Джеймс Хэдли Чейз. …И вы будете редактором отдела

Джеймс Хэдли Чейз
…И вы будете редактором отдела

Глава 1

   В жаркий майский день я праздно подремывал у себя в кабинете, когда меня вдруг разбудил телефон – я даже вздрогнул.
   Я взял трубку.
   – Да, Джина.
   – На проводе господин Шервин Чалмерс, – прошептала Джина.
   Я тоже затаил дыхание.
   – Чалмерс?! Боже правый! Уж не в Риме ли он?
   – Он звонит из Нью-Йорка.
   Дыхание частично вернулось ко мне, но не до конца.
   – Ладно, соединяй, – сказал я.
   Четыре года я заведовал римским корпунктом «Нью-Йорк вестерн телегрэм», но с владельцем газеты беседовал впервые. Он был мультимиллионером, диктатором в своей вотчине и блестящим газетчиком. Когда Шервин Чалмерс звонил вам лично, это было равноценно приглашению на чаепитие в Белый дом к президенту.
   Я поднес трубку к уху и стал ждать. Послышался обычный шум и треск, потом чопорный женский голос спросил:
   – Это господин Досон?
   Я сказал, что да.
   – Подождите, пожалуйста, с вами будет говорить господин Чалмерс.
   Я сказал, что подожду, и подумал, как бы она отреагировала, заяви я, что ждать не намерен.
   Снова послышался шум и треск, затем голос:
   – Досон?
   – Слушаю вас, господин Чалмерс.
   Последовала пауза, в продолжение которой я гадал, что за пинок мне уготован. В том, что это будет пинок, я нисколько не сомневался. Я и представить себе не мог, что этот великий человек может позвонить, будучи всем доволен.
   Но меня ждал сюрприз.
   – Послушайте, Досон, – начал он, – завтра моя дочь прибывает в Рим рейсом в 11.50. Я хочу, чтобы вы ее встретили и отвезли в отель «Эксельсиор». Моя секретарша забронировала для нее номер. Вы это сделаете?
   Я впервые услышал, что у него есть дочь. Я знал, что он был четыре раза женат, но дочь оказалась для меня новостью.
   – Она будет заниматься в университете, – продолжал он, причем слова как-то нехотя вываливались у него изо рта, будто эта тема страшно ему надоела и ему не терпится поскорее с нею покончить. – На случай, если ей что-нибудь понадобится, я велел ей обратиться к вам. Только не давайте ей денег. Она получает от меня шестьдесят долларов на неделю, а этого вполне достаточно для молодой девушки. Ей надо сделать одну работенку, и если она выполнит ее так, как я того хочу, ей не придется особенно нуждаться. Но я хотел бы знать, что всегда есть кто-то под рукой на случай, если ей что-то понадобится, или она заболеет, или что-нибудь такое.
   – Значит, здесь у нее никого нет? – спросил я. Мне это очень не понравилось. Как няньку я себя ценю невысоко.
   – Я дал ей несколько рекомендательных писем, и она будет учиться в университете, так что знакомые у нее появятся. – В голосе Чалмерса угадывалось нетерпение.
   – Хорошо, господин Чалмерс. Я ее встречу, а если что-нибудь понадобится, я устрою.
   – Вот это мне и нужно. – Наступила пауза, потом он спросил: – Как там у вас дела?
   Я ответил, что дела идут несколько вяло. Наступила еще одна, долгая пауза, и я услышал его тяжелое дыхание. Я представил себе толстяка коротышку с подбородком, как у Муссолини, глазами, острыми, как пешня для льда, и ртом, похожим на медвежью пасть.
   – На прошлой неделе о вас говорил Хэммерсток, – вдруг заявил он. – Похоже, он считает, что пора вернуть вас сюда.
   Я медленно перевел дух: эту весть мне до боли хотелось услышать все последние десять месяцев.
   – Я буду только рад, если это можно устроить.
   – Я подумаю об этом.
