Дышев Сергей. Закон оружия

   Пропагандистские штампы выключают или сознание, или выдержку.
   – При чем тут вы? – скривился Шамиль.
   – Сейчас ты мне будешь рассказывать историю кавказских войн и несправедливостей, а я в ответ – о грабежах поездов, банков, фальшивых авизо, о детях-заложниках, о том, как все бандиты спокойно укрывались на вашей территории...
   – Это долгий и бесполезный разговор, – нехотя согласился Шамиль. – Извините, но мне надо отдать распоряжения командирам.
   Я кивнул. Растут мои подчиненные! Сам воспитывал, учил науке воевать. Чтоб мои мозги отсохли за такую учебу...
   – Мне надо куда-то выйти?
   – Не надо. От вас у меня секретов нет. Ведь вы учили меня «ратному мастерству»...
   Деликатные речи в идиотской ситуации.
   Вошли обросшие бородами, как хиппи, командиры. В отличие от «детей цветов» смыслом жизни их была не любовь, а месть и ненависть. Каждый из них скользнул по мне зазубренным взглядом. Они не знали смысла нашего разговора и с одинаковым равнодушием могли по приказу Шамиля отпустить меня или расстрелять. Так, по крайней мере, мне показалось.
   Я сидел по-восточному – скрестив ноги.
   Шамиль глухо сказал по-русски:
   – Владимир Иванович Раевский – мой командир по Афгану. Это смелый и честный человек. На той войне он никогда не делал подлостей, хотя сама война была подлая. Пусть простят меня мои друзья, афганские моджахеддины, которые сейчас вместе с нами. Наше дело, слава Аллаху, теперь единое. Если мой командир не изменил себе и останется честным и в этой непростой ситуации, мы, с общего согласия, можем оставить его среди нас. Если собравшиеся не против.
   Бородачи молча согласились.
   – Владимир Иванович, – продолжил Раззаев, – мы хотим, чтобы вы постарались понять, что мы не убийцы и террористы, не бандиты, а люди, которых послал наш народ, чтобы защитить и остановить его истребление. Если вы поклянетесь, что не напишете и не произнесете ни слова неправды, можете остаться среди нас, сколько пожелаете. Если нет – то лучше уходите, и пусть бог будет вам судья.
   – Ты опять нехорошо сказал, Шамиль, и теперь перед своими друзьями. Значит, ты посчитал, что твой былой командир может врать. Тогда мне лучше сразу уйти. Конечно, если ты не оставишь меня в заложниках после моих слов.
   Шамиль вспыхнул, командиры молча наблюдали эту сцену.
   – Вот мой телефон спутниковой связи, – он кивнул на столик, на котором стоял раскрытый чемодан с клавиатурой. – Можете звонить своему редактору.
   И как журналист, я не преминул использовать такую возможность.
   Шамиль, как и следовало ожидать, перешел на родной язык.
   Я набрал код Москвы, писк, гудки, голос шефа, рядом, будто из соседнего дома.
   – Володька, родной, как там, не мерзнешь? Ты уж прости меня, что так получилось... Где ты, откуда звонишь?
   – Я у Шамиля... – Я глянул вопросительно на Раззаева, прикрыл рукой трубку: – Говорить, что ты мой бывший подчиненный?
   Он кивнул.
   – Ты в заложниках? – спросил тревожно Сидоренко. Я представил его, грузноватого, как он оперся рукой о стол, подался вперед.
   – Нет, – ответил я. – Шамиля я знаю. Это мой лучший сержант по Афгану, когда я был там командиром взвода.
   – Да что ты говоришь?!
   Дальше я стал рассказывать, как перешел линию фронта, о заложниках, которые, по словам Шамиля, живы и здоровы.
   – Вот сейчас он говорит, что мы вместе пойдем, и я все сам увижу.
   – Можешь что-то сказать о наших войсках? – спросил Сидоренко и осекся. Я почувствовал, как на другом конце провода он прикусил язык.
   И у бывалых журналистов, случается, вопросы летят дальше здравого смысла.
   – Войска окружили село. В планы командования не посвящен.
   – Да-да, конечно, – поспешно ответил шеф. – Можешь дать трубку Шамилю?
   – Мой редактор хочет задать тебе несколько вопросов, – я повернулся к Шамилю.
   Он молча взял трубку, выслушал вопрос и запальчиво стал говорить уже известные мне вещи, требовать на переговоры премьера, угрожать новыми акциями мести.
