Страница:
Диана Уинн ДЖОНС
ВОЛШЕБНИКИ ИЗ КАПРОНЫ
От автора
Мир Крестоманси не такой, каким мы его знаем сегодня. Это мир, параллельный нашему, — мир, где творить волшебство так же нормально, как заниматься математикой, а люди ведут себя намного старомоднее. Италия все еще раздроблена на множество карликовых государств, во главе каждого — герцог, и в каждом своя столица. В нашем мире Италия давно уже единая страна.
Оба эти мира никак между собой не связаны. Тем не менее, события, о которых я здесь рассказываю, будем считать, так или иначе произошли. Правда, я не обо всем все знала, и Кэри Дэвис, Гейнор Харви, Элизабет Картер и Грэм Болстон приоткрыли мне, как разворачивался поединок между двумя волшебниками. А мой муж, Дж. А. Барроу, пользуясь советами Бейзила Коттла, нашел подлинные слова «Капронского Ангела». И мне хочется всех их очень, очень поблагодарить.
Оба эти мира никак между собой не связаны. Тем не менее, события, о которых я здесь рассказываю, будем считать, так или иначе произошли. Правда, я не обо всем все знала, и Кэри Дэвис, Гейнор Харви, Элизабет Картер и Грэм Болстон приоткрыли мне, как разворачивался поединок между двумя волшебниками. А мой муж, Дж. А. Барроу, пользуясь советами Бейзила Коттла, нашел подлинные слова «Капронского Ангела». И мне хочется всех их очень, очень поблагодарить.
Глава первая
Нет ничего труднее на свете, чем правильно сотворить чары. Дети из семьи Монтана знали об этом чуть ли не с пеленок. Сотворить заклинание не штука, это может каждый. Но чтобы оно — письменное ли, устное или пропетое — сработало, тут все должно быть правильно, а то такое можно натворить…
Вот, например, Анджелика Петрокки чуть-чуть сфальшивила: взяла не ту ноту, и ее отец стал ярко-зеленым. Вся Капрона — да что Капрона, вся Италия — несколько недель про это гудела.
Лучшие чары и сегодня поступают из Капроны, несмотря на недавние волнения из-за Казы Монтана и Казы Петрокки. Если вы знаете верные слова — те, которые работают, когда нужно наладить приемник или вырастить помидоры, — то очень даже вероятно, что кто-то из вашей семьи отдыхал в Капроне и привез заклинание оттуда. В Капроне на Старом мосту стоят два ряда каменных лавочек, обвешанных, как флажками, длинными разноцветными конвертами, пакетиками и свитками.
Впрочем, в Италии чары можно достать в каждом чародейном доме. И все они будут с этикетками, указанием, как их употреблять, и фирменным знаком изготовителя. Если захотите узнать, кем изготовлены ваши чары, поройтесь в семейном архиве. Если вам попадется инструкция на листке вишневого цвета с эмблемой в виде черного леопарда, значит, заклинание из Казы Петрокки. А если наткнетесь на салатно-зеленый конверт с крылатым конем, то оно изготовлено в Казе Монтана. Оба дома поставляют такие отменные чары, что люди, не очень сведущие в этом деле, полагают, будто даже конвертами можно творить волшебство. Это, конечно, ерунда. Потому что, как не раз слышали Паоло и Тонино, заклинание есть правильные слова, правильно произнесенные.
Оба великих дома — Петрокки и Монтана — восходят к тем временам, когда было основано само государство Капрона, более семисот лет тому назад, И между ними царит лютая вражда. Они даже не разговаривают друг с другом. Случись кому-нибудь из рода Петрокки, проходя по узким, мощенным золоченым булыжником улочкам Капроны, встретить кого-нибудь из рода Монтана, оба отведут глаза в сторону и бочком-бочком поспешат миновать друг друга, как если бы обходили вонючий хлев. Их дети ходят в разные школы, и каждому наказано: не сметь и словом перекинуться с ребенком из другого дома!
Бывает, однако, иногда молодежь из обоих домов — Монтана и Петрокки, — прогуливаясь вечером по широкой улице Корсо, столкнется там невзначай. В таких случаях все остальные капронцы немедленно прячутся кто куда. Потому что хватает страху, если эти Монтана и Петрокки пускают в ход кулаки и камни, а если они принимаются напускать друг на друга чары, тут ужас что может случиться.
Так однажды по милости неистового Ринальдо Монтана на Корсо три дня с неба плюхались коровьи лепешки. Среди туристов воцарилось глубокое уныние.
— Один из Петрокки мне надерзил, — заявил Ринальдо, сверкнув самой искрометной своей улыбкой. — А у меня в кармане случайно оказалось новенькое заклятие.
Петрокки сердито жаловались: Ринальдо, говорили они, переделал свое заклинание в разгар схватки. Кто же не знает, что все его чары — любовные!
В обоих домах взрослые сами детям никогда не объясняли, отчего между Монтана и Петрокки пошла такая вражда. Рассказать об этом по заведенному порядку предоставлялось старшим братьям, сестрам и двоюродным. Паоло и Тонино снова и снова слушали эту историю от сестер Розы, Коринны и Лючии, от двоюродных братьев и сестер — Луиджи, Карло, Доменико и Анны, — и потом опять от троюродных — Пьеро, Луки, Джованни, Паулы, Терезы, Беллы, Анджело и Франческо. И сами рассказывали ее шестерым младшим двоюродным, по мере того как они подрастали. Монтана были большой семьей.
Двести лет назад — гласит молва — главный Петрокки, по имени Рикардо, забрал себе в голову, что герцог Капронский заказывает у семьи Монтана больше заклинаний, чем у Петрокки, и написал главному Монтана, по имени Франческо, презлющее письмо. Франческо страшно рассердился и немедля пригласил всех Петрокки на парадный обед. Он-де придумал новое блюдо и хочет, чтобы Петрокки его отведали. И тут же скатал из письма Рикардо Петрокки длинные тонкие жгутики и произнес над ними одно из самых сильных своих заклятий. И они превратились в спагетти. Петрокки уплетали их за обе щеки, и все заболели, а Рикардо тяжелее всех — потому что нет ничего хуже, как объесться собственными словами. Он не простил Франческо Монтана, и с тех пор обе семьи живут в непримиримой вражде.
— Вот так, — завершала эту историю Лючия, которая чаще других ее рассказывала, хотя была старше Паоло всего на год, — появились спагетти.
