дю Террайль Понсон Пьер Алексис. Два брата

   И Марта бросилась в объятия молодого человека и страстно прижала его к своему сердцу.
   — Бежим, — говорила она с особенной нежностью, — бежим, мой милый друг, бежим от убийцы.
   — Нет, — ответил с особенной живостью Арман, — мы не уедем отсюда, мое дитя, но если бы этот человек осмелился только прийти сюда, то я бы его убил.
   Марта дрожала так, как дрожат осенью листья на деревьях во время сильного ветра. Арман посмотрел на часы.
   — Я дойду только до своей мастерской, — сказал он, — и вернусь через час. Мне нужно захватить пистолеты. Моя милая Марта, я проведу ночь у порога этой комнаты, и горе изменнику Андреа, ежели он только осмелится показаться сюда.
   И, сказав это, скульптор вышел. В дверях он встретился со старой служанкой Форнариной.
   — Я видел твою хозяйку, — сказал он, — она ожидает тебя. Запри дверь на два поворота ключа и ни за что не отпирай никому. У меня есть свой ключ…
   — Слушаю, синьор, — ответила почтительно старая служанка и низко поклонилась.
   Но едва только Арман отошел от дома, как она слегка свистнула, и вместо того, чтобы запереть дверь, оставила ее полуоткрытой.
   На улице было темно и пусто. Когда Форнарина свистнула, то на противоположной стороне улицы показалась какая-то тень, которая медленно отделилась от перил набережной и направилась к домику, где жила Марта; через несколько минут после этого дверь домика полуотворилась, и чей-то голос тихо шепнул:
   — Форнарина?
   — Я, господин. Это вы, ваше сиятельство?
   — Да.
   — Хозяин ушел, но он должен скоро вернуться.
   — Хорошо, мы будем иметь достаточно времени, — пробормотала тень, и затем незнакомец сунул в руку старой итальянки кошелек, полный золота.
   — Возьми и ступай, — приказал он.
   — Да спасет вас само небо, — пробормотала старуха, вешая на ладони золото.
   А между тем незнакомец вошел в дом и, поднявшись по лестнице, остановился перед комнатой Марты и постучал три раза в дверь.
   Молодая девушка задрожала. Это не мог быть Арман, который ушел в свою мастерскую; это не была тоже и Форнарина, входившая всегда без шума.
   А покуда она обдумывала это, дверь отворилась, и на пороге показался человек.
   При виде его Марта вскрикнула и в испуге отступила назад.
   — Это я, — проговорил вошедший и, сбросив с себя плащ, подошел к молодой девушке.
   — Андреа!.. — прошептала она, задыхаясь.
   — Ну да! Андреа. Неужели тебя удивляет эта случайность?
   Марта не отвечала и отступила от него.
   — Моя милочка, — продолжал холодно Андреа, — вы оставили меня из-за связи… Но вы должны бы были подумать, что я не позволю вам бежать от меня безнаказанно.
   — Послушайте!
   — Неужели вы предполагали, что виконт Андреа позволит увезти у себя свою содержанку, и притом еще какому-то скульптору без имени и без состояния.
   Виконт сопровождал эти слова насмешливой улыбкой.
   Марта опустилась в изнеможении на диван.
   — Ну-с, пойдемте, дорогой ангел, — проговорил он с предательской нежностью.
   И при этом он сделал несколько шагов вперед и взял ее за руку.
   Марта вскрикнула.
   — Нет! Нет!.. Уйдите, — шептала она.
   — Я так и сделаю, — ответил спокойно Андреа, — но я надеюсь, что вы последуете за мной?
   И адская улыбка показалась на его губах.
   — Так как, — продолжал он, — я приехал, собственно, за вами. Посмотрите, в конце этой улицы нас ожидают носилки, а на другой стороне Тибра приготовлен почтовый экипаж, который и доставит нас прямо в Неаполь. Я нанял отель в Ишиа… и, собственно, для тебя, дорогой друг.
