Джоджо Мойес. Один плюс один

   – Сент-Эннз? Но… ей придется ездить на автобусе через весь город. Ей понадобится форма и так далее. Она… она никого не будет знать.
   – Она заведет друзей. Но это уже детали, миссис Томас. Давайте подождем и узнаем, что решит школа. Танзи исключительно талантливая девочка. – Он сделал паузу. Когда она ничего не сказала, он понизил голос: – Я преподаю математику почти двадцать два года, миссис Томас. И ни разу не встречал ребенка, который схватывал бы математические концепции на лету, как она. Боюсь, мне уже нечему ее научить. Алгоритмы, вероятности, простые числа…
   – Хорошо. Дальше можете не рассказывать, мистер Цвангараи. С меня достаточно «талантливой и одаренной».
   – Я буду на связи, – засмеялся он.
   Она положила трубку и плюхнулась на белый пластмассовый садовый стул, который был в доме, когда они въехали, и с тех пор оброс тонкой пленкой изумрудного мха. Она смотрела в никуда, через окно на занавески, которые Марти всегда считал слишком яркими, на красный пластмассовый трехколесный велосипед, который у нее до сих пор не дошли руки выкинуть, на соседские окурки, разбросанные по ее дорожке, как конфетти, на гнилые доски изгороди, между которых ее собака любила просовывать голову. Несмотря на свой откровенно напрасный – по мнению Натали – оптимизм, Джесс ощутила, как ее глаза внезапно наполняются слезами.
   Ужасно, когда уходит отец твоих детей. Проблемы с деньгами, подавленная злость за детей, большинство замужних подруг считает тебя потенциальной разлучницей. Но хуже этого, хуже бесконечной, постоянной, чертовски выматывающей, высасывающей деньги и силы борьбы – то, что быть единственным родителем, когда это не по плечу, значит быть самым одиноким человеком на земле.

2. Танзи

   На парковке Сент-Эннз умещалось двадцать шесть машин. Два ряда по тринадцать больших блестящих полноприводных машин по обе стороны гравийной дорожки въезжали и выезжали с парковочных мест под средним углом в сорок один градус, чтобы уступить место следующему в очереди.
   Танзи наблюдала за ними, когда они с мамой переходили дорогу от автобусной остановки. Водители говорили по телефонам в нарушение всяких правил или что-то беззвучно втолковывали пучеглазым белобрысым малышам на заднем сиденье. Мама высоко держала подбородок и теребила ключи в свободной руке, как будто это были ключи от ее автомобиля и они с Танзи просто припарковались неподалеку. Она все время оглядывалась. Наверное, боялась наткнуться на одного из своих клиентов, который спросит, что она здесь делает.
   Она раньше не бывала в Сент-Эннз, хотя проезжала мимо на автобусе не меньше десяти раз по пути к бесплатному стоматологу. Снаружи было видно только бесконечную живую изгородь, подстриженную под углом ровно девяносто градусов, – интересно, садовник использовал транспортир? Большие деревья с дружелюбно нависшими над игровыми площадками ветвями словно приглашали детей укрыться под ними.
   Дети в Сент-Эннз не лупили друг друга сумками по голове и не зажимали в углу игровой площадки, чтобы отнять деньги на обед. Учителя с усталыми голосами не загоняли подростков в классы. Девочки не начесывали волосы и не заворачивали юбки повыше. Никто не курил. Многие носили очки. Мать слегка сжала ее руку. Танзи хотелось, чтобы она перестала так нервничать.
   – Здесь мило, правда, мама?
   – Да, – пискнула она.
   – Мистер Цвангараи сказал мне, что все шестиклассники из Сент-Эннз, кто сдавал математику, получили пятерку или пятерку с плюсом. Правда, здорово?
   – Замечательно.
   Танзи слегка потянула маму за руку, чтобы поскорее дойти до кабинета директора.
   – Как ты думаешь, Норман будет скучать по мне, когда я буду сидеть допоздна?
