Страница:
Джону Манглсу оставалось одно: поставить малый стаксель и идти по ветру. Но на это потребовалось несколько часов усилий: двадцать раз почти законченную работу приходилось начинать сызнова. Только к трем часам пополудни удалось наконец поставить парус.
«Дункан», подхваченный этим куском полотна, помчался с невероятной быстротой по ветру. Буря несла его к северо-востоку. Нужно было во что бы то ни стало поддерживать наибольшую быстроту хода яхты, ибо только это могло ее спасти. Порой, опережая волны, несшиеся в том же направлении, «Дункан» разрезал их своим заостренным носом, причем сам, подобно огромному киту, зарывался в волны, предоставляя им перекатываться через всю свою палубу, от носа до кормы. Временами яхта шла со скоростью, одинаковой с волнами. Тут руль переставал действовать, яхту начинало кидать во все стороны, и она рисковала стать поперек волн. Наконец, бывало и так, что ураган гнал волны быстрее «Дункана». Тогда они перехлестывали через корму и с непреодолимой силой все сметали с палубы – от кормы до носа. В этом жутком положении, колеблясь между надеждой и отчаянием, провели путешественники день 15 декабря и ночь на 16-е. Джон Манглс ни на минуту не покинул своего поста и даже не дотронулся до пищи. Его мучили опасения, но он сохранял бесстрастное выражение лица. Он упорно силился проникнуть взором в глубину скопившихся на севере туманов.
Действительно, молодой капитан имел основание бояться за свое судно. «Дункан», отброшенный ураганом со своего пути, несся к австралийскому берегу с неудержимой быстротой. Джон Манглс инстинктивно чувствовал, что их несет какое-то необыкновенно быстрое течение. Каждую минуту он ждал, что яхта наскочит на подводные скалы и разобьется вдребезги. Молодой капитан считал, что берег находится в каких-нибудь двенадцати милях под ветром, а суша – это крушение, гибель судна. Во сто раз лучше необъятный океан. С его яростью можно бороться, хотя бы уступая ей, но когда буря выбрасывает судно на берег, тогда конец.
Джон Манглс пошел к Гленарвану и поговорил с ним наедине. Он не скрыл от него серьезности положения. Молодой капитан смотрел на опасность с хладнокровием моряка, готового ко всему, и в заключение предупредил Гленарвана, что, быть может, он будет вынужден выброситься с «Дунканом» на берег.
– Чтобы попытаться, если это будет возможно, спасти тех, кто находится на нем, – добавил он.
– Поступайте, как найдете нужным, Джон, – ответил Гленарван.
– А миссис Гленарван? А мисс Грант? Как быть с ними?
– Я предупрежу их только в последнюю минуту, когда исчезнет всякая надежда на то, что можно удержаться в море. Уведомьте меня.
– Я уведомлю вас, сэр.
Гленарван вернулся к своей жене и Мэри. Обе они, хотя и не знали, как велика опасность, все же чувствовали ее. Они проявляли большое мужество, не уступавшее мужеству их спутников. Паганель излагал Роберту, весьма несвоевременно, теории о направлении воздушных течений, проводя при этом интересные сравнения между бурями, циклонами и ураганами. Что касается майора, то он ждал конца с фатализмом мусульманина.
Около одиннадцати часов ураган как будто начал стихать. Влажный туман рассеялся, и Джон смог разглядеть милях в шести под ветром какой-то плоский берег. «Дункан» несся прямо к нему полным ходом. Чудовищные валы разбивались о берег и взлетали пеной до высоты в пятьдесят футов и более. Для Джона стало ясно, что у валов этих есть какая-то «твердая опора» – без нее они не смогли бы так высоко вскидываться.
– Здесь имеются песчаные мели, – сказал он Остину.
– Я того же мнения, – ответил его помощник.
– Опасность велика, – продолжал Джон Манглс. – Если мы не найдем прохода между этими мелями, мы погибли.
– Сейчас прилив высок, капитан. Быть может, нам и удастся пройти.
– Но взгляните, Остин, на ярость этих валов. Какое судно в силах противостоять им?
Тем временем «Дункан» под своим малым стакселем продолжал нестись к берегу со страшной быстротой. Вскоре он был уже всего милях в двух от края мели. Туман ежеминутно заволакивал берег, но все же Джону удалось разглядеть за пенившейся полосой прибоя более спокойную полосу моря. Там «Дункан» был бы в относительной безопасности. Но как добраться туда?
Капитан вызвал пассажиров на палубу. Он не хотел, чтобы в час крушения они оказались запертыми в кают-компании. Гленарван и его спутники окинули взором грозно бушующее море. Мэри Грант побледнела.
– Джон, – тихо сказал Гленарван молодому капитану, – я попытаюсь спасти жену или погибну вместе с ней. Позаботьтесь о мисс Грант.
– Хорошо, сэр, – ответил Джон Манглс, поднося руку Гленарвана к своим влажным от слез глазам.
«Дункан» находился всего в нескольких кабельтовых от края мели. В это время был прилив, и он, конечно, дал бы возможность яхте пройти через эти опасные мели. Но тогда громадные валы, то поднимавшие, то опускавшие яхту, должны были неминуемо ударить ее килем о дно. Была ли какая-нибудь возможность успокоить этот бушующий океан?
Джона Манглса вдруг осенила блестящая мысль.
– Жир! – крикнул он. – Жир тащите, ребята, жир!
Слова эти были сразу поняты всей командой. Речь шла о том, чтобы пустить в ход одно средство, дающее иногда прекрасные результаты.