   — Никогда… никогда… — шептала, потерявшись, Марта. — Я вас презираю.
   — Может быть, но я тебя люблю, — перебил Андреа. — Я тебя разлюбил в то время… но теперь я все еще тебя люблю. Ты меня презираешь и ненавидишь — это основание для того, чтобы я похитил тебя… Ну, поскорей, моя милочка, накинь на себя какую-нибудь мантилью и следуй за мной… Нам нужно торопиться.
   И, говоря это, Андреа схватил молодую женщину на руки.
   — Ко мне! Ко мне! Арман! Форнарина! — кричала Марта, тщетно стараясь освободиться из сильных рук
   виконта.
   Форнарина не отвечала, но на улице раздались чьи-то торопливые шаги. Марта узнала их — это шел скульптор. Арман не дошел до своей мастерской и, мучимый особенным предчувствием, вернулся с дороги. Проходя по улице, он купил у одного гражданина кинжал и спешил к своей Марте.
   — Арман! Арман! Помоги! — кричала молодая женщина.
   — Арман не получит тебя, — нагло ответил Андреа и, вскинув ее на плечи, начал сходить с лестницы.
   Марта продолжала бороться.
   Арман услышал ее, и в ту минуту, когда Андреа сошел с последней ступени, на пороге показался скульптор.
   — Дорогу! — крикнул Андреа.
   — Назад, разбойник! — ответил Арман, хватаясь за свой кинжал.
   А! А! — улыбнулся со злостью виконт. — Значит, нужно поиграть ножом.
   И, подвинувшись назад, он бросил Марту на пол.
   Затем он выхватил свой кинжал, и с минуту соперники оглядывали друг друга.
   Комната, в которой они находились, полуосвещалась маленькой лампой, но ее света было вполне достаточно, чтобы молодые люди могли рассмотреть друг друга.
   Так это вы, Андреа? — спросил, наконец, скульптор.
   — А это вас называют Арман? — задал, в свою очередь, вопрос виконт самым насмешливым тоном.
   — Презренный! — крикнул Арман. — Прочь отсюда, негодяй! Пошел вон сейчас же!
   — В таком случае отдай мне мою содержанку. Я беру свое… отдай мне ее, и я сейчас же уйду.
   — Тварь! — пробормотал Арман, подходя к виконту.
   Но Андреа сделал скачок назад и размахнулся своим кинжалом.
   — Мне кажется, — заметил он, — что мы собираемся поиграть с этой бедной Мартой.
   — Это будет игра смерти для тебя, — ответил ему Арман и бросился на него.
   Но Андреа продолжал отступать, как делают это обыкновенно тигры для того, чтобы собраться с силами и вернее напасть.
   И действительно, он наконец бросился на скульптора, но его кинжал ударился о кольчугу, которую скульптор имел на себе, и, не сделав ему вреда, соскользнул.
   Тогда враги сцепились, нанося друг другу массу ран.
   Это была ужасная, ожесточенная драка…
   Бились на жизнь и смерть…
   Обитатели улицы слышали крики и шум, но считали за лучшее не вмешиваться в чужое дело, говоря, что у прекрасной француженки, вероятно, было два обожателя, которые и встретились теперь».
   Битва продолжалась недолго — один из соперников нанес удачный удар другому в горло, и тот, обливаясь кровью, упал на пол.
   Тогда победивший, несмотря на то, что сам истекал кровью, подошел к молодой женщине, которая лежала без чувств, и подняв ее, вынес из дома.
   Это был виконт Андреа.
   А побежденный — Арман…
   И в то время, когда он находился в предсмертной агонии, его враг похищал у него ту женщину, которую он любил так, как никто еще, может быть, не любил.
   Во вторник 1843 года в одном из громадных домов улицы Дюпере художник Поль Лора давал костюмированный бал.
   Все художники, скульпторы, артисты, актеры и актрисы сошлись здесь братски, чтобы повеселиться и отдать должную дань могучему таланту хозяина праздника.
