Дю Понсон. Сокровище гугенотов

   — Так вы знаете этого господина? — спросил король.
   — Еще бы! — ответил герцог.
   — Я думаю! — отозвался гасконец. Крильон склонился к уху короля:
   — Государь, если тридцать лет верной службы престолу составляют что-нибудь в ваших глазах, то вы отошлете прочь этих лакеев, наряженных дворянами, этих миньонов, разящих мускусом, этих…
   — Тише, герцог, — недовольно остановил его король, — это мои друзья!
   — Не такие, как я, государь! Я прошу вас исполнить мою просьбу во имя монархии!
   — Ох уж этот мне Крильон! — буркнул король. — Всегда-то он заставляет плясать под свою дудку! Ступайте домой, милые мои, — обратился он к миньонам, — я сейчас нагоню вас.
   — Мне это очень по душе! — сказал Келюс.
   — А мне и подавно! — отозвался Эпернон. Только Шомберг обратил внимание на бесчувственного Можирона и сказал:
   — Ас ним что нам делать? Крильон пихнул тело Можирона ногой и сказал:
   — С этой падалью? Ее закопают где-нибудь в углу!
   — Вы ошибаетесь, герцог, — сказал гасконец, — я уверен, что этот господин жив!
   — Ну, так уберите его!
   Шомберг взвалил бесчувственное тело товарища к себе на плечи и ушел вслед за Келюсом и Эперноном. Тогда Крильон сказал королю:
   — Заклинаю вас именем ваших предков, спрячьте шпагу в ножны!
   — Да кто же этот господин? — с удивлением воскликнул король.
   — Единственный, кроме меня, искренний друг вашей милости!
   — Да что вы говорите, Крильон? — воскликнул гасконец. — Я даже не знаю этого господина! Тогда Крильон снял шляпу и ответил:
   — Этого господина зовут французским королем! Гасконец отступил, вскрикнул от изумления и затем отбросил далеко от себя шпагу.

V

   Грубая откровенность Крильона пришлась королю не по вкусу. Он очень любил творить всякие бесчинства, но при условии сохранения инкогнито. Поэтому он с негодованием крикнул:
   — Да вы с ума сошли, Крильон!
   — Нет, государь!
   — Кто же этот господин? Гасконец подошел к королю и преклонил колено.
   — Раз вы, ваше величество, оказались столь великодушным, чтобы скрестить со мною шпагу, то доведите ваше великодушие до конца. Я прибыл издалека. Я явился в Блуа специально затем, чтобы испросить себе аудиенцию у вашего величества, так как у меня имеется поручение к вашему величеству!
   — А кто вам дал это поручение?
   — Покойный король Карл IX на смертном одре! — ответил гасконец взволнованным, торжественным тоном.
   — Мой брат? — вздрогнув, крикнул Генрих. — Вы его знали?
   — Я целовал его царственную руку, государь!
   — В таком случае, государь, кто бы вы ни были, я разрешаю вам исполнить свое поручение!
   — Государь, вы только что жаловались на усталость…
   — Вы правы. Ну, так пойдем в замок.
   — Только не сегодня, государь!
   — Это почему, сударь?
   — Да потому, что здесь имеются два беззащитных существа — старик и девушка, — против которых фавориты вашего величества питают дурные замыслы и которых я взял под свое покровительство!
   — Да кто же вы такой, что беретесь защищать кого бы то ни было?
   — Клянусь назвать вашему величеству свое имя во время аудиенции, которую вам благоугодно будет дать мне!
   — А если я желаю знать сию минуту? При этом гневном возгласе короля в разговор вмешался молчавший дотоле Крильон:
   — Я очень надеюсь, что вы, государь, не откажете в этой просьбе человеку, за которого я отвечаю душой и телом!
   — А если я откажу?
   — Тогда я посоветую этому господину молчать и подождать, пока ваше величество прикажет пытать его!
   — Крильон! Вы позволяете себе разговаривать со своим королем слишком свободно!