Можно умерить ярость волн, покрыв их слоем жидкого жира. Этот слой плывет на поверхности воды и, смазывая волны, умеряет их удары. Такое средство оказывает свое действие немедленно, но на очень короткое время. Едва успеет судно пройти по такому искусственно успокоенному морю, как волны уже начинают бушевать с еще большей яростью, и горе тому, кто отважился бы плыть вслед за проскользнувшим таким образом судном.[66]
Команда, силы которой удесятерялись сознанием опасности, не замедлила поставить на передние шканцы бочонки с тюленьим жиром. Их вскрыли ударами топоров и подвесили над водой у правого и левого бортов.
– Готовься! – крикнул Джон Манглс, выжидавший благоприятного момента.
В двадцать секунд яхта достигла края отмели, где бурлил и ревел прибой. Минута наступила.
– Выливай! – крикнул молодой капитан.
Бочонки были опрокинуты, и из них полились потоки жира. Маслянистый слой мгновенно сгладил пенившуюся поверхность моря. «Дункан» понесся по затихшим водам и скоро очутился в спокойном заливе, по ту сторону грозных мелей, а за его кормой уже снова с неописуемой яростью бушевал освободившийся от пут океан.
Глава VI
Мыс Бернулли
Первой заботой Джона Манглса было стать на два якоря на глубине пяти саженей. Дно оказалось хорошим – из твердого гравия – и представляло удобную якорную стоянку. Таким образом, судну больше не грозила опасность быть унесенным в открытое море или сесть на мель. После стольких часов борьбы с грозной опасностью «Дункан» очутился в маленькой бухте, защищенной от океанских ветров высокой дугообразной косой.
Гленарван пожал руку молодому капитану и сказал:
– Спасибо, Джон!
И Джон Манглс почувствовал себя щедро вознагражденным этими двумя словами.
Гленарван сохранил в тайне пережитые им душевные муки: ни Элен, ни Мэри, ни Роберт даже и не подозревали, насколько велика была опасность, от которой они только что избавились.
Оставалось выяснить существенные вопросы: в какое место побережья занесен «Дункан» этой страшной бурей? На сколько отклонился он от тридцать седьмой параллели? На каком расстоянии на юго-западе находится от него мыс Бернулли?
Все эти вопросы были заданы Джону Манглсу, и он тотчас же занялся наблюдениями и вычислениями, результаты которых затем нанес на судовую карту.
Оказалось, что «Дункан» не особенно уклонился от своего курса: всего на два градуса. Он находился под 136°12′ долготы и 35°07′ широты, у мыса Катастроф, на южном побережье Австралии, в трехстах милях от мыса Бернулли.
Мыс Катастроф, носящий такое зловещее название, расположен против мыса Борда на острове Кенгуру. Между двумя этими мысами проходит пролив Инвестигейтор, который ведет к двум довольно глубоким заливам: северный из них – залив Спенсера, а южный – залив св. Винцента. На восточном берегу этого последнего залива находится порт Аделаида, столица провинции Южная Австралия. Аделаида основана в 1836 году и имеет сорок тысяч жителей. Это довольно богатый город, но жители его заняты обработкой своей плодородной земли, приносящей им богатые урожаи винограда, апельсинов и других сельскохозяйственных продуктов, и не создают крупных промышленных предприятий. Поэтому среди населения меньше инженеров, чем агрономов, и вообще наблюдается мало интереса к коммерции и технике.
Мог ли «Дункан» исправить здесь свои повреждения? Вопрос этот надо было выяснить. Джон Манглс, желая знать, в чем именно заключается повреждение винта, приказал водолазам спуститься за корму яхты, и те ему доложили, что одна из лопастей винта погнулась и задевала за ахтерштевень,[67] вследствие чего винт и не мог вращаться. Повреждение это было признано серьезным, и даже настолько серьезным, что для его починки требовалось такое оборудование, которого, конечно, не найти было в Аделаиде.
Гленарван и капитан Джон приняли по зрелом размышлении такое решение: плыть на «Дункане» под парусами вдоль австралийского берега, разыскивая следы крушения «Британии», сделать остановку у мыса Бернулли, собрать там заключительные сведения, затем продолжать плавание дальше, до Мельбурна, где повреждения яхты, конечно, легко смогут быть исправлены. А как только винт будет приведен в порядок, «Дункан» начнет крейсировать у восточных берегов, где и закончит свои поиски.
План этот был одобрен. Джон Манглс решил сняться с якоря при первом же благоприятном ветре. Ждать пришлось недолго. К вечеру ураган совершенно стих. Задул попутный юго-западный ветер. Стали готовиться к отплытию. Поставлены были новые паруса. В четыре часа утра матросы взялись за лебедку. Высвободив якоря из грунта, они подняли их наверх, и «Дункан» под фок-марселем, брамселем, кливерами, косым гротом и флагштоком пошел вдоль австралийских берегов.
Через два часа потеряли из виду мыс Катастроф – яхта плыла мимо пролива Инвестигейтор. Вечером обогнули мыс Борда и прошли вдоль острова Кенгуру. Остров этот, самый большой из австралийских мелких островов, служит убежищем для беглых ссыльных. Вид его очарователен. Бесконечные ковры зеленой растительности спускаются к прибрежным слоистым скалам. По этим равнинам и лесам, как и в 1802 году – году открытия острова, скачут неисчислимые стаи кенгуру.
