Страница:
Не прошло и двадцати минут, как я уже сидел в уютном кафе рядом с Кэттл-Маркет-стрит, поглядывая то на часы – они тикали, и короткая стрелка неумолимо двигалась к единице, – то на других посетителей. Я подумал, что это кафе существует давно – возможно, переходит из поколения в поколение в одной и той же семье. За прилавком хозяйничали мужчина лет пятидесяти и девушка, моя ровесница, – я решил, что это его дочь: они были похожи друг на друга. Посетителей в кафе было мало, от силы человек шесть, и это меня устраивало, потому что мне трудно было бы говорить в переполненном, шумном зале, но так же трудно – в пустом, где нас легко могли бы подслушать.
– Мистер Сэдлер? – запыхавшись, спросила она.
Я поднял голову, раскрасневшись от усилий, и вскочил, теряя все слова, теряя слова.
Мы с тобой не такие
Дорогая мисс Бэнкрофт!Дверь открылась, и я вскинул взгляд, удивившись тому, как испугал меня этот звук. Желудок сжался, и я вдруг понял, что страшно боюсь предстоящей встречи. Но вошел мужчина. Он огляделся, рыская глазами по сторонам, почти как дикий зверь, а потом сел в дальнем углу, спрятавшись за колонной. Мне показалось, что он посмотрел на меня подозрительно, прежде чем скрыться из виду, и я бы задумался над этим, не будь мои мысли заняты другим.
Благодарю за Ваш ответ и добрые слова. Не нужно извиняться за задержку с ответом. Я был счастлив получить Ваше письмо, и все тут.
16-е число меня устраивает. Да, я работаю, но мне положен отпуск, и я его использую. С нетерпением жду встречи с Вами. Не откажите в любезности написать, когда и где Вам удобно будет со мной увидеться.
Искренне Ваш
Тристан Сэдлер
Дорогой м-р Сэдлер!Я взял со стола подставку для салфеток, чтобы занять руки. Правая рука тут же дернулась в спазме, и подставка выпала, рассыпая салфетки по скатерти и по полу. Я тихо выругался и нагнулся, чтобы их подобрать, а потому не заметил, как дверь снова открылась, вошла женщина и направилась прямо к моему столу.
Давайте встретимся в час дня, если Вас это устраивает. Рядом с Кэттл-Маркет-стрит есть приятное кафе, оно называется «Кафе Уинчелла». Вам всякий покажет.
Мэриан Б.
– Мистер Сэдлер? – запыхавшись, спросила она.
Я поднял голову, раскрасневшись от усилий, и вскочил, теряя все слова, теряя слова.
Мы с тобой не такие
Олдершот, апрель – июнь 1916 года
Я разговорился с Уиллом Бэнкрофтом на второй день по прибытии в Олдершотские казармы.
Нас привозят ближе к вечеру, в последний день апреля, – группу всклокоченных мальчиков, человек сорок, громогласных и вульгарных; от нас разит потом и фальшивым героизмом. Те, что успели познакомиться, сидят вместе в поезде и непрерывно болтают, боясь тишины, – каждый старается заглушить голос соседа. Те, кто никого не знает, ссутулились на сиденьях у окон, прижимаясь лбом к стеклу и притворяясь спящими или глядя на проносящийся мимо пейзаж. Кое-кто осторожно говорит об оставленном позади – о семьях, о девушках, по которым они будут скучать, но о войне не упоминает никто. Можно подумать, мы – школьники на экскурсии.
Мы выходим из поезда и сбиваемся в кучки на платформе, и я оказываюсь рядом с юношей лет девятнадцати, который беспокойно озирается, окидывает меня взглядом и явно сбрасывает со счетов как не стоящего внимания. На лице у него – тщательно выстроенное выражение, смесь покорности судьбе и злости; щеки пухлые и словно ободранные, как будто он брился тупой бритвой в холодной воде, но стоит он прямо, оглядываясь вокруг с таким видом, словно не верит в приподнятый настрой других мальчиков.
– Только посмотреть на них, – холодно замечает он. – Вот же идиоты, все до единого.
Я поворачиваюсь, чтобы разглядеть его получше. Он выше меня, с аккуратной стрижкой, похож на прилежного ученика. Близко посаженные глаза прячутся за стеклами очков в роговой оправе, придающих ему сходство с совой, – время от времени он их снимает и массирует заметную красную вмятинку на переносице. Он напоминает мне одного из моих школьных учителей, только он помоложе и, видимо, менее склонен к вспышкам беспричинной злобы.
– Это все бессмысленно, верно ведь? – продолжает он, глубоко затягиваясь сигаретой, будто желая за один раз вдохнуть весь никотин.
– Что «это»? – спрашиваю я.
– Это, – кивает он на других новобранцев, которые болтают и хохочут, словно мы приехали развлекаться. – Все это. Эти кретины. Эти казармы. Нам тут не место, никому из нас.
– Я хотел сюда попасть с самого первого дня, как все началось.
Он взглядывает на меня, решает, что получил обо мне достаточное представление, презрительно фыркает и отворачивается. Давит окурок ногой, открывает серебряный портсигар и вздыхает: тот оказывается пустым.
– Тристан Сэдлер, – говорю я, на этот раз протягивая руку, – мне не хочется начинать свое пребывание в армии с раздоров. Он смотрит на мою руку секунд пять, а может, и больше, и я уже начинаю думать, что придется ее с позором убрать, но наконец он кратко кивает и пожимает ее.
– Артур Вульф, – говорит он.
– Ты из Лондона?
– Из Эссекса. Из Челмсфорда, если совсем точно. А ты?
– Чизик.
– Неплохое место. У меня там тетя живет. Элси Тайлер. Ты с ней не знаком, наверное?
– Даже не слышал.
– Она держит цветочную лавку возле Тэрнем-Грин.
– А я – «Сэдлер и сын», мясная лавка на главной улице.
– Ты, надо полагать, сын.
– Был.
– Ты наверняка добровольцем пошел, – говорит он еще презрительнее. – Небось только восемнадцать исполнилось?
– Да, – вру я. На самом деле мне будет восемнадцать лишь через пять месяцев, но я не собираюсь в этом признаваться, иначе, не пройдет и недели, окажусь опять в Англии с мастерком в руках.
– Небось дождаться не мог? Сделал себе подарочек на день рождения – побежал к сержант-майору: да, сэр, нет, сэр, слушаюсь, сэр – и отдал себя на заклание.
