Страница:
«Барон де Шамери-Шамеруа покорнейше просит вас пожаловать на бракосочетание его с девицей Андрэ Брюно де Шамери сего…»— То есть бракосочетание сегодня уже совершилось, — сказал Роллан.
— Вот как, — проговорил Фабьен после короткого молчания. — Однако странно, почему она предпочла тебе барона де Шамеруа, тут кроется какой-нибудь гнусный умысел.
В душе Фабьена зародилось какое-то смутное предчувствие беды, угрожавшей маркизе и ее дочери, потому что он знал, какую злобу и ненависть питала к ним эта презренная женщина, называвшая себя де Шамери.
Фабьен воротился к обеду в отель де Шамери.
— Маркиза, — проговорил он после обеда, — сегодня я узнал интересную новость: эта женщина, которой вы платите пенсию, то есть Андрэ Брюно, вышла замуж.
— Замуж? Кто же мог жениться на этой жалкой девушке?
— Барон де Шамери-Шамеруа.
— Боже мой! — сказала маркиза, скорбно покачивая головой. — Наш последний родственник женится и дает свое имя этому погибшему созданию!..
— Маркиза, известно, что тьма ненавидит свет… эта женщина, осыпанная вашими благодеяниями…
— О, я знаю очень хорошо, что она питает к нам страшную вражду.
Вошел слуга и подал маркизе карточку: «Росиньоль, адвокат».
— Это имя мне незнакомо, — проговорила она. — Проси!
Минуту спустя вошел Росиньоль, тот самый человек, которого мы видели у Андрэ, но преобразившийся по наружности в приличного человека.
— Я адвокат вашего кузена барона де Шамери-Шамеруа и баронессы де Шамери-Шамеруа, вашей кузины…
— Продолжайте, — гордо проговорила маркиза.
— До начатия с вами процесса, в котором вы проиграете все свое состояние, доверитель мой предлагает вам мировую сделку.
— Процесс… мировая сделка… что же это такое? — проговорила изумленная маркиза и бросила вопросительный взгляд на Фабьена.
Фабьен вскочил со своего места, подошел к Росиньолю и измерил его взглядом с головы до ног.
— Милостивый государь, — сказал он вне себя от злобы, — не угодно ли вам говорить яснее!..
— Извините, я вас не знаю, я…
— Так я вам скажу, кто я. Я виконт Фабьен д’Асмолль, который через месяц женится на Бланш де Шамери и который теперь велит вышвырнуть вас в окно!..
. — В таком случае вы разорите свою невесту, — отвечал Росиньоль с адским хладнокровием.
Фабьен вздрогнул, предчувствуя что-то недоброе, и после короткого молчания сказал:
— Говорите, я вас слушаю. Росиньоль поклонился и начал:
— Маркиза, девица Андрэ де Шамери принесла барону в приданое девятнадцать тысяч ливров дохода и завещание.
— Завещание? — вскрикнули в один голос Фабьен и маркиза.
— Завещание шевалье де Шамери, дяди отца маркиза Гектора, — продолжал Росиньоль с тем же хладнокровием, — которому вы наследовали. Не угодно ли вам прочесть копию с этого завещания.
Росиньоль вынул из своего портфеля бумагу и громко прочитал ее.
— Следовательно, — сказал он в заключение, — так как сын ваш умер…
— Кто вам это сказал? — спросила маркиза в страхе.
— Кажется, уже восемнадцать лет, — отвечал, улыбаясь, Росиньоль.
Лицо маркизы прояснилось.
В эту минуту вбежала Бланш де Шамери.
— Мама, мама, — воскликнула она, — письмо из Лондона., с печатью адмиралтейства!
Маркиза с жадностью схватила письмо, но Фабьен взял его из ее рук, говоря:
— Позвольте мне сперва прочесть его.
Фабьен вскрыл письмо, торопливо пробежал его, и на лице его показалась радостная улыбка.
