Страница:
— Я задыхаюсь здесь, пойдем! — лихорадочно шепнула королева Екатерина своему фавориту, когда Жанна д'Альбрэ закончила свои рассуждения.
Они тем же путем спустились вниз.
— Слушай! — сказала Екатерина, когда они очутились в погребе. — Я должна сказать тебе нечто очень важное. Но это слишком важно, чтобы говорить здесь. Пойдем со мной! На берегу Сены нас никто не может подслушать!
Королева взяла руку парфюмера и пошла с ним по направлению к Лувру. Рене чувствовал, что в душе Екатерины кипит целый ад, и заранее радовался тем сообщениям, которые собиралась сделать ему королева. Ее бешенство, волнение и таинственность доказывали, что речь будет идти о жизни и смерти, а чем больше преступлений свяжет их обоих, тем крепче и неприступнее будет его положение фаворита!
Они молча дошли до Сены и спустились по откосу к самой воде.
Там королева уселась на вытащенную из реки и опрокинутую лодку и промолвила:
— Рене! Я вижу, что пошла неправильным путем! Брак Маргариты с Генрихом Наваррским — страшная ошибка!
— Но ведь эту ошибку еще можно исправить! Брак еще не совершен!
— Нет, поздно, Рене, слишком поздно! Этого брака хочет король, Маргарита полюбила жениха, и мне не справиться с ними обоими. А между тем Бурбоны несравненно опаснее Гизов! Ты слышал, она прямо заявила сыну, что он будет королем Франции!
— Она просто сумасшедшая!
— Нет, Рене, наоборот: она умна, хитра и настойчива!
— Но ведь король еще жив, как живы польский король и герцог Франсуа!
— А кто может поручиться, что Бурбоны не позаботятся об их скорой кончине?
— О, государыня! Я и сам ненавижу этого Генриха Наваррского, но все-таки разве можно допустить, чтобы он…
— Он — нет, но его мать… Она способна на все! И пока она жива, я не могу чувствовать себя спокойной… Рене начал понимать, в чем дело.
— Но прикажите только, государыня, — сказал он, — и все будет сделано!
— Мне нечего приказывать, я хочу только напомнить тебе кое — что. Ты помнишь, что я клятвенно поручилась за то, что ты не тронешь волоса на голове и ничем не нарушишь покоя самого принца, Пибрака, Ноэ и Сарры Лорьо. Но Генрих Наваррский оказался недостаточно предусмотрительным и позабыл включить в этот список одну особу, ему очень близкую…
— Понимаю! — сказал Рене.
— А если понимаешь, то ни слова больше! Поступай как найдешь нужным. Только я хочу дать тебе хороший совет: помни, что кинжал — оружие грубое…
— О, что касается этого… Я недавно открыл еще новый яд, который отличается…
— Это уж твое дело! До свиданья! — резко сказала королева и ушла.
Рене посидел еще некоторое время на берегу, затем встал и пошел домой. Когда он проходил мимо фонаря, одиноко стоявшею около луврской стены, из тени вынырнула какая-то фигура и сказала парфюмеру:
— Благородный господин, сжальтесь над бедной девушкой, которая ничего не ела целый день!
Рене присмотрелся и увидал высокую, очень красивую девушку, одетую в живописные лохмотья.
Как известно, Рене не отличался добротой, но нищим он почти всегда подавал, так как считал это очень важным для урегулирования счетов с Богом. Поэтому и теперь он сунул руку в карман, достал какую-то монетку и, подавая деньги девушке, сказал:
— Вот возьми и помолись Богу за Рене Флорентийца!
— Так вы — сам Рене Флорентинец? — спросила девушка. — Парфюмер королевы?
— Существует только один Рене на свете! — гордо ответил итальянец.
— Ну так пусть он умрет! — крикнула нищая и, быстрым движением достав из-за пазухи кинжал, направила его на парфюмера. — Я уже целых две недели поджидаю тебя!
Рене не успел обнажить оружие, как кинжал нищей поразил его прямо в грудь.
IX
Когда королева Жанна отпустила принца Генриха и Ноэ, молодые люди направились через зал к выходу.
— Однако, — спросил Ноэ, рассеянно следовавший за Генрихом, — куда же, собственно, мы идем? Ведь нам приготовили комнаты здесь!
— Велика важность! — ответил принц. — Надо подышать свежим воздухом!
— Уж не собираетесь ли вы дышать этим воздухом в… Лувре? — спросил Ноэ улыбаясь. — Может быть, вы боитесь, что принцесса Маргарита никак не может заснуть, и хотите рассказать ей сказочку?
— Нет, — ответил принц, — я и не думаю об этом!
— Как? — удивленно воскликнул Ноэ. — Разве вы больше не любите принцессу?
— Как тебе сказать?.. Люблю, пожалуй, но в последние дни моя любовь стала более… рассудительной! Помнишь, что я говорил тебе когда-то о графине де Граммон и сказках моей бабки Маргариты Наваррской?
— А, помню и понимаю теперь! Вам уже не нужно соблюдать тайну, беречься, прятаться, и ваша любовь… — Ноэ сделал многозначительный знак рукой. — Зато, — продолжал он, — я знаю также, куда ваше высочество намеревается направить свои августейшие стопы! Наверное, улица Претр-Сен-Жермен и в особенности дом кондитера Жоделя привлекают вас в данный момент!
— Ты прав! Пойдем! Ты постоишь на часах, пока я займусь приятными разговорами!
Принц взял Ноэ под руку, и молодые люди направились к дому кондитера Жоделя.
Их путь лежал мимо кабачка Маликана, и, когда они проходили около запертых дверей кабачка, Ноэ мечтательно взглянул на них и глубоко вздохнул.
— Чего ты вздыхаешь? — спросил Генрих,
— Я подумал, что Маликан ужасный остолоп!
— Что такое? — удивленно спросил Генрих. — Ты ругаешь человека, который так искренне предан нам?
— Не «нам», а только вам!
— Полно, Ноэ, и тебе тоже!
— Ну, это, так сказать, «рикошетом».
— Да что он сделал тебе?
— Ничего.
— За что же ты ругаешь его?
— За то, что с его стороны крайне дурно быть дядей Миетты!
— Это дурно, по-твоему?
— А еще бы! У Миетты такие маленькие ножки, такие крошечные ручки, она так хороша и изящна, что могла бы свободно быть девушкой из аристократической семьи!
