Дюма Александр. Кучер кабриолета

   «Напишите, конечно, напишите, — сказал мой хозяин, пододвигая ей перо и чернильницу. — Кто посмеет отсрочить хотя бы на миг священное свидание дочери с отцом, мнивших, что они разлучены навеки? Пишите, я первый прошу вас об этом. Не теряйте ни минуты. Как должен страдать в эту минуту несчастный ваш батюшка!»
   Пока мой хозяин разглагольствовал, она настрочила записку хорошеньким, бисерным почерком и, подписавшись, спросила адрес дома, где находится.
   «Бакская улица, дом тридцать один», — пояснил я.
   «Бакская улица, дом тридцать один!» — повторила она.
   И — хлоп! — чернильница опрокинулась на простыню. Помолчав, девушка заметила с грустью:
   «Верно, само провидение привело меня сюда».
   «Провидение или не провидение тому виной, а потребуется целая бутыль жавеля, чтобы вывести это пятно», — пробормотал я.
   Господин Эжен казался озадаченным.
   «Я вижу — вы удивлены, — проговорила она. — Но, узнав мою историю, вы поймете, какое впечатление произвел на меня адрес, названный вашим слугой».
   И она вручила ему письмо для своего отца.
   «Кантийон, отнеси это письмо».
   Я бросаю взгляд на адрес: улица Фоссе-Сен-Виктор.
   «Конец не близкий», — говорю.
   «Не важно, найми кабриолет и возвращайся обратно через полчаса».
   Я выбежал на улицу как встрепанный; мимо проезжал кабриолет, я вскочил в него.
   «Сто су, приятель, чтобы отвезти меня на улицу Фоссе-Сен-Виктор и вернуться обратно!»
   Хотелось бы мне самому хоть изредка иметь таких щедрых седоков…
   Останавливаемся у подъезда невзрачного дома. Стучу, стучу, наконец привратница, брюзжа, отворяет дверь.
   «Брюзжи себе», — бормочу я и спрашиваю:
   «На каком этаже живет господин Дюмон?»
   «Боже мой, уж не с вестями ли вы от его дочки?»
   «Да, и с отличными», — отвечаю я.
   «На шестом этаже, в конце лестницы».
   Я поднимаюсь, перескакиваю через две ступеньки; одна дверь приоткрыта; смотрю и вижу старика военного, который безмолвно плачет, целуя какое-то письмо, и заряжает при этом два пистолета. «Должно быть, отец девушки, — думаю, — или я очень ошибаюсь».
   Толкаю дверь.
   «Я приехал к вам от мадемуазель Марии», — говорю ему.
   Он оборачивается, становится бледным, как мертвец, и переспрашивает:
   «От моей дочери?»
   «Да, от мадемуазель Марии, вашей дочери. Ведь вы — господин Дюмон и были капитаном при прежнем режиме?»
   Он утвердительно кивает.
   «Вот, возьмите письмо».
   Он берет письмо. Скажу, не преувеличивая, сударь, что волосы дыбом стояли у него на голове, а со лба падали такие же крупные капли, как из глаз.
   «Она жива! — воскликнул он. — И спас ее твой барин! Сию минуту, сию же минуту вези меня к ней! Вот возьми, мой друг, возьми!»
   Он шарит в ящике небольшого секретера, вынимает оттуда три или четыре пятифранковые монеты, которые словно играли там в прятки, и сует мне их в руку. Я беру деньги, чтобы не обижать его. Осматриваю помещение и думаю: «Не больно ты богат». Поворачиваюсь на каблуках, кладу все двадцать франков позади бюста некоего полководца и говорю отставному военному:
   «Премного благодарен, господин капитан».
   «Ты готов?»
   «Жду только вас».
   И он ринулся вниз по лестнице, да так быстро, как если бы съезжал по перилам.
   Я кричу ему:
   «Послушайте, послушайте, служивый, на вашей винтовой лестнице ни черта не видно!»
   Какое там! Он был уже внизу. Ладно. Сидим мы в кабриолете, и я говорю ему:
   «Не сочтите за нескромность, господин капитан, но позвольте вас спросить, что вы собирались делать с заряженными пистолетами?»