— Альберт приехал в Лондон, — проговорил он наконец.
Радостные восклицания одновременно вырвались из груди маркизы и ее дочери. Росиньоль хотел удалиться.
— Подождите, — обратился к нему Фабьен, — должны же вы принести вашему доверителю известие, основанное на неопровержимых доказательствах.
И он громко прочел ему письмо:
«Маркиза!— «Чайка», — вскричал Росиньоль с дикою радостью, — «Чайка» три месяца тому назад погибла со всеми пассажирами на пути из Ливерпуля в Гавр!
В ответ на ваше письмо от… имею честь препроводить вам сведение о вашем сыне.
8 апреля маркиз Альберт де Шамери получил, по собственной просьбе, отставку из службы в Индийской компании и немедленно отправился в Европу. Он прибыл в Лондон 5 ноября, откуда уехал во Францию на бриге «Чайка…»
Маркиза де Шамери испустила крик отчаяния и упала без чувств.
Появились признаки предсмертной агонии.
— Берите этого человека, — приказал Фабьен вбежавшим лакеям, — и бейте его до смерти! Он убил вашу барыню!
Лакеи схватили Росиньоля за горло и в точности исполнили бы приказание Фабьена, если бы на пороге не явился незнакомец.
Это был человек лет двадцати восьми, высокого роста, с загорелым цветом лица. На нем был английский флотский мундир, который заставил вскрикнуть от радости Бланш и Фабьена.
Молодой моряк остановился на пороге.
— Кто говорит, что все пассажиры «Чайки» погибли? — спросил он торжественным голосом.
— Да, все… — простонал Росиньоль.
— Кроме меня. Альберта-Фридерика-Оноре де Шамери.
Фабьен и Бланш с радостным криком бросились к моряку.
— Шамери, брат мой, — проговорил Фабьен, — этот человек сейчас поразил насмерть вашу мать.
Моряк бросился в соседнюю комнату, куда уже была перенесена маркиза.
Но она все еще была без чувств.
— Маркиза не проживет и ночи, — объяснили призванные доктора после короткого консилиума.
Они не ошиблись: в три часа утра де Шамери скончалась, не придя в сознание, не благословив дочери и Фабьена и не увидав своего сына.
Спустя два дня Альберт де Шамери и Фабьен д’Асмолль возвращались с кладбища.
— Фабьен, брат мой, — проговорил после долгого молчания моряк, — ты поможешь мне исполнить последний долг?
Фабьен вздрогнул.
— Дворянин, — продолжал Альберт, — потерявший честь, опозоривший свое имя женитьбой на распутной женщине и ради нее питающий ненависть к нашему дому… человек, убивший нашу мать, должен погибнуть.
— Быть по сему! — решительно сказал Фабьен и подал своему брату руку.
Они отправились в Флорентийскую улицу в дом господ де Шамери-Шамеруа.
Человек, явившийся в отель во время обморока маркизы, назвавший себя Альбертом де Шамери и рыдавший над трупом маркизы, — был не кто иной, как Рокамболь.
Бланш была еще грудным ребенком, когда пропал ее брат; в отеле уже не было никого из старых слуг; маркиза умерла, не придя в сознание; следовательно, владея документами, Рокамболь смело сделался маркизом Альбертом де Шамери.
Весьма понятно, что он придумал ловкую историю чудесного спасения его с потонувшего брига «Чайка», а также объяснил опоздание приезда в Париж.
Андрэ де Шамери горько раскаивалась, что вышла замуж за барона, так как Росиньоль разрушил все ее планы известием, что молодой де Шамери жив и возвратился в Париж.
Мнимый маркиз де Шамери и Фабьен д'Асмолль подали лакею свои визитные карточки и прошли в гостиную.
Барон, сидевший в комнате жены, тотчас же вышел к ним.
Он узнал Фабьена, с которым когда-то был знаком, и знал, что он жених Бланш де Шамери.