На следующий день, в то время как «Дункан» лавировал вдоль побережья, на остров были посланы шлюпки с командой – осмотреть крутые берега Кенгуру. Яхта находилась под тридцать шестой параллелью, а Гленарван хотел, чтобы были обследованы все берега вплоть до тридцать восьмой параллели.
18 декабря яхта, летя на всех парусах с быстротой настоящего клипера, прошла вплотную вдоль берега бухты Свидания, куда попал в 1828 году путешественник Штурт, после того как им была открыта Мёррей – наибольшая из рек Южной Австралии. Но берега этой бухты совсем не походили на цветущие берега острова Кенгуру. Они были мрачные, бесплодные, плоские и изрезанные, подобно берегам полярных земель. Только кое-где это однообразие нарушалось каким-нибудь серым утесом или бугристым песчаным мысом.
Работа команды шлюпок во время плавания была тяжелая, но никто не роптал. Моряков почти всегда сопровождали на берег Гленарван, неразлучный с ним Паганель и юный Роберт. Им хотелось собственными глазами найти следы «Британии». Но самые тщательные их поиски ничего не обнаружили. Австралийские берега остались так же немы, как и патагонские прерии. Все же не следовало терять надежду до тех пор, пока не будет достигнут тот пункт, который был указан в документе.
Поиски в этих местах производились лишь как добавочная мера предосторожности, чтобы застраховать себя от какой-либо случайности. Ночью «Дункан» дрейфовал, чтобы, по возможности, держаться на том же месте, а днем на берегу производились самые тщательные поиски.
20 декабря наши путешественники поравнялись с мысом Бернулли. Им не удалось найти на своем пути ни малейшего обломка «Британии». Но эта неудача ничего не доказывала. Ведь в самом деле, с момента катастрофы прошло целых два года, а за это время море могло и даже должно было сорвать с подводных камней, разбросать и уничтожить все обломки трехмачтового судна. К тому же туземцы, стерегущие кораблекрушение, как коршуны труп, конечно подобрали бы мельчайшие обломки «Британии». А Гарри Грант и его оба спутника, попав в плен в ту минуту, когда волны выбросили их на берег, были, вне всякого сомнения, уведены в глубь материка.
Но в таком случае теряла смысл одна из остроумных гипотез Жака Паганеля. Пока дело шло об Аргентине, ученый был вправе утверждать, что цифры документа относятся не к месту кораблекрушения, а к месту нахождения пленных. Конечно, в пампасах большие реки с их многочисленными притоками легко могли вынести в море драгоценный документ. Здесь же, в этой части Австралии, реки, пересекающие тридцать седьмую параллель, немногочисленны. К тому же Рио-Колорадо и Рио-Негро текут к морю через пустынные побережья, не годные для жилья и незаселенные. Главные же австралийские реки – Мёррей, Ярра, Торренс, Дарлинг – либо впадают одна в другую, либо несут свои воды в океан через такие устья, которые стали крупными гаванями, оживленными портами. Как мало было шансов за то, чтобы хрупкая бутылка могла спуститься по течению рек, где непрестанно движутся суда, и быть вынесенной в Индийский океан!
Неправдоподобность этого предположения, конечно, не могла ускользнуть от людей проницательных. Гипотеза Паганеля, допустимая в условиях аргентинских провинций Патагонии, была неприемлема в отношении Австралии. Паганель согласился с этими соображениями – их выдвинул майор Мак-Наббс. Стало очевидным, что градусы, о которых упоминалось в документе, могли относиться только к месту крушения «Британии» и что, следовательно, бутылка была брошена у западного побережья Австралии.
Тем не менее, как основательно заметил Гленарван, это толкование документа не исключало гипотезы о том, что капитан Грант находится в плену. И сам он даже наводит на эту мысль следующей фразой своего документа: «где они попадут в плен к жестоким туземцам». Поэтому искать пленных именно на тридцать седьмой, а не на какой-либо другой параллели оснований больше не было.
Так был разрешен этот долго обсуждавшийся вопрос. Вывод же из такого решения был сделан следующий: если только у мыса Бернулли не будут найдены следы «Британии», Гленарвану ничего не останется, как вернуться в Европу. Правда, его поиски окажутся бесплодными, но все же он добросовестно и мужественно исполнил свой долг.
Подобное решение, конечно, чрезвычайно огорчило пассажиров «Дункана», а Мэри и Роберта привело в отчаяние. Когда дети капитана Гранта съезжали на берег вместе с Эдуардом и Элен Гленарван, Джоном Манглсом, Мак-Наббсом и Паганелем, они говорили себе, что теперь вопрос о том, спасся ли их отец, будет разрешен уже бесповоротно. Бесповоротно, ибо во время предыдущего обсуждения Паганель совершенно основательно указал на то, что потерпевшие крушение давным-давно вернулись бы на родину в том случае, если бы их судно разбилось о подводные камни восточного побережья.
– Надейтесь, надейтесь, не переставайте надеяться! – повторяла Элен сидевшей подле нее Мэри, в то время как шлюпка шла к берегу.
Берег был уже близко – до него оставалось не больше одного кабельтова. Он отлого спускался к воде у оконечности мыса, выступавшего на две мили в море. Шлюпка причалила к берегу в маленькой природной бухте между двумя коралловыми отмелями – из таких отмелей должно со временем вырасти целое заграждение из рифов вокруг южного берега Австралии. Да и теперь они уже были рифами, крайне опасными для кораблей, и представлялось вполне возможным, что о них и разбилась «Британия».
