Глава 19

   За два месяца, что прошли со дня рождения Макса, Импресс неоднократно порывалась написать Трею о том, что у него есть сын — Максимилиан Лорен Сен-Джюс де Жордан. Сходство было столь очевидно, что Трей не мог бы отрицать своего отцовства. У Макса были светлые глаза и шелковистые черные волосы, и, когда он улыбнулся первый раз, мучительные воспоминания буквально затопили Импрес неудержимой волной. У него была манера отца улыбаться медленно, а затем вдруг словно засиять теплом, подобно утреннему солнцу.
   Но в итоге она рвала все свои письма, так как не могла найти нужных слов. Сначала она пыталась писать дружелюбно, потом холодно и объективно, и, наконец, даже от третьего лица. Ей хотелось рассказать Трею о сыне и о радости, которую он ей доставляет. Однако каждый раз фразы получались неуклюжими, словно в официальном прошении, кроме того, она слишком живо помнила его негодование по поводу беременности Валерии и многочисленных отцов обманутых им девушек. Поэтому так и не отправила письма, отказываясь просить его любить сына по обязанности.
   Совсем недавно Импрес вновь начала принимать гостей, уступая не столько своему желанию, сколько настояниям Аделаиды, которая видела, что Импрес, несмотря на вдовство, осаждают многочисленные поклонники.
   И действительно, мужчины были ослеплены женщиной, которую они помнили неуклюжим подростком, а теперь увидели наделенной редкой, изысканной красотой, напоминавшей прекрасные творения Ботичелли. Ее волосы, в которых, казалось, навсегда заблудились солнечные лучи, были так непослушны, что она не могла, как ни пыталась, уложить свои кудри в строгую прическу, пристойную вдовству. А взгляд зеленых глаз, обрамленных пушистыми темными ресницами, был настолько томным, когда Импрес поднимала их, что ее немедленно окрестили Зеленой Искусительницей.
   Небрежное безразличие Импрес к поклонникам воспринималось как вызов. Однако, какие бы, объяснения ни давались ее чувствам, споров о красоте Зеленой Искусительницы не было. Она была в самом расцвете — опьяняющая золотистая одалиска, более всего желанная за загадочное стремление к уединению. Каждый молодой человек надеялся, что будет тем, кого она, в конце концов, выберет, чтобы положить конец своему одиночеству.
   Бывшая графиня де Жордан уже получила много искренних и самых респектабельных предложений руки и сердца, но всем давала один и тот же ответ: после года траура она рассмотрит предложения серьезно. В споре за благоволение Зеленой Искусительницы два претендента — герцог де Век и принц Ипполит де Морней — больше других рассчитывали добиться успеха.
   Предложение герцога де Век, однако, как все понимали, было ограничено тем фактом, что он женат, что, правда, нисколько не мешало его репутации выдающегося покорителя женщин Парижа. Богатство, красота и откровенный чувственный шарм счастливо сочетались в нем, давая все преимущества во взаимоотношениях с женщинами. Его соперник, принц Ипполит, был, зато моложе и романтичнее. Попав под влияние Импрес, он начал даже сочинять сонеты и стал серьезнее относиться к требованиям своей матери обзавестись женой.
   Настойчивые ухаживания обоих кавалеров, и не только их, продолжались до того времени, пока Импрес не удалилась, чтобы подготовиться к рождению ребенка. Теперь она вернулась в общество — еще более прекрасная, если только это было возможно, — и в ее гостиной стало тесно от энергичных мужчин, добивающихся ее благосклонности.
   В этой напряженной атмосфере соперничества и должен был появиться Трей через два часа после своего прибытия в Париж.
   В течение всего шестидневного путешествия настроение Трея колебалось от состояния блаженства до мрачного негодования. Перечитывая многократно письмо Гая, он ощущал радость от того, что Импрес жива, и это был искренний порыв души. Но потом, чаще всего после нескольких глотков бренди, его заполняла горечь, вытес-няюшая счастливое ожидание.
   Импрес говорила, что напишет, мрачно размышлял Трей, но она этого не сделала. Неужели корысть перевесила все остальные чувства в ее душе и достаточно было разговора с Валерией, чтобы прийти к убеждению, что он никогда не женится на ней? Перебирая в памяти прошедшие месяцы, Трей приходил к выводу, что пылкая натура Импрес была по сути предпринимательской: продуманное решение приехать в Елену и предложить себя на продажу, борьба за его жизнь, вызванная, по всей вероятности, страхом, что он умрет и чек не оплатят в банке, наконец, стычка с Валерией, которая скорее рассердила, чем расстроила ее.
