новый удар был слабее предыдущего, и я неосознанно побрел куда-то в темноту, волоча собаку за собой, как тяжелую сумку, чтобы уйти от этого кошмара, чтобы выбраться из леса к людям, которые могли бы помочь мне… И вдруг собака утробно зарычала, ее челюсти разжались, и зверь замертво рухнул на прелые листья. Я кинул свое измочаленное, черное от крови оружие и, пошатываясь, побрел вниз.
До шоссе я добрался только к рассвету, и еще час пылил по обочине, махая здоровой рукой редким машинам, проезжающим мимо.
Можно представить, в каком виде я завалился домой. Скинув в прихожей мокрые, выпачканные в земле кроссовки без шнурков, я первым делом пошел на кухню, заваленную грязными тарелками. При свете настенного бра я осмотрел руку, побывавшую в пасти свирепого животного. Мне показалось, что на запястье, под локтем, уже проступили синие трупные пятна, и самым лучшим лечением будет срочная и безоговорочная ампутация. Но после того как я хлебнул водки, зачем-то налитой кем-то из гостей в пивной бокал, судьба моей руки представилась мне в более оптимистическом свете. То, что я принял за трупные пятна, оказалось следами собачьих клыков. Затупевшие от многолетней злобы зубы, к счастью, не проткнули мне кожу, а лишь защемили ее в нескольких местах, отчего и образовались асфальтового цвета кровоподтеки.
Успокоив себя железным доводом, что служебная собака не может страдать бешенством, я решил не идти к врачу, где меня неминуемо ждали бы сорок уколов в живот, и занялся самолечением. Собственно, вся медицинская процедура свелась к тщательной покраске руки зверской смесью зеленки и йода. Перебинтовав руку, я полюбовался своей работой в зеркале, выпил еще водки и рухнул на диван в гостиной, рядом с журнальным столиком, на котором выгнулись лодочкой заветренные ломтики грудинки, сыра и карбоната. Я быстро погружался в сон, и на тяжелых веках, как на киноэкране, мельтешили цветные пятна и полосы, а за ними смутными кляксами проявлялись то пьяные лица моих соседей, требующих продолжения дружеской вечеринки, то картофельное лицо психиатра Лампасова, то прозрачная фигура девушки из реабилитационного центра с собачьей головой… Я вскрикивал, просыпался и тотчас снова проваливался в тягостную яму забвения.
Разбудил меня телефонный звонок. Я не знал, сколько времени проспал, но чувствовал себя так, будто умер и меня ради какого-то жестокого научного эксперимента реанимировали. Земное притяжение казалось настолько сильным, что я едва оторвал голову от плюшевой божьей коровки, которую мне подарила на двадцать третье февраля одна добрая женщина, наивно верившая в то, что на этой коровке мы будем спать вдвоем. Телефон надрывался, требуя к себе внимания, и звонок его был столь же гадким, как если бы в моих ушах завелось осиное гнездо.
Я потянулся к бутылке минералки, плеснул на лицо немного выдохшейся водички, и только после этого сумел встать и подойти к телефону.
Моего абонента не вдохновило мое заверение, что я его внимательно слушаю. Не проронив ни слова, неизвестный абонент прервал связь. Неизвестным он был потому, что его номер не засветился на дисплее определителя. Я тоже положил трубку, сделал несколько кругов вокруг столика, искоса поглядывая на засохшие закуски и тем самым проверяя, проявит ли мой желудок интерес к ним.
– Это ты мне звонил только что? – спросил я у Никулина, моего коллеги по детективному агентству. Одной рукой я прижимал к уху телефонную трубку, а второй осторожно подносил к носу блюдце с балыком, похожим на кусочек обогащенной урановой руды.
– Ты же знаешь, чудовище, что я звоню тебе только тогда, когда ты должен выплатить мне месячное жалованье, – ответил Никулин в своей обычной манере.
– Что у нас нового?
– Нового? Да вот, только что часы пробили пять раз. А ты где пропадал?
– В психиатрической лечебнице для VIP-персон.
– Да? – радостно произнес Никулин. – И что ты там делал?
– Собаку кормил. А она, сволочь, не заметила, где закончилось мясо и началась моя рука. Поэтому буду в агентстве не раньше семи.
Чтобы принудить свой организм, впавший в депрессию, к жизни, я стал собирать посуду с журнального столика и носить ее на кухню. Свалил все в мойку, залил водой и плеснул хорошую дозу моющего средства. Пусть отмокает, вечером приглашу соседку Ларису, она помоет. Сам тоже отправился в мойку, предварительно обмотав больную руку, как колбасу, пищевой полиэтиленовой пленкой. Встал под тугие и колкие струи душа, зажмурил глаза и представил, как с меня вместе с водой смывается усталость и глупость минувших дней. Надо же, что начудил! И с милицией имел дело, и в больнице побывал, и в каком-то гребаном реабилитационном центре, который охраняется как золотовалютный резерв страны. Впрочем, стреляли в меня наверняка для острастки – холостыми патронами или резиновыми пулями. А девчонка какая странная! Точно гоголевская утопленница. О чем она мне говорила? Впрочем, стоит ли забивать голову какой-то ерундой! Может, она ненормальная…
Горячий душ надо обязательно завершать холодной водой. Эта процедура благотворно воздействует на кровеносные сосуды, приблизительно так же, как исправный бензонасос в паре с инжектором, и тогда – фыррррр! Мотор ревет, колеса крутятся, ветер свистит, и жизнь обволакивает своим чарующим и волнующим многообразием…
Я выскочил из ванной голым, на ходу растираясь жестким полотенцем. Чтобы окончательно вывести себя из мумифицированного состояния, важно правильно покушать. Я не пожалел времени и, обдуваемый свежим ветерком из распахнутой балконной двери, нарубил полный тазик ингредиентов, необходимых для моей фирменной окрошки. Выдаю ноу-хау этого Шедевра Кулинарного Искусства…: в пол-литра подсоленного томатного сока добавляем порезанные свежие огурцы, зеленый лук, отварной картофель, говядину, зелень-мелень, крутые яйца и заливаем чашкой нежирного кефира. Перемешиваем – и уплетаем за обе щеки большой ложкой. В экстремальном случае томатный сок можно заменить ледяным пивом.