   — Государь, если бы все подданные вашего величества брали с меня пример, вы стали бы величайшим монархом в мире. Ведь у вас и сердце, и голова на месте, не то что у этих лизоблюдов, которые ползают у ваших ног! На этот раз Крильон попал в самую точку.
   — Хорошо! — сказал король. — Разрешаю этому господину умолчать пока о своем имени и жду его завтра в замке в своей спальне на утреннем приеме! Гасконец снова преклонил колено.
   — Недаром вы, ваше величество, внук короля — рыцаря! — сказал он. — Благодарю вас!
   — До завтра! — ответил король. — Идем, Крильон! Бррр… Что за собачий холод!
   — Простите, государь! Позвольте мне сказать на прощанье два слова этому господину! — сказал Крильон, подходя к гасконцу. Тот взял герцога за руку и шепнул:
   — Молчанье!
   — К чему вы приехали сюда? — спросил герцог.
   — Я хочу присутствовать на собрании генеральных штатов.
   — Вы?
   — Да, я!
   — Но ведь это значит подставить грудь под удары всех кинжалов, находящихся на содержании у Гизов!
   — Ах, Крильон, — ответил гасконец, рассмеявшись, и, внезапно переходя на «ты» с герцогом, продолжал: — Мне кажется, ты начинаешь стариться! Как? Ты думаешь, что моя грудь, которую не смогла пробить шпага французского короля, послужит ножнами для лотарингских принцев? Да полно тебе!
   — Но вы хоть не один здесь?
   — Со мною моя «фламандка».
   — Что это за «фламандка»?
   — А вот эта самая шпага, которой сражался мои дед во Фландрии!
   — Нет такой доброй шпаги, которая не ломалась бы!
   — Здорово! Крильон начинает трусить! Это даже забавно! Покойной ночи, Крильон. Король прав — стало очень холодно. Я иду спать!
   Через четверть часа после того, как гасконский дворянчик имел счастье скрестить шпагу с самим королем Франции, ворота домика снова были тщательно заперты и таинственный незнакомец вернулся в комнату, где Берта Мальвен жарко молилась. Увидав гасконца, она радостно вскрикнула:
   — Вы спасли меня! — Но, заметив его улыбку, немного смутилась; однако она тотчас оправилась и продолжала: — Их было четверо, но я нисколько не боялась. Я чувствовала, что с вами не справиться и целой армии!
   Гасконец взял руку девушки и, почтительно поцеловав ее, воскликнул:
   — Дорогая барышня, я знал, что Господь не оставит меня, так как Он поручил мне вашу защиту!
   Затем они уселись рядком — молодой человек с орлиным взглядом, насмешливой улыбкой и львиным сердцем и хрупкая, вспугнутая голубка. И они принялись болтать так, как болтают в двадцать лет, краснея и волнуясь близостью друг друга.
   Молодой гасконец много рассказывал о Наварре. о тамошних нравах и обычаях, о патриархальных порядках наваррского двора и т. п. В заключение он сказал:
   — Дорогая Берта, милочка вы моя, не оставайтесь в Блуа, куда французский король заезжает так часто в сопровождении своих бесстыдных миньонов! Если вы хотите, я увезу вас с дедушкой в Наварру. Сир де Мальвен спокойно окончит там свои дни, а для вас мы подыщем подходящего муженька!
   При последних словах Берта покраснела еще больше, и гасконец не утерпел, чтобы не поцеловать ее. Вдруг в этот момент послышался сильный стук в садовые ворота.
   — О, боже мой! — пробормотала Берта. — Это опять пришли они!
   — Нет, — успокоил ее гасконец, — не бойтесь, эти люди — ночные птицы, боящиеся дневного света! — и он, прицепив шпагу, вышел открыть ворота.
   Это пришел Крильон в сопровождении двух вооруженных дворян из королевской гвардии.
   — Вот, — сказал он, — я пришел сменить вас. Мы трое останемся здесь, и миньоны уже не сунутся сюда!
