Дюма Александр. Роман о Виолетте

   – Ах, как хорошо в твоих объятиях! – вздохнула она.
   Я пощупал воду – она оказалась достаточно разогретой. Опустив Виолетту в ванну прямо в сорочке, я выплеснул туда полфлакона одеколона, чтобы вода помутнела.
   – Здесь есть мыло всех сортов и губки любых размеров; бери, растирайся, а я пока затоплю камин, чтобы ты не замерзла, когда выйдешь.
   Я разжег огонь и разложил перед камином черную медвежью шкуру.
   Коридорные, приносившие ванну, обычно разогревали мое белье у себя в натопленной комнате и приносили его в ящике из красного дерева, где оно долго сохраняло тепло. Я положил ящик на стул возле ванной и достал оттуда пеньюар из батиста и несколько хлопчатобумажных полотенец, после чего повесил на кресло халат из белого кашемира, поставив внизу две турецкие домашние туфельки из красного бархата с золотым шитьем.
   Через четверть часа моя маленькая продрогшая купальщица выпорхнула из туалетной комнаты и мелкими шажками с очаровательным «брр…» подошла поближе к огню.
   – О, как красиво и как тепло! – воскликнула она и села на корточки перед камином, пристроившись у моих ног.
   Она была задрапирована, словно Полимния. Пеньюар живописно облегал влажное тело. Сквозь тонкий батист просвечивала кожа.
   Девочка с любопытством огляделась вокруг:
   – Боже мой, как здесь мило. Неужели я здесь останусь жить?
   – Пожалуйста, если тебе угодно. Но только для этого необходимо разрешение одного человека.
   – Кого же?
   – Твоего отца.
   – Отца! Да он будет счастлив, когда узнает, что у меня появилась прекрасная комната и свободное время, чтобы учиться.
   – Чему ты желаешь учиться?
   – Ах, и вправду нужно сказать вам об этом.
   – Расскажи мне, дитя мое, надо мне все рассказать, – наклонился я к ней, она приподнялась, и наши губы соприкоснулись.
   – Помните, однажды вы дали мне билет на спектакль?
   – Что-то не припоминаю…
   – В театр Порт-Сен-Мартен, на «Антони» господина Александр а Дюма…
   – Безнравственная пьеса, девочкам не следует ходить на такие представления!
   – Я так не считаю. Спектакль настолько взволновал меня, что с этого дня я заявила сестре и господину Эрнесту о своем желании стать актрисой.
   – Вот оно что!
   – Господин Эрнест с сестрой переглянулись, и она сказала: «Право же, если у нее обнаружатся хоть малейшие способности, пусть лучше будет актрисой, чем останется белошвейкой!»
   А господин Эрнест добавил: «Если она действительно способная, я мог бы ее продвинуть через свою „Театральную газету“.
   – Все это просто восхитительно! – вырвалось у меня.
   – Госпожа Берюше была предупреждена, что я останусь ночевать у сестры и вернусь на следующее утро. После спектакля мы пришли на улицу Шапталь; там я принялась декламировать, показывать основные запомнившиеся мне сцены и разводить руками, вот так.
   Виолетта широко взмахнула руками – батистовый пеньюар раскрылся, и она невольно продемонстрировала мне истинные сокровища любви.
   Я обнял ее, усадил себе на колени; она там свернулась клубочком, точно в гнездышке.
   – Что же было дальше? – спросил я.
   – Так вот, господин Эрнест сказал: «Если она твердо решила, то понадобится два-три года подготовки, прежде чем она сможет дебютировать, и надо бы написать отцу».
   «А на что она будет жить эти два-три года?» – cпросила Маргарита.
   «Все будет хорошо, – успокоил ее господин Эрнест, – она хорошенькая. А красивой девушке нечего тревожиться за свое будущее – она никогда не пропадет. От пятнадцати до восемнадцати лет она наверняка найдет какого-нибудь покровителя, тем более что потребности у твоей сестренки, как у птички. Ей бы только крупинку проса да гнездышко».
