Дышев Сергей. Гасильщик

Сергей Дышев
Гасильщик

* * *

   И я влип. Сколько раз говорил себе, что благие дела добром не кончаются, расплата неминуема, как звон в ушах после крепкой оплеухи. Била меня жизнь, но мало. Надо еще, да так, чтоб навсегда отшибло охоту сломя голову нестись демонстрировать свои добродетели. Еще Фома Аквинский на этот счет намекал. Дословно не помню. Когда убегаешь, не чувствуя ног, из памяти выветривается.
   Смывался я по всем правилам разведчика-нелегала, то есть по принципу зайца: два подскока прямо, один направо, а потом наоборот. В меня, конечно, стреляли, распугав не только окрестных старушек-торговок, но и отупевшую от созерцания стаю грязных станционных ворон. Разумеется, младший милицейский состав палил честно и добросовестно из всех стволов. Почаще надо заниматься огневой подготовкой. Я уплыл, как жидкая амеба в микроскопном окуляре нетрезвого юнната. То есть вроде меня и не было.
   Но – за мной остался труп. И даже если я оторву и слопаю свои уши, грузный лысоватый человек в кожанке, из-под которой ненавязчиво вдруг закапало вишневым сиропом с приторным запахом крови, все равно будет висеть на мне, пусть даже я проделаю тысячу километров в сторону без сна и на одном дыхании.
   По приказу Родины я убивал в Афганистане. Сначала это мне не нравилось. Против местных бабаев я ничего не имел. Они казались мне забавными аладдинами, бродят босиком, на голове – стометровое полотенце, как начнут разматывать, полжизни пройдет. В общем, классные ребята. А как по горам шастали! Ни один винторогий баран не сравнится!
   Потом кто-то невзначай выстрелил первым. И вот, дружественный еще со времен дедушки Ленина народ превратился во враждебное окружение. Нас стали убивать. И мы тоже обозлились. Природой этой злости была месть.
   Но я отвлекся в самый драматический момент. Девятимиллиметровые свинчатки жужжали над моей незащищенной головой, я перескакивал через рельсы, ощущая их в темноте интуитивно, одно нечаянное падение стоило бы жизни. Меня бы скорее всего убили, а может, ранили.
   Мертвец в кожанке отдыхал на ребрах скамейки. Он застыл в позе человека, утомившегося ожиданием электрички. Эдак закинул голову назад, мрачнее тучи, машину не подали… За пижонство, видно, поплатился. Вот только я тут ни при чем.
   Временно я почувствовал себя счастливчиком. Но только на мгновение. Ощутимо сжималось кольцо, трещали, шипели огромным клубком змей микроладошковые радиостанции, булькали в эфире радостные позывные. Весь этот шквал, на всех полутора десятках частот, я втянул в свою душу, услышав разом все слова и ответы… Одновременно столько цифр и жестких междометий никогда не доводилось слышать.
   Я был загнанным зверем, ничто не могло спасти меня, кроме отлично тренированных ног. Я уходил, не оставляя отпечатков в серых лужах.
   Хорошо, что вовремя успел избавиться от ножа. Жаль только, что руки вымазал в крови.
   И еще жаль себя – пропаду ни за что…
   Я выгадал секунду, чтобы склониться над серостью лужи и отмыть руки от чужой венозной крови, после чего припустил, выкладывая последние силы. Получить ни за что ни про что лет 25 тюрьмы не входило в мои планы.