   — Это очень хорошо, спасибо вам, герцог, — ответил гасконец, — тем более что мне надо прогуляться по городу. Кстати, когда прибудет герцог Гиз?
   — Его ждут утром.
   — А герцогиня Монпансье?
   — Мне кажется, она прибыла втихомолку этой ночью! — ответил Крильон, подмигивая. Гасконец представил герцога Берте, сказав:
   — Я оставлю вас под охраной герцога Крильона. Это лучшая шпага в мире. Крильон поклонился и наивно возразил:
   — После вашей — возможно! Гасконец накинул плащ и надвинул на самый лоб шляпу.
   — Куда вы? — спросил Крильон.
   — Пройтись, по городу и подышать воздухом, — с тонкой улыбкой ответил гасконец.

VI

   Гасконец направился к уединенной уличке, спускавшейся прямо к Луаре. Он внимательно осматривал дома и вдруг воскликнул: «Ну конечно, это здесь! Вот и ветка остролистника!» — и с этими словами троекратно постучал в дверь.
   В доме ничто не шевельнулось в ответ, но стук привлек внимание старухи-соседки; она высунулась в окно и спросила:
   — Вам что нужно, барин?
   — Здравствуйте, добрая женщина, — ответил гасконец, — я приезжий и ищу гостиницу для постоя.
   — Но вы ошибаетесь, барин, — ответила старуха, — этот дом принадлежит прокурору, мэтру Гардуино, которому никогда и в голову не приходило пускать постояльцев!
   — Но что значит в таком случае вот это? — спросил гасконец, показывая на ветку остролистника. — Это знак, которым во всех странах указывают на гостиницу.
   — Ах, Господи Боже, — воскликнула старуха, — вы правы, бариночек! Но пусть я лишусь Царства Небесного и стану гугеноткой, если я тут хоть что — нибудь понимаю! Чтобы мэтр Гардуино, этот глухой скряга, стал держать гостиницу?.. Это невозможно!
   — Однако вы видите, что это так!
   — Уж не обошлось здесь дело без вмешательства дьявола, если только в последнюю неделю — надо вам сказать, бариночек, что меня целую неделю не было дома, и я вернулась в город только этой ночью, — ну так вот, если только мэтр Гардуино не умер, и его дом не купил кто-нибудь другой!
   — Все это очень возможно, добрая женщина! — отозвался гасконец и постучал с новой силой.
   Внутри дома послышался шум, затем дверь приоткрылась, и юношеский голос спросил:
   — Кто стучится и что нужно?
   — Гасконь и Беарн! — ответил ранний визитер.
   Тогда дверь распахнулась; на ее пороге показался молодой человек лет двадцати двух и почтительно поднес руку гасконца к своим губам.
   — Здравствуй, Рауль! — сказал гасконец.
   — Здравствуйте, монсеньор, — ответил юноша. Гасконец проскользнул в дом, и Рауль — это был уже знакомый нам бывший паж короля Карла IX, красавец Рауль, о котором день и ночь мечтала пронырливая Нанси и который в течение минувшего времени пережил много приключений, — поспешил запереть дверь.
   — Теперь поговорим, Рауль, друг мой! — сказал гасконец, усаживаясь верхом на скамейку. — Прежде всего не титулуй меня монсеньором.
   — А как же прикажете называть вас?
   — Зови меня сир де Жюрансон. Позволяю даже называть меня просто де Жюрансон. Рауль в ответ молча поклонился.
   — Давно мы с тобою не виделись, милый Рауль! — продолжал гасконец.
   — Целых два года! Но я употребил это время с пользой, как видите… и проложил себе дорогу…
   — В сердце герцогини? — улыбаясь спросил гасконец.
   — Ну вот!.. — скромно ответил Рауль. — Как знать?.. Может быть…
   — Иначе говоря, ты изменил Нанси?
   — О нет, я по-прежнему люблю Нанси!
   — В таком случае?
