Джером К. Джером. Ангел, автор и другие. Беседы за чаем. Наблюдения Генри (сборник)

   – Когда он скончался? – осведомился служащий.
   – Кто скончался? Мать?
   – Нет-нет, ребенок.
   – Какой ребенок?
   Негодование человека за стеклом достигает апогея.
   – Мне нужно всего лишь зарегистрировать вот это письмо, – поясняет англосакс.
   – Что?
   – Письмо. Я хочу…
   Окошко резко захлопывается прямо перед носом. Наконец минут десять спустя наш упорный соотечественник все-таки добирается до нужной точки и попадает в бюро регистрации писем, а не в бюро регистрации детской смертности. Там ему указывают, что письма бывают двух видов – запечатанные и незапечатанные.
   Лично мне никогда не удавалось успешно решить эту проблему. Если вы запечатали письмо, то неизбежно оказывается, что действие совершено ошибочно и напрасно. Если же не запечатали, то вас непременно обвинят в ужасной оплошности. В любом случае письмо не может быть отправлено в том виде, в каком вы его представили. Чиновник на континенте воспитывает население точно так же, как сообразительная няня, которая посылает старшую девочку проверить, что делает Томми, и сказать брату, чтобы немедленно прекратил безобразничать. Ну а наш неудачливый друг безвозвратно утрачивает полчаса драгоценного времени и ощущение праздника жизни. Поняв, что ничего не добьется, он решает отступиться и обсудить проблему со швейцаром отеля. По ту сторону Ла-Манша швейцар – второе лицо после бургомистра. Почему? Может быть, потому, что умеет ругаться на семи языках. Но даже он не всесилен.

Единственный друг путешественника

   Когда мы с товарищами однажды решили втроем совершить пешее путешествие по Тиролю, то предварительно отправили вещи из Констанца в Инсбрук по почте. Идея заключалась в том, чтобы, явившись в Инсбрук в разгар сезона после недельного лазанья по горам с одной лишь сменой белья в рюкзаке, с удовольствием облачиться в чистую цивильную одежду и в приличном виде предстать перед почтенным обществом. Сумки ждали нас на почте: мы собственными глазами видели их сквозь решетку. Но, судя по всему, в Констанце произошло какое-то неприятное событие, я так и не понял, какое именно. В результате бдительность швейцарских почтовиков резко возросла и воплотилась в специально созданную инструкцию, согласно которой посылки следовало выдавать только их законным получателям.
   Что ж, распоряжение звучит вполне разумно. Никто не захочет, чтобы его посылку отдали кому-нибудь другому. Однако добросовестным служащим Инсбрука не пояснили, каким именно способом следует определять законных получателей.
   И вот в один не совсем прекрасный день в почтовое отделение вползли три грязных, заросших существа и заявили, что желают получить три сумки:
   – Вот эти, в углу.
   Сумки оказались красивыми, чистыми, вполне респектабельными – такие всем нужны. Правда, один из бродяг протянул мятый кусочек бумаги и сказал, что это квитанция, полученная на почте в Констанце. Но ведь на пустынных склонах Тироля какой-нибудь одинокий путник мог быть ограблен тремя бандитами, после чего безжалостно сброшен в пропасть.
   Главный чиновник покачал головой и потребовал привести кого-нибудь, кто способен подтвердить, что мы – это мы. Естественно, первым делом вспомнился швейцар. Стараясь держаться подальше от центральных улиц, мы вернулись в отель и выудили спасителя из его будки.
   – Я – мистер Д., – представился я. – Это – мой друг мистер Б., а это – мистер С.
   Швейцар с поклоном констатировал, что очень рад знакомству.
   – Не могли бы вы дойти до почты и подтвердить, что знаете нас?
   Любой швейцар неизменно отличается практичностью: профессия лишает этих людей сочувствия к косному формализму земляков. Вот и наш новый сторонник сразу надел шляпу и твердым шагом отправился туда, куда его пригласили. Он честно старался помочь, никто не осмелился бы сказать иного. Сообщил почтовикам, кто мы такие. Его спросили, откуда он это знает. Вместо ответа он поинтересовался, откуда, по их мнению, он знает свою мать. Просто знает, и все. Потому что знает. Таким образом, тонкий психолог намекнул на нелепость вопроса, после чего заметил, что время дорого, и потребовал выдать нам сумки и покончить с глупостями.
   Его спросили, как давно он нас знает. Швейцар выразительно воздел руки: память отказывалась заглядывать в туманную даль. Мы всегда были вместе – с раннего детства.
   Знает ли он еще кого-нибудь, кто знает нас? Вопрос показался почти оскорбительным. Каждый житель Инсбрука знал, уважал, глубоко почитал троих грязных, заросших дикарей. Да, каждый, за исключением нескольких косных почтовых чиновников, окончательно отбившихся от общества.
   Не мог бы он пригласить хотя бы одного несомненно респектабельного горожанина, который подтвердил бы идентичность претендентов на получение сумок? Просьба заставила господина немедленно забыть и о нас, и о наших проблемах. Диалог с почтовым служащим приобрел характер личной ссоры. Если он, швейцар приличного отеля, не достоин называться несомненно респектабельным горожанином славного Инсбрука, то в таком случае где же найти достойного?