   – Допоздна?
   – Уроки в Сент-Эннз заканчиваются в шесть. А во вторник и четверг работает математический кружок, в который я очень хочу записаться.
   – Танзи, – произнесла Джесс и остановилась.
   – Мама! Смотри!
   Мимо них шла девочка и читала книгу. Честное слово, читала книгу! Никки говорит, что идти с книгой через площадку в Макартурз – это нарываться на неприятности. Книги надо прятать, как сигареты.
   Дочь взглянула на мать. Мама выглядела ужасно усталой. В последнее время она всегда была усталой. Она растянула губы в улыбке, которая вовсе не была улыбкой, и они вошли в школу.
 
   – Здравствуйте, миссис Томас. Здравствуй, Костанза. Приятно познакомиться. Садитесь.
   Высокий белый потолок в кабинете директора школы был изящно украшен, словно свадебный торт. Маленькие белые розетки из гипса располагались через каждые двадцать сантиметров, а ровно посередине между ними торчали крошечные розовые бутоны. Комната была заставлена старинной мебелью, а за большим окном-фонарем мужчина ездил на катке взад и вперед по полю для игры в крикет. На маленьком столике кто-то оставил поднос с кофе и домашним печеньем. Танзи только через несколько минут поняла, что кофе и печенье предназначены для них.
   – Можно попробовать? – спросила она, и директор придвинул печенье к ней.
   – Конечно.
   – С закрытым ртом, – пробормотала мама.
   Печенье было замечательным. Сразу видно, что домашнее. Мама пекла печенье, пока папа не уехал, и оно было точно таким же. Танзи сидела на краю дивана и смотрела на двух мужчин. Усатый улыбался, точно медсестра перед уколом. Мама поставила сумку на колени, и Танзи видела, что она прикрывает рукой пожеванный Норманом уголок. Она покачивала ногой.
   – Это мистер Крюйкшенк. Он руководит математическим отделением. А я мистер Дейли. Директор школы в последние два года.
   Мама пожала им руки и улыбнулась в ответ. Танзи тоже должна была пожать им руки, но в ее ушах звенело «руководит математическим отделением». Она оторвала взгляд от печенья:
   – Вы изучаете хорды?
   – Да.
   – А вероятность?
   – Тоже.
   Мистер Крюйкшенк подался вперед:
   – Мы посмотрели результаты твоего тестирования. И считаем, Костанза, что в следующем году тебе надо сдать экзамен по математике за весь курс средней школы и больше об этом не думать. Тебя наверняка заинтересуют занятия по продвинутому уровню.
   Она посмотрела на него:
   – У вас есть учебные задания?
   – Есть несколько в соседнем кабинете. Хочешь посмотреть?
   Ей не верилось, что он спрашивает. Мгновение ей хотелось ответить «А то!» в духе Никки. Но она лишь кивнула.
   Мистер Дейли передал маме кофе.
   – Не стану ходить вокруг да около, миссис Томас. Вам прекрасно известно, что у вашей дочери исключительные способности. До сих пор мы лишь однажды видели подобные баллы, и этот ученик впоследствии стал членом Тринити-колледжа.
   Танзи кивнула, хотя была совершенно уверена, что не хочет становиться никаким членом. Всем известно, что девочки лучше разбираются в математике.
   Директор продолжал разливаться соловьем. Она немного отключилась, пытаясь прикинуть, сколько печений можно съесть, и потому расслышала лишь: «Для очень ограниченной группы учеников, продемонстрировавших необычайные способности, мы создали новую стипендию с равным доступом». Бу-бу-бу. «Это дает возможность ребенку, который в противном случае не мог бы воспользоваться преимуществами подобной школы, шанс реализовать свой потенциал в…» Бу-бу. «Хотя всем нам очень интересно, сколь далеко Костанза продвинется в области математики, мы также хотим обеспечить гармоничное развитие всех остальных аспектов ее личности. У нас она пройдет полный курс обучения по физкультуре и музыке». Бу-бу-бу… «Дети с математическими способностями часто также одарены в языках… – бу-бу, – и актерской игре… Театр очень популярен среди девочек ее возраста».