Рокамболь заговорил первый.
— Имею честь видеть господина де Шамеруа?
— К вашим услугам, — отвечал барон.
— Меня зовут маркиз Альберт де Шамери. Барон почтительно поклонился.
— Милостивый государь, — продолжал Рокамболь, — два дня тому назад я вернулся домой после восемнадцатилетнего отсутствия. Я нашел свою мать, пораженную насмерть известием негодяя, который называл себя поверенным какой-то развратной женщины, присвоившей себе наше имя…
— Милостивый государь!..
— Позвольте!.. Эта развратница и самозванка, которая вышла замуж за одного из выродков…
— Довольно!.. Я вас понимаю. Я к вашим услугам.
— Надеюсь.
— Завтра.
— Нет, сейчас.
— Извольте. Какое оружие?
— Все равно. Шпага, если хотите; через час у Кателанекого оврага.
Молодые люди удалились.
Менее чем через час они приехали на назначенное место, привезя с собою шпаги и пистолеты.
Спустя некоторое время явился и барон де Шамеруа в сопровождении молодого человека, с которым Фабьен тотчас же провел переговоры.
Дуэль началась.
Мнимый маркиз дрался с поразительным хладнокровием и искусством, но барон де Шамеруа был также недюжинный боец.
Бой был жаркий, но непродолжительный. Рокамболь получил две легкие раны, но тут он употребил знаменитый удар, от которого барон грохнулся на землю.
— Моя мать отомщена! — воскликнул Рокамболь торжественно.
Смертельно раненный барон был тотчас же перенесен в карету.
Два дня спустя в парижской газете появилось известие об этой дуэли с присоединением краткой биографии возвратившегося после восемнадцатилетнего странствования молодого маркиза де Шамери.
Итак, мнимый маркиз де Шамери, которого раны вынуждали лежать в постели несколько дней, сделался героем.
Спустя три месяца он увидел в балагане дикаря О'Пенни, в котором узнал сэра Вильямса.
Как мы уже сказали, он привез его к себе на квартиру и послал за доктором, желая вылечить, насколько это будет возможно, своего злополучного наставника!
— Вот ваш пациент, — сказал Рокамболь, указывая доктору на О'Пенни.
Доктор, видимо, был поражен безобразием О'Пенни.
— Этот несчастный, — объяснил он — был жертвою татуировок два раза: сначала его выжигали, а затем, спустя некоторое время, его татуировали; но, быть может, он был жертвою какого-нибудь бесчеловечного мщения, а затем его бросили куда-нибудь на берег Австралии, где им завладели дикари.
Эта прозорливость специалиста по болезням, зарожденным под тропиками, встревожила немного Рокамболя.
И он рассказал доктору целый импровизированный роман из жизни Вальтера Брайта (так назвал он сэра Вильямса).
— Однако приступим к консультации, — сказал он по окончании своего рассказа.
— Извините, — сказал доктор, — еще один вопрос: где вы нашли этого человека.
— В балагане паяцев, совершенно случайно.
— Но он почти неузнаваем.
— Да, но я узнал его по шраму на груди; шрам этот от сабельного удара, который он получил из-за меня. Я был тогда еще гардемарином; однажды, сидя в гостинице, я поссорился с товарищем и вызвал его на боксировку, но он бросился на меня с обнаженной шпагой. В эту минуту между нами встал незнакомый человек, но он тотчас же упал, получив удар прямо в грудь. Сегодня вечером страшное безобразие этого дикаря привлекло мое внимание; увидя этот шрам, я начал подозревать, не тот ли это самый человек. Я шепотом спросил его по-английски: «Ты не Вальтер ли Брайт?» Он отвечал наклонением головы, и я купил его у балаганщика, привез домой и послал за вами, рассчитывая на ваше удивительное искусство.
Доктор велел О'Пенни встать и снова начал его осматривать.
— По всей вероятности, это австралийская татуировка; ее можно уничтожить.
