Э. К. Пименова. Франциск Ассизский. Его жизнь и общественная деятельность

   Однако в конце концов молодость восторжествовала над тяжким недугом, и Франциск начал выздоравливать. Но силы восстанавливались очень медленно, поэтому Франциск еще долго оставался как бы отрезанным от действительной жизни и мог на свободе предаваться размышлениям.
   Размышления эти были невеселого свойства. Франциск как-то не ощущал столь обычного для выздоравливающих радостного чувства возрождения к жизни; веселье, всегда характеризовавшее его, исчезло и заменилось каким-то унынием, более тяжелым, нежели упадок физических сил. Когда в его воображении проносились картины его прошлой жизни, какое-то чувство горечи наполняло его душу. Все ему казалось так пошло, так ничтожно, кругом него была такая пустота! у него не было ни настоящего дела, ни настоящей привязанности, которая бы наполняла его жизнь и делала ее привлекательной. Удовольствия и развлечения потеряли для него свою прелесть; в этом отношении он изведал все, испив чашу наслаждений до дна. И только теперь, пригвожденный к одру болезни, лишенный возможности принимать участие в круговороте жизни, он почувствовал, что душа его нe удовлетворена и что он только заглушал ее голос разгулом.
   Такое нравственное состояние Франциска продолжалось и после его полного выздоровления, и он, конечно, искал из него выхода. Но где его найти? Религия, в том виде, в каком она практиковалась в окружавшем его обществе, в его семье и среди его друзей и знакомых, не могла доставить ему душевного удовлетворения. Это был грубый фетишизм, только называемый христианством, и чуткая душа Франциска понимала всю фальшь, заключавшуюся в таком исповедании христианской веры, а потому отворачивалась от него. Смутные стремления, овладевшие душой Франциска, однако, были недостаточны, чтобы указать ему новый путь, и потому он естественно вернулся на старый путь, ища забвения в новых подвигах и рыцарских похождениях.
   Ему скоро представился случай осуществить свои мечты о славе. Один из ассизских рыцарей, быть может из тех, которые вместе с Франциском пробыли год в перуджийском плену, предложил ему отправиться вместе на юг Италии под начальство Готье де Бриенна, сражавшегося за дело папы Иннокентия III.
   В то время Готье пользовался громкой репутацией во всей Италии. Его считали одним из самых благочестивых и храбрых рыцарей той эпохи, и, естественно, предложение отправиться к нему пришлось очень по вкусу Франциску. Сражаться рядом с таким рыцарем было великой честью, и Франциск был уверен, что он, совершив великие подвиги, покроет себя славой.
   С радостью он принялся за приготовления к отъезду и, по обыкновению, не щадил расходов на экипировку; его рыцарский наряд, оружие и т. п. отличались небывалой роскошью, которая совершенно затмила всех его товарищей по оружию и даже самого начальника отряда.
   Приготовления Франциска к отъезду, производимые им с таким шумом, безумные траты и роскошь его рыцарской экипировки возбуждали, конечно, много толков и разговоров в городе. Его товарищи завидовали ему, его замашки знатного барина возмущали их, и они дали себе слово отмстить ему при случае. Но Франциск ничего этого не замечал; во-первых, он был поглощен мечтами о славе и уже видел свой дом превращенным в рыцарское жилище, а во-вторых, он не был в душе тщеславен и не думал величаться перед товарищами. Ему нравились блеск и роскошь, они тешили его душу, но он не придавал им значения, точно так же, как не придавал значения деньгам, которые тратил без счета. Однако доброта, составлявшая основную черту его характера, сказалась и тут, и когда он увидел рядом с собой бедного рыцаря, в убогой одежде, то, не задумываясь, отдал ему свой блестящий наряд.
   Во время этих приготовлений к Франциску вернулись его прежняя веселость и живость, совсем было исчезнувшие после его болезни. Он опять сделался общительным и приятным собеседником, а когда его спрашивали о причине его радостного возбуждения, он отвечал: “Я знаю, что сделаюсь великим”.
   Наконец наступил день отъезда. Веселый и радостный, Франциск сел на лошадь и отправился в путь вместе с маленьким отрядом. Дорога шла по склонам горы Субазио, и маленький отряд должен был остановиться на ночлег в Сполетто. Что тут произошло – на этот счет нельзя найти точных указаний в документах, касающихся жизни Франциска, но достоверно одно, что он в тот же вечер решился вернуться в Ассизи. Весьма возможно, что знатные, завидовавшие ему товарищи, таившие против него злобу в сердце, привели свой замысел в исполнение и отмстили ему за то, что он, сын купца, держал себя с ними как равный, и даже подавлял их своею роскошью и щедростью.
