Страница:
Мистер Куртни-Бригс вежливо вмешался в разговор:
— И даже если она была… расстроена — по-моему, сержант, вы употребили это слово? — не вижу, какое это имеет отношение к ее смерти.
Сержант Мастерсон улыбнулся ему, как будто ублажал своенравного упрямого ребенка:
— Все, что произошло с Пирс за неделю, предшествующую дню ее убийства, может иметь отношение к смерти, сэр. Вот поэтому-то я и прошу позволения взглянуть на книгу записей.
Поскольку пи сестра Брамфет, пи хирург не сделали и движения, чтобы выполнить его просьбу, он добавил:
— Это только для подтверждения полученной нами информации. Я знаю, что в течение той недели она дежурила в вашем отделении. Мне сказали, что она посвящала все время уходу за одним особенным пациентом. За мистером Мартином Деттинджером. «Ограничиваясь» уходом за ним — кажется, вы так это называете. Согласно моим данным, она редко выходила из его комнаты, когда дежурила здесь в последнюю неделю своей жизни.
Так, подумала сестра Брамфет, ему наболтали студентки. Ну конечно! Полиция так и работает. Бесполезно и пытаться что-либо скрыть от них. Все, даже медицинские тайны ее отделения, уход за ее частными пациентами, будет разнюхано этим нахальным субъектом, а потом доложено его старшему офицеру. Нет ничего в книгах записей, чего он не смог бы выяснить окольным путем: разнюхать, преувеличить, неверно истолковать и использовать во вред. От ненависти потеряв дар речи и чуть ли не впав в состояние полной паники, она услышала вежливый и успокаивающий голос мистера Куртпи-Бригса;
— Тогда вам лучше передать эти книги, сестра. Если полиция настаивает на том, чтобы попусту тратить свое время, мы не должны в угоду им тратить свое.
Молча сестра Брамфет подошла к своему столу и из глубокого ящика извлекла толстую книгу в твердой обложке. Все так же молча и не глядя на сержанта Мастерсона, она передала ему книгу. Сержант горячо ее поблагодарил и обратился к мистеру Куртни-Бригсу:
— А теперь, сэр, если мистер Деттинджер все еще находится в больнице, я хотел бы поговорить с ним.
Мистер Куртни-Бригс не дал себе труда скрыть удовлетворение.
— Я думаю, это желание вы не сможете осуществить даже с вашей невероятной изобретательностью, сержант. Мистер Деттинджер умер в тот день, когда Пирс оставила это отделение. Если я не ошибаюсь, она была при нем, когда он умер. Так что, к счастью для них обоих, они уже недоступны для ваших инквизиторских расспросов. А теперь, если вы нас извините, мы с сестрой должны работать.
Он придержал открытую дверь, и сестра Брамфет с достоинством выплыла из нее. Сержант Мастерсои остался один, держа в руках увесистую книгу записей.
— Проклятый ублюдок! — громко выругался он. Некоторое время он стоял в задумчивости. Затем углубился в изучение записей.
6
7
— И даже если она была… расстроена — по-моему, сержант, вы употребили это слово? — не вижу, какое это имеет отношение к ее смерти.
Сержант Мастерсон улыбнулся ему, как будто ублажал своенравного упрямого ребенка:
— Все, что произошло с Пирс за неделю, предшествующую дню ее убийства, может иметь отношение к смерти, сэр. Вот поэтому-то я и прошу позволения взглянуть на книгу записей.
Поскольку пи сестра Брамфет, пи хирург не сделали и движения, чтобы выполнить его просьбу, он добавил:
— Это только для подтверждения полученной нами информации. Я знаю, что в течение той недели она дежурила в вашем отделении. Мне сказали, что она посвящала все время уходу за одним особенным пациентом. За мистером Мартином Деттинджером. «Ограничиваясь» уходом за ним — кажется, вы так это называете. Согласно моим данным, она редко выходила из его комнаты, когда дежурила здесь в последнюю неделю своей жизни.
Так, подумала сестра Брамфет, ему наболтали студентки. Ну конечно! Полиция так и работает. Бесполезно и пытаться что-либо скрыть от них. Все, даже медицинские тайны ее отделения, уход за ее частными пациентами, будет разнюхано этим нахальным субъектом, а потом доложено его старшему офицеру. Нет ничего в книгах записей, чего он не смог бы выяснить окольным путем: разнюхать, преувеличить, неверно истолковать и использовать во вред. От ненависти потеряв дар речи и чуть ли не впав в состояние полной паники, она услышала вежливый и успокаивающий голос мистера Куртпи-Бригса;
— Тогда вам лучше передать эти книги, сестра. Если полиция настаивает на том, чтобы попусту тратить свое время, мы не должны в угоду им тратить свое.
Молча сестра Брамфет подошла к своему столу и из глубокого ящика извлекла толстую книгу в твердой обложке. Все так же молча и не глядя на сержанта Мастерсона, она передала ему книгу. Сержант горячо ее поблагодарил и обратился к мистеру Куртни-Бригсу:
— А теперь, сэр, если мистер Деттинджер все еще находится в больнице, я хотел бы поговорить с ним.
Мистер Куртни-Бригс не дал себе труда скрыть удовлетворение.
— Я думаю, это желание вы не сможете осуществить даже с вашей невероятной изобретательностью, сержант. Мистер Деттинджер умер в тот день, когда Пирс оставила это отделение. Если я не ошибаюсь, она была при нем, когда он умер. Так что, к счастью для них обоих, они уже недоступны для ваших инквизиторских расспросов. А теперь, если вы нас извините, мы с сестрой должны работать.
Он придержал открытую дверь, и сестра Брамфет с достоинством выплыла из нее. Сержант Мастерсои остался один, держа в руках увесистую книгу записей.
— Проклятый ублюдок! — громко выругался он. Некоторое время он стоял в задумчивости. Затем углубился в изучение записей.
6
Через десять минут он вернулся в кабинет. У него под мышкой были зажаты книга регистрациии и темно-желтый файл, па котором надпись крупными черными буквами предупреждала, что его нельзя передавать пациенту; на ней были указаны название больницы и регистрационный номер Мартина Деттинджера. Положив книгу на стол, он передал файл Делглишу.
— Спасибо. Вы получили все это без проблем?