Лючия же шепотом поведала им о том, какие ужасные, языческие порядки заведены у Петрокки. И о том, что Петрокки никогда не ходят к мессе и никогда не исповедуются; и что никогда не купаются и не меняют белья; и что не женятся, но при этом — тут шепот становился еле слышным — детей плодят, как котят; а лишних детей вполне способны топить, как тех же котят; и даже, как известно, бывало, поедали лишних дядюшек и тетушек; и какие они невозможные грязнули, так что от Казы Петрокки пахнет на расстоянии, а жужжание мух слышно по всей Виа Сант-Анджело.
Там было еще много всего такого, кое-что даже похуже: у Лючии было живое воображение. Паоло и Тонино каждому ее слову поверили и возненавидели Петрокки всеми фибрами души, хотя прошли годы, прежде чем как тот, так и другой увидели первого Петрокки собственными глазами. Однако еще совсем маленькими они однажды утром улизнули из дома и добрались по Виа Сант-Анджело почти до самого Нового моста: очень уж им хотелось взглянуть на Казу Петрокки. Но никакого запаха, ни жужжания мух, которые должны были помочь им в поисках, они не услышали, а сестра Роза нашла их, прежде чем они нашли Казу Петрокки. Роза — а она была на восемь лет старше Паоло и даже тогда уже совсем как взрослая — посмеялась над их трудностями и по доброте душевной отвела к Казе Петрокки. Дом оказался не на Виа Сант-Анджело, а на Виа Кантелло.
Их ожидало разочарование. Дом был точно, такой же, как Каза Монтана. Такой же большой, как Каза Монтана, и из того же золотистого капронского камня, и, наверно, такой же старый. Внутрь вели огромные ворота из сучковатого дерева — точно такие же, как их собственные, а на стене над воротами возвышалась такая же, как у них, золоченая фигура ангела. Роза пояснила, что оба ангела поставлены в память о том Ангеле, который явился первому герцогу Капронскому и принес ему с неба свиток с нотами. Но об этом мальчики знали. Тут Паоло отметил, что от Казы Петрокки вроде бы не очень пахнет, на что Роза прикусила губу, а потом сказала: на фасаде, мол, чрезвычайно мало окон, да и те закрыты наглухо.
— Я так думаю, у них, как и у нас, все происходит во дворе, — решила она. — Все запахи, верно, там и собираются.
Мальчики с нею согласились: верно, так оно и есть, однако им хотелось подождать, пока не выйдет кто-нибудь из Петрокки. Но Роза сказала — нет. Она считает, это было бы очень глупо, и потащила их домой. И пока она уводила их, они все оглядывались; и увидели, что на Казе Петрокки четыре золоченые башенки — по одной на каждом углу, тогда как на Казе Монтана всего одна, надвратная.
— Это потому, что Петрокки — задаваки, — объяснила Роза. — Пошли, пошли, — тащила она их за собой.
Так как каждую башенку венчала шапка, крытая фасонной черепицей, такой же, как на их крышах и крышах по всей Капроне, они не показались Паоло и Тонино чем-то сверхзамечательным, да и спорить с Розой им не хотелось. Они были разочарованы в своих ожиданиях, а потому послушно последовали за ней в Казу Монтана и, миновав собственные ворота из сучковатого дерева, возвратились в свой бурлящий двор. Там Роза их отпустила и тут же помчалась вверх по лестнице в галерею.
— Лючия! — кричала она. — Где ты, Лючия? Мне надо поговорить с тобой!
Двери и окна открывались во двор по всей окружности, а с трех сторон его охватывала галерея с деревянными перилами и черепичной крышей, ведя в комнаты верхнего этажа. Дядюшки, тетушки, двоюродные братья и сестры, а также кошки — все были заняты кто чем: смеялись, стряпали, обсуждали заклинания, купались, загорали и просто дурачились. Паоло вздохнул с облегчением.
— Вряд ли в Казе Петрокки жизнь так бьет ключом, — сказал он, подхватывая ближайшую кошку.
Не успел Тонино согласиться с братом, как их уже ласково обнимала тетя Мария; она была толще тети Джины, но не такая толстая, как тетя Анна.
— Куда же вы запропастились, милые мои? Я уже полчаса, а то и больше, жду вас на урок.
В Казе Монтана все усердно трудились. А Паоло и Тонино уже обучались первым правилам волшебства. Если тетя Мария не могла ими заняться, урок им давал отец — Антонио. Антонио был старшим сыном главы Казы Монтана, Старого Никколо, и после его смерти должен был ее возглавить. Это, считал Паоло, тяжелым грузом лежало на его отце. Худой, нервный, он смеялся куда реже, чем другие Монтана. И был не такой, как они. Не такой, потому что, вместо того чтобы предоставить отцу выбрать ему жену в одном из колдовских домов Италии, он, отправившись погостить в Англию, вернулся оттуда женатым на Элизабет. Элизабет учила мальчиков музыке.
— Если бы я учила эту Анджелику Петрокки, — любила она повторять, — никто по ее вине не стал бы зеленым.
Старый Никколо говорил, что Элизабет — лучшая музыкантша в Капроне. И поэтому, если верить Лючии, Антонио его женитьба сошла с рук. Но Роза сказала, что это глупости. Роза очень гордилась тем, что она наполовину англичанка.
Паоло и Тонино, пожалуй, больше гордились тем, что они Монтана. Ведь это замечательно — знать, что принадлежишь к семье, которая всему миру известна как величайший колдовской дом в Европе, если не считать Петрокки. Иногда Паоло просто изнывал от нетерпения: когда же он наконец вырастет и станет таким, как его кузен, неистовый Ринальдо! Ринальдо все давалось легко. Девушки в него влюблялись, заклинания рождались на лету. Он еще в школе создал семь новых заклинаний. А в наши дни, как сказал Старый Никколо, сотворить новые чары — дело нелегкое. Их и без того уже пруд пруди. Паоло восхищался Ринальдо беспредельно. Вот кто настоящий Монтана, говорил он Тонино.
Тонино не возражал: он был на год с небольшим младше Паоло и очень уважал его мнение; правда, самому ему всегда казалось, что настоящий Монтана — как раз Паоло. Паоло все схватывал сразу — не хуже Ринальдо. Мог без всякого колдовства заучить то, на что Тонино потребовалось бы много дней. Тонино был тугодум. Ему, чтобы запомнить что-то, приходилось это повторять и повторять. А Паоло — так Тонино казалось — родился с даром к волшебству, какого у него самого и в помине не было.
Временами Тонино впадал в глубокое уныние: ну почему он такой неспособный! Никто его этим не попрекал. Сестры, даже книжница Коринна, часами сидели с ним, помогая. Элизабет заверяла, что он ни одной фальшивой ноты ни разу не взял. Отец бранил за излишнее усердие, а Паоло уверял, что в школе он будет на мили и километры впереди остальных ребят. Паоло уже ходил в школу, и школьные предметы давались ему так же легко, как волшебство.
