Дюрас Маргерит. Альбер из "Капиталя"

   — Продолжайте.
   И они продолжают. Они действуют как хорошо налаженный механизм. Но откуда берется у людей эта способность избивать себе подобных, как могут они привыкнуть к этому и выполнять как работу, как свой долг?
   — Умоляю вас! Умоляю! Я не подлец! — кричит доносчик.
   Он боится умереть. Еще недостаточно боится. Он все еще врет. Он хочет жить. Даже вошь цепляется за жизнь. Тереза встает. Она встревожена, она боится, что, сколько ни бей, все будет мало. Что еще можно с ним сделать? Что бы такое придумать? Человек, упавший у стены, тоже ничего не сказал, но это совсем иное молчание, вся его жизнь свелась к этой секунде смертельного молчания у стены. За это молчание у стены — заставить этого типа, этого доносчика заговорить здесь. Боже мой, неужели, сколько ни бей, всегда будет недостаточно! А как много таких, которым наплевать, — эти женщины, которые вышли из комнаты, и все те, что отсиживались в своих норах, а теперь иронизируют: «Не смешите нас вашим восстанием, вашей чисткой». Надо бить. В мире никогда не будет справедливости, если мы сами здесь и сейчас не осуществим правосудие. Судьи. Украшенные лепниной залы. Комедия, а не правосудие. Они пели «Интернационал», когда их везли по городу в тюремных фургонах, а буржуа смотрели из своих окон и говорили: «Это террористы». Надо бить. Раздавить. Разбить вдребезги ложь. Это подлое молчание. Вырвать из груди этого мерзавца правду. Истина, правосудие. Для чего? Убить его? Кому это нужно? Дело не в нем. Это не к нему относится. Мы должны узнать правду. Бить до тех пор, пока он не выблюет правду — и свой стыд, свой страх, свою тайну, еще вчера делавшую его всемогущим, недоступным, неприкасаемым.
   В притихшей комнате отчетливо раздается каждый удар. Они бьют всех мерзавцев — и ушедших с допроса женщин, и чистоплюев, укрывшихся за ставнями. Доносчик протяжно и жалобно кричит: «Ой, ой!»
   Пока его бьют, люди во тьме позади него молчат. Но когда слышится его протестующий голос, они осыпают его бранью — сквозь зубы, сжав кулаки. Никаких фраз. Только взрыв ругательств при звуках этого голоса, свидетельствующего, что доносчик еще держится. Потому что от всей его способности сопротивляться у него остался лишь голос, чтобы врать. Он продолжает врать. У него еще хватает на это сил. Он еще в состоянии врать. Тереза смотрит на кулаки, которые обрушиваются на доносчика, слышит барабанную дробь ударов и впервые ощущает, что в человеческом теле имеются какие-то почти непрошибаемые толщи. Целые пласты глубинной, труднодосягаемой правды. Она помнит, что смутно почувствовала это, когда они с Д. так упорно допрашивали двух депортированных. Но тогда это ощущалось не так сильно. Теперь это изнурительный труд. Почти невыносимый. Они пробиваются вглубь. Удар за ударом. Надо держаться, держаться. Еще немного, и они достигнут цели, добудут из него крупинку этой твердой, как орешек, правды. Они бьют его в живот. Доносчик стонет и, скорчившись, хватается обеими руками за живот. Альбер бьет, подойдя вплотную, наносит удар в пах. Доносчик прикрывает обеими руками член и вопит. Все его лицо в крови. В нем не осталось ничего общего с другими людьми. Это не человек, а доносчик, выдававший людей. Его не интересовало, для чего это требовалось. Даже те, кто ему платил, не были его друзьями. Теперь он уже не похож ни на одно живое существо. Даже мертвый он не будет похож на мертвого человека. Его труп будет валяться под ногами в холле. Может быть, они зря теряют с ним время. Надо с этим кончать. Не стоит убивать его. Оставлять его в живых тоже не стоит. От него уже никакого проку. Абсолютно ни на что не годится.
   — Хватит!