   Он отвечает, сдвинув брови:
   «Один пистолет предназначен некоему негодяю, да простит его Бог, а я простить не могу».
   Я говорю сам себе: «Понятно, он имеет в виду отца ребенка».
   «А другой — мне».
   «Хорошо, что все обошлось иначе», — отвечаю я.
   «Дело еще не кончено, — заявляет он. Но скажи мне, каким образом твой барин, этот превосходный молодой человек, спас мою несчастную Марию?»
   Тут я все рассказал ему. Слушая меня, он рыдал, как ребенок… Сердце разрывалось на части при виде того, как плачет старый солдат, извозчик и тот сказал ему:
   «Сударь, как это ни глупо, а слезы застилают мне глаза, и я с трудом правлю лошадью. Если бы бедное животное не было умнее нас троих, оно прямиком отвезло бы нас в морг».
   «В морг! — воскликнул капитан, вздрогнув. — В морг! Подумать только, что я не чаял найти мою несчастную Марию, мою любимую дочку, в ином месте; я уже воображал ее себе, бездыханную, на черном и мокром мраморе! О, скажи мне его имя, имя твоего барина: мне хочется благословить его и поминать вместе с другим дорогим мне именем».
   «С именем того человека, чей бюст стоит у вас в комнате?»
   «О, Мария! Ведь правда, что она вне опасности? Врач отвечает за ее жизнь?»
   «Не говорите мне об этом враче: дурак он, недоумок!»
   «Как? Разве состояние моей дочери внушает опасение?»
   «Да нет же, нет! Это относится ко мне, к моему носу».
   Пока мы беседовали, экипаж катил себе по улицам, и вдруг извозчик крикнул:
   «Приехали!»
   «Помогите мне, друг мой, — попросил капитан, — ноги что-то не слушаются меня. Где живет твой барин?»
   «Вот тут, на третьем этаже, там, где горит свет и какая-то тень виднеется за занавеской».
   «Идем же, идем!»
   Несчастный человек! Он был белее полотна. Я взял старика под руку и почувствовал, как сильно бьется его сердце.
   «А что, если я найду ее бездыханной?» — проговорил он, смотря на меня безумным взглядом.
   В тот же миг двумя этажами выше распахнулась дверь квартиры г-на Эжена, и мы услышали женский голос:
   «Отец! отец!»
   «Это она, это ее голос!» — вскричал капитан.
   И старик, который за секунду перед тем дрожал всем телом, взлетел по лестнице, словно юноша, вбежал в спальню, ни с кем не здороваясь, и, плача, бросился к кровати дочери.
   «Мария, дорогое дитя, любимая девочка моя!» — твердил он.
   Когда я вошел, трудно было не растрогаться, видя их в объятиях друг друга. Старик прижимался своей львиной головой с большущими усами к личику дочери, сиделка плакала, г-н Эжен плакал, я тоже заплакал, словом, настоящий потоп.
   Хозяин говорит сиделке и мне:
   «Надо оставить их вдвоем».
   Мы выходим все трое. Г-н Эжен берет меня за руку и говорит:
   «Подожди Альфреда де Линара — он скоро вернется с бала — и попроси его зайти ко мне».
   Я занимаю наблюдательный пост на лестнице и думаю: «Ну, приятель, ты за все получишь сполна».
   По прошествии четверти часа слышу «траля-ля, траля-ля!» Это он поднимается по лестнице, что-то напевая. Я вежливо обращаюсь к нему:
   «Мой барин просит вас на два слова».
   «Разве твой барин не может подождать до завтра?» — возражает он насмешливо.
   «Видно, не может, раз он просит вас зайти немедленно».
   «Хорошо. Где он?»
   «Я здесь, — говорит г-н Эжен, услышавший наш разговор. — Не будете ли вы так добры, сударь, войти в эту комнату?»
   И он указывает на дверь комнаты, где находится мадемуазель Мария. Я ничего не мог понять.
   Я отворяю дверь. Капитан направляется в соседнюю комнату, делая мне знак не вводить гостя, пока он не спрячется. Как только старик скрылся, я говорю:
   «Входите, господа».