— Да, сэр, — сказал Мастерсон. Он не видел причин объяснять, что заведующий регистратурой отсутствовал и что он отчасти убедил, отчасти застращал младшего клерка, чтобы тот выдал нужный файл на том основании, что он никогда не поверит, что законы о сохранении конфиденциальности истории болезни по-прежнему действуют, если пациент скончался, и что, когда старший инспектор Скотленд-Ярда чего-то требует, ему обязаны это предоставить без возражений и задержек. Они вместе стали изучать файл. Делглиш сказал:
— Мартин Деттинджер. Сорок шесть лет. Сообщенный им адрес: Лондон-Клаб. Разведен. Ближайшая родственница — мать, миссис Луиза Деттипджер, 23 Сэвил-Меншс, Мэрилебон-роуд. Вам придется встретиться с этой леди, Мастерсон. Назначьте с ней встречу на завтрашний вечер. Мне нужно, чтобы днем вы побыли здесь, пока я съезжу в город. И потрудитесь разузнать о пей. Она должна была довольно много навещать своего сына в больнице. Им занималась Пирс. Обе женщины должны были часто видеться. Что-то расстроило Пирс, когда она дежурила в этой палате в последнюю педелю ее жизни, и я хочу знать, что это было. Он вернулся к книге записей.
— Сколько здесь всего! Бедняга, кажется, страдал всеми возможными болезнями. Последние десять лет он страдал от колита, а перед этим здесь много чего было позаписано о недиагностированной болезни, возможно, в начале заболевания, от которого он умер… За время прохождения службы он трижды госпитализировался, включая период в два месяца, проведенный в армейском госпитале в Каире в 1947 году. Комиссован из армии в 1952 году и эмигрировал в Южную Африку. По-видимому, это не принесло ему пользы. Вот записи из больницы в Йоханнесбурге. Их запрашивал Куртни-Бригс — видно, этот случай оказался для него сложным. Очень много его собственных записей… Он взялся за его лечение два года назад и, похоже, выступал и как терапевт, и как хирург. Колит обострился около месяца назад, и Куртпи-Бригс во время операции в пятницу второго января удалил большую часть кишки. Деттипджер неплохо перенес операцию, хотя его состояние было к тому времени довольно тяжелым, и понемногу поправлялся до раннего утра в понедельник пятого января, когда у него случился рецидив. После этого он лишь ненадолго приходил в сознание и скончался в половине шестого в пятницу девятого января.
Мастерсон сказал:
— Когда он скончался, при нем была Пирс.
— И по всей видимости, она одна ухаживала за ним всю его последнюю неделю. Посмотрим, что говорится в записях.
Но в записях о дежурствах сестер было еще меньше информации, чем в истории болезни. Аккуратным школьным почерком сиделка Пирс вносила данные о температуре своего пациента, дыхании и пульсе, его беспокойстве и коротких часах сна, о медикаментозном лечении и о пище. Недостатка в тщательном описании сестринского ухода здесь не было, но помимо этого, записи больше ни о чем ему не говорили.
Делглиш захлопнул книгу:
— Верните все это туда, где взяли. Мы выжали из них все, что можно. Но я нутром чую, что смерть Мартина Деттинджера имеет какое-то отношение к нашему случаю.
Мастерсои ничего не ответил. Как и все детективы, работающие с Делглишем, он инстинктивно чувствовал уважение к подозрениям старого волка. Порой они казались невероятными, ошибочными и притянутыми за уши, но слишком часто оказывались правильными, чтобы ими пренебрегать. И у него не было возражений против вечерней поездки в Лондон. Завтра будет пятница. Расписание занятий па доске объявлений в холле гласило, что в пятницу студенты рано заканчивают, они освободятся сразу после пяти. Он подумал, не захочет ли Джулия Пардоу прокатиться в город. А почему бы и нет? К тому времени, когда он уедет, Делглиш еще не вернется. Только нужно проделать все очень осторожно. И можно предполагать, что им будет весьма приятно провести этот допрос наедине.
— Спасибо. Вы получили все это без проблем?
— Да, сэр, — сказал Мастерсон. Он не видел причин объяснять, что заведующий регистратурой отсутствовал и что он отчасти убедил, отчасти застращал младшего клерка, чтобы тот выдал нужный файл на том основании, что он никогда не поверит, что законы о сохранении конфиденциальности истории болезни по-прежнему действуют, если пациент скончался, и что, когда старший инспектор Скотленд-Ярда чего-то требует, ему обязаны это предоставить без возражений и задержек. Они вместе стали изучать файл. Делглиш сказал:
— Мартин Деттинджер. Сорок шесть лет. Сообщенный им адрес: Лондон-Клаб. Разведен. Ближайшая родственница — мать, миссис Луиза Деттипджер, 23 Сэвил-Меншс, Мэрилебон-роуд. Вам придется встретиться с этой леди, Мастерсон. Назначьте с ней встречу на завтрашний вечер. Мне нужно, чтобы днем вы побыли здесь, пока я съезжу в город. И потрудитесь разузнать о пей. Она должна была довольно много навещать своего сына в больнице. Им занималась Пирс. Обе женщины должны были часто видеться. Что-то расстроило Пирс, когда она дежурила в этой палате в последнюю педелю ее жизни, и я хочу знать, что это было. Он вернулся к книге записей.
— Сколько здесь всего! Бедняга, кажется, страдал всеми возможными болезнями. Последние десять лет он страдал от колита, а перед этим здесь много чего было позаписано о недиагностированной болезни, возможно, в начале заболевания, от которого он умер… За время прохождения службы он трижды госпитализировался, включая период в два месяца, проведенный в армейском госпитале в Каире в 1947 году. Комиссован из армии в 1952 году и эмигрировал в Южную Африку. По-видимому, это не принесло ему пользы. Вот записи из больницы в Йоханнесбурге. Их запрашивал Куртни-Бригс — видно, этот случай оказался для него сложным. Очень много его собственных записей… Он взялся за его лечение два года назад и, похоже, выступал и как терапевт, и как хирург. Колит обострился около месяца назад, и Куртпи-Бригс во время операции в пятницу второго января удалил большую часть кишки. Деттипджер неплохо перенес операцию, хотя его состояние было к тому времени довольно тяжелым, и понемногу поправлялся до раннего утра в понедельник пятого января, когда у него случился рецидив. После этого он лишь ненадолго приходил в сознание и скончался в половине шестого в пятницу девятого января.
