Страница:
– И вовсе не из вежливости, я именно хотел, чтобы вы позавтракали со мной, за моим столиком. Я бы все равно попросил вас об этом, даже если бы вы не опрокинули вазу. Садитесь-ка за мой столик и можете не разговаривать со мной, пока не захотите.
Мы сели, и он, как ни в чем не бывало, продолжил прерванный завтрак, предоставив мне изучать меню. Он держался так свободно и непринужденно, что я почувствовала: мы действительно можем обойтись и без беседы и без ощущения неловкости. В этом не было никакой натяжки. И конечно, он не будет задавать мне дурацкие вопросы из школьной программы.
– Что случилось с вашей приятельницей? – спросил он.
Я рассказала о ее болезни.
– Мне очень жаль… – сказал он. – Надеюсь, вы получили вчера мою записку? Я должен был извиниться за свое поведение. Я был недопустимо груб. В свое оправдание могу сказать лишь то, что одинокая жизнь сделала меня дикарем.
– Вы вовсе не были грубы. Во всяком случае, до миссис ван Хоппер это не дошло. Такого рода насмешки ей непонятны. Ну, а ее неуемное любопытство распространяется на всех, во всяком случае, на тех, кто занимает какое-то положение в обществе.
– Я должен чувствовать себя польщенным, что удостоился ее внимания?
– Думаю, что это из-за вашего знаменитого поместья Мандерли.
Как только я назвала это поместье, он тотчас же внутренне сжался. Здесь проходила черта, которую, очевидно, не позволено переступать.
Мы продолжали завтракать, и вдруг я вспомнила, что когда-то купила в деревенской лавке ярко раскрашенную открытку с изображением старинного замка. Напечатана открытка была неряшливо, но она давала представление о прекрасных пропорциях здания, широкой лестнице перед террасой и зеленой лужайке, спускавшейся к морю. Я заплатила за открытку два пенса – половину суммы, выдаваемой мне в неделю на карманные расходы. Я спросила у лавочницы, что изображено на открытке.
– Да ведь это же Мандерли! – удивилась она моей неосведомленности.
Открытка давно потерялась, но воспоминание о первом впечатлении от Мандерли сохранилось. Мои симпатии были на стороне владельца поместья, а не миссис ван Хоппер. Я представила себе, как она, заплатив шесть пенсов за вход, расхаживает по залам замка, нарушая тишину своим вульгарным смехом.
Наши мысли, очевидно, одновременно коснулись миссис ван Хоппер, потому что он вдруг спросил:
– Ваша приятельница намного старше вас. Может быть, она ваша родственница? Давно ли вы знакомы с ней?
– Она мне не приятельница – я у нее служу. За исполнение обязанностей компаньонки она платит мне девяносто фунтов в год.
– Вот уж не думал, что можно купить себе компаньона! Это напоминает мне восточные рынки, где покупали рабов.
– Однажды я заглянула в словарь, чтобы выяснить точно, что означает слово «компаньон». Там было сказано, что компаньон – это очень близкий товарищ.
– Но зачем же вы согласились на это? – продолжал он улыбаясь.
– Ведь у вас с ней так мало общего! – улыбка преображала его лицо, делала его моложе и мягче.
– Я же вам сказала… Девяносто фунтов для меня – огромная сумма.
– У вас нет родных?
– Нет. Все умерли.
– У вас редкая и очень красивая фамилия.
– Мой отец был редким и красивым человеком.
– Расскажите мне о нем.
Рассказать об отце не так-то легко. Я никогда не говорила о нем с другими. Это было что-то глубоко личное, чего никто не должен был касаться, подобно тому, как он не хотел ни с кем говорить о Мандерли.
Вспоминая этот первый совместный завтрак, я удивляюсь: как это я, застенчивая и неловкая, вдруг стала рассказывать совсем незнакомому мне человеку за ресторанным столиком в Монте-Карло историю своей семьи? А он внимательно и сочувственно слушал и смотрел мне прямо в лицо, пока я говорила.
Я рассказала даже о том, как мать любила моего отца. Он умер от пневмонии. А она последовала за ним через короткие пять недель.
Ресторан начал заполняться. Слышались разговоры, смех, звон посуды. Я взглянула на часы, было уже два. Полтора часа мы провели в ресторане, причем все это время говорила я одна. Я смутилась и стала извиняться.
– Мы начали беседу с того, – остановил он меня, – что я сказал вам, что у вас редкая и красивая фамилия. Теперь же я могу сказать, что эта фамилия так же хорошо подходит вам, как, видимо, подходила вашему отцу… Я уже давно не получал такого удовольствия, как от беседы с вами. Вы отвлекли меня от меня самого, от моих печальных воспоминаний, терзающих меня уже целый год.
Я взглянула на него и поверила, что это правда. Лицо его стало спокойнее и мягче, будто ему удалось разогнать тучи, омрачающие его жизнь.
– У нас с вами одинаковая печаль, – продолжал он, – мы оба одиноки на белом свете. У меня, правда, есть сестра, но у нас с ней мало общего. Есть еще бабушка. Я посещаю старушку по долгу родства три раза в год. Но товарища у меня нет… Я приношу поздравления миссис ван Хоппер: это же очень дешево – заплатить за вашу дружбу девяносто фунтов в год!
– Вы забываете, что у вас есть дом, пристанище, а у меня и этого нет…
Я тут же пожалела о своих словах: глаза его стали снова тоскующими, как у загнанного зверя, и улыбка исчезла с лица. Но вскоре он снова заговорил:
– Итак, у компаньона, то есть у «близкого товарища», сегодня выходной день. И что же он предполагает делать?
Я рассказала ему о маленьком домике на скале на окраине Монте-Карло и призналась, что хотела бы зарисовать этот домик.
– Я отвезу вас туда на автомобиле, – решил он и не стал слушать мои протесты.
Его решение очень смутило меня. Недаром же вчера миссис ван Хоппер упрекала меня в навязчивости.
Я уже заметила, что совместный завтрак с мистером де Винтером возвысил меня в глазах ресторанной прислуги. Когда я вставала, метрдотель бросился отодвинуть мой стул и поднял с пола упавший платок. Он кланялся, улыбался и спрашивал, довольна ли я завтраком. А накануне совсем не замечал меня. Это излишнее внимание показалось мне унизительным, я презирала снобов, привыкших к нему.
– Что с вами? – спросил мой спутник. – Вас что-то огорчило?
Пока мы пили кофе, я рассказала ему, как вчера мадам Блэз, портниха миссис ван Хоппер, предложила мне сто франков за то, что я привела миссис ван Хоппер в ее магазин. Красная от смущения, я отказалась, и тогда мадам Блэз сказала:
– Может быть, вы предпочитаете, чтобы я вам что-нибудь сшила? Заходите, пожалуйста, и выберете, что вам понравится.