   — Я служу вам, ухаживая за герцогиней.
   — А, это другое дело! Но поговорим серьезно. Когда вы прибыли?
   — Вчера вечером. Старый Гардуино был предупрежден, он вывесил ветку остролистника.
   — И герцогиня приняла его дом за гостиницу?
   — Она ни минуты не сомневалась в этом!
   — Ну а как она нашла самого Гардуино?
   — Она далека от мысли предположить, что он — один из деятельнейших вождей гугенотов.
   — Отлично! Как велика свита герцогини?
   — Мы прибыли вдвоем с нею. Герцогиня никого больше не взяла, так как хочет пробыть в Блуа так, чтобы никто не подозревал о ее присутствии. Вечером у нее назначено совещание с герцогом Гизом, который должен прибыть сегодня утром.
   — Значит, кроме тебя, никого нет при ней?
   — Да, если не считать маленького пажа, которого граф Эрих де Кревкер с друзьями подверг жестоким истязаниям.
   — Он, должно быть. очень любит их?
   — Ненавидит, как я!
   — А где герцогиня?
   — Наверху. Она спит.
   — Если бы я был уверен, что она не проснется, — улыбаясь сказал гасконец, — я поднялся бы к ней, чтобы посмотреть на нее во сне.
   — Она очень чутко спит!
   — Но я пришел сюда, во всяком случае, не для этого. Мне нужно повидать Гардуино!
   В этот момент в глубине комнаты открылась одна из дверей и из нее показался маленький, сухощавый, сгорбленный старичок, вся жизнь которого, казалось, сосредоточилась лишь в глазах. И действительно, его взор горел совершенно юношеской энергией.
   Не говоря ни слова, старик подошел поближе и стал внимательно всматриваться в гасконца. Когда же тот достал из кармана половинку золотой монеты, распиленной особенным образом, старик — это и был сам Гардуино — почтительно поклонился и сказал:
   — Не угодно ли вам будет последовать за мною, чтобы убедиться в наших средствах?
   — Пойдем! — ответил гасконец.
   Гардуино провел его через целый ряд помещений, каждый раз тщательно затворяя за собою двери, и наконец спустился в хорошо замаскированный подземный тайник. Когда железные двери последнего, скрипнув, закрылись, гасконец так и ахнул: весь пол тайника был покрыт кучами золота и серебра.

VII

   На больших часах замка Блуа пробило десять. Приемная королевских покоев была переполнена придворными, ожидавшими пробуждения Генриха III.
   В одной из оконных ниш шептались между собой Келюс и Шомберг.
   — Это животное Можирон навлек на нас неприятность, — сказал Шомберг. — Король лег спать в отвратительном расположении духа, повернувшись спиной ко всем нам!
   — Король совершенно прав, — небрежно ответил Келюс. — Надо быть такими идиотами, как Можирон, д'Эпернон и ты, чтобы оторвать порядочных людей от приятного ужина и повести их в туман и мороз на неприятное приключение!
   — А знаешь ли, этот бешеный гасконец убил бы нас всех друг за дружкой!
   — Не исключая короля! Этим и объясняется для меня его дурное расположение духа: король не любит встречать людей, владеющих шпагой не хуже его самого!
   — А Можирона ты видел сегодня?
   — Он провел дурную ночь; его лихорадит, а голова распухла, словно тыква.
   — А этот дьявол Крильон, которого нам уже совсем удалось было отодвинуть в тень, опять сразу вошел в милость короля!
   В то время как миньоны разговаривали таким образом, в приемной послышался серебристый звук колокольчика, которым Генрих III обыкновенно оповещал пажей о своем пробуждении. Среди ожидавших началось сильное движение, а два камер-пажа, сидевших у дверей спальни на скамеечке, сейчас же вскочили и бросились к королю. Келюс, на правах первого камердинера короля, последовал за ними.
   При входе его король отложил в сторону молитвенник, по которому читал утренние молитвы, и сказал:
   — Здравствуй, Келюс! Как ты спал?