Но и когда Тонино пошел в школу, он оставался таким же тугодумом, каким был дома. Школа его окончательно подавила. Он не понимал, чего хотят от него учителя. К концу первой недели, в субботу, он почувствовал себя таким несчастным, что сбежал из дому и, глотая слезы, кружил по Капроне. Его не было дома уже несколько часов.
— Я не виноват, что способнее него, — говорил Паоло, едва удерживая слезы.
— Ну, ну, — бросилась утешать его тетя Мария. — Только не плачь! — обняла она его. — Ты у нас такой же умный, как мой Ринальдо, и мы все гордимся тобой.
— Пойди поищи Тонино, Лючия, — распорядилась Элизабет. — Не надо так огорчаться, Паоло. Мало-помалу Тонино, даже сам того не замечая, усвоит заклинания. Со мной было то же самое, когда я приехала. Может, мне рассказать об этом Тонино? — спросила она Антонио, который поспешил спуститься с галереи. В Казе Монтана, если у кого-то случалась беда, вся семья принимала это близко к сердцу.
Антонио потер рукой лоб:
— Пожалуй. Надо поговорить со Старым Никколо. Пойдем, Паоло.
И Паоло двинулся следом за своим подтянутым, стремительным отцом — через залитую солнечными бликами галерею в прохладную синеву Скрипториума. Там две сестры Паоло, Ринальдо, еще пять двоюродных да двое дядей, стоя за высокими конторками, переписывали заклинания из больших, одетых в кожаные переплеты книг. Каждая была снабжена медным замочком, чтобы никто не мог похитить семейные секреты. Антонио с Паоло шли мимо пишущих на цыпочках. Только Ринальдо улыбнулся им, не прекращая писать. Где у других перья скрипели и спотыкались, у него оно летело словно само собой.
В комнате за Скрипториумом дядя Лоренцо и кузен Доменико штемпелевали зеленые конверты — ставили на них крылатого коня. Окинув проходивших мимо него отца с сыном пристальным взглядом, дядя Лоренцо решил, что беда не так велика, чтобы Старый Никколо не справился с ней один. Он кивнул Паоло и сделал вид, будто хочет тиснуть ему на лоб крылатого коня.
Старый Никколо находился в следующем помещении — теплом, пропахшем затхлостью зале, отведенном под библиотеку. Он как раз совещался с тетей Франческой насчет лежащей на пюпитре книги. Тетя Франческа приходилась Старому Никколо родной сестрой, а Паоло, следовательно, двоюродной бабушкой. Тучная, в три обхвата, она была раза в два толще тети Анны — и такой же кипяток, как тетя Джина, даже погорячее.
— Но заклятия Казы Монтана, — кипятилась она, — всегда отличались изяществом, а это какое-то неуклюжее! Это…
Тут оба круглых старческих лица повернулись к Антонио и Паоло. Лицо Старого Никколо и глаза на нем были круглые и недоумевающие, как у младенца. Лицо тети Франчески, маленькое для ее необъятного туловища, и глаза, тоже маленькие, выглядели на редкость проницательными.
— Я как раз собирался к вам, — сказал Старый Никколо. — Только мне казалось, неладно с Тонино, а ты приводишь ко мне Паоло.
— С Паоло все ладно, — вмешалась тетя Франческа.
Круглые глаза Старого Никколо остановились на Паоло.
— Переживания твоего брата, — произнес он, — не твоя вина, Паоло.
— Не моя, — сказал Паоло. — Это школа виновата.
— Нам подумалось… — вставил свое слово Антонио. — Может, пусть Элизабет объяснит Тонино: в нашем доме нельзя не учиться волшебству.
— Но это удар по его самолюбию! — воскликнула тетя Франческа.
— Мне кажется, он не самолюбив, — сказал Паоло.
— Нет, Тонино не самолюбив, но ему, бедняге, плохо, он чувствует себя несчастным, — возразил ему дед, — и наша обязанность — его успокоить. Знаю, знаю! — И его младенческое лицо засияло. — Бенвенуто.
Он произнес это имя совсем негромко, но по всей галерее уже гремело:
— Бенвенуто к Старому Никколо!
Во дворе забегали, там тоже стали звать. Кто-то ударил палкой по кадке с водой:
— Бенвенуто! Куда же он, этот кот, запропастился? Бенвенуто!
Но Бенвенуто, естественно, не спешил предстать пред господские очи. В Казе Монтана он был главою кошачьего племени. Прошло добрых пять минут, прежде чем Паоло услышал поступь его твердых лап, двигавшихся по черепичной крыше галереи. Затем последовал глухой звук удара — это Бенвенуто совершил трудный прыжок через перила галереи на пол. Еще мгновение, и он уселся на подоконнике в библиотеке.
— А вот и ты, — приветствовал его Старый Никколо. — Я было начал беспокоиться.
Бенвенуто сразу же выставил пистолетом заднюю лапу, косматую и черную, и стал ее вылизывать, словно только для этого и пожаловал.
— Ну-ну, будь добр, — сказал Старый Никколо. — Мне нужна твоя помощь.
Широко открытые желтые глаза Бенвенуто повернулись к Старому Никколо. Бенвенуто не отличался красотой. Голова у него была необыкновенно широкая и какая-то тупоугольная, с серыми проплешинами — следами многих и многих драк. По причине этих драк уши у него приспустились на глаза, так что казалось, будто Бенвенуто ходит в косматой бурой шапке. Уши эти, получившие сотню укусов, были покрыты зазубринами, словно лист остролиста. Сразу над носом, придавая морде злобно-настороженное выражение, красовались три белые проплешины. Нет, никакого отношения к его положению главы кошачьего племени в колдовском доме они не имели. Они были результатом его пристрастия к говяжьим отбивным. Как-то он вертелся под ногами у тети Джины, когда та стряпала, и тетя Джина плеснула ему на голову говяжий жир. С тех пор Бенвенуто и тетя Джина упорно друг друга не замечали.
— Тонино чувствует себя несчастным, — сообщил Старый Никколо.
Бенвенуто, видимо, счел эту информацию достойной внимания. Он подобрал вытянутую лапу, спрыгнул с подоконника и опустился на книжную полку — все это одним махом и, как казалось, не шевельнув и мускулом. Теперь он стоял, предупредительно помахивая своей единственной красой — пышным черным хвостом. Во всех остальных местах шкура его сильно поизносилась, превратившись в нечто обтрепанное, грязно-бурое. Кроме хвоста еще одним свидетельством того, что Бенвенуто некогда представлял собою великолепный образец черного персидского кота, был пушистый мех на задних лапах. И, как на собственном опыте знали все коты и кошки в Капроне, эти пушистые «штанишки» скрывали мускулы, достойные бульдога.