Глава 4
– Простите меня, – забормотал я, раскаиваясь в своем необдуманном поступке. – Я сейчас же уйду. Только не знаю, где у вас тут выход?
Девушка ответила не сразу. Можно было подумать, что каждое слово дается ей с трудом:
– Отсюда только один выход… Но он не для вас. Уходите, как пришли…
Она повернулась ко мне спиной и пошла к двери, за которой, должно быть, находилась ее комната. Я обратил внимание, что она прячет глаза, отворачивает лицо от меня, будто мое дыхание и взгляд были заразными, и ей хочется поскорее закрыться в комнате, отгородиться от меня крепкой дверью, чтобы не видеть и не чувствовать меня рядом.
«Нет, – подумал я, глядя на руку девушки с бинтовой повязкой на запястье. – Все-таки это реабилитационный центр, а не на монастырь. Наверняка эта особа когда-то резала себе вены. А сейчас она уже почти здорова, но еще боится посторонних людей, непредсказуемых контактов, что может расстроить ее хрупкую психику». Собственно, так это или нет, меня мало интересовало, тем более что пора было выметаться отсюда. Но мне было немного неловко оттого, что разговор с девушкой оборвался едва ли не на полуслове, без завершающей точки, какой должно было стать пожелание спокойной ночи или скорейшего выздоровления. И я, желая сделать ненавязчивый и убедительный комплимент, сказал:
– Вас, видно по всему, скоро выписывают…
Я видел, как она замерла в дверях, словно плохо расслышала мои слова или не до конца поняла их смысл.
– Да, – ответила она ровным, убежденным голосом, но не оборачиваясь. – Скоро… Можно сказать, уже почти выписали.
– Тогда удачи вам! – с оптимизмом добавил я и попятился к вентиляционной трубе.
Девушка вдруг обернулась. Взгляд ее все так же упирался в пол, тонкие пальцы нервно давили и отпускали дверную ручку.
– Можно вас попросить… об одном одолжении, – произнесла она.
– Конечно!
Я остановился. Молчание оказалось долгим, и меня стало разрывать любопытство. Что она хочет? Денег? Вина? Или погулять со мной по ночному парку?
– Это совсем пустяковая просьба, – сказала она все тем же ледяным тоном, не делая малейшей попытки поиграть голосом, дабы убедить меня в том, что просьба действительно пустяковая. – У вас есть мобильный телефон?
Вот что ей надо – позвонить! Мне очень, очень хотелось ей помочь, но, выходя на штурм «Магнолии», я оставил свой мобильник дома.
– К сожалению, сейчас с собой нет, – ответил я и развел руками.
– Это не важно, что сейчас нет, – тотчас ответила девушка, продолжая смотреть в пол. – Он у вас вообще есть? Вы можете дать мне его номер?
– А вы хотите мне позвонить?
– Да, – ответила она немедленно, будто это признание было для нее необыкновенно трудным и она опасалась, что если затянет с ответом, то уже может и не решиться. – Да, я хочу вам позвонить… Но потом. Позже… Я вас попрошу… Это не составит для вас большого труда…
Она с трудом составляла фразы. Наверное, она хотела, чтобы я ее понял и, вместе с тем, чтобы не понял ничего. Мне представлялось, что девушка пробирается через опасное болото, осторожно ступает по зыбким кочкам, проверяет каждую ногой, прежде чем сделать шаг.
– Мне очень нужно, чтобы вы нашли Дэна…
– Простите, кого? – перебил я.
Девушка тяжело дышала, словно совершала непосильную работу.
– Дэна, – повторила она через силу. – Вы его должны знать. Это певец… Ну, помните его «Элегию»? «Меж стен, берегущих молчанье, немея, стоит пустота…» – шепотом продекламировала она, и на последних словах ее голос задрожал, сломался.
Она долго молчала, собираясь силами. Скрывая, что вижу душащие ее слезы, я с приторным убеждением стал говорить про Дэна, этого красивого парня, чьи песни мне очень нравятся, и даже есть кассета с записью его «Снежного замка» и «Песенки райдера».
– Он каждый вечер выступает в ночном клубе «Шанс», – добавила девушка, собравшись с силами. – Я вам позвоню, и вы, пожалуйста, передайте ему… Передайте ему всего несколько слов, я вам их потом скажу… Пожалуйста… Очень вас прошу…
Я пообещал, что сделаю, что мне это ничего не стоит, потому что я живу в пяти минутах ходьбы от «Шанса». Девушка кивала, кусая губы. Я ее убедил, успокоил, но она все же не уходила, не отгораживалась от меня белой дверью.