   — Плохо, государь.
   — Я тоже, вернее сказать, я вовсе не спал. Я провел ночь в размышлениях!
   — Вот как? — сказал Келюс, который никак не мог понять, в хорошем или дурном расположении теперь король, настолько было непроницаемо лицо Генриха.
   — Да, — продолжал последний, — я много размышлял, милый мой, и, кажется, нашел секрет бедствий, терзающих человечество, всех несчастий, нарушающих спокойствие государства!
   — Черт возьми! — отозвался Келюс. — Неужели вы нашли этот секрет, государь?
   — Да! Первая причина всех бедствий человечества — женщина!
   — Вот золотые слова!
   — Не правда ли, милый? Это слабое, хитрое, изменчивое, скрытное, наглое, бесстыдное существо, словом, — причина всех наших бед!
   — Это правда, государь!
   — И вот рассуди и трепещи! Что могло случиться прошлой ночью! Проклятый гасконец чуть-чуть не убил меня… он попал мне в плечо, и если бы на мне не было ладанки, предохраняющей меня от всех бед, то…
   Келюс не мог упустить такой прекрасный случай ввернуть льстивую фразу и сказал:
   — Ну вот еще! Неужели вы думаете, государь, что Провидение не оглянется несколько раз, прежде чем позволить убить французского короля?
   Генрих III милостиво улыбнулся и продолжал, приказав сначала пажам отойти в дальний угол комнаты:
   — Допустим, я хорошо отделался. Но опасность быть убитым — еще пустяки! А ты подумай, что поднялось бы, если бы на шум прибежал дозор? Я был бы узнан, и можешь себе представить, что бы тут поднялось!
   — В самом деле, государь!
   — И все это — боже мой! — из-за женщины… из — за самой обыкновенной женщины, до которой мне нет никакого дела, как и тебе тоже!
   — Я думаю!
   — Я хочу издать указ против всех женщин вообще! Я начну с королевы, которую сошлю в какой-нибудь дальний замок. Когда при дворе не будет больше женщин, ты увидишь, как мы станем забавляться!
   — Во всяком случае, это чудная мысль, государь!
   — Ну, а пока одень меня! Прежде всего я покажу достойный пример. Я подвергну опале Можирона!
   — Вот как?
   — Да, и ты передашь ему это от меня. Кроме того, я подвергну опале и Шомберга тоже, потому что оба они с Можироном
   — вконец испорченные люди, недостойные моей дружбы, так как ухаживание за женщинами представляет для них большую прелесть.
   — Ну а д'Эпернон? — спросил Келюс, начинавший опасаться также и за свою участь.
   — Гм… Разве тебе не показалось, что д'Эпернон последовал за нами вчера с большим неудовольствием?
   — Так же, как и я, государь!
   — Ну, так оставим д'Эпернона. Ах, да, я вспомнил о гасконце.
   — Надеюсь, вы попросту повесите его, государь?
   — Нет, он мне нравится; это ловкий фехтовальщик. А кроме того, этот дьявол Крильон взял его под свою защиту!
   — А, это другое дело, ха-ха-ха! Ну-с, так что же будет с этим гасконцем?
   — Он должен прийти.
   — Куда?
   — Сюда.
   — Сюда?!
   — Да, я назначил ему аудиенцию утром.
   — Государь! Какой-то искатель приключений…
   — Та-та-та! Его вид заслуживает полного доверия! Но тише, я слышу чьи-то шаги, кто-то стучит!
   Около королевской кровати была маленькая дверь, замаскированная драпировками и выходившая во внутренние переходы замка. Вот в эту-то дверь и стучался кто-то.
   — Открой! — сказал король Келюсу.
   Келюс открыл дверь и очутился лицом к лицу с толстым седым мужчиной, которого король приветствовал в следующих выражениях:
   — Батюшки! Да ведь это мэтр Фангас, конюший герцога Крильона!
