Солнце уже садилось за горизонт, когда они достигли деревни. Путники направились к дому шейха, человека состоятельного и доброго; тот их радушно встретил и приказал заколоть барашка в их честь. Когда настало время ложиться спать, их провели в просторную, хорошо обставленную комнату. Тушт и ибрик[84], которые в большинстве домов сделаны из олова, здесь были изготовлены из серебра и украшены драгоценными камнями.
Муса, изнуренный длительным путешествием, вскоре уснул, но еще задолго до рассвета новый знакомец разбудил его и сказал, что они немедленно должны тронуться в путь. Муса попытался возразить: кровать была такой мягкой; он сказал, что невежливо вот так внезапно уйти, даже не поблагодарив за гостеприимство хозяина, который еще спал. «Не забывай о нашем уговоре», – отрезал дервиш, пряча тем временем, к изумлению Мусы, серебряный таз в складках своего халата. Тогда Муса молча поднялся, и они покинули дом.
К вечеру, порядком уставшие, они подошли к следующей деревне и остановились у другого шейха, который оказался полной противоположностью их давешнему хозяину. Тот, проворчав, что ему надоело давать приют всяким бродягам, приказал слуге отвести их к яме, которая находилась около конюшни, где они смогут переночевать в стогу сена. На ужин он послал им корки заплесневелого хлеба и несколько гнилых оливок. Муса не смог заставить себя даже прикоснуться к такому «угощению», зато его напарник уплетал кушанье за обе щеки.
На следующее утро Муса проснулся очень рано, чувствуя себя разбитым и голодным как волк. Он разбудил своего проводника и сказал, что пришло время вставать и двигаться дальше. Но дервиш возразил: «Нет, нехорошо выйдет, если мы улизнем, словно воры» – и снова уснул.
Прошло еще около двух часов, пока старик поднялся, приказал Мусе положить за пазуху остатки ночной трапезы и промолвил: «Теперь мы должны попрощаться с нашим хозяином». Подойдя к шейху, дервиш отвесил низкий поклон, поблагодарил хозяина за радушный прием и попросил принять от них скромный подарок в знак уважения. К величайшему изумлению Мусы, старик извлек из-под полы своего халата украденный таз и положил к ногам шейха, тоже застывшего от удивления. Муса, помня об уговоре, не вымолвил ни слова.
На третий день их путь пролегал по пустынной местности, и теперь Муса был рад тем объедкам, которые он прихватил с собой лишь благодаря предусмотрительному дервишу. К вечеру они достигли реки. Дервиш решил, что переправляться лучше на следующее утро, а пока переночевать в убогой тростниковой лачуге, в которой влачила жалкое существование вдова паромщика со своим тринадцатилетним сиротой-племянником. Бедная женщина сделала все, что было в ее силах, чтобы как можно лучше устроить своих гостей, а наутро приготовила им завтрак. Потом она послала своего племянника, чтобы он показал путникам дорогу к полуразрушенному мосту, находившемусяся ниже по течению реки. Она прокричала мальчику наставление, чтобы он довел их гостей до места целыми и невредимыми, прежде чем вернется домой. Провожатый шел впереди, указывая дорогу, дервиш следовал за ним, а Муса замыкал шествие. Дойдя до середины моста, старик схватил мальчика за горло и бросил в воду так, что тот сразу пошел ко дну.
– Чудовище! Убийца, – вскричал Муса, вне себя от бешенства.
Дервиш повернулся к своему ученику, и пророк узнал в нем Аль-Хадра.
– Ты снова нарушил наш уговор, – строго сказал он, – и на этот раз мне придется тебя покинуть. Все, что я сделал, было предречено Божественным провидением. Наш первый хозяин, хотя и человек самых добрых намерений, был слишком доверчивым и хвастливым. Утрата серебряного таза послужит ему хорошим уроком. Наш второй хозяин был скрягой. Теперь он попытается быть гостеприимней в надежде получить выгоду, однако со временем радушие войдет у него в привычку, и он станет другим человеком. А что до того юноши, чья смерть так запала тебе в душу, то он уже попал в рай, а если бы не этот случай, то всего через два года он бы убил свою благодетельницу, а еще через год сделал бы то же самое с тобой.
Когда за два месяца, в ноябре и декабре 1906 года, не выпало ни одного дождя, люди обращались к святому Георгию с молитвой во всех местах поклонения этому святому – мусульманских, иудейских и христианских. В то время в Иерусалиме были в ходу следующие легенды.
Одна женщина набрала по каплям из скудного ручейка в местечке Айн-Карим целый кувшин воды, и вдруг подъехал всадник с пикой в руках. Он поприветствовал ее и приказал опорожнить сосуд, вылив все его содержимое в углубление в камне, и напоить его коня. Та воспротивилась, но в конце концов поддалась на его угрозы. К своему ужасу, она увидела, что из кувшина полилась не вода, а кровь. Всадник повелел ей сообщить жителям ее деревни, что если бы Аллах не наслал засуху, то чума и другие бедствия обрушились бы на них. Передав это поручение, всадник исчез. Это был Аль-Хадр.
Одна мусульманка из Хеврона подала напиться пожилому страннику. Тот наказал ей передать такое же послание, что и в первой истории, хевронеситам, добавив, что Аллах пошлет дождь после греческого Нового года. И действительно, в указанный срок полили дожди.