   Щелчок, раздавшийся у меня в ухе, сообщил мне, что он положил трубку. Я опустил свою на рычаг, оттолкнул стул от стола, чтобы дышать было вольготней, и уставился на противоположную стену, а сам тем временем думал, как здорово было бы вернуться домой после четырех лет в Италии. Не то чтобы мне не нравился Рим, нет, но я знал, что, пока я сижу на этой должности, у меня нет шансов пойти на повышение. Если я мог чего-то добиться, то только в Нью-Йорке.
   После нескольких минут напряженных раздумий я прошел в приемную к Джине. Джина Валетти, темноволосая, веселая, симпатичная девушка двадцати трех лет, была моим доверенным секретарем с тех пор, как я начал работать в римском корпункте. Меня всегда поражало, как девушка с такой внешностью могла быть настолько умна.
   Она перестала печатать и вопрошающе посмотрела на меня.
   Я сообщил ей о дочери Чалмерса.
   – Потрясающе, правда? – сказал я, присаживаясь на край ее стола. – Какая-нибудь рослая, толстая студентка, нуждающаяся в моих советах и внимании: чего только не сделаешь ради «Вестерн телегрэм»!
   – А вдруг она красивая? – спокойно предположила Джина. – Многие американские девушки красивы и привлекательны. Ты можешь влюбиться в нее. Женитьба на ней принесла бы тебе немало выгод.
   – У тебя на уме только супружество, – отозвался я. – Все вы, итальянские девушки, одинаковы. Ты не видела Чалмерса, зато я видел. Вряд ли она может быть красивой, раз она из его конюшни. К тому же он не захочет меня в зятья. Он наверняка планирует для дочери куда более выгодную партию.
   Она посмотрела на меня долгим, неторопливым взглядом из-под загнутых черных ресниц, затем повела красивыми плечами и сказала:
   – Подожди, пока увидишь ее.
   На этот раз Джина ошиблась, как, впрочем, и я. Красивой Хелен Чалмерс не оказалась, но не была ни рослой, ни толстой. Она показалась мне совершенно безликой: блондинка, очки в роговой оправе, широкая, свободная одежда, туфли на низком каблуке. Волосы у нее были заплетены в косу. Словом, она была настолько пресной, насколько только может быть пресной студентка колледжа.
   Я встретил ее в аэропорту и отвез в «Эксельсиор» с обычными любезностями, какие говорят незнакомому человеку. Она отвечала столь же вежливо. Пока я вез ее в отель, она успела так мне надоесть, что мне прямо не терпелось поскорее от нее избавиться. Я попросил звонить мне на службу, если ей что-нибудь понадобится, дал свой телефон и откланялся. Я был совершенно уверен, что она не позвонит. В ней чувствовалась расторопность, она явно не пропадет в любом положении и обойдется без моих советов и помощи.
   Джина от моего имени послала в отель цветы. Она также отправила телеграмму Чалмерсу, что девушка благополучно прибыла. С чувством выполненного долга я напрочь выбросил мисс Чалмерс из головы и вплотную занялся двумя многообещающими газетными материалами.
   Дней десять спустя Джина предложила мне навестить девушку и узнать, как она поживает. Я так и сделал, но в отеле мне сказали, что она выехала шестью днями раньше и адреса у них нет. Джина сказала, что мне следует разузнать, где она, на тот случай, если вдруг поинтересуется господин Чалмерс.
   – Ладно, займись этим сама, – ответил я. – У меня дела.
   Джина справилась в полицейском управлении. Оказывается, мисс Чалмерс сняла трехкомнатную квартиру на виа Кавоур. Джина узнала и телефон. Я позвонил туда.
   Когда нас соединили, девушка, казалось, удивилась, и мне пришлось дважды повторить свою фамилию, прежде чем до нее дошло. Оказывается, она так же напрочь забыла обо мне, как я о ней, и, как ни странно, это меня задело. Она сказала, что все в порядке, дела у нее идут прекрасно, спасибо. В ее голосе угадывалось какое-то нетерпение, которое наводило на мысль, что она возмущена тем, что я навожу о ней справки; кроме того, она прибегла к тому вежливому тону, к которому прибегают дочери очень богатых людей, когда разговаривают со служащими отца, и это привело меня в бешенство.