— Но ты и так любишь ее!
— Да, но будь у нее хоть малейшая родословная, я сейчас же сделал бы ее графиней де Ноэ!
— Ну так пусть это не стесняет тебя, дружище Амори! Как только я стану наваррским королем, я засыплю Маликана патентами на всяческие титулы!
— Для меня такая аристократия слишком свежа, принц! — ответил Ноэ, пожимая плечами.
Он снова вздохнул и молчаливо пошел далее. У начала улицы Претр принц оставил Ноэ стоять на страже, а сам пошел далее, к дому Жоделя. Казалось, что в этом доме все спало: ни луча, ни искорки света не виднелось оттуда.
«Гм… когда кондитеры спят, влюбленные бодрствуют!» — подумал принц и принялся напевать вполголоса одну из модных тогда песенок.
Пропев куплета два, он замолчал и прислушался. Через минуту после этого одно из окон нижнего этажа чуть-чуть приоткрылось. Генрих подошел ближе и совсем тихим голосом пропел третий куплет. Тогда окно открылось совсем.
— Это вы… Анри? — спросил чей-то взволнованный голос.
— Это я, дорогая моя Сарра! — ответил принц и подошел совсем близко, так что рука Сарры могла коснуться его руки.
— С вами ничего не случилось? — дрожащим голосом спросила красотка-еврейка.
— Ровно ничего. Но почему вдруг этот вопрос, милочка?
— Но ведь так поздно… Прежде вы приходили раньше…
— Что же делать? Сегодня приехала моя мать!
— Королева Жанна? — вскрикнула Сарра. — Значит, мы спасены теперь.
— Конечно спасены, особенно после того, как вам нечего бояться Рене!
— Но вы?
— О, что касается меня, то ведь я имею клятвенное обещание королевы. А потом…
— А потом, — грустно сказала Сарра, — вы женитесь на принцессе Маргарите!
— Сарра, дорогая моя Сарра, не говорите мне о Маргарите! Я люблю только вас одну!
— Нет, — ответила красотка-еврейка, — не меня следует вам любить!
— Полно!
— Дорогой принц, надо любить женщину, в руках которой ваша судьба! Надо любить ту, которая может приблизить вас к французскому трону!
— Сарра!
— Вы великодушны, милый принц, вы храбры, благородны, и я твердо верю, что вы будете королем, и великим королем к тому же. Ну а у королей свои обязанности: они не располагают собой, не смеют отдаваться лишь сердечным влечениям! А тут еще вдобавок у вас имеется полное влечение к вашей будущей жене, так к чему же…
— Но уверяю вас, дорогая Сарра, что я люблю только вас одну!
— Ну, хорошо, допустим, что вы любите нас обеих сразу… Все равно! Повторяю вам: вы должны любить лишь ее, и я, во всяком случае, сумею добиться, чтобы вы забыли меня…
— Никогда!
— Но так нужно, Анри!
— А, так нужно? Ну так я говорю вам, что, если вы станете избегать меня, я выйду из материнского повиновения, расстрою свой брак с принцессой и…
— И… ничего не добьетесь, принц! Не добьетесь потому, что я люблю вас! Если бы я не любила вас, я могла бы пожертвовать мгновенной страсти всем остальным. Но… я лучше скроюсь навсегда в монастырь… Вы этого хотите, Анри?
— Сарра!
— Но если вы согласитесь, чтобы я была лишь вашим другом, только другом и больше ничем, тогда я никуда не уеду, Анри!
Генрих только собирался было ответить Сарре, как вдруг с улицы — с противоположной тому концу стороны, где дежурил Ноэ, — послышался шум шагов быстро бегущего человека.
— До свидания… до завтра! — сказал принц.
— До свидания… до завтра! — повторила Сарра, поспешно захлопывая окно.
В этот момент принц увидел женщину, которая быстро бежала по улице, размахивая кинжалом. Думая, что это вырвавшаяся на волю сумасшедшая, Генрих Наваррский изловчился схватить ее за руку и, остановив бегущую, спросил:
— Что с вами?
— Пустите! — крикнула женщина, сопровождая свои слова нервным смехом. — Пустите! Я убила его!
— Кого? — спросил принц.
— Да его… Рене Флорентийца! — ответила женщина среди взрывов радостного смеха.
— Ноэ! Сюда! Ко мне! — крикнул принц, не выпуская женщины.
Ноэ прибежал.
— Ну да, ну да! — повторила женщина. — Я убила Рене Флорентийца минут пять тому назад, и, если вы честные люди, вы должны радоваться этому! Бежим посмотрим! — И она, схватив молодых людей за руки, бегом потащила их к Лувру.
На углу у фонаря не было никого, но на белом камне виднелись свежие капельки крови.
— Однако, — спросил Ноэ, рассеянно следовавший за Генрихом, — куда же, собственно, мы идем? Ведь нам приготовили комнаты здесь!
— Велика важность! — ответил принц. — Надо подышать свежим воздухом!
— Уж не собираетесь ли вы дышать этим воздухом в… Лувре? — спросил Ноэ улыбаясь. — Может быть, вы боитесь, что принцесса Маргарита никак не может заснуть, и хотите рассказать ей сказочку?
— Нет, — ответил принц, — я и не думаю об этом!
— Как? — удивленно воскликнул Ноэ. — Разве вы больше не любите принцессу?
— Как тебе сказать?.. Люблю, пожалуй, но в последние дни моя любовь стала более… рассудительной! Помнишь, что я говорил тебе когда-то о графине де Граммон и сказках моей бабки Маргариты Наваррской?
— А, помню и понимаю теперь! Вам уже не нужно соблюдать тайну, беречься, прятаться, и ваша любовь… — Ноэ сделал многозначительный знак рукой. — Зато, — продолжал он, — я знаю также, куда ваше высочество намеревается направить свои августейшие стопы! Наверное, улица Претр-Сен-Жермен и в особенности дом кондитера Жоделя привлекают вас в данный момент!
— Ты прав! Пойдем! Ты постоишь на часах, пока я займусь приятными разговорами!
Принц взял Ноэ под руку, и молодые люди направились к дому кондитера Жоделя.
Их путь лежал мимо кабачка Маликана, и, когда они проходили около запертых дверей кабачка, Ноэ мечтательно взглянул на них и глубоко вздохнул.