   Мой хозяин вталкивает г-на Альфреда в спальню, затворяет за ним дверь, и мы остаемся в коридоре. Я слышу дрожащий голос: «Альфред!» — и другой удивленный голос, вопрошающий: «Как, Мария, вы здесь?»
   «Господин Альфред — отец ребенка?» — спрашиваю я у хозяина.
   «Да, — отвечает он. — Давай постоим здесь и послушаем».
   Сперва до нас доносился только невнятный голос мадемуазель Марии, которая, казалось, о чем-то просила г-на Альфреда. Это продолжалось довольно долго. В конце концов мы услышали мужской голос.
   «Нет, Мария, — говорил он, — это невозможно. Вы с ума сошли. Я не властен жениться на вас: я завишу от своей семьи, и она не потерпела бы этого брака. Но я богат, и если деньги…»
   При этих словах в комнате началось что-то невообразимое. Капитан даже не дал себе труда отворить дверь комнатки, где он прятался, а высадил ее ударом ноги. Мадемуазель Мария вскрикнула, капитан выругался, да так громко, что зазвенели стекла.
   «Идем», — сказал мне хозяин.
   Мы подоспели вовремя.
   Капитан Дюмон повалил г-на Альфреда и придавив его коленом, собирался свернуть ему голову, словно какому-нибудь куренку. Мой хозяин разнял их.
   Господин Альфред встал на ноги; он был бледен, взгляд неподвижен, зубы крепко сжаты. Он не удостоил ни одним взглядом мадемуазель Марию, по-прежнему лежавшую без чувств, а подошел к моему хозяину, который ожидал его, скрестив на груди руки.
   «Эжен, — сказал он, — я не знал, что у вас не квартира, а разбойничий притон. Теперь я приду к вам не иначе, как с пистолетом в каждой руке, слышите?»
   «Именно так я и надеюсь вас видеть, — ответил мой хозяин, — ведь если вы явитесь как гость, я тут же выгоню вас».
   «Капитан, — обратился господин Альфред к отцу Марии, — не забудьте, что я также и ваш должник».
   «И этот долг вы немедленно уплатите мне, — сказал капитан, — ибо я вас не покину».
   «Будь по-вашему».
   «Заря уже занимается, — заметил господин Дюмон. — Ступайте за оружием».
   «У меня имеются и шпаги, и пистолеты», — заметил мой хозяин.
   «Встретимся через час в Булонском лесу, у ворот Майо», — сказал господин Альфред.
   «Да, ровно через час, — ответил разом мой хозяин и капитан. — Ступайте за свидетелями».
   Господин Альфред вышел.
   Капитан склонился над кроватью дочери. Г-н Эжен хотел было позвать сиделку, чтобы привести в чувство мадемуазель Марию.
   «Нет, нет, — воскликнул отец, — пусть лучше ничего не знает. Мария, мое дорогое дитя, прощай! Если я буду убит, вы отомстите за меня, не так ли, господин Эжен? И не покинете сиротки?»
   «Клянусь в этом жизнью вашей дочери, — ответил мой хозяин, бросаясь в объятия несчастного отца. — Кантийон, сходи за извозчиком».
   «Слушаюсь, сударь. А я поеду с вами?»
   «Да, поедешь».
   Еще раз поцеловав дочь, капитан позвал сиделку. «Прошу вас, приведите ее в чувство, а если она спросит, где я, скажите, что я скоро вернусь. А теперь едемте, мой юный друг».
   И оба прошли в кабинет г-на Эжена. Когда я вернулся с извозчиком, они ждали меня внизу. Капитан засунул пистолеты к себе в карманы, г-н Эжен нес под плащом шпаги.
   «Извозчик, в Булонский лес!»
   «Если меня убьют, — проговорил капитан, — передайте это обручальное кольцо моей несчастной Марии: оно принадлежало ее матери, достойнейшей женщине, которую призвал к себе Господь Бог. Надеюсь, что там, на небе, больше справедливости, чем в нашей земной юдоли. Распорядитесь, кроме того, мой юный друг, чтобы меня похоронили при шпаге и с моим боевым крестом. У меня нет друзей, кроме вас, нет родственников, кроме дочери. Таким образом, за моим гробом пойдете только вы двое — больше никого не будет».