Я надеялась, что выслушав эту глупую историю, он рассмеется, но он сказал мне вполне серьезно:
– Полагаю, что вы сделали большую ошибку…
– Отказавшись от денег?
– О нет. За кого вы меня принимаете? Вы ошиблись, поступив компаньонкой к миссис ван Хоппер и приехав с ней сюда. Вы слишком молоды и слишком мягки для такой работы. Инцидент с комиссионными от мадам Блэз – это только начало. Такое будет случаться постоянно, и вам ничего не останется, как стать такой же, как мадам Блэз. Кто надоумил вас наняться компаньонкой? Думали ли вы когда-нибудь о своем будущем? Вы можете надоесть миссис ван Хоппер, и что тогда?
Он допрашивал меня, будто знал много лет и имел право давать советы.
– Ну что ж, найдутся и другие старухи вроде миссис ван Хопер, – ответила я. – Ведь я же молода и здорова.
И тут я вспомнила длинные столбцы газетных объявлений: предложение всегда превышало спрос.
– Сколько вам лет? – спросил он и, когда я ответила, рассмеялся и встал со стула. – Я знаю этот возраст. В эти годы страх перед будущим отсутствует, а упрямство особенно сильно… Жаль, жаль, что мы не можем обменяться с вами годами… Ну, ладно. Поднимитесь наверх, наденьте шляпу, а я пока подам автомобиль к подъезду.
Он наблюдал за мной, пока я не вошла в лифт. Я думала о том, что плохо поняла его вчера, сочтя жестоким и насмешливым после более чем холодной беседы с миссис ван Хоппер. Теперь я чувствовала в нем друга, близкого мне уже много лет, брата, которого у меня никогда не было.
Я села в автомобиль рядом с ним, и началась наша прогулка по Монте-Карло. Оказалось, что я его до сих пор не видела, а если и видела, то не замечала.
Я была в том же нескладном фланелевом костюме, юбка которого была светлее жакета от длительной носки. На голове была уродливая шляпка с резинкой, а на ногах – туфли на низком каблуке. И все-таки я чувствовала себя совсем по-другому, более взрослой и уверенной. С моря дул легкий веселый ветерок, мы болтали и весело смеялись.
Рисовать на таком ветру оказалось невозможным, и я только показала ему прелестный уголок, запланированный для моего альбома. А затем мы поехали дальше. С миссис ван Хоппер мы иногда катались в старом «даймлере», который она нанимала на весь сезон, и тогда мне приходилось сидеть спиной к движению и всячески вертеть шеей, чтобы полюбоваться видами. У автомобиля, в котором я сидела сейчас, были крылья Меркурия, мы поднимались все выше и выше, и когда он, наконец, остановил машину, мы вышли и оказались на самом краю обрыва глубиной не менее шестисот метров. Ветра не было, но стало холоднее.
– Вам знакомо это место? – спросила я. – Вы бывали здесь раньше? – В моем вопросе, видимо, слышался испуг. Он взглянул на меня. Очевидно, он забыл обо мне, углубившись в свои воспоминания. Он стал похож на лунатика, и у меня даже мелькнула мысль: может быть, он ненормален или просто болен?
– Уже поздновато. Не вернуться ли нам домой? – сказала я ласковым голосом, который не обманул бы и ребенка.
Он моментально пришел в себя и начал извиняться.
– С моей стороны просто непростительно, что я затащил вас сюда. Садитесь в автомобиль и не волнуйтесь. Спуск гораздо проще, чем это кажется, глядя от сюда.
– Значит, вы все-таки были здесь раньше?
– Да. Много лет назад. Хотелось посмотреть, что тут изменилось.
– Ну и есть перемены?
– Нет. Никаких.
Зачем ему понадобилось углубляться в воспоминания, да еще при постороннем человеке. Мне вовсе не хотелось знать, какая пропасть лежит у него между прошлым и настоящим, и я пожалела, что приехала с ним сюда. Мы спускались вниз молча.
В машине он заговорил о Мандерли. Не рассказывал о своей жизни там, а описывал красоту поместья, заросли кустарников, лужайки и цветники, восходы и заходы солнца.
– Дикие цветы росли только в саду, а для дома приносили из оранжерей. Восемь месяцев в году в комнатах Мандерли стояли вазы с живыми розами…
Он говорил и говорил, а мы спускались ниже и ниже, пока не очутились на шоссе в потоке автомобилей. У подъезда отеля я сунула руку в карманчик на дверце кабины, куда положила свои перчатки, и пальцы мои наткнулись там на тоненькую книжку. Очевидно, это были стихи.
– Если хотите, можете взять эту книжку и почитать. – Голос его снова был холоден и ровен, как обычно, когда он не говорил о Мандерли. – Ну, выходите. Я должен поставить машину в гараж… За обедом я вас не увижу, так как приглашен в другое место… Приношу вам благодарность за совместное проведенный день.
Я поднялась по ступеням. Скучный будет день, думала я, без него… И оставшиеся часы до ночи я проведу в печальном одиночестве.
Чтобы избежать расспросов миссис ван Хоппер и сиделки, я пошла в ресторан, села в самый дальний уголок и заказала чай. Официант, увидев меня одну, решил, что ему незачем торопиться и пропал. В тоске я открыла книжечку стихов, и мне бросились в глаза строки: «Feci, guod potui, faciant meliora potentes».3
Я вспомнила его рассказ о Мандерли. Если он действительно так любит Мандерли, зачем же он бросил его ради Монте-Карло? Вчера он сказал миссис ван Хоппер, что покинул поместье второпях.
Я снова открыла книжку и увидела дарственную надпись: «Максу от Ребекки. 17 мая». Почерк был своеобразный, какой-то скользящий.
Я захлопнула книжку, взяла иллюстрированный журнал и наткнулась на описание старинного поместья в Блуа, его замка, старинной башни и роскошного парка, но я не восприняла ни текста, ни иллюстраций. Передо мной маячило лицо миссис ван Хоппер: вилка с равиоли застыла в воздухе и она заговорила вполголоса:
– Это была ужасная трагедия, газеты долго описывали то, что там случилось. Говорят, что сам он ничего не рассказывает об этом. Знаете ли, она утонула в заливчике возле самого Мандерли…
5
6
Мы сели, и он, как ни в чем не бывало, продолжил прерванный завтрак, предоставив мне изучать меню. Он держался так свободно и непринужденно, что я почувствовала: мы действительно можем обойтись и без беседы и без ощущения неловкости. В этом не было никакой натяжки. И конечно, он не будет задавать мне дурацкие вопросы из школьной программы.