   В мастерской, обращенной в большую залу, танцевали маски. И каких только представителей истории нельзя было тут встретить: дамы короля Людовика XV танцевали с пажами Карла V, а в первой кадрили сошлись одновременно королева Елизавета Английская, маркиз де Лаи-цун, Агнесса Зоре и Людовик XIII.
   Покуда в мастерской танцевали, некоторые из присутствующих гостей сидели на террасе и наслаждались чистым и свежим ночным воздухом.
   Было уже одиннадцать часов, около одной из колонн, на террасе, сидел замаскированный, по виду еще молодой человек в костюме придворного времен Марии Стюарт.
   Облокотившись на руки, он, казалось, не принимал ни малейшего участия в веселье, и веселые звуки музыки нисколько не занимали его и не доходили до него.
   — Так-то все идет в этой жизни, — шептал он тихо, — люди преследуют счастье и не достигают его… Как вы смешны… вы танцуете, вы поете, и вы ни о чем больше не думаете, и даже не подозреваете, что есть люди, которые плачут и мучаются.
   Он мечтал.
   Так прошло несколько времени, наконец, он встал и начал тихо ходить по террасе.
   В это время на балкон вышел еще один замаскированный, в ярком костюме Дон-Жуана.
   — Мне кажется, — начал он, подходя к придворному .
   Марий Стюарт, — что вы так же мрачно настроены, как и ваш костюм.
   — Вы находите? — ответил тот и невольно вздрогнул, услышав его голос, который, как казалось ему, он уже не раз слышал.
   — Мне казалось, — продолжал насмешливо Дон-Жуан, — что вы мечтали о чем-то очень патетическом, если можно только так заключить по вашим последним словам.
   — Может быть.
   — Не сказали ли вы только что: «О! если бы у меня было золото, то я был бы этим человеком!» — и вы посмотрели при этом на Париж.
   — Да, — отвечал придворный, — я даже добавил при этом, что если бы нашелся такой богатый человек, то ему предстояло бы выполнить в этом Париже, который простирается теперь у наших ног, великое дело.
   — Вот как, — заметил Дон-Жуан, — ну, а может быть, я и есть этот человек… я…
   — Вы?
   — Мой старый отец, которому предстоит в самом непродолжительном времени отправиться к своим предкам, оставит мне после себя четыреста или пятьсот тысяч ливров, годового дохода.
   — Вам?
   — Мне.
   — Сколько такой человек может принести истинной пользы…
   — Конечно, я и думаю жить в свое удовольствие — похищать чужих жен, девиц и вообще наслаждаться вполне жизнью.
   — Бесчестность, — прошептал придворный.
   — Полноте, мой милый, бесчестность только и встречается в глупостях. К тому же, говоря таким образом, не нахожусь ли я в своей роли, не Дон-Жуан ли я?
   И, смеясь каким-то особенным смехом, Дон-Жуан снял с себя маску.
   Придворный Марии Стюарт вскрикнул и отступил.
   — Андреа! — пробормотал, он.
   — Постойте! — заметил виконт (так как это был он). Вы меня знаете?
   — Может быть.
   — В таком случае, долой маску, добродетельный человек, чтобы я знал, перед кем я развивал свой взгляд на вещи.
   — Если это вам угодно, милостивый государь, то я исполню это во время ужина.
   — Это почему?
   — Я держал пари, — ответил лаконически придворный и вошел в зал.
   — Это странно, — пробормотал Андреа, — мне кажется, что я уже слышал этот голос.
   — За стол! За стол! — раздалось в это время со всех сторон.
   Ужин был подан.
   Большинство гостей уже разъехалось, так что ужинало только человек тридцать.
   Шумно и весело сели они за стол, и все тотчас же сняли маски.
   Один только человек в костюме придворного двора Марии Стюарт не садился и не снимал с себя маски. Он стоял молча сзади своего стула.
   — Долой маску! — крикнул ему женский веселый
   голосок.