Как плохо быть неизвестным

   Оба джентльмена до крайности возбудились, и дискуссия вышла за рамки моего разумения. И все же по энергичным репликам чиновника я смутно догадался, что недружественные замечания в адрес дедушки швейцара и какой-то пропавшей коровы так и не получили достойного отпора. С другой стороны, с уст оппонента слетели язвительные намеки на известную всему городу историю о тетушке почтовика и некоем артиллерийском сержанте, после которой кое-кому следовало бы помалкивать о чужих дедушках.
   Симпатии зрителей, естественно, оставались целиком на стороне швейцара. Стойкий боец с энтузиазмом отстаивал наши интересы, хотя, к сожалению, не слишком преуспел и не то чтобы очень помог. В итоге мы бесславно ретировались с поля битвы. Единственное, что оставалось, это убедить официанта выключить свет на нашем конце общего стола.
   Следующим утром мы снова явились на почту. Выяснилось, что служащий неплохо откликается на вежливое обращение. Больше того, стало известно, что он и сам не прочь в свободное от службы время полазить по горам. В конце концов вероятность правомерности обладания вожделенными сумками была признана. Инструкция запрещала лишь выдавать сумки, и опытный сотрудник сам предложил выход из затруднительного положения. Мы получили возможность ежедневно приходить в почтовое отделение и переодеваться за ширмой. Нам даже разрешили пользоваться служебным входом, однако некоторые неудобства все равно сохранились, ведь, даже несмотря на чрезвычайные меры предосторожности, отдельные фрагменты наших крупных тел то и дело появлялись из-за ширмы. И все же в течение нескольких дней, до тех пор пока британский консул не вернулся из Зальцбурга, почта Инсбрука исправно служила нам гардеробной. Судя по всему, чиновники на континенте по-своему понимают и осмотрительность, и благоразумие, и безупречное выполнение инструкций.

IV

Жаль, что природа лишила нас хвостов!

   Один из моих эксцентричных друзей весьма сожалеет об утрате человечеством хвостов. По его мнению, всем нам было бы полезно, подобно собакам, обладать орудием выражения радости (легкое помахивание из стороны в сторону) и гнева (строго горизонтальное положение).
   – Заходите почаще, – предлагает хозяйка. – Не ждите приглашения. Заглядывайте запросто, когда идете мимо.
   Мы верим и поступаем так, как нам рекомендовали. Дверь открывает служанка и на вопрос, дома ли госпожа, отвечает, что «сейчас посмотрит». Далее следует обескураживающая суета: шарканье ног, приглушенные голоса, звук открывающихся и закрывающихся дверей. В конце концов нас проводят в гостиную. Судя по всему, в результате долгих поисков запыхавшаяся горничная выясняет, что леди все-таки дома. Мы неподвижно стоим на ковре возле камина и судорожно сжимаем в руках шляпу и трость, словно боимся потерять связь с внешним миром. Ощущение почти такое же, как перед визитом к стоматологу.
   Наконец впархивает улыбающаяся хозяйка. Трудно сказать, действительно ли она рада нас видеть или думает примерно следующее: «Черт подери этого бездельника! Угораздило же его притащиться именно в то утро, когда я собиралась повесить чистые шторы!»
   Как бы там ни было, она старательно изображает радость и даже приглашает остаться к ленчу. В данной ситуации мы чувствовали бы себя значительно увереннее, если бы из разреза на юбке торчал хвост: осталось бы лишь посмотреть, что он делает в данную минуту: мерно и дружелюбно раскачивается или застыл параллельно полу?
   Правда, существует опасение, что люди научили бы свои хвосты соблюдать правила этикета. Да, заставили бы их приветливо помахивать, с трудом сдерживаясь, чтобы не зарычать от злости. Неискренность родилась в тот самый момент, когда человек придумал прикрыть наготу фиговым листком.
   Впрочем, иногда возникает вопрос, так ли уж необходимо добиваться истины. Одного моего знакомого мальчика воспитывают в соответствии со странной системой. Здравомыслие его родителей вызывает серьезные сомнения. Дело в том, что они придерживаются особых принципов: внушают ребенку, что всегда и везде необходимо говорить правду, только правду и одну лишь правду. Я с интересом наблюдаю за ходом эксперимента. Если поинтересуетесь, что думает о вас юный джентльмен, он ответит прямо и откровенно. Мало кто осмеливается повторить вопрос. Как правило, следуют эмоциональные восклицания:
   – Что за грубиян!
   – Но ведь вы настаивали, – защищается мальчик. – Я не хотел говорить.
   Оскорбленных взрослых аргумент ничуть не утешает. Но самое интересное, что правдолюбец уже обладает несомненным влиянием: те, кто осмелился подвергнуться испытанию и вышел из него с честью, живут с высоко поднятой головой.