Пассажиры яхты беспрепятственно высадились на совершенно пустынный берег. Вдоль него тянулся ряд слоистых утесов вышиной от шестидесяти до восьмидесяти футов. Нелегко было бы без лестниц и крюков перелезть через эту природную крепостную стену. К счастью, Джон Манглс обнаружил в ней полумилей южнее брешь, образовавшуюся, видимо, вследствие частичного обвала. Вероятно, море, особенно бурное во время равноденствий, бьет волнами в это рыхлое заграждение из туфа и подмывает его.
Гленарван и его спутники углубились в этот проход и поднялись по довольно крутому склону на вершину утеса. Роберт, словно котенок, первый вскарабкался на нее. Паганель был в отчаянии, что двенадцатилетний мальчуган с его детскими ногами опередил его, длинноногого сорокалетнего мужчину. Но зато географ далеко оставил позади себя безмятежного майора, который, конечно, остался к тому глубоко равнодушен.
Вскоре весь маленький отряд собрался на вершине утеса и стал оттуда рассматривать расстилавшееся перед ним пространство. Это были обширные невозделанные земли, поросшие жалким кустарником, местность почти бесплодная. Гленарвану она напомнила глены Шотландии, а Паганелю – малоплодородные равнины Бретани. Но если край этот казался необитаемым у побережья, то несколько видневшихся вдали построек говорили уже о присутствии не дикаря, а цивилизованного человека.
– Мельница! – крикнул Роберт.
И действительно, милях в трех вертелись в воздухе крылья ветряной мельницы.
– Это действительно мельница, – отозвался Паганель, посмотрев в свою подзорную трубу. – Вот маленькое сооружение, столь же скромное, как и полезное. Вид его всегда радует мой взор.
– Идем на мельницу, – сказал Гленарван.
Двинулись в путь.
Через полчаса ходьбы местность преобразилась. Дикая, необработанная почва внезапно сменилась обработанной. Исчезли жалкие кустарники; зеленая живая изгородь окружала, видимо, недавно выкорчеванный участок. Несколько быков и с полдюжины лошадей паслись на лугах, обсаженных раскидистыми акациями – питомицами обширных рассадников острова Кенгуру. Мало-помалу стали показываться и поля; на них росли зерновые хлеба, местами уже начинавшие золотиться. Поднимались стога сена, сложенные в виде громадных ульев. Показались за новыми оградами фруктовые сады. Дальше пошли сараи и другие надворные постройки, весьма разумно расположенные. Наконец наши путешественники увидели простой, но уютный жилой дом; над ним, лаская его скользящей тенью своих длинных крыльев, возвышалась островерхая мельница.
На лай четырех собак, возвестивших о появлении чужих людей, из дома вышел человек лет пятидесяти, с располагающей к себе наружностью. За ним показались пять красивых, здоровых молодцов, его сыновей, и высокая, крепкая женщина, их мать. Картина была ясна: этот человек, окруженный своей мужественной семьей, среди еще новых построек, в этой почти девственной местности, представлял собой законченный тип колониста-ирландца, который, будучи истомлен нищетой на своей родине, отправился за моря искать удачи и счастья.
Еще не успели наши путники представиться, как уже раздались сердечные слова хозяина:
– Чужеземцы, милости просим в дом Падди О'Мура!
– Вы ирландец? – спросил Гленарван, пожимая руку, протянутую ему колонистом.
– Был им, – ответил Падди О'Мур. – А теперь я австралиец. Кто бы вы ни были, господа, входите и будьте как дома.
Оставалось только воспользоваться без дальнейших церемоний этим радушным приглашением. Миссис О'Мур тотчас же повела в дом Элен и Мэри Грант, а сыновья колониста любезно помогли пришельцам снять их оружие.
В нижнем этаже дома, сложенного из толстых бревен, находилась большая, светлая, как видно недавно отстроенная зала. К стенам ее, выкрашенным светлой яркой краской, было приделано несколько деревянных скамей. Тут же стояло с десяток табуреток, два дубовых буфета с расставленной на них белой фаянсовой посудой и жбанами из блестящего олова, а также широкий длинный стол, за которым, пожалуй, и двадцати гостям было бы не тесно. Вся обстановка залы как нельзя более соответствовала и этому прочно построенному дому и его крепким, рослым обитателям.
Пробило двенадцать часов, и на стол уже был подан обед. Между ростбифом и жареной бараньей ножкой дымилась суповая миска; кругом были расставлены большие тарелки с маслинами, виноградом и апельсинами. У хозяина и хозяйки был такой приветливый вид, стол был так велик и так заманчиво уставлен яствами, что не сесть за него казалось просто неучтивым. В это время появились работники фермера; они на равных правах с хозяевами обедали вместе с ними. Падди О'Мур указал рукой на места, предназначенные для гостей.
– Я ждал вас, – сказал он просто Гленарвану.
– Ждали? – с удивлением переспросил тот.
– Я всегда жду тех, кто приходит, – ответил ирландец.
Затем он торжественно произнес предобеденную молитву, а его семья и слуги почтительно стояли у стола. Элен была растрогана простотой нравов. Взглянув на мужа, она догадалась, что и тот разделяет ее чувства.
Обеду была воздана заслуженная честь. Завязался общий оживленный разговор.
Падди О'Мур рассказал свою историю. Это была типичная история эмигранта, изгнанного нуждой со своей родины.
