Страница:
Несмотря на полную замену независимой печати и политических организаций коммунистическими учреждениями, в первые месяцы были предприняты значительные усилия, направленные на привлечение народной поддержки новому режиму. Возможно, одной из причин этой попытки было желание повлиять на умы украинцев за пределами увеличившейся Советской Украины, особенно в генерал-губернаторстве. В протоколе к соглашению о германо-советской границе и договору о дружбе от 28 сентября 1939 года, который определил границу между частями Польши, аннексированными двумя тоталитарными державами, предусматривалось, что правительство СССР не будет ставить никаких препятствий миграции этнических немцев из Восточной Польши в Германию. Это обеспечило нацистам право «возвратить домой» десятки тысяч германоговорящих жителей Волыни. В ответ Германия подтверждала равное право белорусов и украинцев выезжать в Советский Союз[138]. В соответствии с дальнейшими условиями протокола, советской комиссии по «репатриации» позволялось посещать в начале 1940 года область, где жили лемки[139]; однако к концу июня ей удалось побудить только три с половиной тысячи украинцев пересечь границу в сторону Советского Союза.[140]
Кампания по приобретению друзей в Галиции и на Волыни имела отчасти отрицательные последствия (очевидно, с точки зрения националистов. – Примеч. пер); избегалось применять меры, которые могли бы разжечь антисоветские настроения. Деятельность церкви не была полностью подавлена. Хотя церковь и подвергалась резкой критике[141], ее недвижимое имущество было передано государству, а религиозные ордена распущены[142]. Советские власти ослабили влияние духовенства на молодежь, ликвидировав систему католических школ и заставляя детей вступать в коммунистические организации[143]. Однако митрополит Шептицкий был уважаемой фигурой[144]. Интеллигенции, не занимавшей видных мест в политике, предоставлялось заниматься своими делами, хотя представителям некоторых профессий, например юристам, пришлось сменить род деятельности[145]. Положительной стороной было то, что украинский язык получил гораздо большее распространение, чем при поляках. В частности, Львовский университет был формально украинизирован и по языку преподавания, и по штату сотрудников, хотя к сопротивлению оставшихся польских профессоров против чтения лекций на украинском языке власти относились снисходительно[146]. Студенты вузов Восточной Украины ездили на экскурсии в Западную Украину, а львовские студенты с поощрения коммунистов – в Киев[147]. Другие элементы галицкого населения – преподаватели, врачи, артисты – ездили в Киев, чтобы участвовать в украинских культурных мероприятиях.[148]
Однако спустя сравнительно короткое время советская администрация, кажется, убедится, что такое «либеральное» отношение к украинским национальным чаяниям непродуктивно. Примерно с середины 1940 года украинские оккупационные войска, которые, очевидно, были в слишком дружественных отношениях с местным населением, были заменены частями, укомплектованными солдатами, призванными на службу в Средней Азии[149], приграничная с генерал-губернаторством полоса в несколько миль была очищена от населения, и пересечение границы стало почти невозможным[150]. Было положено начало коллективизации сельского хозяйства[151]. Возможно, не менее важным, чем эти целенаправленные действия, было направление десятков тысяч советских государственных, партийных и армейских работников на запад Украины, и местное население было серьезно раздражено непомерной численностью чужеродных элементов.[152]
Хотя и невозможно знать, какими мотивами руководствовалась советская власть, переходя к более жесткой политике, можно предположить, что сыграло свою роль негативное отношение населения к эпохе «терпимости». Власти, вероятно, скоро обнаружили, что студенческие обмены имели эффект, противоположный задуманному, поскольку западноукраинские студенты были неприятно удивлены бедностью на востоке Украины и господством во многих номинально украинских местах русского языка и культуры[153]. С другой стороны, у восточноукраинских студентов, приезжавших во Львов, появлялась первая возможность заразиться вирусом «буржуазного национализма»[154]. Помимо нежелательных идеологических последствий, прежняя политика не предотвратила подпольной деятельности молодых националистов в Галиции.