Мастерсон сказал:
— Когда он скончался, при нем была Пирс.
— И по всей видимости, она одна ухаживала за ним всю его последнюю неделю. Посмотрим, что говорится в записях.
Но в записях о дежурствах сестер было еще меньше информации, чем в истории болезни. Аккуратным школьным почерком сиделка Пирс вносила данные о температуре своего пациента, дыхании и пульсе, его беспокойстве и коротких часах сна, о медикаментозном лечении и о пище. Недостатка в тщательном описании сестринского ухода здесь не было, но помимо этого, записи больше ни о чем ему не говорили.
Делглиш захлопнул книгу:
— Верните все это туда, где взяли. Мы выжали из них все, что можно. Но я нутром чую, что смерть Мартина Деттинджера имеет какое-то отношение к нашему случаю.
Мастерсои ничего не ответил. Как и все детективы, работающие с Делглишем, он инстинктивно чувствовал уважение к подозрениям старого волка. Порой они казались невероятными, ошибочными и притянутыми за уши, но слишком часто оказывались правильными, чтобы ими пренебрегать. И у него не было возражений против вечерней поездки в Лондон. Завтра будет пятница. Расписание занятий па доске объявлений в холле гласило, что в пятницу студенты рано заканчивают, они освободятся сразу после пяти. Он подумал, не захочет ли Джулия Пардоу прокатиться в город. А почему бы и нет? К тому времени, когда он уедет, Делглиш еще не вернется. Только нужно проделать все очень осторожно. И можно предполагать, что им будет весьма приятно провести этот допрос наедине.
7
Около половины пятого Делглиш, бросив вызов условностям и благоразумию, пришел выпить чаю наедине с сестрой Гиринг в ее маленькой гостиной. Они случайно встретились в холле первого этажа, когда после последнего семинара студентки высыпали из лекционного зала. Без малейшей застенчивости она сразу пригласила его, хотя Делглиш обратил внимание, что Мастерсон зван не был. Сам Делглиш принял бы ее приглашение, даже если бы оно было послано па сильно надушенной розовой бумаге и сопровождалось открытыми намеками па чувства. После формального допроса он хотел посидеть в покое и тишине и послушать безыскусственную, чистосердечную и отчасти злую болтовню; послушать с невозмутимым хладнокровием, не вникая, даже с несколько циничным интересом, но ощущая, как невольно настораживается инстинкт разведчика. Он больше узнал о жизни в Найтингейл-Хаус из разговора сестер за ленчем, чем из всех официальных допросов, но не мог же он все время таскаться за медицинским персоналом, как оброненные платки подхватывая обрывки фраз. Его интересовало, хотела ли сестра Гиринг, приглашая его к себе, что-то сообщить или спросить его о чем-то. В любом случае он не думал, что проведенный в ее обществе час будет бесполезной тратой времени.
Делглиш еще не был ни в одном из помещений на четвертом этаже, кроме квартиры Матроны, и размеры и пропорции комнаты сестры Гиринг его приятно удивили. Отсюда нельзя было увидеть больницу даже зимой, и вся комната была спокойной и уютной, отстраненной от кипучей деятельности. Делглиш подумал, что летом, когда над зеленеющей листвой деревьев будут видны только отдаленные вершины холмов, вид из окна станет еще лучше. Даже сейчас, когда занавески скрывали сумрачный свет январского вечера и газовая горелка испускала еле слышное шипение, комната была невероятно уютна и мила. По всей видимости, стоящий в углу диван, обитый кретоном, с аккуратно разложенными подушками, был предоставлен комитетом управления больницей, так же как и два удобных кресла с одинаковыми покрывалами и с остальной не очень привлекательной, но удобной мебелью. Но сестра Гиринг привнесла кое-что от себя в атмосферу комнаты. На дальней стене была укреплена полка с коллекцией кукол в различных национальных костюмах. На другой стене висела полочка поменьше, где были расставлены кошечки из китайского фарфора разных пород и размеров. Среди них была одна особенно неприятная, в голубых пятнышках, с выпученными глазами и украшенная голубым бантом. К ней прислонилась пачка пригласительных карточек. На одной была изображена малиновка на веточке, ее женский пол был обозначен кружевным передничком и украшенным цветами капором. Из клюва самца-малиновки свисали слова, составленные из червячков: «Желаю удачи». Делглиш поспешно отвел глаза от омерзительной картинки и продолжил тактично осматривать комнату.
Перед окном стоял стол, очевидно игравший роль письменного, но большую часть его поверхности занимали фотографии в серебряных рамках. В углу приткнулись проигрыватель с ящиком грампластинок, а над ними красовался пришпиленный к стене портрет поп-звезды. По всей комнате было разбросано несчетное количество подушечек всех цветов и размеров, три пуфика, полосатая шкура тигра из нейлона, па которой располагался столик с сервированным на нем чаем. По мнению Делглиша, самым примечательным украшением гостиной была высокая ваза с ветками хвои и хризантемами — прелестно аранжированный букет, стоящий на боковом столике. Сестра Гиринг была известна своим искусством в составлении букетов, и этот просто очаровывал простотой линий и красок. Странно, подумал он, что женщина, одаренная природным вкусом в составлении цветочных букетов, в то же время, видимо, находит приятным для глаз такое вульгарное нагромождение несопоставимых цветовых пятен. Это заставляло его предположить, что сестра Гиринг обладает более сложной натурой, чем кажется на первый взгляд. С виду ее характер легко было понять. Это пожилая старая дева, наделенная неожиданной и опасной в ее положении пылкостью чувств, не особенно образованная и умная, скрывающая свое разочарование сложившейся жизнью под напускной веселостью. Но двадцать пять лет службы в полиции научили его понимать, что каждый человек обременен своими сложностями и противоречиями. Только молодые или самоуверенные люди считают, что можно составить фоторобот для человеческой индивидуальности.
