Конрад Джозеф. Фрейя Семи Островов

   Не могу сказать, чтобы я жалел Фрейю. Она была не из тех, кто относится к чему бы то ни было трагически. Можно было сочувствовать ей в ее затруднениях, но она всегда казалась на высоте положения.
   Своей невозмутимой ясностью она скорее вызывала восхищение. Только когда Джеспер и Химскирк бывали вместе в бенгало, как это иной раз случалось, она чувствовала напряженность положения, но и тут не всякий мог это подметить. Только мои глаза могли обнаружить легкую тень на ее сияющем лице. Однажды я не удержался, чтобы не выразить ей своего одобрения:
   - Честное слово, вы удивительны.
   Она слабо улыбнулась и пропустила мое замечание мимо ушей.
   - Самое главное - это удержать Джеспера от неразумного поступка, сказала она, и в спокойной глубине ее честных глаз, прямо смотревших на меня, я мог заметить подлинную тревогу. - Вы мне поможете его сдержать, правда?
   - Конечно, мы должны сдержать его, - заявил я, прекрасно понимая ее беспокойство. - Ведь он делается совсем сумасшедшим, если его раздразнить.
   - Да! - мягко согласилась она: мы с ней всегда в шутку бранили Джеспера. - Но я его немножко приручила. Теперь он совсем хороший мальчик.
   - И все-таки он раздавил бы Химскирка, как черного таракана, - заметил я.
   - Пожалуй! - прошептала она. - А это не годится, - добавила она поспешно. - Представьте себе, в каком положении очутился бы бедный папа. Кроме того, я думаю стать хозяйкой этого славного брига и плавать в этих морях, а не блуждать за десять тысяч миль отсюда.
   - Чем скорее вы будете на борту, чтобы присматривать за шкипером и за бригом, тем лучше, - серьезно сказал я. - Они оба нуждаются в вашей поддержке. Не думаю, чтобы Джеспер протрезвился до тех пор, пока он не увезет вас с этого острова. Вы его не видите, когда он находится вдали от вас, а я вижу. Он постоянно пребывает в возбужденном состоянии, и это состояние почти пугает меня.
   Тут она снова улыбнулась и снова стала серьезной. Ей не могло быть неприятно слушать о своей власти, и у нее было сознание своей ответственности. Неожиданно она ускользнула от меня, так как Химскирк, сопровождаемый стариком Нельсоном, подошел к веранде. Едва его голова оказалась на уровне пола, как неприятные черные глаза уже начали метать взгляды во все стороны.
   - Где ваша дочь, Нельсон? - спросил он таким тоном, словно был неограниченным властелином вселенной. Потом он повернулся ко мне: - Богиня улетела, а?
   Бухта Нельсона - так называли мы ее обычно, - была в тот день заполнена судами. Прежде всего тут был мой пароход, затем, дальше в море - канонерка "Нептун" и наконец бриг "Бонито", по обыкновению стоявший на якоре так близко к берегу, что, казалось, человек, не лишенный ловкости и сноровки, мог перебросить шапку с веранды на его добросовестно вычищенные песком шканцы. Медь на нем блестела, как золото; его выкрашенный белой краской корпус сиял, словно атласная мантия. Полированное дерево мачт и большие реи, поставленные поперек судна, придавали ему воинственно-элегантный вид. Бриг был красив. Не удивительно, что, владея таким судном и заручившись обещанием такой девушки, как Фрейя, Джеспер постоянно находился в возбужденном состоянии - быть может, на седьмом небе, а это не вполне безопасно в нашем мире.