   В этих мрачных размышлениях Импрес рисовалась Трею самой прагматичной из всех женщин, которых он когда-либо знал. Даже в соответствующем обществе пограничного штата белые женщины никогда не выставляли себя на продажу на аукционе в борделе. А ее обещание тем вечером на ранчо, когда Импрес говорила, что будет ждать его во Франции, — такое холодное и рассудительное?
 
   Был уже почти вечер, когда Трей прибыл в Париж. Он зарегистрировался в отеле, принял ванну и, быстро просмотрев три взятых с собой сюртука, выбрал черный. Перчатки? Никаких перчаток. Деньги? Он сунул несколько крупных купюр в карман и быстро прошел через коридор к выходу, у которого его ожидал экипаж.
   Трей не был подготовлен к роскоши дома семейства Жордан. И тем более не был готов к тому, что высокомерный дворецкий назовет Импрес миссис Теренс Майлс. Мгновенной реакцией на новость о том, что она замужем, была неприязнь, хотя, с горечью заключил он, следовало предположить это. Разве Гай не сообщал, в своем первом письме, что Пресси побеспокоилась обо всем? — подумал он удрученно.
   Когда дверь в гостиную распахнулась и мажордом известил о его приходе, Трей был совершенно обескуражен толпой мужчин, окружавших Импрес, сидевшую в центре, словно королева среди придворных. Первым его откликом на знакомый запах фиалок было мгновенное непроизвольное желание. Даже с завязанными глазами он бы определил, что Импрес находится в комнате.
   Увидев его, пораженная Импрес задохнулась, кровь отхлынула от ее лица. Наконец-то он приехал, была первая мысль, вспыхнувшая в ее мозгу.
   Взоры присутствующих также обратились к открытой двери. Там стоял державшийся с естественной грацией и врожденным достоинством молодой человек, выглядевший с головы до пят настоящим индейцем. Высокий, прекрасно сложенный, с блестящими волосами, черными как вороново крыло, отливающими в тех местах, куда падал свет, синевой, и кожей бронзового оттенка, он вызывал в сознании всех образ нецивилизованного Запада. Черная визитка, которую он надел на жилет лимонно-лазурного оттенка, скорее подчеркивала, чем смягчала, ощущение физической мужественности. И когда он во внезапно наступившей тишине улыбнулся, его светлые глаза сузились, а изгиб губ придал его лицу хищное выражение.
   Словно налетевший внезапно порыв бури оглушил и захватил врасплох присутствующих мужчин; очевидная растерянность Импрес была необычна для них, привыкших к ее самообладанию.
   Трей, в свою очередь, никак не ожидал увидеть рядом Импрес — как бы точнее сказать — ватагу распаленных мужчин, и инстинктивная неуправляемая ревность захватила его. Теперь понятно, почему она не побеспокоилась о том, чтобы написать, подумал Трей. Его мерцающие глаза оглядели мужчин, в некоторых из которых он признал друзей Эсти. Высокие и низкие, мускулистые и худые старые и молодые, одни в верховой одежде, словно бы только что вернулись из поездки в Буа, другие — в предписанном этикетом дневном платье.
   Но все богатые.
   Это он понял мгновенно.
   «Не обращай внимания», — сказал себе Трей. Усилием воли он подавил желание наброситься с кулаками на всех. Однако не следовало забывать, что это парижская гостиная. Поэтому, когда Трей заговорил, голос у него был ровный, тон — изысканно-вежливый, а его американское протяжное произношение только подчеркнуло беглость превосходной французской речи. Подобно многим богатым молодым людям, он оттачивал знание языка в поездках за границу.
   — Добрый день, мадемуазель Жордан, — сказал он, умышленно не употребляя ее нового имени, предусматривая возможность, что один из этих мужчин ее муж. — Вы выглядите… — Он сделал паузу, смело осмотрев ее с ног до головы. Если она и была близка к смерти месяц тому назад, то теперь не было никаких признаков болезни.-…Изумительно здоровой.
   Последние два слова были произнесены с ленивым чувственным подчеркиванием, а его взгляд задержался на сильно декольтированном платье. Взором знатока Трей отметил, что ее груди стали заметно больше.