Паоло во все глаза смотрел на деда, задушевно беседовавшего с Бенвенуто. Он всегда относился к Бенвенуто с уважением. Кто же не знал, что Бенвенуто ни у кого не станет сидеть на коленях, да и царапнет всякого, кто попробует его схватить. И еще Паоло знал, что все коты и кошки — превосходные помощники, когда дело идет о волшебстве. Но ему раньше и в голову не приходило, что они очень многое понимают. Теперь же, судя по паузам, которые Старый Никколо делал в своей речи, Паоло не сомневался, что Бенвенуто деду отвечает. Паоло взглянул на отца, чтобы убедиться, так это или не так. Антонио было явно не по себе. И, глядя на встревоженное лицо отца, Паоло сообразил: очень важно понимать, что говорят кошки, а Антонио этого не умеет. «Надо поскорее научиться понимать Бенвенуто»; — подумал Паоло. Его это сильно беспокоило.
— Кого из своих ты порекомендуешь? — спрашивал Старый Никколо.
Бенвенуто поднял правую переднюю лапу и лизнул ее как бы невзначай. Лицо Старого Никколо расплылось в светлой младенческой улыбке.
— Замечательно! — воскликнул он. — Бенвенуто берется за это сам!
Бенвенуто чуть пошевелил кончиком хвоста. В следующее мгновение, вновь вскочив на подоконник, да так плавно и стремительно, что, казалось, кисть художника провела в воздухе черную линию, он исчез. Тетя Франческа и Старый Никколо сияли, а Антонио по-прежнему стоял потерянный и несчастный.
— Теперь Тонино в добрых руках, то бишь лапах, — провозгласил Старый Никколо. — Мы можем о нем не беспокоиться, разве только он побеспокоит нас.
Вот, например, Анджелика Петрокки чуть-чуть сфальшивила: взяла не ту ноту, и ее отец стал ярко-зеленым. Вся Капрона — да что Капрона, вся Италия — несколько недель про это гудела.
Лучшие чары и сегодня поступают из Капроны, несмотря на недавние волнения из-за Казы Монтана и Казы Петрокки. Если вы знаете верные слова — те, которые работают, когда нужно наладить приемник или вырастить помидоры, — то очень даже вероятно, что кто-то из вашей семьи отдыхал в Капроне и привез заклинание оттуда. В Капроне на Старом мосту стоят два ряда каменных лавочек, обвешанных, как флажками, длинными разноцветными конвертами, пакетиками и свитками.
Впрочем, в Италии чары можно достать в каждом чародейном доме. И все они будут с этикетками, указанием, как их употреблять, и фирменным знаком изготовителя. Если захотите узнать, кем изготовлены ваши чары, поройтесь в семейном архиве. Если вам попадется инструкция на листке вишневого цвета с эмблемой в виде черного леопарда, значит, заклинание из Казы Петрокки. А если наткнетесь на салатно-зеленый конверт с крылатым конем, то оно изготовлено в Казе Монтана. Оба дома поставляют такие отменные чары, что люди, не очень сведущие в этом деле, полагают, будто даже конвертами можно творить волшебство. Это, конечно, ерунда. Потому что, как не раз слышали Паоло и Тонино, заклинание есть правильные слова, правильно произнесенные.
Оба великих дома — Петрокки и Монтана — восходят к тем временам, когда было основано само государство Капрона, более семисот лет тому назад, И между ними царит лютая вражда. Они даже не разговаривают друг с другом. Случись кому-нибудь из рода Петрокки, проходя по узким, мощенным золоченым булыжником улочкам Капроны, встретить кого-нибудь из рода Монтана, оба отведут глаза в сторону и бочком-бочком поспешат миновать друг друга, как если бы обходили вонючий хлев. Их дети ходят в разные школы, и каждому наказано: не сметь и словом перекинуться с ребенком из другого дома!
Бывает, однако, иногда молодежь из обоих домов — Монтана и Петрокки, — прогуливаясь вечером по широкой улице Корсо, столкнется там невзначай. В таких случаях все остальные капронцы немедленно прячутся кто куда. Потому что хватает страху, если эти Монтана и Петрокки пускают в ход кулаки и камни, а если они принимаются напускать друг на друга чары, тут ужас что может случиться.
Так однажды по милости неистового Ринальдо Монтана на Корсо три дня с неба плюхались коровьи лепешки. Среди туристов воцарилось глубокое уныние.
— Один из Петрокки мне надерзил, — заявил Ринальдо, сверкнув самой искрометной своей улыбкой. — А у меня в кармане случайно оказалось новенькое заклятие.
Петрокки сердито жаловались: Ринальдо, говорили они, переделал свое заклинание в разгар схватки. Кто же не знает, что все его чары — любовные!
В обоих домах взрослые сами детям никогда не объясняли, отчего между Монтана и Петрокки пошла такая вражда. Рассказать об этом по заведенному порядку предоставлялось старшим братьям, сестрам и двоюродным. Паоло и Тонино снова и снова слушали эту историю от сестер Розы, Коринны и Лючии, от двоюродных братьев и сестер — Луиджи, Карло, Доменико и Анны, — и потом опять от троюродных — Пьеро, Луки, Джованни, Паулы, Терезы, Беллы, Анджело и Франческо. И сами рассказывали ее шестерым младшим двоюродным, по мере того как они подрастали. Монтана были большой семьей.
Двести лет назад — гласит молва — главный Петрокки, по имени Рикардо, забрал себе в голову, что герцог Капронский заказывает у семьи Монтана больше заклинаний, чем у Петрокки, и написал главному Монтана, по имени Франческо, презлющее письмо. Франческо страшно рассердился и немедля пригласил всех Петрокки на парадный обед. Он-де придумал новое блюдо и хочет, чтобы Петрокки его отведали. И тут же скатал из письма Рикардо Петрокки длинные тонкие жгутики и произнес над ними одно из самых сильных своих заклятий. И они превратились в спагетти. Петрокки уплетали их за обе щеки, и все заболели, а Рикардо тяжелее всех — потому что нет ничего хуже, как объесться собственными словами. Он не простил Франческо Монтана, и с тех пор обе семьи живут в непримиримой вражде.
— Вот так, — завершала эту историю Лючия, которая чаще других ее рассказывала, хотя была старше Паоло всего на год, — появились спагетти.
Лючия же шепотом поведала им о том, какие ужасные, языческие порядки заведены у Петрокки. И о том, что Петрокки никогда не ходят к мессе и никогда не исповедуются; и что никогда не купаются и не меняют белья; и что не женятся, но при этом — тут шепот становился еле слышным — детей плодят, как котят; а лишних детей вполне способны топить, как тех же котят; и даже, как известно, бывало, поедали лишних дядюшек и тетушек; и какие они невозможные грязнули, так что от Казы Петрокки пахнет на расстоянии, а жужжание мух слышно по всей Виа Сант-Анджело.