— Чего ты вздыхаешь? — спросил Генрих,
— Я подумал, что Маликан ужасный остолоп!
— Что такое? — удивленно спросил Генрих. — Ты ругаешь человека, который так искренне предан нам?
— Не «нам», а только вам!
— Полно, Ноэ, и тебе тоже!
— Ну, это, так сказать, «рикошетом».
— Да что он сделал тебе?
— Ничего.
— За что же ты ругаешь его?
— За то, что с его стороны крайне дурно быть дядей Миетты!
— Это дурно, по-твоему?
— А еще бы! У Миетты такие маленькие ножки, такие крошечные ручки, она так хороша и изящна, что могла бы свободно быть девушкой из аристократической семьи!
— Но ты и так любишь ее!
— Да, но будь у нее хоть малейшая родословная, я сейчас же сделал бы ее графиней де Ноэ!
— Ну так пусть это не стесняет тебя, дружище Амори! Как только я стану наваррским королем, я засыплю Маликана патентами на всяческие титулы!
— Для меня такая аристократия слишком свежа, принц! — ответил Ноэ, пожимая плечами.
Он снова вздохнул и молчаливо пошел далее. У начала улицы Претр принц оставил Ноэ стоять на страже, а сам пошел далее, к дому Жоделя. Казалось, что в этом доме все спало: ни луча, ни искорки света не виднелось оттуда.
«Гм… когда кондитеры спят, влюбленные бодрствуют!» — подумал принц и принялся напевать вполголоса одну из модных тогда песенок.
Пропев куплета два, он замолчал и прислушался. Через минуту после этого одно из окон нижнего этажа чуть-чуть приоткрылось. Генрих подошел ближе и совсем тихим голосом пропел третий куплет. Тогда окно открылось совсем.
— Это вы… Анри? — спросил чей-то взволнованный голос.
— Это я, дорогая моя Сарра! — ответил принц и подошел совсем близко, так что рука Сарры могла коснуться его руки.
— С вами ничего не случилось? — дрожащим голосом спросила красотка-еврейка.
— Ровно ничего. Но почему вдруг этот вопрос, милочка?
— Но ведь так поздно… Прежде вы приходили раньше…
— Что же делать? Сегодня приехала моя мать!
— Королева Жанна? — вскрикнула Сарра. — Значит, мы спасены теперь.
— Конечно спасены, особенно после того, как вам нечего бояться Рене!
— Но вы?
— О, что касается меня, то ведь я имею клятвенное обещание королевы. А потом…
— А потом, — грустно сказала Сарра, — вы женитесь на принцессе Маргарите!
— Сарра, дорогая моя Сарра, не говорите мне о Маргарите! Я люблю только вас одну!
— Нет, — ответила красотка-еврейка, — не меня следует вам любить!
— Полно!
— Дорогой принц, надо любить женщину, в руках которой ваша судьба! Надо любить ту, которая может приблизить вас к французскому трону!
— Сарра!
— Вы великодушны, милый принц, вы храбры, благородны, и я твердо верю, что вы будете королем, и великим королем к тому же. Ну а у королей свои обязанности: они не располагают собой, не смеют отдаваться лишь сердечным влечениям! А тут еще вдобавок у вас имеется полное влечение к вашей будущей жене, так к чему же…
— Но уверяю вас, дорогая Сарра, что я люблю только вас одну!
— Ну, хорошо, допустим, что вы любите нас обеих сразу… Все равно! Повторяю вам: вы должны любить лишь ее, и я, во всяком случае, сумею добиться, чтобы вы забыли меня…
— Никогда!
— Но так нужно, Анри!
— А, так нужно? Ну так я говорю вам, что, если вы станете избегать меня, я выйду из материнского повиновения, расстрою свой брак с принцессой и…
— И… ничего не добьетесь, принц! Не добьетесь потому, что я люблю вас! Если бы я не любила вас, я могла бы пожертвовать мгновенной страсти всем остальным. Но… я лучше скроюсь навсегда в монастырь… Вы этого хотите, Анри?
— Сарра!
— Но если вы согласитесь, чтобы я была лишь вашим другом, только другом и больше ничем, тогда я никуда не уеду, Анри!
Генрих только собирался было ответить Сарре, как вдруг с улицы — с противоположной тому концу стороны, где дежурил Ноэ, — послышался шум шагов быстро бегущего человека.
— До свидания… до завтра! — сказал принц.
— До свидания… до завтра! — повторила Сарра, поспешно захлопывая окно.
В этот момент принц увидел женщину, которая быстро бежала по улице, размахивая кинжалом. Думая, что это вырвавшаяся на волю сумасшедшая, Генрих Наваррский изловчился схватить ее за руку и, остановив бегущую, спросил:
— Что с вами?
— Пустите! — крикнула женщина, сопровождая свои слова нервным смехом. — Пустите! Я убила его!
— Кого? — спросил принц.
— Да его… Рене Флорентийца! — ответила женщина среди взрывов радостного смеха.
— Ноэ! Сюда! Ко мне! — крикнул принц, не выпуская женщины.
Ноэ прибежал.
— Ну да, ну да! — повторила женщина. — Я убила Рене Флорентийца минут пять тому назад, и, если вы честные люди, вы должны радоваться этому! Бежим посмотрим! — И она, схватив молодых людей за руки, бегом потащила их к Лувру.
На углу у фонаря не было никого, но на белом камне виднелись свежие капельки крови.
Х
Увидев эти кровяные пятна, принц и Ноэ внимательно посмотрели на нищую. Это была очень красивая девушка, поражавшая крупными формами. Она была почти мужского роста, но ее тело псе же отличалось пропорциональностью и гибкостью.
— Вот видишь, милая, — сказал Генрих, — ты его просто поцарапала, и он пошел своей дорогой!
— Вот это-то я никак не могу понять, — растерянно сказала нищая. — Ведь я ударила его изо всех сил и чувствовала, как клинок въедался в мясо… Да вот, смотрите! — И девушка показала молодым людям кинжал, клинок которого был еще залит свежей кровью.
— Но за что же ты его так? А? — спросил принц.
— Вы, должно быть, не знаете, кто я такая? — горделиво спросила девушка в ответ. — Я Фаринетта!