   Дерзкие слова Трея и его взгляд вернули румянец, на щеки Импрес, в то время как шок, вызванный его появлением, заставил затрепетать ее чувства. Первым, инстинктивным порывом было беспокойство за Макса и раздражение от нежелания Трея назвать ее новым именем. Раздражение, переходящее в гнев.
   Как это похоже на Трея, подумала она, ворваться в ее жизнь, уверенным в успехе, со своими показными блестящими манерами, с небрежным растягиванием слов, намекающим на свои права на нее. Интересно, осталась ли его жена в Монтане или приехала в Париж и ожидает его в номере какого-нибудь роскошного отеля? А может быть, он разведен? Зачем он приехал сюда после стольких месяцев? Вопросы, на которые не было ответа, да она и не собиралась принимать какие-либо решения после внезапного появления Трея. Она слишком долго боролась за то, чтобы унять страстную тоску, чтобы уменьшить полную танталовых мук память о Трее до контролируемого уровня. Она не позволит ему, решила она горячо, небрежно ворваться в свою жизнь и разрушить с таким трудом завоеванное спокойствие.
   Как и Импрес, герцог де Век немедленно возмутился собственническим тоном Трея. Только недавно Импрес начала отвечать на его изысканные ухаживания с дразнящей улыбкой, которую он находил очаровательной и ободряющей. Из своего богатого опыта он знал, что молодые вдовы — лучшие любовницы, а с тех пор, как родила ребенка, графиня выглядела поразительно соблазнительно. Ходили слухи, что она настаивает на том, чтобы самой кормить ребенка. Неслыханная вещь в их кругу, но он находил восхитительной эту независимость от мнения света. Он ожидал, что она будет так же нетрадиционна в других аспектах своей жизни, и уже выбрал ожерелье из горящих рубинов в качестве памяти о первой, проведенной вместе ночи. Этот краснокожий со слишком длинными волосами и вызывающей самонадеянностью раздражал его, и, повернувшись к Импрес, сидящей рядом с ним на расшитом кресле, он сказал низким голосом одновременно небрежно и уверенно:
   — Не унять ли мне наглеца?
   — Едва ли вам это удастся, — негромко произнес Трей и, закипев от прозвучавшего вызова, приблизился к Импрес.
   Разгневанный герцог немедленно поднялся на ноги, его умение обращаться с пистолетом и шпагой признавалось выдающимся и смертельным. Прежде чем он кинул Трею вызов, Импрес коснулась его рукой и проговорила мягко:
   — Нет, Этьен.
   Глаза Трея остановились на маленькой кисти Импрес, лежавшей на руке герцога, потом переместились на его гордое лицо, покрасневшее от гнева под загаром.
   — Выполняете ее приказания, Этьен? — спросил Трей вызывающе, взбешенный защитой человека, сидящего в такой интимной близости от Импрес. Не имело значения, кто он и почему его держат на таком почетном месте рядом с Импрес. Высокий стройный человек в прекрасно сшитом костюме из твида был соперником, покушавшимся на принадлежавшую ему собственность, и чувства, а не рассудок, руководили действиями Трея.
   — Веди себя пристойно, Трей, ты не у Лили, — предостерегла Импрес, ее зеленые глаза засверкали от ярости.
   — Уверен, что все происходит так, словно я у Лили, — медленно растягивая слова, произнес Трей, ироническая улыбка искривила его губы.
   Упоминание о Лили ничего не говорило герцогу, но последние слова прозвучали так вызывающе, что де Век сделал шаг вперед и его рука стала подниматься.
   Быстро схватив его за руку, Импрес пылко прошептала:
   — Ну, пожалуйста, Этьен. — Она не хотела ссоры, потому что Трей вел себя нагло, а Этьен был офицером территориальных войск. — Пожалуйста, ради меня…
   Уступая интимному обещающему тону Импрес, герцог опустил руку и отступил назад, грациозно встав рядом с ней. Он встретится с молодым выскочкой позже подумал он, намеренно протянув руку к краю кресла так чтобы она оказалась в интимной близости с обнаженными плечами Импрес.
   — Мы обсудим наши дружеские отношения с графиней в более подходящее время, — сказал он с приятной улыбкой, хотя глаза у него были холодные. — Вы надолго в Париж?
   — Настолько, насколько потребуется, — ответил Трей, его улыбка была вежлива, голос спокоен, глаза светились смертельной опасностью.
