Бонансинга Джей. Черная Мария

   Повернувшись назад, Эрик собрался было отодвинуть стекло перегородки и сообщить ей плохую новость, но замер в нерешительности. Он еще не чувствовал себя готовым для неприятного разговора. Сердце билось сильно и болезненно, и это беспокоило его. Всю жизнь Эрик обожал пиво и жареную колбасу с кислой капустой, и они сделали свое дело. Доктора в Мобиле сказали, что у него блокада коронарных артерий и скоро потребуется операция. Когда об этом узнала Мадам, она тут же настояла, чтобы Эрик больше в клинику не ходил. Она предпочла, чтобы он лечил свою грудную жабу, повесив на шею жало скорпиона, завернутое в лоскут оленьей кожи. Однако Эрик побоялся выполнить это предписание и принимал таблетки так, чтобы не видела Мадам.
   Порывшись в кармане, Эрик достал оттуда коробочку с таблетками нитроглицерина. Быстро положив под язык одну таблетку, он прикрыл глаза и подумал, что, наверное, стал слишком старым для таких приключений.
   Вне всяких сомнений, эта экспедиция оказалась чрезвычайно сложной, и хуже всего ему пришлось, когда Мадам велела силой похитить свою внучатую племянницу.
   Жившая в Новом Орлеане Саманта Мосби была привлекательной и очень умной девушкой с большим будущим. Улыбчивая, с нежной кожей и здоровым цветом лица, с гибким и сильным телом, она обладала к тому же чистой и невинной душой. К несчастью, она была еще и единственной наследницей всего состояния семьи Дега, и у нее хватило глупости влюбиться в негра. Мадам решила преподать ей суровый урок. И вот два дня назад Эрик неожиданно напал на Саманту и силой увез ее с собой. Чтобы моментально привести ее в бессознательное состояние, он воспользовался носовым платком, пропитанным пентоталом. Эрику было велено привезти Саманту в поместье Дега, где она должна была находиться, пока с ее женихом не будет покончено.
   К несчастью, по дороге к поместью девушка впала в кому. То ли она слишком много вдохнула пентотала, то ли платок закупорил гортань, то ли все вместе. Как бы там ни было, а в Мобил Саманта доехала уже мертвой.
   Несчастный случай с Самантой только подстегнул Мадам. Она настаивала на продолжении. Эрик неохотно повиновался. Однако парень оказался куда более изобретателен, чем они ожидали. Прошло почти трое суток, прежде чем Эрик и Мадам стали свидетелями его гибели.
   А финальное непотребство вообще превратилось в комедию ошибок. Появление дальнобойщиков. Неуклюжие попытки спасти парня. Но хуже всего то, что Эрик не успел забрать из машины талисман до приезда полиции. Священный талисман... Черное сердце магии Мадам. Где-то он сейчас там, с этими черномазыми...
   Снова раздалось тихое жужжание монитора, и на нем высветились ярко-желтые буквы:
   ПОЖАЛУЙСТА... ЭРИК... ОТВЕЧАЙТЕ...
   ВЫ... НАШЛИ... ЕЕ??? ПОЖАЛУЙСТА...
   ГОВОРИТЕ... ВЫ... НАШЛИ... ЕЕ???
   ПРОШУ ВАС... ОТВЕЧАЙТЕ...
   ОТВЕЧАЙТЕ!!! ПОЖАЛУЙСТА!!!
   ОТВЕЧАЙТЕ!!! ВЫ!!! НАШЛИ!!! ЕЕ???
   В этих словах отражалась странная смесь аристократических манер старой южанки и бурных эмоций, охвативших Мадам. Эрику она всегда казалась экзотической птицей, заключенной в золотую клетку искалеченного тела. Лишь первобытная страсть ненависти и черная магия сохраняли в этом теле жизнь.
   Преодолев страх, он отодвинул стеклянную перегородку и рассказал ей все как было.
   И приготовился выдержать бурю.