   Легенда, конечно, разукрасила по-своему это событие. По рассказам, на пути в Сполетто Франциск услышал в полусне голос, спрашивавший его, куда он направляется? Когда он ответил, опять раздался вопрос: “Кто может сделать для тебя больше добра, господин или раб?”. Франциск отвечал: “Господин”. – “Так зачем же ты бросил господина ради раба?” – последовал снова вопрос. Франциск сказал: “Как прикажешь мне поступить, Господи?” – “Возвратись на родину, там тебе будет сказано, что ты должен делать”. Проснувшись, Франциск решил немедленно вернуться в Ассизи и ждать, чтобы ему открылась воля Божия.
   Так или иначе, Франциск почувствовал все-таки, что все его мечты рушились, и вернулся из Сполетто в Ассизи, где его неожиданное возвращение произвело, конечно, много шума и причинило немалое разочарование его родителям. Франциск был грустен; он как будто также пережил какое-то тяжкое разочарование. Он удвоил свою сострадательность к беднякам, которым всегда и прежде очень щедро раздавал милостыню.
   Прежние разгульные товарищи Франциска не замедлили опять окружить его. Они очень обрадовались его возвращению, надеясь на возобновление прежней веселой и разгульной жизни. Франциск обыкновенно покрывал все расходы из своего кошелька, и, конечно, это было выгодно его товарищам. Но хотя Франциск и теперь поступал точно так же, и его кошелек всегда был открыт для друзей, однако во всех устраиваемых ими пиршествах он участвовал лишь как посторонний. На него, среди шумного веселья, все чаще и чаще стали нападать приступы тяжелого раздумья, начало которых надо отнести к его болезни.
   Все чаще и чаще стал удаляться Франциск от своих товарищей и целыми днями бродил одиноко в окрестностях города. Вскоре, впрочем, к нему присоединился один из его друзей, не похожий на других и, очевидно, так же, как и Франциск, ощущавший душевную пустоту и пресытившийся земными наслаждениями.
   Вероятно, оба приятеля поверяли друг другу свои мысли во время этих уединенных прогулок. Оба пришли к тому убеждению, что ни земные наслаждения, ни слава не стоят того, чтобы человек отдавал им всего себя и всю свою жизнь. Кто был этот друг Франциска – с достоверностью неизвестно, но по некоторым признакам надо думать, что это был тот, который впоследствии сделался преемником Франциска во главе основанного им ордена, брат Илья.
   Очень часто Франциск заходил в грот, находившийся в окрестностях Ассизи и скрытый в зелени оливковых деревьев. Там, в уединении, он переживал тоску душевную, горько плакал о своих заблуждениях и пороках, печалился о том, что жизнь его протекает бесцельно, среди бессмысленного разгула, губящего душу и подтачивающего физические силы. Он жаждал высшей истины, высшей цели, и с тоскою обращал взоры к небу, как будто ожидая оттуда слов утешения и указаний. Его бледное, осунувшееся лицо, впалые глаза, светившиеся лихорадочным блеском, указывали на тяжелую нравственную борьбу, которую он переживал. Друзья замечали в нем перемену и всячески старались вернуть его на прежний путь. Но вскоре им пришлось убедиться, что между ним и ими образовалась пропасть, и они уже перестали понимать друг друга.
   Однажды после очень веселой и шумной пирушки, на которой Франциск был провозглашен царем молодежи и ему вручен был почетный жезл, разгульные товарищи Франциска возвращались вместе с ним по улицам города, уже погруженного в сон. Распевая веселые песни, они не заметили, что Франциск отстал от них, когда же они стали его разыскивать, то нашли погруженным в глубокое раздумье. Он стоял неподвижно, держа свой жезл “царя безумцев” в руках и не замечая ничего, что творится вокруг.
   – Что это с тобой? – закричали они ему, стараясь пробудить его от раздумья. – “Вы разве не видите, что он замечтался о своей возлюбленной, на которой собирается жениться!” – воскликнул кто-то.
   – Вы правы, – отвечал Франциск, пришедший, наконец, в себя. – Я мечтаю о том, чтобы взять себе жену, самую красивую, самую чистую и самую благородную, какую только вы можете вообразить.
   В этом ответе сказался тот перелом, который совершился в душе Франциска, и друзья его скоро поняли это. Они убедились, что он уже больше не товарищ им в веселых похождениях, и оставили его в покое. Вскоре им пришлось узнать, о какой невесте, чистой и благородной, говорил Франциск.