   — Ради Бога, — воскликнула Импрес, разозленная драчливыми мужчинами, обращающимися с ней, словно она трофей, который достанется победителю, — не могли бы вы перестать себя вести, как потерявшие разум быки? Кому я достанусь, — сказала она с поражающей откровенностью, по которой каждый догадался бы, что она выросла в Америке, — решать буду я, — яростный взгляд, которым она смерила Трея, был тверд, — но никак не вы.
   — Послушайте, послушайте, — жизнерадостно отреагировал принц де Морней, которого восхищала прямота Импрес. Этим она сильно отличалась от других аристократок, которые всегда соглашались абсолютно со всем, что он говорил. — Пожалуйста, включите меня, мадам, в ваше окончательное решение.
   Бросив Ипполиту благодарный взгляд за его легкомысленные слова, разрядившие грозовую атмосферу, Импрес произнесла как можно более любезно:
   — Дорогой Ипполит, вы мой самый близкий друг, и я особенно благодарна вам, потому что презираю зануд.
   — Почту за честь, — ответил с учтивым поклоном юный принц, уютно устраиваясь на кушетке в стиле рококо, — всю свою жизнь готов посвятить освобождению вас от скуки.
   Герцог выглядел обеспокоенным.
   — Не поощряйте, Импрес, его волокитства, иначе мы все будем мучительно надоедливы, -сказал он сухо, с упреком глядя на Импрес.
   — Я бы хотел выпить, — решительно заявил Трей, которому не понравилась фривольность комплимента Ипполита. Осмотрев комнату в поисках столика с напитками и заметив его, он прошел прямо к нему.
   О Боже, с раздражением подумал он, они охотятся за ней, как стая голодных волков. В этой напряженной атмосфере дома, вызванной присутствием разгоряченных самкой мужчин, Трей ощутил себя оскорбленным. Тогда, в Монтане, Импрес была доступна тому, кто заплатит самую большую цену на торгах. К счастью, решил он, совершенно потеряв чувство меры от ревности, у него достаточно денег, чтобы купить ее во второй раз.
   Развалившись в изящном кресле, слишком маленьком для него, и вытянув вперед ноги, Трей небрежно попивал бренди, вставляя время от времени достаточно едкие замечания в общий разговор, касающийся событий светской жизни Парижа.
   Разговор ленивых аристократов с непривычными для него чертами пуританской добродетели раздражал Трея сегодня. А Импрес чувствовала себя уверенно и спокойно, словно бы никогда не стояла в мужском одеянии у Лили, выглядя мальчишкой в потертой одежде со спутанными волосами. В отличие от шелковистого беспорядка, который он помнил, ее волосы были уложены теперь кокетливыми завитками и поддерживались жемчужными и бриллиантовыми заколками. Ее платье из черного бархата было украшено по лифу струящимся потоком лучшего, очень дорогого кружева. Немало заплативший за вечерние туалеты в прошлом, Трей знал цену платьям от лучших портных.
   Очевидно, Импрес преодолела все финансовые трудности, угрюмо подумал он, иначе она не смогла бы так жить на его тридцать семь с половиной тысяч долларов.
   Он наблюдал, как она, улыбающаяся и веселая, с удовольствием принимает комплименты льстящих ей мужчин, как ее пушистые ресницы, когда она говорит, томно опускаются, словно подавая двусмысленный намек. Даже то, как она сидела — нет, элегантно располагалась, — было продумано: Импрес небрежно опиралась рукой о ручку кресла, так что ее груди вызывающе выделялись под платьем, заставляя всех мужчин в комнате мечтать о том, чтобы оказаться с ней в спальне.
   Мало-помалу бутылка Трея опустошилась, но это никак не повлияло на его изысканную софистику, а отпускаемые им едкие замечания граничили с грубостью, которую Импрес не собиралась терпеть.
   И отвечала с равной едкостью.
   Де Век между тем мастерски изображал спокойствие, сидя в расслабленной позе рядом с Импрес, и пил свою любимую английскую водку, которую ему присылали из его охотничьего домика в Шотландии.
   Кто окажется хладнокровнее? — гадали присутствующее, и настроение ожидания заполнило гостиную.
   Однако, по мере того, как шло время, Импрес проявляла все большее беспокойство, зная, что вскоре Макс начнет волноваться. Импрес кормила сына, и ее распорядок определяли отнюдь не собравшиеся мужчины, а интервалы между кормлениями ребенка. Она посмотрела на часы в футляре из севрского фарфора, и наиболее учтивые гости стали подниматься и раскланиваться. Трей же всем своим видом показывал, что не собирается уходить. Поэтому герцог, который вознамерился, было, пересидеть Трея, теперь ждал, что подскажет ему Импрес. Она мягко пообещала встречу в опере вечером.
