Страница:
Вам известно, что Гарольд приехал сюда шесть недель тому назад подготовиться для этих ужасных экзаменов, которые предстоят ему так скоро. Он поселился в одном французском семействе, которое принимает к себе молодых людей с этой целью; это нечто вроде пансиона с ручательством за успех, только содержат его женщины. Мама слышала про него много хорошего; а потому она написала мне, чтоб я ехала и остановилась здесь, у Гарольда. Десмонды привезли меня и взяли на себя переговоры или заключили условие, назовите как хотите. Бедный Гарольд, понятно, совсем не был доволен; но он был очень добр и отнесся ко мне как нельзя лучше. Он делает огромные успехи во французском языке; и хотя я и не думаю, что пребывание здесь было так полезно, как предполагал папа. Гарольд так удивительно умен, что почти поневоле учится. Боюсь, что я успеваю гораздо меньше, но, к счастью, мне не предстоит экзамена, если мама не вздумает задать мне его. Джорджина даст ей так много забот, что я надеюсь, ей не придет этого в голову. А если придет, то я, как выражается Гарольд, провалюсь.
Здесь не так прилично жить девушке, как молодому человеку, и Десмонды нашли необыкновенно странным желание мама, чтобы я поселилась здесь. Как говорит мистрис Десмонд, все это оттого, что она до такой крайности не обращает внимания на принятые приличия. Но вы знаете, какой Париж веселый город, и лишь бы Гарольд не вышел из терпения, я спокойно дождусь каравана так он прозвал маму и детей. Особа, которая содержит это заведение, - не знаю, как и назвать его, - довольно странная, совершенно иностранного склада; но она удивительно внимательна и постоянно посылает гонцов к моим дверям узнать, не надо ли мне чего. Слуги совсем не похожи на английских слуг; и лакей - у них всего один - и горничные врываются во всякое время, самым неожиданным образом. А когда позвонишь, они являются через полчаса. Все это очень неудобно; вероятно, в Гиере будет еще хуже. Там, впрочем, к счастью, у нас будут наши собственные слуги.
Здесь есть нисколько престранных американцев, над которыми Гарольд постоянно потешается. Один - ужасный маленький человек, который вечно сидит у камина и толкует о цвете неба. Не думаю, чтоб он когда-нибудь видал небо иначе как через оконную раму. На днях он поймал меня за платье - зеленое, которое вам так нравилось в Гамбурге - и сказал мне, что оно напоминает ему девонширский дерн, и с полчаса толковал о девонширском дерне, что показалось мне совершенно необыкновенным предметом разговора. Гарольд уверяет, что он сумасшедший. Очень странно жить в таких условиях, с людьми, которых не знаешь. Я хочу сказать: которых не знаешь, как мы в Англии знаем своих знакомых.
Остальные американцы, кроме сумасшедшего, - две девушки, приблизительно моих лет, из которых одна довольно милая. У нее есть мать; но мать вечно сидит у себя в спальне, что очень странно. Мне хотелось бы, чтоб мама пригласила их в Кингскот, но боюсь, что мама не понравится мать, которая довольно вульгарна. Другая девушка также довольно вульгарна и путешествует совершенно одна. Мне кажется, она что-то вроде школьной учительницы; но другая девушка, более милая, с матерью, говорила мне, что она приличнее, чем кажется. Она, однако, придерживается самых странных мнений - желает уничтожить аристократию, считает неправильным, чтоб Артур получил Кингскот после смерти папа. Не понимаю, какое ей дело, что бедный Артур наследует имение, что было бы чудо как приятно - не будь тут замешана смерть папа. Но Гарольд говорит, что и она - сумасшедшая. Он страшно пристает к ней с ее радикализмом, и он так удивительно умен, что она не умеет отвечать ему, хотя и она довольно умна.
Здесь есть также француз, племянник или двоюродный брат, словом, какой-то родственник хозяйки, необыкновенно противный; и немец - профессор или доктор, который ест с ножа и на всех наводит страшную скуку. Мне ужасно жаль, что я должна отказаться от своей поездки. Боюсь, что вы никогда более не пригласите меня.
VII
Леон Вердье, из Парижа, к Просперу Гобену, Лилль.
28 сентября
Дорогой Проспер!