   Тереза встает и идет к доносчику, ее голос кажется слабым после глухой барабанной дроби ударов. Надо кончать с этим. Люди в глубине комнаты предоставляют ей действовать. Они доверяют ей, не дают никаких советов. «Сволочь, сволочь». От этой литании ругательств веет братским теплом. В глубине комнаты смолкают. Оба парня смотрят на Терезу, полные внимания. Все ждут.
   — В последний раз, — говорит Тереза. — Мы хотим знать цвет твоего удостоверения. В последний раз.
   Доносчик смотрит на Терезу. Она стоит рядом с ним. Он невысок. Она, такая маленькая, худая, юная, почти одного с ним роста. Она сказала «в последний раз». Доносчик вдруг перестает стонать.
   — Что вы хотите, чтобы я вам сказал?
   Она ничего не хочет. Она спокойна, она чувствует, как в ней поднимается холодная и могучая, как стихия, ярость, которая властно диктует ей необходимые слова. Она вершит правосудие — правосудие, которого не было на французской земле сто пятьдесят лет.
   — Мы хотим, чтобы ты сказал, какого цвета удостоверение, по которому тебя пропускали в гестапо.
   Он снова хнычет. От его тела исходит странный, противный и сладковатый запах — смешанный запах крови и немытой жирной кожи.
   — Я не знаю, не знаю, говорю вам, я не виноват…
   Опять сыплются ругательства:
   — Сволочь, дерьмо, подонок.
   Тереза снова садится. Минутная пауза. И снова ругательства. Тереза молчит. В глубине комнаты в первый раз раздается:
   — Надо кончать, придется его ликвидировать.
   Доносчик поднимает голову. Молчание. Доносчик боится. Он тоже молчит. Он открывает рот. Смотрит на них. Слабый детский стон вырывается из его груди.
   — Если бы я хоть знал, чего вы от меня хотите…— Доносчик старается говорить простодушным умоляющим тоном, но голос выдает, что он опять хитрит.
   Парни в поту. Они вытирают лбы своими окровавленными кулаками. Смотрят на Терезу.
   — Продолжайте, — говорит Тереза.
   Они поворачиваются к доносчику, выставив кулаки. Тереза встает и кричит:
   — Не останавливайтесь. Он скажет.
   Лавина ударов. Это конец. В глубине комнаты — молчание. Тереза кричит:
   — Может быть, оно было красное, твое удостоверение?
   Он истекает кровью. Громко вопит.
   — Красное? Скажи, красное?
   Он открывает один глаз. Умолкает. Он должен понять, что на этот раз в самом деле конец.
   — Красное?
   Парни вытаскивают его из угла, в который он все время забивается, спасаясь от ударов. Они вытаскивают его и бросают обратно, как мяч.
   — Красное?
   Он не отвечает. Похоже, он пытается обдумать ответ.
   — Продолжайте, ребята, сильнее! Красное, быстро, красное?
   Они разбили ему нос, из ноздрей течет кровь. Доносчик кричит:
   — Нет!..
   Парни смеются. Тереза тоже смеется.
   — Желтое, как наши? Желтое?
   Он пытается забиться в угол. Каждый раз как парни вытаскивают его, он возвращается туда, с глухим стуком ударяясь спиной о стену.
   — Желтое?
   Тереза встает.
   — Нет… не… желтое…
   Парни продолжают бить. Он задыхается. Снова кричит. Его крики пресекаются ударами. Теперь удары обрушиваются на него в том же головокружительном, но равномерном ритме, что и вопросы. Он все еще не признается. Похоже, он ни о чем не думает. Его залитые кровью глаза широко открыты, он по-прежнему не отводит взгляда от фонаря.
   — Если не желтое, то… какое же?
   Он все еще не признается. Однако он слышал вопрос, он смотрит на Терезу. Он перестает вопить. Он стоит скорчившись, прижав руки к животу. Он больше не пытается защищаться от ударов.
   — Быстро, — говорит Тереза, — какого цвета? Быстро.
   Он снова начинает кричать. Но теперь более низким, глухим голосом. Дело идет к концу, только неизвестно к какому. Возможно, он больше ничего не скажет, но в любом случае дело идет к концу.
   — Оно было, оно было… ну, давай…
   Как с ребенком.