– Что случилось с вашей приятельницей? – спросил он.
Я рассказала о ее болезни.
– Мне очень жаль… – сказал он. – Надеюсь, вы получили вчера мою записку? Я должен был извиниться за свое поведение. Я был недопустимо груб. В свое оправдание могу сказать лишь то, что одинокая жизнь сделала меня дикарем.
– Вы вовсе не были грубы. Во всяком случае, до миссис ван Хоппер это не дошло. Такого рода насмешки ей непонятны. Ну, а ее неуемное любопытство распространяется на всех, во всяком случае, на тех, кто занимает какое-то положение в обществе.
– Я должен чувствовать себя польщенным, что удостоился ее внимания?
– Думаю, что это из-за вашего знаменитого поместья Мандерли.
Как только я назвала это поместье, он тотчас же внутренне сжался. Здесь проходила черта, которую, очевидно, не позволено переступать.
Мы продолжали завтракать, и вдруг я вспомнила, что когда-то купила в деревенской лавке ярко раскрашенную открытку с изображением старинного замка. Напечатана открытка была неряшливо, но она давала представление о прекрасных пропорциях здания, широкой лестнице перед террасой и зеленой лужайке, спускавшейся к морю. Я заплатила за открытку два пенса – половину суммы, выдаваемой мне в неделю на карманные расходы. Я спросила у лавочницы, что изображено на открытке.
– Да ведь это же Мандерли! – удивилась она моей неосведомленности.
Открытка давно потерялась, но воспоминание о первом впечатлении от Мандерли сохранилось. Мои симпатии были на стороне владельца поместья, а не миссис ван Хоппер. Я представила себе, как она, заплатив шесть пенсов за вход, расхаживает по залам замка, нарушая тишину своим вульгарным смехом.
Наши мысли, очевидно, одновременно коснулись миссис ван Хоппер, потому что он вдруг спросил:
– Ваша приятельница намного старше вас. Может быть, она ваша родственница? Давно ли вы знакомы с ней?
– Она мне не приятельница – я у нее служу. За исполнение обязанностей компаньонки она платит мне девяносто фунтов в год.
– Вот уж не думал, что можно купить себе компаньона! Это напоминает мне восточные рынки, где покупали рабов.
– Однажды я заглянула в словарь, чтобы выяснить точно, что означает слово «компаньон». Там было сказано, что компаньон – это очень близкий товарищ.
– Но зачем же вы согласились на это? – продолжал он улыбаясь.
– Ведь у вас с ней так мало общего! – улыбка преображала его лицо, делала его моложе и мягче.
– Я же вам сказала… Девяносто фунтов для меня – огромная сумма.
– У вас нет родных?
– Нет. Все умерли.
– У вас редкая и очень красивая фамилия.
– Мой отец был редким и красивым человеком.
– Расскажите мне о нем.
Рассказать об отце не так-то легко. Я никогда не говорила о нем с другими. Это было что-то глубоко личное, чего никто не должен был касаться, подобно тому, как он не хотел ни с кем говорить о Мандерли.
Вспоминая этот первый совместный завтрак, я удивляюсь: как это я, застенчивая и неловкая, вдруг стала рассказывать совсем незнакомому мне человеку за ресторанным столиком в Монте-Карло историю своей семьи? А он внимательно и сочувственно слушал и смотрел мне прямо в лицо, пока я говорила.
Я рассказала даже о том, как мать любила моего отца. Он умер от пневмонии. А она последовала за ним через короткие пять недель.
Ресторан начал заполняться. Слышались разговоры, смех, звон посуды. Я взглянула на часы, было уже два. Полтора часа мы провели в ресторане, причем все это время говорила я одна. Я смутилась и стала извиняться.
– Мы начали беседу с того, – остановил он меня, – что я сказал вам, что у вас редкая и красивая фамилия. Теперь же я могу сказать, что эта фамилия так же хорошо подходит вам, как, видимо, подходила вашему отцу… Я уже давно не получал такого удовольствия, как от беседы с вами. Вы отвлекли меня от меня самого, от моих печальных воспоминаний, терзающих меня уже целый год.
Я взглянула на него и поверила, что это правда. Лицо его стало спокойнее и мягче, будто ему удалось разогнать тучи, омрачающие его жизнь.
– У нас с вами одинаковая печаль, – продолжал он, – мы оба одиноки на белом свете. У меня, правда, есть сестра, но у нас с ней мало общего. Есть еще бабушка. Я посещаю старушку по долгу родства три раза в год. Но товарища у меня нет… Я приношу поздравления миссис ван Хоппер: это же очень дешево – заплатить за вашу дружбу девяносто фунтов в год!
– Вы забываете, что у вас есть дом, пристанище, а у меня и этого нет…
Я тут же пожалела о своих словах: глаза его стали снова тоскующими, как у загнанного зверя, и улыбка исчезла с лица. Но вскоре он снова заговорил:
– Итак, у компаньона, то есть у «близкого товарища», сегодня выходной день. И что же он предполагает делать?
Я рассказала ему о маленьком домике на скале на окраине Монте-Карло и призналась, что хотела бы зарисовать этот домик.
– Я отвезу вас туда на автомобиле, – решил он и не стал слушать мои протесты.
Его решение очень смутило меня. Недаром же вчера миссис ван Хоппер упрекала меня в навязчивости.
Я уже заметила, что совместный завтрак с мистером де Винтером возвысил меня в глазах ресторанной прислуги. Когда я вставала, метрдотель бросился отодвинуть мой стул и поднял с пола упавший платок. Он кланялся, улыбался и спрашивал, довольна ли я завтраком. А накануне совсем не замечал меня. Это излишнее внимание показалось мне унизительным, я презирала снобов, привыкших к нему.
– Что с вами? – спросил мой спутник. – Вас что-то огорчило?
Пока мы пили кофе, я рассказала ему, как вчера мадам Блэз, портниха миссис ван Хоппер, предложила мне сто франков за то, что я привела миссис ван Хоппер в ее магазин. Красная от смущения, я отказалась, и тогда мадам Блэз сказала:
– Может быть, вы предпочитаете, чтобы я вам что-нибудь сшила? Заходите, пожалуйста, и выберете, что вам понравится.
Я надеялась, что выслушав эту глупую историю, он рассмеется, но он сказал мне вполне серьезно:
– Полагаю, что вы сделали большую ошибку…
– Отказавшись от денег?