– И еще, – едва слышно произнесла она, повернувшись ко мне боком и взявшись за дверную ручку своей комнаты. – Найдите, пожалуйста, профессора Лембита Веллса, он заведует кафедрой лингвистики в педагогическом институте. Скажите ему… – Она набрала в грудь воздуха и выпалила: – Скажите ему, чтобы отменил поездку! Чтобы не выезжал! Это очень опасно! Это смертельно опасно для него!
– Хорошо, – растерянно произнес я, несколько сбитый с толку столь странными просьбами. – А как вас зовут? На кого мне сослаться?
– Неважно, как зовут, – торопливо ответила она, переступая порог. – Вам пока этого не надо знать… Потом… Все, идите! Уходите быстрее!!
И девушка немедленно скрылась в комнате, крепко захлопнув за собой дверь.
По коридору прокатился хлопок, отозвался откуда-то с дальнего торца, забитого, как смолой, густым мраком.
Отягощенный всем, что увидел и услышал, я медленно выбирался на крышу, как обожравшийся сосисками кот. Весьма странная особа. Если ее скоро выписывают, то почему она сама не может сказать Дэну все, что хочет? И что угрожает профессору Лембиту Веллсу? Что это за опасность такая, о которой можно узнать только в этом любопытном заведении?
Раздумывая над этими вопросами, я слишком расслабился и забыл о том, что не по набережной прогуливаюсь, а ползаю по крыше реабилитационного центра, куда простым смертным вход заказан. Едва я перелез через конек и спустился по противоположному скату крыши к водостоку, как услышал окрик. Тучи надежно укутали луну, вокруг меня царила тьма-тьмущая, и я никого не смог увидеть. Не тратя время на выяснения, кто кричал и что от меня хотят, я закрепил фрэнд под карнизом и стал спускаться по гладкой, лишенной каких-либо выступов и проемов стене, напоминающей бастион. Второй фрэнд с большим трудом удалось закрепить между кирпичами, где было небольшое углубление от скола. Но только я повис на нем, как фрэнд под тяжестью моего тела вырвался вместе с кирпичной крошкой, и я полетел в заросли кустов. Приземление было болезненным, но я тотчас забыл о дискомфорте, который причинили мне колючие ветки дикого боярышника, потому как где-то рядом громыхнул выстрел, затем еще один, и тонкий луч фонаря плетью хлестнул по кустам.
Такого серьезного развития событий я не ожидал и надолго припал к сырой земле, затаив дыхание. Световое пятно от фонаря еще несколько минут плавало по кустам и ветвям деревьев, затем погасло, и снова наступила тишина. «Ни хрена себе лечебница!» – подумал я и пополз прочь от бастиона в глубь леса.
Напрасно я думал, что на этом мои неприятности закончились. Едва я поднялся на ноги и пошел по склону вниз, как услышал за собой шелест листвы и приглушенное рычание. Ледяная волна окатила меня, чувство беспомощности приковало к месту. Я озирался по сторонам, пытаясь разглядеть в кромешной темноте зверя, который меня преследовал. Но это было бессмысленное занятие, и я мог полагаться только на слух, и по тому, как трещали ветки, как взметнулась в черное небо испуганная стая птиц, можно было судить о силе и размерах бегущего за мной животного. В последнее мгновение я поднял с земли увесистую дубинку, но выпрямиться не успел. Горячее влажное дыхание обожгло мне лицо, в нос шибанул тягостный запах псины, и крупная собака, в прыжке ударив меня лапами в грудь, сбила меня с ног. Я упал спиной на траву и, инстинктивно защищаясь, с широкого замаха, врезал палкой по широкой оскаленной пасти. Собака была приучена к боли и даже не заскулила, хотя удар отбросил ее от меня на шаг. Я вскочил на ноги, замахнулся снова, но свирепое животное, тупо выполняя приемы дрессировки, молча цапнуло меня за руку. Его челюсти, подобно тискам, сдавили мне локоть. Я почувствовал, как горячие зубы впились в кожу. Едва сдержавшись, чтобы не закричать от боли, я перехватил палку другой рукой и принялся неистово бить собаку по загривку. Я наносил удар за ударом, и слышал, как барабаном отзывается грудная клетка животного, как хрустят позвонки, как капли крови веером хлещут по листьям опутавшей нас жимолости.
Мне казалось, что это будет длиться вечно, и собака будет терзать мою руку до тех пор, пока не доберется до кости и не перегрызет ее. «Друг человека» будто превратился в бессмертного монстра, у которого любая рана мгновенно затягивается новенькой здоровой кожей, а кровь без всякого ущерба для здоровья может хлестать сутками, словно из артезианского колодца. И меня уже покидали силы, и каждый новый удар был слабее предыдущего, и я неосознанно побрел куда-то в темноту, волоча собаку за собой, как тяжелую сумку, чтобы уйти от этого кошмара, чтобы выбраться из леса к людям, которые могли бы помочь мне… И вдруг собака утробно зарычала, ее челюсти разжались, и зверь замертво рухнул на прелые листья. Я кинул свое измочаленное, черное от крови оружие и, пошатываясь, побрел вниз.
До шоссе я добрался только к рассвету, и еще час пылил по обочине, махая здоровой рукой редким машинам, проезжающим мимо.