Давно не давал я тебе весточки; не знаю, что мне пришло в голову сегодня напомнить тебе, наконец, о своем существовании. Вероятно, причина-то, что когда мы счастливы, душа инстинктивно обращается к людям, с которыми мы некогда делили наши восторги и разочарования, et je t'en ai trop dit, dans le bon temps, mon gros Prosper. Ты всегда слишком невозмутимо выслушивал меня, с трубкой в зубах и в расстегнутом жилете, - чтоб мне не чувствовать, что я вправе сегодня рассчитывать на твое сочувствие. Nous en sommes, nous flanquees, des confidences - в те счастливые дни, когда при виде приключения, появляющегося на горизонте, моей первой мыслью была мысль об удовольствии, с каким я опишу его великому Просперу. Говорю тебе, я счастлив, положительно счастлив, и из этого признания ты, я думаю, можешь вывести остальное. Не помочь ли тебе немного? Возьми трех прелестных девушек... трех, мой добрый Проспер, - мистическое число - ни больше, ни меньше. Возьми их и поставь между вами твоего ненавистного маленького Леона! Достаточно ли обрисовано положение, угадываешь ли ты причины моего блаженства? Ты, может быть, ожидал, что я сообщу тебе, что составил себе состояние или что дядюшка Брондо, наконец, решился возвратиться в лоно природы, сделав меня своим единственным наследником. Но мне нечего напоминать тебе, что женщины всегда играют роль в благополучии твоего корреспондента - в его благополучии, а гораздо большую в его несчастии. Но не стану теперь говорить о несчастии; успею, когда оно придет, когда эти барышни войдут в тесные ряды своих любезных предшественниц. Извини меня - я понимаю твое нетерпение. Скажу тебе, кто такие эти барышни. Ты слыхал от меня о моей кузине de Maison-Rouge, этой высокой, красивой женщине, которая, вступив вторично в брак, - в первом браке ее, по правде сказать, не были соблюдены все формальности - с почтенной развалиной, принадлежавшей к старому дворянству Пуату, по смерти мужа, и благодаря поблажке своим разорительным вкусам при доходе в 17000 франков, осталась на парижской мостовой с двумя маленькими чертенятамидочерьми, которых предстояло воспитывать. Ей удалось их воспитать; мои маленькие кузины строго добродетельны. Если ты меня спросишь, как она ухитрилась, я объяснить тебе не сумею; это не мое дело и, a fortiori, не твое. Ей теперь пятьдесят лет она признает тридцать семь; а ее дочерям, которых ей никакими судьбами не удалось выдать замуж, двадцать семь и двадцать три года, - они признают двадцать и семнадцать. Три года тому назад ей пришла трижды благословенная мысль открыть нечто вроде пансиона для пользы и удовольствия косноязычных варваров, приезжающих в Париж в надежде подобрать несколько крупиц языка Вольтера и Золя. Мысль эта принесла ей счастье; лавочка хорошо работает. Еще несколько месяцев тому назад она управлялась одними моими кузинами; но за последнее время потребность в некотором расширении и улучшении дала себя знать. Несмотря на расходы, кузина пригласила меня поселиться у нее - стол и квартира даром - и наблюдать за грамматическими эксцентричностями ее пансионеров. Ведь расширение-то и улучшение - я, добрый мой Проспер! Живу даром и исправляю произношение прелестнейших английских уст. Что английские уста не все прелестны - известно небу, но все же в числе их достаточно прелестных, чтобы я был в барышах.
В настоящую минуту, как уже сказано, я ежедневно беседую с тремя красавицами. Одна из них берет частные уроки; она платит дороже. Моя кузина не дает мне ни гроша из этих денег; но я, тем не менее, смею утверждать, что мой труд вознаграждается. Я в хороших, в очень хороших, отношениях с остальными двумя. Одна из них - маленькая англичаночка, лет двадцати, личико из кипсека, самая очаровательная мисс, какую ты или, по крайней мере, какую я когда-либо видел. Она вся разукрашена бусами, браслетами и вышитыми одуванчиками; но главное ее украшенье заключается в самых кротких в мире серых глазках, которые останавливаются на вас с глубоким доверием, доверием, которое мне, право, несколько совестно обмануть. Кожа ее бела, как этот лист бумаги, кроме щек, где белизна эта переходит в самый чистый, самый прозрачный, самый нежный румянец. По временам этот розоватый оттенок заливает все лицо ее, - этим я хочу сказать, что она краснеет, но так легко, как легок след, оставляемый дыханием на оконном стекле.
Как все англичанки, в публике она довольно натянута и чопорна; но очень легко заметить, что когда никто не смотрит, elle ne demande qu'a se laisser aller! Когда бы она этого ни пожелала, я всегда к ее услугам, и уже дал ей понять, что она может на меня рассчитывать. Имею полное основание думать, что она оценила это, хотя честность заставляет меня сознаться, что с нею дело продвинулось несколько менее, чем с другими. Que voules vous? Англичане народ тяжелый, и англичанки подвигаются медленно, вот и все. Поступательное движение, однако, заметно, и раз установив этот факт, я могу предоставить супу закипать, когда вздумается. Могу дать ей время собраться с духом, так как очень занят ее конкурентками. Эти не заставляют меня ждать, par exemple![* например (франц.)]
Эти молодые особы - американки, а, как тебе известно, в характере этой нации подвигаться быстро. "All right - go a heard!"[* "Все в порядке - пошел к чорту!" (англ.)] - Я приобретаю большие познания в английском или, вернее, в американском языке. - Они подвигаются так быстро, что мне иногда трудно бывает поспевать за ними. Одна из них красивее другой; но последняя - та, что берет частные уроки, - право удивительная девушка. Вот сжигает-то свои корабли! Она бросилась в мои объятия в первый же день, и мне почти было на нее досадно за то, что она лишила меня удовольствия, какое дает постепенность, взятие укреплений одного за другим, удовольствия, почти равного тому, какое доставляет вступление в цитадель. Поверишь ли, что ровно через двенадцать минут она назначила мне свидание? Правда, в галерее Аполлона, в Лувре, но это соблюдались приличия для начала; с тех пор их у нас было множество, я перестал вести им счет. Non, c'est une fille que me depasse.