– О нет. За кого вы меня принимаете? Вы ошиблись, поступив компаньонкой к миссис ван Хоппер и приехав с ней сюда. Вы слишком молоды и слишком мягки для такой работы. Инцидент с комиссионными от мадам Блэз – это только начало. Такое будет случаться постоянно, и вам ничего не останется, как стать такой же, как мадам Блэз. Кто надоумил вас наняться компаньонкой? Думали ли вы когда-нибудь о своем будущем? Вы можете надоесть миссис ван Хоппер, и что тогда?
Он допрашивал меня, будто знал много лет и имел право давать советы.
– Ну что ж, найдутся и другие старухи вроде миссис ван Хопер, – ответила я. – Ведь я же молода и здорова.
И тут я вспомнила длинные столбцы газетных объявлений: предложение всегда превышало спрос.
– Сколько вам лет? – спросил он и, когда я ответила, рассмеялся и встал со стула. – Я знаю этот возраст. В эти годы страх перед будущим отсутствует, а упрямство особенно сильно… Жаль, жаль, что мы не можем обменяться с вами годами… Ну, ладно. Поднимитесь наверх, наденьте шляпу, а я пока подам автомобиль к подъезду.
Он наблюдал за мной, пока я не вошла в лифт. Я думала о том, что плохо поняла его вчера, сочтя жестоким и насмешливым после более чем холодной беседы с миссис ван Хоппер. Теперь я чувствовала в нем друга, близкого мне уже много лет, брата, которого у меня никогда не было.
Я села в автомобиль рядом с ним, и началась наша прогулка по Монте-Карло. Оказалось, что я его до сих пор не видела, а если и видела, то не замечала.
Я была в том же нескладном фланелевом костюме, юбка которого была светлее жакета от длительной носки. На голове была уродливая шляпка с резинкой, а на ногах – туфли на низком каблуке. И все-таки я чувствовала себя совсем по-другому, более взрослой и уверенной. С моря дул легкий веселый ветерок, мы болтали и весело смеялись.
Рисовать на таком ветру оказалось невозможным, и я только показала ему прелестный уголок, запланированный для моего альбома. А затем мы поехали дальше. С миссис ван Хоппер мы иногда катались в старом «даймлере», который она нанимала на весь сезон, и тогда мне приходилось сидеть спиной к движению и всячески вертеть шеей, чтобы полюбоваться видами. У автомобиля, в котором я сидела сейчас, были крылья Меркурия, мы поднимались все выше и выше, и когда он, наконец, остановил машину, мы вышли и оказались на самом краю обрыва глубиной не менее шестисот метров. Ветра не было, но стало холоднее.
– Вам знакомо это место? – спросила я. – Вы бывали здесь раньше? – В моем вопросе, видимо, слышался испуг. Он взглянул на меня. Очевидно, он забыл обо мне, углубившись в свои воспоминания. Он стал похож на лунатика, и у меня даже мелькнула мысль: может быть, он ненормален или просто болен?
– Уже поздновато. Не вернуться ли нам домой? – сказала я ласковым голосом, который не обманул бы и ребенка.
Он моментально пришел в себя и начал извиняться.
– С моей стороны просто непростительно, что я затащил вас сюда. Садитесь в автомобиль и не волнуйтесь. Спуск гораздо проще, чем это кажется, глядя от сюда.
– Значит, вы все-таки были здесь раньше?
– Да. Много лет назад. Хотелось посмотреть, что тут изменилось.
– Ну и есть перемены?
– Нет. Никаких.
Зачем ему понадобилось углубляться в воспоминания, да еще при постороннем человеке. Мне вовсе не хотелось знать, какая пропасть лежит у него между прошлым и настоящим, и я пожалела, что приехала с ним сюда. Мы спускались вниз молча.
В машине он заговорил о Мандерли. Не рассказывал о своей жизни там, а описывал красоту поместья, заросли кустарников, лужайки и цветники, восходы и заходы солнца.
– Дикие цветы росли только в саду, а для дома приносили из оранжерей. Восемь месяцев в году в комнатах Мандерли стояли вазы с живыми розами…
Он говорил и говорил, а мы спускались ниже и ниже, пока не очутились на шоссе в потоке автомобилей. У подъезда отеля я сунула руку в карманчик на дверце кабины, куда положила свои перчатки, и пальцы мои наткнулись там на тоненькую книжку. Очевидно, это были стихи.
– Если хотите, можете взять эту книжку и почитать. – Голос его снова был холоден и ровен, как обычно, когда он не говорил о Мандерли. – Ну, выходите. Я должен поставить машину в гараж… За обедом я вас не увижу, так как приглашен в другое место… Приношу вам благодарность за совместное проведенный день.
Я поднялась по ступеням. Скучный будет день, думала я, без него… И оставшиеся часы до ночи я проведу в печальном одиночестве.
Чтобы избежать расспросов миссис ван Хоппер и сиделки, я пошла в ресторан, села в самый дальний уголок и заказала чай. Официант, увидев меня одну, решил, что ему незачем торопиться и пропал. В тоске я открыла книжечку стихов, и мне бросились в глаза строки: «Feci, guod potui, faciant meliora potentes».3
Я вспомнила его рассказ о Мандерли. Если он действительно так любит Мандерли, зачем же он бросил его ради Монте-Карло? Вчера он сказал миссис ван Хоппер, что покинул поместье второпях.
Я снова открыла книжку и увидела дарственную надпись: «Максу от Ребекки. 17 мая». Почерк был своеобразный, какой-то скользящий.
Я захлопнула книжку, взяла иллюстрированный журнал и наткнулась на описание старинного поместья в Блуа, его замка, старинной башни и роскошного парка, но я не восприняла ни текста, ни иллюстраций. Передо мной маячило лицо миссис ван Хоппер: вилка с равиоли застыла в воздухе и она заговорила вполголоса:
– Это была ужасная трагедия, газеты долго описывали то, что там случилось. Говорят, что сам он ничего не рассказывает об этом. Знаете ли, она утонула в заливчике возле самого Мандерли…
5
Как хорошо, что первая любовь не может повториться. В двадцать один год мы не очень-то смелы, и я испытывала страхи, меня непрестанно лихорадило. Я всех и всего боялась, особенно – если все станет известным миссис ван Хоппер.
– Что вы делали сегодня днем? – спрашивала она, обложившись в кровати подушками. Ее все раздражало, как и каждого, кто, не будучи по-настоящему болен, слишком долго лежит в постели.
– Играла в теннис с тренером… – и тут же подумала, что случится, если тренер навестит ее и скажет, что уже много дней не видел меня на корте.