— Но это не объясняет нам…
— Ну конечно! — перебила его нищая. — Я забыла, что вы знатные господа, которые не могут знать то, что известно всякому во Дворе Чудес! Ну, так я скажу вам яснее: я вдова Гаскариля!
— Гаскариля! — в один голос вскрикнули принц и Ноэ, сразу вспомнив имя подставного убийцы Самуила Лорьо.
— Да, — горделиво подтвердила Фаринетта, — Гаскариля — акробата, Гаскариля-карманщика, Гаскариля-адъютанта Короля Цыганского, царствующего над пародом Двора Чудес! И вы понимаете теперь, почему я ненавижу Рене и почему я поклялась убить его!
— Позволь, — сказал принц. — Я понимаю, что ты должна оплакивать Гаскариля и хочешь мстить за его смерть. Но почему же ты считаешь виновным Рене?
— А, так вы не знаете, как это было? Ну так пойдемте вот туда, к мосту, и я все расскажу вам!
Фаринетта снова взяла молодых людей за руки и повела их к ближайшему мосту Шанж.
Там, присев на балюстраду, она принялась рассказывать:
— Гаскариль был отчаянным смельчаком, а потому нередко попадался в лапы полиции. Когда он попался в последний раз, весь Двор Чудес был уверен, что моему миленькому опять удастся выпутаться. Но вот нас поразила страшная весть: главный судья приговорил Гаскариля к повешению и казнь должна скоро состояться. Меня эта весть почти убила, но товарищи принялись надо мной смеяться. Они уверяли, что Гаскариль малый не промах и сумеет посмеяться даже над приговором главного судьи. Их уверения успокоили меня, и я даже принялась по просьбе Короля Цыганского танцевать у костра с Герцогом Египетским. И вдруг во Двор входит разбитый параличом Фильер, бросает костыли, присаживается у огня и говорит: «Там, у ворот, тебя ждет какой — то судья. Он говорит, что пришел от Гаскариля». Сначала я даже верить не хотела, но потом все-таки пошла к воротам. Уж очень мне казалось странным, что судья рискнет прийти в такое место, как Двор Чудес! Оказалось, что это пришел сам президент Ренодэн. Показывая мне сережку Гаскариля, он сказал: «Красавица! Гаскариль может спастись, если сделает так, как советую ему я. Но он сомневается, колеблется и хочет посоветоваться с тобой. Как это ни трудно, но я устрою вам свидание. Пойдем со мной!» «Но как? Почему? В чем дело?» — крикнула я с радостью и недоумением; я боялась, не вижу ли я всего этого во сне, так как уж очень необычно и странно было это появление судьи с вестью о возможном спасении моего дружка и притом в тот самый момент, когда мы с Королем Цыганским как раз говорили об этом! «По дороге я объясню тебе все, — ответил судья, — а сейчас нельзя терять ни одной минуты! Пойдем!» Действительно, по дороге Ренодэн подробно и добросовестно объяснил мне, что Гаскарилю предлагают взять на себя вину негодяя Рене, что за эту услугу мы с Гаскарилем получим по кругленькой сумме, а кроме того, королева прикажет Кабошу повесить моего дружка лишь для вида. Но Гаскариль колеблется принять это предложение: он боится, чтобы я, Фаринетта, не устроилась с кем-нибудь другим на выхлопотанные им для меня деньги. «Как он только мог подумать это! — крикнула я. — — Ведь я люблю его и не изменю ему ни живому, ни мертвому! Но вот что он вам не верит, в этом он совершенно прав! Мы не привыкли к щедрости и великодушию судей!» «Глупенькая! — , ответил мне Ренодэн. — При чем здесь моя щедрость или великодушие? Неужели ты не понимаешь, что мне самому нет никакого дела до мессира Рене, и если я взялся за переговоры с Гаскарилем, то лишь во исполнение приказания высоких особ? Обещания даю не я; я лишь передаю их! Так что при чем здесь я?» «А! — сказала я. — Значит, вы даже не можете ручаться…» «Я могу ручаться только за самого себя, — перебил он меня. — Поэтому, я ручаюсь тебе, что королева выразила мне согласие помиловать Гаскариля, и Рене будет известно, кто выручил его. Ты знаешь, каким влиянием пользуется Рене у королевы. Неужели ты думаешь, что он не сделает такого пустяка для спасения жизни человеку, которому он обязан своей жизнью?» «Ну, от Рене трудно ждать благодарности! — заметила я. — Это такое чудовище, каких не найдется среди самых отчаянных головорезов Двора Чудес». «В этом ты права», — холодно сказал судья. «Значит, и вы сомневаетесь?» — крикнула я. «Я не сомневаюсь лишь в одном, — ответил Ренодэн, — и вот в чем: если Гаскариль не возьмет на себя убийства на Медвежьей улице, он во всяком случае будет повешен, если же возьмет, ты во всяком случае получишь деньги, а Гаскариль, может быть, и не будет повешен. Пойми: будет смешно, если я, незначительный судья, стану ручаться за верность слова такой высокой особы, как королева. Ее сан сам должен служить ручательством. Если же я искренне советую Гаскарилю взять на себя вину Рене, то потому, что вижу в этом единственный шанс к спасению. Вот и все! Однако мы пришли. Помни: я привел тебя для очной ставки с Гаскарилем по делу об ограблении суконщика Пистоле на улице Святого Николая. Подробности никто не будет спрашивать». Ренодэн ввел меня в маленькую комнатку, где я имела возможность пораздумать над его словами. Должна признаться, что его доказательства произвели на меня большое впечатление. Конечно, очень возможно, что Гаскариля обманут; но ведь ему все равно не отвертеться от виселицы, а если он откажется взять на себя вину, то его уж наверное повесят — из безопасности, чтобы он не болтал, и в отместку. Да и трудно поверить, чтобы высокие особы оказались такими вероломными предателями! Словом, когда Гаскариль вошел ко мне в комнатку, я сделала все, чтобы убедить его согласиться на предложение Ренодэна. Я поклялась ему, что останусь верной ему и что, если его обманут, мы — все население Двора Чудес — отомстим за него! Вернувшись на Двор Чудес, я рассказала товарищам обо всем, что произошло. Они были очень рады принесенному мною известию и заявили, что не допускают возможности обмана. Это окончательно уничтожило во мне всякие сомнения, и мы очень весело провели этот вечер в танцах и пиршестве. На другой день после этого я мирно разговаривала с Королем Цыганским; вдруг вбежал, задыхаясь, герцог Египетский и крикнул: «Ребята! Гаскариля повели вешать! Пойдем скорее! Вот-то будет потеха! Гаскариль — парень веселый и, наверное, доставит нам этой комедией несколько веселых минут!» Мы побежали на Гревскую площадь и попали туда как раз в тот момент, когда Кабош надевал Гаскарилю петлю на шею. Я невольно закрыла глаза, когда палач столкнул его с помоста и Гаскариль принялся извиваться в воздухе. Однако мои товарищи смеялись и уверяли, что Гаскариль отлично разыгрывает роль повешенного. Каков же был наш ужас, когда через час веревку с неподвижно висевшим Гаскарилем опустили на землю и мы убедились, что мой несчастный дружок был повешен самым настоящим образом. Я в отчаянии бросилась к Ренодэну. Он встретил меня с совершенно спокойным лицом; но каковы же были его испуг, изумление, гнев, когда он узнал, что обещание не было сдержано!