Маленькая - у нее есть мать, где-то за кулисами, запертая в шкаф или сундук - гораздо красивее и, может быть, поэтому-то она больше церемонится. Она не бегает со мной по Парижу по целым часам, она довольствуется продолжительными свиданиями в маленьком салоне с полуопущенными занавесками; начинаются они около трех часов, когда все на прогулке. Она - прелесть, эта маленькая, пожалуй слишком худа, кости несколько выдаются, но детали вполне удовлетворительны. Говорить ей можно все. Она дает себе труд делать вид, что не понимает, но ее поведение, полчаса спустя, успокаивает вас совершенно, о, совершенно! Тем не менее, высокая, - та, что берет частные уроки, замечательнее. Эти частные уроки, мой добрый Проспер, самое блестящее изобретение нашего века, и совершенно гениальная мысль со стороны мисс Миранды! Они также происходят в маленьком салоне, но при крепконакрепко запертых дверях, с положительными приказаниями всем в доме не мешать нам. И нам не мешают, мой добрый Проспер, не мешают! Ни единый звук, ни единая тень не нарушают нашего блаженства. Кузина моя, право, премилая; лавочка заслуживает успеха. Мисс Миранда высока и немного плоска; она слишком бледна, она не умеет так прелестно краснеть, как маленькая англичаночка. Но у нее блестящие, проницательные, умные глаза, великолепные зубы, нос, точно выведенный резцом скульптора, привычка держать голову высоко и смотреть всякому прямо в лицо с самым дерзким выражением, какое я когда-либо видал. Она путешествует кругом света совершенно одна, даже без субретки, с целью видеть своими глазами a quoi s'en tenir sur les hommes et les choses - les hommes[*что из себя представляют люди и вещи - люди (франц.)] в особенности. Dis dons, Prosper, смешная это, должно быть, страна, где фабрикуются молодые особы, одушевленные таким жгучим любопытством! Что бы нам с тобой когда-нибудь поменяться с ними родами да отправиться туда взглянуть на нее своими глазами. Отчего бы вам не отправиться и не застать их у себя, если уж они являются сюда за вами. Dis dons, mon gros Prosper...
VIII
Доктор Рудольф Штауб, из Парижа, к доктору Юлиусу Гирту. Геттишен
Дорогой собрат по науке! Возобновляю свои беглые заметки, первую часть которых отправил вам несколько недель тому назад. Я тогда упомянул о своем намерении покинуть отель, не находя его достаточно местным и провинциальным. Содержит его пруссак из Померании, и лакеи, без исключения, все из фатерланда. Мне казалось, что я в Берлине, unter den Linden, и я сказал себе, что, решившись на серьезный шаг посетить главную квартиру галльского гения, я должен стараться как можно больше вникнуть в обстоятельства, составляющие частью последствия, а частью причину его неудержимой деятельности. Мне казалось, что нельзя приобрести основательных сведений без вступительного приема, заключающегося в том, чтобы поставить себя в отношения, подвергающиеся по возможности легким изменениям от вторжения элементов, проистекающих от различного сочетания причин, к обыденной, домашней жизни страны.
Вследствие чего я занял комнату в доме дамы чисто французского происхождения и воспитания, которая пополняет дефицит дохода, недостаточного для постоянно возрастающих требований парижской системы чувственного удовлетворения, снабжая пищей и помещением ограниченное число благородных иностранцев. Я предпочел бы иметь только комнату в доме, а обедать в пивной, очень приличного вида, которую я живо открыл на той же улице, но эта комбинация, хотя очень ясно предложенная мною, была не угодна хозяйке заведения - женщине с большими математическими способностями, - и я примирился с чрезвычайным расходом, остановившись мысленно на возможности, которая, с подчинением обычаям дома, даст мне изучить манеру моих товарищей держать себя за столом и наблюдать французскую натуру в особенно знаменательный физиологический момент, - в момент, когда удовлетворение вкуса, этого преобладающего в ней качества, производит нечто вроде умственного выпадения, которое, хотя легко и, может быть, неуловимо для поверхностного наблюдателя, тем не менее, видимо с помощью хорошо направленного инструмента.
Свой инструмент я направил вполне удовлетворительно - я говорю об инструменте, который ношу в своей здоровой немецкой голове - и я не опасаюсь потерять хотя бы единую каплю этой драгоценной влаги по мере того, как она будет конденсироваться на пластинке моих наблюдений. Подготовленная поверхность - вот, в чем я нуждаюсь, а я свою поверхность подготовил.
К несчастью, и здесь также местные уроженцы составляют меньшинство. В доме всего четыре француза, им заведующих, и в числе их - три женщины и один мужчина. Это преобладание женского элемента само по себе характерно; мне нечего напоминать вам, какую ненормально-крупную роль этот пол играл во французской истории. Последняя фигура - повидимому, фигура мужчины, но я не решаюсь так поверхностно классифицировать его. В нем я вижу не столько человека, сколько обезьяну, и всякий раз, как слышу его разговор, мне представляется, что я остановился на улице послушать резкие звуки шарманки, к которым прыжки волосатого homunculus составляют аккомпанемент.
Я уже прежде писал вам, что мое ожидание грубого обращения, вследствие моего немецкого происхождения, оказалось совершенно неосновательным. Никто, по-видимому, не знает, да и не заботится, какой я национальности, и ко мне относятся, напротив, с тою вежливостью, которая составляет удел каждого путешественника, уплачивающего по счету без слишком тщательной проверки. Это, признаюсь, несколько удивило меня, и я еще неокончательно уяснил себе основную причину этой аномалии. Моя решимость поселиться во французском семействе была в значительной мере внушена мне предположением, что я буду существенно неприятен членам его. Я желал наблюдать за различными формами, какие примет раздражение, естественно вызванное мною, так как именно под влиянием раздражения французский характер обнаруживается всего полнее.