Там было еще много всего такого, кое-что даже похуже: у Лючии было живое воображение. Паоло и Тонино каждому ее слову поверили и возненавидели Петрокки всеми фибрами души, хотя прошли годы, прежде чем как тот, так и другой увидели первого Петрокки собственными глазами. Однако еще совсем маленькими они однажды утром улизнули из дома и добрались по Виа Сант-Анджело почти до самого Нового моста: очень уж им хотелось взглянуть на Казу Петрокки. Но никакого запаха, ни жужжания мух, которые должны были помочь им в поисках, они не услышали, а сестра Роза нашла их, прежде чем они нашли Казу Петрокки. Роза — а она была на восемь лет старше Паоло и даже тогда уже совсем как взрослая — посмеялась над их трудностями и по доброте душевной отвела к Казе Петрокки. Дом оказался не на Виа Сант-Анджело, а на Виа Кантелло.
Их ожидало разочарование. Дом был точно, такой же, как Каза Монтана. Такой же большой, как Каза Монтана, и из того же золотистого капронского камня, и, наверно, такой же старый. Внутрь вели огромные ворота из сучковатого дерева — точно такие же, как их собственные, а на стене над воротами возвышалась такая же, как у них, золоченая фигура ангела. Роза пояснила, что оба ангела поставлены в память о том Ангеле, который явился первому герцогу Капронскому и принес ему с неба свиток с нотами. Но об этом мальчики знали. Тут Паоло отметил, что от Казы Петрокки вроде бы не очень пахнет, на что Роза прикусила губу, а потом сказала: на фасаде, мол, чрезвычайно мало окон, да и те закрыты наглухо.
— Я так думаю, у них, как и у нас, все происходит во дворе, — решила она. — Все запахи, верно, там и собираются.
Мальчики с нею согласились: верно, так оно и есть, однако им хотелось подождать, пока не выйдет кто-нибудь из Петрокки. Но Роза сказала — нет. Она считает, это было бы очень глупо, и потащила их домой. И пока она уводила их, они все оглядывались; и увидели, что на Казе Петрокки четыре золоченые башенки — по одной на каждом углу, тогда как на Казе Монтана всего одна, надвратная.
— Это потому, что Петрокки — задаваки, — объяснила Роза. — Пошли, пошли, — тащила она их за собой.
Так как каждую башенку венчала шапка, крытая фасонной черепицей, такой же, как на их крышах и крышах по всей Капроне, они не показались Паоло и Тонино чем-то сверхзамечательным, да и спорить с Розой им не хотелось. Они были разочарованы в своих ожиданиях, а потому послушно последовали за ней в Казу Монтана и, миновав собственные ворота из сучковатого дерева, возвратились в свой бурлящий двор. Там Роза их отпустила и тут же помчалась вверх по лестнице в галерею.
— Лючия! — кричала она. — Где ты, Лючия? Мне надо поговорить с тобой!
Двери и окна открывались во двор по всей окружности, а с трех сторон его охватывала галерея с деревянными перилами и черепичной крышей, ведя в комнаты верхнего этажа. Дядюшки, тетушки, двоюродные братья и сестры, а также кошки — все были заняты кто чем: смеялись, стряпали, обсуждали заклинания, купались, загорали и просто дурачились. Паоло вздохнул с облегчением.
— Вряд ли в Казе Петрокки жизнь так бьет ключом, — сказал он, подхватывая ближайшую кошку.
Не успел Тонино согласиться с братом, как их уже ласково обнимала тетя Мария; она была толще тети Джины, но не такая толстая, как тетя Анна.
— Куда же вы запропастились, милые мои? Я уже полчаса, а то и больше, жду вас на урок.
В Казе Монтана все усердно трудились. А Паоло и Тонино уже обучались первым правилам волшебства. Если тетя Мария не могла ими заняться, урок им давал отец — Антонио. Антонио был старшим сыном главы Казы Монтана, Старого Никколо, и после его смерти должен был ее возглавить. Это, считал Паоло, тяжелым грузом лежало на его отце. Худой, нервный, он смеялся куда реже, чем другие Монтана. И был не такой, как они. Не такой, потому что, вместо того чтобы предоставить отцу выбрать ему жену в одном из колдовских домов Италии, он, отправившись погостить в Англию, вернулся оттуда женатым на Элизабет. Элизабет учила мальчиков музыке.
— Если бы я учила эту Анджелику Петрокки, — любила она повторять, — никто по ее вине не стал бы зеленым.
Старый Никколо говорил, что Элизабет — лучшая музыкантша в Капроне. И поэтому, если верить Лючии, Антонио его женитьба сошла с рук. Но Роза сказала, что это глупости. Роза очень гордилась тем, что она наполовину англичанка.
Паоло и Тонино, пожалуй, больше гордились тем, что они Монтана. Ведь это замечательно — знать, что принадлежишь к семье, которая всему миру известна как величайший колдовской дом в Европе, если не считать Петрокки. Иногда Паоло просто изнывал от нетерпения: когда же он наконец вырастет и станет таким, как его кузен, неистовый Ринальдо! Ринальдо все давалось легко. Девушки в него влюблялись, заклинания рождались на лету. Он еще в школе создал семь новых заклинаний. А в наши дни, как сказал Старый Никколо, сотворить новые чары — дело нелегкое. Их и без того уже пруд пруди. Паоло восхищался Ринальдо беспредельно. Вот кто настоящий Монтана, говорил он Тонино.
Тонино не возражал: он был на год с небольшим младше Паоло и очень уважал его мнение; правда, самому ему всегда казалось, что настоящий Монтана — как раз Паоло. Паоло все схватывал сразу — не хуже Ринальдо. Мог без всякого колдовства заучить то, на что Тонино потребовалось бы много дней. Тонино был тугодум. Ему, чтобы запомнить что-то, приходилось это повторять и повторять. А Паоло — так Тонино казалось — родился с даром к волшебству, какого у него самого и в помине не было.
Временами Тонино впадал в глубокое уныние: ну почему он такой неспособный! Никто его этим не попрекал. Сестры, даже книжница Коринна, часами сидели с ним, помогая. Элизабет заверяла, что он ни одной фальшивой ноты ни разу не взял. Отец бранил за излишнее усердие, а Паоло уверял, что в школе он будет на мили и километры впереди остальных ребят. Паоло уже ходил в школу, и школьные предметы давались ему так же легко, как волшебство.