   Я прервал разговор, снова напомнил ей, что в случае надобности я в ее распоряжении, и положил трубку. Джина, которая все поняла по выражению моего лица, тактично заметила:
   – В конце концов, она дочь миллионера.
   – Знаю, – ответил я. – Отныне пусть сама о себе заботится. Она в буквальном смысле слова меня отшила.
   На том и порешили.
   Весь следующий месяц я ничего о ней не слышал. У меня было много работы, поскольку месяца через два я собирался в отпуск и хотел сдать дела в полном порядке Джеку Максуэллу, который должен был прилететь из Нью-Йорка сменить меня.
   Я планировал провести неделю в Венеции, а потом закатиться на три недели на юг, в Искию. Это был мой первый долгий отпуск за четыре года, и я с нетерпением его ждал. Я собирался путешествовать один. Я люблю побыть в одиночестве, когда это удается, люблю сам решать, где и надолго ли остановиться: в компании же свобода передвижения всегда стеснена.
   Спустя месяц и два дня после телефонного разговора с Хелен Чалмерс мне позвонил Джузеппе Френци, мой хороший друг, которой работал в редакции «Италиа дель пополо». Он пригласил меня на вечеринку, устраиваемую продюсером Гвидо Луччино в честь какой-то кинозвезды, которая произвела фурор на фестивале в Венеции.
   Мне нравятся вечеринки по-итальянски. На них приятно и весело, а еда всегда отменная. Я сказал, что заеду за ним часов в восемь.
   Когда мы добрались до дома Луччино, проезжая часть дороги была забита «кадиллаками», «роллс-ройсами» и «бугатти», и мой старый «бьюик» корчился от боли, пока я отыскивал, куда бы нам с ним приткнуться.
   Вечер удался на славу. С большинством гостей я был знаком. Половину из них составляли американцы, и у Луччино всегда имелось вдоволь виски и водки. Часов в десять, изрядно нагрузившись, я прошел во двор полюбоваться луной и немного освежиться.
   Там одиноко стояла девушка в белом вечернем платье. Ее обнаженные спина и плечи в лунном свете блестели, как фаянс.
   Опершись на балюстраду и слегка запрокинув голову, она разглядывала луну. В ее лучах светлые волосы девушки лоснились, как атлас или стекловолокно. Я подошел к ней, остановился рядом и тоже уставился на луну.
   – После этих джунглей под крышей тут просто благодать, – произнес я.
   – Да.
   Она не повернулась и не посмотрела на меня. Я украдкой скосил на нее глаза.
   Она была красива: черты лица мелкие, алые губы поблескивают, в глазах отражается луна.
   – Я-то думал, что знаю в Риме всех, – заметил я, – а с вами почему-то не знаком. Как же так?
   Она повернула голову, посмотрела на меня и улыбнулась.
   – Вам бы следовало меня знать, господин Досон, – ответила она. – Неужели я настолько изменилась, что вы меня не узнаете?
   Я вытаращился на нее и почувствовал, как у меня вдруг участился пульс и что-то сжало грудь.
   – Я не узнаю вас, – сказал я, думая, что она самая милая, юная и соблазнительная женщина, какую я встречал в Риме.
   Она засмеялась:
   – Вы так уверены? Я Хелен Чалмерс.
 
   Первое, что я почувствовал, услышав ее имя, – это желание сказать ей, как поразило меня ее неожиданное превращение в настоящую красавицу, но, когда я взглянул в ее залитые лунным светом глаза, я передумал, поняв, что говорить очевидное будет ошибкой.
   Я провел с ней на балюстраде полчаса. Эта неожиданная встреча вывела меня из равновесия. Я отчетливо сознавал, что она дочь моего босса. Она была сдержанна, но отнюдь не скучна. Беседовали мы на посторонние темы – о вечеринке, о гостях, о том, как хорош оркестр и какая славная ночь. Меня тянуло к ней, как булавку к магниту. Я не отрывал от нее глаз. Я не мог поверить, что это милое создание – та же самая девушка, которую я встречал в аэропорту; это было похоже на абсурд.