7. Непоседа

   Слишком долгое размышление по поводу самых тривиальных вещей любого может свести с ума. Но не такова была Софи. От природы склонная к навязчивым состояниям, она могла подолгу, что называется, «заклиниваться» на самых незначительных мелочах, окружавших ее, и размышлять о них до тех пор, пока глаза едва не сходились к ее переносице.
   Вот и теперь, сидя на потрепанном зеленом виниловом диванчике у дверей в кабинет шерифа Баума в здании окружного суда, она разглядывала оштукатуренный потолок коридора, пытаясь рассмотреть структуру покрытия, считая мельчайшие трещинки, анализируя ритмичность и повторяемость лепных украшений.
   «Хватит», — прошептала она сама себе. Отвернувшись от потолка, она попыталась сосредоточить свои мысли на чем-то другом, заранее зная, что это ей не удастся. Как только она переставала думать о потолке, перед ее мысленным взором тотчас же вставала картина трагедии на двадцать четвертом шоссе.
   «Нет, только не это», — хрипло прошептала она, изо всех сил пытаясь отогнать от себя кошмарную картину гибели Мелвила. Внутри у нее все дрожало от напряжения. Она стала свидетельницей чего-то ужасного и непонятного, и теперь ей предстояло нести этот груз в душе всю жизнь.
   Порывшись в сумочке, она достала сигарету и закурила. Казалось, табачный дым вернул ее к жизни.
   «Ладно, давай подумаем, что, собственно, случилось», — снова прошептала она сама себе.
   Откинувшись на спинку дивана и сделав глубокую затяжку, она попыталась мысленно выстроить ретроспективу случившегося. Что она, собственно, видела? Молодой парень в зеленом «камаро» съезжает на обочину шоссе и вспыхивает ярким пламенем. Этому факту могло быть много правдоподобных объяснений. Вполне возможно, его одежда пропиталась бензином во время той безумной заправки на ходу. Возможно, она уже давно успела пропитаться бензином за те двое суток, что он ездил от заправки к заправке. С таким шизофреником, каким был Мелвил, несчастье могло случиться в любую минуту.
   Однако внутренний голос противился столь упрощенному объяснению: «А не слишком ли сложным был его бредовый рассказ?»
   Что и говорить, в словах Мелвила присутствовала определенная логика, и вообще его рассказ не был похож на случаи психозов, с которыми приходилось сталкиваться Софи. Она достаточно долго изучала паранормальную психологию, чтобы суметь распознать признаки помешательства. Впрочем, правдоподобность рассказа еще ничего не доказывала. Скорее всего Мелвил просто перемешал правду с вымыслом. Возможно, и Саманта Мосби, и Ванесса Дега существовали на самом деле. Не исключено, что старуха действительно убежденная расистка. Но все остальное, несомненно, плод его больного воображения.
   Однако внутренний голос не сдавался: «Ну хорошо, а как тогда объяснить, что Мелвил действительно погиб страшной смертью, как только его машина остановилась?»
   Нельзя было отрицать, что Мелвил действительно погиб, как и предсказывал несколькими часами раньше. Впрочем, Софи было хорошо известно, насколько действенной может оказаться сила самоубеждения, подпитываемая буйным воображением. Мелвил настолько уверовал, будто на нем лежит смертельное проклятие, что подсознательно нашел способ воплотить свой вымысел.