Присутствие мое, однако, по-видимому, не имеет стимулирующего влияния, и в этом отношении я испытал чувствительное разочарование. Они обращаются со мною как со всяким другим, тогда как из желания видеть разницу в обращении со мною, я заранее покорился мысли, что со мной будут обращаться хуже. Я, как выше сказано, еще не вполне уясняю себе это логическое противоречие; но вот объяснение, к которому я прихожу. Французы так исключительно заняты собой, что, не смотря на очень определенный образ, в каком личность германца представлялась им во время войны 1870 года, они в настоящую минуту не имеют ясного понятия о его существовании. Они не совсем уверены, что немцы существуют; они уже позабыли убедительные доказательства этого факта, представленные им девять лет тому назад. Немец - нечто неприятное, что они решили выключить из своих понятий. Я вывожу из этого, что мы не правы, когда принимаем в основание гипотезу возмездия; французская натура слишком поверхностна, чтоб это великое и мощное растение могло пустить в ней корни и дать цвет.
Я также не захотел упустить случая ознакомиться с экземплярами, говорящими поанглийски; в числе их обратил особое внимание на американские виды, которых я здесь нашел несколько любопытных образчиков. Два самых замечательных - это молодой человек и молодая девушка. Первый представляет все характерные черты периода народного упадка, сильно напоминая мне малорослого эллинизированного римлянина третьего столетия. Он олицетворение того культурного периода, в котором способность оценки приобрела такое полное преобладание над способностью производительности, что последняя погрузилась в какое-то совершенное бесплодие, и умственное состояние уподобилось состоянию зловонного болота. Я узнал от него, что существует несметное число американцев, совершенно подобных ему, и что город Бостон почти исключительно населен ими. Он сообщил этот факт с большой гордостью, точно он делает большую честь его родной стране, не заметив вовсе того поистине трагического впечатления, какое он произвел на меня.
Чрезвычайно поразительно здесь именно то, что это явление, сколько я знаю - а вам известно, каковы мои познания, - беспримерное и единственное в истории человечества; достижение народом последнего фазиса развития без прохождения через промежуточный, другими словами, переход плода от сырого состояния к гнилости, неразделенных периодом полезной и красивой зрелости. У американцев сырость и гнилость тождественны и одновременны; невозможно определить, - как в разговоре этого несчастного молодого человека, - где кончается одна и начинается другая; они окончательно перемешаны. Я предпочитаю разговор французского homunculus; он, по крайней мере, забавнее. Интересно таким образом наблюдать, в столь широком размере, семена увядания в будто бы могучем англосаксонском племени. Она несколько отличается от вышеупомянутого молодого человека в том отношении, что способность производительности, деятельности в ней менее замерла; она в большей мере обладает свежестью и силой, какие мы приписываем молодой цивилизации. Но к несчастью, она не производит ничего, кроме зла, и ее вкусы и привычки вкусы и привычки римской патрицианки западной римской империи. Она их не скрывает, и выработала полную систему бесчинного поведения. Так как случаи, которые она находит у себя на родине, ее не удовлетворяют, она приехала в Европу - жить, как она выражается, "собственным умом". Это доктрина всемирного опыта, исповедуемая с действительно необыкновенным цинизмом, которая, воплощаясь в молодой особе с достаточным образованием, является в моих глазах приговором целому обществу.
Другое наблюдение, наводящее меня на тот же вывод - относительно преждевременного искажения американского населения - это отношения американцев, живущих у меня на глазах, друг к другу. Здесь есть другая молодая особа, менее ненормально развившаяся, чем только что описанная мною, но тем не мене носящая печать этого странного соединения недоконченности и ослабления. Эти три личности смотрят друг на друга с величайшим недоверием и величайшей неприязнью; каждая много раз отводила меня в сторону и уверяла меня по секрету, что он или она - единственный настоящий тип американца. Тип, утратившийся прежде, чем он установился - чего и ожидать от этого?
Прибавьте к этому, что здесь в доме двое молодых англичан, которые ненавидят всех американцев огулом, не делая между ними никаких различий, на которых те настаивают, и вы, я думаю, сочтете меня в праве предполагать, что племя, говорящее по-английски, должно пожрать само себя благодаря быстрому падению и междоусобной вражде, а что с его упадком надежда на общее преобладание, на которую я намекал выше, загорится еще ярче для громогласных детей фатерлаида.
IX
Миранда Хоуп к матери.
22 октября
Дорогая мама!
Через день или два отправляюсь осматривать какую-нибудь новую страну; я еще не решила, какую именно. Я совершенно удовлетворена относительно Франции и хорошо изучила язык. Пребыванием своим у madame de Maison-Rouge я как нельзя более довольна; мне кажется, будто я покидаю кружок истинных друзей. Все шло прекрасно до самого конца, все были так добры и внимательны, точно я им родная сестра, особенно m-r Вердье, француз, от которого я приобрела даже более, чем ожидала, и с которым обещала переписываться. Представь себе меня пишущей самые правильные французские письма; а если ты мне не веришь, я сохраню черновые и покажу тебе, когда вернусь.