Можно представить, в каком виде я завалился домой. Скинув в прихожей мокрые, выпачканные в земле кроссовки без шнурков, я первым делом пошел на кухню, заваленную грязными тарелками. При свете настенного бра я осмотрел руку, побывавшую в пасти свирепого животного. Мне показалось, что на запястье, под локтем, уже проступили синие трупные пятна, и самым лучшим лечением будет срочная и безоговорочная ампутация. Но после того как я хлебнул водки, зачем-то налитой кем-то из гостей в пивной бокал, судьба моей руки представилась мне в более оптимистическом свете. То, что я принял за трупные пятна, оказалось следами собачьих клыков. Затупевшие от многолетней злобы зубы, к счастью, не проткнули мне кожу, а лишь защемили ее в нескольких местах, отчего и образовались асфальтового цвета кровоподтеки.
Успокоив себя железным доводом, что служебная собака не может страдать бешенством, я решил не идти к врачу, где меня неминуемо ждали бы сорок уколов в живот, и занялся самолечением. Собственно, вся медицинская процедура свелась к тщательной покраске руки зверской смесью зеленки и йода. Перебинтовав руку, я полюбовался своей работой в зеркале, выпил еще водки и рухнул на диван в гостиной, рядом с журнальным столиком, на котором выгнулись лодочкой заветренные ломтики грудинки, сыра и карбоната. Я быстро погружался в сон, и на тяжелых веках, как на киноэкране, мельтешили цветные пятна и полосы, а за ними смутными кляксами проявлялись то пьяные лица моих соседей, требующих продолжения дружеской вечеринки, то картофельное лицо психиатра Лампасова, то прозрачная фигура девушки из реабилитационного центра с собачьей головой… Я вскрикивал, просыпался и тотчас снова проваливался в тягостную яму забвения.
Разбудил меня телефонный звонок. Я не знал, сколько времени проспал, но чувствовал себя так, будто умер и меня ради какого-то жестокого научного эксперимента реанимировали. Земное притяжение казалось настолько сильным, что я едва оторвал голову от плюшевой божьей коровки, которую мне подарила на двадцать третье февраля одна добрая женщина, наивно верившая в то, что на этой коровке мы будем спать вдвоем. Телефон надрывался, требуя к себе внимания, и звонок его был столь же гадким, как если бы в моих ушах завелось осиное гнездо.
Я потянулся к бутылке минералки, плеснул на лицо немного выдохшейся водички, и только после этого сумел встать и подойти к телефону.
Моего абонента не вдохновило мое заверение, что я его внимательно слушаю. Не проронив ни слова, неизвестный абонент прервал связь. Неизвестным он был потому, что его номер не засветился на дисплее определителя. Я тоже положил трубку, сделал несколько кругов вокруг столика, искоса поглядывая на засохшие закуски и тем самым проверяя, проявит ли мой желудок интерес к ним.
– Это ты мне звонил только что? – спросил я у Никулина, моего коллеги по детективному агентству. Одной рукой я прижимал к уху телефонную трубку, а второй осторожно подносил к носу блюдце с балыком, похожим на кусочек обогащенной урановой руды.
– Ты же знаешь, чудовище, что я звоню тебе только тогда, когда ты должен выплатить мне месячное жалованье, – ответил Никулин в своей обычной манере.
– Что у нас нового?
– Нового? Да вот, только что часы пробили пять раз. А ты где пропадал?
– В психиатрической лечебнице для VIP-персон.
– Да? – радостно произнес Никулин. – И что ты там делал?
– Собаку кормил. А она, сволочь, не заметила, где закончилось мясо и началась моя рука. Поэтому буду в агентстве не раньше семи.
Чтобы принудить свой организм, впавший в депрессию, к жизни, я стал собирать посуду с журнального столика и носить ее на кухню. Свалил все в мойку, залил водой и плеснул хорошую дозу моющего средства. Пусть отмокает, вечером приглашу соседку Ларису, она помоет. Сам тоже отправился в мойку, предварительно обмотав больную руку, как колбасу, пищевой полиэтиленовой пленкой. Встал под тугие и колкие струи душа, зажмурил глаза и представил, как с меня вместе с водой смывается усталость и глупость минувших дней. Надо же, что начудил! И с милицией имел дело, и в больнице побывал, и в каком-то гребаном реабилитационном центре, который охраняется как золотовалютный резерв страны. Впрочем, стреляли в меня наверняка для острастки – холостыми патронами или резиновыми пулями. А девчонка какая странная! Точно гоголевская утопленница. О чем она мне говорила? Впрочем, стоит ли забивать голову какой-то ерундой! Может, она ненормальная…
Горячий душ надо обязательно завершать холодной водой. Эта процедура благотворно воздействует на кровеносные сосуды, приблизительно так же, как исправный бензонасос в паре с инжектором, и тогда – фыррррр! Мотор ревет, колеса крутятся, ветер свистит, и жизнь обволакивает своим чарующим и волнующим многообразием…
Я выскочил из ванной голым, на ходу растираясь жестким полотенцем. Чтобы окончательно вывести себя из мумифицированного состояния, важно правильно покушать. Я не пожалел времени и, обдуваемый свежим ветерком из распахнутой балконной двери, нарубил полный тазик ингредиентов, необходимых для моей фирменной окрошки. Выдаю ноу-хау этого Шедевра Кулинарного Искусства…: в пол-литра подсоленного томатного сока добавляем порезанные свежие огурцы, зеленый лук, отварной картофель, говядину, зелень-мелень, крутые яйца и заливаем чашкой нежирного кефира. Перемешиваем – и уплетаем за обе щеки большой ложкой. В экстремальном случае томатный сок можно заменить ледяным пивом.