   – Я люблю только математику, – сообщила она. – И собак.
   – Ну, насчет собак обещать не могу, но мы, несомненно, предоставим тебе неограниченные возможности развивать свои математические способности. Но мне кажется, ты еще удивишься, когда обнаружишь, что тебе нравится. Ты играешь на музыкальных инструментах?
   Она покачала головой.
   – Знаешь иностранные языки?
   В комнате стало чуть тише.
   – Интересуешься чем-нибудь еще?
   – Мы ходим плавать по пятницам, – сказала мама.
   – Мы не плавали с тех пор, как уехал папа.
   Мама улыбнулась, но немного неуверенно:
   – Мы плавали, Танзи.
   – Один раз. Тринадцатого мая. Но теперь ты работаешь по пятницам.
   Мамина улыбка стала совсем странной, как будто уголки губ ползли вниз.
   Мистер Крюйкшенк вышел из комнаты и через мгновение вернулся со статьями. Танзи засунула в рот остаток печенья и пересела поближе. У него была целая пачка таких заданий. Заданий, которых она никогда раньше не видела!
   Она начала листать их вместе с ним, показывая, что уже делала, а что нет. Голоса мамы и директора рокотали где-то вдалеке. «Мы прекрасно сознаем, какие ловушки, психологические и не только, могут ожидать детей, если поощрять их развитие лишь в одной области… бу-бу-бу… Если Костанза поступит к нам, мы будем высоко ценить ее математические способности, но пастырское попечение о ней…»
   Похоже, все будет хорошо. Танзи позволила себе сосредоточиться на странице. Кажется, это теория восстановления.
   – Да, – тихо произнес мистер Крюйкшенк, водя пальцем по странице. – Но любопытное свойство процессов восстановления заключается в том, что, если подождать некое заранее определенное время и затем определить размер интервала восстановления, содержащий его, как правило, он окажется больше, чем средний интервал восстановления.
   Она это знала!
   – И обезьянам понадобится больше времени, чтобы напечатать «Макбета»? – спросила она.
   – Именно, – улыбнулся он. – Я сомневался, изучала ли ты теорию восстановления.
   – Вообще-то, я ее не изучала. Но мистер Цвангараи однажды рассказал мне о ней, и я поискала в Интернете. Мне понравилось сравнение с обезьянами.
   Танзи листала задания. Их было множество. Числа пели ей. Ее мозг зудел от желания прочесть сразу все задания. Она знала, что должна ходить в эту школу.
   – Мама, – сказала она. Обычно она не перебивала, но была слишком взвинчена и забыла о хороших манерах. – Как ты думаешь, можно нам взять несколько заданий?
   Мистер Дейли взглянул на нее. Похоже, его не волновали хорошие манеры.
   – Мистер Крюйкшенк, у нас есть копии?
   – Можешь взять эти.
   Он отдал их ей! Просто отдал! Танзи начала листать бумаги. Снаружи прозвенел звонок, и дети захрустели гравием под окнами кабинета. Она подняла голову, чтобы посмотреть на них. Ей было интересно, читает еще кто-нибудь книги или нет.
   – И… что дальше?
   – Ну, мы бы хотели предложить Костанзе… Танзи… стипендию. – Мистер Дейли поднял со стола глянцевую папку. – Здесь вы найдете наши брошюры и сопутствующие документы. Стипендия покрывает девяносто процентов платы за обучение. Это самая щедрая стипендия, какую когда-либо предлагала наша школа. Обычно наш предел – пятьдесят процентов, учитывая длинный список ожидания. Новая стипендия предназначена для выявления детей с неординарными способностями.
   – Таких, как я, – заметила Танзи.
   – Таких, как ты.