Но и когда Тонино пошел в школу, он оставался таким же тугодумом, каким был дома. Школа его окончательно подавила. Он не понимал, чего хотят от него учителя. К концу первой недели, в субботу, он почувствовал себя таким несчастным, что сбежал из дому и, глотая слезы, кружил по Капроне. Его не было дома уже несколько часов.
— Я не виноват, что способнее него, — говорил Паоло, едва удерживая слезы.
— Ну, ну, — бросилась утешать его тетя Мария. — Только не плачь! — обняла она его. — Ты у нас такой же умный, как мой Ринальдо, и мы все гордимся тобой.
— Пойди поищи Тонино, Лючия, — распорядилась Элизабет. — Не надо так огорчаться, Паоло. Мало-помалу Тонино, даже сам того не замечая, усвоит заклинания. Со мной было то же самое, когда я приехала. Может, мне рассказать об этом Тонино? — спросила она Антонио, который поспешил спуститься с галереи. В Казе Монтана, если у кого-то случалась беда, вся семья принимала это близко к сердцу.
Антонио потер рукой лоб:
— Пожалуй. Надо поговорить со Старым Никколо. Пойдем, Паоло.
И Паоло двинулся следом за своим подтянутым, стремительным отцом — через залитую солнечными бликами галерею в прохладную синеву Скрипториума. Там две сестры Паоло, Ринальдо, еще пять двоюродных да двое дядей, стоя за высокими конторками, переписывали заклинания из больших, одетых в кожаные переплеты книг. Каждая была снабжена медным замочком, чтобы никто не мог похитить семейные секреты. Антонио с Паоло шли мимо пишущих на цыпочках. Только Ринальдо улыбнулся им, не прекращая писать. Где у других перья скрипели и спотыкались, у него оно летело словно само собой.
В комнате за Скрипториумом дядя Лоренцо и кузен Доменико штемпелевали зеленые конверты — ставили на них крылатого коня. Окинув проходивших мимо него отца с сыном пристальным взглядом, дядя Лоренцо решил, что беда не так велика, чтобы Старый Никколо не справился с ней один. Он кивнул Паоло и сделал вид, будто хочет тиснуть ему на лоб крылатого коня.
Старый Никколо находился в следующем помещении — теплом, пропахшем затхлостью зале, отведенном под библиотеку. Он как раз совещался с тетей Франческой насчет лежащей на пюпитре книги. Тетя Франческа приходилась Старому Никколо родной сестрой, а Паоло, следовательно, двоюродной бабушкой. Тучная, в три обхвата, она была раза в два толще тети Анны — и такой же кипяток, как тетя Джина, даже погорячее.
— Но заклятия Казы Монтана, — кипятилась она, — всегда отличались изяществом, а это какое-то неуклюжее! Это…
Тут оба круглых старческих лица повернулись к Антонио и Паоло. Лицо Старого Никколо и глаза на нем были круглые и недоумевающие, как у младенца. Лицо тети Франчески, маленькое для ее необъятного туловища, и глаза, тоже маленькие, выглядели на редкость проницательными.
— Я как раз собирался к вам, — сказал Старый Никколо. — Только мне казалось, неладно с Тонино, а ты приводишь ко мне Паоло.
— С Паоло все ладно, — вмешалась тетя Франческа.
Круглые глаза Старого Никколо остановились на Паоло.
— Переживания твоего брата, — произнес он, — не твоя вина, Паоло.
— Не моя, — сказал Паоло. — Это школа виновата.
— Нам подумалось… — вставил свое слово Антонио. — Может, пусть Элизабет объяснит Тонино: в нашем доме нельзя не учиться волшебству.
— Но это удар по его самолюбию! — воскликнула тетя Франческа.
— Мне кажется, он не самолюбив, — сказал Паоло.
— Нет, Тонино не самолюбив, но ему, бедняге, плохо, он чувствует себя несчастным, — возразил ему дед, — и наша обязанность — его успокоить. Знаю, знаю! — И его младенческое лицо засияло. — Бенвенуто.
Он произнес это имя совсем негромко, но по всей галерее уже гремело:
— Бенвенуто к Старому Никколо!
Во дворе забегали, там тоже стали звать. Кто-то ударил палкой по кадке с водой:
— Бенвенуто! Куда же он, этот кот, запропастился? Бенвенуто!
Но Бенвенуто, естественно, не спешил предстать пред господские очи. В Казе Монтана он был главою кошачьего племени. Прошло добрых пять минут, прежде чем Паоло услышал поступь его твердых лап, двигавшихся по черепичной крыше галереи. Затем последовал глухой звук удара — это Бенвенуто совершил трудный прыжок через перила галереи на пол. Еще мгновение, и он уселся на подоконнике в библиотеке.
— А вот и ты, — приветствовал его Старый Никколо. — Я было начал беспокоиться.
Бенвенуто сразу же выставил пистолетом заднюю лапу, косматую и черную, и стал ее вылизывать, словно только для этого и пожаловал.
— Ну-ну, будь добр, — сказал Старый Никколо. — Мне нужна твоя помощь.
Широко открытые желтые глаза Бенвенуто повернулись к Старому Никколо. Бенвенуто не отличался красотой. Голова у него была необыкновенно широкая и какая-то тупоугольная, с серыми проплешинами — следами многих и многих драк. По причине этих драк уши у него приспустились на глаза, так что казалось, будто Бенвенуто ходит в косматой бурой шапке. Уши эти, получившие сотню укусов, были покрыты зазубринами, словно лист остролиста. Сразу над носом, придавая морде злобно-настороженное выражение, красовались три белые проплешины. Нет, никакого отношения к его положению главы кошачьего племени в колдовском доме они не имели. Они были результатом его пристрастия к говяжьим отбивным. Как-то он вертелся под ногами у тети Джины, когда та стряпала, и тетя Джина плеснула ему на голову говяжий жир. С тех пор Бенвенуто и тетя Джина упорно друг друга не замечали.
— Тонино чувствует себя несчастным, — сообщил Старый Никколо.
Бенвенуто, видимо, счел эту информацию достойной внимания. Он подобрал вытянутую лапу, спрыгнул с подоконника и опустился на книжную полку — все это одним махом и, как казалось, не шевельнув и мускулом. Теперь он стоял, предупредительно помахивая своей единственной красой — пышным черным хвостом. Во всех остальных местах шкура его сильно поизносилась, превратившись в нечто обтрепанное, грязно-бурое. Кроме хвоста еще одним свидетельством того, что Бенвенуто некогда представлял собою великолепный образец черного персидского кота, был пушистый мех на задних лапах. И, как на собственном опыте знали все коты и кошки в Капроне, эти пушистые «штанишки» скрывали мускулы, достойные бульдога.