— А ожоги?
— Об этом нечего и думать.
— А глаза?
— Один совершенно пропал, другой очень болен. Впрочем, я заеду завтра утром: мне нужно рассмотреть его при дневном свете, и тогда увидим, что можно будет сделать. До свидания.
Рокамболь проводил доктора и воротился к сэру Вильямсу.
— Ну, старикашка, — сказал он, хлопнув его по плечу, — постараемся немного переделать твою образину.
На лице сэра Вильямса заиграла отвратительная радостная улыбка.
Позвав лакея и отдав ему приказание ухаживать за О'Пенни, Рокамболь ушел.
Сев в экипаж, он сказал кучеру: «Домой!»
Экипаж быстро помчался в Вернельскую улицу.
Швейцар подал ему письмо. Маркиз с важностью открыл его и прочел:
«Герцог и герцогиня де Салландрера покорнейше просят маркиза Альберта де Шамери сделать им честь пожаловать к ним на обед в будущую среду».На другой день около десяти часов маркиз отправился к сэру Вильямсу и уже застал там доктора, который осматривал его с большим вниманием.
— Теперь я не сомневаюсь, — сказал он Рокамболю, уводя его в другую комнату, — что уничтожу татуировку, но опасаюсь, что пациент ослепнет.
— Ах, черт возьми! — пробормотал Рокамболь и, оставив доктора, пошел к сэру Вильямсу.
— Ты умеешь еще писать? — спросил он, подавая чернила и перо.
Сэр Вильямс взял перо и трепетной рукой написал: «Я помню все и жажду отомстить за себя».
— Отлично! Но так как ты можешь потерять остатки зрения, то попробуй написать, закрыв глаза рукой.
Сэр Вильямс отвернул голову и написал:
«Будь я совсем слепой, я узнаю своих врагов по одному прикосновению к ним».— Браво, сэр Вильямс!
И Рокамболь возвратился к доктору.
— Можете его лечить, — сказал он, — глаза ему не нужны.
Через месяц сэр Вильямс совершенно преобразился в европейца: татуировка была уничтожена, а ожоги, которыми было покрыто его лицо, придавали ему вид механика, обезображенного взрывом котла, или артиллериста, опаленного пушечным зарядом, но зато он поплатился последним своим глазом — он ослеп совершенно.
— Честное слово, — проговорил однажды Рокамболь в то время, как сэр Вильямс сидел развалившись в мягком кресле перед камином, — у тебя весьма почтенная физиономия, внушающая о тебе понятие как о пострадавшем герое. Я наговорил о тебе много разных разностей: ты убивал сотни тигров, ты спас целый экипаж от нападения пиратов, сипаи отрезали тебе язык, Индийская компания наградила тебя орденом… в глазах моей сестрицы Бланш де Шамери и ее жениха Фабьена ты человек, которому я обязан жизнью. Следовательно, ты отлично будешь поживать себе в отеле, если не откажешься давать мне советы.
Сэр Вильямс утвердительно кивнул головой.
— Так слушай хорошенько! Я расскажу тебе, что я делал в Париже с того дня, как явился оплакивать свою матушку, маркизу де Шамери. Сначала я усердно принялся горевать о потере своей матушки, так что сразу приобрел себе привязанность и уважение своей сестрицы Бланш и ее жениха; но чтобы внушить к себе уважение света, я вызвал на дуэль барона де Шамери-Шамеруа и положил его сильным ударом, хотя, как говорят, он поправился, но тогда все опасались за его жизнь… Я сделался героем дня. Свадьбу моей сестрицы Бланш мы отпраздновали через три месяца после смерти маркизы, т. е. шесть недель тому назад. Меня принимают везде с распростертыми объятиями, так, например, я запросто бываю у герцога де Салландрера, испанца, обладающего громадным состоянием и единственной дочерью. На этой дочери я хочу жениться. Старик де Салландрера состоит депутатом в Кортесе. Так как имя его должно угаснуть вместе с ним, , он решил просить у королевы позволения передать достоинство гранда и герцогский титул будущему мужу сеньориты Пепиты Долорес Концепчьоны… Хе, хе, хе, дядюшка, что ты скажешь, если через несколько времени я сделаюсь испанским грандом, герцогом де Салландрера.