   «Ну хорошо, — продолжал внутренний голос, — ты такая умная и начитанная и так здорово рассуждаешь с позиции науки, но как объяснить то необъяснимое, что ты видела собственными глазами?»
   Об этом Софи думать не хотела. Она устала от бесконечных мысленных прокрутов ужасных утренних событий. Уж лучше смотреть на потолок, изучая лепнину и пятна копоти, считая вентиляционные решетки и мелкие трещинки и...
   «Так как же с этим быть?» — не унимался внутренний голос.
   То, что она видела, представлялось одновременно и очень простым, и ужасным, потому что не могло иметь реального объяснения. Это страшное воспоминание чернильным пятном залило все иные мысли и впечатления...
   «Ты собственными глазами видела, что тот парень горел изнутри!»
   Да, верно... К чему обманывать себя? Он действительно горел изнутри, и это никак не объяснить попаданием бензина или какой-либо еще банальной причиной. Софи чувствовала себя так, словно после многих лет непоколебимой веры в то, что земля плоская, ей вдруг показали, что земля на самом деле круглая, как шар. Вся ее система воззрений, понятий и концепций полетела ко всем чертям. Она поймала себя на том, что старается во всех подробностях вспомнить прослушанные ею эзотерические курсы по паранормальным явлениям, шаманизму и пограничным наукам. Она и не догадывалась тогда, что в один прекрасный день ей придется примерять всю эту чепуху к событиям реальной жизни.
   Сделав последнюю затяжку, Софи загасила окурок в стоявшей рядом пепельнице и теперь нетерпеливо поглядывала на дверь кабинета шерифа, за которой скрылся Лукас. Интересно, оштрафует его шериф или нет? Или сунет в камеру предварительного заключения по какому-нибудь притянутому за уши обвинению? С этими захолустными начальниками никогда ничего не знаешь.
   Интересно, что сказал бы сам Лукас, услышь он ее размышления? Наверное, назвал бы ее неврастеничкой и расхохотался своим обычным заразительным смехом. Лукас всегда умел вернуть Софи с небес на землю. «Ты опять слишком много думаешь, детка», — обычно говорил он и в общем-то был прав. Лукас полагался на чутье, и Софи это в нем нравилось. Он жил больше сердцем и гормонами, чем умом. Что, по мнению Софи, и делало их такими отличными партнерами.
   Единственное, на что она могла пожаловаться, так это на его странные взгляды по части их взаимоотношений. Ей всегда казалось, что Лукас возвел между ними некую стену, прозрачную и непреодолимую. Во всяком случае, он не осмеливался выходить за рамки дружеских отношений. Всякий раз, когда Софи начинала отпускать шуточки на этот счет, Лукас повторял одно и то же — слишком близкие отношения с напарником не приводят ни к чему хорошему... Однако чем больше Софи думала об этом, тем серьезнее подозревала о существовании какой-то более глубокой, личной и, возможно, очень болезненной причины. Такой, которую лучше не трогать.
   Еще раз взглянув на дверь кабинета шерифа, Софи взяла со столика журнал и сделала вид, что читает.