Паоло во все глаза смотрел на деда, задушевно беседовавшего с Бенвенуто. Он всегда относился к Бенвенуто с уважением. Кто же не знал, что Бенвенуто ни у кого не станет сидеть на коленях, да и царапнет всякого, кто попробует его схватить. И еще Паоло знал, что все коты и кошки — превосходные помощники, когда дело идет о волшебстве. Но ему раньше и в голову не приходило, что они очень многое понимают. Теперь же, судя по паузам, которые Старый Никколо делал в своей речи, Паоло не сомневался, что Бенвенуто деду отвечает. Паоло взглянул на отца, чтобы убедиться, так это или не так. Антонио было явно не по себе. И, глядя на встревоженное лицо отца, Паоло сообразил: очень важно понимать, что говорят кошки, а Антонио этого не умеет. «Надо поскорее научиться понимать Бенвенуто»; — подумал Паоло. Его это сильно беспокоило.
— Кого из своих ты порекомендуешь? — спрашивал Старый Никколо.
Бенвенуто поднял правую переднюю лапу и лизнул ее как бы невзначай. Лицо Старого Никколо расплылось в светлой младенческой улыбке.
— Замечательно! — воскликнул он. — Бенвенуто берется за это сам!
Бенвенуто чуть пошевелил кончиком хвоста. В следующее мгновение, вновь вскочив на подоконник, да так плавно и стремительно, что, казалось, кисть художника провела в воздухе черную линию, он исчез. Тетя Франческа и Старый Никколо сияли, а Антонио по-прежнему стоял потерянный и несчастный.
— Теперь Тонино в добрых руках, то бишь лапах, — провозгласил Старый Никколо. — Мы можем о нем не беспокоиться, разве только он побеспокоит нас.
Глава вторая
Тонино уже успокоился — забылся в суете золоченых улиц Капроны. Он выбирал улицы поуже и шагал посередине, где жарило самое яркое солнце, а над головой полоскалось выстиранное белье, и играл в такую игру: в тень попадешь — умрешь. По правде сказать, он уже несколько раз «умирал», прежде чем добрался до Корсо. Один раз с солнечной мостовой его вытеснила толпа туристов. Потом дважды пришлось сойти в тень из-за повозок и еще раз уступить дорогу экипажу. А однажды по улочке проехал длинный, лоснящийся автомобиль, непрерывно урча и отчаянно сигналя, чтобы ему освободили дорогу.
Когда Тонино подошел ближе к Корсо, он услыхал, как какой-то турист сказал по-английски: «Ха! Там Панч и Джуди!» Очень довольный собой, — понял, хоть и по-английски! — Тонино нырнул в толпу; он толкался и пробивался, пока не очутился впереди всех зрителей и смог наблюдать, как Панч до смерти избивает Джуди над верхним краем раскрашенной сцены-будки. Тонино вовсю хлопал Панчу и одобрительно кричал: «Давай, давай!» А когда какой-то тип, пыхтя и сопя, тоже втиснулся в толпу, возмущался нахалом вместе со всеми. И напрочь забыл, какой сам он несчастный.
— Не пихайтесь! — прикрикнул он на него.
— Будьте же людьми! — взмолился нарушитель порядка. — Мне непременно надо видеть, как Панч облапошит палача.
— Так помолчите, — зашумели все вокруг, включая Тонино.
— Я только сказал… — начал было этот человек. Он был грузный, с потным лицом и со странными манерами.
— Да заткнись же! — закричали все. Толстяк запыхтел, заухмылялся и стал, открыв рот, смотреть, как Панч расправляется с полисменом. Ни дать ни взять, совсем как маленький. Тонино с раздражением искоса на него поглядывал, придя к заключению, что это, верно, сумасшедший — из добродушных. При всякой шутке он закатывался неудержимым смехом, да и одет был престранно: щеголял в костюме из искрящегося красного шелка и с золотыми пуговицами. На груди переливались медали. Вместо обычного галстука шея была повязана сложенным вдвое белым платком, который придерживала большая брошь, мерцавшая как слеза. На башмаках искрились металлические пряжки, а колени прикрывали золоченые нашлепки. Прибавьте сюда блестящее от пота лицо и белые зубы, сверкавшие каждый раз, когда он смеялся. Словом, весь он с головы и до пят сиял и блестел.
Мистер Панч тоже обратил на него внимание.
— Что там за умник-разумник? — прокаркал он, подпрыгивая на своей деревянной дощечке. — У него, я вижу, золотые пуговицы. Может, это сам Папа?
— Нет, не Папа! — отозвался Мистер-Блистер, очень довольный.
— Может, это герцог? — ухнул мистер Панч.
— Нет, не герцог! — гаркнул Мистер-Блистер, а вслед за ним и толпа.
— Не нет, а да! — каркнул мистер Панч.
Пока все дружно орали «нет, не герцог», двое молодчиков с озабоченным видом вовсю протискивались сквозь толпу к Мистеру-Блистеру.
— Ваша светлость, — обратился к нему один из них, — епископ уже полчаса как прибыл в Собор.
— Тьфу ты, пропасть! — рассердился Мистер-Блистер. — Вечно вы меня за горло берете! Нельзя уж мне… Досмотрел бы эту штуку до конца. Я так люблю Панча и Джуди.
Оба молодчика посмотрели на него с укоризной.
— Ладно, ладно, — проворчал Мистер-Блистер. — Заплатите кукольнику. И остальным тоже что-нибудь там дайте.
И, повернувшись, заспешил, пыхтя и сопя, в сторону Корсо. На какое-то мгновение Тонино засомневался: может, этот Мистер-Блистер в самом деле герцог Капронский. Но двое молодчиков и не подумали заплатить кукольнику и никому другому ни гроша не дали. Они просто, тихие и смирные, засеменили за Мистером-Блистером, словно боялись его потерять. Из всего этого Тонино сделал вывод, что Мистер-Блистер и впрямь сумасшедший — только богатый — и эти двое наняты его ублажать.
— Кр-крохо-бор-ры, — каркнул мистер Панч и занялся Палачом, стараясь половчее перехитрить его и отправить на виселицу вместо себя. Тонино смотрел не отрываясь, пока мистер Панч не раскланялся и не удалился с триумфом в раскрашенный домик в задней части сцены. Только тогда, повернувшись, чтобы уйти, Тонино вспомнил, какой он несчастный.
Возвращаться в Казу Монтана ему не хотелось. И вообще ничего не хотелось. И он побрел, как и прежде, куда глаза глядят. Он шел и шел, пока не оказался на Пьяцце Нуова — Новой площади, что на холме в самом западном конце Капроны. Там он, в мрачном настроении, уселся на парапет и стал глазеть на богатые виллы и герцогский дворец по другую сторону реки Волтавы, на длинные арки Нового моста. «Что если, — думалось ему, — туман тупости в голове у меня не рассеется и я проведу в нем всю оставшуюся жизнь?»