Глава 4
ЧТО НУЖНО ДЛЯ ПОЛНОГО СЧАСТЬЯ
Дабы не пугать людей своей буро-зеленой, неряшливо перебинтованной рукой, я надел джинсовую рубашку с длинными рукавами. Впрочем, из распахнутой настежь балконной двери веяло прохладой, и в крепкой рубашке я должен был чувствовать себя комфортно.
Солнце уже подыскивало за горизонтом посадочную площадку, когда я вышел из квартиры и – надо же такому случиться! – встретил на лестнице Петровича. Похоже, что мой золоторукий слесарь в одиночку продолжал дружескую вечеринку, так как не слишком уверенно держался на ногах, глаза его смотрели в разные стороны, и вокруг него клубился специфический запах. Но голос был твердым и решительным, как у коммуниста на партийном собрании:
– Кирюша, дорогой! Я слышу – дверь твоя открылась, дай, думаю, посмотрю, кто это там шлындает. Послушай, дружище, выручай! Одолжи до получки рублей пятьдесят. Или хотя бы сорок. У меня срочный вызов к клиенту, надо шланг на полдюйма купить…
Этой затасканной фантазией он, разумеется, не умалил свое лучшее качество – инженерную изобретательность, коей я всегда восторгался, когда Петрович чинил сантехнику; мое уважение к соседу не пошатнулось.
– Но с одним условием! – предупредил я, открывая дверь своей квартиры. – Перемыть всю посуду и пропылесосить комнату. Чтобы сверкала!
– А что? – взволнованным голосом произнес Петрович. – Много осталось?
– В холодильнике почти целая бутылка водки. И пиво еще есть.
– Кирюша, друг мой! – расчувствовался Петрович, тряся мою руку. – Квартира сверкать будет! Гарантирую! Все краники и патрубки подтяну! Все вычищу и помою! От посуды по стенам побегут солнечные зайчики!
– Главное, чтобы не зеленые чертики, – заметил я.
Я не стал выгонять из гаража машину, потому как управлять перебинтованной рукой было бы не слишком сподручно, и через сквер пошел к остановке автобуса.
В газетном киоске я купил сегодняшнюю газету, поболтал с продавщицей, которую знал уже не один год, поинтересовался ее здоровьем и школьными успехами сына. У неработающего фонтана, где традиционно грелись на солнышке бродячие дворняги, я высыпал из пакета всю оставшуюся с дружеской вечеринки закусь, и некоторое время стоял рядом, наблюдая, как тощие бобики и барбосы радостно поедают засохшие деликатесы и поглядывают на меня добрыми глазами. «Были б все собаки такими», – подумал я, кидая пустой пакет в урну и продолжая свой путь к остановке.
Я испытывал потребность жить правильно, пресно, «по-стариковски», и делать добрые, неприметные поступки, как часто бывало со мной после крутого кутежа, бесшабашных авантюр и крепких загулов, насыщенных драками, любовными подвигами и смертельно опасными глупостями. Мои последние приключения исчерпали лимит отвязанности, и утомленной психике требовалось время, чтобы прийти в себя и приготовиться к новой встряске. В конце сквера я еще раз насладился собственной покладистостью и отзывчивостью, когда полез на лиственницу за воздушным шариком, упущенным малышом. Правда, пока я доставлял шарик вниз, он лопнул, и несчастный малыш расплакался пуще прежнего. Мамаша принялась утешать ребенка, а я, несколько сконфузившись, поспешил дальше. Чтобы сократить расстояние, я пошел не по тропинке, а напрямик, через кусты и газоны, но ничего не выиграл, а даже наоборот: я выбрался из кустов на шоссе в том месте, где не было ни перехода, ни светофора.
Стоя на бордюре, я ждал, когда в потоке машин образуется брешь и можно будет перебежать на противоположную сторону, где была остановка автобуса. Мысли мои витали вокруг неотложных дел, которые ждали меня в агентстве, и я расставлял их в порядке срочности. Первым в этом списке я определил встречу с журналистом, который обещал написать об агентстве рекламный материал и за небольшую услугу опубликовать его в курортной газете. Вторым делом…
Тут меня отвлек скрип тормозов, который острым диссонансом выделялся среди мерного гула автомобилей. Я машинально повернул голову, выискивая в многоцветном автомобильном потоке того, кто так лихо затормозил, и увидел невзрачный, заляпанный грязью «жигуль» десятой модели с затененными стеклами. Машина медленно катилась в левом ряду, все больше съезжая на разделительную полосу и все больше притормаживая, чем нервировала тех, кто на приличной скорости следовал за ней. Кто-то пронзительно сигналил водителю «десятки», кто-то нервно обгонял, вырулив на встречную полосу; «десятка», тем не менее, спокойно катилась так, как считала нужным, и ее скорость уже почти сравнялась со скоростью пешеходов.
И вдруг в тот момент, когда машина оказалась как раз напротив меня, заднее стекло опустилось до середины, и из темного салона высунулся автоматный ствол. Все происходило очень быстро, а мой заторможенный интерес разгорался значительно медленнее, потому я никак не отреагировал, не испугался и не удивился, когда прогремела короткая очередь. «Десятка», словно это был конь, испугавшийся оглушительного треска, немедля рванула вперед, с реактивным ревом набирая скорость. Ствол в окне качнулся и вновь выплеснул пламя. Я явственно услышал, как рядом лопаются толстые листья магнолий, как пули дырявят вязкую древесину стволов и отщепляют пористую замшелую кору, и только тогда пригнулся и попятился назад, а потом со всех ног кинулся в заросли кустов.