   Он протянул ей тарелку. Каким-то образом печенье на тарелке заменили на новое. Это и правда лучшая школа на свете.
   – Девяносто процентов, – повторила мама и положила свое печенье обратно на тарелку.
   – Конечно, на ваши плечи все равно ляжет существенное финансовое бремя. Плюс расходы на форму и проезд, а также на дополнительные занятия, которые могут понадобиться вашей дочери, например на музыку или школьные экскурсии. Но я хотел бы подчеркнуть, что это уникальная возможность. – Директор наклонился вперед. – Танзи, мы будем очень рады, если ты к нам поступишь. Твой учитель по математике говорит, что работать с тобой – одно удовольствие.
   – Мне нравится учиться. – Она потянулась за очередным печеньем. – Я знаю, что многие мои друзья считают учебу скучной. Но мне больше нравится в школе, чем дома.
   Все неловко засмеялись.
   – Не из-за тебя, мама, – уточнила она и взяла еще одно печенье. – Но моей маме приходится много работать.
   Все притихли.
   – Как и всем в наши дни, – произнес мистер Крюйкшенк.
   – Что ж. Вам предстоит о многом подумать. И у вас наверняка еще остались вопросы. Быть может, вы допьете кофе, пока мы беседуем, а затем я позову кого-нибудь из учеников, чтобы показать вам школу? Тогда вы сможете обсудить это между собой.
 
   Вечером мама поднялась в комнату Никки и велела настроить «Скайп». Каждое воскресенье она писала папе эсэмэску за полчаса до разговора с Танзи, и он настраивал свой компьютер у бабушки. Танзи сидела за столом Никки и старалась не отвлекаться на свое маленькое изображение в углу экрана. Голова на нем была ужасно странной формы.
   Но сегодня было не воскресенье.
   Она кидала Норману мячик в саду. Она была уверена, что однажды он поймает его и принесет обратно. Танзи где-то прочитала, что повторение увеличивает вероятность того, что животное чему-либо научится, в четыре раза. Впрочем, вряд ли Норман умеет считать.
   Они взяли Нормана в собачьем приюте, когда папа впервые уехал и мама не спала одиннадцать ночей подряд, потому что боялась, что их зарежут в собственных постелях, когда узнают, что в доме нет мужчины. В собачьем приюте заверили, что он замечательный сторожевой пес и чудно ладит с детьми. «Но он такой большой», – приговаривала мама.
   – Тем лучше он отпугнет грабителей, – жизнерадостно улыбались работники приюта. – Кстати, мы уже сказали, что он чудно ладит с детьми?
   Через два года мама заявила, что Норман просто огромная машина, которая только ест и гадит. Он шлепал по дому, линял и вонял. Пускал слюни на подушки и выл во сне, загребая воздух огромными лапами, словно плавал. Мама сказала, что в собачьем приюте не соврали: никто не вломится к ним в дом из опасения до смерти задохнуться от зловония Нормана.
   Она оставила попытки изгнать его из комнаты Танзи. Когда Танзи просыпалась по утрам, он всегда занимал три четверти ее кровати, раскинув мохнатые лапы по матрасу и предоставив ей дрожать под крошечным уголком одеяла. Мама вечно ворчала насчет шерсти и гигиены, но Танзи было все равно. У них с Норманом была особая связь. Она знала, что однажды пес это покажет.
   Никки появился у них в доме, когда ей было два года. Однажды вечером Танзи легла спать, а наутро он уже жил в гостевой комнате, и мама сказала, что он ее брат и будет жить с ними. Она не знала, есть ли между ними особая связь, хотя они и родственники на пятьдесят процентов. Танзи однажды спросила его, какой у них общий генетический материал, и он ответил: «Ген чокнутого неудачника». Она подозревала, что он шутит, но знала о генетике слишком мало, чтобы проверить.
   Танзи мыла руки в раковине на улице, когда услышала разговор. Окно Никки было открыто, и голоса долетали до сада.