– Я бы и раньше пошел, – отвечаю я. – Да меня не брали, годами не вышел.
Он смеется, но больше не пристает с расспросами – лишь качает головой, словно на меня не стоит и время тратить. Странный тип этот Вульф.
Через несколько секунд по толпе пробегает шумок. Я поворачиваюсь и вижу трех мужчин в жестко накрахмаленной военной форме – они выходят из ближайшей казармы и шествуют к нам. От них прямо-таки разит властью, и меня вдруг охватывает горячая волна чего-то неожиданного. Несомненно, предчувствия. А может, и желания.
– Добрый день, джентльмены, – говорит средний из мужчин, самый старший, самый низкорослый, самый толстый, самый главный. Тон его дружелюбен, что меня удивляет. – Прошу вас следовать за мной. Мы еще не прибыли в точку окончательного назначения.
Мы сбиваемся в толпу и шаркаем вслед за ним. Я пользуюсь этой возможностью, чтобы разглядеть других – большинство курит и продолжает вполголоса разговаривать. Я достаю из кармана собственный жестяной портсигар и предлагаю сигарету Вульфу, который берет ее без колебаний.
– Спасибо, – говорит он и тут же неприятно удивляет меня, попросив еще одну. Я раздраженно пожимаю плечами, но разрешаю, и он вытаскивает сигарету из-под резинки моего портсигара и сует за ухо. – Кажется, этот тут главный, – он кивает на сержанта. – Мне нужно с ним перемолвиться словечком. Он, скорей всего, меня не послушает, но я все равно скажу свое слово, можешь не сомневаться.
– О чем? – спрашиваю я.
– Оглянись вокруг, Сэдлер. Через полгода из этих людей мало кто останется в живых. Что ты об этом думаешь?
Я об этом вовсе не думаю. А что я должен думать? Я знаю, что люди гибнут, – отчеты о числе убитых ежедневно публикуются в газетах. Но для меня погибшие – лишь имена, цепочки букв, составленных газетным шрифтом. Всех окружающих меня людей я вижу первый раз в жизни. Они для меня пока ничего не значат.
– Послушай моего совета, – говорит он. – Бери с меня пример и вали отсюда, если можешь.
Мы останавливаемся посреди плаца, и сержант со спутниками поворачивается к нам лицом. Мы стоим как попало, но он сверлит нас взглядом и молчит, и мы, не обменявшись ни словом, вдруг начинаем выстраиваться в прямоугольную колонну в десять человек длиной и четыре глубиной, так, чтобы расстояние между соседями было не больше вытянутой руки.
– Хорошо, – кивает сержант. – Неплохо для начала, джентльмены. Позвольте приветствовать вас в Олдершоте. Кто-то из вас прибыл сюда охотно, а кто-то – нет. Мы, кадровые военные, понимаем вас и сочувствуем вам. Но ваши эмоции теперь никого не интересуют. То, что вы думаете и чувствуете, не имеет никакого значения. Вы здесь для того, чтобы из вас сделали солдат, и их из вас сделают.
Он говорит спокойно, разрушая стереотипный образ казарменного сержанта, – может быть, для того, чтобы мы успокоились. Может быть, для того, чтобы потом удивить нас внезапной переменой.
– Я – сержант Джеймс Клейтон. Мои обязанности заключаются в том, чтобы за пару месяцев, которые вы проведете тут, превратить вас в солдат. Для этого от вас потребуется не только сила и выносливость, но и ум.
Он прищуривается, оттопыривает языком щеку, разглядывая людей – мальчиков, – выстроившихся перед ним.
– Вы, сэр, – он поднимает трость и указывает ею на парня в центре первой шеренги – в поезде тот успел завоевать себе репутацию острослова и шутника, – как вас зовут?
– Микки Рич, – уверенно отвечает юноша.
– Микки Рич, СЭР! – рявкает человек, стоящий слева от сержанта, но тот взглядывает на него и качает головой.
– Ничего страшного, капрал Уэллс, – говорит сержант. – Рич пока не усвоил наши порядки. Он полный невежда, верно, Рич?
– Да, сэр, – отвечает Рич чуть менее уверенно, особо напирая на слово «сэр».
– Скажите, Рич, вы рады, что сюда попали? – спрашивает сержант Клейтон.
– Да, сэр! – рапортует Рич. – Доволен, как свинья в навозе!
К взрыву смеха осторожно присоединяюсь и я.
Сержант ждет, пока мы угомонимся, – на лице у него насмешка и презрение, но он молчит. Потом заглядывает сквозь передние ряды и кивает другому солдату:
– А вы, сэр? Вас как зовут?
– Вильям Телль, – отвечает тот, и по рядам снова пробегает смешок.
– Вильям Телль? – переспрашивает сержант, поднимая бровь. – Вот это имечко. Небось привезли с собой лук и стрелы? Откуда вы, Телль?
– Из Хаунслоу, – отвечает Телль, и сержант удовлетворенно кивает.
– А вы? – спрашивает он у следующего солдата.
– Шилдс, сэр. Эдди Шилдс.
– Хорошо, Шилдс. А вы?
– Джон Робинсон.
– Робинсон, – повторяет сержант с коротким кивком. – А вы?
– Филип Ансуорт.
– Вы?
– Джордж Паркс.
– Вы?
– Уилл Бэнкрофт.
И так далее и тому подобное. Вопросы и ответы звучат как ектенья в церкви. Я запоминаю кое-какие имена, но ни один из их носителей не привлекает моего взгляда.
– А вы? – спрашивает сержант, кивком указывая на меня.
– Тристан Сэдлер, сэр, – говорю я.
– Сколько вам лет, Сэдлер?
– Восемнадцать, сэр. – Я держусь за свою ложь.
– Рады, что сюда попали, а?
Я молчу. Какой ответ будет правильным? К счастью, сержант не намерен допытываться и уже перешел к очередному солдату.
– Артур Вульф, сэр, – говорит мой сосед.
– Вульф? – переспрашивает сержант, приглядываясь к нему. Он явно уже что-то о нем знает.
– Да, сэр.
– Вот как. – Сержант оглядывает его с головы до ног. – Я думал, вы меньше ростом.
– Шесть футов один дюйм, сэр.
– Действительно, – говорит сержант Клейтон, медленно растягивая рот в узкую щель улыбки. – Значит, это вы – тот самый парень, который не хочет тут быть?
– Верно, сэр.
– Боитесь драться, а?
– Нет, сэр.