Новая площадь появилась тогда же, когда и Новый мост, около семидесяти лет назад. Ее соорудили, чтобы все могли любоваться Капроной — тем великолепным видом, который сейчас открывался перед Тонино. Умопомрачительный вид! Одна беда: куда бы ни обращал Тонино взгляд, везде он натыкался на что-то, имевшее отношение к Казе Монтана.
Взять хотя бы герцогский дворец, чьи башни из золоченого камня прямыми линиями прорезали безоблачную синеву неба. Каждая золоченая башня в верхней части «просматривалась» снаружи так, чтобы никто не мог, вскарабкавшись снизу, атаковать солдат за зубчатой стеной с бойницами, над которой развевались красно-золотые флаги. В стены, по два с каждой стороны, были вделаны щиты, и это означало, что Монтана и Петрокки сотворили над каждой башней заклинания для пущей их защиты. А огромный, белого мрамора фасад был инкрустирован кусками мрамора всех цветов радуги, и среди прочих — вишнево-красными и салатно-зелеными.
Когда Тонино подошел ближе к Корсо, он услыхал, как какой-то турист сказал по-английски: «Ха! Там Панч и Джуди!» Очень довольный собой, — понял, хоть и по-английски! — Тонино нырнул в толпу; он толкался и пробивался, пока не очутился впереди всех зрителей и смог наблюдать, как Панч до смерти избивает Джуди над верхним краем раскрашенной сцены-будки. Тонино вовсю хлопал Панчу и одобрительно кричал: «Давай, давай!» А когда какой-то тип, пыхтя и сопя, тоже втиснулся в толпу, возмущался нахалом вместе со всеми. И напрочь забыл, какой сам он несчастный.
— Не пихайтесь! — прикрикнул он на него.
— Будьте же людьми! — взмолился нарушитель порядка. — Мне непременно надо видеть, как Панч облапошит палача.
— Так помолчите, — зашумели все вокруг, включая Тонино.
— Я только сказал… — начал было этот человек. Он был грузный, с потным лицом и со странными манерами.
— Да заткнись же! — закричали все. Толстяк запыхтел, заухмылялся и стал, открыв рот, смотреть, как Панч расправляется с полисменом. Ни дать ни взять, совсем как маленький. Тонино с раздражением искоса на него поглядывал, придя к заключению, что это, верно, сумасшедший — из добродушных. При всякой шутке он закатывался неудержимым смехом, да и одет был престранно: щеголял в костюме из искрящегося красного шелка и с золотыми пуговицами. На груди переливались медали. Вместо обычного галстука шея была повязана сложенным вдвое белым платком, который придерживала большая брошь, мерцавшая как слеза. На башмаках искрились металлические пряжки, а колени прикрывали золоченые нашлепки. Прибавьте сюда блестящее от пота лицо и белые зубы, сверкавшие каждый раз, когда он смеялся. Словом, весь он с головы и до пят сиял и блестел.
Мистер Панч тоже обратил на него внимание.
— Что там за умник-разумник? — прокаркал он, подпрыгивая на своей деревянной дощечке. — У него, я вижу, золотые пуговицы. Может, это сам Папа?
— Нет, не Папа! — отозвался Мистер-Блистер, очень довольный.
— Может, это герцог? — ухнул мистер Панч.
— Нет, не герцог! — гаркнул Мистер-Блистер, а вслед за ним и толпа.
— Не нет, а да! — каркнул мистер Панч.
Пока все дружно орали «нет, не герцог», двое молодчиков с озабоченным видом вовсю протискивались сквозь толпу к Мистеру-Блистеру.
— Ваша светлость, — обратился к нему один из них, — епископ уже полчаса как прибыл в Собор.
— Тьфу ты, пропасть! — рассердился Мистер-Блистер. — Вечно вы меня за горло берете! Нельзя уж мне… Досмотрел бы эту штуку до конца. Я так люблю Панча и Джуди.
Оба молодчика посмотрели на него с укоризной.
— Ладно, ладно, — проворчал Мистер-Блистер. — Заплатите кукольнику. И остальным тоже что-нибудь там дайте.
И, повернувшись, заспешил, пыхтя и сопя, в сторону Корсо. На какое-то мгновение Тонино засомневался: может, этот Мистер-Блистер в самом деле герцог Капронский. Но двое молодчиков и не подумали заплатить кукольнику и никому другому ни гроша не дали. Они просто, тихие и смирные, засеменили за Мистером-Блистером, словно боялись его потерять. Из всего этого Тонино сделал вывод, что Мистер-Блистер и впрямь сумасшедший — только богатый — и эти двое наняты его ублажать.
— Кр-крохо-бор-ры, — каркнул мистер Панч и занялся Палачом, стараясь половчее перехитрить его и отправить на виселицу вместо себя. Тонино смотрел не отрываясь, пока мистер Панч не раскланялся и не удалился с триумфом в раскрашенный домик в задней части сцены. Только тогда, повернувшись, чтобы уйти, Тонино вспомнил, какой он несчастный.
Возвращаться в Казу Монтана ему не хотелось. И вообще ничего не хотелось. И он побрел, как и прежде, куда глаза глядят. Он шел и шел, пока не оказался на Пьяцце Нуова — Новой площади, что на холме в самом западном конце Капроны. Там он, в мрачном настроении, уселся на парапет и стал глазеть на богатые виллы и герцогский дворец по другую сторону реки Волтавы, на длинные арки Нового моста. «Что если, — думалось ему, — туман тупости в голове у меня не рассеется и я проведу в нем всю оставшуюся жизнь?»
Новая площадь появилась тогда же, когда и Новый мост, около семидесяти лет назад. Ее соорудили, чтобы все могли любоваться Капроной — тем великолепным видом, который сейчас открывался перед Тонино. Умопомрачительный вид! Одна беда: куда бы ни обращал Тонино взгляд, везде он натыкался на что-то, имевшее отношение к Казе Монтана.
Взять хотя бы герцогский дворец, чьи башни из золоченого камня прямыми линиями прорезали безоблачную синеву неба. Каждая золоченая башня в верхней части «просматривалась» снаружи так, чтобы никто не мог, вскарабкавшись снизу, атаковать солдат за зубчатой стеной с бойницами, над которой развевались красно-золотые флаги. В стены, по два с каждой стороны, были вделаны щиты, и это означало, что Монтана и Петрокки сотворили над каждой башней заклинания для пущей их защиты. А огромный, белого мрамора фасад был инкрустирован кусками мрамора всех цветов радуги, и среди прочих — вишнево-красными и салатно-зелеными.