   …А началось банально. Ко мне подошли двое – худой чернявчик, весь в щетине, даже на лбу, и другой – приплюснутый, еще более щетинистый, но его не разглядел. Они просто сказали: «Эй, парень, нашему приятелю стало плохо, он немножко потерял сознание, сердечник, такие дела… Придержи его, а мы сейчас „Скорую“ вызовем!» И я, незамысловатый товарищ, согласился. Видно, у меня физиономия такая: никому отказать не могу. Прислонили они ко мне своего друга с закрытыми глазами, дотащил я его до скамейки, усадил, если так можно выразиться в отношении бесчувственного тела. Двое ушли, бросив на ходу, что через минуту вернутся. Я запоздало крикнул: «Кто-нибудь один останьтесь!» Но незнакомцы не отреагировали. Тут я стал понемногу соображать, туговато, правда. А что, если эти кореша просто сплавили на меня своего сердечника? Подозрения мои усилились, когда я обнаружил в кармане своего пальто окровавленный нож. Да, уважаемые господа, полез за сигаретами и наткнулся на посторонний предмет. Чуть руку не располосовал. Пока я разглядывал орудие, сердечник пустил из-под куртки струйку. И вот тут-то я окончательно догадался, что парня прирезали. Вместе с этой догадкой раздался крик: «Человека убили!» Да, именно в это мгновение я понял, что влип. Навстречу бежали милиционеры. На ходу они деловито доставали свои пистолеты. «Сматывайся!» – будто кто-то посторонний отдал мне приказ. Я швырнул в сторону нож и рванул со всех ног. Мне, конечно, кричали в спину «Стой!», стреляли, и это придавало мне уверенности в избранных действиях.
   Очухался я на пыльном чердаке. Не знаю, почему провидение вынесло меня именно в это голубиное место, но именно оно спасло меня. Из круглого оконца я отследил траекторию удаляющихся стражей порядка, их государственные ботинки гулко отбарабанили по мостовой – и более своих преследователей я не видел. Это принесло мне временное успокоение, поверьте, я был даже счастлив. Потому как в противном случае сидел бы в наручниках, с вывернутыми назад кистями, с малость набитой рожей и перспективой на долгую отсидку.
   Ах, какой же я дурак! Никогда больше не буду помогать людям! Я, честнейший человек, не обидевший и мухи, стал кровавым преступником, разумеется, в глазах этих милиционеров. Возможно, они хорошие ребята, даже скорее всего хорошие, наверное, им уже попало за то, что они не поймали меня. Но они же не виноваты, они не знали, что я очень крутой профессионал, а на бегу я им просто не успел об этом сообщить.
   Соблюдая меры предосторожности, я спустился по сырой лестнице, вышел на улицу. Навстречу мне блеснула фарами машина. У меня все оборвалось внутри: милиция! Каскад огней на крыше: пиликанье и вой сирены. Как угорелая она промчалась мимо. И слава богу.
   Дворами я дошел до «Полежаевской», нырнул в устье метрополитена. В конце концов, до того как составят мой фоторобот, пройдет определенное время, и я могу чувствовать себя в относительной безопасности.
   В памяти всплыло никчемное имя Аслахан. Так приплюснутый называл своего долговязого товарища.
   Я вышел на «Проспекте Мира», суетливые москвичи уступали мне дорогу – я ведь тот еще амбал. Мастер спорта по многим восточным единоборствам. Спецназ погранвойск – это вам не хухры-мухры. А вообще-то я мирный человек. Люблю «оказывать помощь». И вот сейчас я пересек проспект Мира, глянув на церквушку, мысленно поблагодарил бога, обошел полукружье спорткомплекса, по трамвайным путям почапал вниз. Путь мой, друзья, лежал к зданию тюремного типа, гостинице ЦДРА – временному моему пристанищу. Приехал я в столицу с западных рубежей украинского государства всего лишь с одним чемоданом и сумкой. Все остальное пришлось бросить или раздарить своим бывшим (теперь уже бывшим) сослуживцам – Петренко, Савчуку, Гринюку, Лабуненко и другим. Они остались, я получил документы о разводе и еще кучу каких-то маловразумительных справочек, документиков, проштампованных записочек. После чего мне, как политически неблагонадежному, дали под зад с пожеланием поскорей вытуриваться из Незалежной Республики Украина. Невзирая на мое этнически приемлемое ФИО: Раевский Владимир Иванович. Это я. Без выходного пособия. Без определенного места жительства. Образование – высшее. Без вредных привычек. Без гроша в кармане. Приехал я, как понимаете, устраиваться на работу в российские погранвойска. Теперь эту мысль я могу выбросить подальше.