   – Ты оплатила счет за воду? – спросил Никки.
   – Нет. Не успела забежать на почту.
   – На нем было написано, что это последнее напоминание.
   – Я знаю, что это последнее напоминание.
   Мама говорила резко, как всегда, когда речь заходила о деньгах. Повисла пауза. Норман подобрал мячик и положил у ног Танзи. Обслюнявленный, гадкий мячик.
   – Прости, Никки. Мне… просто нужно разобраться с этим разговором. Я заплачу за воду завтра. Обещаю. Хочешь поговорить со своим папой?
   Танзи заранее знала ответ. Никки больше не хочет разговаривать с папой.
   – Привет.
   Она подошла к самому окну и замерла. Ей был слышен папин голос.
   – Все в порядке? – напряженно спросил папа.
   Возможно, он решил, что случилось что-то плохое. Возможно, он вернется домой, если подумает, что у Танзи лейкемия. Она смотрела по телевизору фильм, в котором родители девочки развелись, а потом снова сошлись, потому что у нее была лейкемия. Но на самом деле Танзи не хотелось заболеть лейкемией, потому что ей становится дурно от вида иголок и у нее довольно красивые волосы.
   – Все хорошо, – ответила мама. Она не говорила папе, что Никки изводят.
   – Что происходит?
   Пауза.
   – Это твоя мама поклеила? – спросила мама.
   – Что?
   – Новые обои.
   – А! Обои.
   В бабушкином доме новые обои? Танзи стало не по себе. Папа и бабушка живут в доме, который она может не узнать. Прошло 348 дней с тех пор, как она в последний раз видела папу. И 433 дня с тех пор, как видела бабушку.
   – Мне нужно поговорить с тобой об учебе Танзи.
   – А что, она плохо себя ведет?
   – Ничего подобного, Марти. Ей предложили стипендию в Сент-Эннз.
   – Сент-Эннз?
   – Учителя считают, что у нее исключительные способности к математике.
   – Сент-Эннз, – недоверчиво протянул он. – В смысле, я знал, что она умненькая девочка, но…
   Он явно был доволен. Танзи прижалась спиной к стене и поднялась на цыпочки, чтобы лучше слышать. Возможно, папа вернется домой, если она поступит в Сент-Эннз?
   – Наша малышка в аристократической школе! – Он раздулся от гордости. Танзи так и видела, как он прикидывает, что сказать приятелям в пабе. Правда, он не ходит в паб. Ведь он вечно твердит маме, что у него нет денег на развлечения. – И в чем проблема?
   – Ну… это большая стипендия. Но она покрывает не все.
   – И что это значит?
   – Это значит, что нам все равно придется платить пятьсот фунтов за семестр. И еще за форму. И регистрационный взнос пятьсот фунтов.
   Молчание было таким долгим, что Танзи решила, что компьютер завис.
   – Они сказали, что после первого года можно будет подать заявку на пособие. Какую-то дотацию, дополнительные деньги, которые выдают по заслугам. Но сейчас надо найти почти две штуки, чтобы она проучилась в течение года.
   И тогда папа засмеялся. Честное слово, засмеялся.
   – Ты, наверное, шутишь?
   – Я не шучу.
   – Где я, по-твоему, возьму две штуки, Джесс?
   – Я просто подумала, что…
   – У меня даже нет еще приличной работы. Здесь настоящее болото. Я… еще не встал толком на ноги. Прости, детка, но это невозможно.
   – А твоя мама не может помочь? У нее должны быть сбережения. Можно я с ней поговорю?
   – Нет. Она… вышла. И я не хочу, чтобы ты клянчила у нее деньги. У нее и так хватает забот.
   – Я не клянчу деньги, Марти. Я подумала, может, она захочет помочь своим единственным внукам.
   – Они больше не единственные ее внуки. У Елены родился мальчик.
   Танзи затаила дыхание.
   – Я даже не знала, что она беременна.