Сэр Вильямс как-то странно улыбнулся.
— Сеньорита, кажется, уже влюблена в меня, мать тоже благоволит, только герцога я еще не успел победить, но мы найдем для этого какие-либо средства, не правда ли, дядюшка?
Сэр Вильямс утвердительно кивнул головой.
— У меня есть уже некоторые планы, — продолжал Рокамболь, — но о них после, а теперь поговорим лучше о тебе или, вернее, о твоих и отчасти моих врагах, о которых я успел собрать некоторые сведения и справки.
Сэр Вильямс пошевелился на своем кресле.
— Арман наслаждается безмятежным счастьем; Баккара сделалась графиней Артовой… Вражда твоя к графу де Кергацу тебя два раза уже погубила, на твоем месте я оставил бы его в покое и занялся бы единственно Баккара, кстати, она и мне мешает в видах на сеньориту Концепчьону.
Вечером того же дня сэра Вильямса перевезли в отель де Шамери.
Герцог де Салландрера жил в Вавилонской улице, в пышном отеле, рядом с отелем Сент-Люс, купленном виконтом Фабьеном д'Асмоллем.
Единственной дочери герцога, Копцепчьоне, было шестнадцать лет, но она так созрела под жарким солнцем Испании, что теперь ей можно дать двадцать три года.
Черные волосы, синие глаза, розовые губки, миниатюрные ножки и ручки и при этом необыкновенная стройность делали Копцепчьону тропическою красавицею.
Часто можно было ее видеть на скачках, в Шанзильи, управлявшею четверкой лошадей.
Однажды Рокамболь проезжал на великолепном жеребце около каскада; здесь он увидел амазонку верхом на белой, как снег, арабской лошади, которая, испугавшись чего-то, вдруг встала на дыбы. Амазонка боролась с ней с необыкновенной энергиею и ловкостью, но вдруг тоненькая английская уздечка оборвалась, и лошадь с бешенством понесла амазонку.
Рокамболь поскакал за ней, догнав ее, он мощною рукою схватил Концепчьону и снял ее с седла.
Она горячо благодарила своего избавителя, спросила о его имени, на что получила ответ:«Маркиз де Шамери».
Через неделю мнимый маркиз де Шамери получил приглашение на бал, даваемый герцогом де Салландрера.
Через две недели он у них обедал.
В три часа фаэтон маркиза въехал во двор отеля де Салландрера. Здесь он увидел стоящий у крыльца тильбюри, который сразу узнал.
— Черт возьми, — пробормотал Рокамболь, — мой соперник, дон Хозе, не зевает.
— Герцога и герцогини нет дома, — сказал встретивший его лакей, — но барышня у себя в мастерской.
Концепчьона была художницей.
Рокамболь последовал за лакеем в мастерскую, где Концепчьона сидела с кистью в руке.
В нескольких шагах от нее дон Хозе рассматривал картину.
Он вежливо раскланялся с Рокамболем и затем опять сел.
— Здравствуйте, — сказала художница, протягивая мнимому де Шамери руку, — будьте, пожалуйста, нашим судьей. Дон Хозе утверждает, что фламандская школа стоит выше испанской. Какое ваше мнение, маркиз?
— Я не могу теперь его высказать.
— Почему?
— Мы с доном Хозе были соперниками.
— Значит, я догадываюсь о вашем мнении; вы предпочитаете испанскую школу фламандской.
— Может быть.
— Может быть, — повторил — дон Хозе с дерзостью, — маркиз профан в живописи.
