Страница:
– Ну и как?
– Англичанин сказал правду. Я нашел даже прежнюю его фамилию в списках «Шарых шерегов». И Станислава Лехновича тоже. По его делу действительно проводилось специальное расследование. Он оказался не виновным, и то, что рассказал англичанину, соответствует истине.
– Ну, одной заботой меньше, – удовлетворенно кивнул полковник. – А как с институтом химии ПАН? Удалось что-нибудь?
– Я договорился со своим знакомым о встрече на пять часов в кафе «Дануся».
Немирох поморщился:
– А потише места не мог выбрать? Рядом с вокзалом, всегда полно народу. И проезжих, и местных…
– Ему так удобнее, он живет под Варшавой. А из кафе до поезда два шага. Правда, он предупредил, что сегодня не сможет уделить мне много времени. Но это – ничего, главное – сказать ему, что нас интересует, пусть все разузнает. Человек он серьезный, болтать зря не станет и нас не подведет. На него вполне можно положиться.
– Прекрасно.
– Артистку вы сами будете допрашивать?
– Нет, предпочту довериться тебе. С молодой красивой особой, думаю, поручику легче договориться, чем мне, старому деду.
– Вы не одного молодого еще перещеголяете.
– Ладно-ладно, не льсти. А после допроса приходи сразу – расскажешь, что удалось узнать.
– Официальный протокол допроса оформлять?
– Решишь сам на месте, по ходу дела. Главное – побольше узнать о Лехновиче. Как-никак она прожила у него несколько месяцев и кое-что должна знать о своем женихе.
Пани Мариола заставила себя ждать целых десять минут и даже не сочла нужным извиниться за опоздание – она была уверена, что красивая женщина может позволить себе опаздывать и все обязаны ее ждать. Мариола Бовери действительно была красива, но того рода женской красотой, которую обычно принято считать вульгарной, слишком злоупотребляла всеми доступными видами косметики. Возможно, это казалось бы уместным перед кинокамерой или вечером в ресторане, но никак не днем и тем более в здании управления милиции.
Вопреки инсинуациям жены адвоката, пани Янины Потурицкой, актрисе на самом деле было всего лишь двадцать пять лет. С образованием, правда, дело обстояло хуже. Театральное училище ей даже не снилось. Аттестата зрелости, «ввиду плохого состояния здоровья», получить тоже не удалось.
Мариола ничего не имела против ведения протокола, хотя визит в управление милиции склонна была считать скорее как дружескую встречу.
– Как я рада, – щебетала она, – беседовать с вами, а не с этим старым полковником. Надулся, как индюк, и думает кого-то испугать. Такими только детей в детском саду стращать.
Поручик тактично молчал, а пани Мариола продолжала заливаться соловьем:
– Ах, как я вам завидую! Это чудесно – заниматься такой увлекательной работой! Не то что я: целыми днями десятки раз повторяю в студии перед камерой один и тот же жест. Порой до потери пульса! А режиссеры, как правило, сами не знают, чего хотят. Вот и сегодня – еле вырвалась. Просто ужас!
У Межеевского не дрогнул на лице ни один мускул, хотя ему было отлично известно, что Мариола уже довольно давно не снималась ни в одном фильме, даже в роли статистки. И не похоже было, что это положение в ближайшем будущем изменится к лучшему.
– Наша работа лишь внешне выглядит романтично. А в действительности это дотошное собирание разных сведений да возня с хулиганами, обворовавшими пивной киоск. Удовольствие беседовать с молодой, интеллигентной и красивой женщиной нам, к сожалению, выпадает редко.
Мариола ни минуты не сомневалась, что «молодая, интеллигентная и красивая женщина» – это именно она.
– Да и то нам довелось встретиться лишь по случаю трагического события на Президентской.
– Ах, это действительно ужасно. Я страшно жалею, что поддалась на уговоры Стаха и пошла к Войцеховским.
– Вы были с ними знакомы прежде?
– Нет. Очень нужен мне какой-то старый хрыч и его уродина. Если бы Лехнович так усиленно меня не упрашивал, я ни за что бы не пошла. Но в конце концов решила все-таки уступить ему на прощание.
– Что значит – «на прощание»? Вы знали, что он умрет?
Мариола разразилась смехом. Серебристым смехом, хорошо отрепетированным.
– Вы, может быть, еще подозреваете, что я его и убила? Да нет же, вы меня не так поняли. Просто он мне надоел. До невозможности.
– Да?…
– Скажу вам откровенно – это был отвратительный тип.
– Не может быть!
– Представьте себе. Просто какой-то ненормальный. Вы не поверите – он хотел мне изменить.
– Что вы говорите?! – Межеевский силился изобразить на лице выражение крайнего удивления.
– Да. И с кем бы вы думали? С одной вертихвосткой.
– Чудовищно!
– К счастью, я его вовремя раскусила. Он мне совершенно опротивел. Жадина, грубиян, никаких.приличных знакомств. К тому же болтун и хвастун. Чего он мне только не плел! Его послушать, так в Варшаве нет ни одной женщины, которая могла бы устоять перед ним. А в сущности, он ничего собой не представлял, мог лишь совращать студенток, которым нужно было получить хоть тройку на экзаменах. И ничего больше.
– Но, кажется, он был одаренным химиком? Мариола Бовери махнула рукой.
– Не знаю. Но уверена, что больше хвастался. Как обычно. У него все были дураками и только он один – гений. Его послушать, так Войцеховский ничего бы в жизни не добился, не будь его, Лехновича. Я специально пошла с ним в гости, чтобы посмотреть на этого Войцеховского. Старик, конечно, но сразу видно – в порядке. Вы обратили внимание, какой бриллиант на пальце у его Эльжбеты? Такой бриллиант и за двести тысяч не купишь. Одна вилла стоит полтора миллиона. А что Лехнович? Трехкомнатная кооперативная квартира и доцентское жалованье. Ну, подработает иногда кое-какие крохи. Я за одну главную роль в любом заграничном фильме получу столько, сколько этому пану доценту не заработать до конца своей жизни. А он еще равняется с Войцеховским. Сколько он пел мне о своих друзьях, а как дошло до дела, то оказалось, что не был знаком ни с одним режиссером даже в Польше. Прямо в глаза мне врал, что знаком с режиссером из Советского Союза. А когда я позвонила в Москву, этот режиссер сказал, что никакого пана Лехновича не знает и никогда ничего о нем не слышал.