Немец также становится все более интересным, чем более его узнаешь; мне иногда кажется, что я так бы и всосала все его идеи. Я узнала, из-за чего не взлюбила меня молодая особа из Нью-Йорка! Из-за того, что я раз за обедом сказала, что обожаю ходить в Лувр. Что ж, когда я только что приехала, мне казалось, что я действительно все обожаю! Скажи Вильяму Плату, что письмо его получено. Я знала, что ему придется написать; я дала себе слово, что заставлю его! Я еще не решила, какую именно страну посещу; их столько, что не знаешь, на которой остановиться. Но я постараюсь выбрать хорошую и изведать там много нового.
Мама милая, с деньгами я справляюсь, и оно право крайне интересно.
О.П.
Здесь не так прилично жить девушке, как молодому человеку, и Десмонды нашли необыкновенно странным желание мама, чтобы я поселилась здесь. Как говорит мистрис Десмонд, все это оттого, что она до такой крайности не обращает внимания на принятые приличия. Но вы знаете, какой Париж веселый город, и лишь бы Гарольд не вышел из терпения, я спокойно дождусь каравана так он прозвал маму и детей. Особа, которая содержит это заведение, - не знаю, как и назвать его, - довольно странная, совершенно иностранного склада; но она удивительно внимательна и постоянно посылает гонцов к моим дверям узнать, не надо ли мне чего. Слуги совсем не похожи на английских слуг; и лакей - у них всего один - и горничные врываются во всякое время, самым неожиданным образом. А когда позвонишь, они являются через полчаса. Все это очень неудобно; вероятно, в Гиере будет еще хуже. Там, впрочем, к счастью, у нас будут наши собственные слуги.
Здесь есть нисколько престранных американцев, над которыми Гарольд постоянно потешается. Один - ужасный маленький человек, который вечно сидит у камина и толкует о цвете неба. Не думаю, чтоб он когда-нибудь видал небо иначе как через оконную раму. На днях он поймал меня за платье - зеленое, которое вам так нравилось в Гамбурге - и сказал мне, что оно напоминает ему девонширский дерн, и с полчаса толковал о девонширском дерне, что показалось мне совершенно необыкновенным предметом разговора. Гарольд уверяет, что он сумасшедший. Очень странно жить в таких условиях, с людьми, которых не знаешь. Я хочу сказать: которых не знаешь, как мы в Англии знаем своих знакомых.
Остальные американцы, кроме сумасшедшего, - две девушки, приблизительно моих лет, из которых одна довольно милая. У нее есть мать; но мать вечно сидит у себя в спальне, что очень странно. Мне хотелось бы, чтоб мама пригласила их в Кингскот, но боюсь, что мама не понравится мать, которая довольно вульгарна. Другая девушка также довольно вульгарна и путешествует совершенно одна. Мне кажется, она что-то вроде школьной учительницы; но другая девушка, более милая, с матерью, говорила мне, что она приличнее, чем кажется. Она, однако, придерживается самых странных мнений - желает уничтожить аристократию, считает неправильным, чтоб Артур получил Кингскот после смерти папа. Не понимаю, какое ей дело, что бедный Артур наследует имение, что было бы чудо как приятно - не будь тут замешана смерть папа. Но Гарольд говорит, что и она - сумасшедшая. Он страшно пристает к ней с ее радикализмом, и он так удивительно умен, что она не умеет отвечать ему, хотя и она довольно умна.
Здесь есть также француз, племянник или двоюродный брат, словом, какой-то родственник хозяйки, необыкновенно противный; и немец - профессор или доктор, который ест с ножа и на всех наводит страшную скуку. Мне ужасно жаль, что я должна отказаться от своей поездки. Боюсь, что вы никогда более не пригласите меня.
VII
Леон Вердье, из Парижа, к Просперу Гобену, Лилль.
28 сентября
Дорогой Проспер!
Давно не давал я тебе весточки; не знаю, что мне пришло в голову сегодня напомнить тебе, наконец, о своем существовании. Вероятно, причина-то, что когда мы счастливы, душа инстинктивно обращается к людям, с которыми мы некогда делили наши восторги и разочарования, et je t'en ai trop dit, dans le bon temps, mon gros Prosper. Ты всегда слишком невозмутимо выслушивал меня, с трубкой в зубах и в расстегнутом жилете, - чтоб мне не чувствовать, что я вправе сегодня рассчитывать на твое сочувствие. Nous en sommes, nous flanquees, des confidences - в те счастливые дни, когда при виде приключения, появляющегося на горизонте, моей первой мыслью была мысль об удовольствии, с каким я опишу его великому Просперу. Говорю тебе, я счастлив, положительно счастлив, и из этого признания ты, я думаю, можешь вывести остальное. Не помочь ли тебе немного? Возьми трех прелестных девушек... трех, мой добрый Проспер, - мистическое число - ни больше, ни меньше. Возьми их и поставь между вами твоего ненавистного маленького Леона! Достаточно ли обрисовано положение, угадываешь ли ты причины моего блаженства? Ты, может быть, ожидал, что я сообщу тебе, что составил себе состояние или что дядюшка