Падди О'Мур после своего повествования, без сомнения, ждал, что на его откровенность гости ответят такой же откровенностью, однако никаких вопросов им не задавал. Он был из тех сдержанных, скромных людей, которые говорят: «Вот кто я, а кто вы такие – об этом я вас не спрашиваю». Гленарван и сам хотел ему рассказать о «Дункане», о том, что яхта стоит на якоре у мыса Бернулли, а также о поисках, которые он продолжал с такой неутомимой настойчивостью. Но, будучи человеком, который всегда прямо идет к цели, он прежде всего спросил Падди О'Мура, не знает ли тот чего-нибудь относительно крушения «Британии».
Оказалось, что ирландец ничего не слышал о таком судне. Да и вообще в течение этих двух лет не случилось ни одного кораблекрушения ни у самого мыса, ни в окрестностях его. Между тем «Британия» потерпела крушение не более двух лет назад. Поэтому ирландец мог утверждать с полной уверенностью, что никто из экипажа «Британии» не был выброшен на этой части западного побережья.
– А теперь, сэр, – прибавил он, – я спрошу, почему вас интересует этот вопрос.
Тут Гленарван рассказал колонисту историю документа, рассказал о плавании «Дункана» и обо всех попытках отыскать капитана Гранта. Не скрыл он и того, что после столь определенных заявлений Падди О'Мура приходится отказаться от всякой надежды разыскать потерпевших крушение на «Британии».
Эти слова Гленарвана произвели удручающее впечатление на его спутников. У Роберта и Мэри заблестели слезы на глазах. Даже Паганель не мог найти ни единого слова утешения и надежды.
Джон Манглс терзался мучительной скорбью.
Отчаяние начинало овладевать этими мужественными, великодушными людьми, понапрасну приплывшими на «Дункане» к этим далеким берегам, как вдруг кто-то произнес:
– Сэр, не теряйте надежды: если капитан Грант жив, то он в Австралии.
Гленарван пожал руку молодому капитану и сказал:
– Спасибо, Джон!
И Джон Манглс почувствовал себя щедро вознагражденным этими двумя словами.
Гленарван сохранил в тайне пережитые им душевные муки: ни Элен, ни Мэри, ни Роберт даже и не подозревали, насколько велика была опасность, от которой они только что избавились.
Оставалось выяснить существенные вопросы: в какое место побережья занесен «Дункан» этой страшной бурей? На сколько отклонился он от тридцать седьмой параллели? На каком расстоянии на юго-западе находится от него мыс Бернулли?
Все эти вопросы были заданы Джону Манглсу, и он тотчас же занялся наблюдениями и вычислениями, результаты которых затем нанес на судовую карту.
Оказалось, что «Дункан» не особенно уклонился от своего курса: всего на два градуса. Он находился под 136°12′ долготы и 35°07′ широты, у мыса Катастроф, на южном побережье Австралии, в трехстах милях от мыса Бернулли.
Мыс Катастроф, носящий такое зловещее название, расположен против мыса Борда на острове Кенгуру. Между двумя этими мысами проходит пролив Инвестигейтор, который ведет к двум довольно глубоким заливам: северный из них – залив Спенсера, а южный – залив св. Винцента. На восточном берегу этого последнего залива находится порт Аделаида, столица провинции Южная Австралия. Аделаида основана в 1836 году и имеет сорок тысяч жителей. Это довольно богатый город, но жители его заняты обработкой своей плодородной земли, приносящей им богатые урожаи винограда, апельсинов и других сельскохозяйственных продуктов, и не создают крупных промышленных предприятий. Поэтому среди населения меньше инженеров, чем агрономов, и вообще наблюдается мало интереса к коммерции и технике.
Мог ли «Дункан» исправить здесь свои повреждения? Вопрос этот надо было выяснить. Джон Манглс, желая знать, в чем именно заключается повреждение винта, приказал водолазам спуститься за корму яхты, и те ему доложили, что одна из лопастей винта погнулась и задевала за ахтерштевень,[67] вследствие чего винт и не мог вращаться. Повреждение это было признано серьезным, и даже настолько серьезным, что для его починки требовалось такое оборудование, которого, конечно, не найти было в Аделаиде.
Гленарван и капитан Джон приняли по зрелом размышлении такое решение: плыть на «Дункане» под парусами вдоль австралийского берега, разыскивая следы крушения «Британии», сделать остановку у мыса Бернулли, собрать там заключительные сведения, затем продолжать плавание дальше, до Мельбурна, где повреждения яхты, конечно, легко смогут быть исправлены. А как только винт будет приведен в порядок, «Дункан» начнет крейсировать у восточных берегов, где и закончит свои поиски.
План этот был одобрен. Джон Манглс решил сняться с якоря при первом же благоприятном ветре. Ждать пришлось недолго. К вечеру ураган совершенно стих. Задул попутный юго-западный ветер. Стали готовиться к отплытию. Поставлены были новые паруса. В четыре часа утра матросы взялись за лебедку. Высвободив якоря из грунта, они подняли их наверх, и «Дункан» под фок-марселем, брамселем, кливерами, косым гротом и флагштоком пошел вдоль австралийских берегов.
Через два часа потеряли из виду мыс Катастроф – яхта плыла мимо пролива Инвестигейтор. Вечером обогнули мыс Борда и прошли вдоль острова Кенгуру. Остров этот, самый большой из австралийских мелких островов, служит убежищем для беглых ссыльных. Вид его очарователен. Бесконечные ковры зеленой растительности спускаются к прибрежным слоистым скалам. По этим равнинам и лесам, как и в 1802 году – году открытия острова, скачут неисчислимые стаи кенгуру.