— Не больше вас, — сказала Концепчьона, засмеявшись, и затем села против маркиза.
Она весело начала рассказывать маркизу о неловкости дона Хозе как охотника, о невежестве его в лошадях и пр.
Дон Хозе сидел, .нахмурившись, и молча слушал эти насмешки.
Давно уже мнимый маркиз де Шамери питал надежду остаться как-нибудь наедине в Концепчьоной; теперь он больше всего надеялся на это. Но дон Хозе и не думал уступить ему место.
Молодые люди просидели в мастерской более двух часов — каждый в надежде, что соперник его уйдет.
— Дядя воротится к обеду? — спросил дон Хозе свою кузину.
— Да, — отвечала она небрежно.
— Так я подожду его и даже пообедаю здесь. Я хочу сообщить ему важные известия из Кадикса.
Рокамболь заметил, что от этих слов Концепчьона пошатнулась и чуть не лишилась чувств.
— Ага, — подумал он, — я, кажется, напал на след какой-то тайны, которую для памяти назову Кадикс.
Дон Хозе был красивый мужчина двадцати шести лет, высокого роста, с изящными манерами, надменного характера, свойственного всем испанцам.
Поговаривали в Париже, что он до безумия был влюблен в Концепчьону, но что она к нему не расположена, так что если и выйдет когда-нибудь за него, то единственно по воле отца, а не по велению своего сердца.
— Концепчьона расположена более ко мне, нежели к дону Хозе, — рассуждал Рокамболь, — герцог же и герцогиня — наоборот, следовательно, остается одно средство: уничтожить дона Хозе в их мнении. Главным образом нужно знать, нет ли у него любовницы.
Наконец дон Хозе встал и рассеянно подошел к картине.
В это время Концепчьона устремила на де Шамери умоляющий взгляд, перешедший потом на дверь.
Рокамболь понял этот маневр и поэтому встал, простился и ушел.
— Ну, прекрасная кузина, — проговорил дон Хозе, иронически улыбаясь, — что же вы теперь не насмехаетесь надо мной?
Концепчьона молча взглянула на него.
— Как досадно, право, что вы не можете отдать руку маркизу де Шамери… он красив собою, богат, из хорошей фамилии…
— Дон Хозе, — сказала она наконец, — ваша ревность неосновательна и даже смешна.
— Он влюблен в вас, и я просил бы не принимать его больше.
— Вы забываетесь, дон Хозе! — проговорила с достоинством Концепчьона. — К тому же забываете, что я невеста вашего брата, дона Педро…
— А вы забываете волю вашего отца. Концепчьона побледнела.
— Вы невеста моего брата, — продолжал дон Хозе, — но после его смерти сделаетесь моей женой… а я получил сегодня известие из Кадикса…
— Боже мой! — вскрикнула Концепчьона. — Он умер?
— Нет, но, по словам врачей, он умрет через две недели.
Концепчьона издала пронзительный крик и упала без чувств.
Рокамболь отправился прямо к сэру Вильямсу и, рассказав ему подробно о посещении Концепчьоны, попросил у него совета.
Он подал сэру Вильямсу аспидную доску, на которой тот написал:
«Ждать, пока Концепчьона напишет к тебе или назначит свидание, а за доном Хозе усиленно следить, чтоб разведать его тайну».Не более как через час Рокамболь превратился в английского конюха с красным лицом и сине-багровым носом, изобличавшим пьяницу.
Он подошел к отелю де Салландрера и начал ждать выхода дона Хозе.
Спустя два часа соперник его вышел, сел в экипаж и уехал.
Рокамболь пустился вслед за экипажем, который проехал в Елисейские поля, в улицу Понтье.
Он видел, как испанец вошел в свою квартиру, а кабриолет скрылся за воротами.
Было десять часов вечера. Рокамболь остановился на углу улицы, решившись ждать дона Хозе.