   Я повел плечами, глядя на маленькое беззащитное создание, лежавшее в моих объятиях, словно в колыбели.
   – На следующий день мы написали папе, – продолжила она.
   – И что ответил папа?
   – Его ответ был таков: «Вы обе бедные сиротки, брошенные в этот жестокий мир, и единственная ваша опора – шестидесятисемилетний старик, но и меня вы можете лишиться в любую минуту. Умру я – и вы останетесь без всякой поддержки. Так что храни вас Бог! Действуйте, как сочтете нужным, лишь бы старому солдату не пришлось краснеть за своих дочерей».
   – У тебя сохранилось это письмо?
   – Да.
   – Где оно?
   – В кармане одного из моих платьев. И тут я подумала о вас. Я рассудила так: раз вы дали мне билеты в театр, значит, водите знакомство с теми, кто ставит спектакли. Мне давно хотелось обратиться к вам, а я не осмеливалась, все откладывала на завтра… Но поведение господина Берюше придало мне решительности. Видно, так было угодно самому Провидению.
   – Да, дитя мое, теперь я действительно начинаю в это верить.
   – Значит, вы сделаете все, что сможете, чтобы я выступала на сцене?
   – Я сделаю все, что смогу.
   – Ах, какой вы милый!
   И Виолетта, ничуть не смущаясь тем, что у нее раскрылся пеньюар, бросилась мне на шею.
   На этот раз, признаюсь, я был ослеплен; рука моя заскользила вдоль ее спины, изогнувшейся от одного этого касания, и остановилась, лишь достигнув цели, – пределом совершенного путешествия явился пушок, нежный и гладкий, точно шелк.
   При первом же соприкосновении с моей рукой все тело девочки напряглось, голова с ниспадающим каскадом черных как смоль волос запрокинулась, меж приоткрывшихся губ заблестели белоснежные зубы и стал виден трепещущий язычок; взор подернулся сладкой истомой. А ведь я едва притрагивался к ней пальцами…
   Обезумевший от желания, от ее счастливых вскрикиваний и моих ответных радостных возгласов, я отнес ее на кровать, встал перед ней на колени, рука моя уступила место моему рту, и я вкусил крайнюю степень наслаждения, доступную губам любовника при его близости с пылающей от страсти девственницей.
   С этой минуты с ее стороны доносились лишь невнятные постанывания, завершившиеся долгими спазмами, из тех, что переворачивают всю душу.
   Преклоненный, я наблюдал, как она приходит в себя.
   Открыв глаза, она с усилием привстала, бормоча:
   – Ах, Боже мой! Как хорошо! Нельзя ли это повторить?
   Внезапно она села, пристально глядя на меня, и спросила:
   – Знаешь, о чем я подумала?
   – О чем же?
   – Уж не сделала ли я что-нибудь дурное?
   Я присел рядом с ней на кровать:
   – С тобой когда-нибудь вели серьезные разговоры?
   – Да, когда я была маленькая, отец порой ругал меня.
   – Речь идет о другом. Я спрашиваю, понимаешь ли ты, когда с тобой говорят о серьезных вопросах?
   – Не знаю как с посторонними, но с тобой я постараюсь вникнуть во все, что ты скажешь.
   – Тебе не холодно?
   – Нет.
   – Тогда слушай меня внимательно.
   Она обхватила меня за шею, не отрываясь глядя мне в глаза и явно открывая моим словам все доступы к своему сознанию.
   – Говори, я тебя слушаю.
   – При сотворении мира, – начал я, – женщина от рождения была наделена Создателем равными с мужчиной правами, а именно правом следовать своим естественным склонностям.