Дети всегда говорят правду!

   Вежливость была изобретена для удобства недостойных. Мы расточаем комплименты направо и налево – без разбора, ничуть не заботясь, заслужил ли собеседник похвалы или нет. Уходя из гостей, непременно сообщаем хозяйке, что провели лучший вечер своей жизни. Каждого из посетителей, пришедших в наш собственный дом, заверяем, что безмерно счастливы видеть. Вспоминаю, как одна милая дама, которую довелось встретить в пансионате небольшого городка на юге Германии, организовала катание в санях по лесной дороге. Дело в том, что подобное коллективное времяпрепровождение несколько отличается от пикника. Те из гостей, которые стремятся к более тесной компании, не могут просто уйти и затеряться в кустах, предоставив занудам счастливую возможность наслаждаться обществом друг друга. Нет, на зимних прогулках общество сохраняется в полном составе с раннего утра и до позднего вечера. Нам пришлось проехать двадцать с лишним миль вшестером в одних тесных санках, всем вместе отобедать в уединенной деревенской таверне, провести вечер в танцах и пении, а потом, уже при свете луны, отправиться обратно – все те же двадцать с лишним миль. В подобных случаях успех путешествия зависит от каждого члена компании, от его способности гармонично вписаться в общую картину. Накануне вечером, собрав всех в гостиной пансионата, наша энергичная предводительница наносила на полотно завершающие штрихи. Одно место оставалось вакантным.
   – Томпкинс!
   Два голоса одновременно назвали это имя, а еще три немедленно повторили. Томпкинс был прекрасным человеком – самым веселым и компанейским парнем, какого только можно представить. Его присутствие гарантировало затее яркость и неизбывный оптимизм. Героя, который прибыл лишь несколько часов назад, немедленно показали главной устроительнице. Из противоположного угла гостиной до нас доносился его добродушный смех. Решительная дама тут же встала и направилась к означенному джентльмену.
   Увы! Мы совсем забыли о близорукости нашей приятельницы. Вернулась она чрезвычайно довольной, в компании мрачного типа, которого я прошлый год встретил в Шварцвальде и надеялся больше никогда в жизни не увидеть. Я отвел ее в сторону и начал умолять:
   – Ради всего святого, не приглашайте… – Имя этого человека я забыл, надеюсь, что скоро забуду и его самого, после чего буду чувствовать себя значительно лучше. Для удобства назову его Джонсоном. – Не успеем проехать и полдороги, как он превратит праздник в похороны. Мне уже довелось лазить с ним по горам. Единственное достоинство господина в том, что рядом с ним все остальные неприятности сразу бледнеют.
   – Но кто же такой Джонсон? – удивленно осведомилась дама.
   – Вот это существо, которое вы зачем-то привели. Ну почему, почему выбор пал именно на него? Где же женская интуиция?
   – Боже мой! – горестно воскликнула собеседница. – Я думала, это и есть Томпкинс. Он с готовностью принял приглашение.
   Леди считала, что вежливость превыше всего, а потому наотрез отказалась сообщить новому знакомому, что приняла его за другого, более приятного обитателя пансионата. К несчастью, худшие опасения оправдались в полной мере. Путешествие Джонсон начал со ссоры с возницей, а весь путь посвятил рассуждениям о налоговой системе. Хозяину таверны поведал все, что думает о немецкой кухне, а потом потребовал открыть все окна. Один из членов нашей компании, немецкий студент, затянул песню «Германия, Германия превыше всего!», и в результате разгорелась жаркая дискуссия о месте чувства в литературе. Джонсон завершил спор резким осуждением тевтонского характера в целом. Мы не танцевали. Джонсон заявил, что, разумеется, может говорить только от своего имени, но лично он считает, что созерцание дам и мужчин средних лет, прыгающих в обнимку, словно малые дети, наводит на окружающих тоску. Несдержанное поведение естественно только для молодежи, так пусть молодые и веселятся. Лишь четверо из нашей компании могли с некоторой долей вероятности отнести себя к возрастной категории «до тридцати», но они сжалились над остальными и не стали демонстрировать собственное превосходство. Обратную дорогу Джонсон оживил глубокомысленным анализом полученного удовольствия, разобрав по пунктам, на чем именно основывались приятные впечатления и из каких конкретных компонентов состояли.
   И что же? Желая узурпатору спокойной ночи, наша очаровательная хозяйка поблагодарила его точно в тех же выражениях, с какими обратилась бы к Томпкинсу – достойнейшему из достойных, чье безупречное чувство юмора и несомненная, безошибочная тактичность сделали бы день поистине незабываемым.