X
Часть вторая,
I
II
Муса, изнуренный длительным путешествием, вскоре уснул, но еще задолго до рассвета новый знакомец разбудил его и сказал, что они немедленно должны тронуться в путь. Муса попытался возразить: кровать была такой мягкой; он сказал, что невежливо вот так внезапно уйти, даже не поблагодарив за гостеприимство хозяина, который еще спал. «Не забывай о нашем уговоре», – отрезал дервиш, пряча тем временем, к изумлению Мусы, серебряный таз в складках своего халата. Тогда Муса молча поднялся, и они покинули дом.
К вечеру, порядком уставшие, они подошли к следующей деревне и остановились у другого шейха, который оказался полной противоположностью их давешнему хозяину. Тот, проворчав, что ему надоело давать приют всяким бродягам, приказал слуге отвести их к яме, которая находилась около конюшни, где они смогут переночевать в стогу сена. На ужин он послал им корки заплесневелого хлеба и несколько гнилых оливок. Муса не смог заставить себя даже прикоснуться к такому «угощению», зато его напарник уплетал кушанье за обе щеки.
На следующее утро Муса проснулся очень рано, чувствуя себя разбитым и голодным как волк. Он разбудил своего проводника и сказал, что пришло время вставать и двигаться дальше. Но дервиш возразил: «Нет, нехорошо выйдет, если мы улизнем, словно воры» – и снова уснул.
Прошло еще около двух часов, пока старик поднялся, приказал Мусе положить за пазуху остатки ночной трапезы и промолвил: «Теперь мы должны попрощаться с нашим хозяином». Подойдя к шейху, дервиш отвесил низкий поклон, поблагодарил хозяина за радушный прием и попросил принять от них скромный подарок в знак уважения. К величайшему изумлению Мусы, старик извлек из-под полы своего халата украденный таз и положил к ногам шейха, тоже застывшего от удивления. Муса, помня об уговоре, не вымолвил ни слова.
На третий день их путь пролегал по пустынной местности, и теперь Муса был рад тем объедкам, которые он прихватил с собой лишь благодаря предусмотрительному дервишу. К вечеру они достигли реки. Дервиш решил, что переправляться лучше на следующее утро, а пока переночевать в убогой тростниковой лачуге, в которой влачила жалкое существование вдова паромщика со своим тринадцатилетним сиротой-племянником. Бедная женщина сделала все, что было в ее силах, чтобы как можно лучше устроить своих гостей, а наутро приготовила им завтрак. Потом она послала своего племянника, чтобы он показал путникам дорогу к полуразрушенному мосту, находившемусяся ниже по течению реки. Она прокричала мальчику наставление, чтобы он довел их гостей до места целыми и невредимыми, прежде чем вернется домой. Провожатый шел впереди, указывая дорогу, дервиш следовал за ним, а Муса замыкал шествие. Дойдя до середины моста, старик схватил мальчика за горло и бросил в воду так, что тот сразу пошел ко дну.
– Чудовище! Убийца, – вскричал Муса, вне себя от бешенства.
Дервиш повернулся к своему ученику, и пророк узнал в нем Аль-Хадра.
– Ты снова нарушил наш уговор, – строго сказал он, – и на этот раз мне придется тебя покинуть. Все, что я сделал, было предречено Божественным провидением. Наш первый хозяин, хотя и человек самых добрых намерений, был слишком доверчивым и хвастливым. Утрата серебряного таза послужит ему хорошим уроком. Наш второй хозяин был скрягой. Теперь он попытается быть гостеприимней в надежде получить выгоду, однако со временем радушие войдет у него в привычку, и он станет другим человеком. А что до того юноши, чья смерть так запала тебе в душу, то он уже попал в рай, а если бы не этот случай, то всего через два года он бы убил свою благодетельницу, а еще через год сделал бы то же самое с тобой.
Когда за два месяца, в ноябре и декабре 1906 года, не выпало ни одного дождя, люди обращались к святому Георгию с молитвой во всех местах поклонения этому святому – мусульманских, иудейских и христианских. В то время в Иерусалиме были в ходу следующие легенды.
Одна женщина набрала по каплям из скудного ручейка в местечке Айн-Карим целый кувшин воды, и вдруг подъехал всадник с пикой в руках. Он поприветствовал ее и приказал опорожнить сосуд, вылив все его содержимое в углубление в камне, и напоить его коня. Та воспротивилась, но в конце концов поддалась на его угрозы. К своему ужасу, она увидела, что из кувшина полилась не вода, а кровь. Всадник повелел ей сообщить жителям ее деревни, что если бы Аллах не наслал засуху, то чума и другие бедствия обрушились бы на них. Передав это поручение, всадник исчез. Это был Аль-Хадр.
Одна мусульманка из Хеврона подала напиться пожилому страннику. Тот наказал ей передать такое же послание, что и в первой истории, хевронеситам, добавив, что Аллах пошлет дождь после греческого Нового года. И действительно, в указанный срок полили дожди.
X
Симон Праведный
В верхней части долины Кедрон, недалеко от того места к северу от Иерусалима, где ее пересекает дорога в Наблус, стоит высеченная в скале гробница. Внутри скрытого за современной дверью вестибюля находится древняя, но сильно поврежденная и едва заметная латинская надпись, которая утверждает, что некогда этот каменный склеп, менявший свой облик на протяжении столетий и служащий ныне синагогой, стал последним пристанищем выдающейся римлянки по имени Юлия Сабина.