– Но, кажется, Лехнович сделал какое-то крупное научное открытие?
– Научное открытие? Первый раз слышу. Скорее всего, он вам тоже наврал. Иначе он трубил бы об этом на всех перекрестках, а я ни словечка от него ни о каком открытии не слышала. Правда, однажды хвалился, что стоит ему шевельнуть пальцем – и все американские концерны передерутся между собой из-за него, если он захочет уйти из своего института. Но когда я сказала: ну сделай так, чтобы они передрались, он ответил, что не настало еще время. А если настанет, я, мол, еще о нем услышу.
– Лехнович получал письма из-за границы?
– Какие-то иностранные журналы приходили. Да еще разные рекламные проспекты. А больше ничего. Мой младший брат – заядлый филателист, но Стах не разрешал мне даже марки с конвертов для него отклеить. Он и'х сам собирал. Говорил, что отдает какому-то швейцару. А когда я один раз взяла с его стола одну-единственную красивую марку, кажется Мадагаскара, он устроил такой скандал, что я думала – убьет меня.
– Что ж, он был такой жадный?
– Да нет. Жадным может быть только человек богатый, а он был беден. Просто беден. Что у него было? Каких-то несчастных восемь-девять тысяч злотых в месяц. А может, и того меньше.
Поручик старательно поддакивал. Он не стал говорить, что эти «восемь-девять тысяч» – почти два месячных оклада офицера милиции.
– А красивая женщина, как вы понимаете, словно драгоценный камень, нуждается в соответствующей оправе. Особенно если она актриса.
– Безусловно, – поспешил согласиться поручик. – Но давайте вернемся к Лехновичу. Факт остается фактом, его убили. Как вы думаете, кто? Не удалось ли вам заметить что-либо подозрительное?
– Кто убил? У меня это не вызывает ни малейших сомнений.
– Кто же?
– Доктор. Постойте, как его фамилия?… Ах да, вспомнила: Ясенчак.
– Почему именно доктор?
– Ну как же! Вы бы только видели, как его любимая Кристина строила Стаху глазки. Будь ее воля, она прямо там же, на Президентской, утащила бы его наверх, в спальню. От меня такие вещи не скроешь. Да и доктор тоже не слепой. Он весь вечер следил за ними. Но все-таки не уследил. Был момент, перед самым ужином, когда Кристина отправилась на кухню, вроде бы заменить хозяйку – та в это время играла. А Стах как раз выложил карты на стол, поскольку его партнер вистовал, и сделал вид, будто направился в туалет. Но я-то хорошо видела, как он открыл в туалет дверь, но тут же ее закрыл, а сам шмыгнул на кухню и торчал там целый час, так что его партнерам пришлось даже прервать игру. Я думала, Ясенчака хватит удар – он тут же проиграл партию на каких-то дурацких трех трефах, оставшись без двух, хотя мог сыграть малый шлем.
– Ну и что ж тут такого? Из-за этого так уж прямо сразу и убивать человека?
– О, вы не знаете, на что способен стареющий муж, у которого молоденькая жена, да еще если ее вдруг потянет «налево». А может, и не вдруг. Возможно, этот треугольник сложился раньше. Я лично не ревнива и никогда не следила за Стахом.
– Удивляюсь, как это за игрой в карты люди могут поссориться чуть ли не до драки. Ведь не корову же они проигрывали.
– Вообще-то бридж в тот вечер проходил, можно сказать, довольно спокойно. Хотя мужчины, дело известное, вечно стараются поддеть друг друга. Но в этот раз виновником скандала был Лехнович.
– Как же все это происходило?
– Стах умышленно старался вызвать скандал. Сначала он, я-то уж хорошо его изучила, всячески пытался разозлить адвоката. А тот реагировал на его слова, как бык на красную тряпку. Начал огрызаться, швырять на стол карты. Я только до сих пор не могу понять, почему он назвал Стаха доносчиком?
– Наверное, в гневе выкрикнул первое, что пришло на ум. – Поручик сделал вид, что не придает значения этой детали. Никто из ранее допрошенных об этом не упоминал.
– Мы так мило с вами беседуем, – проговорил он, – я с искренним сожалением думаю о предстоящем прощании. Но, с другой стороны, прекрасно понимаю, для вас время дорого. В студии вас, вероятно, уже заждались.
Мариола взглянула на часы.
– На сегодняшние съемки я уже опоздала. Ох, и попадет же мне от режиссера! Ну да ладно.
– Простите меня бога ради и большое вам спасибо. Еще одна только маленькая формальность – надо подписать протокол.
Мариола взяла протянутую шариковую ручку.
– Прошу вас подписать разборчиво, подлинным именем, согласно паспорту.
– Ах, – вздохнула Мариола Бовери, – как я ненавижу этого Сковронека [6]. Ну, посудите сами, можно ли сделать артистическую карьеру с такой фамилией. Представляете себе – афиша: «…в главной роли Мария Сковронек». Ужас!
– Зато «Мариола Бовери» звучит вполне пристойно. И весьма оригинально, – как мог изощрялся в галантности поручик.
Пани Мариола все принимала за чистую монету.
– Если я вам еще понадоблюсь, буду рада увидеться с таким милым офицером. Возможно, вам удобнее где-нибудь в городе? Но тогда поторопитесь, потому что мой импресарио сейчас заканчивает переговоры с одной иностранной кинофирмой Вероятно, придется надолго уехать: меня непременно хотят занять сразу в нескольких фильмах.
– В ФРГ?
– Возможно… Но сначала все-таки Париж и Рим. Не знаю, как мне удастся везде успеть. Но что делать…
– Как я вам завидую!
– Ах, всюду одна и та же каторга. А найти по-настоящему интеллигентного режиссера теперь так трудно!
После ухода актрисы поручик отправился с докладом к полковнику, но секретарша сказала, что «старик» уехал в министерство и сегодня, вероятно, его не будет. Межеевский привел в порядок материалы дела и отправился в кафе.
Ровно в пять он сидел в «Данусе». Несколькими минутами позже появился инженер Закшевский. Он внимательно выслушал рассказ поручика. Межеевский не стал посвящать товарища во все детали, лишь сказал, что ведет следствие по делу о смерти Лехновича, который якобы сделал какое-то сенсационное открытие в области полимеров. Закшевский был искренне удивлен.