На следующий день, в то время как «Дункан» лавировал вдоль побережья, на остров были посланы шлюпки с командой – осмотреть крутые берега Кенгуру. Яхта находилась под тридцать шестой параллелью, а Гленарван хотел, чтобы были обследованы все берега вплоть до тридцать восьмой параллели.
18 декабря яхта, летя на всех парусах с быстротой настоящего клипера, прошла вплотную вдоль берега бухты Свидания, куда попал в 1828 году путешественник Штурт, после того как им была открыта Мёррей – наибольшая из рек Южной Австралии. Но берега этой бухты совсем не походили на цветущие берега острова Кенгуру. Они были мрачные, бесплодные, плоские и изрезанные, подобно берегам полярных земель. Только кое-где это однообразие нарушалось каким-нибудь серым утесом или бугристым песчаным мысом.
Работа команды шлюпок во время плавания была тяжелая, но никто не роптал. Моряков почти всегда сопровождали на берег Гленарван, неразлучный с ним Паганель и юный Роберт. Им хотелось собственными глазами найти следы «Британии». Но самые тщательные их поиски ничего не обнаружили. Австралийские берега остались так же немы, как и патагонские прерии. Все же не следовало терять надежду до тех пор, пока не будет достигнут тот пункт, который был указан в документе.
Поиски в этих местах производились лишь как добавочная мера предосторожности, чтобы застраховать себя от какой-либо случайности. Ночью «Дункан» дрейфовал, чтобы, по возможности, держаться на том же месте, а днем на берегу производились самые тщательные поиски.
20 декабря наши путешественники поравнялись с мысом Бернулли. Им не удалось найти на своем пути ни малейшего обломка «Британии». Но эта неудача ничего не доказывала. Ведь в самом деле, с момента катастрофы прошло целых два года, а за это время море могло и даже должно было сорвать с подводных камней, разбросать и уничтожить все обломки трехмачтового судна. К тому же туземцы, стерегущие кораблекрушение, как коршуны труп, конечно подобрали бы мельчайшие обломки «Британии». А Гарри Грант и его оба спутника, попав в плен в ту минуту, когда волны выбросили их на берег, были, вне всякого сомнения, уведены в глубь материка.
Но в таком случае теряла смысл одна из остроумных гипотез Жака Паганеля. Пока дело шло об Аргентине, ученый был вправе утверждать, что цифры документа относятся не к месту кораблекрушения, а к месту нахождения пленных. Конечно, в пампасах большие реки с их многочисленными притоками легко могли вынести в море драгоценный документ. Здесь же, в этой части Австралии, реки, пересекающие тридцать седьмую параллель, немногочисленны. К тому же Рио-Колорадо и Рио-Негро текут к морю через пустынные побережья, не годные для жилья и незаселенные. Главные же австралийские реки – Мёррей, Ярра, Торренс, Дарлинг – либо впадают одна в другую, либо несут свои воды в океан через такие устья, которые стали крупными гаванями, оживленными портами. Как мало было шансов за то, чтобы хрупкая бутылка могла спуститься по течению рек, где непрестанно движутся суда, и быть вынесенной в Индийский океан!
Неправдоподобность этого предположения, конечно, не могла ускользнуть от людей проницательных. Гипотеза Паганеля, допустимая в условиях аргентинских провинций Патагонии, была неприемлема в отношении Австралии. Паганель согласился с этими соображениями – их выдвинул майор Мак-Наббс. Стало очевидным, что градусы, о которых упоминалось в документе, могли относиться только к месту крушения «Британии» и что, следовательно, бутылка была брошена у западного побережья Австралии.
Тем не менее, как основательно заметил Гленарван, это толкование документа не исключало гипотезы о том, что капитан Грант находится в плену. И сам он даже наводит на эту мысль следующей фразой своего документа: «где они попадут в плен к жестоким туземцам». Поэтому искать пленных именно на тридцать седьмой, а не на какой-либо другой параллели оснований больше не было.
Так был разрешен этот долго обсуждавшийся вопрос. Вывод же из такого решения был сделан следующий: если только у мыса Бернулли не будут найдены следы «Британии», Гленарвану ничего не останется, как вернуться в Европу. Правда, его поиски окажутся бесплодными, но все же он добросовестно и мужественно исполнил свой долг.
Подобное решение, конечно, чрезвычайно огорчило пассажиров «Дункана», а Мэри и Роберта привело в отчаяние. Когда дети капитана Гранта съезжали на берег вместе с Эдуардом и Элен Гленарван, Джоном Манглсом, Мак-Наббсом и Паганелем, они говорили себе, что теперь вопрос о том, спасся ли их отец, будет разрешен уже бесповоротно. Бесповоротно, ибо во время предыдущего обсуждения Паганель совершенно основательно указал на то, что потерпевшие крушение давным-давно вернулись бы на родину в том случае, если бы их судно разбилось о подводные камни восточного побережья.
– Надейтесь, надейтесь, не переставайте надеяться! – повторяла Элен сидевшей подле нее Мэри, в то время как шлюпка шла к берегу.
Берег был уже близко – до него оставалось не больше одного кабельтова. Он отлого спускался к воде у оконечности мыса, выступавшего на две мили в море. Шлюпка причалила к берегу в маленькой природной бухте между двумя коралловыми отмелями – из таких отмелей должно со временем вырасти целое заграждение из рифов вокруг южного берега Австралии. Да и теперь они уже были рифами, крайне опасными для кораблей, и представлялось вполне возможным, что о них и разбилась «Британия».