   Мужчина прежде всего решил строить семью, он завел жену и детей; семьи стали объединяться в родовые общины; пять-шесть родовых общин, собранных воедино, образовали общество. Этому обществу потребовались установленные законы. Окажись женщины более стойкими, мир и по сей день подчинялся бы их прихотям, однако мужчины превзошли их по силе, сделавшись повелителями, женщинам же пришлось довольствоваться ролью рабынь. Один из основополагающих законов, предписанных девушкам, – целомудрие; одно из непреложных правил для женщин – сохранение верности.
   Навязав женщинам подобные законы, мужчины оставили за собой право удовлетворять собственные страсти и не задумывались о том, что, давая волю своим страстям, они тем самым побуждают женщин не исполнять обязанности, которые сами же им вменили.
   Потеряв честь, женщина одаривает мужчину счастьем; он же в ответ клеймит ее позором.
   – Ужасная несправедливость! – возмутилась Виолетта.
   – Действительно, дитя мое, величайшая несправедливость. И находятся женщины, восстающие против нее и рассуждающие следующим образом: «Общество принуждает меня к рабству, а что оно предлагает взамен? Брак с человеком, которого я, возможно, никогда не полюблю, который овладеет мною в восемнадцать лет, отнимет у меня все и сделает меня на всю жизнь несчастной? Предпочитаю выйти за общепринятые рамки, свободно следовать своим фантазиям и любить того, кто мне понравится. Буду женщиной естественной, а не общественной». С точки зрения общества, то, что мы с тобой совершили, – предосудительно; с точки зрения природы, мы просто утолили свои желания. Теперь тебе понятно?
   – Вполне.
   – В таком случае поразмышляй в течение дня, а вечером дай мне ответ, предпочитаешь ли ты как женщина подчиняться законам природы или законам общества.
   Я звонком вызвал горничную. Виолетта к тому времени уже лежала в кровати, завернувшись в простыни так, что виднелось только ее личико.
   – Госпожа Леони, – распорядился я, – позаботьтесь о мадемуазель самым лучшим образом: обеспечьте ей обеды от Шеве, сласти от Жюльена, в шкафу лежат бутылки бордо, а в том маленьком комоде стиля Буль – триста франков. Кстати, не забудьте пригласить портниху, снять мерку с мадемуазель и заказать два платья – простых, но сшитых со вкусом. Дайте необходимые указания белошвейке и подберите к платьям подходящие шляпки.
   Я обнял Виолетту:
   – До вечера.
   Когда я вернулся к девяти часам, она подбежала и бросилась мне на шею:
   – Я размышляла над ответом.
   – Целый день?
   – Нет, всего пять минут.
   – И что же?
   – Так вот, я предпочитаю стать женщиной естественной.
   – Ты не желаешь возвращаться в дом господина Берюше?
   – Нет, ни за что!
   – Хочешь ли ты пойти к сестре?
   Тут она замялась.
   – Тебе почему-то неловко идти к сестре?
   – Боюсь, мое возвращение не понравилось бы господину Эрнесту.
   – Что собой представляет господин Эрнест?
   – Это молодой человек, который встречается с моей сестрой.
   – Кто он по профессии?
   – Журналист.
   – Отчего ты предполагаешь, что твое появление у сестры вызовет его неудовольствие?
   – Когда госпожа Берюше посылала меня за покупками, я всякий раз старалась забежать к любимой сестре. Иногда я заставала у нее господина Эрнеста. Видя меня, он хмурился, уводил Маргариту в другую комнату и запирался там. Как-то хозяйка велела мне дождаться ответа, связанного с одним поручением, и я задержалась у сестры дольше обычного, так от этого у них обоих явно испортилось настроение.
   – Ну что ж, в таком случае, довольно пустых разговоров, ты будешь женщиной, подчиняющейся законам природы.

ГЛАВА III

   Милая девочка, она была воистину прекрасна в своей естественности.
   Весь день она провела за чтением – благо моя библиотека содержала собрание ценных книг.