Несмотря на это, иерусалимские евреи утверждают, что это могила Симона Праведного, и совершают туда паломничество на тридцать третий день омера[85], а также на праздник седмиц – через семнадцать дней после него.
Симон II, сын Онии, жил в период еврейской истории между временем Зоровавеля и правлением Маккавеев. Его прозвище «праведный» свидетельствует о величайшем уважении, которое он завоевал среди своих современников. Фигура этого человека возвышается над всеми остальными высокочтимыми жрецами того времени, которых он превосходил как своим ростом, так и своей мудростью. Симон Праведный замыкает древнюю линию почтенных израилитов и начинает новую династию героев рода Асмона.
Иисус, сын Сирака (Екк., I), с явным благоговением говорит о его работе по восстановлению и укреплению города и храма и подробно останавливается на описании его величественного появления, когда первосвященник вышел из-за завесы, скрывающей святая святых[86], в самую гущу народа, столпившегося на храмовой площади в день большого ежегодного праздника – Дня Всепрощения.
Это было подобно утренней звезде, блеснувшей сквозь тучи; или выходу полной луны, показавшейся на ночном небе (стихи 5, 6); солнечным лучам, отраженным от золоченых шпилей Божьего храма, или радуге, ярко засиявшей на фоне иссиня-черного штормящего горизонта. Он был словно роза или лилия, растущая у ручья; словно усыпанное плодами оливковое дерево или величественный кипарис; словно аромат фимиама; словно золотой кубок, инкрустированный драгоценными камнями. Каждое движение первосвященника летописец описывает с пылким восхищением. Его изысканные одежды казались еще прекраснее благодаря той особой манере, с которой он двигался.
Фигура Симона Праведного возвышалась над всеми остальными священниками, как возвышается кедр, растущий посреди пальмовой рощи. Каждый его обряд, совершение возлияний, благодарственная молитва, сопровождаемые звуками серебряных труб, криками толпы, стройной музыкой левитских музыкантов и певцов, – все это оставило неизгладимый след в памяти его современников.
Не только физическая красота первосвященника вызывала к жизни любовь к нему в сердцах тех, кто его знал. Трудно перечесть все истории, которые повествуют о его способности влиять на людей и о силе его молитв, обращенных к Богу. Согласно одному свидетельству, он был последним представителем из числа деятелей «Великой синагоги»[87], утвердившей список канонических текстов Ветхого Завета.
По другому свидетельству, именно Симон Праведный встречал Александра Македонского, когда великий завоеватель (в арабском фольклоре он известен под именем Искандер Зуль-Карнейн Второй; первый обладатель этого имени был пророком, современником аль-Халиля, именно его мы упоминали, повествуя об Аль-Хадре и об источнике молодости) прибыл в Иерусалим в 330 году до н. э. Существует и третья версия, которая гласит, что именно Симон Праведный пытался отговорить Птолемея Филопатора[88] от вхождения в Иерусалимский храм.
Весь город охватила паника, когда монарх провозгласил свое решение. Многочисленная толпа вознесла к небесам столь пронзительный крик, что казалось, сами стены и фундамент храма вторили ему. В самом центре мятежа был слышен голос Симона, взывавшего к Всевидящему Богу. Вдруг, словно соломинка, надломленная порывом ветра, египетский царь упал наземь, и его унесли собственные стражники.[89]
Рассказывают также, что до времени Симона Праведного первосвященники всегда тянули жребий козла отпущения исключительно правой рукой, однако позже правую и левую руки стали менять. Прежде алая ленточка, которую повязывали вокруг рогов козла, всегда становилась белой в знак того, что искупление грехов принято и все прегрешения отпущены. После времени Симона нельзя было сказать наверняка, изменит ли ленточка свой цвет. В дни его первосвященства золотая лампада в святилище никогда не угасала, потом она стала часто гаснуть. При Симоне Праведном достаточно было двух вязанок хвороста в день, чтобы поддерживать огонь на алтаре, расположенном на паперти у храма, где приносили жертву всесожжения[90], бывшую в обычае в те времена.
О его учении можно судить по следующему высказыванию, авторство которого ему приписывают: «Вселенная держится на трех китах, которые есть Закон, Поклонение и Милостыня».
Он очень не любил, когда к нему приходили назаряне и просили посвятить их в аскеты. Однако были и исключения. Как-то раз к нему пришел юноша, прибывший с юга Палестины. Он великолепно держался и имел весьма примечательную внешность: статный, с прекрасно очерченными глазами и роскошными волосами, длинными локонами, ниспадавшими по его плечам. Юноша вошел к первосвященнику и сказал тому, что сильно желает постричься в монахи.
– Но почему? – воскликнул Симон. – Неужели ты хочешь лишиться своих великолепных волос?
– Однажды, – начал свой рассказ юноша, – я пас стада своего отца. Неподалеку находился колодец, и я подошел к нему, чтобы набрать воды. Наклонившись, чтобы зачерпнуть воду, я увидел свое отражение и невольно залюбовался. Словно завороженный, стоял я у воды и чуть было не впал в грех. Тогда я сказал самому себе: «Ах ты, нечистый! Неужели ты будешь гордиться тем, что принадлежит не тебе, ведь ты не более чем червь и горсть праха? О Господи, я состригу эти локоны во славу небес!»