   «Зачем такие мрачные мысли, капитан? Они не к лицу отставному военному».
   Капитан грустно улыбнулся.
   «Жизнь плохо сложилась для меня после тысяча восемьсот пятнадцатого года, господин Эжен. А раз вы обещали оберегать мою дочь, я спокоен: для нее лучше иметь молодого и богатого покровителя, чем старого и нищего отца».
   Капитан умолк, г-н Эжен не посмел ему возражать, и старик ничего больше не сказал до самого места дуэли.
   Какой-то кабриолет следовал за нами. Когда он остановился, из него вышел г-н Альфред в сопровождении двух свидетелей. Один из них приблизился к нам.
   «Какое оружие выбрал капитан?»
   «Пистолеты», — ответил старик.
   «Оставайся в карете, жди меня и охраняй шпаги», — сказал мне хозяин.
   И тут же пятеро углубились в лес.
   Не прошло и десяти минут, как раздались два выстрела. Я подскочил на месте, словно не ожидал этого. Все было кончено для одного из противников, ибо в последующие десять минут выстрелы не возобновились.
   Я забился в уголок кареты, боясь выглянуть наружу. Дверца неожиданно распахнулась.
   «Кантийон, где шпаги?» — спросил меня хозяин.
   Я подал ему оружие. Он протянул руку: на его пальце блеснуло кольцо капитана.
   «А… а что… отец мадемуазель Марии?» — пробормотал я.
   «Убит!»
   «Так значит, эти шпаги?..»
   «Для меня».
   «Во имя Бога, дозвольте мне сопровождать вас».
   «Идем, если хочешь».
   Я соскочил с извозчика. Сердце у меня так сжалось от страха, что стало меньше горчичного зерна, а сам я дрожал как в лихорадке. Хозяин мой вошел в лес, я последовал за ним.
   Едва мы сделали десять шагов, как увидели г-на Альфреда: он стоял со своими свидетелями и что-то говорил им, смеясь.
   «Осторожнее», — крикнул хозяин, толкнув меня в бок.
   Я отскочил назад. В самом деле, я чуть было не наступил на тело капитана.
   Господин Эжен бросил быстрый взгляд на труп и, подойдя к своему противнику и его свидетелям, положил обе шпаги на землю.
   «Благоволите проверить, господа, — сказал он, — одинаковой ли они длины».
   «Стало быть, вы не желаете откладывать поединок на завтра?» — спросил один из свидетелей.
   «Ни в коем случае!»
   «Будьте покойны, друзья, — проговорил г-н Альфред, — я нисколько не устал, но охотно выпил бы стакан воды».
   «Кантийон, сходи за водой для господина Альфреда», — приказал мне хозяин.
   Мне до смерти не хотелось уходить в такую минуту, но г-н Эжен повелительно махнул рукой, и я направился к ресторану, тому, что стоит у входа в лес, — мы были от него в каких-нибудь ста шагах. Я мигом воротился назад и подал стакан г-ну Альфреду, говоря про себя: «Чтоб ты подавился!» Он взял стакан, рука у него не дрожала, но я отметил, беря обратно пустой стакан, что на нем остались отметины, так сильно он закусил его край.
   Бросив через плечо стакан, я подошел к хозяину и увидел, что за время моего отсутствия он успел подготовиться к поединку. На нем остались лишь штаны и рубашка, рукава которой он засучил выше локтя.
   «Вы ничего не желаете наказать мне?» — спросил я, приближаясь к нему.
   «Нет, — ответил он. — У меня нет ни отца, ни матери. В случае моей смерти…»
   Он написал несколько слов на клочке бумаги.
   «В случае моей смерти, ты отдашь эту записку Марии…»
   Он опять взглянул на бездыханное тело капитана и, направляясь к своему противнику, проговорил:
   «Ну что ж, приступим, господа».
   «Но у вас нет свидетелей», — возразил г-н Альфред.