– Нет, сэр, в самом деле, сэр, какой ужасный поклеп, сэр! А вы знаете, сколько там сейчас храбрецов, которые тоже не хотят драться? – Он делает паузу, и его улыбка медленно тает. – Но все равно они там. И дерутся. День за днем. Рискуют своей жизнью.
По взводу пробегает тихий гул, и многие поворачивают голову, чтобы взглянуть на Вульфа.
– Я не собираюсь отправлять вас домой, вы наверняка только этого и ждете, – непринужденно говорит сержант.
– Нет, сэр, – отвечает Вульф. – Я этого и не ждал. Во всяком случае, не сразу.
– И в тюрьму вас тоже не посадят. Пока я не получу соответствующего приказа. Мы будем вас обучать, вот что мы с вами будем делать.
– Да, сэр.
Сержант Клейтон смотрит на Вульфа, едва заметно двигая желваками на челюсти.
– Ну ладно, Вульф, – наконец тихо говорит он. – Посмотрим, что из этого выйдет.
– Я уверен, что нам скоро сообщат, сэр, – объявляет Вульф. Голос его совершенно не дрожит, но я стою рядом с ним и чувствую, что он напряжен, однако изо всех сил скрывает это. – Из военного трибунала, я имею в виду. Они должны поставить меня в известность о своем решении, сэр.
– Меня, а не вас, Вульф, – рявкает сержант, на этот раз слегка теряя невозмутимость. – Любые сообщения будут проходить через меня.
– Надеюсь, вы не откажете в любезности известить меня, как только что-то узнаете, – говорит Вульф.
Сержант Клейтон снова улыбается и выдерживает секундную паузу.
– Может быть. Я уверен, что все вы рады оказаться здесь! – Это он произносит уже громко, обращаясь ко всем и оглядывая нас. – Но вам, должно быть, известно, что отдельные юноши из вашего поколения не считают своим долгом защищать родину. Они называют себя отказниками. Они заглядывают к себе в душу и не находят в ней стремления выполнить свой долг. Да, внешне они не отличаются от других людей. У них два глаза, два уха, две руки, две ноги. Конечно, они не мужчины, но разницы не увидишь, пока не сдерешь с такого штаны и не посмотришь куда надо. Но они есть. Они нас окружают. И они нас погубили бы, если бы могли. Они играют на руку врагу.
Он улыбается горько и зло, и солдаты в строю сердито бормочут, бросая презрительные взгляды на Вульфа. Каждый старается перещеголять соседа и показать сержанту Клейтону, что совершенно не разделяет подобные воззрения. Вульф, к его чести, держится и делает вид, что не замечает презрительного шипения, грубых слов и выкриков, которые сержант и два капрала даже не пытаются пресечь.
– Позор! – кричит кто-то позади меня.
– Трус паршивый, – говорит другой.
– Перышко ему![3]
Я жду от Вульфа какой-нибудь реакции на оскорбления и тут впервые замечаю Уилла Бэнкрофта. Он стоит за четыре человека от меня и смотрит на Вульфа с явным интересом. Судя по лицу, он не совсем одобряет воззрения Вульфа, но и не присоединяется к хору гонителей. Он как будто хочет поближе познакомиться с диковинным созданием под названием «отказник» – словно слышал о таких, но никогда не видел во плоти. Я вдруг понимаю, что откровенно пялюсь на него – в смысле, на Бэнкрофта, а не на Вульфа, – не в силах отвести глаз, и он, должно быть, чувствует мой пристальный взгляд, секунду смотрит мне в глаза, потом чуть склоняет голову набок и улыбается. Очень странно: мне кажется, что я его уже видел, что мы встречались. Я смущенно прикусываю губу и отворачиваюсь, выжидая, насколько хватает сил, прежде чем снова взглянуть на него; теперь он стоит в строю прямо, сосредоточенно глядя перед собой, как будто мига взаимопонимания между нами никогда и не было.
– Достаточно, – говорит сержант Клейтон, и какофония мгновенно стихает; сорок пар глаз снова смотрят лишь на него. – Подите сюда, Вульф.
Мой спутник колеблется лишь долю секунды и выступает вперед. Я чувствую, что под его бравадой прячется беспокойство.
– И вы, мистер Рич, – командует сержант, указывая на первого солдата, с которым разговаривал. – Наша полковая свинья в навозе. Вы оба, подойдите сюда, пожалуйста.
Они подходят и останавливаются футах в шести-семи от сержанта и на таком же расстоянии от линии строя, которая осталась у них за спиной. Все прочие хранят полное молчание.
– Джентльмены, – обращается к нам сержант Клейтон. – Здесь, в армии, вас всех научат, как когда-то научили меня, не срамить вашу военную форму. Вы научитесь драться, обращаться с винтовкой, быть сильными, выходить на поле боя и убивать всех врагов, какие попадутся, мать их так.
На последней фразе его голос резко и гневно взмывает вверх, и я думаю: «Вот что это за человек, вот кто он такой».
– Но в один прекрасный день, – продолжает сержант, – может случиться так, что у вас не останется никакого оружия – и у вашего противника тоже. Представьте себе, что вы стоите посреди ничьей земли, а перед вами фриц, а винтовку вы потеряли, и штык тоже куда-то делся, и вам нечем больше обороняться, кроме кулаков. Пугающая перспектива, а, джентльмены? И если такое случится… Шилдс, что вы будете делать?
– Выбора-то нет, сэр, – отвечает Шилдс. – Надо драться.
– Совершенно верно. Очень хорошо, Шилдс. Надо драться. Итак, вы двое, – он кивает на Вульфа и Рича, – представьте себе, что вы именно в таком положении.
– Сэр? – переспрашивает Рич.
– Надо драться, парни, – бодро говорит сержант. – Рич у нас будет англичанином – он мало на что годится, но хоть зубы скалит. Вульф, вы – противник. Деритесь. Посмотрим, из какого вы теста сделаны.
Рич и Вульф поворачиваются друг к другу. Вульф явно не может поверить в происходящее, но Рич уже понял, куда ветер дует, и не колеблется: сжимает правую руку в кулак и внезапно бьет Вульфа прямо в нос, резкий тычок – и отдернул руку, как боксер; Вульфа это застает настолько врасплох, что он, шатаясь, отступает на несколько шагов, ноги у него заплетаются, он закрывает лицо руками. Снова выпрямляется, потрясенно глядя на кровь из ноздрей, окрасившую ладони. Оно и понятно, Рич – крупный парень с сильными руками и хорошим хуком справа.