Брондо, наконец, решился возвратиться в лоно природы, сделав меня своим единственным наследником. Но мне нечего напоминать тебе, что женщины всегда играют роль в благополучии твоего корреспондента - в его благополучии, а гораздо большую в его несчастии. Но не стану теперь говорить о несчастии; успею, когда оно придет, когда эти барышни войдут в тесные ряды своих любезных предшественниц. Извини меня - я понимаю твое нетерпение. Скажу тебе, кто такие эти барышни. Ты слыхал от меня о моей кузине de Maison-Rouge, этой высокой, красивой женщине, которая, вступив вторично в брак, - в первом браке ее, по правде сказать, не были соблюдены все формальности - с почтенной развалиной, принадлежавшей к старому дворянству Пуату, по смерти мужа, и благодаря поблажке своим разорительным вкусам при доходе в 17000 франков, осталась на парижской мостовой с двумя маленькими чертенятамидочерьми, которых предстояло воспитывать. Ей удалось их воспитать; мои маленькие кузины строго добродетельны. Если ты меня спросишь, как она ухитрилась, я объяснить тебе не сумею; это не мое дело и, a fortiori, не твое. Ей теперь пятьдесят лет она признает тридцать семь; а ее дочерям, которых ей никакими судьбами не удалось выдать замуж, двадцать семь и двадцать три года, - они признают двадцать и семнадцать. Три года тому назад ей пришла трижды благословенная мысль открыть нечто вроде пансиона для пользы и удовольствия косноязычных варваров, приезжающих в Париж в надежде подобрать несколько крупиц языка Вольтера и Золя. Мысль эта принесла ей счастье; лавочка хорошо работает. Еще несколько месяцев тому назад она управлялась одними моими кузинами; но за последнее время потребность в некотором расширении и улучшении дала себя знать. Несмотря на расходы, кузина пригласила меня поселиться у нее - стол и квартира даром - и наблюдать за грамматическими эксцентричностями ее пансионеров. Ведь расширение-то и улучшение - я, добрый мой Проспер! Живу даром и исправляю произношение прелестнейших английских уст. Что английские уста не все прелестны - известно небу, но все же в числе их достаточно прелестных, чтобы я был в барышах.
В настоящую минуту, как уже сказано, я ежедневно беседую с тремя красавицами. Одна из них берет частные уроки; она платит дороже. Моя кузина не дает мне ни гроша из этих денег; но я, тем не менее, смею утверждать, что мой труд вознаграждается. Я в хороших, в очень хороших, отношениях с остальными двумя. Одна из них - маленькая англичаночка, лет двадцати, личико из кипсека, самая очаровательная мисс, какую ты или, по крайней мере, какую я когда-либо видел. Она вся разукрашена бусами, браслетами и вышитыми одуванчиками; но главное ее украшенье заключается в самых кротких в мире серых глазках, которые останавливаются на вас с глубоким доверием, доверием, которое мне, право, несколько совестно обмануть. Кожа ее бела, как этот лист бумаги, кроме щек, где белизна эта переходит в самый чистый, самый прозрачный, самый нежный румянец. По временам этот розоватый оттенок заливает все лицо ее, - этим я хочу сказать, что она краснеет, но так легко, как легок след, оставляемый дыханием на оконном стекле.
Как все англичанки, в публике она довольно натянута и чопорна; но очень легко заметить, что когда никто не смотрит, elle ne demande qu'a se laisser aller! Когда бы она этого ни пожелала, я всегда к ее услугам, и уже дал ей понять, что она может на меня рассчитывать. Имею полное основание думать, что она оценила это, хотя честность заставляет меня сознаться, что с нею дело продвинулось несколько менее, чем с другими. Que voules vous? Англичане народ тяжелый, и англичанки подвигаются медленно, вот и все. Поступательное движение, однако, заметно, и раз установив этот факт, я могу предоставить супу закипать, когда вздумается. Могу дать ей время собраться с духом, так как очень занят ее конкурентками. Эти не заставляют меня ждать, par exemple![* например (франц.)]
Эти молодые особы - американки, а, как тебе известно, в характере этой нации подвигаться быстро. "All right - go a heard!"[* "Все в порядке - пошел к чорту!" (англ.)] - Я приобретаю большие познания в английском или, вернее, в американском языке. - Они подвигаются так быстро, что мне иногда трудно бывает поспевать за ними. Одна из них красивее другой; но последняя - та, что берет частные уроки, - право удивительная девушка. Вот сжигает-то свои корабли! Она бросилась в мои объятия в первый же день, и мне почти было на нее досадно за то, что она лишила меня удовольствия, какое дает постепенность, взятие укреплений одного за другим, удовольствия, почти равного тому, какое доставляет вступление в цитадель. Поверишь ли, что ровно через двенадцать минут она назначила мне свидание? Правда, в галерее Аполлона, в Лувре, но это соблюдались приличия для начала; с тех пор их у нас было множество, я перестал вести им счет. Non, c'est une fille que me depasse.