— Мерзавец! — буркнул Ноэ, но принц сейчас же дернул его за рукав: не в их интересах было разоблачать Ренодэна и тем ослаблять ненависть Фаринетты к Рене — ненависть, которая могла быть крупнейшим козырем в их игре!
— И тогда он прямо сказал мне, что это дело рук Рене! — продолжала Фаринетта. — Ведь до признания Гаскариля палачу ничего не говорили. А вдруг Гаскариль в последнюю минуту раздумает? Поэтому сам Рене должен был сказать Кабошу от имени королевы, чтобы Гаскариля пощадили. Он не сделал этого! И я в присутствии всего Двора Чудес поклялась, что жестоко отомщу негодяю Рене за смерть своего возлюбленного, а товарищи поклялись помогать моей мести каждый раз, когда я этого потребую. Но я хотела собственноручно наказать мерзавца. И вот…
— И вот это тебе не удалось! — сказал принц. — Очевидно, рана этого Флорентийца оказалась неопасной, и он спокойно отправился к себе домой!
— А! — зарычала Фаринетта. — Ну, так я пойду туда и там прикончу его!
Но принц схватил ее за руку и, удержав на месте, сказал ей:
— Послушай, красавица! Мы оба тоже жаждем отомстить Рене, так как и нам он тоже причинил много зла. Поэтому я хочу удержать тебя от поступка, который не может быть удачным. В дом к Рене ты не попадешь, а если и подстережешь его вторично, то теперь он уже знает тебя и сумеет принять свои меры. И ты не только не отомстишь ему, но еще сама пострадаешь ни за грош! Нет, милая, откажись от кинжала; это слишком грубое и недостаточное оружие в данном случае!
— А вы придумали что-нибудь лучшее? — злорадно спросила Фаринетта.
— Может быть, — ответил принц, — и если ты согласишься повиноваться мне…
Фаринетта внимательно посмотрела на принца, после чего сказала с наивным обожанием:
— Вы красивы и молоды, ну а красивые молодые люди редко бывают лицемерными. А вы не лжете мне?
— Клянусь, нет! — ответил принц.
— Ну что же, — после недолгого колебания сказала нищая, — я готова поверить вам и сделаю все, что вы прикажете мне!
— Вот и отлично! — воскликнул принц. — А теперь пойдем за нами: мы постараемся подсмотреть сквозь щелочку ставен лавочки Рене, не там ли он!
Они отправились к мосту Святого Михаила и еще издали увидали, что сквозь ставни виднеется свет. Подойдя к самой лавочке и заглянув в щелку, они увидели, что Рене, бледный как смерть, лежит на кровати Годольфина, а Паола старательно промывает ему рану, нанесенную Фаринеттой.
— Что это за женщина? — спросила Фаринетта.
— Это его дочь Паола, — ответил Генрих.
— А! Теперь я знаю… — сдержанным шепотом прорычала нищая, — теперь я знаю, чем больнее всего отомстить этому негодяю!
— Вот видишь, милая, — сказал Генрих, — ты его просто поцарапала, и он пошел своей дорогой!
— Вот это-то я никак не могу понять, — растерянно сказала нищая. — Ведь я ударила его изо всех сил и чувствовала, как клинок въедался в мясо… Да вот, смотрите! — И девушка показала молодым людям кинжал, клинок которого был еще залит свежей кровью.
— Но за что же ты его так? А? — спросил принц.
— Вы, должно быть, не знаете, кто я такая? — горделиво спросила девушка в ответ. — Я Фаринетта!
— Но это не объясняет нам…
— Ну конечно! — перебила его нищая. — Я забыла, что вы знатные господа, которые не могут знать то, что известно всякому во Дворе Чудес! Ну, так я скажу вам яснее: я вдова Гаскариля!
— Гаскариля! — в один голос вскрикнули принц и Ноэ, сразу вспомнив имя подставного убийцы Самуила Лорьо.
— Да, — горделиво подтвердила Фаринетта, — Гаскариля — акробата, Гаскариля-карманщика, Гаскариля-адъютанта Короля Цыганского, царствующего над пародом Двора Чудес! И вы понимаете теперь, почему я ненавижу Рене и почему я поклялась убить его!
— Позволь, — сказал принц. — Я понимаю, что ты должна оплакивать Гаскариля и хочешь мстить за его смерть. Но почему же ты считаешь виновным Рене?
— А, так вы не знаете, как это было? Ну так пойдемте вот туда, к мосту, и я все расскажу вам!
Фаринетта снова взяла молодых людей за руки и повела их к ближайшему мосту Шанж.