   — Только еще не теперь, — ответил он.
   — Как, вы ужинаете в маске?
   — Я не ужинаю.
   — Да вы будете же пить?
   — Тоже нет.
   — — Боже мой! — раздалось с разных сторон. — Какой странный голос.
   — Господа! Я держал пари.
   — Посмотрим, в чем оно состоит.
   — Я держал пари, что только тогда сниму маску, когда расскажу таким веселым господам, как вы, печальную историю.
   — Черт побери… печальную историю… это что-то очень скучно! — протестовала молоденькая водевильная актриса, одетая пажом.
   — Любовную историю.
   — О, если это любовная история, то это другое дело, — крикнула одна из графинь, — это другое дело. Все любовные истории смешны.
   — А моя история между тем печальна.
   — Ну, рассказывайте же.
   — Но она не очень длинна, — продолжал замаскированный.
   — Вашу историю!.. Историю!.. — раздалось со всех сторон.
   — Слушайте, господа, — начал рассказчик, — есть много людей, которые любят многих женщин, я же любил только одну, и любил ее чисто и свято, не спрашивая даже, кто она и откуда.
   — А! Так это была незнакомка, — прервала его актриса-паж.
   — Я нашел ее однажды ночью на церковной паперти и всю в слезах; она была похищена, обольщена и брошена.
   Ее обольститель был негодяй, убийца и вор.
   Голос рассказчика был резок и производил глубокое впечатление на слушателей. Виконт Андреа вздрогнул.
   — Итак, — продолжал замаскированный, — этот человек, которого она ненавидела и презирала, захотел однажды отнять ее у меня, он тайно, как вор, забрался ко мне и утащил ее. На пороге дома мы встретились. У нас не было другого оружия, кроме кинжалов… эта женщина была наградой победителю. Мы дрались. Не знаю, сколь ко времени продолжался бой, но этот человек остался победителем, и в то время, когда я лежал в луже крови, он похитил женщину, которую я любил.
   Рассказчик приостановился и посмотрел на виконта Андреа. Андреа был бледен, и холодный пот покрывал его лоб.
   — Три месяца, — продолжал замаскированный, — я находился между жизнью и смертью. Молодость и сила взяли свое. Я был, наконец, спасен; выздоровев, я хотел отыскать ту, которую я любил и которую похитили.
   Я нашел ее, нашел умирающей, в одной из грязных гостиниц в верхней Италии, где она находилась, оставленная всеми и брошенная своим похитителем. Она умерла на моих руках, против своего палача.
   Рассказчик остановился и окинул взглядом присутствующих.
   Все внимательно слушали его, и ни у кого на лице не было заметно улыбки.
   — Итак, — окончил он, — этот вор, этот убийца, этот палач женщины найден мною час тому назад… Этот негодяй здесь… между вами!
   И при этих словах он поднял руку и, показав на виконта, добавил:
   — Вот он!
   Андреа задрожал на своем стуле, тогда незнакомец снял маску.
   — Арман! Скульптор Арман!.. — раздалось с разных сторон.
   — Андреа! — вскрикнул он. — Андреа! Узнал ли ты меня?
   Но в эту минуту и в то время, пока присутствующие не могли еще прийти в себя, находясь под влиянием только что происшедшей сцены, дверь залы отворилась, и в нее вошел человек, одетый во все черное.
   Этот человек — подобно старому служителю, который пришел к Дон-Жуану во время одной из его оргий сообщить ему о смерти отца, — этот человек, не обращая внимания на сидящих за столом, медленно подошел к виконту и громко сказал:
   — Господин виконт Андреа, ваш отец, генерал Филипоне, который уже давно серьезно и тяжело болен, чувствует себя очень нехорошо и желает видеть вас при своей смерти, то есть иметь то утешение, которого была лишена ваша покойная мать при своей смерти.