– Я ничего об этом не слышал, хотя работал вместе с Лехновичем над одной и той же темой. Ты, часом, ничего не путаешь? Как говорится, слышал звон, да не знаешь, где он.
– Да ничего я не путаю, – обиделся поручик. – Если говорю, значит, знаю.
– Наш институт вообще не занимается полимерами. Над ними работает кафедра полимеров Политехнического института.
– Ну и что? Лехнович вполне мог заниматься этой проблемой частным порядком. В нерабочее время. Или вообще дома.
– Ну да, конечно… И в пробирке или в кухонной кастрюле на спиртовке сделал эпохальное открытие… – рассмеялся Закшевский. – Времена таких чудес, брат, давно миновали. Теперь, чтобы сделать какое-нибудь открытие, нужна хорошая лаборатория со сложным специальным оборудованием и множеством помощников и лаборантов. Требуется провести тысячи, а то и десятки тысяч опытов, прежде чем получишь нужный результат. Не обойтись тут и без современных компьютеров.
– И тем не менее я не ошибаюсь. Из вполне достоверного источника мне стало известно, что Лехнович создал какой-то совершенно уникальный полимер. По твердости превосходит сталь, по тугоплавкости – ванадий или тантал и поддается формовке легче, чем глина.
– Абсурд какой-то! – Закшевский пожал плечами.
– И все-таки я попрошу тебя навести справки в своем институте, поговори с людьми.
– Ты хочешь выставить меня идиотом?
– Не горячись, старик.
– Да как же не горячиться? Это все равно что спросить в пекарне, не изготовляют ли они колбасу.
– И тем не менее я прошу тебя об этом одолжении.
– Вечно ты меня эксплуатируешь. Ну ладно, сделаю, но в последний раз. Постараюсь узнать, кто в Варшаве занимается полимерами, и попробую с ними связаться – может быть, они что-нибудь знают. Хотя вообще-то полимеры не моя специальность, но кое-что из этой области старик Войцеховский сумел вбить мне в голову.
– Лехнович прежде был учеником, а затем и ассистентом у Войцеховского. У него защищал диссертацию.
– Ну, тогда он наверняка разбирался в полимерах. Но ведь все это было, как я могу судить, лет десять назад. А по нынешним временам десять лет в науке – это гораздо– больше, чем три века в прошлом. Лехнович же десять последних лет работал в нашем институте и совершенно не был связан с полимерами. Ну, – Закшевский взглянул на часы, – мне пора. Завтра, возможно, я что-нибудь сообщу тебе. Позвоню по телефону часа в два.
ГЛАВА IX. Где взят цианистый калий?
– Англичанин сказал правду. Я нашел даже прежнюю его фамилию в списках «Шарых шерегов». И Станислава Лехновича тоже. По его делу действительно проводилось специальное расследование. Он оказался не виновным, и то, что рассказал англичанину, соответствует истине.
– Ну, одной заботой меньше, – удовлетворенно кивнул полковник. – А как с институтом химии ПАН? Удалось что-нибудь?
– Я договорился со своим знакомым о встрече на пять часов в кафе «Дануся».
Немирох поморщился:
– А потише места не мог выбрать? Рядом с вокзалом, всегда полно народу. И проезжих, и местных…
– Ему так удобнее, он живет под Варшавой. А из кафе до поезда два шага. Правда, он предупредил, что сегодня не сможет уделить мне много времени. Но это – ничего, главное – сказать ему, что нас интересует, пусть все разузнает. Человек он серьезный, болтать зря не станет и нас не подведет. На него вполне можно положиться.
– Прекрасно.
– Артистку вы сами будете допрашивать?
– Нет, предпочту довериться тебе. С молодой красивой особой, думаю, поручику легче договориться, чем мне, старому деду.
– Вы не одного молодого еще перещеголяете.
– Ладно-ладно, не льсти. А после допроса приходи сразу – расскажешь, что удалось узнать.
– Официальный протокол допроса оформлять?
– Решишь сам на месте, по ходу дела. Главное – побольше узнать о Лехновиче. Как-никак она прожила у него несколько месяцев и кое-что должна знать о своем женихе.
Пани Мариола заставила себя ждать целых десять минут и даже не сочла нужным извиниться за опоздание – она была уверена, что красивая женщина может позволить себе опаздывать и все обязаны ее ждать. Мариола Бовери действительно была красива, но того рода женской красотой, которую обычно принято считать вульгарной, слишком злоупотребляла всеми доступными видами косметики. Возможно, это казалось бы уместным перед кинокамерой или вечером в ресторане, но никак не днем и тем более в здании управления милиции.
Вопреки инсинуациям жены адвоката, пани Янины Потурицкой, актрисе на самом деле было всего лишь двадцать пять лет. С образованием, правда, дело обстояло хуже. Театральное училище ей даже не снилось. Аттестата зрелости, «ввиду плохого состояния здоровья», получить тоже не удалось.
Мариола ничего не имела против ведения протокола, хотя визит в управление милиции склонна была считать скорее как дружескую встречу.
– Как я рада, – щебетала она, – беседовать с вами, а не с этим старым полковником. Надулся, как индюк, и думает кого-то испугать. Такими только детей в детском саду стращать.
Поручик тактично молчал, а пани Мариола продолжала заливаться соловьем:
– Ах, как я вам завидую! Это чудесно – заниматься такой увлекательной работой! Не то что я: целыми днями десятки раз повторяю в студии перед камерой один и тот же жест. Порой до потери пульса! А режиссеры, как правило, сами не знают, чего хотят. Вот и сегодня – еле вырвалась. Просто ужас!
У Межеевского не дрогнул на лице ни один мускул, хотя ему было отлично известно, что Мариола уже довольно давно не снималась ни в одном фильме, даже в роли статистки. И не похоже было, что это положение в ближайшем будущем изменится к лучшему.
– Наша работа лишь внешне выглядит романтично. А в действительности это дотошное собирание разных сведений да возня с хулиганами, обворовавшими пивной киоск. Удовольствие беседовать с молодой, интеллигентной и красивой женщиной нам, к сожалению, выпадает редко.
Мариола ни минуты не сомневалась, что «молодая, интеллигентная и красивая женщина» – это именно она.
– Да и то нам довелось встретиться лишь по случаю трагического события на Президентской.