Там, присев на балюстраду, она принялась рассказывать:
— Гаскариль был отчаянным смельчаком, а потому нередко попадался в лапы полиции. Когда он попался в последний раз, весь Двор Чудес был уверен, что моему миленькому опять удастся выпутаться. Но вот нас поразила страшная весть: главный судья приговорил Гаскариля к повешению и казнь должна скоро состояться. Меня эта весть почти убила, но товарищи принялись надо мной смеяться. Они уверяли, что Гаскариль малый не промах и сумеет посмеяться даже над приговором главного судьи. Их уверения успокоили меня, и я даже принялась по просьбе Короля Цыганского танцевать у костра с Герцогом Египетским. И вдруг во Двор входит разбитый параличом Фильер, бросает костыли, присаживается у огня и говорит: «Там, у ворот, тебя ждет какой — то судья. Он говорит, что пришел от Гаскариля». Сначала я даже верить не хотела, но потом все-таки пошла к воротам. Уж очень мне казалось странным, что судья рискнет прийти в такое место, как Двор Чудес! Оказалось, что это пришел сам президент Ренодэн. Показывая мне сережку Гаскариля, он сказал: «Красавица! Гаскариль может спастись, если сделает так, как советую ему я. Но он сомневается, колеблется и хочет посоветоваться с тобой. Как это ни трудно, но я устрою вам свидание. Пойдем со мной!» «Но как? Почему? В чем дело?» — крикнула я с радостью и недоумением; я боялась, не вижу ли я всего этого во сне, так как уж очень необычно и странно было это появление судьи с вестью о возможном спасении моего дружка и притом в тот самый момент, когда мы с Королем Цыганским как раз говорили об этом! «По дороге я объясню тебе все, — ответил судья, — а сейчас нельзя терять ни одной минуты! Пойдем!» Действительно, по дороге Ренодэн подробно и добросовестно объяснил мне, что Гаскарилю предлагают взять на себя вину негодяя Рене, что за эту услугу мы с Гаскарилем получим по кругленькой сумме, а кроме того, королева прикажет Кабошу повесить моего дружка лишь для вида. Но Гаскариль колеблется принять это предложение: он боится, чтобы я, Фаринетта, не устроилась с кем-нибудь другим на выхлопотанные им для меня деньги. «Как он только мог подумать это! — крикнула я. — — Ведь я люблю его и не изменю ему ни живому, ни мертвому! Но вот что он вам не верит, в этом он совершенно прав! Мы не привыкли к щедрости и великодушию судей!» «Глупенькая! — , ответил мне Ренодэн. — При чем здесь моя щедрость или великодушие? Неужели ты не понимаешь, что мне самому нет никакого дела до мессира Рене, и если я взялся за переговоры с Гаскарилем, то лишь во исполнение приказания высоких особ? Обещания даю не я; я лишь передаю их! Так что при чем здесь я?» «А! — сказала я. — Значит, вы даже не можете ручаться…» «Я могу ручаться только за самого себя, — перебил он меня. — Поэтому, я ручаюсь тебе, что королева выразила мне согласие помиловать Гаскариля, и Рене будет известно, кто выручил его. Ты знаешь, каким влиянием пользуется Рене у королевы. Неужели ты думаешь, что он не сделает такого пустяка для спасения жизни человеку, которому он обязан своей жизнью?» «Ну, от Рене трудно ждать благодарности! — заметила я. — Это такое чудовище, каких не найдется среди самых отчаянных головорезов Двора Чудес». «В этом ты права», — холодно сказал судья. «Значит, и вы сомневаетесь?» — крикнула я. «Я не сомневаюсь лишь в одном, — ответил Ренодэн, — и вот в чем: если Гаскариль не возьмет на себя убийства на Медвежьей улице, он во всяком случае будет повешен, если же возьмет, ты во всяком случае получишь деньги, а Гаскариль, может быть, и не будет повешен. Пойми: будет смешно, если я, незначительный судья, стану ручаться за верность слова такой высокой особы, как королева. Ее сан сам должен служить ручательством. Если же я искренне советую Гаскарилю взять на себя вину Рене, то потому, что вижу в этом единственный шанс к спасению. Вот и все! Однако мы пришли. Помни: я привел тебя для очной ставки с Гаскарилем по делу об ограблении суконщика Пистоле на улице Святого Николая. Подробности никто не будет спрашивать». Ренодэн ввел меня в маленькую комнатку, где я имела возможность пораздумать над его словами. Должна признаться, что его доказательства произвели на меня большое впечатление. Конечно, очень возможно, что Гаскариля обманут; но ведь ему все равно не отвертеться от виселицы, а если он откажется взять на себя вину, то его уж наверное повесят — из безопасности, чтобы он не болтал, и в отместку. Да и трудно поверить, чтобы высокие особы оказались такими вероломными предателями! Словом, когда Гаскариль вошел ко мне в комнатку, я сделала все, чтобы убедить его согласиться на предложение Ренодэна. Я поклялась ему, что останусь верной ему и что, если его обманут, мы — все население Двора Чудес — отомстим за него! Вернувшись на Двор Чудес, я рассказала товарищам обо всем, что произошло. Они были очень рады принесенному мною известию и заявили, что не допускают возможности обмана. Это окончательно уничтожило во мне всякие сомнения, и мы очень весело провели этот вечер в танцах и пиршестве. На другой день после этого я мирно разговаривала с Королем Цыганским; вдруг вбежал, задыхаясь, герцог Египетский и крикнул: «Ребята! Гаскариля повели вешать! Пойдем скорее! Вот-то будет потеха! Гаскариль — парень веселый и, наверное, доставит нам этой комедией несколько веселых минут!» Мы побежали на Гревскую площадь и попали туда как раз в тот момент, когда Кабош надевал Гаскарилю петлю на шею. Я невольно закрыла глаза, когда палач столкнул его с помоста и Гаскариль принялся извиваться в воздухе. Однако мои товарищи смеялись и уверяли, что Гаскариль отлично разыгрывает роль повешенного. Каков же был наш ужас, когда через час веревку с неподвижно висевшим Гаскарилем опустили на землю и мы убедились, что мой несчастный дружок был повешен самым настоящим образом. Я в отчаянии бросилась к Ренодэну. Он встретил меня с совершенно спокойным лицом; но каковы же были его испуг, изумление, гнев, когда он узнал, что обещание не было сдержано!
— Мерзавец! — буркнул Ноэ, но принц сейчас же дернул его за рукав: не в их интересах было разоблачать Ренодэна и тем ослаблять ненависть Фаринетты к Рене — ненависть, которая могла быть крупнейшим козырем в их игре!
— И тогда он прямо сказал мне, что это дело рук Рене! — продолжала Фаринетта. — Ведь до признания Гаскариля палачу ничего не говорили. А вдруг Гаскариль в последнюю минуту раздумает? Поэтому сам Рене должен был сказать Кабошу от имени королевы, чтобы Гаскариля пощадили. Он не сделал этого! И я в присутствии всего Двора Чудес поклялась, что жестоко отомщу негодяю Рене за смерть своего возлюбленного, а товарищи поклялись помогать моей мести каждый раз, когда я этого потребую. Но я хотела собственноручно наказать мерзавца. И вот…
— И вот это тебе не удалось! — сказал принц. — Очевидно, рана этого Флорентийца оказалась неопасной, и он спокойно отправился к себе домой!