   Показав гостиничную карточку, я взбежал на третий этаж, швырнул в сумку зубную щетку и мыльницу, туда же сунул военный бушлат, надел джинсы, свитер и черную кожаную куртку. Теперь я ничем не отличался от среднестатистического москвича. Потом я разыскал дежурную, сказал, что уезжаю. Она дотошно проверила, не спер ли я простыни, полотенце, остатки туалетной бумаги, и поинтересовалась, почему я выезжаю до срока. Я не ответил. Меня всегда шокирует, когда демонстративно дают понять, что считают тебя нечистым на руку.
   Не оглянувшись, я вышел, толкнув монолит огромной двери. Холодная бронзовая ручка остудила мою ладонь, сырой ветер ударил в лицо. Шел мокрый мартовский снег. Со стен домов взирали юный президент России Медведев и Владимир Владимирович, с мудрой отеческой улыбкой на устах…
   И только тут я осознал, что мне некуда идти. Домой, во Владик, ехать опасно. Вычислят. Да и денег нет. На вокзале ночевать опасно. Остается только чердак или подвал. Так и сделал. Потянуло меня на окраину. Название станции метро «Красногвардейская» показалось мне достаточно благозвучным, я спустился по эскалатору и через сорок минут был на улице Мусы Джалиля. Вообще-то цель я имел конкретную: дом, где жили академики. Только не те, которые двигают науку, а которые ее вкушают – слушатели военных академий. Однажды я был в этом доме: пригласил старый товарищ по Афгану. Мы выпили водки, помянули погибших друзей. Сейчас Сашка где-то в Таджикистане, на афганской границе. Он бы, конечно, меня спрятал. Даже если бы я и в самом деле пришил того «сердечника». Кровное афганское братство дружбу ставит выше нравственных запретов. Хотя законы дружбы сами по себе – высшая нравственность.
   Подъезд был все таким же грязным и заплеванным, с обязательным ругательством из трех букв на стене. Чердак в доме никогда не закрывался, как бы приглашая бедствующих и одиноких. Чтобы не светиться, я поднялся по темной лестнице на шестнадцатый этаж, ступени шли еще выше, затем – стальная стремянка на крышу. Дальше я не полез, остановился в маленьком закутке. Именно здесь я решил провести ночь в компании с сумкой и чемоданом.
   Неожиданно мой обострившийся за последние часы слух уловил что-то среднее между сопением и посвистыванием. Потом послышалась возня, я мгновенно выудил зажигалку, щелкнул. Неверный ее свет высветил длинноволосое, бородатое существо. Глаза незнакомца смотрели хитро и выжидающе.
   – Не промахнулись ли этажом, любезный?
   – Нет, – буркнул я. – Ты кто такой?
   – Карл Маркс!
   – Очень приятно, тогда я – Энгельс. Фридрих.
   – Зря насмехаетесь, сударь. Не позднее чем завтра утром вы сможете убедиться, что я не погрешил против истины. Меня действительно зовут Карлом Марксом.
   – Похож, – вынужден был сознаться я.
   – Да, мне все об этом говорят, – вздохнул мой неожиданный собеседник.
   – И как вы к этому относитесь? – решил я осторожно прощупать его.
   – Вполне спокойно… Сейчас меня уже давно не трогают, а раньше, – «Маркс» понизил голос, – несколько раз на Лубянку вызывали. Сбрей, говорят, бороду. А то посадим… А я не сбривал. И они отступились. Кагэбэшный генерал даже сказал мне откровенно: «Уважаю мужественных людей. А то эти диссидентствующие хлюпики – чуть прижмешь их, сразу начинают стучать друг на друга…»
   На меня обрушилась информация, которой, увы, я не знал, как распорядиться.
   – Да вы присаживайтесь. Угостить, правда, нечем, но места всем хватит.
   Я не стал кочевряжиться, сел на чемодан и с тоской приготовился к долгим разглагольствованиям своего соседа.