   Я вежливо заметил Химскирку, что, имея троих гостей в доме, мисс Фрейя, несомненно, должна присмотреть за хозяйством. Конечно, я знал, что она отправилась на свидание с Джеспером на расчищенном участке у реки единственной на островке Нельсона. Командир "Нептуна" бросил на меня недоверчивый черный взгляд и стал устраиваться как дома: он опустил свое плотное цилиндрическое туловище в качалку и расстегнул мундир. Старик Нельсон с самым скромным видом уселся против него, беспокойно тараща свои круглые глаза и обмахиваясь шляпой. Чтобы протянуть время, я попробовал завести разговор; дело оказалось нелегким: мрачный влюбленный голландец все время переводил взгляд с одной двери на другую и каждое мое замечание встречал насмешкой или недовольным ворчанием.
   Однако вечер прошел прекрасно. К счастью, блаженство достигает иногда такой степени, что никакое возбуждение немыслимо.
   Джеспер был спокоен и сосредоточен, молчал, созерцая Фрейю. Когда мы возвращались на свои суда, я предложил взять на следующее утро его бриг на буксир. Я это сделал с целью увезти его возможно раньше. В первых холодных лучах рассвета мы прошли мимо канонерки, черной, замершей в устье стеклянной бухты; тишина на ней не нарушалась ни единым звуком. Но солнце с тропической быстротой поднялось над горизонтом на высоту, вдвое превышающую его диаметр, прежде чем мы успели обогнуть риф и поравняться с мысом. Там, на самой высокой скале, стояла Фрейя, вся в белом, похожая в своем шлеме на статую воинственной женщины с розовым лицом; я прекрасно видел ее в бинокль. Она выразительно размахивала носовым платком, а Джеспер, взобравшись на мачту своего белого горделивого брига, в ответ замахал шляпой.
   Вскоре после этого мы расстались; я отплыл к северу, а Джеспер, подгоняемый легким ветром с кормы, повернул на восток. Кажется, его путь лежал к Банджермассину и двум другим портам.
   Этот мирный день был последним, когда я видел их всех собравшихся вместе; чарующе бодрая, решительная Фрейя, старик Нельсон с невинными круглыми глазами, Джеспер, пылкий, сухощавый и стройный, с узким лицом, удивительно сдержанный, ибо подле своей Фрейи он был безгранично счастлив; все трое высокие, белокурые, с голубыми глазами разнообразных оттенков, и среди них мрачный надменный черноволосый голландец, почти на целую голову ниже и настолько толще каждого из них, что казался существом, способным раздуваться, - причудливым экземпляром обитателя какой-нибудь иной планеты.
   Контраст бросился мне в глаза внезапно, когда мы отошли от обеденного стола и стояли на освещенной веранде. Он преследовал меня весь вечер, и я помню по сей день это впечатление чего-то забавного и в то же время зловещего.
   3
   Несколько недель спустя, вернувшись рано утром в Сингапур после путешествия на юг, я увидел бриг, стоящий на якоре во всем блеске и великолепии, словно его только что вынули из стеклянного ящика и бережно опустили на воду.
   Он стоял в конце рейда, но я продвинулся вперед и занял свое обычное место прямо против города. Не успели мы позавтракать, как мне доложили, что лодка капитана Эллена плывет к нам.
   Его нарядная гичка остановилась борт о борт с нами, в два прыжка он вбежал по парадному трапу и, пожав мне руку своими нервными пальцами, испытующе впился в меня глазами: он предполагал, что дорогой я заглянул на Семь Островов. Я полез в карман за аккуратно сложенной записочкой, которую он выхватил у меня из рук без всяких церемоний и удалился с ней на мостик, чтобы прочесть ее в одиночестве.
   Через некоторое время - довольно значительное - я последовал за ним наверх и застал его шагающим взад и вперед: эмоции делали его беспокойным даже в момент самого глубокого раздумья.
   Он с торжеством кивнул мне головой.
   - Ну, дорогой мой, - сказал он, - теперь я буду считать дни.