   – Ты не скучала? – спросил я Виолетту.
   – По тебе – да, а вообще мне не было скучно.
   – Что ты читала?
   – «Валентину».
   – Неудивительно, да будет тебе известно – это просто шедевр!
   – Я это не знала, но вот плакала много.
   Я вызвал звонком г-жу Леони.
   – Приготовьте нам чай, – велел я.
   Потом обратился к Виолетте:
   – Ты любишь чай?
   – Трудно сказать, я никогда его не пробовала.
   Леони накрыла на стол; постелила турецкую скатерть, поставила две изящные фарфоровые чашки и японскую сахарницу. Сливки были поданы в кувшинчике из того же металла, что и чайник. Чай горничная заварила нам в чайнике, а кипяток принесла в серебряном самоваре.
   – Тебе еще нужна Леони? – спросил я Виолетту.
   – Для чего?
   – Чтобы помочь тебе раздеться.
   – А зачем? – сказала Виолетта, развязывая свой витой пояс. – На мне только халат и рубашка.
   – Отошлем ее?
   – Конечно!
   – Теперь никто нас больше не побеспокоит.
   И, едва горничная вышла, я закрыл дверь на ключ.
   – Значит, ты остаешься со мной?
   – Если позволишь.
   – На всю ночь?
   – На всю ночь.
   – Ах, какое счастье! И мы уляжемся вместе, как две подружки?
   – Именно так. Тебе приходилось спать с подружками?
   – В пансионе, когда я была совсем маленькая; с тех пор я только раза два ночевала у сестры.
   – И что ты делала, лежа с сестрой?
   – Желала ей спокойной ночи, обнимала ее, и мы засыпали.
   – И больше ничего?
   – Ничего.
   – И если мы с тобой ляжем вместе, ты полагаешь, этим все ограничится?
   – Не знаю почему, но мне кажется, нет.
   – Чем же, по-твоему, мы будем заниматься?
   Она пожала плечами.
   – Наверное, тем, что ты со мной делал сегодня утром, – и она бросилась мне на шею.
   Я обнял ее и усадил себе на колени; затем налил чашку чая, добавил туда несколько капель сливок, положил сахар и предложил ей выпить.
   – Тебе так нравится?
   Она кивнула, но без особого энтузиазма.
   – Вкусно, но…
   – Но что?
   – Мне больше по вкусу парное молоко, пенистое, только что надоенное.
   Меня ничуть не удивляло ее равнодушие к чаю, я давно приметил – этому китайскому напитку присуща некая аристократическая пикантность, чуждая плебейскому нёбу.
   – Завтра утром будет тебе парное молоко.
   Возникла небольшая пауза; я взглянул на Виолетту, она загадочно улыбнулась.
   – Знаешь, чего мне не хватает?
   – Нет.
   – Знаний.
   – Знаний! Зачем они тебе, мой Боже!
   – Хочу понять то, что мне непонятно.
   – Что же ты желаешь понять?
   – Кучу вещей, к примеру – ты спрашивал, девственница ли я?
   – Да.
   – Ну вот, я ответила, что не знаю, а ты рассмеялся.
   – Правильно.
   – Так что же означает быть девственницей?
   – Это когда тебя еще не осыпал ласками ни один мужчина.
   – В таком случае, отныне я уже не девственница?
   – Почему ты так решила?
   – Мне показалось, сегодня утром ты меня ласкал.
   – Ласка ласке рознь, дитя мое, сегодня утром я тебя гладил, и очень нежно…
   – О да!
   – Но от таких прикосновений девственности не лишаются.
   – А от каких лишаются?
   – Следует прежде разъяснить тебе понятие невинности.
   – Разъясни непременно.
   – Это будет нелегко.
   – Ничего, ведь ты такой умный!
   – Невинность – это физическое и нравственное состояние, в котором пребывает всякая девушка, никогда не имевшая любовника.
   – А что значит иметь любовника?