   Они перекидывают его друг другу, как мяч, они бьют его кулаками, ногами. Они обливаются потом.
   — Хватит.
   Тереза, спокойная, собранная, идет к доносчику. Доносчик видит ее. Он пятится. Сейчас он даже не чувствует боли. Только ужас.
   — Если ты скажешь, тебя оставят в покое, если нет, тебя теперь же прикончат. Продолжайте.
   Возможно, доносчик уже не понимает, чего от него хотят. Но он готов заговорить. Такое у нее впечатление. Надо напомнить ему, о чем идет речь. Он пробует поднять голову — как утопающий, который пытается глотнуть воздуха. Он заговорит. Она уверена. Он дошел. Нет. Удары мешают ему говорить. Но если его не бить, он не заговорит. Не только Тереза, все товарищи напряженно ждут исхода — словно при родах. Скоро все кончится. Так или иначе. Он продолжает молчать.
   Тереза кричит:
   — Я скажу тебе, я скажу тебе, какого цвета твое удостоверение.
   Она помогает ему. У нее действительно такое чувство, что она должна ему помочь, что один он не сумеет довести дело до конца.
   Она повторяет:
   — Я скажу тебе.
   Доносчик опять принимается вопить. Непрерывный жалобный вопль, похожий на вой сирены. Они не дают ему возможности заговорить. И вот вой обрывается.
   — Зеленый… — выкрикивает доносчик.
   Молчание. Парни перестают бить. Доносчик смотрит на фонарь. Он больше не стонет. Вид у него совершенно потерянный. Он валится на пол. Он смог сказать. Возможно, он спрашивает себя, как он мог сказать. Позади него молчание. Тереза садится. Кончено.
   — Да, оно было зеленого цвета, — говорит Тереза, словно подтверждая давным-давно известный факт. Кончено.
   Д. подходит к Терезе. Протягивает ей сигарету. Она закуривает. Доносчик оцепенело лежит в своем углу.
   — Одевайся, — говорит Тереза.
   Но он не двигается. Оба парня тоже курят. Д. протягивает сигарету доносчику. Он не замечает ее.
   — У агентов немецкой тайной полиции были зеленые удостоверения, -говорит Тереза.
   Товарищи в глубине комнаты зашевелились. Некоторые выходят.
   — А Альбер из «Капиталя»? — спрашивает кто-то.
   Тереза смотрит на Д. Да, верно. Остается еще этот Альбер из «Капиталя».
   — Ладно, там видно будет, — говорит Д. — Завтра.
   Похоже, его это больше не интересует. Он берет Терезу за руку, помогает ей подняться. Они выходят. Альбер и Люсьен занимаются доносчиком, заставляют его одеться.
   Бар залит светом. Другой мир. Электричество. Все ушедшие с допроса -пять женщин и двое мужчин — здесь.
   — Он признался, — говорит им Тереза.
   Никто не отвечает. Тереза понимает: им наплевать, признался он или нет. Она садится и смотрит на них. Странно. Они здесь не меньше получаса. Что они делали в этом баре? Чего дожидались? Просто их потянуло к свету.
   — Он признался, — повторяет Тереза.
   Никто из них не смотрит на нее. Одна женщина встает и говорит небрежно, по-прежнему не глядя на нее:
   — Ну и что? Какая разница, все это так гнусно…
   Д., сидевший рядом с Терезой, подходит к женщине:
   — Оставь ее в покое, ясно?
   Роже и Д. с двух сторон обнимают Терезу. Женщины замолкают. Они уходят. Двое мужчин, бывших с ними, тоже уходят, что-то насвистывая.
   — А ты пойдешь спать, — говорит Д.
   — Да.
   Тереза берет стакан вина. Отпивает глоток.
   Она чувствует на себе взгляд Д. Вино горчит. Она ставит стакан.
   — Надо отпустить его, пусть уходит, — говорит Тереза. — Он в состоянии идти.
   Роже не уверен, что его надо отпустить.
   — Чтобы мы его больше не видели, — говорит Тереза.
   — Они не захотят выпустить такую дичь, — говорит Роже.
   — Я им объясню, — говорит Д.
   Тереза плачет.