Каждый получил причитающееся по праву!

   Мы дорого платим за стремление к искренности. Например, с некоторых пор окончательно утратили возможность с благодарностью принимать похвалы в свой адрес: признание просто обесценилось. Случается, люди крепко жмут мне руку и сообщают, что с удовольствием читают мои книги. Но теплые слова лишь раздражают. Не то чтобы я недооценивал комплименты – на подобное высокомерие не способен никто. Нет, я просто не верю, что собеседники говорят то, что думают. То же самое они сказали бы, не прочитав ни строчки из написанного тем автором, которому старательно льстят. Если я захожу к кому-нибудь домой и вижу, что на диване вверх обложкой лежит раскрытая книга, написать которую судьба приказала именно мне, то в мозгу немедленно зарождается подозрение. Вполне возможно, что накануне моего появления между хозяином и хозяйкой произошел следующий диалог:
   – Не забудь, завтра должен прийти этот Дж…
   – Завтра? Неужели нельзя было сказать пораньше?
   – Говорил еще на прошлой неделе. Вечно ты все забываешь!
   – Нет, не говорил. Я бы запомнила. Он что-то собой представляет?
   – Ничего особенного. Всего лишь пишет книги.
   – Какие книги? Хотя бы приличные?
   – Разумеется, приличные. Иначе я бы его не пригласил. Сейчас эти люди ходят из гостиной в гостиную. Кстати, у нас найдется хоть одно из его сочинений?
   – Вряд ли. Впрочем, надо посмотреть. Если бы сказал раньше, можно было бы заказать.
   – Ничего, я как раз собираюсь в город. Заодно по дороге загляну и в книжный.
   – Денег жалко. Может быть, лучше взять в библиотеке?
   – Нет, давай купим. Так солиднее. Ничего, потом подарим кому-нибудь на день рождения.
   С другой стороны, диалог мог звучать и иначе. Например, хозяйка вполне могла бы воскликнуть:
   – О, как я рада, что он придет! Давно мечтала познакомиться!
   Возможно, она с нетерпением ждала выхода моего нового романа и купила книгу едва ли не в день публикации. А теперь читает уже во второй раз, но отвлеклась и случайно забыла в любимом уголке дивана. Увы, привычка к лицемерию и осознание всеобщей неискренности свела все комплименты к пустым, ничего не значащим формулам. В одной гостиной меня увлекла в сторонку знакомая леди. Только что прибыл главный гость – маститый писатель.
   – Скажите, – потребовала леди, – что он написал? Мне совсем некогда читать.
   Я уже собрался ответить, как в разговор вклинился один заядлый шутник.
   – «Монастырь и семейный очаг», – поведал он. – А еще «Адама Бида» (тому, кто случайно забыл, напоминаю: первое произведение принадлежит перу Чарлза Рида, а автор второго – Джордж Элиот).
   Остряк хорошо знал мою собеседницу. Она отличалась добрым сердцем, но слегка сумбурным складом ума. В тот вечер известному сочинителю пришлось выслушать пространную хвалебную речь в адрес каждого из этих романов. Они оказались в числе тех немногих, которые она сумела прочитать, так что комплименты не потребовали особых усилий. Впоследствии леди призналась, что нашла литературного льва весьма приятным, но…
   – Если не считать того, – добавила она со смехом, – что он слишком много о себе воображает. Представляете, заявил, что считает обе книги шедеврами англоязычной литературы.
   Порой бывает полезно упомянуть имя автора. Некоторые этого никогда не делают, особенно если речь идет о театральных произведениях. Один уважаемый драматург рассказывал, что однажды повел приехавших из колонии друзей на пьесу собственного сочинения. После приятного обеда в хорошем ресторане гости выразили желание отправиться в театр, и он решил сделать сюрприз: утаил, что пьеса вышла из-под его собственного пера. Заглянуть в программку заядлые театралы не потрудились. По ходу действия выяснилось, что комедия не соответствует чувству юмора колониальных собратьев. В итоге первое действие они просидели в унынии, а едва занавес закрылся, нетерпеливо вскочили.
   – Нет уж, с меня хватит! – воскликнул один из разочарованных ценителей.
   – Пойдемте лучше в «Эмпайр», – предложил второй.
   Драматургу ничего не оставалось, как покинуть зал вслед за друзьями. Он решил, что во всем виноват обед.
   Один мой молодой приятель из хорошей семьи совершил мезальянс: женился на дочери канадского фермера – милой, искренней, невероятно хорошенькой девушке, один лишь изящный мизинчик которой вобрал в себя больше воли и характера, чем рассеяно в томных фигурах других молодых особ. Я встретился с молодым супругом примерно через три месяца после того, как пара вернулась в Лондон.