– Ты сломал мне нос! – говорит Вульф, оглядывая нас так, словно не может поверить. – Взял и сломал мне нос, бля!
– Ну так и ты ему сломай, – непринужденно советует сержант Клейтон.
Вульф глядит на руки – кровь из носа льется уже не так сильно, но ее по-прежнему много, она густыми разводами покрывает ладони. Нос на самом деле не сломан, Рич просто расплющил пару кровеносных сосудов.
– Нет, сэр, – отвечает Вульф.
– Ну-ка, Рич, стукни его еще раз.
И Рич бьет снова, теперь уже в правую скулу. Вульф, шатаясь, отступает, но на этот раз хотя бы не сгибается пополам. Он двигает челюстью и вскрикивает от боли, прижимает ладонь к месту удара и растирает синяк.
– Дерись, Вульф, – очень тихо и очень отчетливо произносит Клейтон, выговаривая каждый слог.
Что-то в лице Вульфа подсказывает мне, что может и до этого дойти, – но он ждет двадцать, тридцать секунд, тяжело дыша и овладевая собой, а потом качает головой и твердо говорит:
– Не буду, сэр.
И его опять бьют, в живот, потом еще раз – в солнечное сплетение, и он падает и лежит на земле, сжавшись и, без сомнения, надеясь, что избиение скоро прекратится. Солдаты смотрят в растерянности. Даже Рич отступает на шаг, понимая, что вряд ли это можно назвать дракой, если противник не защищается.
Сержант Клейтон презрительно качает головой. Драки, на которую он надеялся – такой, в которой Вульфа могли бы сильно покалечить, – явно не выйдет.
– Хорошо, Рич, возвращайтесь в строй. А ты, – он кивает на лежащего Вульфа, – встань ради бога. Будь мужчиной. Он до тебя едва дотронулся.
У Вульфа получается не сразу, но наконец он поднимается на ноги и, шаркая, плетется на свое место в строю. Наши глаза встречаются; он отворачивается – может быть, видит, что я беспокоюсь за него. Жалость ему не нужна.
– Сегодня прекрасный день для всех новых начинаний, – объявляет сержант Клейтон, вытягивая руки перед собой и хрустя костяшками пальцев. – Очень подходящий для того, чтобы научиться дисциплине и узнать, что в этом полку я не терплю ни остряков, ни трусов. Те х и других я ненавижу больше всего на свете, джентльмены. Усвойте это хорошенько. Вы здесь для того, чтобы обучиться. И вас обучат.
С этими словами он поворачивается и направляется к казармам, оставляя нас в руках двух своих сподвижников, Уэллса и Моуди. Они выступают вперед и начинают перекличку, отмечая нас галочками в списке и отпуская каждого отмеченного. Вульфа, конечно, вызывают самым последним.
Нас делят по казармам – две группы по двадцать человек, десять коек вдоль одной стены, десять вдоль противоположной, и Ансуорт замечает, что, по его мнению, именно так должен выглядеть полевой госпиталь.
– Будем надеяться, тебе не скоро выпадет случай это проверить, – говорит Йейтс.
У меня нет братьев, поэтому я не привык делить комнату ни с кем, тем более с девятнадцатью другими молодыми людьми, которые дышат, храпят и ворочаются всю ночь напролет. Я уверен, что не засну. Однако, к собственному удивлению, я едва успеваю донести голову до подушки, как проваливаюсь в беспокойные, запутанные сны – должно быть, усталость от путешествия на поезде и разнообразные чувства, вызванные тем, что я наконец здесь, берут свое, – и внезапно оказывается, что уже утро, и два капрала орут, чтобы мы шевелили жопами или они нам их сами пошевелят сапогом.
Мне досталась вторая по счету койка у левой стены – если лучи солнца заглянут утром в окошечко под потолком, то как раз упадут мне на лицо. Уилл попал в казарму одним из первых и занял соседнюю койку – это лучшее место, потому что с одной стороны у него стенка, а с другой единственный сосед, я. У противоположной стены, тремя койками правее, лежит Вульф. Со вчерашнего вечера он получил множество тычков и пинков от других солдат. Рич занял койку рядом с ним, и я не могу понять, то ли это завуалированное извинение, то ли скрытая угроза.
Вчера мы с Уиллом лишь бегло кивнули друг другу, прежде чем упасть по койкам, но сегодня, соскакивая с коек – он вправо, я влево, – мы сталкиваемся лбами и падаем назад, потирая ушибленные головы. Мы смеемся, быстро извиняемся друг перед другом и выстраиваемся у изножий коек, слушая Моуди, который велит нам немедленно явиться в медицинскую палатку на врачебный осмотр. Еще один, потому что меня уже осматривали в Брентфорде, где я записался в армию. Этот осмотр должен решить, годимся ли мы сражаться за короля и Британскую империю.
– Что маловероятно, – добавляет Моуди. – Я в жизни не видал такой кучи сраных дебилов, бля. Если исход войны зависит от вас, то, пожалуй, лучше сразу идти учить «гутен морген, гутен нахт», потому как оно нам скоро понадобится.
Мы выходим в хвосте группы. Все в одних трусах и майках, босые ноги ступают по неровностям гравия. Мы с Уиллом идем рядом, и он протягивает мне руку:
– Уилл Бэнкрофт.
– Тристан Сэдлер.
– Похоже, мы соседи на ближайшую пару месяцев. Надеюсь, ты не храпишь?
– Не знаю. – Я никогда об этом не думал. – Никто пока не жаловался. А ты?
– Мне говорили, что когда я лежу на спине, то от моего храпа крыша трясется, но я, кажется, приучился спать на боку.
– Я тебя переверну, если ты начнешь храпеть, – говорю я, улыбаясь. Он фыркает, и я чувствую, что между нами зарождается дружба.
– Я не возражаю, – тихо отвечает он.
– Так сколько у тебя братьев? – спрашиваю я, полагая, что какие-то братья у него должны быть, если есть кому комментировать его ночные привычки.
– Ни одного. Только сестра, старшая. А у тебя нету ни братьев, ни сестер?
Я колеблюсь, к горлу подступает ком, и я не знаю, сказать правду или солгать.
– Одна сестра, Лора, – говорю я, не вдаваясь в детали.
– Я считаю, мне очень повезло с сестрой, – улыбается он. – Она чуть постарше меня, но мы всегда заботимся друг о друге, если ты понимаешь, о чем я. Она взяла с меня обещание, что я буду регулярно писать ей, пока я тут. И я его сдержу.