Услышав это, Симон обнял юношу со словами: «Да пошлет Господь побольше таких израилитов, как ты».
Итак, Симон Праведный был выдающимся человеком, поэтому неудивительно, что и по сей день иерусалимские евреи приписывают ему различные чудеса и приходят молиться у его могилы.
Вот одна замечательная история.
Однажды, около двухсот лет назад, когда «раввин Таланта был первым в Сионе», выдался очень засушливый год. Все население города держало пост и проводило дни в непрерывной молитве. Христиане совершали службы и произносили литании в своих храмах, мусульмане – в мечетях, иудеи – у Стены плача. Однако ничто не помогало. Детей – христианских, мусульманских и иудейских – тоже часами держали без еды и питья, в надежде, что их страдания и плач будут услышаны на небесах и принесут, наконец, желанное благословение, ведь известно, что Бог любит молитву маленьких детей. Ученики из мусульманских школ ходили по городу, читая молитвы и выдержки из Корана. Однако небеса оставались глухи. Казалось, что Милостивый Господь совсем позабыл о своей богоизбранной земле и о священном городе.
Напуганные страшной засухой, люди стали говорить, что во всем виноваты евреи. Мусульманский шейх сказал паше, что Аллах не желает посылать дождь, потому что евреям было позволено жить в Иерусалиме. Услышав это, паша велел передать Галанти, что, если в течение трех дней не пойдет дождь, всех евреев прогонят из города.
Можно вообразить ужас, охвативший евреев после этого послания. Следующие два дня они провели в беспрестанной молитве. На третий день еще до наступления рассвета Галанти приказал своим людям одеться на случай дождя и повелел сопровождать его на пути к могиле Симона Праведного, у которой они вознесут благодарственную молитву за проливной дождь, который пройдет еще до наступления сумерек.
Евреи решили, что их раввин тронулся разумом, однако не осмелились противиться воле «венца на голове Израиля». Когда опаляемая жаркими солнечными лучами процессия прошествовала через Дамасские ворота, мусульмане принялись осыпать насмешками и дружным улюлюканьем иудеев, надевших в столь знойный день зимние одежды. Однако идущие не обращали на них никакого внимания и спокойно продолжали свой путь.
Непоколебимая вера раввина передалась его подопечным, когда они достигли могилы Симона Праведного и присоединились к нему в благодарственной молитве. Вдруг откуда ни возьмись налетели тучи и полил проливной дождь. Потоки воды были настолько мощными, что, несмотря на свои зимние одежды, паломники промокли до нитки.
Когда они подошли обратно к городу, стоявшие у ворот солдаты, те самые, что недавно смеялись над ними, пали к ногам Галанти и попросили прощения. Паша, в свою очередь, был так изумлен тем, что произошло, что еще долго к паломникам относились в городе с глубочайшим почтением.
Несмотря на это, иерусалимские евреи утверждают, что это могила Симона Праведного, и совершают туда паломничество на тридцать третий день омера[85], а также на праздник седмиц – через семнадцать дней после него.
Симон II, сын Онии, жил в период еврейской истории между временем Зоровавеля и правлением Маккавеев. Его прозвище «праведный» свидетельствует о величайшем уважении, которое он завоевал среди своих современников. Фигура этого человека возвышается над всеми остальными высокочтимыми жрецами того времени, которых он превосходил как своим ростом, так и своей мудростью. Симон Праведный замыкает древнюю линию почтенных израилитов и начинает новую династию героев рода Асмона.
Иисус, сын Сирака (Екк., I), с явным благоговением говорит о его работе по восстановлению и укреплению города и храма и подробно останавливается на описании его величественного появления, когда первосвященник вышел из-за завесы, скрывающей святая святых[86], в самую гущу народа, столпившегося на храмовой площади в день большого ежегодного праздника – Дня Всепрощения.
Это было подобно утренней звезде, блеснувшей сквозь тучи; или выходу полной луны, показавшейся на ночном небе (стихи 5, 6); солнечным лучам, отраженным от золоченых шпилей Божьего храма, или радуге, ярко засиявшей на фоне иссиня-черного штормящего горизонта. Он был словно роза или лилия, растущая у ручья; словно усыпанное плодами оливковое дерево или величественный кипарис; словно аромат фимиама; словно золотой кубок, инкрустированный драгоценными камнями. Каждое движение первосвященника летописец описывает с пылким восхищением. Его изысканные одежды казались еще прекраснее благодаря той особой манере, с которой он двигался.
Фигура Симона Праведного возвышалась над всеми остальными священниками, как возвышается кедр, растущий посреди пальмовой рощи. Каждый его обряд, совершение возлияний, благодарственная молитва, сопровождаемые звуками серебряных труб, криками толпы, стройной музыкой левитских музыкантов и певцов, – все это оставило неизгладимый след в памяти его современников.
Не только физическая красота первосвященника вызывала к жизни любовь к нему в сердцах тех, кто его знал. Трудно перечесть все истории, которые повествуют о его способности влиять на людей и о силе его молитв, обращенных к Богу. Согласно одному свидетельству, он был последним представителем из числа деятелей «Великой синагоги»[87], утвердившей список канонических текстов Ветхого Завета.