– Конечно, пока я хвораю, у вас нет никакого дела, и я просто не знаю, чем вы занимаетесь все это время. А когда я посылаю вас за покупками, вы, вернувшись, объясняете, что забыли купить для меня таксоль. Надеюсь, что вы, по крайней мере, научитесь играть в теннис. Такой слабый игрок, как вы, не годится ни в какую компанию. Вы же все время мажете.
Да, на этот раз она удивительно точно охарактеризовала меня. Уже больше двух недель я не была на корте, но все эти дни регулярно завтракала с мистером де Винтером, а потом каталась в его автомобиле.
Я уже забыла, о чем мы беседовали, объезжая окрестности Монте-Карло, но хорошо помню, как дрожали мои руки, когда я надевала шляпу, как бежала по коридору, опережая швейцара, спешившего открыть мне дверь. Он обычно уже сидел в автомобиле и просматривал газету.
– Ну, как себя чувствует сегодня «близкий товарищ», и куда он желает отправиться? – спрашивал он.
Но у меня не было никаких желаний, и если бы он просто гонял машину по кругу, я бы даже не заметила этого. Он стал гораздо мягче в обращении и не казался таким недоступным, как вначале.
– Сегодня довольно прохладно. Я накину на вас свое пальто.
И я, как школьница, радовалась, что на мне его пальто, радовалась его присутствию, возможности сидеть рядом с ним, даже если он со мной и не разговаривал. Я мечтала, чтобы память сохранила мне эти минуты в его обществе. Я сказала ему об этом, и он рассмеялся.
– Что именно хотите вы запомнить: погоду, красоту Монте-Карло или мое умение водить автомобиль?
– Я хотела бы, чтобы мне было тридцать шесть лет, чтобы на мне было черное шелковое платье, а на шее – нитка жемчуга.
– Если бы вы были такой, то не сидели бы со мной в автомобиле. И перестаньте грызть ногти, они и так достаточно некрасивы.
– Боюсь, вы сочтете меня дерзкой, но я все-таки спрошу: почему вы ежедневно катаетесь со мной? Я понимаю, что вы делаете это из-за своей доброты. Но почему вы выбрали именно меня объектом своего милосердия?
– Я не выбрасываю вас из машины потому, что вам не тридцать шесть лет и вы одеты не в черный шелк.
Его лицо не выражало ничего, и было непонятно, смеялся ли он про себя или нет.
– Вы знаете обо мне решительно все. Правда, рассказала я вам немного, но ведь и прожила-то я короткую жизнь и со мной ничего не случилось, кроме потери моих близких. О вас же я знаю столько же, сколько знала в первый день знакомства.
– А что вы знали тогда?
– Что вы жили в Мандерли и потеряли свою жену…
Слово «жена» соскользнуло с языка, но тут же я испугалась: нельзя было это говорить, он никогда не простит мне этого, никогда уже не вернутся часы нашей приятной дружбы и болтовни. Возможно, он завтра же уедет, а миссис ван Хоппер встанет с постели и возобновится наш, опостылевший мне образ жизни. Я так углубилась в свои мысли, что не заметила, как автомобиль остановился перед отелем.
Я взглянула в его лицо, оно было совсем чужим. Не было ни друга, ни брата, который еще недавно бранил меня за привычку грызть ногти. Наконец, он повернулся ко мне и заговорил:
– Сегодня вы сказали, что хотели бы сохранить свои воспоминания. Ну, а у меня как раз обратное: я хотел бы забыть прошлое, так будто его никогда и не было. Мне не всегда удается изгнать свои воспоминания, иногда они выскакивают, как джин из запечатанной бутылки. Так было, например, во время нашей самой первой прогулки, когда я привез вас на край пропасти. Вы спросили меня, изменилось ли здесь что-нибудь, и я ответил – нет. На самом деле изменилось что-то во мне. Я был там несколько лет назад с женой. А сейчас вдруг почувствовал, что воспоминания изгладились из памяти и прошлое стало мне безразличным. Изгладились благодаря вашему присутствию. Лишь из-за вас я остался в Монте-Карло, иначе уже давно уехал бы в Италию, Грецию, а может быть, и дальше… К черту ваше пуританство, ваши слова насчет моей доброты и милосердия!.. Я ездил с вами на автомобиле потому, что хотел быть с вами, находиться в вашем обществе. А если вы мне не верите, можете вылезать из автомобиля и идти домой пешком…
Я сжалась на сиденье рядом с ним и не знала, как поступить.
– Ну так что же? Почему вы не вылезаете?
– Я хочу домой… – голос предательски дрожал, я покраснела и могла сейчас заплакать.
Он молча включил мотор. Быстро, слишком быстро мы доехали до отеля. По моим щекам текли слезы, но я не хотела, чтобы он их заметил, не доставала платок и молча глотала их. Он вдруг взял мою руку, поцеловал ее и вложил в нее свой носовой платок.
В романах, описывающих страдания героини, обычно говорят, что «слезы украшали ее». Я взглянула в зеркальце. Со мной случилось как раз наоборот: красные глаза, распухший нос, в своей убогой одежде я выглядела еще хуже, чем обычно.
Меня больше не ожидали никакие радости. Мне предстоял ленч наедине с миссис ван Хоппер, так как сиделка отпросилась у нее на сегодня. После завтрака она заставит меня играть с ней в безик. Я буду задыхаться в душной комнате, а он в это время уедет куда-нибудь к морю и будет наслаждаться свежим ветром и солнцем.
Я чувствовала себя брошенной маленькой девочкой, но, несмотря на свое смущение, высморкалась в его платок и вытерла лицо.
– К черту! – со злостью произнес он, затем неожиданно положил руку на мои плечи и привлек меня к себе. – По возрасту вы годитесь мне в дочери, а я уже отвык обращаться с такими молоденькими.
Правя одной рукой, он все ускорял и ускорял ход машины.
– Можете ли вы забыть все, что я наговорил вам сегодня? В семье меня называли Максимом, может быть, и вы станете называть меня так же? Мы слишком долго обращались друг к другу официально.
Он снял с меня шляпу, забросил ее на заднее сиденье, наконец наклонился ко мне и поцеловал в макушку.
– Обещайте мне, что никогда не будете носить черные шелковые платья, – и он рассмеялся.
И снова солнце засияло для меня, и жизнь заиграла всеми красками, и миссис ван Хоппер была изгнана из моей жизни. Ленч и игра в карты отнимут лишь несколько часов, а затем начнется другая жизнь. И если она спросит, почему я опоздала к игре в безик, я отвечу: «Я забыла о времени, я завтракала с Максимом».
Сегодняшний день сблизил нас больше, чем все предыдущие. Он поцеловал меня, но я вовсе не смутилась. Это произошло так естественно, и мне было приятно, но никакого волнения, непременно сопровождающего поцелуй, судя по романам, не вызвало.