Маленькая - у нее есть мать, где-то за кулисами, запертая в шкаф или сундук - гораздо красивее и, может быть, поэтому-то она больше церемонится. Она не бегает со мной по Парижу по целым часам, она довольствуется продолжительными свиданиями в маленьком салоне с полуопущенными занавесками; начинаются они около трех часов, когда все на прогулке. Она - прелесть, эта маленькая, пожалуй слишком худа, кости несколько выдаются, но детали вполне удовлетворительны. Говорить ей можно все. Она дает себе труд делать вид, что не понимает, но ее поведение, полчаса спустя, успокаивает вас совершенно, о, совершенно! Тем не менее, высокая, - та, что берет частные уроки, замечательнее. Эти частные уроки, мой добрый Проспер, самое блестящее изобретение нашего века, и совершенно гениальная мысль со стороны мисс Миранды! Они также происходят в маленьком салоне, но при крепконакрепко запертых дверях, с положительными приказаниями всем в доме не мешать нам. И нам не мешают, мой добрый Проспер, не мешают! Ни единый звук, ни единая тень не нарушают нашего блаженства. Кузина моя, право, премилая; лавочка заслуживает успеха. Мисс Миранда высока и немного плоска; она слишком бледна, она не умеет так прелестно краснеть, как маленькая англичаночка. Но у нее блестящие, проницательные, умные глаза, великолепные зубы, нос, точно выведенный резцом скульптора, привычка держать голову высоко и смотреть всякому прямо в лицо с самым дерзким выражением, какое я когда-либо видал. Она путешествует кругом света совершенно одна, даже без субретки, с целью видеть своими глазами a quoi s'en tenir sur les hommes et les choses - les hommes[*что из себя представляют люди и вещи - люди (франц.)] в особенности. Dis dons, Prosper, смешная это, должно быть, страна, где фабрикуются молодые особы, одушевленные таким жгучим любопытством! Что бы нам с тобой когда-нибудь поменяться с ними родами да отправиться туда взглянуть на нее своими глазами. Отчего бы вам не отправиться и не застать их у себя, если уж они являются сюда за вами. Dis dons, mon gros Prosper...
VIII
Доктор Рудольф Штауб, из Парижа, к доктору Юлиусу Гирту. Геттишен
Дорогой собрат по науке! Возобновляю свои беглые заметки, первую часть которых отправил вам несколько недель тому назад. Я тогда упомянул о своем намерении покинуть отель, не находя его достаточно местным и провинциальным. Содержит его пруссак из Померании, и лакеи, без исключения, все из фатерланда. Мне казалось, что я в Берлине, unter den Linden, и я сказал себе, что, решившись на серьезный шаг посетить главную квартиру галльского гения, я должен стараться как можно больше вникнуть в обстоятельства, составляющие частью последствия, а частью причину его неудержимой деятельности. Мне казалось, что нельзя приобрести основательных сведений без вступительного приема, заключающегося в том, чтобы поставить себя в отношения, подвергающиеся по возможности легким изменениям от вторжения элементов, проистекающих от различного сочетания причин, к обыденной, домашней жизни страны.
Вследствие чего я занял комнату в доме дамы чисто французского происхождения и воспитания, которая пополняет дефицит дохода, недостаточного для постоянно возрастающих требований парижской системы чувственного удовлетворения, снабжая пищей и помещением ограниченное число благородных иностранцев. Я предпочел бы иметь только комнату в доме, а обедать в пивной, очень приличного вида, которую я живо открыл на той же улице, но эта комбинация, хотя очень ясно предложенная мною, была не угодна хозяйке заведения - женщине с большими математическими способностями, - и я примирился с чрезвычайным расходом, остановившись мысленно на возможности, которая, с подчинением обычаям дома, даст мне изучить манеру моих товарищей держать себя за столом и наблюдать французскую натуру в особенно знаменательный физиологический момент, - в момент, когда удовлетворение вкуса, этого преобладающего в ней качества, производит нечто вроде умственного выпадения, которое, хотя легко и, может быть, неуловимо для поверхностного наблюдателя, тем не менее, видимо с помощью хорошо направленного инструмента.
Свой инструмент я направил вполне удовлетворительно - я говорю об инструменте, который ношу в своей здоровой немецкой голове - и я не опасаюсь потерять хотя бы единую каплю этой драгоценной влаги по мере того, как она будет конденсироваться на пластинке моих наблюдений. Подготовленная поверхность - вот, в чем я нуждаюсь, а я свою поверхность подготовил.
К несчастью, и здесь также местные уроженцы составляют меньшинство. В доме всего четыре француза, им заведующих, и в числе их - три женщины и один мужчина. Это преобладание женского элемента само по себе характерно; мне нечего напоминать вам, какую ненормально-крупную роль этот пол играл во французской истории. Последняя фигура - повидимому, фигура мужчины, но я не решаюсь так поверхностно классифицировать его. В нем я вижу не столько человека, сколько обезьяну, и всякий раз, как слышу его разговор, мне представляется, что я остановился на улице послушать резкие звуки шарманки, к которым прыжки волосатого homunculus составляют аккомпанемент.
Я уже прежде писал вам, что мое ожидание грубого обращения, вследствие моего немецкого происхождения, оказалось совершенно неосновательным. Никто, по-видимому, не знает, да и не заботится, какой я национальности, и ко мне относятся, напротив, с тою вежливостью, которая составляет удел каждого путешественника, уплачивающего по счету без слишком тщательной проверки. Это, признаюсь, несколько удивило меня, и я еще неокончательно уяснил себе основную причину этой аномалии. Моя решимость поселиться во французском семействе была в значительной мере внушена мне предположением, что я буду существенно неприятен членам его. Я желал наблюдать за различными формами, какие примет раздражение, естественно вызванное мною, так как именно под влиянием раздражения французский характер обнаруживается всего полнее.