   Закончив тираду, он попросил меня выйти. Минут двадцать я стоял в коридоре, размышляя о странностях восточного гостеприимства, потом дверь скрипнула, в ломаном луче возникла фигура. Она сказала:
   – Пошли со мной!
   Боевик повел меня по улице.
   – Мы идем к заложникам? – спросил я.
   Сопровождающий не ответил. Это навело меня на мысль, что дружеское расположение Шамиля закончилось. Восточные люди непредсказуемы. Когда Шамиль был моим подчиненным сержантом, он был вполне предсказуем. Потому что предсказателем являлся я. По крайней мере, его ближайшей судьбы. А сейчас Раззаев хочет обмануть весь белый свет. И пока это получается. Все готовились к варианту наподобие Буденновска. Он вырвался на оперативный простор и до сих пор не идет ни на какие уступки. Ему доставляет удовольствие держать в напряжении тысячи людей в этих глухих полях под замерзшим небом. А еще сотни миллионов пялятся на экраны в своих пропахших котлетами квартирах, ждут, что еще выкинет лихой Шамилек, вырвется ли, обманет в очередной раз русских...
   Из тени дома выплыл боевик, окликнул моего провожатого:
   – Салман!
   Тот что-то сказал ему, и мы пошли втроем.
   – Здесь будешь ночевать! – сказал провожатый. – Выходить из дома нельзя.
   Я мысленно поздравил себя: теперь у Шамиля на одного заложника больше. У дверей остался второй боевик, кажется, его назвали Джамалем. Я попытался заговорить с ним, но ничего не вышло. Он молчал, как истукан, как минарет, как глинобитный дувал. В конце концов я догадался, что он не то что не хочет говорить, а не может, так как ни фига не понимает по-русски. «Он, наверное, араб. Или сириец», – прозорливо догадался я. И оказался прав.
   Поднявшись по ступенькам крыльца, толкнул дверь, шагнул в темноту. Пахнуло человеческим жильем. Я чиркнул зажигалкой, пламя высветило переднюю комнату: в углу плита, кухонный шкаф, на полу – циновки. Меня потянуло снять ботинки, но воздержался: стоял собачий холод. Я небезосновательно решил, что во второй комнате должно быть теплее – и в некотором роде оказался прав. Потому что тепло очагу несет не огонь, а присутствие человека.
   – Вы кто? – спросила темнота настороженным женским голосом.
   До чего обожаю подобные ситуации! В доли секунды в моей голове промелькнули варианты ответа: «Конь в пальто!», «Мужчина вашей мечты», «Лицо кавказской национальности», «Член КПСС»...
   Но отозвался скромно и без выпендрежа:
   – Раевский, мадам! К вашим услугам.
   Что-то фыркнуло. Я снизу подсветил свое лицо, зная, что такое освещение всегда привносит особый шарм.
   – Небось, еще и граф? – спросили меня иронично.
   – Нет. Столбовой дворянин... Из-за своей фамилии я часто попадаю в натянутые ситуации. Мне не верят.
   Я шагнул к источнику звука, с опаской держа перед собой огонечек. Кто знает, какой крокодил вылезет из угла. Приятный голос – последний шанс уродины.
   В кресле сидело белокурое создание с короткой походной стрижкой. Такие носили наши бабушки в разгар классовой борьбы. Неизвестное существо лениво приняло из моих рук редакционное удостоверение, хмыкнуло:
   – Как вас угораздило попасть сюда, коллега? Я Ксения Черныш из «Дорожной газеты».
   Девушка протянула мне ледяные пальчики, я пожал их, пошутив:
   – Вы что – из могилы вылезли?
   – Юмор у вас, конечно. Вы – потомственный военный?
   – Да, я бывший офицер.
   – Сразу чувствуется... Вас поймали? – спросила она небрежным тоном, за которым уже проступало стремление выстроить барьерчик.
   – Сам пришел.
   – Я вот тоже. Еще в Кизиле предложила себя в качестве заложницы. Шамиль обещал, что ни один волосок не упадет с моей головы. Я у него три месяца назад брала интервью. Так что, – девушка сделала загадочную паузу, – если вы будете вести себя не по-джентльменски, я пожалуюсь, и вас расстреляют...
   – Вы идейная боевичка или вам отстегивают, когда вы пускаете в газете слюни о благородных бандитах?