Пассажиры яхты беспрепятственно высадились на совершенно пустынный берег. Вдоль него тянулся ряд слоистых утесов вышиной от шестидесяти до восьмидесяти футов. Нелегко было бы без лестниц и крюков перелезть через эту природную крепостную стену. К счастью, Джон Манглс обнаружил в ней полумилей южнее брешь, образовавшуюся, видимо, вследствие частичного обвала. Вероятно, море, особенно бурное во время равноденствий, бьет волнами в это рыхлое заграждение из туфа и подмывает его.
Гленарван и его спутники углубились в этот проход и поднялись по довольно крутому склону на вершину утеса. Роберт, словно котенок, первый вскарабкался на нее. Паганель был в отчаянии, что двенадцатилетний мальчуган с его детскими ногами опередил его, длинноногого сорокалетнего мужчину. Но зато географ далеко оставил позади себя безмятежного майора, который, конечно, остался к тому глубоко равнодушен.
Вскоре весь маленький отряд собрался на вершине утеса и стал оттуда рассматривать расстилавшееся перед ним пространство. Это были обширные невозделанные земли, поросшие жалким кустарником, местность почти бесплодная. Гленарвану она напомнила глены Шотландии, а Паганелю – малоплодородные равнины Бретани. Но если край этот казался необитаемым у побережья, то несколько видневшихся вдали построек говорили уже о присутствии не дикаря, а цивилизованного человека.
– Мельница! – крикнул Роберт.
И действительно, милях в трех вертелись в воздухе крылья ветряной мельницы.
– Это действительно мельница, – отозвался Паганель, посмотрев в свою подзорную трубу. – Вот маленькое сооружение, столь же скромное, как и полезное. Вид его всегда радует мой взор.
– Идем на мельницу, – сказал Гленарван.
Двинулись в путь.
Через полчаса ходьбы местность преобразилась. Дикая, необработанная почва внезапно сменилась обработанной. Исчезли жалкие кустарники; зеленая живая изгородь окружала, видимо, недавно выкорчеванный участок. Несколько быков и с полдюжины лошадей паслись на лугах, обсаженных раскидистыми акациями – питомицами обширных рассадников острова Кенгуру. Мало-помалу стали показываться и поля; на них росли зерновые хлеба, местами уже начинавшие золотиться. Поднимались стога сена, сложенные в виде громадных ульев. Показались за новыми оградами фруктовые сады. Дальше пошли сараи и другие надворные постройки, весьма разумно расположенные. Наконец наши путешественники увидели простой, но уютный жилой дом; над ним, лаская его скользящей тенью своих длинных крыльев, возвышалась островерхая мельница.
На лай четырех собак, возвестивших о появлении чужих людей, из дома вышел человек лет пятидесяти, с располагающей к себе наружностью. За ним показались пять красивых, здоровых молодцов, его сыновей, и высокая, крепкая женщина, их мать. Картина была ясна: этот человек, окруженный своей мужественной семьей, среди еще новых построек, в этой почти девственной местности, представлял собой законченный тип колониста-ирландца, который, будучи истомлен нищетой на своей родине, отправился за моря искать удачи и счастья.
Еще не успели наши путники представиться, как уже раздались сердечные слова хозяина:
– Чужеземцы, милости просим в дом Падди О'Мура!
– Вы ирландец? – спросил Гленарван, пожимая руку, протянутую ему колонистом.
– Был им, – ответил Падди О'Мур. – А теперь я австралиец. Кто бы вы ни были, господа, входите и будьте как дома.
Оставалось только воспользоваться без дальнейших церемоний этим радушным приглашением. Миссис О'Мур тотчас же повела в дом Элен и Мэри Грант, а сыновья колониста любезно помогли пришельцам снять их оружие.
В нижнем этаже дома, сложенного из толстых бревен, находилась большая, светлая, как видно недавно отстроенная зала. К стенам ее, выкрашенным светлой яркой краской, было приделано несколько деревянных скамей. Тут же стояло с десяток табуреток, два дубовых буфета с расставленной на них белой фаянсовой посудой и жбанами из блестящего олова, а также широкий длинный стол, за которым, пожалуй, и двадцати гостям было бы не тесно. Вся обстановка залы как нельзя более соответствовала и этому прочно построенному дому и его крепким, рослым обитателям.
Пробило двенадцать часов, и на стол уже был подан обед. Между ростбифом и жареной бараньей ножкой дымилась суповая миска; кругом были расставлены большие тарелки с маслинами, виноградом и апельсинами. У хозяина и хозяйки был такой приветливый вид, стол был так велик и так заманчиво уставлен яствами, что не сесть за него казалось просто неучтивым. В это время появились работники фермера; они на равных правах с хозяевами обедали вместе с ними. Падди О'Мур указал рукой на места, предназначенные для гостей.
– Я ждал вас, – сказал он просто Гленарвану.
– Ждали? – с удивлением переспросил тот.
– Я всегда жду тех, кто приходит, – ответил ирландец.
Затем он торжественно произнес предобеденную молитву, а его семья и слуги почтительно стояли у стола. Элен была растрогана простотой нравов. Взглянув на мужа, она догадалась, что и тот разделяет ее чувства.
Обеду была воздана заслуженная честь. Завязался общий оживленный разговор.
Падди О'Мур рассказал свою историю. Это была типичная история эмигранта, изгнанного нуждой со своей родины.