– Ах, это действительно ужасно. Я страшно жалею, что поддалась на уговоры Стаха и пошла к Войцеховским.
– Вы были с ними знакомы прежде?
– Нет. Очень нужен мне какой-то старый хрыч и его уродина. Если бы Лехнович так усиленно меня не упрашивал, я ни за что бы не пошла. Но в конце концов решила все-таки уступить ему на прощание.
– Что значит – «на прощание»? Вы знали, что он умрет?
Мариола разразилась смехом. Серебристым смехом, хорошо отрепетированным.
– Вы, может быть, еще подозреваете, что я его и убила? Да нет же, вы меня не так поняли. Просто он мне надоел. До невозможности.
– Да?…
– Скажу вам откровенно – это был отвратительный тип.
– Не может быть!
– Представьте себе. Просто какой-то ненормальный. Вы не поверите – он хотел мне изменить.
– Что вы говорите?! – Межеевский силился изобразить на лице выражение крайнего удивления.
– Да. И с кем бы вы думали? С одной вертихвосткой.
– Чудовищно!
– К счастью, я его вовремя раскусила. Он мне совершенно опротивел. Жадина, грубиян, никаких.приличных знакомств. К тому же болтун и хвастун. Чего он мне только не плел! Его послушать, так в Варшаве нет ни одной женщины, которая могла бы устоять перед ним. А в сущности, он ничего собой не представлял, мог лишь совращать студенток, которым нужно было получить хоть тройку на экзаменах. И ничего больше.
– Но, кажется, он был одаренным химиком? Мариола Бовери махнула рукой.
– Не знаю. Но уверена, что больше хвастался. Как обычно. У него все были дураками и только он один – гений. Его послушать, так Войцеховский ничего бы в жизни не добился, не будь его, Лехновича. Я специально пошла с ним в гости, чтобы посмотреть на этого Войцеховского. Старик, конечно, но сразу видно – в порядке. Вы обратили внимание, какой бриллиант на пальце у его Эльжбеты? Такой бриллиант и за двести тысяч не купишь. Одна вилла стоит полтора миллиона. А что Лехнович? Трехкомнатная кооперативная квартира и доцентское жалованье. Ну, подработает иногда кое-какие крохи. Я за одну главную роль в любом заграничном фильме получу столько, сколько этому пану доценту не заработать до конца своей жизни. А он еще равняется с Войцеховским. Сколько он пел мне о своих друзьях, а как дошло до дела, то оказалось, что не был знаком ни с одним режиссером даже в Польше. Прямо в глаза мне врал, что знаком с режиссером из Советского Союза. А когда я позвонила в Москву, этот режиссер сказал, что никакого пана Лехновича не знает и никогда ничего о нем не слышал.
– Но, кажется, Лехнович сделал какое-то крупное научное открытие?
– Научное открытие? Первый раз слышу. Скорее всего, он вам тоже наврал. Иначе он трубил бы об этом на всех перекрестках, а я ни словечка от него ни о каком открытии не слышала. Правда, однажды хвалился, что стоит ему шевельнуть пальцем – и все американские концерны передерутся между собой из-за него, если он захочет уйти из своего института. Но когда я сказала: ну сделай так, чтобы они передрались, он ответил, что не настало еще время. А если настанет, я, мол, еще о нем услышу.
– Лехнович получал письма из-за границы?
– Какие-то иностранные журналы приходили. Да еще разные рекламные проспекты. А больше ничего. Мой младший брат – заядлый филателист, но Стах не разрешал мне даже марки с конвертов для него отклеить. Он и'х сам собирал. Говорил, что отдает какому-то швейцару. А когда я один раз взяла с его стола одну-единственную красивую марку, кажется Мадагаскара, он устроил такой скандал, что я думала – убьет меня.
– Что ж, он был такой жадный?
– Да нет. Жадным может быть только человек богатый, а он был беден. Просто беден. Что у него было? Каких-то несчастных восемь-девять тысяч злотых в месяц. А может, и того меньше.
Поручик старательно поддакивал. Он не стал говорить, что эти «восемь-девять тысяч» – почти два месячных оклада офицера милиции.
– А красивая женщина, как вы понимаете, словно драгоценный камень, нуждается в соответствующей оправе. Особенно если она актриса.
– Безусловно, – поспешил согласиться поручик. – Но давайте вернемся к Лехновичу. Факт остается фактом, его убили. Как вы думаете, кто? Не удалось ли вам заметить что-либо подозрительное?
– Кто убил? У меня это не вызывает ни малейших сомнений.
– Кто же?
– Доктор. Постойте, как его фамилия?… Ах да, вспомнила: Ясенчак.
– Почему именно доктор?
– Ну как же! Вы бы только видели, как его любимая Кристина строила Стаху глазки. Будь ее воля, она прямо там же, на Президентской, утащила бы его наверх, в спальню. От меня такие вещи не скроешь. Да и доктор тоже не слепой. Он весь вечер следил за ними. Но все-таки не уследил. Был момент, перед самым ужином, когда Кристина отправилась на кухню, вроде бы заменить хозяйку – та в это время играла. А Стах как раз выложил карты на стол, поскольку его партнер вистовал, и сделал вид, будто направился в туалет. Но я-то хорошо видела, как он открыл в туалет дверь, но тут же ее закрыл, а сам шмыгнул на кухню и торчал там целый час, так что его партнерам пришлось даже прервать игру. Я думала, Ясенчака хватит удар – он тут же проиграл партию на каких-то дурацких трех трефах, оставшись без двух, хотя мог сыграть малый шлем.
– Ну и что ж тут такого? Из-за этого так уж прямо сразу и убивать человека?
– О, вы не знаете, на что способен стареющий муж, у которого молоденькая жена, да еще если ее вдруг потянет «налево». А может, и не вдруг. Возможно, этот треугольник сложился раньше. Я лично не ревнива и никогда не следила за Стахом.
– Удивляюсь, как это за игрой в карты люди могут поссориться чуть ли не до драки. Ведь не корову же они проигрывали.
– Вообще-то бридж в тот вечер проходил, можно сказать, довольно спокойно. Хотя мужчины, дело известное, вечно стараются поддеть друг друга. Но в этот раз виновником скандала был Лехнович.
– Как же все это происходило?