Большинство членов ОУН, конечно, не могли покинуть оккупированные советскими войсками земли. Невозможно получить достоверные свидетельства того, насколько активно оставшиеся националисты продолжали свою деятельность, но они наверняка воздерживались от открытой оппозиции режиму. Тем не менее в конце 1940 года НКВД удалось выследить значительное число националистов, которые были приговорены к смерти или тюремному заключению после судебного процесса во Львове, известного по документам ОУН как «суд над пятьюдесятью девятью». Среди приговоренных был Крымницкий, руководитель движения ОУН на оккупированных советскими войсками территориях[155]. По всей вероятности, он и его товарищи стояли на стороне Бандеры в его споре с Мельником. Конечно, оставшиеся члены организации, которые, несмотря на серьезные потери в их рядах, были способны и далее существовать как организованное подполье, стали приверженцами нового лидера. Новый руководитель подполья, Иван Климов, являлся одним из наиболее фанатичных сторонников Бандеры, какими могло похвастаться это фанатичное движение молодого поколения[156]. Несмотря на то что многие в Галиции поддерживали полковника Мельника, сомнительно, чтобы они проявляли достаточную активность – или проворность – для формирования даже подобия подполья, хотя, очевидно, агенты спорадически контактировали со штабом в генерал-губернаторстве.
Ситуация на Волыни была менее благоприятной для националистической деятельности, чем в Галиции, так как никогда тот же процент молодежи не был завербован там ОУН, как в Галиции. В большей части этой области, если не во всей, ни у Мельника, ни у Бандеры не было своих организаций, хотя представители, вероятно, были[157]. УНР, с другой стороны, как будет сказано дальше, была способна установить непрочные связи с группой, сформированной националистической молодежью в отдаленных городках Костополе и Людвиполе – области близ прежней границы между польской и советской Волынью.
Ситуация в Буковине до июня 1940 года во многих отношениях была сходной с той, что существовала в Галиции перед сентябрем 1939 года. Украинское население (приблизительно четверть миллиона) было подвергнуто со стороны румынского правительства политике денационализации, которая серьезно ограничивала преподавание на украинском, а также использование этого языка в прессе и культурной деятельности. Как и в Галиции, легальная печать и партия существовали, но последняя работала в рамках возможностей, предоставленных румынскими властями. Имелось и довольно большое отделение ОУН, работавшее в подполье. Большое число украинцев проживало и в Южной Бессарабии. Эта часть украинской этнической группы, однако, была настолько отсталой в культурном отношении и настолько отрезана географически от районов, где национализм был силен, что, похоже, не играла никакой роли в националистических движениях военного времени.
В июне 1940 года, когда Германия завершала Французскую кампанию, Советский Союз начал настойчиво выдвигать требования территориальных уступок со стороны Румынии. Давно считалось, что Москва при первой благоприятной возможности заберет назад Бессарабию, аннексию которой Румынией она никогда не признавала. Претензии на Буковину, однако, вызвали, очевидно, шок у германских участников переговоров, предметом которых было урегулирование требований русских. Германская сторона напомнила, что Буковина никогда не была частью Российской империи и что там находилась большая немецкая колония. Молотов привел контраргумент: Буковина является «недостающей частью» Украины; он согласился ограничить свои требования северной, преобладающе украинской частью, и предложил разрешить репатриацию этнического немецкого меньшинства.[158]
Германия не была готова к разрыву с СССР, поэтому Румынии пришлось уступить. 28 июня ее силы покинули Черновцы (Чернівці), главный город Буковины, и он был занят Красной армией. Последующие события развивались подобно тому, как это было за девять месяцев до этого во Львове, но в более быстром темпе. Ведущая газета «Час» была советизирована, и появился новый, коммунистический, орган – «Нова Рада», правда, был снят запрет со многих украинских книг, наложенный румынскими властями[159]. Украинский «Народный дом» и другие национальные культурные общества были закрыты. В то же время советская печать развернула кампанию разоблачения репрессивных мер, направленных румынами на подавление украинской культурной жизни. Советские авторы выражали возмущение по поводу трудностей, которые пережила украинская интеллигенция в Черновцах, хотя петлюровские элементы вызывали у них негодование[160]. Многим видным украинцам не позволили вкусить новой «интеллектуальной свободы», они были арестованы или расстреляны как националистические «контрреволюционеры». Известно, однако, что германский консул и комиссия по репатриации этнических немцев сумели вывезти многих украинских политических лидеров и священнослужителей православной церкви[161]. Во всяком случае, много тысяч беженцев, главным образом молодые люди, подались в Германию, дав новый стимул той части ОУН, которая оставалась под руководством Мельника.[162]