   – Совершить с мужчиной любовный акт, с помощью которого продолжается человеческий род.
   – И мы еще не совершали этого самого акта?
   – Еще нет.
   – И поэтому ты мне не любовник?
   – Пока я могу назваться лишь твоим возлюбленным.
   – А когда ты станешь моим любовником?
   – Как можно позже.
   – Неужели это столь тебе противно?
   – Напротив, это то, чего я жажду больше всего на свете.
   – О мой Боже! Как досадно! Опять перестаю понимать.
   – Существует особый алфавит счастья, моя прекрасная маленькая Виолетта, и заслужить звание любовника женщины – означает дойти в нем до буквы «Z». Прежде следует освоить целых двадцать четыре буквы, из которых начальной «А» является поцелуй руки.
   Я поцеловал ее маленькую руку.
   – До какой же буквы ты дошел сегодня утром?
   Я вынужден был признать, что оказался весьма близок к «Z», перепрыгнув через изрядное число гласных и согласных.
   – Ты смеешься надо мной.
   – Клянусь, что нет; видишь ли, милый ангел, я стремился, как можно дольше постигать этот сладостный алфавит любви, где каждая буква – новая ласка, сулящая блаженство. Мне хотелось постепенно, один за другим, срывать нравственные покровы с твоего целомудрия, подобно тому, как я буду сбрасывать с тебя одежды.
   Будь ты одета, каждый предмет, от которого я бы тебя освобождал, открывал бы моим взорам нечто новое, неизведанное: шею, плечо, грудь и мало-помалу все остальное. Но я, как дикарь, проскочил эти прелести, пожирая глазами твою нетронутую наготу, а ты и не ведала, чем одаривала меня и сколь была расточительна.
   – Оказывается, я вела себя неправильно?
   – Нет, что ты, какой тут может быть расчет – я так люблю, я так хочу тебя!
   Я распустил ее витой пояс, халат соскользнул; она сидела у меня на коленях в одной сорочке.
   – Хочешь узнать, что такое невинность? – я уже не владел собой. – Ладно, сейчас скажу, иди ко мне поближе, погоди… целуй меня в губы!
   Я прижал ее к своей груди; она обвила руками мою шею, задыхаясь от желания.
   – Чувствуешь мою руку?
   – Aх, да, – ответила она, вся дрожа.
   – А мой палец, ощущаешь его?
   – Да… да…
   – Я сейчас прикасаюсь к тому, что зовется невинностью. Достаю до той самой девственной плевы, которую необходимо разорвать, чтобы женщина могла стать матерью. Стоит повредить эту плеву – и девушка превращается в женщину. Так вот, ограничиваясь лишь поверхностными ласками, я стремлюсь подольше сохранить тебя девственной. Теперь понимаешь?
   На ласку моего пальца Виолетта отозвалась нежными вздохами, прерываемыми страстными постанываниями. Вскоре она, словно собравшись с силами, сжала меня так, что чуть не задушила, бормоча бессвязные слова; внезапно руки ее разомкнулись, она застонала, запрокинула голову назад и сделалась безжизненной.
   Сорвав с нее сорочку и сбросив с себя все до рубашки, я отнес ее, нагую, на кровать, прижимая к своей обнаженной груди.
   Когда она пришла в себя, мое тело было распростерто над ее телом, мои губы – прижаты к ее губам, дыхание наше смешалось.
   – О, я точно умерла… – прошептала она.
   – Умерла?! – воскликнул я. – Ты умерла?! Это я сам, похоже, умер! Но нет, напротив, только сейчас мы и начинаем жить.
   И я стал целовать ее с головы до пят. От каждого поцелуя она вздрагивала, словно от укуса. Потом в ответ жадно впилась в меня, тихо постанывая от наслаждения. Любая встреча наших губ наполняла тишину блаженством и восторгом.