Выступать должны лишь те, у кого это хорошо получается

   – Ну, – поинтересовался я, – и как тебе семейная жизнь?
   – О, моя жена – самое очаровательное существо на свете, – ответил приятель. – У нее только один недостаток: верит всему, что говорят окружающие.
   – Не волнуйся, это скоро пройдет, – утешил я.
   – Хорошо бы, – вздохнул он. – Порой случаются достаточно неприятные казусы.
   – Да, наверное, излишняя доверчивость создает определенные трудности, – согласился я.
   – Понимаешь, Клер не отличается прекрасным образованием и не может похвалиться светской утонченностью, – продолжил супруг, явно радуясь возможности заполучить сочувствующего слушателя. – Собственно, она никогда не претендовала на образованность, культуру и прекрасные манеры. И женился на ней я вовсе не из-за этого. Но сейчас бедняжке начинает казаться, что, сама того не сознавая, она давно постигла все светские тонкости. Играет на фортепиано, как школьница на родительском собрании. Предупреждала собравшихся, что владеет инструментом плохо, по крайней мере пыталась предупредить. Но все вокруг начали уверять, что такого не может быть, что они слышали хвалебные отзывы и теперь мечтают насладиться высоким мастерством. Моя жена – воплощение доброты: готова встать на голову, если кто-нибудь очень попросит. И вот она решила, что гостям действительно жизненно необходимо послушать музыку, и не посмела отказать. Льстецы тут же заявили, что исполнительница обладает необыкновенным туше – так оно и есть, только сама она даже не в состоянии понять, о чем речь. Почему же талантливая леди не занялась музыкой профессионально? Доверчивая девочка всерьез задумалась об упущенных возможностях. Публика не насытилась, просила играть еще и еще и не встретила отказа. В следующий вечер мне пришлось стыдливо прятаться в темном углу и слушать четыре пьесы подряд, причем одной из них оказалась соната Бетховена. Мы заранее знали, что прозвучит соната Бетховена. Прежде чем начать играть, жена объявила название произведения, иначе можно было решить, что звучит ее собственный опус. Все мы сидели с деревянными физиономиями и разглядывали пол. Когда пытка закончилась, те, кто не смог пробраться к исполнительнице, чтобы вдоволь поглумиться, окружили меня. Всем хотелось знать, почему я держал сокровище в секрете и никому не говорил, что открыл яркое музыкальное дарование. Честное слово, однажды не выдержу и оттаскаю кого-нибудь из лицемеров за нос. Чувствую, что так оно и случится. А еще Клер обожает декламировать какую-то странную поэму. До сих пор не понимаю, что это за сочинение – комическое или серьезное. В исполнении жены воплотились худшие качества обоих жанров. Главным образом речь идет об ангеле и ребенке, однако примерно в середине поэмы в сюжет вклинивается собака, и с этой минуты уже невозможно понять, кто именно произносит реплики: иногда кажется, что ангел, а потом вдруг оказывается, что собака. Легче всего узнать ребенка: тот почему-то постоянно гнусавит. Мне пришлось выслушать кошмарное творение уже не меньше полусотни раз. И представьте себе, неутомимая артистка готовит новый номер!