   И вдруг, прервав этот чрезмерно чопорный разговор, она спросила:
   – Вы на машине?
   – Да, а что?
   – Не отвезете ли меня домой?
   – Как?! Сейчас? – Я был разочарован: немного погодя вечеринка снова оживится. – Разве вы не хотите потанцевать?
   Она уставилась на меня. Ее синие глаза смотрели тревожно и пытливо.
   – Простите. Я не хотела утаскивать вас. Не беспокойтесь, я возьму такси.
   – О чем речь? Если вы действительно хотите уйти, я буду счастлив отвезти вас домой. Я думал, вам тут нравится.
   Она повела плечами и улыбнулась:
   – Где ваша машина?
   – В конце ряда – черный «бьюик».
   – Тогда встретимся возле машины.
   Она отошла, а когда я попытался последовать за ней, сделала жест, ошибиться в смысле которого было невозможно: она давала понять, что нас не должны видеть вместе.
   Отпустив ее, я закурил сигарету. Нежданно-негаданно мы вдруг превратились в двух заговорщиков. Я заметил, что руки у меня дрожат. Выждав пару минут, я вернулся в огромную гостиную, набитую людьми, поискал Луччино, но не увидел его и решил, что поблагодарить можно и утром.
   Я вышел из квартиры, спустился вниз и пошел по длинной подъездной аллее.
   Она уже сидела в «бьюике».
   – Это виа Кавоур.
   В этот час движение становится менее интенсивным, и мне понадобилось всего десять минут, чтобы доехать до ее дома. За всю дорогу мы не обменялись ни единым словом.
   – Пожалуйста, остановитесь здесь, – попросила она.
   Я затормозил, вышел из машины и распахнул дверцу. Она тоже вышла и оглядела безлюдную улицу.
   – Подниметесь ко мне? Наверняка у нас найдется о чем поболтать.
   Я снова вспомнил, что она дочь моего босса.
   – Я бы с удовольствием, но, может, лучше не надо? – ответил я. – Уже поздно. Не хочется никого беспокоить.
   – Вы никого не побеспокоите.
   Я испытывал некоторую неловкость от того, что иду к ней в такой час. Я все гадал, что бы подумал Шервин Чалмерс, если бы кто-то сообщил ему, будто видел, как я входил в квартиру его дочери в 22.45.
   Все мое будущее было в руках Чалмерса. Одно его слово – и моей карьере в газетном деле конец. Баловаться с его дочерью, может статься, так же опасно, как с гремучей змеей. Мы поднялись в автоматическом лифте, никого не встретив в вестибюле, и незаметно вошли в квартиру. Она закрыла дверь и провела меня в большую гостиную, освещенную лампами под абажурами и украшенную вазами с цветами.
   Она бросила пелерину на стул и прошла к изящной горке:
   – Виски или джин?
   – Неужто мы тут одни?
   Она повернулась и уставилась на меня:
   – Ну да… А это преступление?
   Я почувствовал, как у меня вспотели ладони.
   – Даже и не скажу. Вам лучше знать.
   Она продолжала смотреть на меня, ее брови поползли вверх.
   – Значит, вы боитесь моего отца?
   – Дело не в том, боюсь ли я вашего отца, – сказал я, досадуя, что она сразу же меня раскусила. – Я не могу оставаться с вами, и вы должны это знать.
   – Ах, оставьте эти глупости, – сердито оборвала она. – Неужели вы не можете вести себя как взрослый? Разве то, что мужчина и женщина вдвоем в квартире, обязательно подразумевает что-то предосудительное?
   – Не в этом дело. Что подумают люди?
   – Какие люди?
   Тут она приперла меня к стенке. Я знал, что никто не видел, как мы вошли в дом.
   – Меня могут увидеть выходящим от вас. Кроме того, это вопрос принципов…
   Она вдруг рассмеялась:
   – Ради Бога! Перестаньте разыгрывать из себя викторианца и сядьте.
   Мне бы следовало схватить шляпу и уйти. Но во мне есть эдакая бесшабашность, которая порой глушит обычную мою осторожность, и как раз в этот миг она заявила о себе, поэтому я сел, выпил предложенную мне рюмку виски со льдом и стал смотреть, как она смешивает джин с тоником.
   Она подошла к камину и облокотилась о каминную доску, а сама все время смотрела на меня с полуулыбкой.
   – Ну как у вас дела в университете? – спросил я.
   – О, это была липа, – небрежно бросила она. – Выдумка для папаши. Иначе он не отпустил бы меня сюда одну.
   – Вы хотите сказать, что не ходите в университет?
   – Разумеется, не хожу.
   – А вдруг он узнает?
   – С какой стати? Он слишком занят, ему не до меня. – Она повернулась, и я уловил горечь в ее голосе. – Он интересуется только собой и своей последней женщиной. Я путалась у них под ногами, вот и сказала ему, будто хочу изучать архитектуру в Римском университете. Рим далековато от Нью-Йорка. И, сидя тут, я уже не могу неожиданно войти в комнату, когда он пытается убедить очередную юную домогательницу в том, что она гораздо моложе, чем кажется. Поэтому он охотно отправил меня сюда.
   – Значит, очки в роговой оправе, туфли на низком каблуке и коса тоже были частью розыгрыша? – спросил я, понимая, что, рассказывая мне это, она превращает меня в сообщника и теперь, если Чалмерс узнает, топор опустится не только на ее шею, но и на мою.
   – Разумеется. Дома я всегда так одеваюсь. Тогда отец думает, что я серьезная студентка. Если бы он увидел меня такой, какая я сейчас, он бы нанял какую-нибудь уважаемую старую даму мне в сопровождающие.
   – А вы, похоже, относитесь к этому довольно спокойно.
   – Почему бы и нет? – Она подошла и опустилась в кресло. – У моего отца было три жены: две из них всего на два года старше, чем я сейчас, а третья – так и вовсе моложе. Всем им я была нужна как рыбе зонтик. Я люблю жить самостоятельно и очень весело провожу время.
   Глядя на нее, я верил, что она действительно очень весело живет, возможно, даже веселее, чем нужно.
   – Вы ведь совсем еще ребенок, такая жизнь не для вас.
   Она засмеялась:
   – Мне двадцать четыре, и я не дитя, и такая жизнь меня вполне устраивает.
   – Зачем вы все это мне рассказываете? Что может помешать мне послать телеграмму вашему отцу и сообщить ему, что тут творится?
   Она покачала головой:
   – Вы этого не сделаете. Я говорила о вас с Джузеппе Френци. Он очень высокого мнения о вас. Я бы не привела вас сюда, если бы не была уверена в вас.
   – Ну, и зачем же вы привели меня сюда?
   Она уставилась на меня таким взглядом, что у меня перехватило дух.
   – Вы мне нравитесь, – сообщила она. – Итальянцы такие настойчивые. Я попросила Джузеппе привести вас на вечеринку, и вот мы здесь.
   Все это выглядело слишком уж по-деловому, и такое отношение со стороны девушки обескураживало меня. Кроме того, на карту была поставлена моя работа, место значило для меня гораздо больше. Я встал:
   – Все ясно. Уже поздно, мне надо еще поработать перед сном. Я пойду.
   Она сжала губы, глядя на меня.
   – Не можете же вы так вот просто взять и уйти. Вы же только что пришли.
   – Простите. Я должен идти.
   – Значит, остаться вы не хотите?
   – Хочу или не хочу, но я этого не сделаю.
   Она подняла руки и провела пальцами по волосам. Это, вероятно, самый притягательный жест, который может сделать женщина. Если у нее соответствующие формы, да еще когда она смотрит на мужчину, как смотрела на меня Хелен, устоять очень трудно. Но я все же устоял.
   – Я хочу, чтобы вы остались.
   Я покачал головой:
   – Мне действительно надо идти.
   Она посмотрела на меня долгим, изучающим взглядом, безо всякого выражения, затем пожала плечами, опустила руки и встала.
   – Ну что же, раз вы так решили… – Она подошла к двери, открыла ее и шагнула в холл.
   Я последовал за ней и взял шляпу, которую оставил там на стуле. Она открыла входную дверь, выглянула в коридор и отступила в сторону.
   – Может, как-нибудь вечерком вы не откажетесь пообедать со мной или сходить в кино?
   – Было бы очень мило, – вежливо ответила она. – Спокойной ночи.
   Она одарила меня какой-то отрешенной улыбкой и закрыла дверь.
 
   В последующие пять или шесть дней я думал о ней постоянно. Я не сказал Джине, что повстречал Хелен на вечеринке, но Джина обладает каким-то умением верно угадывать, о чем я думаю, и я несколько раз замечал, как она озадаченно и пытливо смотрит на меня. На шестой день я решил немного снять напряжение и, вернувшись к себе домой, позвонил ей.
   Трубку не снимали. В течение вечера я звонил трижды. Сделал четвертую попытку часа в два ночи. Трубку наконец сняли.
   – Алло?
   – Это Эд Досон, – сказал я.
   – Кто-кто?
   Я улыбнулся в трубку. Это было уже слишком. Я понял, что она интересуется мною не меньше, чем я ею.
   – Позвольте мне освежить вашу память. Я тот парень, который заправляет римским корпунктом «Вестерн телегрэм».
   Тут она засмеялась:
   – Привет, Эд.
   Это уже было лучше.
   – Мне одиноко, – сказал я. – Могу ли надеяться, что мы куда-нибудь сходим завтра вечером? Если у вас не намечается ничего лучшего, мы, наверное, могли бы пообедать у Альфредо.
   – Подождите минуточку, ладно? Мне нужно заглянуть в свою записную книжку.
   Я подождал, зная, что меня хотят проучить, но мне было все равно.
   – Завтра вечером не могу. У меня свидание.
   Мне бы следовало сказать, что это очень плохо, и положить трубку, но я уже слишком влюбился.
   – В таком случае когда мы можем это устроить?
   – Ну, я свободна в пятницу.
   До пятницы было еще три дня.
   – Хорошо, пусть будет в пятницу вечером.
   – Я бы предпочла не ходить к Альфредо. Нет ли какого-нибудь более укромного уголка?
   Я опешил. Если я не думал об опасности, что нас могут увидеть вместе, так она точно думала.
   – Да, хорошо. Как насчет ресторанчика напротив фонтана Треви?
   – С удовольствием. Это было бы мило.
   – Жду вас там. В какое время?
   – В половине девятого.
   – Хорошо. Пока.
   До пятницы я тянул время. Я видел, что Джина переживает из-за меня. Впервые за четыре года я был с нею резок. Я не мог сосредоточиться, не мог найти в себе силы заняться своими прямыми обязанностями. Я думал о Хелен.
   Обед в ресторанчике был неплох, хоть я и не помню, что именно мы ели. Я обнаружил, что мне трудно говорить. Мне хотелось лишь смотреть на нее. Она была спокойна, холодна и одновременно соблазнительна. Пригласи она меня к себе, я бы плюнул на Чалмерса и пошел, но она этого не сделала. Она сказала, что поедет домой на такси, а когда я намекнул, что отправлюсь с ней, красиво отшила меня. Я стоял у ресторана, глядя, как такси лавирует среди машин по узкой улочке, потом потерял его из виду. Тогда я пошел домой. Мысли у меня путались. Встреча не помогла, стало только хуже.
   Три дня спустя я позвонил ей снова.
   – Я немного занята, – сообщила она, когда я пригласил ее сходить со мною в кино. – Думаю, ничего не получится.
   – Я надеялся, что вы сможете. Через пару недель я уезжаю в отпуск. Тогда я не увижу вас целый месяц.
   – Вы уезжаете на месяц?
   Голос у нее стал резче, как будто я ее заинтересовал.
   – Да. Еду в Венецию, а оттуда в Искию. Я планирую провести там недели три.
   – С кем вы едете?
   – Один. Но не будем об этом. Так как насчет кино?
   – Не знаю. Может, и выберусь… Я перезвоню вам. Сейчас мне надо идти. Кто-то звонит в дверь. – И она положила трубку.
   Она не звонила мне пять дней. Потом, как раз когда я уже собирался сделать это сам, она позвонила мне на квартиру.
   – Все собиралась звякнуть, да не могла, – сказала она, как только я снял трубку. – Продохнуть некогда было. Вы сейчас не заняты?
   Было двадцать минут первого ночи. Я собирался отойти ко сну.
   – Вы хотите сказать, прямо сейчас?
   – Да.
   – Ну нет. Я собирался лечь спать.
   – Вы приедете ко мне? Только не оставляйте машину у моего дома.
   Я не колебался:
   – Конечно. Сейчас буду.
   Я вошел в ее квартиру, как воришка, приняв все меры к тому, чтобы остаться незамеченным. Входная дверь была приоткрыта заранее, и мне оставалось только, выйдя из лифта, пересечь коридор и оказаться в холле.
   Я нашел ее в гостиной, она раскладывала стопку долгоиграющих пластинок. На ней была белая шелковая накидка, светлые волосы рассыпались по плечам. Она выглядела прекрасно и знала об этом.
   – Нашли дорогу наверх? – спросила она, откладывая пластинки, и улыбнулась мне.
   – Это оказалось не так уж трудно. – Я закрыл дверь. – Вы знаете, нам не следует этого делать, добром это не кончится.
   Она пожала плечами:
   – Вам не обязательно оставаться.
   Я подошел к ней:
   – А я и не намерен оставаться. Зачем вы меня пригласили?
   – Ради Бога, Эд! – в нетерпении воскликнула она. – Да расслабьтесь вы хоть на минутку!
   Теперь, когда я был с ней наедине, заявила о себе моя осторожность. Одно дело – представлять себя наедине с ней, другое – быть в действительности. Я уже жалел, что пришел.
   – Это можно, – произнес я. – Послушайте, я вынужден думать о работе. Если ваш отец когда-нибудь узнает, что я забавлялся с его дочерью, мне конец. Я серьезно. Он позаботится о том, чтобы я, пока живу, не получил работы ни в одной газете.
   – Вы забавляетесь со мной? – спросила она, удивленно вытаращив глаза.
   – Вы понимаете, о чем я.
   – Он не узнает, зачем это ему?
   – Он может узнать. Если кто-то увидит, как я прихожу или ухожу, это может дойти до него.
   – Значит, вам нужно быть осторожнее, а это нетрудно.
   – Эта работа для меня все, Хелен. Это моя жизнь.
   – Да, романтиком вас, пожалуй, не назовешь, а? – Она засмеялась. – Мои итальянские друзья не думают о работе, они думают обо мне.
   – Я говорю не о ваших итальянских друзьях.
   – Ах, Эд, да сядьте вы, пожалуйста, и расслабьтесь. Вы здесь, и совершенно незачем заводиться.
   И я сел, сказав себе, что у меня не все в порядке с головой, раз я здесь.
   Она подошла к горке.
   – Вам виски или водки?
   – Виски, пожалуй.
   Я наблюдал за ней, гадая, зачем она пригласила меня в такое время ночи. Она вовсе не казалась обделенной вниманием.
   – Ах да, Эд, пока не забыла: взгляните-ка на эту кинокамеру. Я купила ее вчера, а спуск что-то не работает. Вы разбираетесь в кинокамерах?
   Она жестом указала туда, где на стуле висела дорогая кинокамера в кожаном футляре. Я встал, открыл футляр и извлек из него шестнадцатимиллиметровый «Пейяр болекс».
   – Ого! Ничего себе, – воскликнул я. – Зачем это вам понадобилась такая штука, Хелен? Она, должно быть, дорогая.
   Она засмеялась.
   – Цена действительно немалая, но мне всегда хотелось иметь кинокамеру. У девушки должно быть хоть одно хобби, разве не так? – Она бросила лед в два стакана. – Буду на старости лет вспоминать, как жила в Риме.