   Я понял, что он хотел сказать. Я знал, что молодые люди решили бежать из дому и обвенчаться без предварительных формальностей. Действительно, это было разумное решение. Старик Нельсон (или Нильсен) никогда не согласился бы мирно отдать Фрейю этому компрометирующему Джесперу. О небо! Что скажут голландские власти о таком браке! Это звучит курьезно. Но в мире нет ничего более себялюбивого и упорного, чем робкий человек, дрожащий над своим "маленьким поместьем", как называл свой дом и участок извиняющимся тоном старик Нельсон. Сердце, охваченное этим своеобразным страхом, способно сопротивляться рассудку, чувствам и насмешке. Оно кремень.
   Несмотря на это, Джеспер хотел просить его согласия, а потом поступить по-своему; но Фрейя решила ничего не говорить на том основании, что "папа только доведет себя до помешательства". Он и в самом деле мог заболеть, а тогда у нее не хватило бы духу его оставить. Вот вам здравый смысл женщины и прямота женских рассуждений. А затем - мисс Фрейя могла читать "бедного дорогого папу", подобно всякой женщине, читающей мужчину, как раскрытую книгу. Если дочь уже ушла, старик Нельсон не стал бы мучиться. Он поднял бы крик, и конца не было бы жалобам и сетованиям, но это уж другое дело. Он был бы избавлен от подлинной пытки колебания и не терзался бы противоречивыми чувствами. А так как он был слишком робок, чтобы бесноваться, то, по прошествии периода сетований, он посвятил бы себя "своему маленькому поместью" и поддерживанию добрых отношений с властями.
   Время исцелило бы все. Фрейя думала, что она может подождать, управляя пока своим собственным домом на великолепном бриге и человеком, который ее любил.
   Это была самая подходящая жизнь для нее, научившейся ходить не на суше, а на палубе корабля. Она была дитя корабля, морская дева, если такая когда-нибудь существовала. И, конечно, она любила Джеспера и доверяла ему; но к ее радости примешивался и оттенок беспокойства. Очень красиво и романтично владеть, как своей, собственностью, прекрасно закаленным и верным мечом, но можно ли им будет отражать грубые палочные удары судьбы это другой вопрос.
   Она знала, что из них двух она была более... как бы это сказать... более полновесна - не ухмыляйтесь, я говорю не об их физическом весе. Она только слегка беспокоилась, когда он уезжал, и у нее был я, который, на правах испытанного наперсника, осмеливался частенько ей нашептывать: "Чем раньше, тем лучше". Но у мисс Фрейи имелась особая жилка упрямства, и ее основание для отсрочки было характерно: "Не раньше чем мне исполнится двадцать один год; тогда люди не сочтут меня недостаточно взрослой, чтобы отвечать за свои поступки".
   Чувства Джеспера были до такой степени порабощены, что он даже ни разу не возражал против такого решения. Она была великолепна - во всем, что бы ни делала или ни говорила, и... на этом он ставил точку. Думаю, он был достаточно тонок, чтобы чувствовать себя даже польщенным - иногда. А в утешение у него имелся бриг, который, казалось, был пропитан душой Фрейи, так как все, что бы он ни делал на борту, было освящено его любовью.
   - Да. Скоро я начну считать дни, - повторил он. - Еще одиннадцать месяцев. За это время мне придется сделать три рейса.
   - Смотрите, как бы не случилось беды, если вы будете слишком торопиться, - предостерег его я. Но он с гордым видом, смеясь, отмахнулся от моего предостережения. - Вздор! Ничего, ничего не может случиться с бригом, - воскликнул он, словно пламя его сердца могло светить в темные ночи на неведомых морях, а образ Фрейи - служить непогрешимым маяком среди скрытых мелей; как будто ветры должны были охранять его будущее, а звезды - сражаться за него на путях своих; словно магия его страсти имела власть управлять судном на капле росы или провести его сквозь игольное ушко только потому, что этому бригу выпал великолепный жребий служить любви любви, исполненной великой прелести, любви, способной сделать все пути земные надежными, легкими и лучезарными.