Подчинение Западной Украины советской власти принесло смерть или тюремное заключение значительному числу видных украинцев; население было подавлено страхом, его свобода была серьезно ограничена. Эти факторы не могли не иметь большого значения, ибо создали ситуацию, при которой украинцы этих областей, по крайней мере первоначально, приветствовали бы любую силу, которая противопоставила бы себя Советскому Союзу, не вдаваясь в природу такой силы. Советская оккупация длилась, однако, относительно короткий период времени, да и политика, предписанная Москвой, была умеренной в первые месяцы, чтобы не вызывать отчуждения со стороны местных жителей. Следовательно, жесткость коммунистического правления не была в состоянии уничтожить материальную или психологическую основу для будущего возрождения националистической силы. Ожесточенная фракционная борьба, развернувшаяся в течение того же самого периода в областях, подчиненных Германии, была важнее, поскольку означала, что в решающий момент истории украинские националисты не были едины.
Глава 4
Кампания по приобретению друзей в Галиции и на Волыни имела отчасти отрицательные последствия (очевидно, с точки зрения националистов. – Примеч. пер); избегалось применять меры, которые могли бы разжечь антисоветские настроения. Деятельность церкви не была полностью подавлена. Хотя церковь и подвергалась резкой критике[141], ее недвижимое имущество было передано государству, а религиозные ордена распущены[142]. Советские власти ослабили влияние духовенства на молодежь, ликвидировав систему католических школ и заставляя детей вступать в коммунистические организации[143]. Однако митрополит Шептицкий был уважаемой фигурой[144]. Интеллигенции, не занимавшей видных мест в политике, предоставлялось заниматься своими делами, хотя представителям некоторых профессий, например юристам, пришлось сменить род деятельности[145]. Положительной стороной было то, что украинский язык получил гораздо большее распространение, чем при поляках. В частности, Львовский университет был формально украинизирован и по языку преподавания, и по штату сотрудников, хотя к сопротивлению оставшихся польских профессоров против чтения лекций на украинском языке власти относились снисходительно[146]. Студенты вузов Восточной Украины ездили на экскурсии в Западную Украину, а львовские студенты с поощрения коммунистов – в Киев[147]. Другие элементы галицкого населения – преподаватели, врачи, артисты – ездили в Киев, чтобы участвовать в украинских культурных мероприятиях.[148]
Однако спустя сравнительно короткое время советская администрация, кажется, убедится, что такое «либеральное» отношение к украинским национальным чаяниям непродуктивно. Примерно с середины 1940 года украинские оккупационные войска, которые, очевидно, были в слишком дружественных отношениях с местным населением, были заменены частями, укомплектованными солдатами, призванными на службу в Средней Азии[149], приграничная с генерал-губернаторством полоса в несколько миль была очищена от населения, и пересечение границы стало почти невозможным[150]. Было положено начало коллективизации сельского хозяйства[151]. Возможно, не менее важным, чем эти целенаправленные действия, было направление десятков тысяч советских государственных, партийных и армейских работников на запад Украины, и местное население было серьезно раздражено непомерной численностью чужеродных элементов.[152]
Хотя и невозможно знать, какими мотивами руководствовалась советская власть, переходя к более жесткой политике, можно предположить, что сыграло свою роль негативное отношение населения к эпохе «терпимости». Власти, вероятно, скоро обнаружили, что студенческие обмены имели эффект, противоположный задуманному, поскольку западноукраинские студенты были неприятно удивлены бедностью на востоке Украины и господством во многих номинально украинских местах русского языка и культуры[153]. С другой стороны, у восточноукраинских студентов, приезжавших во Львов, появлялась первая возможность заразиться вирусом «буржуазного национализма»[154]. Помимо нежелательных идеологических последствий, прежняя политика не предотвратила подпольной деятельности молодых националистов в Галиции.