Затаившись там, я некоторое время ждал невесть чего. Мое сердце колошматилось в грудную клетку с дурной мощью, словно верный пес рвался с поводка, проявляя запоздалое служебное рвение. Из-за стены кустов по-прежнему доносился ровный автомобильный гул, и сочно пахло свежей зеленью, и над крышами домов раздувало красные щеки вечернее солнце. Жизнь шла своим чередом, и мне уже трудно было поверить в то, что произошло минуту назад. Но я не мог ошибиться! Я прекрасно видел автоматный ствол и слышал стрельбу!
Я вышел из кустов с той подчеркнутой естественностью, как это делают люди, отправившие в кустах свои небольшие потребности. Встал на бордюрный камень, посмотрел в ту сторону, куда умчалась забрызганная грязью «десятка». Но что там теперь увидишь?
Я перебежал на другую сторону и запрыгнул на подножку отъезжающего автобуса. Упал на продавленное сиденье, прислонился лбом к холодному стеклу. «Что бы это значило? – спросил я себя. – Что за дурное приключение, когда теплым весенним вечером на глазах у сотен свидетелей палят из автомата по живой цели? Откуда у меня вдруг появились враги, которые желают моей смерти?»
Кондуктор дважды или трижды обратилась ко мне, а пока я рыскал по карманам в поисках мелочи, проехал лишнюю остановку. Пришлось пешком возвращаться обратно. Я продолжал мысленно задавать себе вопросы, но не находил ответов и только пожимал плечами. Должно быть, со стороны на меня было весело смотреть. Сам того не замечая, я держался как можно дальше от проезжей части и жался плечом к стенам домов и стеклянным витринам магазинов.
– Какой-то ты растерянный, – сказал мне Никулин, когда я зашел в агентство. – У тебя такой вид, будто ты женился.
Я сел напротив него, сцепил ладони замком и положил их на живот.
– Мною никто не интересовался? – спросил я.
– Кому ты нужен, чудовище, кроме как своим сотрудникам! – вздохнул Никулин. – Да и то в день зарплаты.
Через открытое настежь окно в кабинет тек прохладный воздух, пахнущий мокрой пылью. Занавеска колыхалась, словно фата невесты, стоящей на берегу моря в шторм. Мимо окна проплывали головы прохожих, кидали солнечные зайчики глянцевитые крыши автомобилей. Мне стало неуютно.
– Прикрой окно, холодно, – попросил я.
Склонив голову над столом и шлепая себя ладонью по лысине, Никулин читал заявления пенсионеров, пострадавших от рук рыночных мошенников. Это тоскливое и почти безнадежное дело нам подкинула милиция. Как сказал наш приятель из следственного отдела, «шобы житуха медом не казалась». Я, как директор агентства, немедленно перебросил это дело на стол Никулина, чтобы тот дурью не маялся от безделья, ибо весной в нашем агентстве всегда было затишье.
Вел бы я дело о мошенниках – можно было бы предположить (и то с огромной натяжкой!), что организатор банды заказал меня киллеру. Но я даже не раскрывал папку с заявлениями…
Я встал у стеллажа, набитого скоросшивателями с делами, которые мы благополучно завершили и передали в следственный отдел. Может быть, кто-то из разоблаченных преступников захотел отмстить мне? Нет, малоубедительно. Какой смысл в этой мести, если я не знаю, кто и за что мне мстит. Как минимум расправе должны были предшествовать угрозы, шантаж, анонимные звонки с требованиями…
Никулин громко рассмеялся от прочитанного, хлопнул себя по лысине.
– Зачитываю цитату из заявления! – сказал он. – «После того, как я купила у него все лотереи, и все они оказались с выигрышем, я спросила, где могу получить свои деньги, на что молодой человек ответил, что мои деньги лежат в центральном швейцарском банке. Тогда я сказала, что у меня нет загранпаспорта, на что молодой человек ответил, что если имеется выигрышная лотерея, то ни виза, ни заграничный паспорт, ни даже билет на самолет не нужны. Тогда я поехала в аэропорт и спросила в кассе, как мне сесть в самолет, который отправляется в Швейцарию, на что кассирша ответила, что мне лучше отправиться в дурдом…»
Я взял со стола ключи от сейфа и открыл его, хотя прекрасно знал, что в нем нет ни одного дела.
– У меня создается впечатление, – произнес Никулин, не отрываясь от чтения, – что ты ищешь бутылку. Могу предложить стаканчик «Настойки рябиновой на коньяке».
Так же, не поднимая головы, он протянул руку к подоконнику, взял бутылку с этикеткой, на которой почему-то был нарисован то ли металлопрокатный завод, то ли ТЭЦ, и водрузил ее на стол передо мной. Я выдернул пробку зубами и наполнил чашки, на дне которых остались засохшие черные кружочки от кофе.
– Как ты думаешь, Иоанн, – спросил я, снова возвращаясь в кресло и занюхивая рябиновую настойку яблочной долькой. – Кто и за что мог бы меня убить?
– Мы могли бы убить, твои сотрудники, – тотчас ответил Никулин. – За то, что мало платишь.