   «Вы уступите мне одного из своих».
   «Эрнест, перейдите на сторону господина Эжена».
   Один свидетель приблизился к моему хозяину, другой взял оружие, поставил противников в четырех шагах друг от друга, вложил им в руки эфесы шпаг и отошел в сторону со словами:
   «Начинайте, господа».
   В тот же миг противники шагнули вперед, и клинки их скрестились у самых рукояток.
   «Отойдите назад», — сказал мой хозяин.
   «Не в моих правилах отступать», — ответил г-н Альфред.
   «Хорошо».
   Господин Эжен шагнул назад и встал в оборонительную позицию.
   Я пережил страшные десять минут. Шпаги вились, как змеи, одна возле другой. Г-н Альфред наносил удары, а мой хозяин, следя глазами за его шпагой, парировал их с таким спокойствием, словно находился в фехтовальной школе. Я себя не помнил от гнева. Будь здесь слуга г-на Альфреда, я, кажется, задушил бы его.
   Дуэль продолжалась. Г-н Альфред горько посмеивался, мой хозяин был холоден и спокоен.
   «Ага!» — вскричал г-н Альфред.
   Он ранил моего хозяина в руку: потекла кровь.
   «Пустяки, — возразил г-н Эжен, — продолжим».
   Пот лил с меня в три ручья.
   Свидетели приблизились. Г-н Эжен махнул рукой, требуя, чтобы они отошли. Его противник воспользовался этим и сделал выпад; мой хозяин слишком поздно прибег к защите, и теперь кровь брызнула из его бедра. Я сел на траву: ноги не держали меня.
   Господин Эжен был все так же холоден и спокоен; однако видно было, что он крепко сжал зубы. Пот крупными каплями стекал со лба его противника, который явно терял силу.
   Мой хозяин шагнул вперед; его противник отступил.
   «Я полагал, что вы никогда не отступаете», — проговорил господин Эжен.
   Господин Альфред сделал ложный выпад; г-н Эжен парировал его удар с такой силой, что шпага противника взметнулась вверх, словно он отдавал честь. На мгновение грудь его осталась открытой, и клинок моего хозяина вошел в нее по самую рукоятку.
   Господин Альфред вытянул вперед руки, выпустил оружие и продолжал стоять словно потому, что проткнувшая его насквозь шпага удерживала его в вертикальном положении.
   Господин Эжен вытащил свою шпагу, и его недруг рухнул на землю.
   «Можете подтвердить, что я вел себя как человек чести?» — спросил мой хозяин у свидетелей.
   Они кивнули и нагнулись над г-ном Альфредом.
   Хозяин подошел ко мне.
   «Поезжай в Париж и привези ко мне нотариуса; я должен найти его по возвращении домой».
   «Если вы стараетесь для господина Альфреда, — сказал я, — то напрасно утруждаете себя, он извивается, как уж на сковородке, и изо рта у него хлещет кровь, — а это дурной признак».
   «Дело не в этом», — ответил он.
   — Для чего же ему потребовался нотариус? — спросил я, прерывая Кантийона.
   — А для того, чтобы жениться на девушке, — ответил он, — и признать ее ребенка.
   — И господин Эжен сделал это?
   — Сделал, сударь, и не моргнув глазом.
   И Кантийон продолжал свой рассказ:
   «Мы с женой скоро отправимся путешествовать, — сказал мне г-н Эжен. — Я очень бы хотел, чтобы ты остался у меня, но, видишь ли, Марии было бы тяжело постоянно встречаться с тобой. Вот, возьми эти деньги, здесь тысяча франков. Кроме того, я дарю тебе кабриолет с лошадью. Поступи с ними, как тебе заблагорассудится. А если ты будешь нуждаться в помощи, обещай, что обратишься только ко мне — ни к кому другому».
   И так как у меня было все необходимое, чтобы завести собственное дело, я стал возить седоков.
   — Вот моя история, хозяин. Куда теперь поедем?
   — Ко мне домой: я закончу визиты в следующий раз.
   Я вернулся к себе и записал историю Кантийона так, как он мне ее рассказал.