Большинство членов ОУН, конечно, не могли покинуть оккупированные советскими войсками земли. Невозможно получить достоверные свидетельства того, насколько активно оставшиеся националисты продолжали свою деятельность, но они наверняка воздерживались от открытой оппозиции режиму. Тем не менее в конце 1940 года НКВД удалось выследить значительное число националистов, которые были приговорены к смерти или тюремному заключению после судебного процесса во Львове, известного по документам ОУН как «суд над пятьюдесятью девятью». Среди приговоренных был Крымницкий, руководитель движения ОУН на оккупированных советскими войсками территориях[155]. По всей вероятности, он и его товарищи стояли на стороне Бандеры в его споре с Мельником. Конечно, оставшиеся члены организации, которые, несмотря на серьезные потери в их рядах, были способны и далее существовать как организованное подполье, стали приверженцами нового лидера. Новый руководитель подполья, Иван Климов, являлся одним из наиболее фанатичных сторонников Бандеры, какими могло похвастаться это фанатичное движение молодого поколения[156]. Несмотря на то что многие в Галиции поддерживали полковника Мельника, сомнительно, чтобы они проявляли достаточную активность – или проворность – для формирования даже подобия подполья, хотя, очевидно, агенты спорадически контактировали со штабом в генерал-губернаторстве.
Ситуация на Волыни была менее благоприятной для националистической деятельности, чем в Галиции, так как никогда тот же процент молодежи не был завербован там ОУН, как в Галиции. В большей части этой области, если не во всей, ни у Мельника, ни у Бандеры не было своих организаций, хотя представители, вероятно, были[157]. УНР, с другой стороны, как будет сказано дальше, была способна установить непрочные связи с группой, сформированной националистической молодежью в отдаленных городках Костополе и Людвиполе – области близ прежней границы между польской и советской Волынью.
Ситуация в Буковине до июня 1940 года во многих отношениях была сходной с той, что существовала в Галиции перед сентябрем 1939 года. Украинское население (приблизительно четверть миллиона) было подвергнуто со стороны румынского правительства политике денационализации, которая серьезно ограничивала преподавание на украинском, а также использование этого языка в прессе и культурной деятельности. Как и в Галиции, легальная печать и партия существовали, но последняя работала в рамках возможностей, предоставленных румынскими властями. Имелось и довольно большое отделение ОУН, работавшее в подполье. Большое число украинцев проживало и в Южной Бессарабии. Эта часть украинской этнической группы, однако, была настолько отсталой в культурном отношении и настолько отрезана географически от районов, где национализм был силен, что, похоже, не играла никакой роли в националистических движениях военного времени.
В июне 1940 года, когда Германия завершала Французскую кампанию, Советский Союз начал настойчиво выдвигать требования территориальных уступок со стороны Румынии. Давно считалось, что Москва при первой благоприятной возможности заберет назад Бессарабию, аннексию которой Румынией она никогда не признавала. Претензии на Буковину, однако, вызвали, очевидно, шок у германских участников переговоров, предметом которых было урегулирование требований русских. Германская сторона напомнила, что Буковина никогда не была частью Российской империи и что там находилась большая немецкая колония. Молотов привел контраргумент: Буковина является «недостающей частью» Украины; он согласился ограничить свои требования северной, преобладающе украинской частью, и предложил разрешить репатриацию этнического немецкого меньшинства.[158]
Германия не была готова к разрыву с СССР, поэтому Румынии пришлось уступить. 