   Однако он молчал. И тогда я решил поинтересоваться:
   – И давно вы здесь живете?
   – Вы имеете в виду в частности или в общем?
   – В частности, – ответил я, чувствуя, что Карл Маркс заманивает меня в ловушку.
   – Это один из моих апартаментов. Зимой я также ночую в подвале. В нем тепло, уютно, правда, иногда крысы беспокоят. Но я приучился не обращать на них внимания. С тех пор, как меня похоронила жена, я стал абсолютным оптимистом. Человек, не имеющий своего дома, подобен кораблю без якоря. Он счастлив, свободен и романтичен.
   – Вы считаете себя умершим? – спросил я романтика.
   – Отнюдь. Это моя бывшая супруга несколько поторопилась. Но я не в обиде. Ее карма практически не подпитывается из Вселенной. Я вовсе не хочу ей зла. Любая агрессия, молодой человек, имеет свойство бумеранга, она возвращается в совершенно неожиданный момент, в совершенно причудливой форме. И лишь обращение к богу способно очистить все уровни вашей души… Но это долгая тема, – прервал себя мой собеседник.
   – Ваша жена хотела вам зла? – спросил я.
   – В принципе, нет. Она совершила убийство по неосторожности, сбила человека. А я не мог допустить и мысли, что моя нежная и хрупкая попадет на тюремные нары. Я взял ее вину на себя. Меня осудили на шесть лет. После этого я ее ни разу не видел.
   – Она даже не просила свидания с вами? – удивился я.
   – Значит, не было такой необходимости. Нельзя принуждать душу к обману. Мы не можем быть полновластными хозяевами своей судьбы, но можем распоряжаться своими поступками. Когда я сел в тюрьму, я почувствовал такое умиротворение, какого никогда не испытывал в жизни. Я понял, что прошел очищение… Моя бывшая супруга продала квартиру и уехала с сыном в Соединенные Штаты. У нее там друг. Обо всем этом узнал мой адвокат, человек, который прямо светится порядочностью. Он стал бороться за меня, как за истину. Благодаря ему через полгода меня выпустили. Но я потерял дом, место в университете, где читал экономику, оно оказалось занятым лучшим другом, и мне предложили прийти позже, но не указав при этом дату… Вот так, любезный мой сосед, я и стал самым свободным человеком. Свободней может быть только покойник. Как сказал мой тезка, правда, не в отношении мертвецов, каждый шаг вперед по пути культуры – это шаг к свободе. А у вас, ради бога, простите за назойливость, проблемы с Уголовным кодексом РФ?
   – Да нет, – уклончиво ответил я. – Поругался с женой, ушел из дому.
   Я уже освоился в темноте и заметил, что сосед иронично усмехнулся.
   – Чтобы вы знали, молодой человек, все мужья идут ночевать в подобных случаях на вокзал. По крайней мере, так было раньше. А вы явно от кого-то скрываетесь, почему и выбрали долгий путь по лестнице.
   «Черт бы побрал этого проницательного бомжа!» – подумал я.
   – Зря вы всуе чертей упоминаете! – вдруг сказал Карл Маркс.
   У меня поползли по спине мурашки: он прочитал мои мысли.
   – А вы не боитесь меня в таком случае? – спросил я холодно.
   – Нет, у вас чистая карма, и вообще, вы мне нравитесь. А в ситуацию, в которой вы оказались, попали чисто случайно и, как я вижу, виновным себя не считаете.
   – Еще бы, – сказал я и поинтересовался: – Вы ясновидец?
   – Ясновидцев как таковых нет. Есть люди, которые способны вторгаться в информационные поля предметов, людей, сущностей… Но это особая и деликатная тема.
   «Послал бог собеседника», – подумал я аккуратно, не зная, радоваться мне или огорчаться.