   – А вы шуток не понимаете, – убежденно произнесла Ксения.
   – Странный юмор... Не знаю, на кой черт меня сюда привели. Наверное, тот болван ошибся домом.
   – Ошибаетесь вы. Шамиль сознательно свел нас вместе. Чтоб мы пообщались и пришли к согласию во взглядах. Консенсусу. А может, чтобы написали репортаж двумя перьями.
   – Не надейтесь.
   – Вы недооцениваете себя! – серьезно заметила Ксения.
   – Вы хотели сказать – переоцениваю?
   – Именно недооцениваете! Например, из вас мог бы получиться хороший сторож, милиционер. А вы прозябаете в журналистах...
   – У вас все такие снобы в вашей «Дорожке»?
   – Ради бога, на обижайтесь! – Она усмехнулась, тон ее потеплел. – У журналистов приняты взаимные подначки... Признайтесь, вы ведь не больше года на этой профессии?
   – Две недели, – честно ответил я.
   – И вас отправили в такую опасную командировку?
   – Девушка. – Я стал терять терпение от ее покровительственного тона. – Ксюша... Вы в школе учились, когда я уже воевал в Афгане...
   – Ах, простите, не хотела обидеть вашу старость.
   Я чиркнул зажигалкой, чтобы еще раз глянуть на ее лицо. Серые глаза щурились и смотрели с вызывающей иронией. Слава богу, я знал такой тип женщин. Они быстро остывали, когда к ним угасал интерес. Причем начинали чувствовать себя неуютно. И вот после этого с ними можно было делать что хочешь. В фигуральном, конечно, смысле. И никаких фривольных интимностей.
   Послышались шаги, стукнула дверь. Вошел Раззаев – узнал его по походке. Луч фонаря скользнул по нашим лицам. Он поставил его на попа, на потолке замер размазанный серый круг. Мы могли теперь различить лица друг друга.
   – Извините, но лучших условий создать не могу, – заговорил глухим голосом Шамиль. – Чертовы федералы отрубили электричество, думают, что мы тут одичаем. Ничего, завтра, если сунутся, дадим им крепкий бой.
   – А что – стало известно, что войска пойдут в наступление? – спросила Ксения. Голос ее слегка дрогнул.
   – Есть непроверенные сведения, – уклончиво ответил Раззаев. – Я тут вам принес покушать. Извините, что скромно, но больше ничего нет. Делимся поровну с заложниками. Впрочем, мы считаем, что они наши гости.
   – Гостей под дулами автоматов не водят... – заметил я. От такой демагогии просто тошнило.
   – Я говорю о принципе отношения к людям, которых мы вынуждены были временно захватить. Завтра будете говорить с ними, люди все расскажут, как мы относимся к ним, обижаем ли. Я приказал, если кто женщину пальцем тронет – расстреляю. У нас самих четыре женщины воюют... Мы за полную справедливость. За это можно потерпеть, жизнь не жалко... Вот, Ксения, человек сидит, которого я очень уважаю, он мой командир... Он не даст соврать.
   – Ваш командир? – удивилась девушка.
   – Да! Разве Владимир Иванович не сказал? Да, командир по Афганистану, по той войне.
   – Так вы специально встретились? – не унималась Черныш. Она завозилась, кажется, суетливо нащупывала диктофон.
   – Случайно, – кратко ответил я, дабы у коллеги не возникало никаких иных мыслей.
   – Какая удача! – восхищенно произнесла она. – Если вы, конечно, не разыгрываете меня.
   И Шамилю, и мне, стоящим на разных полюсах, страшно далеко друг от друга, только и нужно было сейчас разыгрывать эту вертихвостку.
   Я уже не считал, что мне повезло. Чертова журналистская молва еще и в боевики запишет. Расстреляют в общей куче, сделают обрезание – и закопают.
   – Как ты жил эти семь лет? – спросил я, стараясь не обращать внимания на журналистку. Она стала действовать мне на нервы. Начнет еще задавать идиотские вопросы: что вы пьете по утрам – кофе или чай, любите ли вы сладкое, да как вы относитесь к женщинам.
   Вместо ответа Шамиль достал из ножен на поясе огромный тесак, вытащил из пакета консервы, круговыми движениями быстро открыл их, поставил перед нами. Ксения встала, вышла в малую комнату, вернулась с тремя ложками. Раззаев есть отказался. А мы не заставили себя долго уговаривать. Тушенка всегда идет на пользу человеку.