* * *

   Тук-тук-тук...
   Опять! На протяжении всего разговора Баум периодически слышал этот странный металлический стук в своем собственном кабинете, но ему никак не удавалось определить, откуда, черт возьми, он исходит...
   ...Тук-тук-тук-тук-тук-тук-тук...
   Этот звук выводил Баума из себя. С того момента, как огромный чернокожий шофер-дальнобойщик вошел в его кабинет и уселся перед шерифом, это ритмичное постукивание не давало Бауму покоя, словно он ехал в машине с неотрегулированными клапанами.
   — Так, парень, — в третий раз прервал он рассказ шофера. — Хватит болтать всю эту ерунду про ведьминское проклятие! От тебя требуется только одно: за каким чертом ты посмел проделать такой опасный трюк на трассе?!
   Лукас вытер губы тыльной стороной ладони. Он сидел на вращающемся стуле напротив стола шерифа, нервно барабаня пальцами по краю стола.
   — Послушайте! Я знаю, это звучит нелепо, но парень сказал нам, что непременно умрет, как только остановится. Моей напарнице показалось, что он говорит искренне.
   — Опять ты за свое... Значит, ты принял слова того парня за чистую монету?
   Лукас пожал плечами.
   — Я не говорил, что ему поверил. Я сказал, что парень настолько свихнулся, что сам мог себе поверить.
   Тук-тук-тук...
   Недовольно хмыкнув, шериф достал коробку с жевательным табаком.
   — И поэтому ты решил подвергнуть смертельной опасности жизнь других людей?
   Лукас замолчал и уставился на шерифа неожиданно пристальным взглядом. От этого взгляда Бауму сделалось как-то не по себе. Понизив голос, Лукас сказал доверительным тоном, словно поверяя свою тайну:
   — Если честно, я сделал это на спор с моей напарницей.
   — Иди ты к!.. — Шериф недоверчиво покачал головой и заложил за щеку кусок табака.
   — Честное слово, — повторил Лукас, — у меня слабость заключать пари...
   В кабинете повисла напряженная тишина. Баум задумчиво снял с губы прилипшую табачную крошку. Вся эта история ему сильно не нравилась. Здоровенный шоферюга с запада выводил его из себя. Пока он сидел в его кабинете и лепил какую-то чушь, обугленный труп отвезли в морг напротив здания окружного суда, и никто не знал, что, как и почему.
   — Ладно, слушай меня внимательно, парень, — сказал наконец шериф. — Мне плевать на твои слабости и азарт игрока! В каком-то странном дорожном происшествии погиб молодой парень, и никто не может объяснить, что же там произошло. Мне это очень не нравится, ты слышишь меня?
   — Я в таком же недоумении, как и вы, шериф, — развел руками Лукас. — Признаюсь, мы совершили глупый и опасный поступок, но откуда взялось пламя, совершенно непонятно! Клянусь Всевышним, мы только пытались спасти этого парня!
   Тук-тук-тук-тук-тук...
   Баум раздраженно окинул взглядом свой кабинет, находившийся в цокольном помещении, как раз под камерами предварительного заключения. Небольшая квадратная комната пропахла вчерашним кофе и табачным дымом. Свет сюда проникал сквозь узенькие окошки, расположенные под самым потолком. Вдоль дальней стены стояли старые выдвижные ящики каталога, над ними висели в рамках дипломы и наградные грамоты. Пара плетеных ковриков и самодельные абажуры были призваны создать некоторое подобие домашнего уюта. Эта комната — святая святых для шерифа, — годами в буквальном смысле поглощала его существо.