   Я вытащил из сумки камуфлированный бушлат, постелил на пол, улегся и неожиданно признался:
   – Три часа назад за мной гнались милиционеры. Слава богу, они плохо стреляли. Я бы с такого расстояния замочил наверняка. – И в подробностях рассказал свою нелепую историю, заключив глуповатой фразой: – Хотите верьте, хотите нет.
   – Я верю, – задумчиво отозвался сосед. – Я понимаю, почему вы решили скрыться.
   – Мне ничего не оставалось делать.
   – Если бы вы не бросили нож, а сумели его надежно спрятать, им труднее пришлось бы доказывать вашу вину. А теперь ваши отпечатки пальцев – главная против вас улика.
   – Спасибо, знаю… И поймите, это первая реакция человека, который вытащил из своего кармана окровавленный нож.
   – Безусловно…
   – Безусловно… – передразнил я его. – Интеллигентствующие бомжи, карлы марксы, за какие грехи свалилось все это?
   – Отвечу вам, но не обижайтесь, – очень мудрым голосом изрек мой знакомец.
   Наверное, он сумасшедший.
   Я тоже чокнусь. Мои нервы не железные. В Афгане я по пять суток не спал. После горных рейдов я приходил живой мумией. На мне демонстрировали «расположение мышц на теле мужчины». После того как я отсыпался, отъедался, мой напарник по единоборствам уходил в рейды, а я проводил очередные занятия по рукопашке. Потом возвращался мумиеобразный мой товарищ, и все происходило с точностью до наоборот. То есть я уходил в засады, а друг мой, отоспавшийся, продолжал курс занятий.
   И это была жизнь. Я знал свою цель.
   Кремлевские дедули неторопливо решали проблемы с окончанием афганской эпопеи. Мы тоже хотели ее конца. И знали, что от нас это не зависит, даже если половина моджахедов срочно запросит мира. Другая половина воевала бы с двукратным ожесточением.
   А сейчас судьба предлагает мне стать вольным ветром помоек. Можно даже поменять свою фамилию: например, Никтошенко, Нафигпофиков, Шлямбрус-Подзаборный…
   Бедный мой прапра-Раевский. Блестящий дворянин, герой всех войн эпохи, кумир пиитов, женщин и солдат… А кто я? Капитан с неясным прошлым позорной войны. Человек, которого ищет милиция! А еще мне фигурально дали под зад из самой Незалежной Республики Украина.
   Мне приснился сон. Я, разумеется, в гусарском доломане, у меня закрученные к потолку (а там сияние хрусталя) усищи, я только что высосал полфлакона шампанского, не считая пузыря отборнейшей водчонки (икрой не закусывая), на меня таращатся княгини и княжны, графини и графушечки Волконские, Татищевы, Долгорукие, Толстые (весьма худые), Румянцевы, Оболенские, а также премиленькие чернявки-багратионочки. И я точно помню, что с их папой мы хорошо пропахали не один французский редут. И вот без тени сомнения я выхожу на круг, взор мой пылает, я чувствую, никто не устоит, всех бы красавиц уволок, но, блин, французский этикет не дозволяет, и терплю, сжимая зубы, вывожу на менуэт красавицу Победоносцеву… Я шепчу ей на ухо жаркие непристойности, она жгуче краснеет, но не отталкивает меня. Потому что – этикет… Я все же договариваюсь о рандеву, она еле заметно кивает, и я, блин, просыпаюсь.
   А напротив меня – Карл Маркс собственной персоной. Он говорит-шепчет о тонкостях своего нынешнего бытия, я плохо улавливаю слова… «Все мы отвечаем за грехи в прошлой жизни… Иногда милиция тревожит… забирают… отпускают… палатка… загрузишь… выгрузишь… хлеб насущный…»
   И вновь на меня обрушиваются блеск и шум бала, сверкание бриллиантов на чудных вырезах дамских окружностей… И вновь я герой счастливой войны, и жемчужная щечка жаждет щекотки моих курчавых бакенбард…
   Утро настало – скучное и нелепое. Нас, забывшихся на цементе, разбудило создание с правильными чертами лица. В одной руке она держала ведро, во второй – помело. Она была красива, как только может быть красива дворничиха-женщина.