По другому свидетельству, именно Симон Праведный встречал Александра Македонского, когда великий завоеватель (в арабском фольклоре он известен под именем Искандер Зуль-Карнейн Второй; первый обладатель этого имени был пророком, современником аль-Халиля, именно его мы упоминали, повествуя об Аль-Хадре и об источнике молодости) прибыл в Иерусалим в 330 году до н. э. Существует и третья версия, которая гласит, что именно Симон Праведный пытался отговорить Птолемея Филопатора[88] от вхождения в Иерусалимский храм.
Весь город охватила паника, когда монарх провозгласил свое решение. Многочисленная толпа вознесла к небесам столь пронзительный крик, что казалось, сами стены и фундамент храма вторили ему. В самом центре мятежа был слышен голос Симона, взывавшего к Всевидящему Богу. Вдруг, словно соломинка, надломленная порывом ветра, египетский царь упал наземь, и его унесли собственные стражники.[89]
Рассказывают также, что до времени Симона Праведного первосвященники всегда тянули жребий козла отпущения исключительно правой рукой, однако позже правую и левую руки стали менять. Прежде алая ленточка, которую повязывали вокруг рогов козла, всегда становилась белой в знак того, что искупление грехов принято и все прегрешения отпущены. После времени Симона нельзя было сказать наверняка, изменит ли ленточка свой цвет. В дни его первосвященства золотая лампада в святилище никогда не угасала, потом она стала часто гаснуть. При Симоне Праведном достаточно было двух вязанок хвороста в день, чтобы поддерживать огонь на алтаре, расположенном на паперти у храма, где приносили жертву всесожжения[90], бывшую в обычае в те времена.
О его учении можно судить по следующему высказыванию, авторство которого ему приписывают: «Вселенная держится на трех китах, которые есть Закон, Поклонение и Милостыня».
Он очень не любил, когда к нему приходили назаряне и просили посвятить их в аскеты. Однако были и исключения. Как-то раз к нему пришел юноша, прибывший с юга Палестины. Он великолепно держался и имел весьма примечательную внешность: статный, с прекрасно очерченными глазами и роскошными волосами, длинными локонами, ниспадавшими по его плечам. Юноша вошел к первосвященнику и сказал тому, что сильно желает постричься в монахи.
– Но почему? – воскликнул Симон. – Неужели ты хочешь лишиться своих великолепных волос?
– Однажды, – начал свой рассказ юноша, – я пас стада своего отца. Неподалеку находился колодец, и я подошел к нему, чтобы набрать воды. Наклонившись, чтобы зачерпнуть воду, я увидел свое отражение и невольно залюбовался. Словно завороженный, стоял я у воды и чуть было не впал в грех. Тогда я сказал самому себе: «Ах ты, нечистый! Неужели ты будешь гордиться тем, что принадлежит не тебе, ведь ты не более чем червь и горсть праха? О Господи, я состригу эти локоны во славу небес!»
Услышав это, Симон обнял юношу со словами: «Да пошлет Господь побольше таких израилитов, как ты».
Итак, Симон Праведный был выдающимся человеком, поэтому неудивительно, что и по сей день иерусалимские евреи приписывают ему различные чудеса и приходят молиться у его могилы.
Вот одна замечательная история.
Однажды, около двухсот лет назад, когда «раввин Таланта был первым в Сионе», выдался очень засушливый год. Все население города держало пост и проводило дни в непрерывной молитве. Христиане совершали службы и произносили литании в своих храмах, мусульмане – в мечетях, иудеи – у Стены плача. Однако ничто не помогало. Детей – христианских, мусульманских и иудейских – тоже часами держали без еды и питья, в надежде, что их страдания и плач будут услышаны на небесах и принесут, наконец, желанное благословение, ведь известно, что Бог любит молитву маленьких детей. Ученики из мусульманских школ ходили по городу, читая молитвы и выдержки из Корана. Однако небеса оставались глухи. Казалось, что Милостивый Господь совсем позабыл о своей богоизбранной земле и о священном городе.
Напуганные страшной засухой, люди стали говорить, что во всем виноваты евреи. Мусульманский шейх сказал паше, что Аллах не желает посылать дождь, потому что евреям было позволено жить в Иерусалиме. Услышав это, паша велел передать Галанти, что, если в течение трех дней не пойдет дождь, всех евреев прогонят из города.
Можно вообразить ужас, охвативший евреев после этого послания. Следующие два дня они провели в беспрестанной молитве. На третий день еще до наступления рассвета Галанти приказал своим людям одеться на случай дождя и повелел сопровождать его на пути к могиле Симона Праведного, у которой они вознесут благодарственную молитву за проливной дождь, который пройдет еще до наступления сумерек.
Евреи решили, что их раввин тронулся разумом, однако не осмелились противиться воле «венца на голове Израиля». Когда опаляемая жаркими солнечными лучами процессия прошествовала через Дамасские ворота, мусульмане принялись осыпать насмешками и дружным улюлюканьем иудеев, надевших в столь знойный день зимние одежды. Однако идущие не обращали на них никакого внимания и спокойно продолжали свой путь.
Непоколебимая вера раввина передалась его подопечным, когда они достигли могилы Симона Праведного и присоединились к нему в благодарственной молитве. Вдруг откуда ни возьмись налетели тучи и полил проливной дождь. Потоки воды были настолько мощными, что, несмотря на свои зимние одежды, паломники промокли до нитки.