   - Полагаю, - сказал я, когда он высмеял мое довольно невинное замечание, - полагаю, сегодня вы отплываете.
   Действительно, таковы были его планы. Он не снялся на рассвете только потому, что поджидал меня.
   - И представьте себе, что случилось вчера! - продолжал он. - Мой помощник неожиданно меня оставил. Должен был уехать. За такое короткое время никого не найдешь, и я думаю взять с собой Шульца. Известного Шульца! Что же не становитесь на дыбы? Говорю вам, вчера, поздно вечером, я пошел и откопал Шульца. Хлопот было без конца. "Я - ваш слуга, капитан, - говорит он своим удивительным голосом, - но с сожалением должен признаться, что мне буквально нечего надеть. Мне пришлось постепенно распродать весь свой гардероб, чтобы раздобыть немножко еды". Что за голос у этого человека. Говорят, голос может растрогать и камень! А вот люди как будто привыкли к нему. Раньше я никогда его не видел, и, честное слово, у меня слезы навернулись на глаза. Счастье, что было темно. Он спокойно сидел под деревом, в туземном поселке, тощий, как доска, а когда я пригляделся к нему, оказалось, что на нем надета всего-навсего старая бумажная фуфайка и рваная пижама. Я ему купил шесть белых костюмов и две пары парусиновых туфель. Я не могу сняться с якоря без помощника. Должен взять кого-нибудь. Сейчас я еду на берег записать его, затем возвращаюсь с ним на борт - и в путь. Ну, не сумасшедший ли я, а? Конечно, сумасшедший! Ну, валяйте! Выкладывайте начистоту. Дайте себе волю. Мне нравится, когда вы волнуетесь.
   Он явно ждал, что я буду ругаться. Поэтому я с особым удовольствием преувеличил свое спокойствие.
   - Самое худшее, что можно сказать против Шульца, - бесстрастно начал я, скрестив руки, - это - неприятная привычка обкрадывать кладовые каждого судна, на какое он только попадает. Это он будет делать. Вот все, что можно против него возразить. Я решительно не верю этой истории, какую рассказывает капитан Робинсон, будто Шульц сговорился в Чантабене с какими-то негодяями с китайской джонки украсть якорь с носа шхуны "Богемская девушка". Вообще история Робинсона слишком замысловата. Другой же рассказ механиков с "Нань-Шаня", заставших якобы Шульца в полночь в машинном отделении трудящимся над медными подпорками, чтобы снести их на берег и продать, кажется мне более достоверным. За исключением этой маленькой слабости, позвольте вам сказать, что Шульц как моряк лучше многих из тех, кто за всю свою жизнь не взял в рот ни капли спиртного, быть может, в нравственном отношении он не хуже некоторых людей, нам с вами известных, кто никогда не крал ни единого пенни. Он может быть нежелательной особой на борту судна, но раз выбора у вас нет, я думаю, с ним удастся справиться. Здесь важно понять его психологию. Не давайте ему денег до тех пор, пока с ним не покончите. Ни цента, как бы он вас ни просил. Ручаюсь, что с той минуты, когда вы дадите ему деньги, он начнет красть. Не забудьте об этом.
   Я наслаждался недоверчивым изумлением Джеспера.
   - Черт бы его побрал! - воскликнул он. - Да зачем это ему? Не хотите ли вы подшутить надо мной, старина?
   - Нет, не хочу. Вы должны понять психологию Шульца. Его нельзя назвать ни бродягой, ни попрошайкой. Не похоже, чтобы он стал шляться и разыскивать человека, который предложил бы ему стаканчик. Но, представьте себе, он сходит на берег с пятью долларами или пятьюдесятью - это все равно - в кармане... После третьего или четвертого стакана он пьянеет и становится щедрым. Он или рассыпает деньги по всему полу или распределяет между всеми присутствующими; дает каждому, кто только берет. Затем ему приходит в голову, что час ранний, а ему и его друзьям требуется до утра еще немало стаканов. И вот он беззаботно отправляется на свое судно. Ноги его и голова никогда не поддаются хмелю. Он поднимается на борт и просто хватает первый попавшийся предмет, который кажется ему подходящим, - лампу из каюты, бухту каната, мешок сухарей, бидон с маслом - и обращает его в деньги без всяких размышлений. Таков процесс, совершающийся в нем. Вам нужно только следить за ним, чтобы он не отдался слабости. Вот и все.