Я остался удовлетворен этим ответом. Манеру разговора Никулина я познал давно, привык к ней и научился без труда ориентироваться в том словесном хаосе, который он возводил всякий раз во время нашего общения. Никулин прекрасно понял, что именно я хотел узнать, но коль не смог ответить по существу, то ответил шуткой.
Солнце уже подыскивало за горизонтом посадочную площадку, когда я вышел из квартиры и – надо же такому случиться! – встретил на лестнице Петровича. Похоже, что мой золоторукий слесарь в одиночку продолжал дружескую вечеринку, так как не слишком уверенно держался на ногах, глаза его смотрели в разные стороны, и вокруг него клубился специфический запах. Но голос был твердым и решительным, как у коммуниста на партийном собрании:
– Кирюша, дорогой! Я слышу – дверь твоя открылась, дай, думаю, посмотрю, кто это там шлындает. Послушай, дружище, выручай! Одолжи до получки рублей пятьдесят. Или хотя бы сорок. У меня срочный вызов к клиенту, надо шланг на полдюйма купить…
Этой затасканной фантазией он, разумеется, не умалил свое лучшее качество – инженерную изобретательность, коей я всегда восторгался, когда Петрович чинил сантехнику; мое уважение к соседу не пошатнулось.
– Но с одним условием! – предупредил я, открывая дверь своей квартиры. – Перемыть всю посуду и пропылесосить комнату. Чтобы сверкала!
– А что? – взволнованным голосом произнес Петрович. – Много осталось?
– В холодильнике почти целая бутылка водки. И пиво еще есть.
– Кирюша, друг мой! – расчувствовался Петрович, тряся мою руку. – Квартира сверкать будет! Гарантирую! Все краники и патрубки подтяну! Все вычищу и помою! От посуды по стенам побегут солнечные зайчики!
– Главное, чтобы не зеленые чертики, – заметил я.
Я не стал выгонять из гаража машину, потому как управлять перебинтованной рукой было бы не слишком сподручно, и через сквер пошел к остановке автобуса.
В газетном киоске я купил сегодняшнюю газету, поболтал с продавщицей, которую знал уже не один год, поинтересовался ее здоровьем и школьными успехами сына. У неработающего фонтана, где традиционно грелись на солнышке бродячие дворняги, я высыпал из пакета всю оставшуюся с дружеской вечеринки закусь, и некоторое время стоял рядом, наблюдая, как тощие бобики и барбосы радостно поедают засохшие деликатесы и поглядывают на меня добрыми глазами. «Были б все собаки такими», – подумал я, кидая пустой пакет в урну и продолжая свой путь к остановке.
Я испытывал потребность жить правильно, пресно, «по-стариковски», и делать добрые, неприметные поступки, как часто бывало со мной после крутого кутежа, бесшабашных авантюр и крепких загулов, насыщенных драками, любовными подвигами и смертельно опасными глупостями. Мои последние приключения исчерпали лимит отвязанности, и утомленной психике требовалось время, чтобы прийти в себя и приготовиться к новой встряске. В конце сквера я еще раз насладился собственной покладистостью и отзывчивостью, когда полез на лиственницу за воздушным шариком, упущенным малышом. Правда, пока я доставлял шарик вниз, он лопнул, и несчастный малыш расплакался пуще прежнего. Мамаша принялась утешать ребенка, а я, несколько сконфузившись, поспешил дальше. Чтобы сократить расстояние, я пошел не по тропинке, а напрямик, через кусты и газоны, но ничего не выиграл, а даже наоборот: я выбрался из кустов на шоссе в том месте, где не было ни перехода, ни светофора.
Стоя на бордюре, я ждал, когда в потоке машин образуется брешь и можно будет перебежать на противоположную сторону, где была остановка автобуса. Мысли мои витали вокруг неотложных дел, которые ждали меня в агентстве, и я расставлял их в порядке срочности. Первым в этом списке я определил встречу с журналистом, который обещал написать об агентстве рекламный материал и за небольшую услугу опубликовать его в курортной газете. Вторым делом…
Тут меня отвлек скрип тормозов, который острым диссонансом выделялся среди мерного гула автомобилей. Я машинально повернул голову, выискивая в многоцветном автомобильном потоке того, кто так лихо затормозил, и увидел невзрачный, заляпанный грязью «жигуль» десятой модели с затененными стеклами. Машина медленно катилась в левом ряду, все больше съезжая на разделительную полосу и все больше притормаживая, чем нервировала тех, кто на приличной скорости следовал за ней. Кто-то пронзительно сигналил водителю «десятки», кто-то нервно обгонял, вырулив на встречную полосу; «десятка», тем не менее, спокойно катилась так, как считала нужным, и ее скорость уже почти сравнялась со скоростью пешеходов.
И вдруг в тот момент, когда машина оказалась как раз напротив меня, заднее стекло опустилось до середины, и из темного салона высунулся автоматный ствол. Все происходило очень быстро, а мой заторможенный интерес разгорался значительно медленнее, потому я никак не отреагировал, не испугался и не удивился, когда прогремела короткая очередь. «Десятка», словно это был конь, испугавшийся оглушительного треска, немедля рванула вперед, с реактивным ревом набирая скорость. Ствол в окне качнулся и вновь выплеснул пламя. Я явственно услышал, как рядом лопаются толстые листья магнолий, как пули дырявят вязкую древесину стволов и отщепляют пористую замшелую кору, и только тогда пригнулся и попятился назад, а потом со всех ног кинулся в заросли кустов.