   Шамиль стал неторопливо рассказывать, при этом он смотрел куда-то в потолок, словно в размытом круге света проступали картины его недавнего прошлого. Может быть, лучезарного?
   – После Афгана я поступил без помех в Грозненский университет, на философский факультет, окончил его... Потом началась война в Абхазии, и я поехал туда добровольцем, был командиром роты.
   – На чьей стороне? – быстро спросил я, хотя ответ был ясен.
   – Конечно, на стороне братьев по вере – абхазов.
   – И я воевал на стороне братьев, хоть и не по вере, и тоже командиром роты.
   – А где? – впервые оживился за все время Шамиль.
   – В Сухуми, Гудауте...
   – И я там был. Как мы не встретились? В моей роте было много русских.
   – А в моей были твои земляки.
   – Жаль, что мы сейчас не вместе, – вздохнул Шамиль.
   – Ты сожалеешь об этом?
   – Я не имел в виду Россию! – уже другим тоном произнес Раззаев и, чтобы сгладить резкость, продолжил свой рассказ: – Потом я организовал частную фирму. Мы перепродавали автомашины.
   – Ворованные? – уточнил я. Меня так и подмывало сказать сочную гадость любезному Шоме. И какого черта он не стал преподавателем философии?
   Если бы каждый делал свое дело, а не замахивался на совершенно далекое и чужеродное для него – мы бы не дошли до ручки. Хотя попробуй сейчас представь в диком обросшем бородаче с отрешенно-холодным взором доцента кафедры античной философии или, скажем, адепта марксизма-ленинизма.
   Поясок зеленого цвета на бровях, автомат у руки, как привычный зонтик в дождливый сезон, грязные ботинки, которых он, кажется, стеснялся...
   – Когда рухнула тюремная империя, развалился КГБ, плешивому Горби дали пинка, время истины вернулось к нашему народу. Наши старики, которые уцелели после сталинских казней, переселений, рассказали то, что остерегались даже вспоминать все эти годы. Раньше я думал, что все люди равны, так, возможно, было в Афгане. А потом я снова стал грязным чуркой, лицом кавказской национальности, вы, русские, считаете нас людьми второго сорта, черными. Двести с лишним лет вы хотите уничтожить нас, стереть с лица земли. Но это не удается. Наш маленький гордый народ вынужден бороться за то, чтобы уцелеть. Вы все время применяли к нам бесчестные средства и методы. Вы говорите, что мы нация преступников. Но вы сами нас сделали такими. Победителей не судят, не так ли? Вы все время были победителями, ваши законы были кабалой для нас, огромная машина империи пыталась раздавить нас.
   Теперь мы избрали те же меры. Малый народ имеет право на сильные средства против могущественного противника. Террор – это последний шанс, чтобы выжить. Родились бы вы, Владимир Иванович, в шкуре моей, вы бы все поняли... Но вы – это вы. А я – это я. И мы уже никогда не поймем друг друга, хотя я бы хотел, чтобы вы, как журналист, попытались понять нас и сказать всю правду.
   Я кивнул. На другой аргумент я был не способен. Но прежде чем Шамиль продолжил свою обвинительную речь, я сказал:
   – Кроме русских, у вас в заложниках и мусульмане. Зачем вы сделали это, пошли на такой шаг?
   – Мы перенесем войну на территорию всей России. Она покроется пеплом. Русские женщины будут оплакивать своих детей так же, как и наши женщины.
   – Они уже давно оплакивают. Принося горе, не принесешь справедливости. Вы все погибнете, может, станете великомучениками, а дядюшка Джо, когда проиграет окончательно, сбежит в другую страну, если его не убьют раньше.
   Мои слова не убеждали. Шамиль слушал меня из вежливости, он смертельно устал. Бремя невиданной славы обрушилось на него. О безвестном полевом командире узнал весь мир.
   Кого я пытался учить! Со времен пыльной романтики Афгана прошла эпоха. И мы не повзрослели – мы постарели душами, мы стали такими разными, непохожими, словно Всевышний специально разделил нас, чтобы посмотреть, что будет с нами. И случилось то, что должно было произойти: мы возненавидели друг друга.
   Только лица моих ребят остались перед глазами: Сикорский, Корытов, Гнедич, Соколов... Все в одной форме-песчанке. Взвод моей памяти...
   Раззаев ушел, оставив во мне чувство горькой досады. Ностальгия дорогого стоит.