   Андреа встал и, пользуясь тем впечатлением, которое произвело на присутствующих это известие, торопливо вышел; но в ту же минуту человек, который сообщил ему это известие, этот человек взглянул на Армана, который было хотел остановить Андреа, и громко вскрикнул:
   — Боже! Лицо моего полковника!
   За час перед этим в предместье С-Гонорэ произошла сцена совсем другого рода.
   На конце улицы Экюрю-де-Артуа возвышался старый и мрачного вида отель; судя по его виду, можно было подумать, что он необитаем.
   В этом отеле, в первом этаже, в большой комнате лежал одинокий умирающий старик.
   Другой старик, но только гораздо крепче и сильнее его, приготовлял ему питье.
   — Бастиан, — прошептал умирающий слабым голосом, — я умираю. Довольно ли ты отомстил мне? Вместо того, чтобы отправить меня на эшафот, как ты это мог сделать, ты удовольствовался тем, что остался подле меня, живым укором моих преступлений; ты сделался моим управителем, ты, ненавидящий меня, называл меня постоянно вашим сиятельством, и я чувствовал каждую секунду горькую историю твоего голоса… А! Бастиан! Бастиан! Доволен ли ты своей местью? И довольно ли я наказан?
   — Нет еще, — ответил гусар Бастиан, который в продолжении тридцати лет мучил — своего убийцу, повторяя ему постоянно: «А! Бесчестный человек, если бы ты не женился на вдове моего полковника!..»
   . — Что же тебе надобно еще, Бастиан? Ты видишь, я умираю, и умираю, оставленный всеми.
   — В этом и состоит моя месть, Фелипоне, — возразил ему глухим голосом управляющий, — ты должен умереть, как умерла твоя жертва, твоя жена, не простившись с твоим сыном.
   — Мой сын! — прошептал старик и, сделав громадное усилие, приподнялся на кровати.
   — А! — говорил Бастиан. — Ты вспоминаешь своего сына… Да, твой сын такой же эгоист, как и ты; у него нет сердца: он похищает и обольщает молодых девушек, убивает людей, с которыми он дерется на дуэли, обманывает в играх, и это твой сын, а ты — не правда ли? — был бы теперь очень счастлив, если бы он находился около тебя:
   — Сын мой! — повторил умирающий с особенной нежностью.
   — Ну так нет, — продолжал Бастиан, — ты не увидишь его… твоего сына нет дома… он на балу, и я один только знаю, где он, но не поеду за ним.
   — Бастиан! Бастиан! — умолял Фелипоне, задыхаясь. — Бастиан! Неужели ты будешь непоколебим!
   — Послушай, Фелипоне, — ответил серьезным тоном старый гусар, — ты убил моего полковника, его сына и его жену. Неужели же я поступаю чересчур строго за трех человек?
   Фелипоне вздохнул.
   — Я убил Армана де Кергаца, — прошептал он, — я был виноват в смерти его вдовы, которая умерла с горя… но что касается его сына…
   — Бесчестный! — воскликнул Бастиан. — Неужели ты будешь отрицать то, что ты бросил его в море!
   — Нет, — ответил Фелипоне, — но он не умер.
   Это известие произвело потрясающее действие на Бастиана, который невольно вскрикнул:
   — Как! Ребенок не умер?
   — Нет, — пробормотал Фелипоне. — Он был спасен рыбаками, отвезен во Францию и потом воспитан во Франции. Я это узнал только неделю тому назад.
   — Но где он и как ты это узнал?
   Голос больного слабел, и его конец быстро приближался.
   — Говори, говори! — настойчиво требовал Бастиан.
   — В последний раз, когда я выезжал из дому, — продолжал Фелипоне, — скопление экипажей на одной улице задержало несколько мою карету при въезде на одну площадь.
   Я выглянул из окна и рассматривал проходящих, но вдруг я был невольно поражен — передо мною, в нескольких шагах, стоял молодой человек лет тридцати — совершенный двойник Армана де Кергаца…
   Говорите, говорите! — повторял взволнованный Бастиан.