Здесь, у себя, сестра Гиринг флиртовала с ним не так открыто, как в компании. Она предпочла разливать чай, усевшись на подушке у его ног, но по количеству разбросанных по всей комнате подушек он догадался, что скорее это было ее привычкой, чем кокетливым приглашением присоединиться к ней. Чай оказался превосходным, он был горячим и свежезаваренным и подавался вместе с щедро намазанными анчоусовой пастой сдобными булочками. К радости Делглиша, отсутствовали непременные в таких случаях крошечные кексы, а ручки чашек были удобными для пальцев. Она ухаживала за ним с деловитой непринужденностью. Делглиш подумал, что сестра Гиринг из тех одиноких женщин, которые, оказавшись наедиие с мужчиной, считают своим долгом целиком посвятить себя созданию для него комфорта и уюта, всеми силами стараясь удовлетворить его самолюбие. В других, менее самоотверженных женщинах такое раболепство вызвало бы злость, но вряд ли стоило ожидать, чтобы сами мужчины протестовали против такого отношения к себе.
Расслабленная теплом и уютом своей комнаты, подогретая вкусным чаем, сестра Гиринг впала в разговорчивое настроение. Делглиш позволял ей болтать, только изредка вставляя вопросы. Они не упоминали о ее отношениях с Леонардом Моррисом. Искренняя доверительность, на которую так рассчитывал Делглиш, вряд ли расцвела бы от смущения и отчужденности, которую могла вызвать эта тема.
— Разумеется, то, что произошло с бедняжкой Пирс, — просто ужасно, что бы ни было тому причиной. И это на глазах у всей группы! Я поразилась, что это полностью не расстроило всю их учебу, по в наше время молодежь такая бесчувственная. И не потому, что ее не любили. Но я не могу поверить, чтобы кто-то из них влил в молоко карболовую кислоту. В конце концов, они уже студентки-третьекурсницы и прекрасно понимают, что такая концентарция карболовой кислоты, попавшей прямо в желудок, будет смертельной. Черт побери, да у них в предыдущем семестре были лекции о ядах. Так что это не могло быть грубой шуткой, которая дала осечку.
— И все равно, кажется, все придерживаются именно этого мнения.
— Но ведь это естественно, не так ли? Никто же не хочет верить, что смерть Пирс была следствием убийства. И если бы это были первокурсницы, я могла бы это допустить. Кто-то из учащихся мог, чтобы за что-то отомстить Пирс или желая устроить забавную шутку, подлить лизол в молоко, видимо ошибочно считая его рвотным средством, в надежде превратить демонстрацию в скандал, когда Пирс начнет тошнить перед всей этой инспекцией. Конечно, это довольно странное представление о юморе, но порой молодежь бывает очень жестокой. Но уж эти-то девушки должны были знать, к чему приведет попадание этого вещества в желудок.
— А как насчет смерти Фоллои?
— О, здесь, я думаю, имело место самоубийство. Ведь бедная девушка была беременна. Вероятно, она попала под воздействие сильнейшей депрессии, при которой она не видела смысла жить. Три года учебы пропали напрасно, к тому же у нее даже не было семьи, куда она могла бы вернуться. Бедняжка Фоллои! Не думаю, что она была из девушек, склонных к самоубийству, но, вероятно, это происходит под влиянием момента. Очень нападали па доктора Спеллинга — он следит за здоровьем студенток — за то, что он так скоро после гриппа позволил ей вернуться из изолятора. Но она не любила пропускать занятия. И дело не в том, что она все время пролежала в изоляторе. Ведь сейчас не то время года, чтобы отправить ее куда-то для выздоровления. Ей было так же хорошо в школе, как и в любом другом месте. И все же здесь не обошлось без влияния гриппа. Возможно, в результате ослабления здоровья она чувствовала упадок моральных сил. Этому заболеванию свойственны некоторые непредсказуемые и неприятные осложнения. Если бы только она кому-нибудь доверилась! Ужасно думать, что она покончила с собой в доме, полном людей, готовых ей помочь, если бы только она попросила… Вот, позвольте предложить вам еще чашечку чаю. И попробуйте это песочное печеиье. Оно домашней выпечки, его время от времени присылает мне моя замужняя сестра.
Делглиш взял кусочек печенья с предложенной тарелки и заметил, что некоторые полагают, будто Фоллон имела и другие, помимо своей беременности, причины для суицида. Возможно, это она добавила в молоко кислоту, ведь в критический момент ее видели в Найтингейл-Хаус.
Он выдвинул это предположение исподволь, ожидая ее реакции. Оно не могло быть для нее новостью, оно приходило в голову многим в Найтиигейл-Хаус. Но она оказалась слишком недалекой, чтобы удивиться, что старший детектив так откровенно обсуждает с ней этот случай, и чтобы задать себе вопрос, почему он это делает.
Она с презрительным смешком отвергла его предположение:
— Только не Фоллон! Это был глупый трюк, а она не была дурочкой. Говорю вам, любая студентка их курса знала, что это вещество — смертельный яд. И уж если вы предполагаете, что Фоллон собиралась убить Пирс — только зачем это ей?! — то я сказала бы, что она последний человек на земле, который стал бы страдать от угрызений совести. Если бы Фоллои решила кого-то убить, она не стала бы потом мучиться раскаянием, не стала бы убивать себя из-за этого. Нет, смерть Фоллон достаточно понятна. У нее была депрессия после заболевания гриппом, и она не могла избавиться от ребенка.
— Так вы думаете, что обе покончили с собой?
— Ну, насчет Пирс я не уверена. Нужно быть сумасшедшей, чтобы выбрать такую мучительную смерть, а Пирс казалась мне довольно здравомыслящей. Но это возможное объяснение, не так ли? И мне кажется, вы не сможете доказать иное, сколько бы вы здесь ни оставались.
Ему послышалась в ее голосе нотка самодовольства, и он кинул на нее быстрый взгляд. Но на худом лице он не прочел ничего, кроме обычной смутной неудовлетворенности. Она ела печенье, с хрустом откусывая его острыми, очень белыми зубами. Она сказала:
— Когда одно объяснение не подходит, самое неправдоподобное может оказаться действительным. Нечто в этом духе сказал кто-то из известных, кажется, Честертон. Медсестры не убивают друг друга. Коли на то пошло, они вообще этим не занимаются.
— Была такая медсестра Уоддингхем, — сказал Делглиш.
— Кто это?