   В окно я увидел, как скользнул по дороге призрачный луч фонаря. Темнота вновь окутала нас. Я никак не мог привыкнуть к запаху чужого жилья. Обитатели его, наверное, сидят в теплых домах своих родственников и со страхом ждут конца этой нелепой истории.
   – Надо затопить печь. Я видела кучу угля во дворе, – подала голос моя, как бы назвать, сожительница, что ли...
   Я не отреагировал. Возиться в темноте с углем – делать мне больше нечего. Надо ей, пусть сама и ковыряется.
   Ксения сидела на диване, поджав ноги. Вспыхивающий огонек моей сигареты позволял видеть блеклые очертания девушки. Пока она раздумывала над причиной моего упорного молчания, я занял широкую кровать. На ней лежало штук пять разнокалиберных подушек. Мелкие я сбросил на пол, снял ботинки, залез под пуховое одеяло. И хотя оно пахло чем-то кислым, я понял, что вполне терпимо проведу эту ночь.
   – Ну что ж, раз вы не можете или не желаете, я затоплю сама, – заявила девушка. Она еще что-то присовокупила про современных мужчин и направилась во двор. Послышались какие-то невнятные междометия, через пару минут Ксения вернулась, молча уселась на диван.
   – Уголь кончился? – спросил я.
   – Этот болван не пустил меня дальше порога! – гневно ответила она. – Мы что здесь – заложники?
   – А вы как думали? Вы, Ксюша, у бандитов, а не на пресс-конференции, – заметил я, ворочаясь, чтобы согреться.
   – Спасибо, уж как-то разобралась, что это не мои друзья-знакомые в отличие от некоторых! – ужалила она меня беспощадно.
   Я не удержался от смешка, представив ее сердитое личико.
   – Не будем ссориться. Лучше иди-ка сюда ко мне!
   – Вы что – охренели?
   – В некотором роде с рождения. Но я о другом. Вместе нам будет теплее.
   Она саркастически поблагодарила, но через полчаса молча улеглась рядом.
   – Надеюсь, вы будете вести себя как джентльмен? – холодно спросила Ксения.
   – Безусловно, – пообещал я, не зная, что она вообще-то имела в виду.
   – Чтоб вы знали, я специализируюсь на «горячих точках». Я была в Приднестровье, Северной Осетии, Абхазии, Таджикистане.
   – И мне приходилось. Но не в качестве журналиста. И жизнь, которую видел, существенно отличалась от той, какую изображали вы и ваши коллеги.
   – Я не спорю. Теперь у вас появится хорошая возможность соединить две правды в одну – самую правдивую, – обрисовала Ксюша мои перспективы. – Вы не обижайтесь, Володя, но из окопа порой видишь только бороду своего противника, а он – вашу перекошенную физиономию. Люди исступленно воюют, закапывают друг друга, а причины войны, ее веревочки, рычаги, маховички находятся за тысячу километров – в Москве. Неуловимый дядюшка Джо не потому неуловимый, что на фиг никому не нужен, а потому, что его поимка смертельно опасна для многих высших должностных лиц России... Я недавно видела документы, ты ахнешь, такие люди завязаны, честь и совесть государства, каждый день на телеэкране видим! А их подписи стоят на финансовых документах в пользу режима дяди Джо. Как они ругали и костерили его за репрессии, за сепаратизм, развал, хаос, сотворенный в республике! А сами втихую подписывали документы прямого финансирования из российского бюджета, отправляли десятки миллионов тонн нефти для его нефтеперерабатывающих заводов. Миллиарды долларов крутились в республике. Мой знакомый из ФСБ сказал, что лично у Джо не менее десяти миллиардов долларов. Можешь представить, что можно сделать с такими деньгами! Поэтому всякий раз, когда наши войска успешно продвигались, наши чиновники выдвигали новые мирные инициативы... Выползали плешивые миротворцы, начиналась видимая ерунда. На самом же деле они хорошо знали: смерть дяди Джо повлечет вскрытие таких документов, от которых у всей России волосы дыбом встанут.
   – Все это знают, – заметил я небрежно, стараясь не показывать виду, ведь Ксения действительно копала глубоко, – доказать трудно...
   – У меня есть доказательства. Но мой редактор пока не готов на такие серьезные разоблачения. Надо подготовить общественное мнение.
   – Ты имеешь в виду антивоенную кампанию? – спросил я.