– Стах умышленно старался вызвать скандал. Сначала он, я-то уж хорошо его изучила, всячески пытался разозлить адвоката. А тот реагировал на его слова, как бык на красную тряпку. Начал огрызаться, швырять на стол карты. Я только до сих пор не могу понять, почему он назвал Стаха доносчиком?
– Наверное, в гневе выкрикнул первое, что пришло на ум. – Поручик сделал вид, что не придает значения этой детали. Никто из ранее допрошенных об этом не упоминал.
– Мы так мило с вами беседуем, – проговорил он, – я с искренним сожалением думаю о предстоящем прощании. Но, с другой стороны, прекрасно понимаю, для вас время дорого. В студии вас, вероятно, уже заждались.
Мариола взглянула на часы.
– На сегодняшние съемки я уже опоздала. Ох, и попадет же мне от режиссера! Ну да ладно.
– Простите меня бога ради и большое вам спасибо. Еще одна только маленькая формальность – надо подписать протокол.
Мариола взяла протянутую шариковую ручку.
– Прошу вас подписать разборчиво, подлинным именем, согласно паспорту.
– Ах, – вздохнула Мариола Бовери, – как я ненавижу этого Сковронека [6]. Ну, посудите сами, можно ли сделать артистическую карьеру с такой фамилией. Представляете себе – афиша: «…в главной роли Мария Сковронек». Ужас!
– Зато «Мариола Бовери» звучит вполне пристойно. И весьма оригинально, – как мог изощрялся в галантности поручик.
Пани Мариола все принимала за чистую монету.
– Если я вам еще понадоблюсь, буду рада увидеться с таким милым офицером. Возможно, вам удобнее где-нибудь в городе? Но тогда поторопитесь, потому что мой импресарио сейчас заканчивает переговоры с одной иностранной кинофирмой Вероятно, придется надолго уехать: меня непременно хотят занять сразу в нескольких фильмах.
– В ФРГ?
– Возможно… Но сначала все-таки Париж и Рим. Не знаю, как мне удастся везде успеть. Но что делать…
– Как я вам завидую!
– Ах, всюду одна и та же каторга. А найти по-настоящему интеллигентного режиссера теперь так трудно!
После ухода актрисы поручик отправился с докладом к полковнику, но секретарша сказала, что «старик» уехал в министерство и сегодня, вероятно, его не будет. Межеевский привел в порядок материалы дела и отправился в кафе.
Ровно в пять он сидел в «Данусе». Несколькими минутами позже появился инженер Закшевский. Он внимательно выслушал рассказ поручика. Межеевский не стал посвящать товарища во все детали, лишь сказал, что ведет следствие по делу о смерти Лехновича, который якобы сделал какое-то сенсационное открытие в области полимеров. Закшевский был искренне удивлен.
– Я ничего об этом не слышал, хотя работал вместе с Лехновичем над одной и той же темой. Ты, часом, ничего не путаешь? Как говорится, слышал звон, да не знаешь, где он.
– Да ничего я не путаю, – обиделся поручик. – Если говорю, значит, знаю.
– Наш институт вообще не занимается полимерами. Над ними работает кафедра полимеров Политехнического института.
– Ну и что? Лехнович вполне мог заниматься этой проблемой частным порядком. В нерабочее время. Или вообще дома.
– Ну да, конечно… И в пробирке или в кухонной кастрюле на спиртовке сделал эпохальное открытие… – рассмеялся Закшевский. – Времена таких чудес, брат, давно миновали. Теперь, чтобы сделать какое-нибудь открытие, нужна хорошая лаборатория со сложным специальным оборудованием и множеством помощников и лаборантов. Требуется провести тысячи, а то и десятки тысяч опытов, прежде чем получишь нужный результат. Не обойтись тут и без современных компьютеров.
– И тем не менее я не ошибаюсь. Из вполне достоверного источника мне стало известно, что Лехнович создал какой-то совершенно уникальный полимер. По твердости превосходит сталь, по тугоплавкости – ванадий или тантал и поддается формовке легче, чем глина.
– Абсурд какой-то! – Закшевский пожал плечами.
– И все-таки я попрошу тебя навести справки в своем институте, поговори с людьми.
– Ты хочешь выставить меня идиотом?
– Не горячись, старик.
– Да как же не горячиться? Это все равно что спросить в пекарне, не изготовляют ли они колбасу.
– И тем не менее я прошу тебя об этом одолжении.
– Вечно ты меня эксплуатируешь. Ну ладно, сделаю, но в последний раз. Постараюсь узнать, кто в Варшаве занимается полимерами, и попробую с ними связаться – может быть, они что-нибудь знают. Хотя вообще-то полимеры не моя специальность, но кое-что из этой области старик Войцеховский сумел вбить мне в голову.
– Лехнович прежде был учеником, а затем и ассистентом у Войцеховского. У него защищал диссертацию.
– Ну, тогда он наверняка разбирался в полимерах. Но ведь все это было, как я могу судить, лет десять назад. А по нынешним временам десять лет в науке – это гораздо– больше, чем три века в прошлом. Лехнович же десять последних лет работал в нашем институте и совершенно не был связан с полимерами. Ну, – Закшевский взглянул на часы, – мне пора. Завтра, возможно, я что-нибудь сообщу тебе. Позвоню по телефону часа в два.
ГЛАВА IX. Где взят цианистый калий?
– Да, забыл тебе сказать, – проговорил полковник, выслушав отчет Межеевского о проделанной работе, – я просил сегодня прийти Кристину Ясенчак, а профессор Анджей Бадович из Гливиц сам позвонил мне.
– Что, хочет дать показания?
– Нет. Довольно ехидным голосом спросил, сколько месяцев ему придется торчать в Варшаве, продлит ли милиция ему командировку и не оплатит ли расходы на питание и гостиницу?
– И что ж вы ему ответили?
– Ответил, что пребывание в столице доставляет ему, очевидно, удовольствие, поскольку он не спешит зайти к нам. Оплачивать же чьи-то удовольствия мы не намерены. Все, кому было нужно, давно уже посетили нас, уладили свои дела и даже выехали за границу. Если профессор решил ждать официального вызова, то он его получит, когда дойдет до него очередь.
– И он, конечно, сразу скис?
– Во всяком случае, сказал, что готов явиться хоть сейчас. Я назначил с ним встречу на десять часов. Будем принимать его вдвоем.
– А доктора Ясенчака вы не вызвали?