   — Вы уверены, что все будет в порядке? — спросил он, не желая оставлять ее с грубым дикарем из Америки, который выпил бутылку бренди.
   — Уверена, Этьен, снасибо. И еще раз благодарю вас за Тунис.
   Его внимательность к деталям и нежная забота была частью его обаяния, и когда герцог узнал, что Импрес нуждается в более послушной лошади, то немедленно распорядился доставить ее из своей конюшни в тот же день.
   — Удовольствие было взаимным, моя дорогая. — Он поклонился с небрежной галантностью, сразу позабыв о своем щедром подарке. — Итак, до вечера. Но вы уверены?… — спросил он загадочно, бросив короткий изучающий взгляд на Трея.
   Импрес кивнула и улыбнулась.
   Он ответил короткой ослепительной улыбкой и ушел.
   — Что такое Тунис? — резко спросил Трей, когда дверь закрылась за герцогом.
   Его вопрос вызвал у Импрес раздражение. Это было совсем не его дело. Тот факт, что он остался, несмотря на очевидное предложение удалиться, рассердил ее. У других мужчин хватило учтивости уйти. И она высказала ему все, что думала.
   — Тунис тебя совершенно не касается, а тебе следовало бы давно уйти. Ты скверно воспитан.
   — Воспитания у меня нет никакого, я думал, ты знаешь, — ответил он небрежно, нисколько не обращая внимания на прозвучавшее в голосе Импрес осуждение. — Это твой поклонник подарил тебе чернокожего раба? — Каждое его слово таило вызов, в каждой фразе угадывалась усмешка.
   — Великий Боже! — воскликнула она. — Если хочешь знать, то Тунис не раб, а маленькая лошадка, которую Этьен подарил мне. Она обучена в Северной Африке, отсюда ее имя. И чтобы полностью удовлетворить твое любопытство, скажу, что ее также готовили в Испанской скаковой школе, у нее очень гладкий ход, она чемпион в дрессуре и может считать до двадцати. — Импрес закончила с обидой в голосе, потому что он не пошевелил даже мускулом в своей расслабленной позе.
   — Ты отлично умеешь устраиваться, — пробормотал Трей сухо, его взгляд медленно обследовал роскошную комнату, — и умеешь находить деньги.
   Импрес вздрогнула, и гнев, который бушевал в ней весь день, гнев, с которым она наблюдала, как Трей накачивался бренди в ее гостиной, пытаясь оскорбить своего соперника, наконец, вырвался наружу.
   — Теперь я не нуждаюсь в деньгах, — ответила она едко. — Может быть, ты, наконец, уйдешь?
   — Если, — сказал Трей, улыбаясь и не обращая внимания на ее вспышку, внимательно рассматривая жемчужное колье на ее шее, — ты и дальше будешь жить в таком великолепии, то вскоре станешь нуждаться.
   — Не понимаю, почему я должна объяснять тебе, что все это Гая. Его наследство было восстановлено вместе с титулом. — Слова прозвучали холодно, ровно и отчужденно.
   — Надеюсь, это достаточно большое состояние, чтобы соответствовать той репутации, которую ты, без сомнения, приобрела вместе с этим мужским гаремом, который развлекаешь. — Хотя Трей жил своей жизнью, игнорируя общественное мнение, он понимал, что женщина не может позволить себе такую свободу без порицания.
   — Достаточно, — повторила Импрес ломким голосом, стараясь держать себя в руках, решив, что Трей может думать все, что ему вздумается. Она не собиралась рассказывать ему о своей монашеской жизни. Это только увеличило бы его самонадеянность.
   Глядя на Трея, развалившегося в кресле, она подумала, что, впрочем, его самонадеянность имеет основание. Но именно потому, что Трей был приятен, красив и возбуждал ее, дышать одним воздухом с ним было вредно. Некогда он предложил ей то, что предлагал и другим женщинам, и было просто наивно ожидать чего-то большего. Подобно другим, ей следовало бы меньше забивать себе голову его обаянием. Она не позволит волновать себя. Глубоко вздохнув, Импрес сказала, как ей казалось, нейтральным тоном:
   — Пожалуйста, уходи, мне надо переодеться. Вечером я иду в оперу на «Таис».
   Молчание в ответ.
   — «Таис» — моя любимая вещь, а я не приглашен? — Улыбка Трея была очаровательна.