— Лишенная предубеждений отвратительная женщина, которая отравила морфином одну из своих пациенток, мисс Бегли. Кто-то посоветовал мисс Бегли оставить медсестре Уоддиигхем свои деньги и собственность в обмен на пожизненный уход и проживание в доме этой медсестры. Это оказалось неудачной сделкой. Ну а сестру Уоддиигхем повесили.
Сестра Гиринг картинно передернулась от отвращения:
—С какими ужасными людьми вам приходится иметь дело! В любом случае, должно быть, она была из неквалифицированных медсестер. Вы не сможете убедить меня, что эта Уоддингхем состояла в списке Главного совета медсестер.
— Если подумать, то вряд ли. Даже пытаться не стану. К тому же я и не занимался этим случаем. Это произошло в 1955 году.
— Ну, вот видите, — удовлетворенно ответила сестра Гиринг.
Она потянулась, чтобы налить ему еще чаю, затем уселась поудобнее на своей подушке и прислонилась спиной к подлокотнику его кресла, так что волосами коснулась его коленей. Делглиш поймал себя на том, что с интересом изучает узкие пряди темных волос по обеим сторонам пробора, где краска уже смылась. С высоты его роста ее лицо казалось старше, нос острее. Ему были видны сплетения морщинок под глазами и склеротические пятнышки на коже скул, багровые нити, только отчасти скрытые косметикой. Она была уже немолодой женщиной, это он знал. А из ее досье он узнал еще много чего. После нескольких неудачных попыток задержаться на должности секретаря в различных фирмах она поступила учиться в школу медсестер в одной из больниц на восточной окраине Лондона. Ее карьера медсестры была изменчивой, а характеристики с мест работы — подозрительно уклончивыми. Возникали некоторые сомнения относительно перехода ее на должность клинического инструктора, похоже, ее не столько привлекало стремление заниматься обучением студенток, сколько желание получить более легкую работу, чем у палатной медсестры. Он знал, что у нее проблемы с месячными. Он знал о ней больше, чем она представляла, больше, чем, по ее мнению, он имел право знать. Но он еще не знал, была ли она убийцей. Занятый своими мыслями, он чуть не пропустил ее следующие слова.
— …странно узнать, что вы поэт. В комнате У Фоллон есть томик ваших последних стихов, верно? Мне сказала об этом Рольф. А скажите, трудно совмещать занятия поэзией с работой полицейского?
— Вот уж никогда об этом не задумывался. Она застенчиво улыбнулась:
— Вы прекрасно понимаете, что я имела в виду. В самом деле, это несколько необычно. Никогда не подумала бы, что полицейский может быть поэтом.
Разумеется, он понял, что она хотела сказать. Но он не собирался обсуждать этот предмет. Он сказал:
— Полицейские такие же люди, как и представители других профессий. Если уж на то пошло, разве так уж много общего у вас, у трех медсестер? Например, трудно быть такими разными, как вы и сестра Брамфет. Даже представить себе не могу, чтобы сестра Брамфет угощала меня такими вкусными бутербродами и домашним печеньем.
Как он и ожидал, она отреагировала на это замечание мгновенно:
— О, Брамфет — прекрасный человек, когда познакомишься с ней поближе. Правда, она отстала лет на двадцать. Как я сказала за ленчем, молодежь нашего времени не намерена внимать всей этой болтовне насчет послушания, долга и призвания. Но она великолепная медсестра. Я не допущу и слова против Брам. В этой больнице четыре года назад мне удаляли аппендицит. Операция прошла не совсем удачно, и рана начала гноиться. Затем туда попала инфекция, которая не поддавалась лечению антибиотиками. Начался настоящий кошмар. Не помогали никакие усилия нашего Куртни-Бригса. Я чувствовала, что умираю. Как-то ночью у меня начались страшные боли, я ни на минуту не сомкнула глаз и была уверена, что утра уже не увижу. Меня охватил ужас. Это был самый настоящий страх умереть. Говорят о страхе смерти! В ту ночь я поняла, что это значит. Затем около меня появилась Брамфет. Она сама ухаживала за мной, не разрешала студенткам ничего для меня делать, когда была на дежурстве. Я спросила: «Ведь я не умру, правда?» Она посмотрела на меня. Она не стала меня уговаривать, чтобы я не говорила глупостей, не стала, как обычно это делают, лгать и успокаивать. Она просто сказала своим обычным ворчливым голосом: «Если это зависит от меня, ты не умрешь». И эти ее слова сразу положили конец моей панике. Я поняла, что, раз на моей стороне сражается Брамфет, я выкарабкаюсь. Звучит как-то легкомысленно и сентиментально, но так я тогда подумала. Она всегда так себя ведет с серьезными больными. Говорят про доверие и уверенность! Вот Брамфет заставляет вас почувствовать, что одним только желанием воли она оттащит вас от края могилы, даже если все дьявольские силы будут тянуть в обратном направлении, как в моем случае и было. Но им уже не удалось загнать меня на тот свет.
Делглиш что-то пробормотал, выражая свое согласие, и немного помолчал, прежде чем перевести разговор на мистера Куртни-Бригса. Он наивно осведомился, неужели операции хирурга часто так плохо заканчиваются. Сестра Гиринг рассмеялась:
— Нет, конечно! Операции Куртни-Бригса обычно проходят так, как он того желает. То есть не так, как этого хотел бы пациент, если бы ему было все известно. Таких, как К.Б., называют героическими хирургами. Если бы спросили меня, я бы сказала, что в основном героизм приходилось проявлять его пациентам. Но он действительно делает исключительно важную часть работы. Он один из последних великих хирургов. Вы знаете, когда человек приобретает популярность, чем более безнадежный случай ему подворачивается, тем лучше. Мне кажется, хирурги чем-то сродни адвокатам. Какая ему слава, если он защитил кого-то, кто был явно невиновен? Но чем больше вина обвиняемого, тем больше славы достается адвокату, который добился его оправдания,
— А какова миссис Куртни-Бригс? Я уверен, что он женат. Она бывает в госпитале?
— Не очень часто, хотя считается членом лиги его друзей. В прошлом году она должна была раздавать премии, когда в последний момент выяснилось, что принцесса не сможет прибыть. Она блондинка, очень интересная и изящная. Моложе нашего К.Б., но начинает сдавать. А почему вы спрашиваете? Вы же не подозреваете Мюриэл Куртни-Бригс? В ту ночь, когда умерла Фоллон, ее даже не было в госпитале. Наверное, спала у себя в своем очень милом доме недалеко от Селборна. И у нее определенно не было никаких причин убивать бедняжку Пирс.