– Пока нет. Пусть еще немного созреет. На сегодняшний день он все-таки один из тех, у кого были наиболее серьезные мотивы убить Лехновича. Выставить человека на всеобщее осмеяние – это, пожалуй, лучший способ сделать его своим смертельным врагом. А Лехнович довольно жестоко посмеялся над доктором. Если даже не все, что рассказала нам пани Бовери о жене Ясенчака, соответствует действительности, мотивы для мести все-таки остаются.
– Но ведь с тех пор прошло много лет, события тех дней давно изгладились из памяти.
– А из сердца доктора?
– Трудно сказать, – признался поручик.
– Мы в ходе следствия упустили с тобой из виду одну важную деталь, – продолжал полковник. – Тебе надо будет срочно этим заняться.
– Слушаю вас?
– Яд. Как-никак цианистый калий на улице не валяется и его не купишь в первом попавшемся киоске.
– Я об этом думал, – ответил поручик, – но тут дело довольно-таки ясное. Ведь Войцеховские – химики. В подвале виллы у них прекрасно оборудованная лаборатория. Изготовить в ней четверть грамма цианистого калия не составит особого труда. Такими же возможностями располагает и профессор Бадович. О Лепато не приходится и говорить. Артисточка, пожалуй, для этого слишком глупа.
– Ну, если ты, офицер милиции, ведущий следствие, считаешь ее глупой, значит, она достаточно умна. Но причастна ли она к отравлению, покажет будущее. А пока надо проверить, имела ли она доступ к яду. Вполне возможно, что она могла достать его у Лехновича.
– У Лехновича?
– А почему нет? Он ведь тоже химик. Изготовление цианистого калия не составляло для него ни тайны, ни трудностей.
– Но он не дал бы ей яда.
– Почему? Ей ничего не стоило придумать, скажем, какую-нибудь байку о том, что надо травить крыс. И для убедительности использовала какое-то количество яда, а остальное приберегла для своего жениха. В такого рода историях следует принимать в расчет разные варианты.
– Слушаюсь, я проверю.
– Ну и ладно. А теперь приготовь все для ведения протокола. Скоро десять.
Профессор Бадович гневался только по телефону. В управлении спесь с него сразу спала. Он не упоминал больше о материальной компенсации и возвращении домой. Сведения о себе излагал тихим, спокойным голосом, за которым чувствовалось, однако, скрытое волнение.
– Вы, профессор, на предварительном опросе дали нам свои показания. К сожалению, в них, как, впрочем, и в показаниях других участников трагического события, просматривается немало несоответствий, – начал допрос полковник. – Мы хотим предоставить вам возможность уточнить ваши первичные показания. Вы, конечно, понимаете, что следствие по делу об убийстве – дело неординарное. Шутки здесь неуместны. Итак, я вас слушаю.
– В основе своей мои показания абсолютно достоверны, – возразил Бадович. – Я и сейчас их подтверждаю в полном объеме. В карты я действительно играл за другим столом и ссору слышал только краем уха. В соседнюю комнату я вышел, когда Лехнович был уже мертв или, во всяком случае, при смерти.
– А все остальное?
– Что – остальное? Мои лестные отзывы о Лехновиче? Что делать – такова традиция. О мертвых плохо не говорят. Разве вам доводилось читать хотя бы один некролог, в котором вместо: «Неоценимый, самоотверженный и знающий свое дело работник, чистой души человек» было написано: «С удовлетворением сообщаем о смерти имярек, наконец-то наш коллектив избавился от лентяя и дебошира» или «С душевной радостью встретила смерть своего пьяницы-мужа счастливая вдова».
При одной мысли о такого рода некрологе сидевший за машинкой поручик едва не прыснул со смеху. Полковник, в свою очередь, вынужден был про себя признать, что имеет дело с незаурядным противником, и поэтому решил говорить с ним жестко.
– Вы прекрасно понимаете, что в случае, когда речь идет об убийстве, подобного рода условностям не место.
– Давая первые свои показания, – профессор усмехнулся, – я находился под впечатлением заверений некоего известного кардиолога, что смерть Лехновича – классический случай инфаркта. У меня не было ни малейших оснований подвергать сомнению заключение врача. Надеюсь, вы не предполагаете, что я с самого начала знал правду? Ведь правду знал только убийца. Надеюсь, в убийстве вы меня не подозреваете?
– Подозреваются все, находившиеся в тот вечер на вилле Войцеховских. А у вас имелись серьезные мотивы разделаться с Лехновичем, – решил пустить пробный шар полковник.
Бадович остался спокоен.
– Тот факт, что вам известно о нашей ссоре с Лехновичем, – ответил он, – лишь упрощает дело Действительно, доцент совершил по отношению ко мне беспрецедентную подлость, но это отнюдь не по вод для убийства. Дать по физиономии этому мерзавцу или привлечь его к ответу на президиуме Академии наук – это еще куда ни шло. В конце концов. потеря для меня десяти – пятнадцати тысяч злотых не так уж страшна.
– В нашей практике встречаются случаи, когда убивают и за меньшие суммы, – не отступал полковник.
– Свою репутацию я защитил. К счастью, у меня имелись письменные доказательства того, что я просто-напросто был введен в заблуждение. А вот Лехнович, эта «восходящая звезда польской химии», действительно рисковал всей своей карьерой.
– Жажда мести порой лишает человека рассудка.
– Я не отношусь к категории людей, легко теряющих рассудок.
– Попрошу вас подробнее рассказать всю эту историю.
– К чему, если она вам известна?
– Известна, но не из ваших уст. Кроме тою, я считаю необходимым ее запротоколировать.
– Как вам будет угодно, – согласился Бадович. – Дело обстояло следующим образом. Силезский политехнический институт издавна сотрудничает со многими промышленными предприятиями. В том числе и с химическим заводом в Освенциме. За выполненные исследовательские работы институт выставляет счета, а специалисты, занятые выполнением этих работ, соответственно получают дополнительно надбавку к заработной плате или премии. Причем нередко вознаграждение они получают непосредственно от предприятий. Одним словом, формы оплаты практикуются разные. Но все сотрудники, конечно, заинтересованы в таких дополнительных заработках.
– Естественно, – согласился полковник.