   - К черту его психологию, - проворчал Джеспер. - Но человек с таким голосом, как у него, достоин беседовать с ангелами. Как вы думаете, он неизлечим?
   - По моему мнению, он был неизлечим. Его никто не преследовал судебным порядком, но ни один человек больше его не нанимал. Я боялся - он кончит тем, что умрет в какой-нибудь дыре.
   - Так... - размышлял Джеспер. - Но "Бонито" не ведет торговли с цивилизованными портами. Здесь ему будет легче не сбиться с прямого пути.
   Да, правда. Бриг вел дела на берегах, не тронутых цивилизацией, с неизвестными раджами, обитающими в почти неисследованных гаванях; с туземными поселениями, разбросанными по течению таинственных рек, мрачные, окаймленные лесом устья которых среди бледно-зеленых рифов и ослепительных отмелей катятся в пустынные проливы, где спокойная голубая вода искрится солнечным светом. Одинокий, вдали от изъезженных путей, бриг скользил, весь белый, вокруг темных, хмурых песчаных кос, выплывал, как призрак, из-за мысов, чернеющих в лунном свете, или лежал, подобно спящей морской птице, в тени безыменной горы в ожидании сигнала. В туманные ненастные дни он вдруг появлялся в Яванском море, презрительно разрезая короткие враждебные волны; или его видели далеко-далеко, маленькое блестящее белое пятнышко, скользящее вдоль пурпурной массы грозовых облаков, громоздящихся на горизонте. Иногда, на редких почтовых линиях, где цивилизация соприкасается с лесными тайнами, наивные пассажиры, толпясь у поручней, кричали, с любопытством указывая на бриг: "А, вот яхта!" - а голландский капитан, бросив враждебный взгляд, пренебрежительно ворчал: "Яхта! Нет! Это всего-навсего англичанин Джеспер. Мелкий торговец..."
   - Хороший моряк, вы говорите! - воскликнул Джеспер, все еще обдумывая вопрос о безнадежном Шульце с удивительно трогательным голосом.
   - Первоклассный. Спросите кого угодно. "Редкая находка, но невозможный человек, - заявил я.
   - Ему представится случай исправиться на бриге, - со смехом сказал Джеспер. - Там, куда я на этот раз отправляюсь, у него не будет соблазна ни пьянствовать, ни воровать.
   Я не настаивал на более определенных сведениях. Так как мы с ним были близки, то я был достаточно осведомлен о ходе его дел.
   Когда мы неслись к берегу в его гичке, он неожиданно спросил:
   - Кстати, не знаете ли вы, где Химскирк?
   Я украдкой взглянул на него и успокоился. Этот вопрос он задал не как влюбленный, а как торговец. Я слыхал в Палембанге, что "Нептун" несет службу около Флореи и Сумбавы, и сообщил ему об этом. Совсем в стороне от его пути. Он был доволен.
   - Знаете, - продолжал он, - этот парень забавляется у берегов Борнео тем, что сбрасывает мои буи. Мне пришлось поставить несколько в устьях рек. В начале года один торговец из Целебеса, застигнутый штилем, застал его за этим делом. Он пустил свою канонерку прямо на них, разбил на куски один за другим два буя, а затем спустил лодку, чтобы вытащить третий буй. А я полгода назад возился без конца, чтобы укрепить его в грязи, как веху. Слыхали вы о чем-нибудь более вызывающем, а?