Я киваю, разглядывая его пристальней. Он хорош собой: копна темных спутанных волос, ярко-синие глаза, словно ищущие приключений, круглые щеки, на которых от улыбки появляются ямочки. Он не чрезмерно мускулист, но руки у него крепкие и плотно заполняют рукава майки. Мне приходит в голову, что у него наверняка всегда есть с кем разделить постель, есть кому повернуть его на бок, если начнет храпеть.
– Что такое, Тристан? – спрашивает он, глядя на меня. – Ты как-то раскраснелся.
– Мы очень рано встали, – объясняю я, отводя глаза. – Слишком быстро выскочил из кровати, вот и все. Кровь в голову бросилась.
Он кивает, и мы шагаем дальше в арьергарде нашего взвода – у которого, кажется, изрядно поубавилось энтузиазма со вчерашнего дня, с момента, когда мы выгружались из поезда. Солдаты идут молча, глядя больше себе под ноги, чем на палатку медпункта впереди. Уэллс командует во всю глотку: «Раз-два! Три-четыре!» – и мы изо всех сил стараемся шагать в ногу, но это, в общем, безнадежно.
Я разговорился с Уиллом Бэнкрофтом на второй день по прибытии в Олдершотские казармы.
Нас привозят ближе к вечеру, в последний день апреля, – группу всклокоченных мальчиков, человек сорок, громогласных и вульгарных; от нас разит потом и фальшивым героизмом. Те, что успели познакомиться, сидят вместе в поезде и непрерывно болтают, боясь тишины, – каждый старается заглушить голос соседа. Те, кто никого не знает, ссутулились на сиденьях у окон, прижимаясь лбом к стеклу и притворяясь спящими или глядя на проносящийся мимо пейзаж. Кое-кто осторожно говорит об оставленном позади – о семьях, о девушках, по которым они будут скучать, но о войне не упоминает никто. Можно подумать, мы – школьники на экскурсии.
Мы выходим из поезда и сбиваемся в кучки на платформе, и я оказываюсь рядом с юношей лет девятнадцати, который беспокойно озирается, окидывает меня взглядом и явно сбрасывает со счетов как не стоящего внимания. На лице у него – тщательно выстроенное выражение, смесь покорности судьбе и злости; щеки пухлые и словно ободранные, как будто он брился тупой бритвой в холодной воде, но стоит он прямо, оглядываясь вокруг с таким видом, словно не верит в приподнятый настрой других мальчиков.
– Только посмотреть на них, – холодно замечает он. – Вот же идиоты, все до единого.
Я поворачиваюсь, чтобы разглядеть его получше. Он выше меня, с аккуратной стрижкой, похож на прилежного ученика. Близко посаженные глаза прячутся за стеклами очков в роговой оправе, придающих ему сходство с совой, – время от времени он их снимает и массирует заметную красную вмятинку на переносице. Он напоминает мне одного из моих школьных учителей, только он помоложе и, видимо, менее склонен к вспышкам беспричинной злобы.
– Это все бессмысленно, верно ведь? – продолжает он, глубоко затягиваясь сигаретой, будто желая за один раз вдохнуть весь никотин.
– Что «это»? – спрашиваю я.
– Это, – кивает он на других новобранцев, которые болтают и хохочут, словно мы приехали развлекаться. – Все это. Эти кретины. Эти казармы. Нам тут не место, никому из нас.
– Я хотел сюда попасть с самого первого дня, как все началось.
Он взглядывает на меня, решает, что получил обо мне достаточное представление, презрительно фыркает и отворачивается. Давит окурок ногой, открывает серебряный портсигар и вздыхает: тот оказывается пустым.
– Тристан Сэдлер, – говорю я, на этот раз протягивая руку, – мне не хочется начинать свое пребывание в армии с раздоров. Он смотрит на мою руку секунд пять, а может, и больше, и я уже начинаю думать, что придется ее с позором убрать, но наконец он кратко кивает и пожимает ее.
– Артур Вульф, – говорит он.
– Ты из Лондона?
– Из Эссекса. Из Челмсфорда, если совсем точно. А ты?
– Чизик.
– Неплохое место. У меня там тетя живет. Элси Тайлер. Ты с ней не знаком, наверное?
– Даже не слышал.
– Она держит цветочную лавку возле Тэрнем-Грин.
– А я – «Сэдлер и сын», мясная лавка на главной улице.
– Ты, надо полагать, сын.
– Был.
– Ты наверняка добровольцем пошел, – говорит он еще презрительнее. – Небось только восемнадцать исполнилось?
– Да, – вру я. На самом деле мне будет восемнадцать лишь через пять месяцев, но я не собираюсь в этом признаваться, иначе, не пройдет и недели, окажусь опять в Англии с мастерком в руках.
– Небось дождаться не мог? Сделал себе подарочек на день рождения – побежал к сержант-майору: да, сэр, нет, сэр, слушаюсь, сэр – и отдал себя на заклание.
– Я бы и раньше пошел, – отвечаю я. – Да меня не брали, годами не вышел.
Он смеется, но больше не пристает с расспросами – лишь качает головой, словно на меня не стоит и время тратить. Странный тип этот Вульф.
Через несколько секунд по толпе пробегает шумок. Я поворачиваюсь и вижу трех мужчин в жестко накрахмаленной военной форме – они выходят из ближайшей казармы и шествуют к нам. От них прямо-таки разит властью, и меня вдруг охватывает горячая волна чего-то неожиданного. Несомненно, предчувствия. А может, и желания.
– Добрый день, джентльмены, – говорит средний из мужчин, самый старший, самый низкорослый, самый толстый, самый главный. Тон его дружелюбен, что меня удивляет. – Прошу вас следовать за мной. Мы еще не прибыли в точку окончательного назначения.
Мы сбиваемся в толпу и шаркаем вслед за ним. Я пользуюсь этой возможностью, чтобы разглядеть других – большинство курит и продолжает вполголоса разговаривать. Я достаю из кармана собственный жестяной портсигар и предлагаю сигарету Вульфу, который берет ее без колебаний.
– Спасибо, – говорит он и тут же неприятно удивляет меня, попросив еще одну. Я раздраженно пожимаю плечами, но разрешаю, и он вытаскивает сигарету из-под резинки моего портсигара и сует за ухо. – Кажется, этот тут главный, – он кивает на сержанта. – Мне нужно с ним перемолвиться словечком. Он, скорей всего, меня не послушает, но я все равно скажу свое слово, можешь не сомневаться.