— А! — зарычала Фаринетта. — Ну, так я пойду туда и там прикончу его!
Но принц схватил ее за руку и, удержав на месте, сказал ей:
— Послушай, красавица! Мы оба тоже жаждем отомстить Рене, так как и нам он тоже причинил много зла. Поэтому я хочу удержать тебя от поступка, который не может быть удачным. В дом к Рене ты не попадешь, а если и подстережешь его вторично, то теперь он уже знает тебя и сумеет принять свои меры. И ты не только не отомстишь ему, но еще сама пострадаешь ни за грош! Нет, милая, откажись от кинжала; это слишком грубое и недостаточное оружие в данном случае!
— А вы придумали что-нибудь лучшее? — злорадно спросила Фаринетта.
— Может быть, — ответил принц, — и если ты согласишься повиноваться мне…
Фаринетта внимательно посмотрела на принца, после чего сказала с наивным обожанием:
— Вы красивы и молоды, ну а красивые молодые люди редко бывают лицемерными. А вы не лжете мне?
— Клянусь, нет! — ответил принц.
— Ну что же, — после недолгого колебания сказала нищая, — я готова поверить вам и сделаю все, что вы прикажете мне!
— Вот и отлично! — воскликнул принц. — А теперь пойдем за нами: мы постараемся подсмотреть сквозь щелочку ставен лавочки Рене, не там ли он!
Они отправились к мосту Святого Михаила и еще издали увидали, что сквозь ставни виднеется свет. Подойдя к самой лавочке и заглянув в щелку, они увидели, что Рене, бледный как смерть, лежит на кровати Годольфина, а Паола старательно промывает ему рану, нанесенную Фаринеттой.
— Что это за женщина? — спросила Фаринетта.
— Это его дочь Паола, — ответил Генрих.
— А! Теперь я знаю… — сдержанным шепотом прорычала нищая, — теперь я знаю, чем больнее всего отомстить этому негодяю!
XI
Ударяя Рене кинжалом, Фаринетта в ярости размахнулась с такой силой, что Флорентинец рухнул как пласт на землю. Он пролежал некоторое время недвижимо, не понимая, что, собственно, случилось с ним и как могла женщина решиться нанести ему удар кинжалом. Уж не приснилось ли ему все это? Но кровь, бежавшая из раны, доказывала реальность всего происшедшего, и тогда Рене вдруг почувствовал безумный страх — страх умереть, словно собака, на улице. Он собрал все свои силы, встал и, пошатываясь, направился домой. Не раз случалось ему падать, но он снова вставал и упорно шел все дальше и дальше. Так добрался он до моста Святого Михаила. У дверей своей лавочки он лишился чувств и успел только крикнуть, падая на землю. На этот крик выбежали Паола и Годольфин; они подняли Рене и внесли его в лавочку.
Через несколько минут парфюмер пришел в себя.
— Боже мой, отец! — воскликнула тогда Паола. — Что случилось?
— Какая-то незнакомая женщина ударила меня кинжалом, когда я подавал ей милостыню! — ответил Рене.
— Женщина? — пробормотала Паола. — Как это странно!
Рене приказал зажечь две свечки и подать ему стальное зеркало, висевшее в лавочке над конторкой. С помощью этого зеркала он исследовал свою рану и затем сказал: — Кинжал скользнул вбок; порезаны только верхние покровы, но ни один важный сосуд не задет. Поди в мою лабораторию, — обратился он к Годольфину, — и принеси с этажерки бутылку с жидкостью темно — зеленого цвета, а ты, Паола, найди корпию и приготовь перевязку!
Паола промыла рану отца, наложила сверху корпию, смоченную принесенным Годольфином составом, перевязала руку, и Рене немного забылся. Его забытье перешло в сон, и, когда он снова открыл веки, был уже полный день.
Паола и Годольфин сидели у его изголовья.
— Как ты себя чувствуешь, папочка? — ласково спросила дочь. — Не переменить ли перевязки?
— Перемени! — ответил Рене.
Паола сняла перевязку и промыла рану с опытностью присяжного хирурга.
— Так! — сказал парфюмер, снова осмотрев рану в поданное ему зеркало. — Кровь остановилась, и рана скоро зарубцуется. Вообще я отделался настолько легко, что могу сегодня же отправиться в Лувр!
— Неужели ты опять уйдешь? — с досадой сказала Паола.
— А ты этого не хочешь? Почему?
— Во-первых, я боюсь, как бы рана опять не открылась; во-вторых, я уже давно жду случая поговорить с тобой… по секрету! — договорила она, кидая взгляд на Годольфина.
— Ну что же! — ответил парфюмер. — Годольфин, отправляйся в Лувр и добейся свидания с королевой Екатериной. Ты скажешь ей, что я прошу дать тебе коробку для перчаток, которую она получила недавно от своего племянника, герцога Медичи.
Годольфин вышел.
Тогда Рене сказал:
— Теперь говори, дочка!
Паола уселась около кровати и сказала:
— Помнишь ли, папочка, как ты нашел меня на площади Сен — Жермен-дЮксерруа в ужасном состоянии? Ты обещал тогда отомстить за меня, но… до сих пор не сдержал обещания.
— Я сдержу это обещание скорее, чем ты думаешь, — сказал Рене, — но для этого ты должна поступить так, как я скажу!
— Говори, отец!
— Я должен предупредить тебя: то, что я скажу сейчас, может показаться тебе чудовищным, невозможным, но поверь, что так нужно для торжества мести.
— Говори, отец, я готова на все!
— Ну так слушай! Сегодня же вечером ты вернешься в Шайльо, в тот самый дом, куда укрыл тебя твой Ноэ. Вернувшись туда, ты напишешь ему или дашь знать на словах, чтобы он приехал, и тогда упадешь ему на грудь, сказав: «Амори! Спаси меня от моего отца! Я люблю тебя!» Ноэ будет тронут твоим раскаянием и любовью, а так как ты изобразишь перед ним преследуемую женщину, то он постарается освободить тебя от моей тирании и поместит тебя в более безопасное место, чем Шайльо. Ну а какое место покажется ему безопаснее, чем отель Босежур, где живет ныне королева Жанна?