   - Я бы не стал ссориться с этим негодяем, - заметил я небрежно, но в действительности сильно встревоженный этой новостью. - Не стоит того.
   - Я - ссориться! - воскликнул Джеспер. - Я не хочу ссориться. Я не трону ни один волосок на его безобразной голове. Дорогой мой, когда я думаю о дне совершеннолетия Фрейи, весь мир мне друг, включая и Химскирка. Но все-таки это дрянная, злостная забава.
   Мы распрощались довольно поспешно на набережной, так как каждый из нас торопился по своим делам. Я был бы сильно подавлен, знай я тогда, что это поспешное рукопожатие и "До скорого, старина. Желаю удачи", - было нашим последним прощаньем.
   Когда он вернулся в проливы, я был в плавании, и он уехал, не дождавшись моего возвращения. Он хотел сделать три рейса до дня рождения Фрейи. В бухте Нельсона я разминулся с ним всего на несколько дней.
   Фрейя и я с великим удовольствием и полным одобрением беседовали об "этом безумце" и "форменном идиоте". Она вся искрилась весельем, хотя только что рассталась с Джеспером; но эта разлука должна была быть последней.
   - Отправляйтесь на борт возможно скорее, мисс Фрейя, - умолял я.
   Она прямо посмотрела мне в лицо, слегка покраснела и ответила с какой-то серьезной пылкостью, словно голос у нее дрогнул:
   - На следующий же день.
   О да! На следующий же день после того, как ей исполнится двадцать один год. Я был доволен этим намеком на глубокое чувство. Казалось, и она наконец вознегодовала на отсрочку, на которой сама настаивала. Я подумал, что на нее сильно подействовало недавнее посещение Джеспера.
   - Вот и отлично, - добавил я. - Я буду значительно спокойнее, зная, что вы взялись присматривать за этим безумцем. Не теряйте ни минуты. Он, конечно, явится к сроку... если небеса не обрушатся.
   - Да. Если не... - повторила она задумчивым шепотом, подняв глаза к вечернему небу, не запятнанному ни единым облачком. Некоторое время мы молча смотрели на раскинувшееся внизу море. В сумерках оно казалось таинственно спокойным, словно доверчиво приготовлялось к долгому сну в эту теплую тропическую ночь. И тишина вокруг нас, казалось, не имела границ, не имела конца.
   А потом мы снова стали говорить о Джеспере в обычном нашем тоне. Мы согласились, что во многих отношениях он слишком безрассуден. К счастью, бриг был на высоте положения. Казалось, все было ему по силам. "Настоящее сокровище", - сказала мисс Фрейя. Она и ее отец провели день на борту. Джеспер угощал их чаем. Папа брюзжал... Я отчетливо увидел под белоснежным тентом брига старика Нельсона, снедаемого все возрастающей тайной тревогой и обмахивающегося шляпой. Комедийный папаша... Я узнал о новом образчике безумия Джеспера: он был огорчен тем, что не мог приделать ко всем дверям кают ручки из массивного серебра. "Точно я ему это разрешила бы!" - с шутливым негодованием заметила мисс Фрейя. Между прочим, я узнал еще, что Шульц, морской клептоман с патетическим голосом, пока держится на своем месте с одобрения мисс Фрейи. Джеспер доверил даме сердца свое намерение выправить психологию этого парня. Да, конечно. Весь мир был его другом, ведь он дышал одним воздухом с Фрейей.
   Случайно в разговоре я упомянул имя Химскирка и, к величайшему своему удивлению, испугал мисс Фрейю. Глаза ее выразили что-то похожее на страдание, и в то же время она прикусила губу, как будто сдерживая взрыв смеха. О да! Химскирк был в бенгало в одно время с Джеспером, но он приехал на день позже. Уплыл он в один день с бригом, но через несколько часов после него.
   - Какой помехой, должно быть, он был для вас двоих, - сочувственно сказал я.