– А что, Макс де Винтер все еще живет в отеле? – спросила миссис ван Хоппер после завтрака.
– Да. Он бывает в ресторане, – ответила я.
Я боялась, что теннисный тренер или еще кто-нибудь рассказал ей о моем время провождении, но она больше ничего не спросила и принялась неудержимо болтать:
– Он очень привлекателен, но труднодоступен. Конечно, он мог бы и пригласить меня в Мандерли, но не сделал этого, был очень сух и сдержан… Я никогда не видела его жену, но, говорят, она была очень красива и элегантна, словом – блестящая женщина. Насколько я знаю, он обожал ее. А погибла она трагически и совершенно неожиданно… Говорят, что, когда она была жива, они устраивали в Мандерли грандиозные приемы… И она называла его Максом, а не Макисом, как остальные родственники – бабушка, тетки. Я тоже должна называть его Максимом. Максом называла его только она, и только она имела на это право.
– Что вы делали сегодня днем? – спрашивала она, обложившись в кровати подушками. Ее все раздражало, как и каждого, кто, не будучи по-настоящему болен, слишком долго лежит в постели.
– Играла в теннис с тренером… – и тут же подумала, что случится, если тренер навестит ее и скажет, что уже много дней не видел меня на корте.
– Конечно, пока я хвораю, у вас нет никакого дела, и я просто не знаю, чем вы занимаетесь все это время. А когда я посылаю вас за покупками, вы, вернувшись, объясняете, что забыли купить для меня таксоль. Надеюсь, что вы, по крайней мере, научитесь играть в теннис. Такой слабый игрок, как вы, не годится ни в какую компанию. Вы же все время мажете.
Да, на этот раз она удивительно точно охарактеризовала меня. Уже больше двух недель я не была на корте, но все эти дни регулярно завтракала с мистером де Винтером, а потом каталась в его автомобиле.
Я уже забыла, о чем мы беседовали, объезжая окрестности Монте-Карло, но хорошо помню, как дрожали мои руки, когда я надевала шляпу, как бежала по коридору, опережая швейцара, спешившего открыть мне дверь. Он обычно уже сидел в автомобиле и просматривал газету.
– Ну, как себя чувствует сегодня «близкий товарищ», и куда он желает отправиться? – спрашивал он.
Но у меня не было никаких желаний, и если бы он просто гонял машину по кругу, я бы даже не заметила этого. Он стал гораздо мягче в обращении и не казался таким недоступным, как вначале.
– Сегодня довольно прохладно. Я накину на вас свое пальто.
И я, как школьница, радовалась, что на мне его пальто, радовалась его присутствию, возможности сидеть рядом с ним, даже если он со мной и не разговаривал. Я мечтала, чтобы память сохранила мне эти минуты в его обществе. Я сказала ему об этом, и он рассмеялся.
– Что именно хотите вы запомнить: погоду, красоту Монте-Карло или мое умение водить автомобиль?
– Я хотела бы, чтобы мне было тридцать шесть лет, чтобы на мне было черное шелковое платье, а на шее – нитка жемчуга.
– Если бы вы были такой, то не сидели бы со мной в автомобиле. И перестаньте грызть ногти, они и так достаточно некрасивы.
– Боюсь, вы сочтете меня дерзкой, но я все-таки спрошу: почему вы ежедневно катаетесь со мной? Я понимаю, что вы делаете это из-за своей доброты. Но почему вы выбрали именно меня объектом своего милосердия?
– Я не выбрасываю вас из машины потому, что вам не тридцать шесть лет и вы одеты не в черный шелк.
Его лицо не выражало ничего, и было непонятно, смеялся ли он про себя или нет.
– Вы знаете обо мне решительно все. Правда, рассказала я вам немного, но ведь и прожила-то я короткую жизнь и со мной ничего не случилось, кроме потери моих близких. О вас же я знаю столько же, сколько знала в первый день знакомства.
– А что вы знали тогда?
– Что вы жили в Мандерли и потеряли свою жену…
Слово «жена» соскользнуло с языка, но тут же я испугалась: нельзя было это говорить, он никогда не простит мне этого, никогда уже не вернутся часы нашей приятной дружбы и болтовни. Возможно, он завтра же уедет, а миссис ван Хоппер встанет с постели и возобновится наш, опостылевший мне образ жизни. Я так углубилась в свои мысли, что не заметила, как автомобиль остановился перед отелем.
Я взглянула в его лицо, оно было совсем чужим. Не было ни друга, ни брата, который еще недавно бранил меня за привычку грызть ногти. Наконец, он повернулся ко мне и заговорил:
– Сегодня вы сказали, что хотели бы сохранить свои воспоминания. Ну, а у меня как раз обратное: я хотел бы забыть прошлое, так будто его никогда и не было. Мне не всегда удается изгнать свои воспоминания, иногда они выскакивают, как джин из запечатанной бутылки. Так было, например, во время нашей самой первой прогулки, когда я привез вас на край пропасти. Вы спросили меня, изменилось ли здесь что-нибудь, и я ответил – нет. На самом деле изменилось что-то во мне. Я был там несколько лет назад с женой. А сейчас вдруг почувствовал, что воспоминания изгладились из памяти и прошлое стало мне безразличным. Изгладились благодаря вашему присутствию. Лишь из-за вас я остался в Монте-Карло, иначе уже давно уехал бы в Италию, Грецию, а может быть, и дальше… К черту ваше пуританство, ваши слова насчет моей доброты и милосердия!.. Я ездил с вами на автомобиле потому, что хотел быть с вами, находиться в вашем обществе. А если вы мне не верите, можете вылезать из автомобиля и идти домой пешком…
Я сжалась на сиденье рядом с ним и не знала, как поступить.
– Ну так что же? Почему вы не вылезаете?
– Я хочу домой… – голос предательски дрожал, я покраснела и могла сейчас заплакать.
Он молча включил мотор. Быстро, слишком быстро мы доехали до отеля. По моим щекам текли слезы, но я не хотела, чтобы он их заметил, не доставала платок и молча глотала их. Он вдруг взял мою руку, поцеловал ее и вложил в нее свой носовой платок.
В романах, описывающих страдания героини, обычно говорят, что «слезы украшали ее». Я взглянула в зеркальце. Со мной случилось как раз наоборот: красные глаза, распухший нос, в своей убогой одежде я выглядела еще хуже, чем обычно.