– О чем? – спрашиваю я.
– Оглянись вокруг, Сэдлер. Через полгода из этих людей мало кто останется в живых. Что ты об этом думаешь?
Я об этом вовсе не думаю. А что я должен думать? Я знаю, что люди гибнут, – отчеты о числе убитых ежедневно публикуются в газетах. Но для меня погибшие – лишь имена, цепочки букв, составленных газетным шрифтом. Всех окружающих меня людей я вижу первый раз в жизни. Они для меня пока ничего не значат.
– Послушай моего совета, – говорит он. – Бери с меня пример и вали отсюда, если можешь.
Мы останавливаемся посреди плаца, и сержант со спутниками поворачивается к нам лицом. Мы стоим как попало, но он сверлит нас взглядом и молчит, и мы, не обменявшись ни словом, вдруг начинаем выстраиваться в прямоугольную колонну в десять человек длиной и четыре глубиной, так, чтобы расстояние между соседями было не больше вытянутой руки.
– Хорошо, – кивает сержант. – Неплохо для начала, джентльмены. Позвольте приветствовать вас в Олдершоте. Кто-то из вас прибыл сюда охотно, а кто-то – нет. Мы, кадровые военные, понимаем вас и сочувствуем вам. Но ваши эмоции теперь никого не интересуют. То, что вы думаете и чувствуете, не имеет никакого значения. Вы здесь для того, чтобы из вас сделали солдат, и их из вас сделают.
Он говорит спокойно, разрушая стереотипный образ казарменного сержанта, – может быть, для того, чтобы мы успокоились. Может быть, для того, чтобы потом удивить нас внезапной переменой.
– Я – сержант Джеймс Клейтон. Мои обязанности заключаются в том, чтобы за пару месяцев, которые вы проведете тут, превратить вас в солдат. Для этого от вас потребуется не только сила и выносливость, но и ум.
Он прищуривается, оттопыривает языком щеку, разглядывая людей – мальчиков, – выстроившихся перед ним.
– Вы, сэр, – он поднимает трость и указывает ею на парня в центре первой шеренги – в поезде тот успел завоевать себе репутацию острослова и шутника, – как вас зовут?
– Микки Рич, – уверенно отвечает юноша.
– Микки Рич, СЭР! – рявкает человек, стоящий слева от сержанта, но тот взглядывает на него и качает головой.
– Ничего страшного, капрал Уэллс, – говорит сержант. – Рич пока не усвоил наши порядки. Он полный невежда, верно, Рич?
– Да, сэр, – отвечает Рич чуть менее уверенно, особо напирая на слово «сэр».
– Скажите, Рич, вы рады, что сюда попали? – спрашивает сержант Клейтон.
– Да, сэр! – рапортует Рич. – Доволен, как свинья в навозе!
К взрыву смеха осторожно присоединяюсь и я.
Сержант ждет, пока мы угомонимся, – на лице у него насмешка и презрение, но он молчит. Потом заглядывает сквозь передние ряды и кивает другому солдату:
– А вы, сэр? Вас как зовут?
– Вильям Телль, – отвечает тот, и по рядам снова пробегает смешок.
– Вильям Телль? – переспрашивает сержант, поднимая бровь. – Вот это имечко. Небось привезли с собой лук и стрелы? Откуда вы, Телль?
– Из Хаунслоу, – отвечает Телль, и сержант удовлетворенно кивает.
– А вы? – спрашивает он у следующего солдата.
– Шилдс, сэр. Эдди Шилдс.
– Хорошо, Шилдс. А вы?
– Джон Робинсон.
– Робинсон, – повторяет сержант с коротким кивком. – А вы?
– Филип Ансуорт.
– Вы?
– Джордж Паркс.
– Вы?
– Уилл Бэнкрофт.
И так далее и тому подобное. Вопросы и ответы звучат как ектенья в церкви. Я запоминаю кое-какие имена, но ни один из их носителей не привлекает моего взгляда.
– А вы? – спрашивает сержант, кивком указывая на меня.
– Тристан Сэдлер, сэр, – говорю я.
– Сколько вам лет, Сэдлер?
– Восемнадцать, сэр. – Я держусь за свою ложь.
– Рады, что сюда попали, а?
Я молчу. Какой ответ будет правильным? К счастью, сержант не намерен допытываться и уже перешел к очередному солдату.
– Артур Вульф, сэр, – говорит мой сосед.
– Вульф? – переспрашивает сержант, приглядываясь к нему. Он явно уже что-то о нем знает.
– Да, сэр.
– Вот как. – Сержант оглядывает его с головы до ног. – Я думал, вы меньше ростом.
– Шесть футов один дюйм, сэр.
– Действительно, – говорит сержант Клейтон, медленно растягивая рот в узкую щель улыбки. – Значит, это вы – тот самый парень, который не хочет тут быть?
– Верно, сэр.
– Боитесь драться, а?
– Нет, сэр.
– Нет, сэр, в самом деле, сэр, какой ужасный поклеп, сэр! А вы знаете, сколько там сейчас храбрецов, которые тоже не хотят драться? – Он делает паузу, и его улыбка медленно тает. – Но все равно они там. И дерутся. День за днем. Рискуют своей жизнью.
По взводу пробегает тихий гул, и многие поворачивают голову, чтобы взглянуть на Вульфа.
– Я не собираюсь отправлять вас домой, вы наверняка только этого и ждете, – непринужденно говорит сержант.
– Нет, сэр, – отвечает Вульф. – Я этого и не ждал. Во всяком случае, не сразу.
– И в тюрьму вас тоже не посадят. Пока я не получу соответствующего приказа. Мы будем вас обучать, вот что мы с вами будем делать.
– Да, сэр.
Сержант Клейтон смотрит на Вульфа, едва заметно двигая желваками на челюсти.
– Ну ладно, Вульф, – наконец тихо говорит он. – Посмотрим, что из этого выйдет.
– Я уверен, что нам скоро сообщат, сэр, – объявляет Вульф. Голос его совершенно не дрожит, но я стою рядом с ним и чувствую, что он напряжен, однако изо всех сил скрывает это. – Из военного трибунала, я имею в виду. Они должны поставить меня в известность о своем решении, сэр.
– Меня, а не вас, Вульф, – рявкает сержант, на этот раз слегка теряя невозмутимость. – Любые сообщения будут проходить через меня.