   Там, у дальней стены, прислонившись к ящикам, стоял его помощник Делберт Моррисон, тощий как жердь, веснушчатый, с очень серьезным выражением лица. Он внимательно ловил каждое слово, нахмурив брови и слегка поджав губы. Казалось, он многократно повторял про себя историю, рассказанную Лукасом.
   Неожиданно тишину нарушил громовой раскат голоса раздраженного донельзя шерифа:
   — Делберт! Черт побери! Что это за звук?!
   — Какой звук? — встрепенулся Моррисон.
   — Чертово постукивание! Это ты?
   — Никак нет, сэр, — выпрямился Моррисон.
   — Тогда откуда же это постукивание, черт побери?!
   Тук-тук-тук-тук-тук...
   Баум резко повернулся к Лукасу:
   — Так это ты?!
   Лукас непонимающе уставился на шерифа:
   — Извините, что?
   — Это чертово постукивание! — рявкнул Баум. — Да откуда ж оно...
   Внезапно шериф, наклонившись, заглянул под стол. На кафельном полу что-то поблескивало совсем рядом с ножкой стола. Окованный металлом носок левого ковбойского сапога Лукаса.
   И этот сапог постукивал о железную ножку стола.
   Баум выпрямился и язвительно улыбнулся Лукасу:
   — Мистер Хайд, у вас что, в штанах муравьи ползают?
   Лукас озадаченно моргнул:
   — Что, простите?
   — Ты зачем стучишь сапогом о ножку стола?
   Взглянув вниз, Лукас пожал плечами.
   — Тебе нужно отлить, что ли? — продолжал Баум.
   — Нет, сэр, спасибо.
   Отвернувшись, шериф сплюнул в корзину для бумаг и снова повернулся к Лукасу:
   — Почему же ты так дергаешься?
   Помолчав несколько секунд, Лукас ответил:
   — Наверное, потому что мне не терпится вернуться на дорогу. Я должен быть дома самое большее через два дня.
   — Ну да, — кивнул шериф, — тебе просто не терпится вылететь на трассу!
   — Точно так, сэр, — с готовностью отозвался Лукас.
   Лениво жуя табак, Баум размышлял о том, как ему следует поступить с этим чернокожим шофером и его напарницей. Вроде бы явный случай ненамеренного человекоубийства, но опять же — девица вызвала спасательную команду еще до того, как Мелвил сгорел дотла. Сунуть эту парочку в каталажку — придется потом составлять обвинение и писать кучу бумаг Кроме того, шериф вовсе не был уверен в том, что всю эту историю надо усложнять сверх необходимого.
   Тук-тук-тук-тук...
   Закатив глаза, Баум яростно буркнул:
   — Выкатывайся отсюда!
   — Что? — не поверил своим ушам Лукас.
   Шериф повторил.
   — Значит, я могу идти? — расплылся в улыбке Лукас.
   Сверкнув глазами, Баум молча указал ему на дверь, а потом сказал:
   — Если только еще раз узнаю, что ты снова выкидываешь коленца на шоссе, я лично тебя достану, понял?! А теперь катись отсюда, пока я не прибил твой чертов сапожище гвоздями к полу!
   Вскочив на ноги, Лукас поспешно поблагодарил шерифа и направился к двери. Не успел Баум и глазом моргнуть, как Лукаса и след простыл. Сплюнув еще раз, шериф некоторое время молча смотрел ему вслед. Вдруг за его спиной раздался негромкий голос:
   — Вы уверены, что поступили правильно?
   Баум обернулся к своему помощнику:
   — Делберт, заткнись.