   – Ну, я собирался тебе сказать.
   У Танзи есть маленький двоюродный брат. А она даже не знала. Норман плюхнулся у ее ног. Он посмотрел на нее большими карими глазами и медленно, со стоном перевернулся, как будто лежать на земле было неимоверно тяжелым делом. Он не сводил с нее глаз, ожидая, что Танзи почешет ему живот, но она слишком старательно прислушивалась.
   – Ну… может, продадим «роллс»?
   – Я не могу продать «роллс». Я собираюсь снова начать свадебный бизнес.
   – Он ржавеет в нашем гараже уже почти два года.
   – Знаю. Я приеду и заберу его. Просто мне некуда было его поставить.
   Голоса родителей стали резкими. Их разговоры часто заканчивались подобным образом. Поначалу мама старалась быть милой, но потом что-то случалось, и оба начинали говорить рублеными фразами и огрызаться друг на друга. Танзи услышала, как мама глубоко вдохнула:
   – Может, ты хотя бы подумаешь? Она очень хочет попасть в эту школу. Всем сердцем. Когда учитель математики заговорил с ней, она просияла. Я не видела ее такой с тех пор…
   – С тех пор, как я уехал.
   – Я этого не говорила.
   – Выходит, это я во всем виноват.
   – Нет, это не ты во всем виноват. Но я не стану притворяться, что твой отъезд им безразличен. Танзи не понимает, почему ты не навещаешь ее. Она не понимает, почему больше не видит тебя.
   – Дорога мне не по карману, Джесс. И ты это знаешь. Сколько можно меня упрекать? Я болен.
   – Я знаю, что ты болен.
   – Она может в любое время приехать и повидать меня. Я же тебе говорил. Пусть дети приедут на коротких каникулах.
   – Это невозможно. Они слишком маленькие, чтобы ехать в такую даль в одиночку. А ехать с ними мне не по карману.
   – Полагаю, это тоже моя вина.
   – Бога ради, прекрати.
   Танзи вонзила ногти в ладони. Норман смотрел на нее и ждал.
   – Марти, я не хочу с тобой ссориться. – Мама говорила низким размеренным голосом, словно учительница, объясняющая прописные истины. – Я просто хочу, чтобы ты поискал хоть немного денег. Это изменит жизнь Танзи. Ей не придется бороться, как… нам.
   – Черта с два!
   – В смысле?
   – Ты что, не смотришь новости? Выпускники университетов сидят без работы. Неважно, какое у тебя образование. Ей все равно придется бороться. Все равно придется барахтаться. – Он помолчал. – Нет. Нет смысла влезать в долги еще больше из-за такой ерунды. Конечно, в этих школах говорят, что они совершенно особенные, и она особенная, и ее жизненные перспективы будут потрясающими, если она поступит, и так далее, и так далее. Все они так говорят. – (Мама ничего не сказала.) – Нет, если она и правда такая умница, как они говорят, то проложит себе дорогу сама. Пусть ходит в Макартурз, как все.
   – Как маленькие ублюдки, которые только и думают, как половчее избить Никки? И как наштукатуренные девицы, которые прогуливают физкультуру, чтобы не сломать ноготь? Она не впишется в Макартурз. Просто не впишется.
   – Теперь ты говоришь, как сноб.
   – Нет, я говорю, как человек, который признает, что его дочь немного не такая, как все. И ей нужна школа, которая это приветствует.
   – Джесс, я ничем не могу помочь. Прости. – Он говорил рассеянно, будто к чему-то прислушивался. – Вот что. Мне пора. А в воскресенье поговорю с Танзи по «Скайпу».
   Повисло долгое молчание.
   Танзи досчитала до четырнадцати.
   Она услышала, как открылась дверь и Никки произнес:
   – Отлично поговорили.
   Танзи наклонилась и наконец почесала пузо Нормана. Она закрыла глаза, чтобы не видеть слезу, которая упала на пса.