   — Он самый, государь! — ответил тот.
   — А что нужно от меня герцогу в такую рань?
   — Лично ничего, государь, но мне поручено провести к вашему величеству некоего гасконского дворянина.
   — А! Отлично, знаю, знаю!.. — Король соскочил с кровати, обулся, накинул камзол. — Где же этот гасконец?
   — Там, в коридоре, государь!
   — Так пусть войдет!
   — Простите, государь, но меня просили напомнить вашему величеству, что гасконцу обещана секретная аудиенция!
   — Да, это правда! Келюс, милочка моя, выйди и, кстати, скажи там, что сегодня приема не будет!
   Келюс вышел, строя кислую гримасу и думая: «Что же это за гасконец?»
   Когда он вышел, Фангас откинул драпировку дверцы, и гасконец вошел в королевскую спальню.

VIII

   Генриху III очень интересно было посмотреть на своего противника при дневном свете. Гасконец очень понравился королю, и последний милостиво сказал ему:
   — Мсье, если ваша речь будет продолжительна, то возьмите стул и присаживайтесь. Сегодня я в отличном расположении духа и с удовольствием выслушаю вас.
   — Ваше величество изволили бесконечно почтить меня, — ответил гасконец, оставаясь на ногах, — но я постараюсь быть кратким, так как вашему величеству и без того будет достаточно хлопот сегодня!
   — Что вы хотите сказать этим, мсье?
   — Если бы вашему величеству благоугодно было приотворить на минутку окно или — вернее — приказать мне сделать это…
   — Это зачем?
   — Тогда вы увидите, государь, что улицы переполнены народом. Вы услышите звуки труб, приветственные крики и выстрелы из аркебузов, которыми народ выражает свои восторг!
   — А из-за чего такое ликование?
   — Из-за того, что его высочество герцог Генрих Гиз собирается наравне с вашим величеством присутствовать на собрании генеральных штатов!
   В тоне гасконца звучала явная насмешка. Король нахмурился.
   — Мсье! — резко сказал он. — Герцог Гиз обязан сначала подождать моего разрешения на въезд в город!
   — Это правда, государь! Да ведь герцог ждет, терпеливо ждет, потому что он лучше кого-либо другого знает справедливость пословицы: «Кто умеет ждать, тот дождется всего»!
   Король сделал нетерпеливый жест, но все же подошел к окну, раскрыл его и высунулся наружу.
   Гасконец сказал правду: улицы были переполнены ликующим, радостным народом, который широким потоком стремился к берегам Луары.
   — Посмотрите, государь, — сказал гасконец, ставший за спиной короля, — там, на верховьях Луары, виднеется лодка герцога!
   Действительно, Генрих III увидел громадную лодку, разукрашенную лотарингскими флагами и величественно спускавшуюся по течению в сопровождении тучи маленьких лодок.
   — У герцога огромная свита! — шептал гасконец. — Вот поистине королевский эскорт! Король хмурился все больше и больше.
   — А там, на дороге, которая тянется вдоль реки, — продолжал гасконец, — солнце сверкает на доспехах рыцарей и полированных частях аркебузов. Это тоже свита герцога. Король топнул ногой.
   — Да что же это в самом деле? — крикнул он. — Смеется надо мною герцог, что ли? Да ведь его сопровождает целая армия!
   — Во всяком случае, свита герцога сильно напоминает армию, государь! Генрих с силой захлопнул окно.
   — В конце концов, — продолжал гасконец, — герцог совершенно прав, если хочет доказать вам, государь, что в случае нужды он может выставить массу хорошо вооруженных людей. Это отличная лотарингская армия, и если в один прекрасный день она соединится с армией испанского короля…
   — Да что вы болтаете тут! — крикнул король.
   — Господи! — насмешливо отозвался гасконец. — Как-никак, а испанский король — добрый католик.
   — Мне-то какое дело до этого?