   Вдруг раздался крик изумления: она обеими руками ухватилась за неизвестный ей прежде предмет и ее озарило…
   – Теперь ясно, чем именно… такое невозможно стерпеть.
   – Виолетта, любимая, я больше не владею собой, ты сводишь меня с ума!
   Я попытался отстраниться.
   Она воспротивилась:
   – Нет, не отворачивайся от меня, если любишь, не бойся причинить мне боль. Я хочу…
   Проскользнув вниз и обвив мое тело руками и ногами, она сама проложила дорогу.
   – Я хочу… – повторяла она. – Хочу…
   Внезапно она испустила вопль.
   Увы и ах! Все мои возвышенные замыслы рухнули. Едва постигнув суть невинности, бедняжка Виолетта ее утратила.
   Когда она закричала, я остановился.
   – О нет, не прерывайся, еще… еще… ты делаешь мне больно, но если бы не эти муки, я была бы чересчур счастлива! Мне нужно выстрадать, давай, продолжай, не прекращай. Ну же, мой Кристиан, любимый мой, друг мой!.. О, как хорошо, до безумия! Бешеный восторг! Я вся горю!.. Ой! Ой!.. Умираю… возьми мою душу… На, держи…
   ……………………………
 
   Ах, какой прекрасной мечтой догадался обольстить человека Магомет, обещая своим последователям погружение в рай, как в бездонную пропасть вечно возобновляемых наслаждений!
   Как далеко нашим идеальным христианским небесам до этого горячего чувственного неба!
   Разве сравнится нравственная чистота ангелов с волнующей непорочностью гурий?
   Мы с Виолеттой провели незабываемую ночь, преисполненную радостей, слез, безумств, пылкостей и уснули только на рассвете, в объятиях друг друга.
   Утром, проснувшись, она воскликнула:
   – Теперь-то, надеюсь, я уже не девственница!

ГЛАВА IV

   Ночью боль, смешанная с наслаждением, казалась Виолетте незаметной, наутро же бедняжка занемогла. Я перед уходом порекомендовал ей ванну с отрубями и прикладывание к малым губам небольшой губки размером с орех, пропитанной настоем алтея.
   Пришлось объяснять, что такое большие и малые губы, – с этой приятной для учителя задачей я без особого труда справился с помощью зеркала и податливых бедер своей сговорчивой ученицы.
   Никогда прежде Виолетте с ее стыдливостью не пришло бы в голову рассматривать себя, и то, что раскрывалось перед ней, было столь же неожиданно и ново, как и все пережитое ею накануне.
   Той ночью, когда мы были вместе, Виолетта получила самое общее представление о деторождении. Однако следует признаться, что неясного для нее осталось больше, чем ей открылось. Я начал объяснять ей, что главная цель природы – воспроизводство рода людского, совершенствование же человека – дело второстепенной важности, общественная частность.
   Я объяснил, что исключительно во имя этой цели Создатель вложил в соединение двух полов высшее наслаждение, и на этом влечении полов, присущем всем – от людей до растений, и зиждется уверенность в вечной победе жизни над смертью.
   Затем я перешел к подробностям и стал описывать ей назначение каждого из органов и их взаимодействие. Я начал со средоточия наслаждения юной девушки – клитора, бугорок которого у нее едва заметен. Потом перешел к двойному обрамлению святилища любви – малым и большим половым губам, затем – к девственной плеве, стыдливо, точно вуаль, наброшенной на устье вагины, руслу которой однажды суждено будет стать дорогой материнства. Я объяснял, что даже если девственная плева у нее не надорвана, можно кончиком мизинца нащупать отверстие, откуда исходят месячные кровотечения, появление которых в свое время навело на нее такой страх. Я растолковывал, что собой представляет матка и какая важная миссия возложена на этот орган в половом акте и в период беременности. Я рассказывал, как современная наука трактует великое таинство рождения, сотворения и развития человека; как, помимо матки, женский организм наделен двумя яичниками, прикрепленными к матке с помощью маточных труб; яичники заключают в себе особые кровяные тельца – их оплодотворяют невидимые микроскопические существа, заключенные в семенной жидкости мужчин и отсюда получившие название «зоосперма».