Когда они подошли обратно к городу, стоявшие у ворот солдаты, те самые, что недавно смеялись над ними, пали к ногам Галанти и попросили прощения. Паша, в свою очередь, был так изумлен тем, что произошло, что еще долго к паломникам относились в городе с глубочайшим почтением.
Часть вторая,
в которой собраны легенды и занимательные истории, возможно происходившие на самом деле
I
Баб-аль-Халиль, Яффские ворота в Иерусалиме*
В мусульманской эсхатологии Баб-аль-Халиль – это ворота в Лидде, где Иса ибн Марьям (Иисус, сын Марии)** повергнет Антихриста.
Тем не менее некоторые ученые мусульмане, например Абульфеда и Кемаль-ад-Дин, склонны считать, что это произойдет скорее не в самой Лидде, а в ее окрестностях. Точным местом, где будет повергнут Антихрист (Деджджаль – араб. лит. «самозванец»), считается родник, окруженный небольшим, увенчанным куполом павильоном, который находится на полпути из Лидды в Рамле и носит название Бир-аз-Зейбак, что значит «серебряный ключ».
Прямо у входа, с левой стороны от ворот, находятся две кенотафии[91], обнесенные железной оградой.
Рядом с кенотафиями и по углам ограды стоят старинные кувшины и оловянные сосуды, лежат старые седла и тому подобные вещи, свидетельствующие о том, что здесь похоронены святые. Существовавшие некогда надписи теперь совсем стерлись, поэтому никто не знает, кто были эти святые. Некоторые полагают, что это могилы двух братьев-архитекторов, руководивших строительством городской стены, которое проходило в самом начале XVI века. Автору приходилось слышать и другое мнение, будто бы эти два монумента были установлены на месте захоронения воинов ислама, живших во времена Навуходоносора (Небухаднеззар)[92] или Саладина (Салах-ад-Дин).
Наконец, существует третья версия, согласно которой святой, похороненный в этом месте, был современником Саладина, носившим такое же имя, и охранял ворота в тот момент, когда христиане осадили город.[93]
Когда этот воин пал в бою, его отрубленная голова схватила в зубы ятаган и не давала христианам подойти к городу семь дней и семь ночей.
Рассказывают, что пророк Иеремия, или Озар (Ездра), был знаком с Навуходоносором еще задолго до падения Иерусалима, произошедшего до вавилонского пленения евреев. Это был тощий юноша с головой покрытой струпьями и телом кишащим паразитами. Но Иеремия предсказал, что в будущем его ждет небывалое величие, и получил за это от юноши письмо, которое гарантировало безопасность ему самому и его ближайшим друзьям на случай несчастий, которые, по его же собственному пророчеству, должны были обрушиться на злополучный Бейт-уль-Макдис.
Когда много лет спустя Иеремия узнал, что войска вавилонян уже в пути, он отправился в Рамлу, показал письмо Навуходоносору и потребовал обещанной защиты. Просьба его была удовлетворена, однако, когда пророк принялся умолять завоевателя пощадить также город и храм, тот сказал, что сам Аллах приказал ему их разрушить.
В подтверждение своих слов он предложил Иеремии проследить за полетом трех стрел, пущенных в разных направлениях. Одна стрела полетела на запад, но затем развернулась в противоположном направлении и попала в крышу Иерусалимского храма. Вторая стрела, пущенная на север, развернулась подобным же образом и тоже попала в храм. То же самое произошло и с третьей стрелой, выпущенной на юг. Город и храм были разрушены до самого основания, а золото, составлявшее убранство храма, указом Навуходоносора было отправлено в Рим.
Однако Озар получил от Бога обещание, что ему будет доверена работа по восстановлению Иерусалима.
Как-то раз, проезжая мимо места, где стоял прежде Иерусалим, на осле, нагруженном корзинами с инжиром, и глядя на городские руины, он, сам того не желая, стал сомневаться в том, что восстановить город вообще возможно. Тогда Аллах сделал так, что он уснул на целых сто лет, а проснувшись, увидел, что Иерусалим отстроен заново. Он был густо населен жителями и, судя по всему, пребывал в эпохе своего расцвета.
Умерший ослик Озара ожил: оставшийся от него скелет снова покрылся мясом и кожей и принялся радостно кричать. В знак компенсации за то, что одного из его предков – ослика, не желавшего ввозить на себе в ковчег Иблиса, – незаслуженно избили, ослик Озара попал в рай.
Став свидетелем воскрешения собственного осла, Озар утвердился в мысли, что все, что с ним произошло, случилось наяву и он на самом деле проспал сто лет. Тогда, подчинившись Божественной воле, он вошел в Иерусалим и принялся учить его жителей Закону Аллаха. Точное место, где спал пророк, находится на холме Аль-Эдхемия, расположенном к северу от священного города, и называется «грот Иеремии»***.
В греческих церквах рассказ об Иеремии читают во время службы на 4 ноября – в день памяти падения Иерусалима.
Еврейская устная традиция гласит, что около Баб-аль-Халиль встретил свою смерть известный еврейский поэт, рабби Иуда Галеви (Иехуда ха-Леви, Йехуда ха-Леви)[94] из Толедо.