Меня больше не ожидали никакие радости. Мне предстоял ленч наедине с миссис ван Хоппер, так как сиделка отпросилась у нее на сегодня. После завтрака она заставит меня играть с ней в безик. Я буду задыхаться в душной комнате, а он в это время уедет куда-нибудь к морю и будет наслаждаться свежим ветром и солнцем.
Я чувствовала себя брошенной маленькой девочкой, но, несмотря на свое смущение, высморкалась в его платок и вытерла лицо.
– К черту! – со злостью произнес он, затем неожиданно положил руку на мои плечи и привлек меня к себе. – По возрасту вы годитесь мне в дочери, а я уже отвык обращаться с такими молоденькими.
Правя одной рукой, он все ускорял и ускорял ход машины.
– Можете ли вы забыть все, что я наговорил вам сегодня? В семье меня называли Максимом, может быть, и вы станете называть меня так же? Мы слишком долго обращались друг к другу официально.
Он снял с меня шляпу, забросил ее на заднее сиденье, наконец наклонился ко мне и поцеловал в макушку.
– Обещайте мне, что никогда не будете носить черные шелковые платья, – и он рассмеялся.
И снова солнце засияло для меня, и жизнь заиграла всеми красками, и миссис ван Хоппер была изгнана из моей жизни. Ленч и игра в карты отнимут лишь несколько часов, а затем начнется другая жизнь. И если она спросит, почему я опоздала к игре в безик, я отвечу: «Я забыла о времени, я завтракала с Максимом».
Сегодняшний день сблизил нас больше, чем все предыдущие. Он поцеловал меня, но я вовсе не смутилась. Это произошло так естественно, и мне было приятно, но никакого волнения, непременно сопровождающего поцелуй, судя по романам, не вызвало.
– А что, Макс де Винтер все еще живет в отеле? – спросила миссис ван Хоппер после завтрака.
– Да. Он бывает в ресторане, – ответила я.
Я боялась, что теннисный тренер или еще кто-нибудь рассказал ей о моем время провождении, но она больше ничего не спросила и принялась неудержимо болтать:
– Он очень привлекателен, но труднодоступен. Конечно, он мог бы и пригласить меня в Мандерли, но не сделал этого, был очень сух и сдержан… Я никогда не видела его жену, но, говорят, она была очень красива и элегантна, словом – блестящая женщина. Насколько я знаю, он обожал ее. А погибла она трагически и совершенно неожиданно… Говорят, что, когда она была жива, они устраивали в Мандерли грандиозные приемы… И она называла его Максом, а не Макисом, как остальные родственники – бабушка, тетки. Я тоже должна называть его Максимом. Максом называла его только она, и только она имела на это право.
6
Мы с миссис ван Хоппер вели жизнь на колесах, а я всегда ненавидела деятельность, связанную с переездами, – укладывать чемоданы, запаковывать вещи… Заглянешь в опустевшие шкафы и ящики стола, и становится грустно, будто что-то утеряла навсегда. Частичка нашей души, частичка прожитой жизни остается там, где мы были и куда уже никогда не вернемся. Очередная глава нашей жизни заканчивается, тяжелые вещи запакованы и стоят в коридоре, а мелочь будет уложена в последний момент. Корзина для бумаг заполнена разорванными письмами и записками, везде валяются полупустые пузырьки из-под лекарств и пустые банки из-под кремов.
Утром, когда я наливала ей кофе, миссис ван Хоппер передала мне письмо и сказала:
– Элен уезжает в субботу в Нью-Йорк. У маленькой Нэнси был острый приступ аппендицита, и Элен возвращается домой. Я тоже решилась. Европа надоела мне до смерти. Я тоже еду домой. Как вы относитесь к тому, чтобы побывать в Нью-Йорке?
Это сообщение подкосило меня, что, по-видимому, отразилось на моем лице.
– Какая вы странная девушка. И вечно недовольны. Не могу вас понять. Неужели вы не знаете, что в Штатах девушка, не имеющая ни копейки, может очень удачно устроиться? Там много молодых людей вашего класса, много развлечений и веселых сборищ. У вас там будет свой маленький круг знакомых, и вы сможете развлекаться, как вам захочется. Ведь вам не нравится в Монте-Карло?
– Я уже привыкла к нему.
– Ну, а теперь вам придется привыкнуть к Нью-Йорку! Мы едем на том же пароходе, что и Элен. Ступайте в контору и распорядитесь, чтобы билеты и все остальное было немедленно заказано. Сегодня у вас столько работы, что некогда будет огорчаться из-за отъезда из Монте-Карло.
Я не сразу пошла вниз. Зашла в ванную, села там и уронила голову на руки. Итак, это случилось. Я должна уехать и уже завтра буду сидеть в купе спального вагона, напротив миссис ван Хоппер и держать на коленях ее шкатулку с драгоценностями или большую сумку, как горничная. Мы будем мыть руки и чистить зубы в крохотном туалете, где всегда стоит графин с водой до середины, лежит кусок мыла с прилипшим волоском, а неизбежная надпись гласит: «Таз под умывальником».
Каждый стук колеса будет напоминать мне, что я все больше и больше удаляюсь от него, а он спокойно сидит в ресторане и даже не вспоминает обо мне. Я, конечно, сумею увидеть его и попрощаться, но нам нечего будет сказать друг другу: мы будем прощаться, как чужие. А голос внутри меня будет кричать: «Я так тебя люблю! Я так несчастна!» Мы перебросимся несколькими ничего не значащими фразами и расстанемся навсегда. В последний момент из мрака выйдет миссис ван Хоппер и, увидев ее, он вернется на свое место, за свой столик и углубится в газету.
Я пережила все это, не выходя из ванной, и даже представила себе наш приезд в Нью-Йорк. Услышала пронзительный голос Элен, этой несколько уменьшенной копии с миссис ван Хоппер. Увидела ее маленькую уродливую дочку Нэнси. Представила себе американских студентов и банковских клерков с их стандартной внешностью и стандартными разговорами: «Давайте встретимся в среду», «Любите ли вы джаз?» А я должна отвечать вежливо и любезно, хотя хочу только одного: остаться совсем одна, как сейчас в ванной.
– Что вы там делаете? – послышался крик миссис ван Хоппер.
– Сколько можно там сидеть? Хотя бы сегодня, когда у вас столько дел, вы можете не витать в облаках?