   С карандашом в руке я показывал, как развивается зародыш в яйце, сообщаясь с материнским организмом посредством плаценты и дыша через боталлов проток. Давая более развернутую картину мироздания, я рассказывал о яйцеродных животных, о моллюсках, а также о растениях, у которых функции мужских половых органов выполняют тычинки, а роль женских органов – пестики. Растения удалены друг от друга и лишены радости любовных соприкосновений: их соединяет ветер, разнося пыльцу с тычинок на раскрытые им навстречу пестики, а в безветренную пору эта обязанность возложена на пчел, бабочек, шпанских мух – словом, все насекомые, что копошатся в цветах и питаются их живительным соком, становятся посланниками любви, доставляя на своих лапках, на покрывающем их тельца пушке, оплодотворяющую пыльцу, которую источает сама душа природы.
   Девочка жадно впитывала каждое слово; мои уроки, казалось, навсегда запечатлевались в ее памяти.
   Уходя от нее в тот день, я заметил, сколь поражена она обилием всего того, что ранее было скрыто от нее покровом ее целомудрия.
   Я решил не допускать, чтобы отношения с Виолеттой из приятного развлечения превратились в помеху привычным моим занятиям. Мои дневные часы были посвящены курсам в Медицинской школе и занятиям в различных музеях, что прекрасно сочеталось с ночными свиданиями на улице Нев-Сент-Огюстен.
   Вернувшись вечером, я обнаружил, что в мое отсутствие Виолетта взяла на себя роль хозяйки дома. Она накрыла на стол, приготовила чай со сливками и пирожными. Оставалось лишь отпустить Леони, сказав, что мы в ней больше не нуждаемся.
   И вот мы одни. Накануне я оставил Виолетте текст письма г-ну Берюше. Виолетта переписала и отослала его; теперь ждать беспокойства с этой стороны не приходилось: исчезновение девушки не должно было вызвать нежелательные для нас поиски.
   Виолетта отнюдь не тосковала от безделья. Мои рассказы завладевали ее сознанием и давали первые ростки.
   Так, неожиданно она заинтересовалась строением собственного тела – раздевшись донага, зажгла свечи и принялась разглядывать себя со всех сторон. Но ей, никогда не видевшей других женщин, нелегко было судить о своих достоинствах и недостатках. Однообразное изучение собственных прелестей вскоре утомило ее, и она постаралась занять себя чтением; однако выбранная ею книга явилась источником новых неясностей. Речь шла о романе Теофиля Готье «Мадемуазель де Мопен».
   Итак, мадемуазель де Мопен, переодевшись в кавалера, преследует некую юную особу; в конце концов, между ними происходит одна из тех двусмысленных сцен, истолкование которых возможно только при безукоризненном знании античной культуры.
   Именно эта сцена необычайно взволновала Виолетту. Я стал разъяснять, что подобно тому как среди моллюсков и растений есть особи-гермафродиты, объединяющие признаки обоих полов, в животном царстве также встречается объединение обоих полов, причем чаще всего оно, хотя и не совсем настоящее, бывает у женщин и проявляется в чрезмерном удлинении клитора. Я описывал, как древние греки – страстные поклонники прекрасных образов – вознамерились сотворить не существующую в природе красоту.
   Они придумали миф о том, как сын Гермеса и Афродиты купался в водах источника, где его увидала и страстно полюбила нимфа Салмакида. Она стала просить богов слить ее тело с телом ее возлюбленного. Боги вняли ее мольбам, и из такого соединения мужской и женской красоты родилось двуполое создание, наделенное влечением к мужчинам и женщинам и равно способное удовлетворить и тех, и других.