А для убийства Фоллон, выходит, у нее могли быть причины. Связь мистера Куртни-Бригс, вероятно, была более известна, чем он думал. Делглиша не удивило, что сестра Гирииг знает о ней. Ее острый нюх не мог упустить запах сексуального скандала.
Он спросил:
— Интересно, она ревнива?
Сестра Гиринг, не подозревая о том, что сказала, довольная собой, продолжала болтать:
— Не думаю, чтобы она знала. Обычно жены ни о чем не догадываются. Во всяком случае, К.Б. не собирался разрушить свой брак и жениться на Фоллон. Только не он! У миссис К.Б. полно собственных денег. Она единственный ребенок мистера Прайса, владельца строительной фирмы «Прайс и Максвелл», — и с заработком К.Б. и деньгами, которые они худо-бедно выколачивают из папочки, им живется вполне роскошно. Не думаю, чтобы Мюриэл очень уж беспокоилась из-за него до тех пор, пока он ведет себя прилично по отношению к ней и деньги продолжают сыпаться. На ее месте я бы не стала, уж я-то знаю. Кроме того, если слухи справедливы, наша Мюриэл не очень-то подходит для членства в лиге нравственной чистоты.
— У нее кто-то есть? — спросил Делглиш.
Делглиш еще не был ни в одном из помещений на четвертом этаже, кроме квартиры Матроны, и размеры и пропорции комнаты сестры Гиринг его приятно удивили. Отсюда нельзя было увидеть больницу даже зимой, и вся комната была спокойной и уютной, отстраненной от кипучей деятельности. Делглиш подумал, что летом, когда над зеленеющей листвой деревьев будут видны только отдаленные вершины холмов, вид из окна станет еще лучше. Даже сейчас, когда занавески скрывали сумрачный свет январского вечера и газовая горелка испускала еле слышное шипение, комната была невероятно уютна и мила. По всей видимости, стоящий в углу диван, обитый кретоном, с аккуратно разложенными подушками, был предоставлен комитетом управления больницей, так же как и два удобных кресла с одинаковыми покрывалами и с остальной не очень привлекательной, но удобной мебелью. Но сестра Гиринг привнесла кое-что от себя в атмосферу комнаты. На дальней стене была укреплена полка с коллекцией кукол в различных национальных костюмах. На другой стене висела полочка поменьше, где были расставлены кошечки из китайского фарфора разных пород и размеров. Среди них была одна особенно неприятная, в голубых пятнышках, с выпученными глазами и украшенная голубым бантом. К ней прислонилась пачка пригласительных карточек. На одной была изображена малиновка на веточке, ее женский пол был обозначен кружевным передничком и украшенным цветами капором. Из клюва самца-малиновки свисали слова, составленные из червячков: «Желаю удачи». Делглиш поспешно отвел глаза от омерзительной картинки и продолжил тактично осматривать комнату.
Перед окном стоял стол, очевидно игравший роль письменного, но большую часть его поверхности занимали фотографии в серебряных рамках. В углу приткнулись проигрыватель с ящиком грампластинок, а над ними красовался пришпиленный к стене портрет поп-звезды. По всей комнате было разбросано несчетное количество подушечек всех цветов и размеров, три пуфика, полосатая шкура тигра из нейлона, па которой располагался столик с сервированным на нем чаем. По мнению Делглиша, самым примечательным украшением гостиной была высокая ваза с ветками хвои и хризантемами — прелестно аранжированный букет, стоящий на боковом столике. Сестра Гиринг была известна своим искусством в составлении букетов, и этот просто очаровывал простотой линий и красок. Странно, подумал он, что женщина, одаренная природным вкусом в составлении цветочных букетов, в то же время, видимо, находит приятным для глаз такое вульгарное нагромождение несопоставимых цветовых пятен. Это заставляло его предположить, что сестра Гиринг обладает более сложной натурой, чем кажется на первый взгляд. С виду ее характер легко было понять. Это пожилая старая дева, наделенная неожиданной и опасной в ее положении пылкостью чувств, не особенно образованная и умная, скрывающая свое разочарование сложившейся жизнью под напускной веселостью. Но двадцать пять лет службы в полиции научили его понимать, что каждый человек обременен своими сложностями и противоречиями. Только молодые или самоуверенные люди считают, что можно составить фоторобот для человеческой индивидуальности.
Здесь, у себя, сестра Гиринг флиртовала с ним не так открыто, как в компании. Она предпочла разливать чай, усевшись на подушке у его ног, но по количеству разбросанных по всей комнате подушек он догадался, что скорее это было ее привычкой, чем кокетливым приглашением присоединиться к ней. Чай оказался превосходным, он был горячим и свежезаваренным и подавался вместе с щедро намазанными анчоусовой пастой сдобными булочками. К радости Делглиша, отсутствовали непременные в таких случаях крошечные кексы, а ручки чашек были удобными для пальцев. Она ухаживала за ним с деловитой непринужденностью. Делглиш подумал, что сестра Гиринг из тех одиноких женщин, которые, оказавшись наедиие с мужчиной, считают своим долгом целиком посвятить себя созданию для него комфорта и уюта, всеми силами стараясь удовлетворить его самолюбие. В других, менее самоотверженных женщинах такое раболепство вызвало бы злость, но вряд ли стоило ожидать, чтобы сами мужчины протестовали против такого отношения к себе.
Расслабленная теплом и уютом своей комнаты, подогретая вкусным чаем, сестра Гиринг впала в разговорчивое настроение. Делглиш позволял ей болтать, только изредка вставляя вопросы. Они не упоминали о ее отношениях с Леонардом Моррисом. Искренняя доверительность, на которую так рассчитывал Делглиш, вряд ли расцвела бы от смущения и отчужденности, которую могла вызвать эта тема.