С самых юных лет его томило желание посетить Святую землю и священный город Иерусалим, но все время что-то мешало осуществиться его мечте. Наконец, когда он уже был седым стариком, все препятствия, стоявшие на его пути к желанной цели, исчезли. Однако поэту так и не удалось войти в Иерусалим. Когда он подошел к воротам, его так переполнили чувства, что он упал на землю и заплакал. В тот самый момент к городу приближалась группа вооруженных всадников-сарацин. Старик не видел и не слышал их приближения. Всадники неслись с такой скоростью, что прежде, чем кто-либо успел предостеречь старого еврея о грозившей ему опасности, они подъехали к воротам и растоптали его.
Многие православные евреи, живущие в Иерусалиме, верят в то, что внутри воротных столбов замурована мезуза[95] – футляр вроде тех, что прикрепляют к воротам еврейских жилых домов, – помещенная туда рукой Всевышнего. Внутри футляра находится пергамент, содержащий текст, написанный рукой самого Бога. Это священные тексты (Девт. VI: 4—9, XI: 13—21). Именно поэтому многие благочестивые евреи, проходя через Баб-аль-Халиль, с благоговением, храня молчание, касаются воротных столбов, а затем целуют свои пальцы.
Тем не менее некоторые ученые мусульмане, например Абульфеда и Кемаль-ад-Дин, склонны считать, что это произойдет скорее не в самой Лидде, а в ее окрестностях. Точным местом, где будет повергнут Антихрист (Деджджаль – араб. лит. «самозванец»), считается родник, окруженный небольшим, увенчанным куполом павильоном, который находится на полпути из Лидды в Рамле и носит название Бир-аз-Зейбак, что значит «серебряный ключ».
Прямо у входа, с левой стороны от ворот, находятся две кенотафии[91], обнесенные железной оградой.
Рядом с кенотафиями и по углам ограды стоят старинные кувшины и оловянные сосуды, лежат старые седла и тому подобные вещи, свидетельствующие о том, что здесь похоронены святые. Существовавшие некогда надписи теперь совсем стерлись, поэтому никто не знает, кто были эти святые. Некоторые полагают, что это могилы двух братьев-архитекторов, руководивших строительством городской стены, которое проходило в самом начале XVI века. Автору приходилось слышать и другое мнение, будто бы эти два монумента были установлены на месте захоронения воинов ислама, живших во времена Навуходоносора (Небухаднеззар)[92] или Саладина (Салах-ад-Дин).
Наконец, существует третья версия, согласно которой святой, похороненный в этом месте, был современником Саладина, носившим такое же имя, и охранял ворота в тот момент, когда христиане осадили город.[93]
Когда этот воин пал в бою, его отрубленная голова схватила в зубы ятаган и не давала христианам подойти к городу семь дней и семь ночей.
Рассказывают, что пророк Иеремия, или Озар (Ездра), был знаком с Навуходоносором еще задолго до падения Иерусалима, произошедшего до вавилонского пленения евреев. Это был тощий юноша с головой покрытой струпьями и телом кишащим паразитами. Но Иеремия предсказал, что в будущем его ждет небывалое величие, и получил за это от юноши письмо, которое гарантировало безопасность ему самому и его ближайшим друзьям на случай несчастий, которые, по его же собственному пророчеству, должны были обрушиться на злополучный Бейт-уль-Макдис.
Когда много лет спустя Иеремия узнал, что войска вавилонян уже в пути, он отправился в Рамлу, показал письмо Навуходоносору и потребовал обещанной защиты. Просьба его была удовлетворена, однако, когда пророк принялся умолять завоевателя пощадить также город и храм, тот сказал, что сам Аллах приказал ему их разрушить.
В подтверждение своих слов он предложил Иеремии проследить за полетом трех стрел, пущенных в разных направлениях. Одна стрела полетела на запад, но затем развернулась в противоположном направлении и попала в крышу Иерусалимского храма. Вторая стрела, пущенная на север, развернулась подобным же образом и тоже попала в храм. То же самое произошло и с третьей стрелой, выпущенной на юг. Город и храм были разрушены до самого основания, а золото, составлявшее убранство храма, указом Навуходоносора было отправлено в Рим.
Однако Озар получил от Бога обещание, что ему будет доверена работа по восстановлению Иерусалима.
Как-то раз, проезжая мимо места, где стоял прежде Иерусалим, на осле, нагруженном корзинами с инжиром, и глядя на городские руины, он, сам того не желая, стал сомневаться в том, что восстановить город вообще возможно. Тогда Аллах сделал так, что он уснул на целых сто лет, а проснувшись, увидел, что Иерусалим отстроен заново. Он был густо населен жителями и, судя по всему, пребывал в эпохе своего расцвета.
Умерший ослик Озара ожил: оставшийся от него скелет снова покрылся мясом и кожей и принялся радостно кричать. В знак компенсации за то, что одного из его предков – ослика, не желавшего ввозить на себе в ковчег Иблиса, – незаслуженно избили, ослик Озара попал в рай.
Став свидетелем воскрешения собственного осла, Озар утвердился в мысли, что все, что с ним произошло, случилось наяву и он на самом деле проспал сто лет. Тогда, подчинившись Божественной воле, он вошел в Иерусалим и принялся учить его жителей Закону Аллаха. Точное место, где спал пророк, находится на холме Аль-Эдхемия, расположенном к северу от священного города, и называется «грот Иеремии»***.
В греческих церквах рассказ об Иеремии читают во время службы на 4 ноября – в день памяти падения Иерусалима.