28 июня ее силы покинули Черновцы (Чернівці), главный город Буковины, и он был занят Красной армией. Последующие события развивались подобно тому, как это было за девять месяцев до этого во Львове, но в более быстром темпе. Ведущая газета «Час» была советизирована, и появился новый, коммунистический, орган – «Нова Рада», правда, был снят запрет со многих украинских книг, наложенный румынскими властями[159]. Украинский «Народный дом» и другие национальные культурные общества были закрыты. В то же время советская печать развернула кампанию разоблачения репрессивных мер, направленных румынами на подавление украинской культурной жизни. Советские авторы выражали возмущение по поводу трудностей, которые пережила украинская интеллигенция в Черновцах, хотя петлюровские элементы вызывали у них негодование[160]. Многим видным украинцам не позволили вкусить новой «интеллектуальной свободы», они были арестованы или расстреляны как националистические «контрреволюционеры». Известно, однако, что германский консул и комиссия по репатриации этнических немцев сумели вывезти многих украинских политических лидеров и священнослужителей православной церкви[161]. Во всяком случае, много тысяч беженцев, главным образом молодые люди, подались в Германию, дав новый стимул той части ОУН, которая оставалась под руководством Мельника.[162]
Подчинение Западной Украины советской власти принесло смерть или тюремное заключение значительному числу видных украинцев; население было подавлено страхом, его свобода была серьезно ограничена. Эти факторы не могли не иметь большого значения, ибо создали ситуацию, при которой украинцы этих областей, по крайней мере первоначально, приветствовали бы любую силу, которая противопоставила бы себя Советскому Союзу, не вдаваясь в природу такой силы. Советская оккупация длилась, однако, относительно короткий период времени, да и политика, предписанная Москвой, была умеренной в первые месяцы, чтобы не вызывать отчуждения со стороны местных жителей. Следовательно, жесткость коммунистического правления не была в состоянии уничтожить материальную или психологическую основу для будущего возрождения националистической силы. Ожесточенная фракционная борьба, развернувшаяся в течение того же самого периода в областях, подчиненных Германии, была важнее, поскольку означала, что в решающий момент истории украинские националисты не были едины.
Глава 4
Вторжение на Украину
Задолго до того как Запад разгадал намерения Гитлера, тот начал приготовления к кампании против Советского Союза. Уже в 1940 году немцы тайно сформировали учебные военные части из украинцев. Вербовка осуществлялась под прикрытием официальных утверждений, будто эти части созданы только для фольксдойче, их назначение было замаскировано названием Reichsarbeitdienst (Служба рейха по набору рабочей силы), и эта служба являлась главной в своем роде на территории генерал-губернаторства. Через несколько лет осведомитель-украинец сообщил – его сообщение было передано по разведывательным каналам без исправлений в разведуправление высокого уровня – иностранные части «Восток», – что «пятнадцать тысяч украинцев служили в германской армии в 1941 году разведчиками, парашютистами, диверсантами и переводчиками»[163]. Многих также готовили для службы в полиции[164]. Сначала с украинской стороны за подготовку этой армии отвечал полковник Сушко, и обучающиеся находились под влиянием группы Мельника. Но после полного раскола бандеровские элементы стали главенствовать во многих учебных частях, которые состояли преимущественно из молодых людей, годных для полной строевой службы.[165]
По этой причине или потому, что они были недовольны попытками ОУ Н-М (группы Мельника) в чем-то следовать независимым от них курсом, немцы все более и более поворачивались лицом к раскольнической фракции. Это особенно проявилось в начале весны 1941 года, когда вермахт начал менее скрытое развертывание украинских частей. Первая такая часть была известна под кодовым названием Nachtigall и была организована в генерал-губернаторстве. Номинально только рядовой персонал состоял из украинцев, в то время как все офицеры были немцами. Фактически, и немцы об этом знали, там был полный штат «неофициальных» офицеров-украинцев во главе с лидером «военного крыла» ОУН-Б Романом Шухевичем. Поначалу в «Нахтигале» состояло полторы сотни человек, но к началу войны она разрослась до батальона.[166]
Второе формирование, большее по численности, но менее значимое политически, было создано в Австрии. Там украинцам было формально предоставлено больше командных полномочий, чем в «Нахтигале». Де-факто командиром являлся полковник Ярый, диссидентский элемент старого Провода, который находился в самых тесных личных отношениях с офицерами абвера, занимавшимися этим формированием, и сразу снискал уважение молодых подчиненных. Иван Гаврусевич, один из бандеровских лидеров, отвечал за вербовку, которая осуществлялась среди обширной украинской колонии в Австрии. До 1940 года главной украинской организацией на австрийской территории была контролируемая ОУН студенческая «Сечь» в