– Надеюсь, вы не откажете в любезности известить меня, как только что-то узнаете, – говорит Вульф.
Сержант Клейтон снова улыбается и выдерживает секундную паузу.
– Может быть. Я уверен, что все вы рады оказаться здесь! – Это он произносит уже громко, обращаясь ко всем и оглядывая нас. – Но вам, должно быть, известно, что отдельные юноши из вашего поколения не считают своим долгом защищать родину. Они называют себя отказниками. Они заглядывают к себе в душу и не находят в ней стремления выполнить свой долг. Да, внешне они не отличаются от других людей. У них два глаза, два уха, две руки, две ноги. Конечно, они не мужчины, но разницы не увидишь, пока не сдерешь с такого штаны и не посмотришь куда надо. Но они есть. Они нас окружают. И они нас погубили бы, если бы могли. Они играют на руку врагу.
Он улыбается горько и зло, и солдаты в строю сердито бормочут, бросая презрительные взгляды на Вульфа. Каждый старается перещеголять соседа и показать сержанту Клейтону, что совершенно не разделяет подобные воззрения. Вульф, к его чести, держится и делает вид, что не замечает презрительного шипения, грубых слов и выкриков, которые сержант и два капрала даже не пытаются пресечь.
– Позор! – кричит кто-то позади меня.
– Трус паршивый, – говорит другой.
– Перышко ему![3]
Я жду от Вульфа какой-нибудь реакции на оскорбления и тут впервые замечаю Уилла Бэнкрофта. Он стоит за четыре человека от меня и смотрит на Вульфа с явным интересом. Судя по лицу, он не совсем одобряет воззрения Вульфа, но и не присоединяется к хору гонителей. Он как будто хочет поближе познакомиться с диковинным созданием под названием «отказник» – словно слышал о таких, но никогда не видел во плоти. Я вдруг понимаю, что откровенно пялюсь на него – в смысле, на Бэнкрофта, а не на Вульфа, – не в силах отвести глаз, и он, должно быть, чувствует мой пристальный взгляд, секунду смотрит мне в глаза, потом чуть склоняет голову набок и улыбается. Очень странно: мне кажется, что я его уже видел, что мы встречались. Я смущенно прикусываю губу и отворачиваюсь, выжидая, насколько хватает сил, прежде чем снова взглянуть на него; теперь он стоит в строю прямо, сосредоточенно глядя перед собой, как будто мига взаимопонимания между нами никогда и не было.
– Достаточно, – говорит сержант Клейтон, и какофония мгновенно стихает; сорок пар глаз снова смотрят лишь на него. – Подите сюда, Вульф.
Мой спутник колеблется лишь долю секунды и выступает вперед. Я чувствую, что под его бравадой прячется беспокойство.
– И вы, мистер Рич, – командует сержант, указывая на первого солдата, с которым разговаривал. – Наша полковая свинья в навозе. Вы оба, подойдите сюда, пожалуйста.
Они подходят и останавливаются футах в шести-семи от сержанта и на таком же расстоянии от линии строя, которая осталась у них за спиной. Все прочие хранят полное молчание.
– Джентльмены, – обращается к нам сержант Клейтон. – Здесь, в армии, вас всех научат, как когда-то научили меня, не срамить вашу военную форму. Вы научитесь драться, обращаться с винтовкой, быть сильными, выходить на поле боя и убивать всех врагов, какие попадутся, мать их так.
На последней фразе его голос резко и гневно взмывает вверх, и я думаю: «Вот что это за человек, вот кто он такой».
– Но в один прекрасный день, – продолжает сержант, – может случиться так, что у вас не останется никакого оружия – и у вашего противника тоже. Представьте себе, что вы стоите посреди ничьей земли, а перед вами фриц, а винтовку вы потеряли, и штык тоже куда-то делся, и вам нечем больше обороняться, кроме кулаков. Пугающая перспектива, а, джентльмены? И если такое случится… Шилдс, что вы будете делать?
– Выбора-то нет, сэр, – отвечает Шилдс. – Надо драться.
– Совершенно верно. Очень хорошо, Шилдс. Надо драться. Итак, вы двое, – он кивает на Вульфа и Рича, – представьте себе, что вы именно в таком положении.
– Сэр? – переспрашивает Рич.
– Надо драться, парни, – бодро говорит сержант. – Рич у нас будет англичанином – он мало на что годится, но хоть зубы скалит. Вульф, вы – противник. Деритесь. Посмотрим, из какого вы теста сделаны.
Рич и Вульф поворачиваются друг к другу. Вульф явно не может поверить в происходящее, но Рич уже понял, куда ветер дует, и не колеблется: сжимает правую руку в кулак и внезапно бьет Вульфа прямо в нос, резкий тычок – и отдернул руку, как боксер; Вульфа это застает настолько врасплох, что он, шатаясь, отступает на несколько шагов, ноги у него заплетаются, он закрывает лицо руками. Снова выпрямляется, потрясенно глядя на кровь из ноздрей, окрасившую ладони. Оно и понятно, Рич – крупный парень с сильными руками и хорошим хуком справа.
– Ты сломал мне нос! – говорит Вульф, оглядывая нас так, словно не может поверить. – Взял и сломал мне нос, бля!
– Ну так и ты ему сломай, – непринужденно советует сержант Клейтон.
Вульф глядит на руки – кровь из носа льется уже не так сильно, но ее по-прежнему много, она густыми разводами покрывает ладони. Нос на самом деле не сломан, Рич просто расплющил пару кровеносных сосудов.
– Нет, сэр, – отвечает Вульф.
– Ну-ка, Рич, стукни его еще раз.
И Рич бьет снова, теперь уже в правую скулу. Вульф, шатаясь, отступает, но на этот раз хотя бы не сгибается пополам. Он двигает челюстью и вскрикивает от боли, прижимает ладонь к месту удара и растирает синяк.
– Дерись, Вульф, – очень тихо и очень отчетливо произносит Клейтон, выговаривая каждый слог.
Что-то в лице Вульфа подсказывает мне, что может и до этого дойти, – но он ждет двадцать, тридцать секунд, тяжело дыша и овладевая собой, а потом качает головой и твердо говорит:
– Не буду, сэр.
И его опять бьют, в живот, потом еще раз – в солнечное сплетение, и он падает и лежит на земле, сжавшись и, без сомнения, надеясь, что избиение скоро прекратится. Солдаты смотрят в растерянности. Даже Рич отступает на шаг, понимая, что вряд ли это можно назвать дракой, если противник не защищается.