Затаившись там, я некоторое время ждал невесть чего. Мое сердце колошматилось в грудную клетку с дурной мощью, словно верный пес рвался с поводка, проявляя запоздалое служебное рвение. Из-за стены кустов по-прежнему доносился ровный автомобильный гул, и сочно пахло свежей зеленью, и над крышами домов раздувало красные щеки вечернее солнце. Жизнь шла своим чередом, и мне уже трудно было поверить в то, что произошло минуту назад. Но я не мог ошибиться! Я прекрасно видел автоматный ствол и слышал стрельбу!
Я вышел из кустов с той подчеркнутой естественностью, как это делают люди, отправившие в кустах свои небольшие потребности. Встал на бордюрный камень, посмотрел в ту сторону, куда умчалась забрызганная грязью «десятка». Но что там теперь увидишь?
Я перебежал на другую сторону и запрыгнул на подножку отъезжающего автобуса. Упал на продавленное сиденье, прислонился лбом к холодному стеклу. «Что бы это значило? – спросил я себя. – Что за дурное приключение, когда теплым весенним вечером на глазах у сотен свидетелей палят из автомата по живой цели? Откуда у меня вдруг появились враги, которые желают моей смерти?»
Кондуктор дважды или трижды обратилась ко мне, а пока я рыскал по карманам в поисках мелочи, проехал лишнюю остановку. Пришлось пешком возвращаться обратно. Я продолжал мысленно задавать себе вопросы, но не находил ответов и только пожимал плечами. Должно быть, со стороны на меня было весело смотреть. Сам того не замечая, я держался как можно дальше от проезжей части и жался плечом к стенам домов и стеклянным витринам магазинов.
– Какой-то ты растерянный, – сказал мне Никулин, когда я зашел в агентство. – У тебя такой вид, будто ты женился.
Я сел напротив него, сцепил ладони замком и положил их на живот.
– Мною никто не интересовался? – спросил я.
– Кому ты нужен, чудовище, кроме как своим сотрудникам! – вздохнул Никулин. – Да и то в день зарплаты.
Через открытое настежь окно в кабинет тек прохладный воздух, пахнущий мокрой пылью. Занавеска колыхалась, словно фата невесты, стоящей на берегу моря в шторм. Мимо окна проплывали головы прохожих, кидали солнечные зайчики глянцевитые крыши автомобилей. Мне стало неуютно.
– Прикрой окно, холодно, – попросил я.
Склонив голову над столом и шлепая себя ладонью по лысине, Никулин читал заявления пенсионеров, пострадавших от рук рыночных мошенников. Это тоскливое и почти безнадежное дело нам подкинула милиция. Как сказал наш приятель из следственного отдела, «шобы житуха медом не казалась». Я, как директор агентства, немедленно перебросил это дело на стол Никулина, чтобы тот дурью не маялся от безделья, ибо весной в нашем агентстве всегда было затишье.
Вел бы я дело о мошенниках – можно было бы предположить (и то с огромной натяжкой!), что организатор банды заказал меня киллеру. Но я даже не раскрывал папку с заявлениями…
Я встал у стеллажа, набитого скоросшивателями с делами, которые мы благополучно завершили и передали в следственный отдел. Может быть, кто-то из разоблаченных преступников захотел отмстить мне? Нет, малоубедительно. Какой смысл в этой мести, если я не знаю, кто и за что мне мстит. Как минимум расправе должны были предшествовать угрозы, шантаж, анонимные звонки с требованиями…
Никулин громко рассмеялся от прочитанного, хлопнул себя по лысине.
– Зачитываю цитату из заявления! – сказал он. – «После того, как я купила у него все лотереи, и все они оказались с выигрышем, я спросила, где могу получить свои деньги, на что молодой человек ответил, что мои деньги лежат в центральном швейцарском банке. Тогда я сказала, что у меня нет загранпаспорта, на что молодой человек ответил, что если имеется выигрышная лотерея, то ни виза, ни заграничный паспорт, ни даже билет на самолет не нужны. Тогда я поехала в аэропорт и спросила в кассе, как мне сесть в самолет, который отправляется в Швейцарию, на что кассирша ответила, что мне лучше отправиться в дурдом…»
Я взял со стола ключи от сейфа и открыл его, хотя прекрасно знал, что в нем нет ни одного дела.
– У меня создается впечатление, – произнес Никулин, не отрываясь от чтения, – что ты ищешь бутылку. Могу предложить стаканчик «Настойки рябиновой на коньяке».
Так же, не поднимая головы, он протянул руку к подоконнику, взял бутылку с этикеткой, на которой почему-то был нарисован то ли металлопрокатный завод, то ли ТЭЦ, и водрузил ее на стол передо мной. Я выдернул пробку зубами и наполнил чашки, на дне которых остались засохшие черные кружочки от кофе.
– Как ты думаешь, Иоанн, – спросил я, снова возвращаясь в кресло и занюхивая рябиновую настойку яблочной долькой. – Кто и за что мог бы меня убить?
– Мы могли бы убить, твои сотрудники, – тотчас ответил Никулин. – За то, что мало платишь.
Я остался удовлетворен этим ответом. Манеру разговора Никулина я познал давно, привык к ней и научился без труда ориентироваться в том словесном хаосе, который он возводил всякий раз во время нашего общения. Никулин прекрасно понял, что именно я хотел узнать, но коль не смог ответить по существу, то ответил шуткой.