— Ну, и что же затем? — спросила Паола.
В этот момент послышался шум шагов Годольфина.
— Я доскажу тебе потом, дочь моя! — сказал Рене и обратился к входившему Годольфину с вопросом: — Ну, принес? Отлично! Теперь одень меня!
Годольфин одел Рене.
Парфюмер встал без особых страданий и обратился к дочери и своему помощнику:
— Теперь идите со мной в лабораторию! Опираясь на плечо Паолы и поддерживаемый под руку Годольфином, Рене поднялся в лабораторию.
Там он уселся в кресло и сказал Годольфину:
— Возьми вот ту склянку и брось ее на пол!
— Но ведь она разобьется!
— Вот это именно мне и нужно!
Годольфин стукнул склянку об пол, и она разбилась в мельчайшие дребезги. Тогда Рене открыл коробку с перчатками и достал оттуда первую попавшуюся ему пару. Годольфин принес ему клей и кисточку, Рене взял кисть, макнул ее в клей и затем опустил в стеклянные осколки. Затем он ввел кисточку во внутренность одной из перчаток и сказал Паоле:
— А теперь достань вон оттуда с полки маленькую стеклянную коробочку… вот эту самую! Отлично! Теперь осторожно возьми ложечкой немного порошка, содержащегося в ней, и насыпь его в перчатку! Вы оба должны стать моими соучастниками!
Через несколько минут парфюмер пришел в себя.
— Боже мой, отец! — воскликнула тогда Паола. — Что случилось?
— Какая-то незнакомая женщина ударила меня кинжалом, когда я подавал ей милостыню! — ответил Рене.
— Женщина? — пробормотала Паола. — Как это странно!
Рене приказал зажечь две свечки и подать ему стальное зеркало, висевшее в лавочке над конторкой. С помощью этого зеркала он исследовал свою рану и затем сказал: — Кинжал скользнул вбок; порезаны только верхние покровы, но ни один важный сосуд не задет. Поди в мою лабораторию, — обратился он к Годольфину, — и принеси с этажерки бутылку с жидкостью темно — зеленого цвета, а ты, Паола, найди корпию и приготовь перевязку!
Паола промыла рану отца, наложила сверху корпию, смоченную принесенным Годольфином составом, перевязала руку, и Рене немного забылся. Его забытье перешло в сон, и, когда он снова открыл веки, был уже полный день.
Паола и Годольфин сидели у его изголовья.
— Как ты себя чувствуешь, папочка? — ласково спросила дочь. — Не переменить ли перевязки?
— Перемени! — ответил Рене.
Паола сняла перевязку и промыла рану с опытностью присяжного хирурга.
— Так! — сказал парфюмер, снова осмотрев рану в поданное ему зеркало. — Кровь остановилась, и рана скоро зарубцуется. Вообще я отделался настолько легко, что могу сегодня же отправиться в Лувр!
— Неужели ты опять уйдешь? — с досадой сказала Паола.
— А ты этого не хочешь? Почему?
— Во-первых, я боюсь, как бы рана опять не открылась; во-вторых, я уже давно жду случая поговорить с тобой… по секрету! — договорила она, кидая взгляд на Годольфина.
— Ну что же! — ответил парфюмер. — Годольфин, отправляйся в Лувр и добейся свидания с королевой Екатериной. Ты скажешь ей, что я прошу дать тебе коробку для перчаток, которую она получила недавно от своего племянника, герцога Медичи.
Годольфин вышел.
Тогда Рене сказал:
— Теперь говори, дочка!
Паола уселась около кровати и сказала:
— Помнишь ли, папочка, как ты нашел меня на площади Сен — Жермен-дЮксерруа в ужасном состоянии? Ты обещал тогда отомстить за меня, но… до сих пор не сдержал обещания.
— Я сдержу это обещание скорее, чем ты думаешь, — сказал Рене, — но для этого ты должна поступить так, как я скажу!
— Говори, отец!
— Я должен предупредить тебя: то, что я скажу сейчас, может показаться тебе чудовищным, невозможным, но поверь, что так нужно для торжества мести.
— Говори, отец, я готова на все!
— Ну так слушай! Сегодня же вечером ты вернешься в Шайльо, в тот самый дом, куда укрыл тебя твой Ноэ. Вернувшись туда, ты напишешь ему или дашь знать на словах, чтобы он приехал, и тогда упадешь ему на грудь, сказав: «Амори! Спаси меня от моего отца! Я люблю тебя!» Ноэ будет тронут твоим раскаянием и любовью, а так как ты изобразишь перед ним преследуемую женщину, то он постарается освободить тебя от моей тирании и поместит тебя в более безопасное место, чем Шайльо. Ну а какое место покажется ему безопаснее, чем отель Босежур, где живет ныне королева Жанна?
— Ну, и что же затем? — спросила Паола.
В этот момент послышался шум шагов Годольфина.
— Я доскажу тебе потом, дочь моя! — сказал Рене и обратился к входившему Годольфину с вопросом: — Ну, принес? Отлично! Теперь одень меня!
Годольфин одел Рене.
Парфюмер встал без особых страданий и обратился к дочери и своему помощнику:
— Теперь идите со мной в лабораторию! Опираясь на плечо Паолы и поддерживаемый под руку Годольфином, Рене поднялся в лабораторию.
Там он уселся в кресло и сказал Годольфину:
— Возьми вот ту склянку и брось ее на пол!
— Но ведь она разобьется!
— Вот это именно мне и нужно!
Годольфин стукнул склянку об пол, и она разбилась в мельчайшие дребезги. Тогда Рене открыл коробку с перчатками и достал оттуда первую попавшуюся ему пару. Годольфин принес ему клей и кисточку, Рене взял кисть, макнул ее в клей и затем опустил в стеклянные осколки. Затем он ввел кисточку во внутренность одной из перчаток и сказал Паоле:
— А теперь достань вон оттуда с полки маленькую стеклянную коробочку… вот эту самую! Отлично! Теперь осторожно возьми ложечкой немного порошка, содержащегося в ней, и насыпь его в перчатку! Вы оба должны стать моими соучастниками!