Сержант Клейтон презрительно качает головой. Драки, на которую он надеялся – такой, в которой Вульфа могли бы сильно покалечить, – явно не выйдет.
– Хорошо, Рич, возвращайтесь в строй. А ты, – он кивает на лежащего Вульфа, – встань ради бога. Будь мужчиной. Он до тебя едва дотронулся.
У Вульфа получается не сразу, но наконец он поднимается на ноги и, шаркая, плетется на свое место в строю. Наши глаза встречаются; он отворачивается – может быть, видит, что я беспокоюсь за него. Жалость ему не нужна.
– Сегодня прекрасный день для всех новых начинаний, – объявляет сержант Клейтон, вытягивая руки перед собой и хрустя костяшками пальцев. – Очень подходящий для того, чтобы научиться дисциплине и узнать, что в этом полку я не терплю ни остряков, ни трусов. Те х и других я ненавижу больше всего на свете, джентльмены. Усвойте это хорошенько. Вы здесь для того, чтобы обучиться. И вас обучат.
С этими словами он поворачивается и направляется к казармам, оставляя нас в руках двух своих сподвижников, Уэллса и Моуди. Они выступают вперед и начинают перекличку, отмечая нас галочками в списке и отпуская каждого отмеченного. Вульфа, конечно, вызывают самым последним.
* * *
Мой первый разговор с Уиллом Бэнкрофтом происходит назавтра в пять часов утра, после побудки, устроенной Уэллсом и Моуди.Нас делят по казармам – две группы по двадцать человек, десять коек вдоль одной стены, десять вдоль противоположной, и Ансуорт замечает, что, по его мнению, именно так должен выглядеть полевой госпиталь.
– Будем надеяться, тебе не скоро выпадет случай это проверить, – говорит Йейтс.
У меня нет братьев, поэтому я не привык делить комнату ни с кем, тем более с девятнадцатью другими молодыми людьми, которые дышат, храпят и ворочаются всю ночь напролет. Я уверен, что не засну. Однако, к собственному удивлению, я едва успеваю донести голову до подушки, как проваливаюсь в беспокойные, запутанные сны – должно быть, усталость от путешествия на поезде и разнообразные чувства, вызванные тем, что я наконец здесь, берут свое, – и внезапно оказывается, что уже утро, и два капрала орут, чтобы мы шевелили жопами или они нам их сами пошевелят сапогом.
Мне досталась вторая по счету койка у левой стены – если лучи солнца заглянут утром в окошечко под потолком, то как раз упадут мне на лицо. Уилл попал в казарму одним из первых и занял соседнюю койку – это лучшее место, потому что с одной стороны у него стенка, а с другой единственный сосед, я. У противоположной стены, тремя койками правее, лежит Вульф. Со вчерашнего вечера он получил множество тычков и пинков от других солдат. Рич занял койку рядом с ним, и я не могу понять, то ли это завуалированное извинение, то ли скрытая угроза.
Вчера мы с Уиллом лишь бегло кивнули друг другу, прежде чем упасть по койкам, но сегодня, соскакивая с коек – он вправо, я влево, – мы сталкиваемся лбами и падаем назад, потирая ушибленные головы. Мы смеемся, быстро извиняемся друг перед другом и выстраиваемся у изножий коек, слушая Моуди, который велит нам немедленно явиться в медицинскую палатку на врачебный осмотр. Еще один, потому что меня уже осматривали в Брентфорде, где я записался в армию. Этот осмотр должен решить, годимся ли мы сражаться за короля и Британскую империю.
– Что маловероятно, – добавляет Моуди. – Я в жизни не видал такой кучи сраных дебилов, бля. Если исход войны зависит от вас, то, пожалуй, лучше сразу идти учить «гутен морген, гутен нахт», потому как оно нам скоро понадобится.
Мы выходим в хвосте группы. Все в одних трусах и майках, босые ноги ступают по неровностям гравия. Мы с Уиллом идем рядом, и он протягивает мне руку:
– Уилл Бэнкрофт.
– Тристан Сэдлер.
– Похоже, мы соседи на ближайшую пару месяцев. Надеюсь, ты не храпишь?
– Не знаю. – Я никогда об этом не думал. – Никто пока не жаловался. А ты?
– Мне говорили, что когда я лежу на спине, то от моего храпа крыша трясется, но я, кажется, приучился спать на боку.
– Я тебя переверну, если ты начнешь храпеть, – говорю я, улыбаясь. Он фыркает, и я чувствую, что между нами зарождается дружба.
– Я не возражаю, – тихо отвечает он.
– Так сколько у тебя братьев? – спрашиваю я, полагая, что какие-то братья у него должны быть, если есть кому комментировать его ночные привычки.
– Ни одного. Только сестра, старшая. А у тебя нету ни братьев, ни сестер?
Я колеблюсь, к горлу подступает ком, и я не знаю, сказать правду или солгать.
– Одна сестра, Лора, – говорю я, не вдаваясь в детали.
– Я считаю, мне очень повезло с сестрой, – улыбается он. – Она чуть постарше меня, но мы всегда заботимся друг о друге, если ты понимаешь, о чем я. Она взяла с меня обещание, что я буду регулярно писать ей, пока я тут. И я его сдержу.
Я киваю, разглядывая его пристальней. Он хорош собой: копна темных спутанных волос, ярко-синие глаза, словно ищущие приключений, круглые щеки, на которых от улыбки появляются ямочки. Он не чрезмерно мускулист, но руки у него крепкие и плотно заполняют рукава майки. Мне приходит в голову, что у него наверняка всегда есть с кем разделить постель, есть кому повернуть его на бок, если начнет храпеть.
– Что такое, Тристан? – спрашивает он, глядя на меня. – Ты как-то раскраснелся.
– Мы очень рано встали, – объясняю я, отводя глаза. – Слишком быстро выскочил из кровати, вот и все. Кровь в голову бросилась.
Он кивает, и мы шагаем дальше в арьергарде нашего взвода – у которого, кажется, изрядно поубавилось энтузиазма со вчерашнего дня, с момента, когда мы выгружались из поезда. Солдаты идут молча, глядя больше себе под ноги, чем на палатку медпункта впереди. Уэллс командует во всю глотку: «Раз-два! Три-четыре!» – и мы изо всех сил стараемся шагать в ногу, но это, в общем, безнадежно.