Присутствие мое, однако, по-видимому, не имеет стимулирующего влияния, и в этом отношении я испытал чувствительное разочарование. Они обращаются со мною как со всяким другим, тогда как из желания видеть разницу в обращении со мною, я заранее покорился мысли, что со мной будут обращаться хуже. Я, как выше сказано, еще не вполне уясняю себе это логическое противоречие; но вот объяснение, к которому я прихожу. Французы так исключительно заняты собой, что, не смотря на очень определенный образ, в каком личность германца представлялась им во время войны 1870 года, они в настоящую минуту не имеют ясного понятия о его существовании. Они не совсем уверены, что немцы существуют; они уже позабыли убедительные доказательства этого факта, представленные им девять лет тому назад. Немец - нечто неприятное, что они решили выключить из своих понятий. Я вывожу из этого, что мы не правы, когда принимаем в основание гипотезу возмездия; французская натура слишком поверхностна, чтоб это великое и мощное растение могло пустить в ней корни и дать цвет.
Я также не захотел упустить случая ознакомиться с экземплярами, говорящими поанглийски; в числе их обратил особое внимание на американские виды, которых я здесь нашел несколько любопытных образчиков. Два самых замечательных - это молодой человек и молодая девушка. Первый представляет все характерные черты периода народного упадка, сильно напоминая мне малорослого эллинизированного римлянина третьего столетия. Он олицетворение того культурного периода, в котором способность оценки приобрела такое полное преобладание над способностью производительности, что последняя погрузилась в какое-то совершенное бесплодие, и умственное состояние уподобилось состоянию зловонного болота. Я узнал от него, что существует несметное число американцев, совершенно подобных ему, и что город Бостон почти исключительно населен ими. Он сообщил этот факт с большой гордостью, точно он делает большую честь его родной стране, не заметив вовсе того поистине трагического впечатления, какое он произвел на меня.
Чрезвычайно поразительно здесь именно то, что это явление, сколько я знаю - а вам известно, каковы мои познания, - беспримерное и единственное в истории человечества; достижение народом последнего фазиса развития без прохождения через промежуточный, другими словами, переход плода от сырого состояния к гнилости, неразделенных периодом полезной и красивой зрелости. У американцев сырость и гнилость тождественны и одновременны; невозможно определить, - как в разговоре этого несчастного молодого человека, - где кончается одна и начинается другая; они окончательно перемешаны. Я предпочитаю разговор французского homunculus; он, по крайней мере, забавнее. Интересно таким образом наблюдать, в столь широком размере, семена увядания в будто бы могучем англосаксонском племени. Она несколько отличается от вышеупомянутого молодого человека в том отношении, что способность производительности, деятельности в ней менее замерла; она в большей мере обладает свежестью и силой, какие мы приписываем молодой цивилизации. Но к несчастью, она не производит ничего, кроме зла, и ее вкусы и привычки вкусы и привычки римской патрицианки западной римской империи. Она их не скрывает, и выработала полную систему бесчинного поведения. Так как случаи, которые она находит у себя на родине, ее не удовлетворяют, она приехала в Европу - жить, как она выражается, "собственным умом". Это доктрина всемирного опыта, исповедуемая с действительно необыкновенным цинизмом, которая, воплощаясь в молодой особе с достаточным образованием, является в моих глазах приговором целому обществу.
Другое наблюдение, наводящее меня на тот же вывод - относительно преждевременного искажения американского населения - это отношения американцев, живущих у меня на глазах, друг к другу. Здесь есть другая молодая особа, менее ненормально развившаяся, чем только что описанная мною, но тем не мене носящая печать этого странного соединения недоконченности и ослабления. Эти три личности смотрят друг на друга с величайшим недоверием и величайшей неприязнью; каждая много раз отводила меня в сторону и уверяла меня по секрету, что он или она - единственный настоящий тип американца. Тип, утратившийся прежде, чем он установился - чего и ожидать от этого?
Прибавьте к этому, что здесь в доме двое молодых англичан, которые ненавидят всех американцев огулом, не делая между ними никаких различий, на которых те настаивают, и вы, я думаю, сочтете меня в праве предполагать, что племя, говорящее по-английски, должно пожрать само себя благодаря быстрому падению и междоусобной вражде, а что с его упадком надежда на общее преобладание, на которую я намекал выше, загорится еще ярче для громогласных детей фатерлаида.
IX
Миранда Хоуп к матери.
22 октября
Дорогая мама!
Через день или два отправляюсь осматривать какую-нибудь новую страну; я еще не решила, какую именно. Я совершенно удовлетворена относительно Франции и хорошо изучила язык. Пребыванием своим у madame de Maison-Rouge я как нельзя более довольна; мне кажется, будто я покидаю кружок истинных друзей. Все шло прекрасно до самого конца, все были так добры и внимательны, точно я им родная сестра, особенно m-r Вердье, француз, от которого я приобрела даже более, чем ожидала, и с которым обещала переписываться. Представь себе меня пишущей самые правильные французские письма; а если ты мне не веришь, я сохраню черновые и покажу тебе, когда вернусь.
Немец также становится все более интересным, чем более его узнаешь; мне иногда кажется, что я так бы и всосала все его идеи. Я узнала, из-за чего не взлюбила меня молодая особа из Нью-Йорка! Из-за того, что я раз за обедом сказала, что обожаю ходить в Лувр. Что ж, когда я только что приехала, мне казалось, что я действительно все обожаю! Скажи Вильяму Плату, что письмо его получено. Я знала, что ему придется написать; я дала себе слово, что заставлю его! Я еще не решила, какую именно страну посещу; их столько, что не знаешь, на которой остановиться. Но я постараюсь выбрать хорошую и изведать там много нового.
Мама милая, с деньгами я справляюсь, и оно право крайне интересно.
О.П.