   — Нет, — ответила она непоколебимо, пытаясь контролировать дыхание, что было довольно трудно рядом с Треем, сидевшим так близко, что к нему можно было прикоснуться. Пальцы Импрес теребили бархат юбки.
   — Жаль.
   — Уверена, что как-нибудь сумеешь развлечь себя. Ты, — спросила она, надеясь, что ее вопрос прозвучит безразлично, — захватил с собой жену?
   — К счастью, — ответил он, сияя, — у меня нет жены. Вспышка гнева была ее реакцией на его небрежность.
   — Ждешь поздравлений?
   — Вполне определенно. — Его улыбка была полна опьяняющего призыва.
   — Тогда считай, что они уже сделаны, — ответила она коротко, направляясь к двери и открывая ее.
   Как это типично для Трея — ловко избавиться от нежелательной женщины. Его тон был ласковым, улыбка успокаивающей, словно жена была быстро преходящим беспокойством.
   — А где мистер Майлс? — спросил он прямо, принимая ее намек и поднимаясь. Вопрос был формальным, существование мистера Майлса совершенно не интересовало его.
   — К счастью, нет мистера Майлса, — ответила Импрес, передразнивая легкомысленный тон, которым он сообщил о разводе с женой.
   Его темные брови вопросительно поднялись.
   — А зачем он был нужен? — спросил Трей. Для человека, умудренного опытом, причина была ясна, но он был настолько раздражен, что невежливо настаивал на ответе.
   Импрес заколебалась, не столько думая об ответе сколько намереваясь удержать существование Макса в секрете от Трея.
   — Видишь ли, меня больше устраивает положение вдовы.
   — Ах, да, веселая вдова, — прервал он Импрес, откровенно напоминая об ее сексуальности. — Вижу, как мужчин влечет к твоей дружелюбной натуре. — Тон у него был шутливый, а глаза холодные.
   — Почему ты настаиваешь на сексуальном значении каждого моего слова? — возразила она, прикрывая опять дверь, чтобы слуги не услышали их разговора.
   — Я бы обошелся другими словами, — сказал он негромко, — если бы не видел такое море похоти сегодня на чаепитии. — Его нахмуренные брови причудливо опустились. — Восхищаюсь твоей способностью, — продолжал он сухо. — Никто не ушел с разбитыми надеждами.
   Ее манеры, черт их побери, были поразительны. Грациозные, приглашающие, дающие мимолетное впечатление искренности, а когда она опускала ресницы, то просто призывала к флирту.
   — Не тебе говорить, — отрезала Импрес, готовая затопать ногами от возмущения при виде его ханжества.
   — Для мужчины это совсем другое дело.
   Не было вежливого извинения, только этот оправдывающий себя ответ. Как типично для Трея!
   — В чем же, — ледяным голосом спросила Импрес, — состоит разница? — Стандартная фраза Трея в дополнение к его чертовому высокомерному лицемерию довела ее до кипения.
   — У нас больше свободы. — Его тон был ленивый, а слова-сокрушающими.
   — Можешь так считать. Но я, однако, сделала открытие, — сказала Импрес, глядя ему прямо в глаза, — моя свобода совершенно равна твоей.
   Трей, стоявший на некотором расстоянии от нее, рядом с креслом, с которого он недавно поднялся, двинулся по направлению к Импрес мягкой скользящей походкой, которая, как она подумала, не потревожит в лесу сухих опавших листьев. Он остановился совсем рядом, с трудом обуздывая свой темперамент, и сказал с уничтожающей вежливостью:
   — Знаешь ли, дорогая, у такой свободы могут быть некоторые физические последствия.
   Импрес напряглась. Знает ли он о Максе? Не был ли весь этот дразнящий разговор просто игрой кошки с мышкой? Почему он оказался более напыщенным, чем она помнила?
   — Когда ты приехал в Париж? — спросила она слишком быстро, слишком грубовато, внезапно взволнованная тем, что Трей приехал из-за сына.
   Он коротко поклонился, и сапфировые пуговицы на его жилете на мгновение сверкнули, как бы напоминая о богатстве их обладателя.
   — Сегодня, — ответил Трей. — Могу ли я навестить тебя попозже вечером, после оперы, и приобщиться к твоей свободе? — Тон у него был очень корректный, словно рядом с Импрес сидела строгая тетушка; почтительный наклон головы — безукоризненный; только мягкое подчеркивание слов и его насмешливые глаза были непочтительны.