…Он, конечно, вернется недели через две в Мандерли. Там его будет ожидать груда писем и среди них мое, написанное на пароходе. Я постараюсь, чтобы оно было забавным, опишу спутников и мелкие события. Может быть, через несколько недель он снова наткнется на мое письмо, лежащее среди неоплаченных счетов. Второпях напишет несколько слов в ответ… И больше ничего вплоть до Рождества. Тогда я получу открытку с отпечатанными золотым шрифтом словами: «Счастливого Рождества и счастья в наступающем году. Максимилиан де Винтер». А поперек золотых строк он, желая быть любезным, напишет чернилами: «От Максима». Возможно, на открытке еще останется место, и он напишет: «Надеюсь, вам понравилось в Нью-Йорке»…
Я стряхнула фантазии и вернулась в реальную жизнь. Миссис ван Хоппер впервые после болезни спустилась в ленчу в ресторан. Я знала, что его там нет: он еще вчера предупредил меня, что уедет в Канны. И все-таки в зал я входила со страхом, боялась, что официант спросит меня: «А вы, мадемуазель, будете завтракать, как всегда, с мистером де Винтером?» Но он промолчал.
Весь день я укладывала вещи, а вечером к миссис ван Хоппер пришли знакомые, чтобы попрощаться. После обеда она немедленно легла в постель, а я около половины девятого спустилась в контору под предлогом, что мне нужны багажные квитанции. Клерк улыбнулся мне.
– Жаль, жаль, что вы уезжаете завтра. На будущей неделе у нас будет балет. Знает ли об этом миссис ван Хоппер? – Помолчав, он добавил: – Если вы ищете мистера де Винтера, то могу вам сообщить: он звонил из Канн и предупредил, что вернется не – раньше полуночи
– Мне нужны квитанции, – повторила я, но вряд ли он мне поверил.
Вот так. Вышло, что и последний вечер мне не удалось провести с ним. А может быть, это и к лучшему: я была бы очень грустной и скучной, и, возможно, не сумела бы скрыть свое горе.
Утром, когда я наливала ей кофе, миссис ван Хоппер передала мне письмо и сказала:
– Элен уезжает в субботу в Нью-Йорк. У маленькой Нэнси был острый приступ аппендицита, и Элен возвращается домой. Я тоже решилась. Европа надоела мне до смерти. Я тоже еду домой. Как вы относитесь к тому, чтобы побывать в Нью-Йорке?
Это сообщение подкосило меня, что, по-видимому, отразилось на моем лице.
– Какая вы странная девушка. И вечно недовольны. Не могу вас понять. Неужели вы не знаете, что в Штатах девушка, не имеющая ни копейки, может очень удачно устроиться? Там много молодых людей вашего класса, много развлечений и веселых сборищ. У вас там будет свой маленький круг знакомых, и вы сможете развлекаться, как вам захочется. Ведь вам не нравится в Монте-Карло?
– Я уже привыкла к нему.
– Ну, а теперь вам придется привыкнуть к Нью-Йорку! Мы едем на том же пароходе, что и Элен. Ступайте в контору и распорядитесь, чтобы билеты и все остальное было немедленно заказано. Сегодня у вас столько работы, что некогда будет огорчаться из-за отъезда из Монте-Карло.
Я не сразу пошла вниз. Зашла в ванную, села там и уронила голову на руки. Итак, это случилось. Я должна уехать и уже завтра буду сидеть в купе спального вагона, напротив миссис ван Хоппер и держать на коленях ее шкатулку с драгоценностями или большую сумку, как горничная. Мы будем мыть руки и чистить зубы в крохотном туалете, где всегда стоит графин с водой до середины, лежит кусок мыла с прилипшим волоском, а неизбежная надпись гласит: «Таз под умывальником».
Каждый стук колеса будет напоминать мне, что я все больше и больше удаляюсь от него, а он спокойно сидит в ресторане и даже не вспоминает обо мне. Я, конечно, сумею увидеть его и попрощаться, но нам нечего будет сказать друг другу: мы будем прощаться, как чужие. А голос внутри меня будет кричать: «Я так тебя люблю! Я так несчастна!» Мы перебросимся несколькими ничего не значащими фразами и расстанемся навсегда. В последний момент из мрака выйдет миссис ван Хоппер и, увидев ее, он вернется на свое место, за свой столик и углубится в газету.
Я пережила все это, не выходя из ванной, и даже представила себе наш приезд в Нью-Йорк. Услышала пронзительный голос Элен, этой несколько уменьшенной копии с миссис ван Хоппер. Увидела ее маленькую уродливую дочку Нэнси. Представила себе американских студентов и банковских клерков с их стандартной внешностью и стандартными разговорами: «Давайте встретимся в среду», «Любите ли вы джаз?» А я должна отвечать вежливо и любезно, хотя хочу только одного: остаться совсем одна, как сейчас в ванной.
– Что вы там делаете? – послышался крик миссис ван Хоппер.
– Сколько можно там сидеть? Хотя бы сегодня, когда у вас столько дел, вы можете не витать в облаках?
…Он, конечно, вернется недели через две в Мандерли. Там его будет ожидать груда писем и среди них мое, написанное на пароходе. Я постараюсь, чтобы оно было забавным, опишу спутников и мелкие события. Может быть, через несколько недель он снова наткнется на мое письмо, лежащее среди неоплаченных счетов. Второпях напишет несколько слов в ответ… И больше ничего вплоть до Рождества. Тогда я получу открытку с отпечатанными золотым шрифтом словами: «Счастливого Рождества и счастья в наступающем году. Максимилиан де Винтер». А поперек золотых строк он, желая быть любезным, напишет чернилами: «От Максима». Возможно, на открытке еще останется место, и он напишет: «Надеюсь, вам понравилось в Нью-Йорке»…
Я стряхнула фантазии и вернулась в реальную жизнь. Миссис ван Хоппер впервые после болезни спустилась в ленчу в ресторан. Я знала, что его там нет: он еще вчера предупредил меня, что уедет в Канны. И все-таки в зал я входила со страхом, боялась, что официант спросит меня: «А вы, мадемуазель, будете завтракать, как всегда, с мистером де Винтером?» Но он промолчал.
Весь день я укладывала вещи, а вечером к миссис ван Хоппер пришли знакомые, чтобы попрощаться. После обеда она немедленно легла в постель, а я около половины девятого спустилась в контору под предлогом, что мне нужны багажные квитанции. Клерк улыбнулся мне.
– Жаль, жаль, что вы уезжаете завтра. На будущей неделе у нас будет балет. Знает ли об этом миссис ван Хоппер? – Помолчав, он добавил: – Если вы ищете мистера де Винтера, то могу вам сообщить: он звонил из Канн и предупредил, что вернется не – раньше полуночи
– Мне нужны квитанции, – повторила я, но вряд ли он мне поверил.
Вот так. Вышло, что и последний вечер мне не удалось провести с ним. А может быть, это и к лучшему: я была бы очень грустной и скучной, и, возможно, не сумела бы скрыть свое горе.