   – Она уже давно ведется... Мы пока что запустили пробный шар: рассказали о финансовых инвестициях в республику и назвали лишь некоторые коррумпированные лица. Пока – тишина. Чем закончится, можно только предполагать.
   – Имея такие документы, зачем ехала сюда? – спросил я, поражаясь бесстрашному человечку, который грелся со мной под одним одеялом в чужом доме, где не грела печка... Ситуация была комичной. Хрупкая девочка с капризным голоском (правда, сейчас он звучал очень тоскливо) рассказывала мускулистому профану взрывоопасные сведения о коррупции высшего руководства, их покой охранял террорист из Сирии, может, и Саудовской Аравии. В абсолютной темноте даже голос ее казался нереальным, все остальное было наваждением, кокаиновым сном.
   – Ты еще не журналист... Такое событие пропустить?! – вынесла она приговор. – Мне надо уяснить, насколько священный газават сопрягается с оплатой. Сколько боевик получит за смертельный риск? Знают ли они, что их давно продали, что руководство республики подкупило московскую знать, что всем им вместе наплевать на разрушенные города, на тысячи убитых?.. Кстати, очень показательный факт. Как ты думаешь, что первым делом разбомбила авиация? Местный Центробанк! И только потом – комитет национальной безопасности и президентский дворец... Я хотела бы, чтобы ты помог мне задать эти вопросы своему бывшему подчиненному и его боевикам. Кажется, Раззаев до сих пор тебя уважает. Это большая редкость по отношению к русским.
   – Прошлое трудно вырвать, не оставив следов.
   – Поможешь? Из первых уст. Это очень важно...
   – Постараюсь. Хотя я сомневаюсь, что они ответят, сколько им положили на лапу. Об этом не распространяются... Могут и в морду дать за любопытство...
   Незаметно мы уснули, прижавшись во сне друг к другу. Не знаю, есть ли у нее парень, но она что-то ворковала, положила руку мне на грудь, время от времени всхлипывала и вздрагивала. В полудреме я жалел ее, несчастное существо, которое задумало воевать со всем злом в этом мире...
   Скрипнула дверь. Я мгновенно вскочил. Замки выломаны. Жизнь нараспашку. Вошел сириец Джамаль, глянул на меня выпуклыми глазами, ничего не сказал. После таких безмолвных визитов спать не хочется... За ночь мы все-таки продрогли. В окнах – серый свет. Что принесет новый день?
   Ксения тоже проснулась, я сказал ей «доброе утро». Выяснилось, что я провел ночь с очень симпатичной девочкой. Даже не подозревая этого. Вьющиеся светлые волосы, тонкий рисунок бровей и темные выразительные глаза. Она выскочила из-под одеяла, взвизгнула, съежившись.
   – Какая холодина! У меня нос в сосульку превратился! Зачем приходил этот сириец?
   – Не знаю. Наверное, хотел пожелать нам доброго утра, да забыл, как это по-русски.
   Неожиданно в тишине раздался протяжный крик. Высокий звенящий голос возвысился над селением, будто внезапно обрушился с небес: «Бисмиллахи ар-рахмани ар-рахим!»
   У меня мурашки поползли по коже. Где бы я ни слышал начало намаза, в Афгане ли, в нашей Средней Азии, крик муэдзина заставлял содрогнуться и благоговейно притихнуть.
   – Что это? – испуганно спросила Ксения.
   – Молитва.
   – Ах, да, конечно, я сразу не поняла. Так неожиданно и страшно... Они молятся перед боем, чтобы закалить свои сердца?
   Я посмотрел на часы: стрелки показывали ровно шесть.
   Через некоторое время снова появился сириец. Он знаками показал на выход.
   На центральной улице, куда мы вышли, у пустующего постамента стоял Раззаев в окружении пяти-шести боевиков. Подойдя, мы поздоровались, обойдясь без рукопожатий.
   – Как спали? – спросил Шамиль.
   – Я чуть в ледышку не превратилась! – начала профессионально кокетничать Черныш.
   – Надо было затопить печку, – усмехнулся он. – Мой заместитель Салман отведет вас к нашим гостям. Вы сможете поговорить и убедиться, что с ними все в порядке.
   – Мне бы хотелось поговорить и с вами, Шамиль! – сообщила Ксения. – Это очень важно для меня.
   – Хорошо. Но не сейчас.