— Разумеется, то, что произошло с бедняжкой Пирс, — просто ужасно, что бы ни было тому причиной. И это на глазах у всей группы! Я поразилась, что это полностью не расстроило всю их учебу, по в наше время молодежь такая бесчувственная. И не потому, что ее не любили. Но я не могу поверить, чтобы кто-то из них влил в молоко карболовую кислоту. В конце концов, они уже студентки-третьекурсницы и прекрасно понимают, что такая концентарция карболовой кислоты, попавшей прямо в желудок, будет смертельной. Черт побери, да у них в предыдущем семестре были лекции о ядах. Так что это не могло быть грубой шуткой, которая дала осечку.
— И все равно, кажется, все придерживаются именно этого мнения.
— Но ведь это естественно, не так ли? Никто же не хочет верить, что смерть Пирс была следствием убийства. И если бы это были первокурсницы, я могла бы это допустить. Кто-то из учащихся мог, чтобы за что-то отомстить Пирс или желая устроить забавную шутку, подлить лизол в молоко, видимо ошибочно считая его рвотным средством, в надежде превратить демонстрацию в скандал, когда Пирс начнет тошнить перед всей этой инспекцией. Конечно, это довольно странное представление о юморе, но порой молодежь бывает очень жестокой. Но уж эти-то девушки должны были знать, к чему приведет попадание этого вещества в желудок.
— А как насчет смерти Фоллои?
— О, здесь, я думаю, имело место самоубийство. Ведь бедная девушка была беременна. Вероятно, она попала под воздействие сильнейшей депрессии, при которой она не видела смысла жить. Три года учебы пропали напрасно, к тому же у нее даже не было семьи, куда она могла бы вернуться. Бедняжка Фоллои! Не думаю, что она была из девушек, склонных к самоубийству, но, вероятно, это происходит под влиянием момента. Очень нападали па доктора Спеллинга — он следит за здоровьем студенток — за то, что он так скоро после гриппа позволил ей вернуться из изолятора. Но она не любила пропускать занятия. И дело не в том, что она все время пролежала в изоляторе. Ведь сейчас не то время года, чтобы отправить ее куда-то для выздоровления. Ей было так же хорошо в школе, как и в любом другом месте. И все же здесь не обошлось без влияния гриппа. Возможно, в результате ослабления здоровья она чувствовала упадок моральных сил. Этому заболеванию свойственны некоторые непредсказуемые и неприятные осложнения. Если бы только она кому-нибудь доверилась! Ужасно думать, что она покончила с собой в доме, полном людей, готовых ей помочь, если бы только она попросила… Вот, позвольте предложить вам еще чашечку чаю. И попробуйте это песочное печеиье. Оно домашней выпечки, его время от времени присылает мне моя замужняя сестра.
Делглиш взял кусочек печенья с предложенной тарелки и заметил, что некоторые полагают, будто Фоллон имела и другие, помимо своей беременности, причины для суицида. Возможно, это она добавила в молоко кислоту, ведь в критический момент ее видели в Найтингейл-Хаус.
Он выдвинул это предположение исподволь, ожидая ее реакции. Оно не могло быть для нее новостью, оно приходило в голову многим в Найтиигейл-Хаус. Но она оказалась слишком недалекой, чтобы удивиться, что старший детектив так откровенно обсуждает с ней этот случай, и чтобы задать себе вопрос, почему он это делает.
Она с презрительным смешком отвергла его предположение:
— Только не Фоллон! Это был глупый трюк, а она не была дурочкой. Говорю вам, любая студентка их курса знала, что это вещество — смертельный яд. И уж если вы предполагаете, что Фоллон собиралась убить Пирс — только зачем это ей?! — то я сказала бы, что она последний человек на земле, который стал бы страдать от угрызений совести. Если бы Фоллои решила кого-то убить, она не стала бы потом мучиться раскаянием, не стала бы убивать себя из-за этого. Нет, смерть Фоллон достаточно понятна. У нее была депрессия после заболевания гриппом, и она не могла избавиться от ребенка.
— Так вы думаете, что обе покончили с собой?
— Ну, насчет Пирс я не уверена. Нужно быть сумасшедшей, чтобы выбрать такую мучительную смерть, а Пирс казалась мне довольно здравомыслящей. Но это возможное объяснение, не так ли? И мне кажется, вы не сможете доказать иное, сколько бы вы здесь ни оставались.
Ему послышалась в ее голосе нотка самодовольства, и он кинул на нее быстрый взгляд. Но на худом лице он не прочел ничего, кроме обычной смутной неудовлетворенности. Она ела печенье, с хрустом откусывая его острыми, очень белыми зубами. Она сказала:
— Когда одно объяснение не подходит, самое неправдоподобное может оказаться действительным. Нечто в этом духе сказал кто-то из известных, кажется, Честертон. Медсестры не убивают друг друга. Коли на то пошло, они вообще этим не занимаются.
— Была такая медсестра Уоддингхем, — сказал Делглиш.
— Кто это?
— Лишенная предубеждений отвратительная женщина, которая отравила морфином одну из своих пациенток, мисс Бегли. Кто-то посоветовал мисс Бегли оставить медсестре Уоддиигхем свои деньги и собственность в обмен на пожизненный уход и проживание в доме этой медсестры. Это оказалось неудачной сделкой. Ну а сестру Уоддиигхем повесили.
Сестра Гиринг картинно передернулась от отвращения:
—С какими ужасными людьми вам приходится иметь дело! В любом случае, должно быть, она была из неквалифицированных медсестер. Вы не сможете убедить меня, что эта Уоддингхем состояла в списке Главного совета медсестер.
— Если подумать, то вряд ли. Даже пытаться не стану. К тому же я и не занимался этим случаем. Это произошло в 1955 году.
— Ну, вот видите, — удовлетворенно ответила сестра Гиринг.
Она потянулась, чтобы налить ему еще чаю, затем уселась поудобнее на своей подушке и прислонилась спиной к подлокотнику его кресла, так что волосами коснулась его коленей. Делглиш поймал себя на том, что с интересом изучает узкие пряди темных волос по обеим сторонам пробора, где краска уже смылась. С высоты его роста ее лицо казалось старше, нос острее. Ему были видны сплетения морщинок под глазами и склеротические пятнышки на коже скул, багровые нити, только отчасти скрытые косметикой. Она была уже немолодой женщиной, это он знал. А из ее досье он узнал еще много чего. После нескольких неудачных попыток задержаться на должности секретаря в различных фирмах она поступила учиться в школу медсестер в одной из больниц на восточной окраине Лондона. Ее карьера медсестры была изменчивой, а характеристики с мест работы — подозрительно уклончивыми. Возникали некоторые сомнения относительно перехода ее на должность клинического инструктора, похоже, ее не столько привлекало стремление заниматься обучением студенток, сколько желание получить более легкую работу, чем у палатной медсестры. Он знал, что у нее проблемы с месячными. Он знал о ней больше, чем она представляла, больше, чем, по ее мнению, он имел право знать. Но он еще не знал, была ли она убийцей. Занятый своими мыслями, он чуть не пропустил ее следующие слова.