Еврейская устная традиция гласит, что около Баб-аль-Халиль встретил свою смерть известный еврейский поэт, рабби Иуда Галеви (Иехуда ха-Леви, Йехуда ха-Леви)[94] из Толедо.
С самых юных лет его томило желание посетить Святую землю и священный город Иерусалим, но все время что-то мешало осуществиться его мечте. Наконец, когда он уже был седым стариком, все препятствия, стоявшие на его пути к желанной цели, исчезли. Однако поэту так и не удалось войти в Иерусалим. Когда он подошел к воротам, его так переполнили чувства, что он упал на землю и заплакал. В тот самый момент к городу приближалась группа вооруженных всадников-сарацин. Старик не видел и не слышал их приближения. Всадники неслись с такой скоростью, что прежде, чем кто-либо успел предостеречь старого еврея о грозившей ему опасности, они подъехали к воротам и растоптали его.
Многие православные евреи, живущие в Иерусалиме, верят в то, что внутри воротных столбов замурована мезуза[95] – футляр вроде тех, что прикрепляют к воротам еврейских жилых домов, – помещенная туда рукой Всевышнего. Внутри футляра находится пергамент, содержащий текст, написанный рукой самого Бога. Это священные тексты (Девт. VI: 4—9, XI: 13—21). Именно поэтому многие благочестивые евреи, проходя через Баб-аль-Халиль, с благоговением, храня молчание, касаются воротных столбов, а затем целуют свои пальцы.
II
Кладбище у Биркет-Мамилла*: Джуха
Одно из самых интересных сооружений на этом кладбище – небольшая, увенчанная куполом постройка, возведенная на могиле эмира Аладдина Аиди Гади ибн Абдалла аль-Кабкаби, умершего, как гласит надпись при входе, в 688 году хиджры (1289 н. э.).
Внутри здания находится примечательная кенотафия, которая, если судить по украшающему ее орнаменту, стояла некогда на могиле какого-нибудь выдающегося крестоносца. Это предположение покажется еще более правдоподобным, если верить двум изложенным ниже историям, которые опровергают данные надписи, выгравированные на постройке.
Согласно первой истории, похороненный в этом месте эмир был чернокожим великаном. Однажды, сражаясь с христианами, он одним ударом разрубил надвое своего противника, начиная от самого гребня его шлема.[96]
Согласно второй версии, этот мавзолей возведен на могиле человека, благодаря которому Саладин покинул Иерусалим, вырвав его из рук крестоносцев в 1187 году. Если верить дате, указанной на надписи, это произошло во время царствования Бейбара.
Существует и еще одна версия, которая гласит, что на этом месте покоятся останки Джухи – знаменитого шутника, который в крестьянском фольклоре часто смешивается с Абу Нувасом и служит на Востоке аналогом европейского Тиля Уленшпигеля или доктора Хаулигласа. Джухе посвящено много историй, большинство из которых неприлично здесь пересказывать.
Когда Джуха был совсем маленьким, мать послала его на рынок купить немного соли и топленого масла. Она дала Джухе небольшую тарелку для масла, а соль, рассудила женщина, торговец и сам догадается завернуть в бумажный конверт. Войдя в лавку, мальчик протянул торговцу тарелку, попросив положить в нее масла. Когда его заказ был выполнен, Джуха перевернул тарелку вверх дном и попросил лавочника насыпать сверху соли. Вернувшись домой, Джуха протянул матери тарелку со словами:
– Вот соль, мама.
– А где же масло, сынок? – спросила та.
– Вот оно, – отозвался Джуха и снова перевернул тарелку, так что вся соль высыпалась вслед за маслом.
Внутри здания находится примечательная кенотафия, которая, если судить по украшающему ее орнаменту, стояла некогда на могиле какого-нибудь выдающегося крестоносца. Это предположение покажется еще более правдоподобным, если верить двум изложенным ниже историям, которые опровергают данные надписи, выгравированные на постройке.
Согласно первой истории, похороненный в этом месте эмир был чернокожим великаном. Однажды, сражаясь с христианами, он одним ударом разрубил надвое своего противника, начиная от самого гребня его шлема.[96]
Согласно второй версии, этот мавзолей возведен на могиле человека, благодаря которому Саладин покинул Иерусалим, вырвав его из рук крестоносцев в 1187 году. Если верить дате, указанной на надписи, это произошло во время царствования Бейбара.
Существует и еще одна версия, которая гласит, что на этом месте покоятся останки Джухи – знаменитого шутника, который в крестьянском фольклоре часто смешивается с Абу Нувасом и служит на Востоке аналогом европейского Тиля Уленшпигеля или доктора Хаулигласа. Джухе посвящено много историй, большинство из которых неприлично здесь пересказывать.
Когда Джуха был совсем маленьким, мать послала его на рынок купить немного соли и топленого масла. Она дала Джухе небольшую тарелку для масла, а соль, рассудила женщина, торговец и сам догадается завернуть в бумажный конверт. Войдя в лавку, мальчик протянул торговцу тарелку, попросив положить в нее масла. Когда его заказ был выполнен, Джуха перевернул тарелку вверх дном и попросил лавочника насыпать сверху соли. Вернувшись домой, Джуха протянул матери тарелку со словами:
– Вот соль, мама.
– А где же масло, сынок? – спросила та.
– Вот оно, – отозвался Джуха и снова перевернул тарелку, так что вся соль высыпалась вслед за маслом.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента