Страница:
— Это не их метод! — с горечью отозвался полковник Саба. — Будь они прокляты, дикий народ! Несколько лет назад, еще в начале войны, мы убили сразу шестьдесят бупу. Тогда должен был состояться матч между «Битумак» и «Все звезды Семе», очень популярными командами. Мы ходили по деревням и раздавали бесплатные билеты. У нас было спрятано две дюжины пулеметов под брезентом. Как только бупу заполнили стадион, мы открыли огонь. Там было много детей — вы же знаете, они любят футбол. Когда у нас кончились патроны, мы пошли на них с палками и мачете. Потом мы сожгли тела на большом вонючем костре. — Голос понизился на виноватый шепот: — После подобного человек не должен возражать против того, что его сварят заживо.
— Вы лежали за пулеметом? — спросил Уилсон, радуясь, что не видит в полутьме выражения лица полковника.
— Хуже, — ответил Саба. — Я отдал приказ открыть огонь.
4
5
6
7
— Вы лежали за пулеметом? — спросил Уилсон, радуясь, что не видит в полутьме выражения лица полковника.
— Хуже, — ответил Саба. — Я отдал приказ открыть огонь.
4
Вторая ночь прошла спокойно. Вода озера, тихо шурша, полировала камни на берегу; в джунглях перекрикивались птицы и монотонно жужжали насекомые. Иво издал несколько щелкающих звуков, которые полковник Саба не потрудился перевести. Уилсон пытался не думать о предстоящем кошмаре, но это было невозможно. Как туземцы намерены с ним расправиться? Ему казалось, что он уже никогда не сможет заснуть. Он закрыл глаза, а когда снова открыл их, был уже полдень, и рядом с клеткой на жарком солнце стояла Крикет.
— Просыпайся, Уилсон, — сказала она грубо. Уилсон пошевелился, попробовал встать, но ударился о крышу и опустился на колени.
Крикет была в солнцезащитных очках типа «Джеки О», с большими черными стеклами. Рот сурово сжат, рука лежит на рукоятке отцовской «беретты», засунутой за пояс.
— Я уплываю через час, — сказала Крикет. — Поведу «Ужас» обратно к Четырем саблям.
— А как насчет меня? — спросил Уилсон почти серьезно.
— Операция провалилась. Потребуется целый год, чтобы загнать в клетки иво, которых ты выпустил, негодяй.
— Это хорошо, — сказал Уилсон и замолк, не зная, что можно добавить.
На опушку леса вылетел черный сорокопут. Интересно, не он ли сопровождал яхту как предзнаменование грядущей беды?
— Что-нибудь еще? — спросил Уилсон.
— Да, — ответила Крикет, и нижняя губа у нее задрожала. — Вчера вечером мы похоронили папу.
— К сожалению, — вздохнул Уилсон. — Это был не только твой отец, но и кровожадный негодяй, который собирался убить меня.
— Тебя нужно было пристрелить сразу. Жалко, что я не смогу присутствовать при том, как тебя будут кончать.
— Так вот, значит, как, — сказал Уилсон, пытаясь не выдать голосом паники. — Получается, ты не намерена помочь мне выбраться отсюда?
— Даже если бы хотела, я не в силах это сделать. Ты нарушил строжайший запрет местных властей. Ты замахнулся на их долю в прибыли. И ты пытался убить майора Мпонго. Не стоит говорить, как я надеюсь, что ты будешь страдать. А страдания тебя ожидают страшные. Если они выполнят ритуал должным образом, ты проживешь дня три без кожи. Я видела, как это бывает. Эти люди — настоящие мастера своего дела. Считай, ты уже не человек, а дерьмо, которое размажут по столбу.
— Догадываюсь, что ты никогда меня не любила.
— Ублюдок! — прошипела Крикет сквозь зубы.
— Я выиграл тебя у Португи, Крикет, помнишь? Тебе был нужен хороший игрок, и ты ради этого рискнула моей шкурой. Сейчас у меня на руках плохие карты. Тузы и восьмерки — набор мертвеца. Но ты пока моя жена, и я нуждаюсь в твоей помощи.
— Я никому не принадлежу, кроме самой себя! — отрезала она. — Так было всегда. Существую только я. Остальные — глупые задницы.
— То же случилось и с Вебстером?
— Пошел ты… — Крикет прикусила губу и отвернулась.
Уилсону удалось заметить под темными очками слезы.
— Мне казалось, у нас с тобой любовь, — сказала Крикет, нижняя губа у нее при этом дрожала. — По-настоящему казалось. Я знаю, ты не веришь мне, но я на самом деле ни к кому не испытывала такого сильного чувства, как к тебе. Думаю, мне следует прекратить хвататься за эту соломинку. Мне нужно убедить себя, что этот вариант не работает. Мы с тобой слишком разные…
— Смешно, — перебил ее Уилсон, ухватившись за прутья клетки. — Мы не просто порываем друг с другом за чашкой эспрессо у Баззано. Эти негодяи собираются освежевать меня живьем. Ты обязана вызволить меня отсюда.
Крикет заколебалась.
— Я же говорю, это невозможно. Я пыталась…
— Пыталась? — Сердце Уилсона радостно забилось.
— О Уилсон… — Крикет подошла к клетке, подняла очки на темя и положила ладонь ему на руку, вцепившуюся в прут. Глаза оказались бездонными, как воды озера Цуванга. Зеленовато-голубая слеза упала ему на пальцы. — Почему ты не мог подождать? Через два-три года у нас было бы достаточно денег, чтобы роскошно жить в Париже до конца своих дней.
— Я не мог ждать, — ответил Уилсон. — Я не мог безучастно воспринимать убийства, к которым ты старалась приучить меня. Я не мог строить свое счастье на добыче пиратов, на труде рабов, на горах мертвых тел!
Крикет вздохнула и сделала шаг назад. Очки закрыли глаза, губы вытянулись в суровую нитку.
— Ты идиот. Дырка в заднице, и больше ничего. Мне не следовало приходить сюда.
— А зачем же ты пришла? — спросил Уилсон и искоса взглянул на Крикет. У него возникло ощущение, будто она далеко-далеко, словно он смотрел на нее в подзорную трубу с обратной стороны.
— Мне не следовало приходить, — повторила Крикет.
— Я тебя еще когда-нибудь увижу? — спросил в отчаянии Уилсон.
— Нет.
— Тебе будет меня не хватать?
Крикет повернулась и ушла в непреклонное, ничего не прощающее сияние полуденного солнца.
— Просыпайся, Уилсон, — сказала она грубо. Уилсон пошевелился, попробовал встать, но ударился о крышу и опустился на колени.
Крикет была в солнцезащитных очках типа «Джеки О», с большими черными стеклами. Рот сурово сжат, рука лежит на рукоятке отцовской «беретты», засунутой за пояс.
— Я уплываю через час, — сказала Крикет. — Поведу «Ужас» обратно к Четырем саблям.
— А как насчет меня? — спросил Уилсон почти серьезно.
— Операция провалилась. Потребуется целый год, чтобы загнать в клетки иво, которых ты выпустил, негодяй.
— Это хорошо, — сказал Уилсон и замолк, не зная, что можно добавить.
На опушку леса вылетел черный сорокопут. Интересно, не он ли сопровождал яхту как предзнаменование грядущей беды?
— Что-нибудь еще? — спросил Уилсон.
— Да, — ответила Крикет, и нижняя губа у нее задрожала. — Вчера вечером мы похоронили папу.
— К сожалению, — вздохнул Уилсон. — Это был не только твой отец, но и кровожадный негодяй, который собирался убить меня.
— Тебя нужно было пристрелить сразу. Жалко, что я не смогу присутствовать при том, как тебя будут кончать.
— Так вот, значит, как, — сказал Уилсон, пытаясь не выдать голосом паники. — Получается, ты не намерена помочь мне выбраться отсюда?
— Даже если бы хотела, я не в силах это сделать. Ты нарушил строжайший запрет местных властей. Ты замахнулся на их долю в прибыли. И ты пытался убить майора Мпонго. Не стоит говорить, как я надеюсь, что ты будешь страдать. А страдания тебя ожидают страшные. Если они выполнят ритуал должным образом, ты проживешь дня три без кожи. Я видела, как это бывает. Эти люди — настоящие мастера своего дела. Считай, ты уже не человек, а дерьмо, которое размажут по столбу.
— Догадываюсь, что ты никогда меня не любила.
— Ублюдок! — прошипела Крикет сквозь зубы.
— Я выиграл тебя у Португи, Крикет, помнишь? Тебе был нужен хороший игрок, и ты ради этого рискнула моей шкурой. Сейчас у меня на руках плохие карты. Тузы и восьмерки — набор мертвеца. Но ты пока моя жена, и я нуждаюсь в твоей помощи.
— Я никому не принадлежу, кроме самой себя! — отрезала она. — Так было всегда. Существую только я. Остальные — глупые задницы.
— То же случилось и с Вебстером?
— Пошел ты… — Крикет прикусила губу и отвернулась.
Уилсону удалось заметить под темными очками слезы.
— Мне казалось, у нас с тобой любовь, — сказала Крикет, нижняя губа у нее при этом дрожала. — По-настоящему казалось. Я знаю, ты не веришь мне, но я на самом деле ни к кому не испытывала такого сильного чувства, как к тебе. Думаю, мне следует прекратить хвататься за эту соломинку. Мне нужно убедить себя, что этот вариант не работает. Мы с тобой слишком разные…
— Смешно, — перебил ее Уилсон, ухватившись за прутья клетки. — Мы не просто порываем друг с другом за чашкой эспрессо у Баззано. Эти негодяи собираются освежевать меня живьем. Ты обязана вызволить меня отсюда.
Крикет заколебалась.
— Я же говорю, это невозможно. Я пыталась…
— Пыталась? — Сердце Уилсона радостно забилось.
— О Уилсон… — Крикет подошла к клетке, подняла очки на темя и положила ладонь ему на руку, вцепившуюся в прут. Глаза оказались бездонными, как воды озера Цуванга. Зеленовато-голубая слеза упала ему на пальцы. — Почему ты не мог подождать? Через два-три года у нас было бы достаточно денег, чтобы роскошно жить в Париже до конца своих дней.
— Я не мог ждать, — ответил Уилсон. — Я не мог безучастно воспринимать убийства, к которым ты старалась приучить меня. Я не мог строить свое счастье на добыче пиратов, на труде рабов, на горах мертвых тел!
Крикет вздохнула и сделала шаг назад. Очки закрыли глаза, губы вытянулись в суровую нитку.
— Ты идиот. Дырка в заднице, и больше ничего. Мне не следовало приходить сюда.
— А зачем же ты пришла? — спросил Уилсон и искоса взглянул на Крикет. У него возникло ощущение, будто она далеко-далеко, словно он смотрел на нее в подзорную трубу с обратной стороны.
— Мне не следовало приходить, — повторила Крикет.
— Я тебя еще когда-нибудь увижу? — спросил в отчаянии Уилсон.
— Нет.
— Тебе будет меня не хватать?
Крикет повернулась и ушла в непреклонное, ничего не прощающее сияние полуденного солнца.
5
Уилсон, прижавшись к клетке, смотрел вслед Крикет до тех пор, пока она не исчезла из виду. Поняв, что она не вернется, он упал на грязный пол как подстреленный. Лежа на спине в пепельно-серой полутьме, он чувствовал, как его мозг умирает. Так вот как это происходит. Что за странная судьба! Впервые за много месяцев он подумал об Андреа, которая сейчас, конечно же, спала на большой чистой постели в своей ухоженной квартире на тринадцатом этаже «Понд-Парк-Тауэр». Каким же дураком он был! Он вспомнил, как она плакала у телефона в тот вечер, когда он уезжал, вспомнил, что она любила его. И жалость к самому себе наполнила его, как вода — ванну с закрытым стоком. По щекам покатились слезы, оставляя светлые бороздки на грязном лице. Резкие мычащие звуки, издаваемые спящим полковником Саба, похожие на храп мультперсонажей, звучали абсурдным дополнением к этим слезам Уилсона. Несколько минут спустя Уилсон вытер щеки тыльной стороной руки. Сквозь прутья клетки дул горячий ветер. За клеткой клубилась пыль. Охранник бупу спал, лежа на тростниковом мате под куском брезента, приподнятым над головой палочкой. Рядом с ним на узкой полоске тени спала желтая собака. Уилсон представил, как «Ужас» плывет по сверкающей воде озера, и чуть не заплакал снова. Он повернулся к соседям и увидел, что на него пялится пара блестящих глаз огромного насекомого. Встряхнувшись, он понял, что это иво сидит в позе богомола.
— Эй, вы! — позвал одураченный Уилсон. — Как долго вы следите за мной?
Иво склонил голову набок и выдал целую серию тихих щелчков.
— Саба! — громко окликнул Уилсон. Полковник пошевелился. — Что этому лилипуту нужно?
Негр зевнул, приподнялся на локте, зевнул еще раз, глотнул и не слишком охотно сделал пару щелчков.
Иво вскинул голову, птичьим жестом показал на Уилсона и начал щелкать и квакать. Наблюдая, как пигмей исполняет эту симфонию, Уилсон думал об алюминиевых стержнях в шее механического Авраама Линкольна, которого видел в «Диснейленде» летом, будучи ребенком. Робот вселял в него ужас. Человеческое горло таких движений не совершало и подобных звуков не воспроизводило. Он боялся, что Авраам Линкольн съест его живьем.
Выговорившись, иво повернул вздернутую голову к Уилсону и принялся ждать перевода. Полковник почесал подбородок и на минуту задумался.
— Он говорит, что вы очень больны. Вас очень сильно избили, конечно, но он подразумевает другое. Он имеет в виду, что вы нездоровы внутренне. Хворает не тело, а душа. Он говорит, что в вас сидит дух животного, который давит вам на кишки и делает вашу жизнь невыносимой вот уже много лет.
— Черт возьми!..
— Иво хочет знать, есть ли у вас ощущение тяжести вот здесь. — Полковник положил широкую плоскую ладонь на солнечное сплетение. — Не кажется ли вам, что вот-вот случится что-то страшное?
Уилсон молчал. «Откуда он знает о моих предчувствиях?»
— Да, меня постоянно мучает тревога, — произнес он наконец, сознавая всю нелепость предстоящего объяснения. — Дома я обращался по этому поводу к психиатрам. Диагноз: рассеянная паранойя вкупе с совершенно беспричинным страхом. Я прошел небольшой курс лечения. Не беспокойтесь, я вполне контролирую ситуацию.
Полковник Саба перевел это пигмею.
Иво затряс головой и утиным шагом приблизился к Уилсону. Он рукой разгладил грязь на полу, вынул палочку из своей сумки и начал рисовать. Он трудился минут пятнадцать. Уилсон наблюдал, как возникают черты некоего чудовища — отчасти обезьяны, отчасти енота, отчасти крысы с острыми когтями и рядами острых зубов, как у акулы. Закончив, иво принялся квакать и щелкать. Уилсон посмотрел на рисунок и почувствовал знакомое стеснение в груди.
— Это потустороннее животное, которое сейчас покушается на вашу жизнь, — перевел полковник Саба. — По словам иво, оно угрожает вашим родственникам в мире духов вот уже несколько поколений. Он говорит, что вы боретесь с чудищем с детских лет. Этот монстр поселился в вашем предке много лет назад в стране, что за лесом Хруке. Так он называет Африку. Ваши предки бывали в Африке?
— Не знаю. — Уилсон недоуменно пожал плечами.
— Вы узнаете это? — Полковник показал на рисунок.
— Да, — ответил Уилсон так тихо, что сам с трудом расслышал свой голос.
— Зверь-дух, — пояснил полковник Саба. — Проникает в тело через рану, полученную в результате трагедии, которая произошла в детстве. Вы испытали такую трагедию?
— Да. — Голос прозвучал тише, чем шепот.
Иво положил руку на руку Уилсона. Ладонь была подобна коре дерева. Уилсон посмотрел иво в глаза. Они были древними и темными, но светились изнутри подобно далеким молниям. Пигмей вздохнул, показал на нос Уилсона, полез в сумку и достал небольшую трубку из полированного черного дерева и два маленьких зеленых шарика, похожих на экскременты.
— Йоновпе, — сказал полковник Саба, изумленный донельзя. — Настоящая честь. Он хочет дать их вам. Йоновпе — очень мощное средство от зверя-духа и очень редкое. Оно поможет вам бороться со зверем-духом.
Уилсон отполз в сторону, не освещенную жарким африканским солнцем. Сторож пошевелился во сне. Желтая собака встала и убежала. Уилсон почувствовал, как по телу разбегается странное недомогание, которое испытывают приговоренные к смерти во всем мире. Он повернулся к иво спиной:
— Какой смысл? Не сегодня, так завтра или послезавтра я буду мертв. С меня живьем сдерут кожу. Давайте посмотрим на это с оптимизмом — когда я умру, умрет и зверь-дух.
Иво прочистил горло и выплюнул большой сгусток зеленой мокроты за решетку.
— Иво говорит, что опера не окончена, пока жирная женщина не запоет, — сказал полковник Саба. — Иво говорит о борьбе между вами и жизнью, вашей прежней жизнью.
Иво толкнул Уилсона в грудь. Уилсон покорно лег на пол. Человечек запустил зеленые шарики в трубку и приставил к ноздре Уилсона.
— Э, подождите, — испугался Уилсон, но было уже поздно.
Иво набрал в легкие воздуха и дунул. Зеленые экскременты ударили по Уилсону подобно мощному взрыву. Он зажмурился. Во рту появился горьковатый привкус. Костяные выступы за ушами, казалось, начали расти. Уилсон два раза чихнул.
Открыв глаза, он обнаружил, что находится на дне озера Цуванга. Однако вода не была таковой в привычном смысле слова, а представляла собой смесь желатина, льда и других ингредиентов. Некоторое время Уилсон ждал чего-то, а рядом с ним лежали кости великого Кэйрю. Потом Уилсон увидел, что к нему плывут абсолютно плоские рыбы. Они несли свет, как некий секрет, сквозь царившие повсюду холод и тьму.
— Эй, вы! — позвал одураченный Уилсон. — Как долго вы следите за мной?
Иво склонил голову набок и выдал целую серию тихих щелчков.
— Саба! — громко окликнул Уилсон. Полковник пошевелился. — Что этому лилипуту нужно?
Негр зевнул, приподнялся на локте, зевнул еще раз, глотнул и не слишком охотно сделал пару щелчков.
Иво вскинул голову, птичьим жестом показал на Уилсона и начал щелкать и квакать. Наблюдая, как пигмей исполняет эту симфонию, Уилсон думал об алюминиевых стержнях в шее механического Авраама Линкольна, которого видел в «Диснейленде» летом, будучи ребенком. Робот вселял в него ужас. Человеческое горло таких движений не совершало и подобных звуков не воспроизводило. Он боялся, что Авраам Линкольн съест его живьем.
Выговорившись, иво повернул вздернутую голову к Уилсону и принялся ждать перевода. Полковник почесал подбородок и на минуту задумался.
— Он говорит, что вы очень больны. Вас очень сильно избили, конечно, но он подразумевает другое. Он имеет в виду, что вы нездоровы внутренне. Хворает не тело, а душа. Он говорит, что в вас сидит дух животного, который давит вам на кишки и делает вашу жизнь невыносимой вот уже много лет.
— Черт возьми!..
— Иво хочет знать, есть ли у вас ощущение тяжести вот здесь. — Полковник положил широкую плоскую ладонь на солнечное сплетение. — Не кажется ли вам, что вот-вот случится что-то страшное?
Уилсон молчал. «Откуда он знает о моих предчувствиях?»
— Да, меня постоянно мучает тревога, — произнес он наконец, сознавая всю нелепость предстоящего объяснения. — Дома я обращался по этому поводу к психиатрам. Диагноз: рассеянная паранойя вкупе с совершенно беспричинным страхом. Я прошел небольшой курс лечения. Не беспокойтесь, я вполне контролирую ситуацию.
Полковник Саба перевел это пигмею.
Иво затряс головой и утиным шагом приблизился к Уилсону. Он рукой разгладил грязь на полу, вынул палочку из своей сумки и начал рисовать. Он трудился минут пятнадцать. Уилсон наблюдал, как возникают черты некоего чудовища — отчасти обезьяны, отчасти енота, отчасти крысы с острыми когтями и рядами острых зубов, как у акулы. Закончив, иво принялся квакать и щелкать. Уилсон посмотрел на рисунок и почувствовал знакомое стеснение в груди.
— Это потустороннее животное, которое сейчас покушается на вашу жизнь, — перевел полковник Саба. — По словам иво, оно угрожает вашим родственникам в мире духов вот уже несколько поколений. Он говорит, что вы боретесь с чудищем с детских лет. Этот монстр поселился в вашем предке много лет назад в стране, что за лесом Хруке. Так он называет Африку. Ваши предки бывали в Африке?
— Не знаю. — Уилсон недоуменно пожал плечами.
— Вы узнаете это? — Полковник показал на рисунок.
— Да, — ответил Уилсон так тихо, что сам с трудом расслышал свой голос.
— Зверь-дух, — пояснил полковник Саба. — Проникает в тело через рану, полученную в результате трагедии, которая произошла в детстве. Вы испытали такую трагедию?
— Да. — Голос прозвучал тише, чем шепот.
Иво положил руку на руку Уилсона. Ладонь была подобна коре дерева. Уилсон посмотрел иво в глаза. Они были древними и темными, но светились изнутри подобно далеким молниям. Пигмей вздохнул, показал на нос Уилсона, полез в сумку и достал небольшую трубку из полированного черного дерева и два маленьких зеленых шарика, похожих на экскременты.
— Йоновпе, — сказал полковник Саба, изумленный донельзя. — Настоящая честь. Он хочет дать их вам. Йоновпе — очень мощное средство от зверя-духа и очень редкое. Оно поможет вам бороться со зверем-духом.
Уилсон отполз в сторону, не освещенную жарким африканским солнцем. Сторож пошевелился во сне. Желтая собака встала и убежала. Уилсон почувствовал, как по телу разбегается странное недомогание, которое испытывают приговоренные к смерти во всем мире. Он повернулся к иво спиной:
— Какой смысл? Не сегодня, так завтра или послезавтра я буду мертв. С меня живьем сдерут кожу. Давайте посмотрим на это с оптимизмом — когда я умру, умрет и зверь-дух.
Иво прочистил горло и выплюнул большой сгусток зеленой мокроты за решетку.
— Иво говорит, что опера не окончена, пока жирная женщина не запоет, — сказал полковник Саба. — Иво говорит о борьбе между вами и жизнью, вашей прежней жизнью.
Иво толкнул Уилсона в грудь. Уилсон покорно лег на пол. Человечек запустил зеленые шарики в трубку и приставил к ноздре Уилсона.
— Э, подождите, — испугался Уилсон, но было уже поздно.
Иво набрал в легкие воздуха и дунул. Зеленые экскременты ударили по Уилсону подобно мощному взрыву. Он зажмурился. Во рту появился горьковатый привкус. Костяные выступы за ушами, казалось, начали расти. Уилсон два раза чихнул.
Открыв глаза, он обнаружил, что находится на дне озера Цуванга. Однако вода не была таковой в привычном смысле слова, а представляла собой смесь желатина, льда и других ингредиентов. Некоторое время Уилсон ждал чего-то, а рядом с ним лежали кости великого Кэйрю. Потом Уилсон увидел, что к нему плывут абсолютно плоские рыбы. Они несли свет, как некий секрет, сквозь царившие повсюду холод и тьму.
6
Уилсон медленно пробирался по Коммерс-авеню сквозь толпу. Поблизости непрерывно раздавался глухой шум строительных работ. Он слышал стук отбойных молотков по асфальтовой мостовой. Небо вокруг серебристого шпиля здания «Рубикон» было совершенно голубым и безоблачным. Приятный весенний денек.
Через несколько минут он увидел старые громоздкие автомобили, остановившиеся по указанию светофора на перекрестке Коммерс-авеню и Рубикон-стрит. Вдруг до него дошло, что вся улица заполнена архаичными машинами: «кадиллаками», «де-сото», «рамблерами», фургонами «нэш» и «студебекерами». Все это было сделано из хрома и стали, покрашено в пастельные тона и обито внутри виниловым материалом в клеточку. Ребристые мастодонты двигались пыхтя вдоль обочины черного тротуара. Вскоре Уилсон заметил пешеходов: бизнесменов в фетровых шляпах с полями, загнутыми спереди вниз, а сзади — вверх, в костюмах с тремя пуговицами и блестящих галстуках. Рядом с бизнесменами шли секретарши с ярко накрашенными губами и прическами типа «пчелиный улей», в белых перчатках по локоть. Они несли большие сумки из лакированной кожи. У Уилсона возникло щемящее чувство, будто все это он уже видел. Он посмотрел вверх, на остов башни «Маас-Тауэр», и обратил внимание на красный подъемный кран и балку, раскачивающуюся на тросах на уровне двадцатого этажа. Вдруг один из тросов ослаб и что-то грохнуло, но этого, похоже, никто, кроме Уилсона, не услышал, хотя эхо отозвалось в каньоне из стекла и бетона.
Прямо перед ним шла женщина в пальто, похожем на шкуру леопарда, и вела за руку мальчика в некрасивых черных ботинках, твидовом пальто на несколько размеров больше нужного и дурацкой шапке с клапанами на ушах. Над матерью и сыном как перст Судьбы нависла тень падающей балки. Ребенок поднял глаза от своего игрушечного пистолетика, пускавшего лучик света. На лице отразилось страшное удивление. Не хватало всего нескольких секунд, которые заморозят ребенка в этом мгновении, приколют булавкой его крылья к кусочку картона, как был приколот желтовато-розовый мотылек.
Уилсон бросился вперед и толкнул женщину в спину. Она упала, освободив путь, и Уилсон попал в тень смертоносной балки. Он посмотрел вверх, балка находилась в двадцати футах от него. Она падала со свистом, набирая скорость в геометрической прогрессии и приобретая благодаря земному тяготению вес целой горы. Улица внезапно затихла. Балка перестала издавать звук; дорожное движение застыло.
— Посмотри, что ты наделал! Ты порвал мне чулки! Это был голос его матери.
Уилсон встал, заскрипев суставами. Он вспомнил, как в трехлетнем возрасте взял из аптечки отца бритву и без всякой на то причины аккуратно порезал все абажуры в доме. Выражение на лице матери сейчас было точно таким же, как тогда, когда она застала его в гостиной за порчей последнего желтого абажура.
— Иди сюда, Уилсон, — сказала мать. — Ты делаешь из себя посмешище.
— Мам… — произнес Уилсон тонким, детским голоском и показал на огромную балку, которая находилась не более чем в пятнадцати футах от его головы.
— Мне все это прекрасно известно, — ответила мать, не давая себе труда посмотреть вверх. — Выйди из-под дерева, оно не для тебя растет.
Уилсон робко подошел к ней. Мать поцеловала его в щеку. Потом нахмурилась.
— Стой прямо.
Уилсон встал прямо, мать сняла длинную белую перчатку, лизнула большой палец и стерла пятно со щеки Уилсона. Потом она вынула из сумки коробочку, а из той влажную салфетку и тщательно протерла ему лицо. Уилсон сморщил нос от резкого запаха салфетки и попытался отпрянуть в сторону. Ему никогда не нравились подобные средства гигиены.
— Эй, не увиливай, мистер, ты в страшном беспорядке, — сказала мать.
И Уилсон увидел, что одежда на нем превратилась в окровавленные лохмотья, а сам он покрыт засохшей кровью и навозной жижей из клетки для рабов. Он взглянул на мать и впервые понял, какой красивой и молодой она была в день своей смерти. Глаза голубые, искристые, волосы — черные и блестящие, как вороново крыло. В шапочке и пальто под леопарда она казалась Жаклин Кеннеди, попавшей в эпоху Камелота. Надо думать, все женщины той эпохи были чем-то похожи на Жаклин Кеннеди.
— Сколько тебе лет, мам ? — вдруг спросил он. — Двадцать семь, двадцать восемь?
— Как это смеет маленький мальчик задавать такие вопросы ? — нахмурилась мать.
— Я уже не маленький мальчик. В этом году мне исполнится тридцать четыре года.
Мать обняла его и улыбнулась:
— Да, я рада этому. Ты вырос хорошим человеком и сильным мужчиной. Но, — тут она снова нахмурила брови, — ты принял ряд неправильных решений, Уилсон. И у тебя печальные глаза, тебе следует играть на улице, побольше дышать свежим воздухом. Я говорила твоему отцу, ты слишком много читаешь. Ты постоянно сидишь, уткнувшись в книгу, даже в компании. Майк Маллиган и его «Паровой душ», помнишь?
— Да, — ответил Уилсон. — А также «обезьяньи» книги, «Любопытный Джордж», например. Я хотел быть таким, как человек в желтой шляпе.
— Он был милым и, уж конечно, очень терпеливым, — сказала мать Уилсона. — Постоянно ухаживал за этой шаловливой обезьяной. — Она замолчала и отвернулась в сторону.
— Мам…
— Да?
— Я не смог спасти тебя. Мне было всего десять лет. Я посмотрел вверх, увидел, как падает балка, и окоченел. Я не знал, что сделать, не знал, как сказать тебе, чтобы ты убежала. А потом — бах!.. Мне так жалко. — По лицу Уилсона покатились слезы.
Мать извлекла из кожаной лакированной сумочки салфетку и приложила к его носу:
— Сморкайся.
Уилсон дунул через нос.
— Ты ничего не мог сделать, мой дорогой Уилсон, — мягко сказала мать и положила руку на его мокрую щеку. — Эта балка, она всегда падала, а я всегда шла под ней. Единственное, о чем я сожалею, — что ты оказался рядом со мной. Жестоко делать ребенка свидетелем подобных случаев. Думай о Ницше, может быть, тебе станет легче. Помнишь? Два пути, ведущие в бесконечность, пересекаются в воротах настоящего времени. «Не прошло ли по этой дороге все то, что способно идти? Не происходило ли в прошлом то, что совершается сейчас?» Конечно, Ницше описывал замкнутую вселенную. Если ты не веришь в его теорию, то, по-моему, должен верить в Бога. Это прекрасно, как раз по тебе.
Уилсон был поражен.
— Ты читала Ницше, мам?
Мать приложила палец в перчатке к губам и ласково засмеялась:
— Существует много, чего ты не знаешь о своей старушке матери.
— Да, наверное, — ответил Уилсон.
— Ну что ж, очень приятно было встретиться с тобой, но теперь тебе пора идти, — сказала мать, слегка нетерпеливо. Она подтолкнула его и уронила слезу. Потом она отступила в сторону и встала на свое место в тени дерева.
— Куда мне идти ? — спросил Уилсон.
— Отец хочет повидаться с тобой.
— Подожди, мам! — Голос Уилсона дрогнул от тревоги. — Разве у тебя нет для меня никакого совета ? Крупицы мудрости ? Чего угодно ?
— Ницше тебе мало?
Уилсон пожал плечами.
— Тогда мой совет будет очень простым: «Перестань предаваться мечтам. Просто живи».
В следующую секунду мир пришел в движение. На тротуаре мельтешил народ, и большие машины покатились вдоль бордюрного камня. Воздух наполнился ужасным звуком падения, и балка со страшным грохотом превратила мать Уилсона в кровавый отпечаток. Уилсон сначала почувствовал, как его подняло, потом услышал скрежет отъезжающего от платформы поезда, стук колес на рельсовых стыках. Уилсон оказался в пульмановском вагоне рядом с мужчиной в серой фетровой шляпе и хорошо сшитом костюме из английского твида. Из верхнего кармана пиджака торчал уголок желтого шелкового носового платка. На мужчине были желтые носки и рыжевато-коричневые ботинки с острыми загнутыми мысами. В левой руке он держал неприкуренную сигару, на коленях поверх «Черной розы» Томаса Костейна в твердом переплете лежал аккуратно сложенный свежий номер газеты «Вести со скачек». Мужчина пристально смотрел в окно, погруженный в собственные мысли. Над лагуной Потсвахнами садилось красное солнце, а сама холодная река извивалась змеей в нескольких милях впереди.
— Тебе повезло, что нашлось свободное местечко. Экспресс ведь набит до отказа. — Мужчина повернулся к Уилсону и улыбнулся знакомой печальной улыбкой.
— Это ты, папа?
Мужчина утвердительно кивнул:
— Это мать послала тебя сюда ?
— Не уверен, — пожал плечами Уилсон. Возможно, йоновпе.
— Знаешь, о чем я думал ? — спросил отец. — Закат — это самое красивое, что я когда-либо видел. Ты только посмотри на птиц, они летят прямо в красный свет, наверное, собрались на юг.
Повисла пауза.
Уилсон услышал покашливания и глухой говор пассажиров. Он посмотрел на отцовские часы, прекрасные, самозаводящиеся золотые «Элджин» с красной секундной стрелкой. Было пять с четвертью.
— Это четырехчасовой экспресс, папа ?
— Знаешь, я хотел сесть на пятичасовой, но приехал на станцию рано и успел на этот. Вот удача, правда?
— Папа, мы должны остановить поезд, — сказал Уилсон со всем спокойствием, на которое только был способен. — Скоро он сойдет с рельсов.
— Говори тише. Люди могут услышать тебя.
Уилсон встал и потянулся к красной рукоятке стоп-крана, прикрепленной к оконной раме, но прежде, чем он смог опустить рукоятку, отец усадил его на место и пристегнул ремнем безопасности:
— Я все знаю, сынок. Мы ничего не можем поделать. И ты это знаешь. Мне просто хотелось побыть с тобой до крушения. Ты не против, если я тебя обниму?
Отец положил руку ему на плечи, и они долго сидели молча, любуясь красивым красным закатом.
— После этой поездки, — сказал наконец отец, — у меня появится немного наличных. И я обещаю успокоиться и осесть где-нибудь с твоей матерью и с тобой и больше уже никуда не уезжать. Я, если так подумать, вел себя по отношению к ней не очень хорошо. Она такая красивая женщина, она могла бы выйти замуж за кого угодно. Одному Богу известно, почему она выбрала меня. Азартные игры — это не для семейного человека, запомни, сын. Постоянно в дороге, постоянно в отчаянной надежде выиграть. Но сейчас у меня отличные шансы, я поставил на пару лошадей, которые побегут на ипподроме «Ферграундс», что в Новом Орлеане. Верное дело, вроде состязаний по гребле. После этого я вернусь домой навсегда. И ты знаешь, чем я займусь ?
— Нет.
— Я снова поступлю в юридическую школу, получу диплом и открою частную практику. Мальчик мой, как же будет довольна твоя мать! Она всегда считала, что из меня получится хороший адвокат, и, знаешь, мне кажется, она права. Только не говори ей об этом. Пусть это останется нашим маленьким секретом, пока я не вернусь. О'кей?
— О'кей, папа.
Через какое-то время мимо окон проплыли фермы моста Трохог. Затем последовал скрип тормозов, подобный вою, поезд содрогнулся. Чемоданы со стальными уголками рванулись с полок на пассажиров.
— Наше время пришло, — сказал отец, нагнулся и поцеловал Уилсона в лоб. Когда вагон наклонился над рекой, он ухватился за багажную полку и твердыми каблуками остроносых двухцветных ботинок ударил по оконному стеклу, оно разлетелось вдребезги. — Я не способен, как твоя мать, давать душеспасительные советы. Я всегда считал, что человек делает то, что следует. Если это хороший человек, Уилсон. Так что выбирай себе дело, и вперед.
— О'кей, папа.
— А теперь прыгай.
Уилсон посмотрел на далекую реку, слегка окрашенную закатом. Поезд начал сходить с рельсов, было слышно, как рвется металл и как кричат люди.
— Вряд ли мне это удастся, — опасливо произнес Уилсон.
— Ты обязан это сделать. Прыгай! — потребовал отец. Уилсон задержал дыхание и секунду спустя уже летел к розоватой воде.
Через несколько минут он увидел старые громоздкие автомобили, остановившиеся по указанию светофора на перекрестке Коммерс-авеню и Рубикон-стрит. Вдруг до него дошло, что вся улица заполнена архаичными машинами: «кадиллаками», «де-сото», «рамблерами», фургонами «нэш» и «студебекерами». Все это было сделано из хрома и стали, покрашено в пастельные тона и обито внутри виниловым материалом в клеточку. Ребристые мастодонты двигались пыхтя вдоль обочины черного тротуара. Вскоре Уилсон заметил пешеходов: бизнесменов в фетровых шляпах с полями, загнутыми спереди вниз, а сзади — вверх, в костюмах с тремя пуговицами и блестящих галстуках. Рядом с бизнесменами шли секретарши с ярко накрашенными губами и прическами типа «пчелиный улей», в белых перчатках по локоть. Они несли большие сумки из лакированной кожи. У Уилсона возникло щемящее чувство, будто все это он уже видел. Он посмотрел вверх, на остов башни «Маас-Тауэр», и обратил внимание на красный подъемный кран и балку, раскачивающуюся на тросах на уровне двадцатого этажа. Вдруг один из тросов ослаб и что-то грохнуло, но этого, похоже, никто, кроме Уилсона, не услышал, хотя эхо отозвалось в каньоне из стекла и бетона.
Прямо перед ним шла женщина в пальто, похожем на шкуру леопарда, и вела за руку мальчика в некрасивых черных ботинках, твидовом пальто на несколько размеров больше нужного и дурацкой шапке с клапанами на ушах. Над матерью и сыном как перст Судьбы нависла тень падающей балки. Ребенок поднял глаза от своего игрушечного пистолетика, пускавшего лучик света. На лице отразилось страшное удивление. Не хватало всего нескольких секунд, которые заморозят ребенка в этом мгновении, приколют булавкой его крылья к кусочку картона, как был приколот желтовато-розовый мотылек.
Уилсон бросился вперед и толкнул женщину в спину. Она упала, освободив путь, и Уилсон попал в тень смертоносной балки. Он посмотрел вверх, балка находилась в двадцати футах от него. Она падала со свистом, набирая скорость в геометрической прогрессии и приобретая благодаря земному тяготению вес целой горы. Улица внезапно затихла. Балка перестала издавать звук; дорожное движение застыло.
— Посмотри, что ты наделал! Ты порвал мне чулки! Это был голос его матери.
Уилсон встал, заскрипев суставами. Он вспомнил, как в трехлетнем возрасте взял из аптечки отца бритву и без всякой на то причины аккуратно порезал все абажуры в доме. Выражение на лице матери сейчас было точно таким же, как тогда, когда она застала его в гостиной за порчей последнего желтого абажура.
— Иди сюда, Уилсон, — сказала мать. — Ты делаешь из себя посмешище.
— Мам… — произнес Уилсон тонким, детским голоском и показал на огромную балку, которая находилась не более чем в пятнадцати футах от его головы.
— Мне все это прекрасно известно, — ответила мать, не давая себе труда посмотреть вверх. — Выйди из-под дерева, оно не для тебя растет.
Уилсон робко подошел к ней. Мать поцеловала его в щеку. Потом нахмурилась.
— Стой прямо.
Уилсон встал прямо, мать сняла длинную белую перчатку, лизнула большой палец и стерла пятно со щеки Уилсона. Потом она вынула из сумки коробочку, а из той влажную салфетку и тщательно протерла ему лицо. Уилсон сморщил нос от резкого запаха салфетки и попытался отпрянуть в сторону. Ему никогда не нравились подобные средства гигиены.
— Эй, не увиливай, мистер, ты в страшном беспорядке, — сказала мать.
И Уилсон увидел, что одежда на нем превратилась в окровавленные лохмотья, а сам он покрыт засохшей кровью и навозной жижей из клетки для рабов. Он взглянул на мать и впервые понял, какой красивой и молодой она была в день своей смерти. Глаза голубые, искристые, волосы — черные и блестящие, как вороново крыло. В шапочке и пальто под леопарда она казалась Жаклин Кеннеди, попавшей в эпоху Камелота. Надо думать, все женщины той эпохи были чем-то похожи на Жаклин Кеннеди.
— Сколько тебе лет, мам ? — вдруг спросил он. — Двадцать семь, двадцать восемь?
— Как это смеет маленький мальчик задавать такие вопросы ? — нахмурилась мать.
— Я уже не маленький мальчик. В этом году мне исполнится тридцать четыре года.
Мать обняла его и улыбнулась:
— Да, я рада этому. Ты вырос хорошим человеком и сильным мужчиной. Но, — тут она снова нахмурила брови, — ты принял ряд неправильных решений, Уилсон. И у тебя печальные глаза, тебе следует играть на улице, побольше дышать свежим воздухом. Я говорила твоему отцу, ты слишком много читаешь. Ты постоянно сидишь, уткнувшись в книгу, даже в компании. Майк Маллиган и его «Паровой душ», помнишь?
— Да, — ответил Уилсон. — А также «обезьяньи» книги, «Любопытный Джордж», например. Я хотел быть таким, как человек в желтой шляпе.
— Он был милым и, уж конечно, очень терпеливым, — сказала мать Уилсона. — Постоянно ухаживал за этой шаловливой обезьяной. — Она замолчала и отвернулась в сторону.
— Мам…
— Да?
— Я не смог спасти тебя. Мне было всего десять лет. Я посмотрел вверх, увидел, как падает балка, и окоченел. Я не знал, что сделать, не знал, как сказать тебе, чтобы ты убежала. А потом — бах!.. Мне так жалко. — По лицу Уилсона покатились слезы.
Мать извлекла из кожаной лакированной сумочки салфетку и приложила к его носу:
— Сморкайся.
Уилсон дунул через нос.
— Ты ничего не мог сделать, мой дорогой Уилсон, — мягко сказала мать и положила руку на его мокрую щеку. — Эта балка, она всегда падала, а я всегда шла под ней. Единственное, о чем я сожалею, — что ты оказался рядом со мной. Жестоко делать ребенка свидетелем подобных случаев. Думай о Ницше, может быть, тебе станет легче. Помнишь? Два пути, ведущие в бесконечность, пересекаются в воротах настоящего времени. «Не прошло ли по этой дороге все то, что способно идти? Не происходило ли в прошлом то, что совершается сейчас?» Конечно, Ницше описывал замкнутую вселенную. Если ты не веришь в его теорию, то, по-моему, должен верить в Бога. Это прекрасно, как раз по тебе.
Уилсон был поражен.
— Ты читала Ницше, мам?
Мать приложила палец в перчатке к губам и ласково засмеялась:
— Существует много, чего ты не знаешь о своей старушке матери.
— Да, наверное, — ответил Уилсон.
— Ну что ж, очень приятно было встретиться с тобой, но теперь тебе пора идти, — сказала мать, слегка нетерпеливо. Она подтолкнула его и уронила слезу. Потом она отступила в сторону и встала на свое место в тени дерева.
— Куда мне идти ? — спросил Уилсон.
— Отец хочет повидаться с тобой.
— Подожди, мам! — Голос Уилсона дрогнул от тревоги. — Разве у тебя нет для меня никакого совета ? Крупицы мудрости ? Чего угодно ?
— Ницше тебе мало?
Уилсон пожал плечами.
— Тогда мой совет будет очень простым: «Перестань предаваться мечтам. Просто живи».
В следующую секунду мир пришел в движение. На тротуаре мельтешил народ, и большие машины покатились вдоль бордюрного камня. Воздух наполнился ужасным звуком падения, и балка со страшным грохотом превратила мать Уилсона в кровавый отпечаток. Уилсон сначала почувствовал, как его подняло, потом услышал скрежет отъезжающего от платформы поезда, стук колес на рельсовых стыках. Уилсон оказался в пульмановском вагоне рядом с мужчиной в серой фетровой шляпе и хорошо сшитом костюме из английского твида. Из верхнего кармана пиджака торчал уголок желтого шелкового носового платка. На мужчине были желтые носки и рыжевато-коричневые ботинки с острыми загнутыми мысами. В левой руке он держал неприкуренную сигару, на коленях поверх «Черной розы» Томаса Костейна в твердом переплете лежал аккуратно сложенный свежий номер газеты «Вести со скачек». Мужчина пристально смотрел в окно, погруженный в собственные мысли. Над лагуной Потсвахнами садилось красное солнце, а сама холодная река извивалась змеей в нескольких милях впереди.
— Тебе повезло, что нашлось свободное местечко. Экспресс ведь набит до отказа. — Мужчина повернулся к Уилсону и улыбнулся знакомой печальной улыбкой.
— Это ты, папа?
Мужчина утвердительно кивнул:
— Это мать послала тебя сюда ?
— Не уверен, — пожал плечами Уилсон. Возможно, йоновпе.
— Знаешь, о чем я думал ? — спросил отец. — Закат — это самое красивое, что я когда-либо видел. Ты только посмотри на птиц, они летят прямо в красный свет, наверное, собрались на юг.
Повисла пауза.
Уилсон услышал покашливания и глухой говор пассажиров. Он посмотрел на отцовские часы, прекрасные, самозаводящиеся золотые «Элджин» с красной секундной стрелкой. Было пять с четвертью.
— Это четырехчасовой экспресс, папа ?
— Знаешь, я хотел сесть на пятичасовой, но приехал на станцию рано и успел на этот. Вот удача, правда?
— Папа, мы должны остановить поезд, — сказал Уилсон со всем спокойствием, на которое только был способен. — Скоро он сойдет с рельсов.
— Говори тише. Люди могут услышать тебя.
Уилсон встал и потянулся к красной рукоятке стоп-крана, прикрепленной к оконной раме, но прежде, чем он смог опустить рукоятку, отец усадил его на место и пристегнул ремнем безопасности:
— Я все знаю, сынок. Мы ничего не можем поделать. И ты это знаешь. Мне просто хотелось побыть с тобой до крушения. Ты не против, если я тебя обниму?
Отец положил руку ему на плечи, и они долго сидели молча, любуясь красивым красным закатом.
— После этой поездки, — сказал наконец отец, — у меня появится немного наличных. И я обещаю успокоиться и осесть где-нибудь с твоей матерью и с тобой и больше уже никуда не уезжать. Я, если так подумать, вел себя по отношению к ней не очень хорошо. Она такая красивая женщина, она могла бы выйти замуж за кого угодно. Одному Богу известно, почему она выбрала меня. Азартные игры — это не для семейного человека, запомни, сын. Постоянно в дороге, постоянно в отчаянной надежде выиграть. Но сейчас у меня отличные шансы, я поставил на пару лошадей, которые побегут на ипподроме «Ферграундс», что в Новом Орлеане. Верное дело, вроде состязаний по гребле. После этого я вернусь домой навсегда. И ты знаешь, чем я займусь ?
— Нет.
— Я снова поступлю в юридическую школу, получу диплом и открою частную практику. Мальчик мой, как же будет довольна твоя мать! Она всегда считала, что из меня получится хороший адвокат, и, знаешь, мне кажется, она права. Только не говори ей об этом. Пусть это останется нашим маленьким секретом, пока я не вернусь. О'кей?
— О'кей, папа.
Через какое-то время мимо окон проплыли фермы моста Трохог. Затем последовал скрип тормозов, подобный вою, поезд содрогнулся. Чемоданы со стальными уголками рванулись с полок на пассажиров.
— Наше время пришло, — сказал отец, нагнулся и поцеловал Уилсона в лоб. Когда вагон наклонился над рекой, он ухватился за багажную полку и твердыми каблуками остроносых двухцветных ботинок ударил по оконному стеклу, оно разлетелось вдребезги. — Я не способен, как твоя мать, давать душеспасительные советы. Я всегда считал, что человек делает то, что следует. Если это хороший человек, Уилсон. Так что выбирай себе дело, и вперед.
— О'кей, папа.
— А теперь прыгай.
Уилсон посмотрел на далекую реку, слегка окрашенную закатом. Поезд начал сходить с рельсов, было слышно, как рвется металл и как кричат люди.
— Вряд ли мне это удастся, — опасливо произнес Уилсон.
— Ты обязан это сделать. Прыгай! — потребовал отец. Уилсон задержал дыхание и секунду спустя уже летел к розоватой воде.
7
— Ради Бога, мистер Уилсон, дайте мне руку! Уилсон услышал этот голос, когда пошел на дно во второй раз. Он из последних сил вынырнул на поверхность и мельком увидел зеленые джунгли, прежде чем его потянуло обратно под воду, коричневую и теплую, как кровь.
Кто-то успел схватить его за запястье. Он очнулся на чем-то твердом и начал хватать ртом воздух, как рыба. Когда у него восстановилось дыхание, он сел и протер глаза.
Выдолбленная из целого ствола дерева плоскодонка бупу быстро скользила по течению.
— Если вы попытаетесь выпрыгнуть снова, придется связать вас по рукам и ногам, мистер Уилсон, а это не доставит вам удовольствия, поскольку наше путешествие продлится долго.
Это сказал Тулж, он сидел на корме, подняв весло, с которого капала вода.
— Я напишу статью в «Бупандийский медицинский журнал». Для белого человека половинной дозы йоновпе вполне достаточно, чтобы победить злого духа.
Уилсон повернулся на второй голос и увидел полковника Саба, тот улыбнулся ему с носа лодки. Уилсон попробовал заговорить, но закашлялся. В течение нескольких минут он молча смотрел на зеленое буйство по берегам реки. Он надеялся заметить белую раскраску иво, но видел лишь тени. Как в сновидении, в чаще бродили неизвестные животные.
— Это не Мвтуци, — сказал Уилсон, когда его мысли прояснились. Он поднял голову, и бровей коснулся солнечный луч.
Кто-то успел схватить его за запястье. Он очнулся на чем-то твердом и начал хватать ртом воздух, как рыба. Когда у него восстановилось дыхание, он сел и протер глаза.
Выдолбленная из целого ствола дерева плоскодонка бупу быстро скользила по течению.
— Если вы попытаетесь выпрыгнуть снова, придется связать вас по рукам и ногам, мистер Уилсон, а это не доставит вам удовольствия, поскольку наше путешествие продлится долго.
Это сказал Тулж, он сидел на корме, подняв весло, с которого капала вода.
— Я напишу статью в «Бупандийский медицинский журнал». Для белого человека половинной дозы йоновпе вполне достаточно, чтобы победить злого духа.
Уилсон повернулся на второй голос и увидел полковника Саба, тот улыбнулся ему с носа лодки. Уилсон попробовал заговорить, но закашлялся. В течение нескольких минут он молча смотрел на зеленое буйство по берегам реки. Он надеялся заметить белую раскраску иво, но видел лишь тени. Как в сновидении, в чаще бродили неизвестные животные.
— Это не Мвтуци, — сказал Уилсон, когда его мысли прояснились. Он поднял голову, и бровей коснулся солнечный луч.