Вене. Эта организация продолжала оставаться лояльной к Мельнику, но большинство украинских рабочих склонялись к поддержке нового движения. Именно среди них в основном Гаврусевич набирал новых рекрутов, хотя приблизительно четверть была набрана из числа студентов, главным образом в военно-медицинской школе в Граце. Были приняты меры, чтобы это формирование, которое организаторы назвали дружинами украинских националистов, удерживать в руках бандеровской группы, хотя оно лишь наполовину фактически относилось к новой партии. В отличие от «Нахтигаля», который был одет в серую полевую форму вермахта, в «Роланде», как назвали воинскую часть, составленную из «дружинников», носили форму, подобную форме галицкой части украинской армии революционного периода.[167]
Как явствует из приведенного описания, эти части вермахта были подготовлены, можно сказать, на временной основе при активной помощи нескольких ведущих лидеров ОУН-Б, но без использования организационной структуры этой группы. Однако Бандера и его главные подручные были в курсе происходящего и относились к этому с одобрением, так как видели в создании данного подразделения средство для укрепления позиций своего движения[168]. Кроме того, очевидно, весной 1941 года было достигнуто взаимопонимание между руководством ОУН-Б и некоторыми офицерами вермахта, в частности относительно использования украинцев в приближающейся войне. Это соглашение было неофициальным и крайне неопределенным. На основании беглых упоминаний в германских документах того времени и воспоминаниях украинских и германских офицеров, участвовавших в этих договоренностях, можно сделать вывод, что они предусматривали: немцы позволят бандеровцам заниматься политической деятельностью в областях, которые будут оккупированы, в то время как рейх будет по собственному усмотрению организовывать экономику на занятых территориях в соответствии с потребностями военной промышленности.[169]
Помимо трудностей с определением экономических и политических сфер, это рудиментарное соглашение было искажено несколькими ошибками. Бандеровцы, невежественные по части юридических формулировок и вообще неопытные в составлении формулировок любого вида, считали, что им предоставлена свобода в политической области. Представители вермахта, очевидно, полагали, что Германия поддержит дело украинской независимости, но их нацистское руководство никогда и не помышляло о таком курсе. С другой стороны, армейские офицеры думали, что могут контролировать новую украинскую партию, пока продолжается междоусобица, и рассматривали политическую деятельность Бандеры как локальный, вспомогательный способ достичь победы.
Когда вспыхнула война, недолговечность этих договоренностей тут же проявила себя. Не успели сообщения о начале боевых действий достичь Кракова, как бандеровцы организовывали Украинский национальный комитет, который был призван служить, согласно их декларации, инструментом сплочения всех украинских национальных сил для освобождения родины. Пользовавшийся высоким уважением бывший офицер армии УНР генерал Всеволод Петров был определен в президенты, видным членам большинства украинских партий были гарантированы посты в комитете – наряду с представителями самого ОУН-Б, во главе с доктором Горбовым[170]. Такое неожиданное появление новой партии в качестве лидера консолидации украинских сил в генерал-губернаторстве объяснялось двумя факторами: ее непоколебимой решимостью, воплощенной в быстрых действиях, взять на себя командование и широко распространенным мнением, что немцы ее поддерживают. Реальные планы этой руководящей группы, однако, не раскрывались перед видными украинскими деятелями, которые доверяли ее руководству.[171]
По этой причине или потому, что они были недовольны попытками ОУ Н-М (группы Мельника) в чем-то следовать независимым от них курсом, немцы все более и более поворачивались лицом к раскольнической фракции. Это особенно проявилось в начале весны 1941 года, когда вермахт начал менее скрытое развертывание украинских частей. Первая такая часть была известна под кодовым названием Nachtigall и была организована в генерал-губернаторстве. Номинально только рядовой персонал состоял из украинцев, в то время как все офицеры были немцами. Фактически, и немцы об этом знали, там был полный штат «неофициальных» офицеров-украинцев во главе с лидером «военного крыла» ОУН-Б Романом Шухевичем. Поначалу в «Нахтигале» состояло полторы сотни человек, но к началу войны она разрослась до батальона.[166]