   – Карл Маркс, – сказала она, – ты меня вынуждаешь!
   – Лидусик! – вдруг запел мой визави. – Ты хорошо выглядишь. Твои добрые глазки соперничают со взором Сикстинской мадонны!..
   – Не надо ля-ля! – оборвала она, видно, уже не новые для нее любвеобильные постулаты. – Сейчас вызову милицию, и будешь им рассказывать свои байки.
   Но видно было: девушке приятны слова нечесаного бомжа. Наверное, в грустной ее жизни редко доводилось слушать добрые слова, тем более – такие сочные восхищения.
   – Ладно! – вскричал мой новый товарищ. – На корабле нашей жизни – подъем!
   Я нехотя встал, меня, конечно, покоробило слово «милиция», я вовсе не разделял игривости Карла Маркса.
   Кстати, я уже и в мыслях стал так называть его. Приклеилось.
   – Пошли на работу! – сказал он и предложил помочь нести сумку.
   Я удивился: тоже мне, свободный люмпен с утра на «пахоту», как завзятый чиновник… Но ничего не сказал. Решил понаблюдать.
   Мы пришли к типовому московскому универсаму, КМ обогнул его стороной, вошли в грязный, захламленный двор.
   – Расплачиваются здесь водкой и колбасой, – пояснил он. – Иногда и пить не хочется, а суют, никуда не денешься. Сейчас Дарья выйдет…
   Он не договорил, потому что вышла крупная женщина, прищурилась, усмехнулась:
   – Ну что, Карлик-Марлик, дружка на подмогу привел? Крепкий, таким полставки платить надо: пальцем шевельнет – и все готово…
   Видно, на моем лице отразилось непонимание, и Дарья тут же успокоила:
   – Клиент не понимает шуток… Не переживайте, мальчики, все будет… Машины приедут через полчаса.
   Она ушла, я сел на чемодан и призадумался.
   – Не горюй! – успокоил меня КМ. – Никто тебя не тронет. Забомжуем, никаких проблем… Ты, кстати, женат?
   – Разведен, – буркнул я.
   – Без комментариев! – резюмировал мой новый знакомый.
   Дневной свет преобразил его. Огромная нечесаная грива, рыжеватая борода, огненный взор – сходство было потрясающее, как будто он только что вышел из трехглавого портрета классиков вечно живого учения.
   – Всю свою сознательную жизнь я занимался экономикой, учил студентов, стал доктором наук, профессором. Я прочитал все книги по экономике и в один прекрасный день понял, что дело моей жизни – химера, что не может быть экономики социализма или капитализма. Экономика есть или ее нет. «По потребностям, по способностям» – все это глупая фантастика. Рынок – вот глобальный закон жизни. Однажды эти крамольные мысли об экономике развитого социализма я, будучи выпивши, высказал коллеге. Он тоже был крепко нетрезв и со слезами и объятиями поддержал меня. Потом мы целый месяц избегали друг друга. Было боязно и тошно. Позже его пригласили читать лекции в Гарвард. Подозреваю, для хохмы…
   Наконец приехал «КамАЗ» с контейнером. Тут же появилась Дарья-хлопотунья, сунула нам по паре рукавиц и отправила на разгрузку. Я не подозревал, что мороженые свиные туши могут быть такими тяжелыми. Мы таскали их целый час, а потом Дарья, задорно сверкая глазами, вынесла две буханки хлеба, круг колбасы, кусок сыра и бутылку водки.
   – Сейчас распечатаем или на вечер? – вежливо спросил Карл Маркс.
   – Не надо оставлять на вечер то, что можно выпить утром, – сказал я, хотя никогда не употреблял раньше двенадцати.
   Просто мне хотелось забыться. Вчерашнему блестящему офицеру-пограничнику, орденоносцу – и одним махом оказаться в бомжах. Никакая психика не вынесет. Вот профессор – это натура. Мужчина! Надо спросить, встречал ли он своих бывших студентов…
   Мы позвали Дарью. Она, оглянувшись, пропустила полстаканчика, отщипнула кусочек хлеба, проглотила торопливо и сказала:
   – Не уходите пока, ребятки. Еще машина придет – с сахаром-песком.