Падди О'Мур после своего повествования, без сомнения, ждал, что на его откровенность гости ответят такой же откровенностью, однако никаких вопросов им не задавал. Он был из тех сдержанных, скромных людей, которые говорят: «Вот кто я, а кто вы такие – об этом я вас не спрашиваю». Гленарван и сам хотел ему рассказать о «Дункане», о том, что яхта стоит на якоре у мыса Бернулли, а также о поисках, которые он продолжал с такой неутомимой настойчивостью. Но, будучи человеком, который всегда прямо идет к цели, он прежде всего спросил Падди О'Мура, не знает ли тот чего-нибудь относительно крушения «Британии».
Оказалось, что ирландец ничего не слышал о таком судне. Да и вообще в течение этих двух лет не случилось ни одного кораблекрушения ни у самого мыса, ни в окрестностях его. Между тем «Британия» потерпела крушение не более двух лет назад. Поэтому ирландец мог утверждать с полной уверенностью, что никто из экипажа «Британии» не был выброшен на этой части западного побережья.
– А теперь, сэр, – прибавил он, – я спрошу, почему вас интересует этот вопрос.
Тут Гленарван рассказал колонисту историю документа, рассказал о плавании «Дункана» и обо всех попытках отыскать капитана Гранта. Не скрыл он и того, что после столь определенных заявлений Падди О'Мура приходится отказаться от всякой надежды разыскать потерпевших крушение на «Британии».
Эти слова Гленарвана произвели удручающее впечатление на его спутников. У Роберта и Мэри заблестели слезы на глазах. Даже Паганель не мог найти ни единого слова утешения и надежды.
Джон Манглс терзался мучительной скорбью.
Отчаяние начинало овладевать этими мужественными, великодушными людьми, понапрасну приплывшими на «Дункане» к этим далеким берегам, как вдруг кто-то произнес:
– Сэр, не теряйте надежды: если капитан Грант жив, то он в Австралии.
Глава VII
Айртон
Невозможно даже описать удивление, вызванное этими словами. Гленарван вскочил с табурета и, оттолкнув его, крикнул:
– Кто это сказал?
– Я, – ответил один из работников Падди О'Мура, сидевший у конца стола.
– Ты, Айртон? – проговорил колонист, изумленный не менее самого Гленарвана.
– Да, я, – отозвался взволнованным, но решительным голосом Айртон, – такой же шотландец, как вы, сэр, и один из потерпевших крушение на «Британии».
Впечатление, произведенное этими словами, было неописуемо. Мэри Грант, почти лишившись чувств от волнения и счастья, склонилась на грудь к Элен. Джон Манглс, Роберт, Паганель вскочили со своих мест и бросились к тому, кого Падди О'Мур только что назвал Айртоном.
Это был человек на вид лет сорока пяти, с суровым лицом и блестящими глазами, глубоко сидевшими под густыми бровями. Несмотря на свою худобу, он, должно быть, обладал незаурядной силой. Казалось, он состоял как бы из костей и нервов; по-видимому, он, по выражению шотландцев, «не тратил времени на приобретение жира». Он был широк в плечах, среднего роста. Его решительная осанка, его умное и энергичное, хотя и резко очерченное лицо располагали в его пользу. Внушаемое им чувство симпатии еще усиливалось при виде запечатлевшихся на его лице следов недавно пережитых тяжелых испытаний. Он, несомненно, много выстрадал, но производил впечатление человека, способного переносить страдания, бороться с ними и преодолевать их.
Гленарван и его друзья почувствбвали это с первого взгляда. Личность Айртона внушала к себе уважение. Гленарван сразу же засыпал его вопросами. Оба они, и Гленарван и Айртон, видимо, были взволнованы этой встречей, поэтому вопросы Гленарвана вначале были довольно беспорядочны.
– Кто это сказал?
– Я, – ответил один из работников Падди О'Мура, сидевший у конца стола.
– Ты, Айртон? – проговорил колонист, изумленный не менее самого Гленарвана.
– Да, я, – отозвался взволнованным, но решительным голосом Айртон, – такой же шотландец, как вы, сэр, и один из потерпевших крушение на «Британии».
Впечатление, произведенное этими словами, было неописуемо. Мэри Грант, почти лишившись чувств от волнения и счастья, склонилась на грудь к Элен. Джон Манглс, Роберт, Паганель вскочили со своих мест и бросились к тому, кого Падди О'Мур только что назвал Айртоном.
Это был человек на вид лет сорока пяти, с суровым лицом и блестящими глазами, глубоко сидевшими под густыми бровями. Несмотря на свою худобу, он, должно быть, обладал незаурядной силой. Казалось, он состоял как бы из костей и нервов; по-видимому, он, по выражению шотландцев, «не тратил времени на приобретение жира». Он был широк в плечах, среднего роста. Его решительная осанка, его умное и энергичное, хотя и резко очерченное лицо располагали в его пользу. Внушаемое им чувство симпатии еще усиливалось при виде запечатлевшихся на его лице следов недавно пережитых тяжелых испытаний. Он, несомненно, много выстрадал, но производил впечатление человека, способного переносить страдания, бороться с ними и преодолевать их.
Гленарван и его друзья почувствбвали это с первого взгляда. Личность Айртона внушала к себе уважение. Гленарван сразу же засыпал его вопросами. Оба они, и Гленарван и Айртон, видимо, были взволнованы этой встречей, поэтому вопросы Гленарвана вначале были довольно беспорядочны.