   Она взглянула на меня как-то испуганно и весело и вдруг разразилась звонким смехом:
   - Ха-ха-ха!
   Я от всей души присоединился к ней, но мой смех звучал не так очаровательно.
   - Ха-ха-ха!.. Ну, не смешон ли он? Ха-ха-ха!
   Мне представились бессмысленно свирепые круглые глаза старика Нельсона и его заискивающее обращение с лейтенантом, и это вызвало новый приступ смеха.
   - Он выглядит, - еле выговорил я, - он выглядит - ха-ха-ха! - среди вас троих... как несчастный черный таракан. Ха-ха-ха!
   Она снова звонко расхохоталась, убежала в свою комнату и захлопнула за собой дверь, оставив меня в глубоком изумлении. Я сразу перестал смеяться.
   - Над чем смеялись? - раздался голос старика Нельсона со ступенек веранды.
   Он поднялся наверх, уселся и раздул щеки с невыразимо глупым видом. Но мне уж не хотелось больше смеяться. "И над чем, черт возьми, мы так неудержимо смеялись?" - спрашивал я себя. Я вдруг почувствовал уныние.
   Ах, да! Первой засмеялась Фрейя. "Девушка переутомлена", - подумал я. И, право, это было не удивительно.
   Я не ответил на вопрос старика Нельсона, но он был слишком расстроен визитом Джеспера, чтобы думать о чем-нибудь постороннем. Он даже спросил меня, не возьмусь ли я намекнуть Джесперу, что здесь, на Семи Островах, в нем не нуждаются. Я заявил, что не вижу необходимости. Основываясь на некоторых обстоятельствах, недавно дошедших до моего сведения, я смею думать - в недалеком будущем Джеспер Эллен не станет его тревожить.
   Он серьезно воскликнул: "Слава богу!" - так что я опять чуть не расхохотался, однако при этом он не просиял. По-видимому, Химскирк приложил на этот раз все усилия к тому, чтобы быть неприятным. Лейтенант сильно испугал старика Нельсона, выразив мрачное удивление, что правительство разрешило белому человеку поселиться в этих местах.
   - Это противоречит нашей политике, - заметил он. Затем лейтенант обвинил старика в том, что он, собственно, не лучше англичанина, и даже старался затеять с ним ссору из-за его незнания голландского языка.
   - Я слишком стар, чтобы изучать его теперь, сказал я ему, - грустно вздохнул старик Нельсон (или Нильсен). - А он говорит, что мне уже давным-давно следовало выучить голландский язык. Я поселился на жительство в голландских колониях. Мое незнание голландского языка, говорит он, возмутительно. Он так свирепо со мной обращался, словно я - какой-нибудь китаец.
   Ясно, что его терзали умышленно. Он не упомянул о том, сколько бутылок своего лучшего кларета он выставил на алтарь примирения. Должно быть, возлияния были обильные. Но старик Нельсон (или Нильсен) по натуре своей гостеприимен. Против этого он ничего не имел; а я жалел только о том, что эта добродетель обратилась на лейтенанта - командира "Нептуна". Я горел желанием сообщить ему, что, по всем вероятиям, он будет избавлен также и от посещений Химскирка. Я этого не сделал только из боязни (нелепой, пожалуй) вызвать у него какие-либо подозрения. Как будто они могли возникнуть у этого простодушного комедийного отца!
   Довольно странно, что последнее слово на тему о Химскирке было сказано Фрейей и именно в таком смысле. За обедом лейтенант упорно не сходил с языка старика Нельсона. Наконец я проворчал чуть слышно: "Черт бы побрал лейтенанта!" Я видел, что девушка также начала приходить в отчаяние.
   - И он был совсем нездоров - правда, Фрейя? - причитал старик Нельсон. - Может быть, оттого-то он и был таким сварливым, а, Фрейя? Он выглядел очень скверно, когда оставил нас так внезапно. Должно быть, и печень у него не в порядке.