Второе формирование, большее по численности, но менее значимое политически, было создано в Австрии. Там украинцам было формально предоставлено больше командных полномочий, чем в «Нахтигале». Де-факто командиром являлся полковник Ярый, диссидентский элемент старого Провода, который находился в самых тесных личных отношениях с офицерами абвера, занимавшимися этим формированием, и сразу снискал уважение молодых подчиненных. Иван Гаврусевич, один из бандеровских лидеров, отвечал за вербовку, которая осуществлялась среди обширной украинской колонии в Австрии. До 1940 года главной украинской организацией на австрийской территории была контролируемая ОУН студенческая «Сечь» в Вене. Эта организация продолжала оставаться лояльной к Мельнику, но большинство украинских рабочих склонялись к поддержке нового движения. Именно среди них в основном Гаврусевич набирал новых рекрутов, хотя приблизительно четверть была набрана из числа студентов, главным образом в военно-медицинской школе в Граце. Были приняты меры, чтобы это формирование, которое организаторы назвали дружинами украинских националистов, удерживать в руках бандеровской группы, хотя оно лишь наполовину фактически относилось к новой партии. В отличие от «Нахтигаля», который был одет в серую полевую форму вермахта, в «Роланде», как назвали воинскую часть, составленную из «дружинников», носили форму, подобную форме галицкой части украинской армии революционного периода.[167]
Как явствует из приведенного описания, эти части вермахта были подготовлены, можно сказать, на временной основе при активной помощи нескольких ведущих лидеров ОУН-Б, но без использования организационной структуры этой группы. Однако Бандера и его главные подручные были в курсе происходящего и относились к этому с одобрением, так как видели в создании данного подразделения средство для укрепления позиций своего движения[168]. Кроме того, очевидно, весной 1941 года было достигнуто взаимопонимание между руководством ОУН-Б и некоторыми офицерами вермахта, в частности относительно использования украинцев в приближающейся войне. Это соглашение было неофициальным и крайне неопределенным. На основании беглых упоминаний в германских документах того времени и воспоминаниях украинских и германских офицеров, участвовавших в этих договоренностях, можно сделать вывод, что они предусматривали: немцы позволят бандеровцам заниматься политической деятельностью в областях, которые будут оккупированы, в то время как рейх будет по собственному усмотрению организовывать экономику на занятых территориях в соответствии с потребностями военной промышленности.[169]
Помимо трудностей с определением экономических и политических сфер, это рудиментарное соглашение было искажено несколькими ошибками. Бандеровцы, невежественные по части юридических формулировок и вообще неопытные в составлении формулировок любого вида, считали, что им предоставлена свобода в политической области. Представители вермахта, очевидно, полагали, что Германия поддержит дело украинской независимости, но их нацистское руководство никогда и не помышляло о таком курсе. С другой стороны, армейские офицеры думали, что могут контролировать новую украинскую партию, пока продолжается междоусобица, и рассматривали политическую деятельность Бандеры как локальный, вспомогательный способ достичь победы.
Когда вспыхнула война, недолговечность этих договоренностей тут же проявила себя. Не успели сообщения о начале боевых действий достичь Кракова, как бандеровцы организовывали Украинский национальный комитет, который был призван служить, согласно их декларации, инструментом сплочения всех украинских национальных сил для освобождения родины. Пользовавшийся высоким уважением бывший офицер армии УНР генерал Всеволод Петров был определен в президенты, видным членам большинства украинских партий были гарантированы посты в комитете – наряду с представителями самого ОУН-Б, во главе с доктором Горбовым[170]. Такое неожиданное появление новой партии в качестве лидера консолидации украинских сил в генерал-губернаторстве объяснялось двумя факторами: ее непоколебимой решимостью, воплощенной в быстрых действиях, взять на себя командование и широко распространенным мнением, что немцы ее поддерживают. Реальные планы этой руководящей группы, однако, не раскрывались перед видными украинскими деятелями, которые доверяли ее руководству.[171]