* * *

   Лукас нашел Софи на диванчике рядом с кабинетом Баума. Она грызла ногти и внимательно разглядывала старый номер журнала «Пипл». Рядом валялась пустая смятая сигаретная пачка, пепельница была переполнена окурками.
   Надевая куртку, Лукас бросил:
   — Похоже, нас отпустили. Мотаем, пока они не передумали!
   Отложив журнал, Софи тут же собрала все свои вещи в сумочку.
   — А что случилось? Что они тебе сказали насчет Мелвила?
   — В машине расскажу.
   Лукас быстрым шагом направился к входной двери. Софи побежала следом, не поспевая за ним.
   — Что за спешка? — недоуменно пробормотала она.
   — Просто хочу оставить между нами и этой конторой побольше миль.
   Распахнув стеклянные двери, Лукас направился к припаркованному в дальнем углу стоянки грузовику. Он шел огромными шагами, словно очень торопился куда-то.
   — Помедленнее, Лукас! — взмолилась Софи. — Дорога никуда не убежит!
   — Просто мне не терпится скорее снова сесть за руль.

Часть вторая

Открытый гроб

   Любовь подчас бывает скоротечна,

   Но ненависть способна длиться вечно.

Байрон, «Дон Жуан»

8. Скелеты на велосипедах

   Флако Фигероа смешивал краски в своем старом сарае. И тут случилось это. В висок словно вонзилась ледяная игла. Зашатавшись от резкой внезапной боли, он попятился, уронил банку с краской, и красные потеки поползли по дощатому настилу, заполняя щели.
   Флако стиснул зубы, чтобы не закричать. Этому невысокому, сухенькому восьмидесятилетнему испанцу с лицом, изборожденным глубокими морщинами, и припудренными сединой антрацитовыми волосами, такая боль была хорошо знакома.
   За свою долгую жизнь он заработал артрит, гипертонию, аденому простаты и псориаз. Ему было не привыкать терпеть. Но ничто не могло сравниться с той страшной болью, которая приходила во время внезапных пророческих видений.
   Оступившись, Флако упал, повалив при этом маленький шкафчик, содержимое которого тут же высыпалось на пол. Многочисленные стеклянные баночки, в которых хранились ржавые винтики и шурупчики всевозможных размеров, раскатились по полу, издавая тонкий мелодичный звон металла о стекло, но Флако ничего не слышал. Он ощущал подступавшую тошноту и сильное головокружение, сопровождавшееся чувством глубокого ужаса.
   Впрочем, в этом для него не было ничего нового. Такие состояния начались у него давно, ему тогда было десять лет и он жил с родителями в Мексике. Как правило, видения посещали его ночью, во время сна. Смутные образы всегда сопровождались паническим страхом. Мать сочла эти ночные кошмары результатом недавно перенесенного тяжелейшего гриппа и стала прикладывать Флако ко лбу листья оливы, завернутые во влажное холодное полотенце. Однако страшные видения продолжались вплоть до того дня, когда он, женившись, эмигрировал в США. После переезда на новое место видения практически оставили его. Но под старость, после смерти любимой жены Луизы, они возобновились с невиданной прежде силой.
   Сегодняшний приступ оказался невероятно сильным.
   Флако задыхался, словно в воздухе совсем не оставалось кислорода. Сердце охватил леденящий ужас, голова кружилась, вдоль позвоночника побежали колючие мурашки. Ему показалось, что стены старого сарая стали надвигаться на него. На лице, шее и руках выступил холодный липкий пот Он попытался встать, но слабые ноги скользили по пролитой на пол краске.
   — За что? Боже мой, за что? — едва слышно пробормотал Флако по-испански.
   Перед его мысленным взором, затуманенным болью и страхом, теснились расплывчатые образы. Они раздувались, росли и множились.
   — Cuando?!^[4] — превозмогая боль, прошептал Флако, обращаясь неизвестно к кому. — Когда?! Когда это должно случиться?!
   Когда он был подростком, в их деревню пришли миссионеры-францисканцы. Они говорили об Откровении — Апокалипсисе, и с тех пор Флако уверился, что его видения истинны. Они как предостережение. Символы апокалиптических событий. Он не знал, откуда взялась эта уверенность. Он ничего не знал. Просто чувствовал в своем сердце, что все эти годы Господь Бог что-то говорил ему. Что-то очень важное.
   — Боже милосердный! — Флако поднес ко рту дрожащие старческие руки.
   Происходящее вызывало у него слезы страха, заставляло волосы у него на голове подняться дыбом. Мысленные образы, светясь и вращаясь, стали сливаться в одно целое. Огромный вращающийся столб дыма постепенно стал обретать определенную форму. Спустя несколько секунд Флако уже мог различить очертания кисти человеческой руки.
   У него бешено забилось сердце. Впервые за всю жизнь видение обрело отчетливые очертания. Это была почти черная и, несомненно, зловещая рука с открытой в апокалиптическом жесте ладонью. В ушах у Флако зазвучал нечленораздельный, лихорадочный шепот и неясные слабые стоны.
   Потом ладонь стала сжиматься в кулак, и Флако издал жуткий, почти животный вопль невыносимого ужаса.
   Почти в ту же секунду видение с той же внезапностью исчезло, словно кто-то нажал на выключатель.
   В обшарпанном сарае снова воцарились тишина и спокойствие. На улице, за стенами, пели птички. Едва слышно сочились сквозь щели в полу капли разлитой краски.
   С трудом переводя дыхание, Флако с немалым усилием поднялся на дрожащие ноги, пораженные артритом. От удара болел затылок.
   Но в остальном он чувствовал себя почти сносно.
   Убрав с лица прядь поредевших к старости волос, Флако обернулся в поисках тряпки, чтобы убрать лужу краски на полу. В углу у двери стоял пластмассовый бак со старыми футболками и истертыми махровыми полотенцами. Выудив из бака самое большое из них, Флако вернулся на середину сарая, задумчиво разглядывая большое пятно краски на полу.
   Приглядевшись, он вздрогнул всем телом.
   Пятно приняло уже знакомые очертания раскрытой человеческой ладони с мясистым отставленным большим пальцем.
   Встав на колени рядом со страшным пятном и тихо читая молитвы, старик принялся дрожащими руками собирать тряпкой лужи красной краски.