   – Мы покупали лотерейные билеты в последнее время?
   – Нет.
   На этот раз молчание продлилось девять секунд. Затем голос мамы разнесся эхом в неподвижном воздухе:
   – Тогда, возможно, стоит попробовать.

3. Эд

   Эд и Ронан пили кофе в комнате креативщиков, когда вошел Сидней. С ним был смутно знакомый мужчина – еще один Костюм. В своих мрачных серых костюмах, с похоронными выражениями лиц они напоминали пару Свидетелей Иеговы.
   – Мы вас искали.
   – Что ж, вы нас нашли.
   – Не Ронана, а вас.
   Минуту Эд разглядывал их, выжидая, затем бросил в потолок красный пенопластовый шарик и поймал. Он покосился на Ронана. «Инвестакорп» купила половину их акций добрых восемнадцать месяцев назад, но они все равно мысленно называли ее сотрудников Костюмами. И это было еще ласковое прозвище.
   – Вы знакомы с женщиной по имени Дина Льюис?
   – А что?
   – Вы сообщали ей какие-либо сведения о запуске нового программного обеспечения?
   – Что?
   – Это простой вопрос.
   Эд переводил взгляд с одного на другого. Атмосфера была странно напряженной. Его желудок, словно перегруженный лифт, медленно поехал к ногам.
   – Возможно, мы болтали о работе. Ничего определенного, насколько я помню.
   – Дина Льюис? – произнес Ронан.
   – Нам нужен точный ответ, Эд. Вы сообщали ей какие-либо сведения о запуске SFAX?
   – Нет. Может быть. А что случилось?
   – Полицейские обыскивают ваш кабинет, с ними два громилы из Управления по финансовым услугам. Брата Дины Льюис арестовали за торговлю на бирже с использованием конфиденциальной информации. Информации о запуске программного обеспечения, которую сообщили вы.
   – Ха-ха-ха! Смешно.
   – Дина Льюис? Наша Дина Льюис? – Ронан начал протирать очки салфеткой, как всегда, когда беспокоился.
   – Ваша Дина Льюис?
   – Мы были знакомы в колледже.
   – Любопытно. Итак, хеджевый фонд ее брата заработал две целых шесть десятых миллиона долларов в первый день торговли. На ее личный счет перечислено сто девяносто тысяч.
   Они не шутили.
   – Хеджевый фонд ее брата?
   – Да, его хеджевый фонд.
   – Я не понимаю, – сказал Ронан. – Что происходит?
   – Я вам объясню. Дина Льюис официально заявила, будто передала своему брату слова Эда о запуске SFAX. Якобы Эд сказал ей, что это будет нечто потрясающее. И знаете что? Через два дня фонд ее брата вошел в число крупнейших покупателей акций. Что именно вы ей сказали?
   Ронан глядел на него. Эд пытался собраться с мыслями. Он шумно сглотнул. Разработчики выглядывали из кабинок на другой стороне офиса.
   – Я ничего ей не говорил. – Он моргал. – Я не знаю. Может, что-то и сказал. Это же не государственная тайна.
   – Это была чертова государственная тайна, Эд. Это называется «инсайдерская торговля». Дина Льюис заявила, что вы назвали ей дату и время. Она сказала брату, что компания разбогатеет.
   – Она лжет! Болтает невесть что. Мы… между нами кое-что было.
   – Вы хотели переспать с девчонкой и болтали невесть что, чтобы произвести на нее впечатление?
   – Вовсе нет.
   – Ты переспал с Диной Льюис? – Эд чувствовал, как Ронан буравит его близорукими глазами.
   Сидней поднял руки, поворачиваясь к мужчине за спиной:
   – Вам надо позвонить своему адвокату.
   – Но как у меня могут быть неприятности? Я же не получил от этого никакой выгоды.
   – Хеджевый фонд Майкла Льюиса стал крупнейшим одиночным инвестором в «Мэйфлай» за неделю до запуска SFAX.