– Более года назад мы, то есть возглавляемый мною коллектив, получили заказ от химического завода в Освенциме. Работа предстояла серьезная, а главное – интересная. Не стану здесь говорить, к чему она сводилась, ибо это не имеет отношения к следствию. Да и вообще речь идет о проблемах чисто научных и сугубо специальных. Скажу только, что на решение их требовался по меньшей мере год, а то и значительно больше. Завод спешил, да и мы были заинтересованы в скорейшем получении итоговой формулы. Я знал, что подобная проблема исследуется также институтом химии ПАН в Варшаве. Работал над ней Лехнович со своими сотрудниками.
– И тоже для Освенцима?
– Нет, они эту работу делали для Полиц или Дольного Бжега. Точно не знаю, меня это не интересовало. В целях ускорения работы я предложил доценту сотрудничество и взаимный обмен результатами экспериментов. Часть исследований должны были делать мы у себя в институте, а часть – они в Варшаве. Таким образом, и для них и для нас это упрощало работу и позволяло избежать дублирования в проведении многих экспериментов.
Различия в нашей работе составляли не более четверти. Все остальное было идентично. Вам не нужно объяснять, полковник, какой получался выигрыш во времени.
– По меньшей мере раза в два, – согласился полковник.
– Ну, может быть, не в два, но, во всяком случае, значительный. Мы добросовестно передали все результаты наших исследований в Варшаву, они прислали нам свои. И вот тут-то произошел подлинный конфуз. Наша разработка оказалась несостоятельной. При проведении испытаний завод понес большие убытки. Его дирекция не только не оплатила нашу работу, но и обвинила нас в недобросовестности. Когда же мы стали перепроверять всю работу с самого начала с целью выявить, в чем состояла ошибка, выяснилось, что Варшава дала нам ложные результаты своих экспериментов.
– Это действительно подлость, – заметил полковник.
– Редкостная подлость, – согласился профессор. – Мало того, зная об отрицательных результатах нашей работы, Лехнович предложил заводу свои услуги, с тем чтобы выполнить ее целиком в Варшаве в кратчайший срок, за каких-нибудь несколько месяцев. Дирекция, оказавшись в безвыходном положении – промышленность требовала скорейшего выпуска новой продукции, охотно приняла его предложение. А Лехнович взял наши материалы, дополнил их своими, на этот раз верными, и положил в карман изрядную сумму, не говоря уже о рекламе, которую таким неправедным образом себе создал. Ну как же! Силезский институт восемь месяцев бился над проблемой и не решил ее, а «восходящая звезда польской химии» преодолел все трудности за каких-нибудь три месяца.
– Надо думать, вы не оставили это без последствий?
– Представьте себе, этот шельмец выкрутился, сказал, что во всем виновата машинистка, которая, мол, по ошибке выслала нам не те данные. Мало того, он оказался настолько хитер, что ни один из присланных нам документов не был подписан им лично, а сопроводительное письмо вообще подписал какой-то административный работник, не имевший даже технического образования. Вся афера была проведена по высшему классу жульничества. Оправдательное письмо Лехновича изобиловало изъявлениями «сожалений» и уверениями, что «виновная» в допущенной ошибке будет строго наказана. А мне оставалось лишь хлопать глазами: ну как же! – не сумел решить пусть и трудоемкую, но, в сущности-то, довольно простую проблему. В глупом положении я оказался и в глазах коллектива, поскольку освенцимский химический завод после этого случая надолго прервал с нами всякие деловые отношения.
– Что, хочет дать показания?
– Нет. Довольно ехидным голосом спросил, сколько месяцев ему придется торчать в Варшаве, продлит ли милиция ему командировку и не оплатит ли расходы на питание и гостиницу?
– И что ж вы ему ответили?
– Ответил, что пребывание в столице доставляет ему, очевидно, удовольствие, поскольку он не спешит зайти к нам. Оплачивать же чьи-то удовольствия мы не намерены. Все, кому было нужно, давно уже посетили нас, уладили свои дела и даже выехали за границу. Если профессор решил ждать официального вызова, то он его получит, когда дойдет до него очередь.
– И он, конечно, сразу скис?
– Во всяком случае, сказал, что готов явиться хоть сейчас. Я назначил с ним встречу на десять часов. Будем принимать его вдвоем.
– А доктора Ясенчака вы не вызвали?
– Пока нет. Пусть еще немного созреет. На сегодняшний день он все-таки один из тех, у кого были наиболее серьезные мотивы убить Лехновича. Выставить человека на всеобщее осмеяние – это, пожалуй, лучший способ сделать его своим смертельным врагом. А Лехнович довольно жестоко посмеялся над доктором. Если даже не все, что рассказала нам пани Бовери о жене Ясенчака, соответствует действительности, мотивы для мести все-таки остаются.
– Но ведь с тех пор прошло много лет, события тех дней давно изгладились из памяти.
– А из сердца доктора?
– Трудно сказать, – признался поручик.
– Мы в ходе следствия упустили с тобой из виду одну важную деталь, – продолжал полковник. – Тебе надо будет срочно этим заняться.
– Слушаю вас?
– Яд. Как-никак цианистый калий на улице не валяется и его не купишь в первом попавшемся киоске.
– Я об этом думал, – ответил поручик, – но тут дело довольно-таки ясное. Ведь Войцеховские – химики. В подвале виллы у них прекрасно оборудованная лаборатория. Изготовить в ней четверть грамма цианистого калия не составит особого труда. Такими же возможностями располагает и профессор Бадович. О Лепато не приходится и говорить. Артисточка, пожалуй, для этого слишком глупа.
– Ну, если ты, офицер милиции, ведущий следствие, считаешь ее глупой, значит, она достаточно умна. Но причастна ли она к отравлению, покажет будущее. А пока надо проверить, имела ли она доступ к яду. Вполне возможно, что она могла достать его у Лехновича.
– У Лехновича?
– А почему нет? Он ведь тоже химик. Изготовление цианистого калия не составляло для него ни тайны, ни трудностей.
– Но он не дал бы ей яда.
– Почему? Ей ничего не стоило придумать, скажем, какую-нибудь байку о том, что надо травить крыс. И для убедительности использовала какое-то количество яда, а остальное приберегла для своего жениха. В такого рода историях следует принимать в расчет разные варианты.
– Слушаюсь, я проверю.
– Ну и ладно. А теперь приготовь все для ведения протокола. Скоро десять.