* * *

   Через час Флако вышел из ветхого сарая и медленно побрел прочь. Колени пронзала острая боль, вся рубашка была мокрой от пота, но старик упрямо двигался вперед, к намеченной цели. Он тащил под мышками две картонные коробки с банками краски и древесными опилками.
   Он шел через крошечный, поросший сорняками участок у края дороги, отделявшей одно соевое поле от другого. Этот участок принадлежал ему, Флако. На этом крошечном клочке земли стоял старый школьный автобус. Обшарпанный, с облупившейся краской, изрисованный углем, испещренный многочисленными царапинами, автобус служил Флако самодельным передвижным домом. В старые добрые времена он почти каждое утро отвозил в местную школу ораву весело болтавших ребятишек за сто девяносто долларов в неделю. Вместе с небольшой пенсией, заработанной на обувной фабрике, этих денег вполне хватало на жизнь Флако и его жене Луизе, обосновавшимся в небольшой, забытой Богом и людьми деревушке.
   Однако весной 1981 года Флако постиг двойной удар судьбы. От рака гортани умерла Луиза, а потом он провалил ежегодную переэкзаменовку на водительские права. Потеряв работу, Флако вынужден был съехать со служебной квартиры. Деваться ему было некуда, только поселиться на этом клочке земли, оставшемся после смерти жены в его распоряжении. Школьная администрация милостиво продала ему старый школьный автобус почти за спасибо. И Флако не смог придумать ничего лучше, как поставить автобус на своем участке и поселиться в нем.
   Поднявшись на самодельное сложенное из шлакоблоков крыльцо, Флако отворил дверь и вошел в салон. Внутри было сумрачно и прохладно. Пахло старой жевательной резинкой, кожаными сиденьями, тмином и перцем, которым старик обильно приправлял свой обед. Поставив коробки рядом с водительским сиденьем, Флако окинул взглядом внутренность своего дома. Оборудованный старым дизельным генератором, автобус обеспечивал его электричеством, необходимым для различных бытовых нужд. К тому же он был в полной боевой готовности, так как старик чуть ли не каждую неделю собирался упаковать свои нехитрые пожитки и отправиться назад в Мексику. Он демонтировал вдоль одной стены все пассажирские сиденья и на их место установил небольшую кровать, пару настенных светильников, маленькую электроплитку, рукомойник и совсем крошечный холодильник. Несколько окон пришлось заколотить наглухо, над остальными соорудить козырьки от солнца.
   В самом конце салона, рядом с надписью «Аварийный выход», был домашний алтарь — засушенные цветы, хлеб приношения, множество статуэток, ряды старых фотографий в рамочках. Красноватый свет сорокаваттной лампочки омывал алтарь, придавая всему некую мистическую окраску.
   На большинстве фотографий, сделанных в разные годы в разных местах, была Луиза. В молодости она слыла красавицей — с кожей цвета молочного шоколада и густой гривой иссиня-черных волос. Жизнь превратила ее в располневшую матрону с подслеповатыми глазками.
   В самом сердце алтаря, в обрамлении разноцветных бус и искусно сделанных муляжей плодов и фруктов, стоял большой, восемь на двенадцать дюймов, образ Иисуса Христа в Его божественной славе. Со сложенными на коленях руками, с мягко светившимся словно изнутри лицом Он благосклонно взирал из венка засушенных цветов.