   — Я последовал за этим человеком и узнал, что его зовут Арман, что он артист, не знавший своих родителей и помнящий только то, что его вытащили из моря рыбаки в ту минуту, когда он уже утопал…
   При этих словах Бастиан выпрямился.
   — Так слушай, — сказал он, — если ты хочешь видеть в последний раз своего сына и если ты не пожелаешь, чтобы я замарал скандальным процессом твою память, то ты должен сейчас же подписать документ, которым ты возвратишь настоящему наследнику все то, что ты украл у него. Я должен найти его.
   — Это излишне, — пробормотал старик, — я наследовал полковнику Кергацу только потому, что предполагалось, что его сын умер; а теперь ему стоит только показаться, чтобы закон ввел его во владение всем имением.
   — Это верно, — согласился Бастиан, — но как доказать, что это он?
   Умирающий вместо ответа указал рукой на маленькую шкатулку.
   — Мучимый совестью, — сказал он, — я написал историю моих преступлений и положил ее вместе со всеми бумагами, которые помогут узнать ребенка.
   Бастиан подал шкатулку умирающему, который отворил ее дрожащими руками и вынул оттуда связку бумаг.
   — Хорошо, — сказал тогда старый гусар, — я найду ребенка.
   И потом добавил растроганным голосом:
   — Я прощаю тебя — и ты увидишь своего сына в последний раз.
   Сказав эти слова, Бастиан торопливо вышел из комнаты умирающего, спустился с лестницы и, проворно вскочил в стоящую у подъезда карету, крикнул кучеру:
   — Пигаль — мигом!
   Умирающий остался один — у него уже было только одно желание: свидеться в последний раз со своим сыном, и это желание поддерживало еще его угасающие силы.
   Прошло около часа.
   Наконец дверь отворилась, и как будто само провидение пожелало еще раз опечалить последнее чувство этого человека.
   В комнату, где уже витала смерть, вошел его сын в ярком маскарадном костюме.
   — О! — пробормотал Фелипоне. — Это уже слишком!
   И, повернувшись к стене, он испустил последний вздох, прежде чем его сын подошел к нему.
   Андреа взял его за руку и приподнял ее — она уже начинала холодеть, он дотронулся до его сердца — оно уже не билось.
   — Он умер, — заметил он хладнокровно, — а жаль.
   В эту минуту на пороге комнаты показался еще человек.
   Андреа обернулся и отступил на шаг.
   Перед ним были два человека, скульптор Арман и Бастиан.
   — Господин виконт Андреа, — начал Бастиан, подходя к нему, — ваш отец убил первого мужа своей жены, потом бросил в море вашего старшего брата, но этот брат не умер… вот он, — и он указал Андреа на Армана.
   — Этому-то брату ваш раскаявшийся отец при смерти отдал все то, что он похитил у него и что было должно перейти к вам. Вы здесь у господина графа Армана де Кергаца, а не в своем доме… Выйдите отсюда.
   Андреа в ужасе смотрел на Армана, который сделал несколько шагов вперед, грубо взял его за руку и, подведя к окну, сказал:
   — Смотри, вот тот Париж, где ты хотел быть при помощи твоего громадного состояния злым, духом, я заменю тебя и постараюсь быть в нем добрым гением. А теперь — вон отсюда, так как я могу забыть, что у нас была одна мать, вспомнив твои преступления и женщину, которую ты убил… Вон!
   Арман говорил повелительно, как хозяин дома, и первый раз Андреа трепетал и исполнял приказание.
   Он вышел медленными и тихими шагами, но в дверях он приостановился и, взглянув на Армана, крикнул вызывающим голосом:
   — Кому-нибудь из двоих, добродетельный братец!.. Мы посмотрим, кто одержит верх: филантроп или разбойник, ад или небо… Париж будет ареной нашей битвы.
   И он вышел, гордо подняв голову и улыбаясь сатанинской улыбкой, из того дома, который не принадлежал уже более ему и где его отец испустил свой последний вздох.