Мир наделен скрытым смыслом!

   – Больше всего страдаю оттого, – продолжал жаловаться приятель, – что приходится наблюдать, как любимая женщина выставляет себя на посмешище. Но что же делать? Если попытаться объяснить все, как есть, бедняжка сгорит со стыда, а ее искренность, пожалуй, главная составляющая очарования, окажется безжалостно растоптанной. Проблема зашла далеко. Например, Клер не слушает моих советов относительно нарядов. Только смеется и повторяет ту ложь, которой дамы обычно потчуют молодую неопытную особу, уродующую себя нелепой одеждой, особенно если девушка хороша собой и вызывает откровенную зависть. На прошлой неделе, стоило мне отпустить жену одну в город, как она сразу купила шляпку. Да еще какую! Стоит лишь добавить свечи, и получится самая настоящая рождественская елка. Так вот, лицемерки потребовали немедленно снять головой убор и принялись рассматривать, якобы для того, чтобы заказать себе точно такие же. Ну а глупышка сидела в полном восторге и с удовольствием объясняла секреты фасона. На все рауты мы приезжаем на полчаса раньше назначенного срока, потому что жена боится опоздать хотя бы на минуту. Видите ли, однажды ей сказали, что без нее вечер не начнется, только присутствие главной гостьи придает собранию смысл. А уезжаем всегда последними: остальные дамы могут делать что угодно, но, как только супруга покинет гостиную, воздух наполняется неизбывной печалью. Она уже едва не падает с ног от усталости, да и хозяевам все давно надоело, однако стоит мне посмотреть на часы, как начинаются жалобные просьбы посидеть еще немного. Супруга верит и называет меня жестоким и бессердечным предателем, готовым оставить в беде преданных друзей. Ну почему, почему все мы упорно продолжаем эту нелепую игру? В чем заключается смысл вечного лицедейства? – с горестным недоумением воскликнул приятель.
   Достойного ответа я не нашел.

V

Огонь и иностранец

   Непонятные люди эти иностранцы. Порой, в моменты отчаяния, я почти готов бросить непредсказуемых эксцентриков на произвол судьбы: мне безразлично, что стрясется спустя полчаса. Признаюсь, согласен даже позволить им совершать бесконечные глупости, иными словами, готов умыть руки и заняться собственными делами. Что и говорить, порой все мы подвержены слабости. Неразумные обитатели Европейского континента вполне способны сидеть холодным вечером на продуваемой восточным ветром террасе кафе и беспечно резаться в домино. Могут стоять на открытой площадке трамвая, рассекающего ледяной воздух с бешеной скоростью пятнадцать миль в час, и отказываться войти внутрь, даже если просит леди. Но в то же время в железнодорожном вагоне, где можно поджарить рыбу, положив ее под сиденье, не позволяют открыть окошко, зажигают сигары, чтобы согреть носы, и даже не расстегивают воротники шуб.
   В их домах двойные окна герметично заклеены в течение трех, а то и четырех месяцев в году. Если вы осмелитесь подойти к печке ближе чем на ярд, то рискуете обжечь лицо – раскаленный воздух опасен. Путешествия способствуют расширению кругозора. Кроме того, за границей британец постепенно начинает понимать, что в некоторых отношениях его соотечественники далеко не настолько глупы, как принято считать. Было время, когда я сидел, вытянув ноги, перед английским камином, который издавна топят углем, и с почтительным вниманием слушал, как знающие люди доказывают неразумность и неэкономичность наших методов.