Спустя четверть часа из дому вышел человек в матросском плаще и фуражке. Рокамболь сразу узнал в нем дона Хозе и незаметно последовал за ним.
Дон Хозе прошел площадь, остановился у четырехэтажного дома, вынул из кармана ключ, отпер наружную дверь и затем скрылся в темном коридоре.
Рокамболь, сев на тумбу, снова прождал до полуночи.
Наконец дон Хозе вышел и шепотом проговорил:
— Прощай, душа моя!
— Прощай, — ответил женский голосок из коридора. Рокамболь на этот раз не последовал за доном Хозе, но лишь посмотрел номер дома: 7-й.
— Завтра мы все разузнаем, — пробормотал он.
На другой день, к вечеру, Рокамболь, проезжая по площади Согласия, увидел у моста негра — грума Концепчьоны.
Увидя мнимого маркиза де Шамери, грум подошел и, сунув ему в руку записку, быстро удалился.
Рокамболь прочел следующее:
«Сегодня в полночь на бульваре Инвалидов, у садовой калитки отеля. Вы мне нужны. Явитесь переодетым».Мнимый маркиз де Шамери, переодевшись работником, не замедлил явиться на назначенное свидание.
Ровно в двенадцать часов садовая калитка отворилась и из нее вышел негр.
— Кто вы такие? — спросил он.
— Записка на площади Согласия, около моста, — отвечал Рокамболь.
— Пожалуйте! — сказал негр и провел ночного посетителя в сад, в оранжерею, откуда они поднялись во второй этаж, занимаемый Концепчьоной.
Рокамболь очутился в ее будуаре.
— Маркиз, — сказала она спокойно, — настоящее мое положение заставляет меня довериться такому честному человеку, как вы…
— Я чувствую себя счастливым, что заслужил ваше доверие, — сказал Рокамболь, поклонившись.
— Через две недели я должна ехать в Испанию и через два месяца выйти замуж за моего кузена Хозе. Уже шесть лет, как я помолвлена с его младшим братом, доном Педро; но вот уже пять лет, как он умирает от страшного недуга, который из красивого юноши сделал предмет ужаса и отвращения: он потерял уже зрение, волосы его выпали, губы отваливаются кусками, язык весь в язвах, так что по полученному сегодня известию из Кадикса, где живет дон Педро, он не проживет и месяца, а как только он умрет, я должна обвенчаться с доном Хозе, тогда как я его ненавижу настолько же, насколько любила дона Педро.
— И вы должны выйти за него против воли?
— По непреклонной воле моего отца, — грустно проговорила Концепчьона.
Она встала, подошла к комоду, вынула из него сверток бумаг и, подавая его мнимому маркизу де Шамери, проговорила:
— Я доверяю вам мою рукопись, прочтите ее. Завтра в это время явитесь сюда же, и тогда я сообщу вам, какую услугу от вас потребую.
— Молю Бога, чтобы он послал мне счастье рисковать за вас своею жизнью, — сказал Рокамболь и, опустившись на одно колено, с жаром поцеловал нежную ручку Концепчьоны.
Она покраснела, но не старалась высвободить своей руки.
— Прощайте! — проговорила она взволнованным голосом. — До завтра!
Рокамболь спрятал бумаги в карман и удалился. Переменив свой костюм, он отправился к сэру Вильямсу.
Он сел к нему на кровать и, вынув из кармана рукопись Концепчьоны, рассказал своему наставнику о тайном свидании и разговоре с дочерью герцога де Салландрера.
Сэр Вильямс самодовольно улыбался.
Затем Рокамболь развернул сверток и прочел:
«Записки тайной истории фамилии де Салландрера, назначенные маркизу де Шамери, к которому я питаю безусловное доверие».— О-го-го, — пробормотал Рокамболь, — начало хорошее.
И затем он вслух начал читать рукопись:
«Укрепленный замок де Салландрера находится в испанской Наварре, среди скалистых гор, которые делают его неприступным.