   Салман, плечистый парень, которого портила сутулость, одарил нас пустым взглядом, мотнул головой:
   – Пошли!
   – Сколько у вас всего заложников? – не теряя времени, спросила Ксения.
   – Я не считал, – ответил наш провожатый таким тоном, после которого что-то еще спрашивать не хочется.
   Он открыл калитку ближайшего дома, мы вошли во двор, затем поднялись по ступеням. В комнате сидели мужчины разных возрастов. Самому старому было, наверное, не менее шестидесяти, а молодому лет шестнадцать. При нашем появлении они настороженно поднялись.
   Мы поздоровались и представились. Салман сел на освободившийся стул, достал сигареты. Я решил отдать инициативу моей новой спутнице. Впрочем, она этого даже не заметила. Московская школа.
   – Представьтесь, пожалуйста, – блеснув улыбкой, обратилась она к бородатому старику в черном овчинном полушубке.
   – Мамед Абдуразаков я, сторож автоколонны номер пятнадцать из Кизила.
   – Ну, как вам тут?
   – Ничего, ничего. К нам относятся хорошо, последним куском хлеба делятся. Мы не в обиде на этих людей.
   Его поддержал невысокий мужчина с седыми усами:
   – Шамиль сказал, если кто нас обидит, он того тут же расстреляет! Они хорошо поступили: женщин всех отпустили.
   – Мы боялись, что по автобусу начнут стрелять, – вступил в разговор еще один заложник. Из-под свалявшейся меховой шапки торчали только крючковатый нос и длинные черные усы, глаз словно и не было. А это все равно, что слушать в потемках.
   Но Ксюшу это не смутило.
   – Передайте, что мы все живы и здоровы и хотим, чтобы все быстрей договорились и нас выпустили, – снова заговорил сторож Абдуразаков. Его голос дребезжал, наверняка старик еле справлялся с чувствами. – Здесь со мной и племянник, Осман. – Он показал на самого молодого, который смущенно опустил глаза. – Нас не обижают, не издеваются. Мы хотим, чтобы все миром кончилось...
   – А где вас захватили? – спросил я.
   – На базаре, рано утром, – почему-то поспешно ответил старик и покосился на Салмана. Тот отрешенно курил.
   – А чем вас кормят? – решил уточнить я.
   – Иногда рис, чай, консервы, тушенка. Хлеба нет.
   – Продукты где берете? – спросил я Салмана.
   – В магазине. В домах что-то осталось... – лениво ответил тот и уже энергично сделал вывод: – Никто не голодает. Так и передайте всем, что заложники – это наши гости, мы относимся к ним с почетом и добром.
   Ксения переписала фамилии всех заложников, и мы вышли на улицу.
   – Теперь к заложникам-милиционерам! – распорядилась она.
   – Ты будешь здесь командовать, да? – вспылил Салман. – Сейчас на уши поставлю тебя, будешь бегать по кругу.
   – Если ты не хочешь нас провести, я попрошу, чтобы Шамиль дал нам другого провожатого, – вмешался я.
   Салман ничего не сказал, пошел вдоль улицы. Ксения недоуменно посмотрела на него, я мотнул головой: «Пошли!» Мы миновали мечеть со сверкающим куполом минарета, недалеко от него находилось здание. Но прежде чем войти, я оглянулся. На поле, которое расстилалось перед селом, стояло затишье. Можно было разглядеть колонну автобусов на дороге, замершую тушку БМП, отдельные фигурки в серых комбинезонах. У меня появилось ощущение, что я влез в шкуру боевика. Не хватало только зеленой повязки и автомата. Людей разделяют не только убеждения. Их беспощадно и бесповоротно разделяет линия фронта – полоска земли, межа, по обе стороны которой обильно проливается кровь.
   Милиционеры встретили нас враждебно. В клубе, где содержали их под охраной, повсюду стояли железные койки с матрасами. Кто лежал, свесив ноги в грязных ботинках, кто сидел, высасывая последний глоток дыма из крошечного бычка. Я решил не торопиться, вновь отдав приоритет более опытному коллеге. Она же сразу решила ухватить главное.
   – Расскажите обстоятельства вашего пленения, – обратилась она к толстяку майору.
   – Какие, к черту, обстоятельства! – выругался тот незамедлительно. – Спросите что-нибудь полегче.
   – Как к вам относятся? – Ксения переметнулась к усатому капитану.
   – Спасибо, пока живы.