   — Он столь же добрый католик и даже, может быть, еще более пламенный, чем лотарингекие принцы. Ведь штаты, созванные вашим величеством, имеют целью укрепить католическую церковь?
   — Ну да!
   — И истребить гугенотов?
   — До последнего!
   — Так вот все это чрезвычайно на руку испанскому королю и герцогу Лотарингскому!
   — Это каким же образом?
   — Что касается испанского короля, то вот… Там, на юге, имеется высокая цепь гор, вершины которых теряются в синеве неба. У подножия этих гор, в ущельях, живет бедный маленький народ, всего какая — нибудь горсточка; но эта горсточка предохраняет Францию от вторжения Испании, и пока эта кучка храбрецов живет там, испанский король не перейдет границы. К сожалению, эти горцы — гугеноты, а ваше величество мечтает об уничтожении их. Следовательно, уничтожив их, вы, государь, сыграете на руку испанскому королю. Но и герцог Гиз тоже не останется без выгоды. Испанскому королю слишком жарко в
   Мадриде, ведь он по происхождению немец и не любит жары. В Бордо или Тулузе ему будет гораздо более по себе…
   — Ну-ну! Бордо и Тулуза принадлежат французскому королю! — Пока — да! Ну-с, а герцог Гиз, наоборот, ужасно теплолюбив. В Нанси так холодно, и Мерта ежегодно покрывается льдом. Мозельское вино кислит… Не помышляя о гасконском небе, герцог Гиз все же хочет иметь побольше солнца, и то, которое светит в окно Лувра, ему придется по душе…
   — Да вы с ума сошли! Вы бредите!
   — Хотел бы я, государь, чтобы это было так! Но — увы! — то, что испанский король не сможет выполнить один, на что не решится герцог Гиз один, вместе они сделают с большим успехом! Король вскочил со стула и гневно закричал:
   — Да кто же вы такой, что смеете говорить со мною таким образом?
   — Кто я? А ведь когда-то мы встречались с вами, государь! Но если вы не помните меня, то не соблаговолите ли припомнить большой портрет, висящий в большом зале замка Сен-Жермен-ан-Ле?
   — Но это — портрет… наваррского короля Антуана?
   — Совершенно верно!
   — Что же между вами общего?
   — Взгляните на меня, государь!
   Генрих III впился взглядом в лицо гасконца и вдруг отшатнулся…
   — Но… может ли это быть?
   Гасконец сразу изменил манеры; он надел шляпу на голову и, усевшись на табурет, сказал:
   — Если правда, кузен, что все дворяне равны, будь они какими-нибудь мелкопоместными или владетельными герцогами, то о королях можно сказать то же самое. Меня зовут Генрих
   Бурбонский, я — наваррский король. Хотя наши владения весьма различны, потому что ваше огромное, а мое — крошечное, но мы все же можем подать друг другу руки! Генрих III все еще не мог прийти в себя.
   — Значит, вы — Генрих Бурбонский?
   — Да, государь!
   — Мой кузен и брат?
   — Да, государь!
   — Муж моей бедной Марго?
   — Ах, ну зачем напоминаете мне про нее, государь!
   — То есть… почему?
   — Да потому, что это может завести нас в обсуждение весьма щекотливых вопросов!
   — Вы хотите сказать, что приданое сестры все еще не выплачено вам?
   — Ну, мы поговорим об этом после штатов, государь!
   — Почему не сейчас?
   — Потому что в данный момент я хотел бы поговорить с вами не о своих, а о ваших делах! — Генрих Наваррский подошел к окну и в свою очередь распахнул его. — Черт возьми! Однако у нашего кузена Гиза — славная армия, и если ему вздумается пойти войной на Блуа и взять в плен ваше величество, я ни за что не поручусь…
   Генрих III вздрогнул и инстинктивно ухватился за эфес шпаги.

IX

   Чтобы читатель мог понять весь смысл этого разговора двух Генрихов, нам необходимо вернуться в наполненный золотом погреб, куда мэтр Гардуино свел своего утреннего посетителя.