— …странно узнать, что вы поэт. В комнате У Фоллон есть томик ваших последних стихов, верно? Мне сказала об этом Рольф. А скажите, трудно совмещать занятия поэзией с работой полицейского?
— Вот уж никогда об этом не задумывался. Она застенчиво улыбнулась:
— Вы прекрасно понимаете, что я имела в виду. В самом деле, это несколько необычно. Никогда не подумала бы, что полицейский может быть поэтом.
Разумеется, он понял, что она хотела сказать. Но он не собирался обсуждать этот предмет. Он сказал:
— Полицейские такие же люди, как и представители других профессий. Если уж на то пошло, разве так уж много общего у вас, у трех медсестер? Например, трудно быть такими разными, как вы и сестра Брамфет. Даже представить себе не могу, чтобы сестра Брамфет угощала меня такими вкусными бутербродами и домашним печеньем.
Как он и ожидал, она отреагировала на это замечание мгновенно:
— О, Брамфет — прекрасный человек, когда познакомишься с ней поближе. Правда, она отстала лет на двадцать. Как я сказала за ленчем, молодежь нашего времени не намерена внимать всей этой болтовне насчет послушания, долга и призвания. Но она великолепная медсестра. Я не допущу и слова против Брам. В этой больнице четыре года назад мне удаляли аппендицит. Операция прошла не совсем удачно, и рана начала гноиться. Затем туда попала инфекция, которая не поддавалась лечению антибиотиками. Начался настоящий кошмар. Не помогали никакие усилия нашего Куртни-Бригса. Я чувствовала, что умираю. Как-то ночью у меня начались страшные боли, я ни на минуту не сомкнула глаз и была уверена, что утра уже не увижу. Меня охватил ужас. Это был самый настоящий страх умереть. Говорят о страхе смерти! В ту ночь я поняла, что это значит. Затем около меня появилась Брамфет. Она сама ухаживала за мной, не разрешала студенткам ничего для меня делать, когда была на дежурстве. Я спросила: «Ведь я не умру, правда?» Она посмотрела на меня. Она не стала меня уговаривать, чтобы я не говорила глупостей, не стала, как обычно это делают, лгать и успокаивать. Она просто сказала своим обычным ворчливым голосом: «Если это зависит от меня, ты не умрешь». И эти ее слова сразу положили конец моей панике. Я поняла, что, раз на моей стороне сражается Брамфет, я выкарабкаюсь. Звучит как-то легкомысленно и сентиментально, но так я тогда подумала. Она всегда так себя ведет с серьезными больными. Говорят про доверие и уверенность! Вот Брамфет заставляет вас почувствовать, что одним только желанием воли она оттащит вас от края могилы, даже если все дьявольские силы будут тянуть в обратном направлении, как в моем случае и было. Но им уже не удалось загнать меня на тот свет.
Делглиш что-то пробормотал, выражая свое согласие, и немного помолчал, прежде чем перевести разговор на мистера Куртни-Бригса. Он наивно осведомился, неужели операции хирурга часто так плохо заканчиваются. Сестра Гиринг рассмеялась:
— Нет, конечно! Операции Куртни-Бригса обычно проходят так, как он того желает. То есть не так, как этого хотел бы пациент, если бы ему было все известно. Таких, как К.Б., называют героическими хирургами. Если бы спросили меня, я бы сказала, что в основном героизм приходилось проявлять его пациентам. Но он действительно делает исключительно важную часть работы. Он один из последних великих хирургов. Вы знаете, когда человек приобретает популярность, чем более безнадежный случай ему подворачивается, тем лучше. Мне кажется, хирурги чем-то сродни адвокатам. Какая ему слава, если он защитил кого-то, кто был явно невиновен? Но чем больше вина обвиняемого, тем больше славы достается адвокату, который добился его оправдания,
— А какова миссис Куртни-Бригс? Я уверен, что он женат. Она бывает в госпитале?
— Не очень часто, хотя считается членом лиги его друзей. В прошлом году она должна была раздавать премии, когда в последний момент выяснилось, что принцесса не сможет прибыть. Она блондинка, очень интересная и изящная. Моложе нашего К.Б., но начинает сдавать. А почему вы спрашиваете? Вы же не подозреваете Мюриэл Куртни-Бригс? В ту ночь, когда умерла Фоллон, ее даже не было в госпитале. Наверное, спала у себя в своем очень милом доме недалеко от Селборна. И у нее определенно не было никаких причин убивать бедняжку Пирс.
А для убийства Фоллон, выходит, у нее могли быть причины. Связь мистера Куртни-Бригс, вероятно, была более известна, чем он думал. Делглиша не удивило, что сестра Гирииг знает о ней. Ее острый нюх не мог упустить запах сексуального скандала.
Он спросил:
— Интересно, она ревнива?
Сестра Гиринг, не подозревая о том, что сказала, довольная собой, продолжала болтать:
— Не думаю, чтобы она знала. Обычно жены ни о чем не догадываются. Во всяком случае, К.Б. не собирался разрушить свой брак и жениться на Фоллон. Только не он! У миссис К.Б. полно собственных денег. Она единственный ребенок мистера Прайса, владельца строительной фирмы «Прайс и Максвелл», — и с заработком К.Б. и деньгами, которые они худо-бедно выколачивают из папочки, им живется вполне роскошно. Не думаю, чтобы Мюриэл очень уж беспокоилась из-за него до тех пор, пока он ведет себя прилично по отношению к ней и деньги продолжают сыпаться. На ее месте я бы не стала, уж я-то знаю. Кроме того, если слухи справедливы, наша Мюриэл не очень-то подходит для членства в лиге нравственной чистоты.
— У нее кто-то есть? — спросил Делглиш.