   В храме, который был выстроен впоследствии в Ассизи в честь Франциска, находятся чудные фрески знаменитого художника Джотто, изображающие сцены из жизни основателя ордена францисканцев. На одной из этих картин изображено символическое обручение Франциска с нищетой в образе красивой женщины с исхудалым лицом и в разорванном платье. На нее лает собака, в нее бросают каменьями, путь ее усеян терниями, но Христос, с высоты небес, благословляет ее брак с Франциском, которому она протягивает руку, – и ангелы кругом ликуют.
   Оставив общество друзей, не понимавших ни его душевной тоски, ни совершившейся в нем перемены, Франциск стал еще более искать уединения, и чем более размышлял о своей прежней жизни, тем отвратительнее она ему казалась. Наслаждения и удовольствия, которым он предавался некогда со всем пылом юности, потеряли для него всякую прелесть. Он увидел мелочность и тщеславие своих бывших друзей, тотчас же отвернувшихся от него, как только он перестал сорить для них деньгами и быть веселым собеседником на пирушках.
   Друзья покинули Франциска, но ему остались верными бедняки, к которым он всегда, даже в период самой разгульной жизни, относился с теплым сочувствием и немедленно приходил на помощь. Тоскующей душе Франциска, не находившей нигде успокоения, доставляла невыразимую отраду робкая дружба и привязанность обездоленных и несчастных. Необыкновенная кротость и доброта Франциска привлекали к нему сердца людей, нуждающихся не только в подаянии, но и в сочувствии и добром слове. У Франциска они всегда находили и то, и другое, и он никогда не подавал милостыни с высокомерием, свойственным другим богачам.
   Дружба бедняков и робкое их поклонение хотя и радовали Франциска, но в то же время возбуждали в его душе какое-то смутное чувство, и ему все казалось, что он недостоин того восторженного поклонения, которое он встречал в беднейших классах населения Ассизи. Большинство бедняков, известных Франциску, впали в нищету вследствие войн, плохих урожаев и болезней и поэтому нуждались не только в материальной помощи, но и в нравственной поддержке, у Франциска они всегда находили и то, и другое, и не удивительно, что они питали к нему величайшую преданность.
   Чуткая душа Франциска начала сознавать все сильнее и сильнее противоречие между окружавшей его роскошью и нищетой, свидетелем которой ему приходилось быть. Прежде Франциск щедро раздавал милостыню, но не задумывался над чужими страданиями. Теперь же он проникался этими страданиями, и роскошь его жизненной обстановки становилась ему все более и более невыносимой. Жить в такой роскоши и подавать нищему от своих избытков казалось ему недостойным человека, проникнутого любовью к ближнему; мало-помалу бедность и нищета окружались особенным ореолом в глазах Франциска и получали заманчивую прелесть, какой уже не имел для него окружающий мир богатства и наслаждений.
   Франциск и прежде всегда жаждал подвигов, увлекаясь рыцарскими чувствами. Теперь же, вследствие совершившегося в нем нравственного перелома, рыцарские подвиги не привлекали его более, но стремление отдать себя всего какой-нибудь идее, жажда самопожертвования еще усилились в нем. Мало-помалу спокойствие проникало в его душу. Чудная окружающая природа оказывала на него свое действие, но он смотрел на нее уже совсем иными, просветленными глазами и находил в ней новый, неизвестный ему до тех пор, источник наслаждений. Он начал ощущать в сердце прилив глубокой нежности и сострадания ко всему живущему, к самому маленькому зверьку, к каждой былинке. Он перестал избегать общества, ему казалось временами, что он готов обнять весь мир и прижать к своему сердцу все страждущее человечество. Он ощущал в себе потребность действия; ему хотелось прокричать всем людям, чтобы они полюбили друг друга, воинам – чтобы они перестали проливать кровь, но он не знал, как поделиться ему с людьми тем беспредельным запасом нежности и любви, который накопился у него в сердце.
   Около этого времени Франциск совершил паломничество в Рим. Настроение той эпохи, в которой он жил, конечно, должно было заставить его искать утешения и указаний в религии. Эти указания он нашел в христианском учении, в проповеди Христа, которая и придала осязательную форму его неясным стремлениям и побуждениям. Его путешествие в Рим ознаменовалось важным событием, решившим его дальнейшую судьбу. Много раз, подавая нищим милостыню и утешая их, он терзался вопросом, был ли бы он в состоянии переносить безропотно такую нищету. Тяжесть какой-нибудь ноши можно вполне оценить лишь тогда, когда взвалишь ее себе на плечи, и поэтому Франциск решил испытать на себе, каково быть нищим, ничего не иметь и находиться в зависимости от сострадания, а подчас и от каприза прохожих.