   Она потрепала меня по волосам, вздохнула, видно, хотела меня пожалеть, да побоялась обидеть.
   Дарья предложила взять мой чемодан и закрыть на складе. Я тут же согласился. Один только его неприкаянный вид разрывал душу в лохмотья, напоминал о моем паскудном положении.
   К обеду мы разгрузили вторую машину. Дарья принесла нам по пачке кефира, кусок датского сыра, две банки тушенки, две бутылки пива, которые мы тут же и выпили. Потом мы разгружали фургон с картофелем в сетках. Мы так наловчились, что справились за полчаса, побросав его на конвейер.
   – Ну что вам – деньгами или натурой? – спросила Дарья.
   – Натурой! – сказали мы в один голос, понимая, что продуктами будет выгодней.
   Тем более профессор уже все давно просчитал. Рынок – закон жизни. Ты – мне, я – тебе. Неси дальше – получай больше.
   Мы получили две свои бутылки, килограмм одесской колбасы, пару банок каких-то консервов и двухлитровую бутыль с минералкой на запивку.
   – Что ж ты, непутевый такой, без дому? – спросила она меня на прощание. – Взяла бы к себе, да слишком уж ты молодой.
   – Профессора возьми, – посоветовал я.
   – А ну его! Шибко грамотный. Мне такие не нужны.
   – А я и сам не пойду. Я человек вольный… – гордо ответил он.
   Две ночи подряд на одном месте КМ никогда не ночевал. Это был один из его принципов. Поэтому мы направились в подвал.
   – Очень уютное местечко, – предупредил меня КМ.
   И действительно, подвальчик был что надо: теплый и сырой, как болото для крокодилов. Вдоль стен тянулись кабели, в трубах журчала вода, и у меня появилось ощущение, будто я нахожусь в чреве гигантского организма. Мы присели на корточки, расстелили на газете снедь, профессор достал из своей котомки перочинный ножик, аккуратно разрезал колбасу. Я разлил водку в пластмассовые стаканчики, мы беззвучно чокнулись и выпили. Ни у кого и в мыслях не было произносить тосты. Бомжам не нужны надежды. Они умеют радоваться одному дню и умирают в один день без подготовки.
   – Вот ты профессор, доктор наук, – начал я. – Неужели всю жизнь будешь маяться возле универсама?
   – Буду! – прожевав колбасу, убежденно ответил КМ. – Дело моей жизни потерпело фиаско. Я преподавал мертвую науку. А теперь на своей шкуре постигаю законы рынка. Вместо университета – универсам! Поработал – получил. Товар – деньги – товар. В нашем случае еще проще. Работа – товар – работа… Я искупляю грех.
   – Но ведь ты можешь читать экономику Америки или Швейцарии… – предложил я профессору.
   – Сказал же: искупляю грех!
   Я заметил, что нет в жизни счастья, и снова налил. В этот момент меня потянуло на откровения, я стал рассказывать о своих похождениях в Афганистане, не сильно ударяясь в детали. Поверьте, они были настолько фантастичны, что я не рискнул приводить их профессору. Вам, безмолвный мой читатель, я расскажу о них как-нибудь позже – уж вы-то, искушенный, не посмеете усомниться в моей честности.
   КМ кивал головой и все волновался, что я плохо закусываю одесской колбасой. Право, эта беспризорная мужская чуткость растрогала меня почти до слез. Какое-то время я жевал, а профессор рассказывал о своей поездке за океан, в страну милитаризма и агрессии США. Он тоже старался не приукрашать, видно, для того, чтобы не поранить мой шаткий патриотизм. Но я сказал:
   – Профессор, какие дела! Американцы – мои давние враги по Афгану, можете ругать их смело! Тем более они сейчас наступили на те же грабли…