Профессор Бадович гневался только по телефону. В управлении спесь с него сразу спала. Он не упоминал больше о материальной компенсации и возвращении домой. Сведения о себе излагал тихим, спокойным голосом, за которым чувствовалось, однако, скрытое волнение.
– Вы, профессор, на предварительном опросе дали нам свои показания. К сожалению, в них, как, впрочем, и в показаниях других участников трагического события, просматривается немало несоответствий, – начал допрос полковник. – Мы хотим предоставить вам возможность уточнить ваши первичные показания. Вы, конечно, понимаете, что следствие по делу об убийстве – дело неординарное. Шутки здесь неуместны. Итак, я вас слушаю.
– В основе своей мои показания абсолютно достоверны, – возразил Бадович. – Я и сейчас их подтверждаю в полном объеме. В карты я действительно играл за другим столом и ссору слышал только краем уха. В соседнюю комнату я вышел, когда Лехнович был уже мертв или, во всяком случае, при смерти.
– А все остальное?
– Что – остальное? Мои лестные отзывы о Лехновиче? Что делать – такова традиция. О мертвых плохо не говорят. Разве вам доводилось читать хотя бы один некролог, в котором вместо: «Неоценимый, самоотверженный и знающий свое дело работник, чистой души человек» было написано: «С удовлетворением сообщаем о смерти имярек, наконец-то наш коллектив избавился от лентяя и дебошира» или «С душевной радостью встретила смерть своего пьяницы-мужа счастливая вдова».
При одной мысли о такого рода некрологе сидевший за машинкой поручик едва не прыснул со смеху. Полковник, в свою очередь, вынужден был про себя признать, что имеет дело с незаурядным противником, и поэтому решил говорить с ним жестко.
– Вы прекрасно понимаете, что в случае, когда речь идет об убийстве, подобного рода условностям не место.
– Давая первые свои показания, – профессор усмехнулся, – я находился под впечатлением заверений некоего известного кардиолога, что смерть Лехновича – классический случай инфаркта. У меня не было ни малейших оснований подвергать сомнению заключение врача. Надеюсь, вы не предполагаете, что я с самого начала знал правду? Ведь правду знал только убийца. Надеюсь, в убийстве вы меня не подозреваете?
– Подозреваются все, находившиеся в тот вечер на вилле Войцеховских. А у вас имелись серьезные мотивы разделаться с Лехновичем, – решил пустить пробный шар полковник.
Бадович остался спокоен.
– Тот факт, что вам известно о нашей ссоре с Лехновичем, – ответил он, – лишь упрощает дело Действительно, доцент совершил по отношению ко мне беспрецедентную подлость, но это отнюдь не по вод для убийства. Дать по физиономии этому мерзавцу или привлечь его к ответу на президиуме Академии наук – это еще куда ни шло. В конце концов. потеря для меня десяти – пятнадцати тысяч злотых не так уж страшна.
– В нашей практике встречаются случаи, когда убивают и за меньшие суммы, – не отступал полковник.
– Свою репутацию я защитил. К счастью, у меня имелись письменные доказательства того, что я просто-напросто был введен в заблуждение. А вот Лехнович, эта «восходящая звезда польской химии», действительно рисковал всей своей карьерой.
– Жажда мести порой лишает человека рассудка.
– Я не отношусь к категории людей, легко теряющих рассудок.
– Попрошу вас подробнее рассказать всю эту историю.
– К чему, если она вам известна?
– Известна, но не из ваших уст. Кроме тою, я считаю необходимым ее запротоколировать.
– Как вам будет угодно, – согласился Бадович. – Дело обстояло следующим образом. Силезский политехнический институт издавна сотрудничает со многими промышленными предприятиями. В том числе и с химическим заводом в Освенциме. За выполненные исследовательские работы институт выставляет счета, а специалисты, занятые выполнением этих работ, соответственно получают дополнительно надбавку к заработной плате или премии. Причем нередко вознаграждение они получают непосредственно от предприятий. Одним словом, формы оплаты практикуются разные. Но все сотрудники, конечно, заинтересованы в таких дополнительных заработках.
– Естественно, – согласился полковник.
– Более года назад мы, то есть возглавляемый мною коллектив, получили заказ от химического завода в Освенциме. Работа предстояла серьезная, а главное – интересная. Не стану здесь говорить, к чему она сводилась, ибо это не имеет отношения к следствию. Да и вообще речь идет о проблемах чисто научных и сугубо специальных. Скажу только, что на решение их требовался по меньшей мере год, а то и значительно больше. Завод спешил, да и мы были заинтересованы в скорейшем получении итоговой формулы. Я знал, что подобная проблема исследуется также институтом химии ПАН в Варшаве. Работал над ней Лехнович со своими сотрудниками.
– И тоже для Освенцима?
– Нет, они эту работу делали для Полиц или Дольного Бжега. Точно не знаю, меня это не интересовало. В целях ускорения работы я предложил доценту сотрудничество и взаимный обмен результатами экспериментов. Часть исследований должны были делать мы у себя в институте, а часть – они в Варшаве. Таким образом, и для них и для нас это упрощало работу и позволяло избежать дублирования в проведении многих экспериментов.
Различия в нашей работе составляли не более четверти. Все остальное было идентично. Вам не нужно объяснять, полковник, какой получался выигрыш во времени.
– По меньшей мере раза в два, – согласился полковник.
– Ну, может быть, не в два, но, во всяком случае, значительный. Мы добросовестно передали все результаты наших исследований в Варшаву, они прислали нам свои. И вот тут-то произошел подлинный конфуз. Наша разработка оказалась несостоятельной. При проведении испытаний завод понес большие убытки. Его дирекция не только не оплатила нашу работу, но и обвинила нас в недобросовестности. Когда же мы стали перепроверять всю работу с самого начала с целью выявить, в чем состояла ошибка, выяснилось, что Варшава дала нам ложные результаты своих экспериментов.
– Это действительно подлость, – заметил полковник.
– Редкостная подлость, – согласился профессор. – Мало того, зная об отрицательных результатах нашей работы, Лехнович предложил заводу свои услуги, с тем чтобы выполнить ее целиком в Варшаве в кратчайший срок, за каких-нибудь несколько месяцев. Дирекция, оказавшись в безвыходном положении – промышленность требовала скорейшего выпуска новой продукции, охотно приняла его предложение. А Лехнович взял наши материалы, дополнил их своими, на этот раз верными, и положил в карман изрядную сумму, не говоря уже о рекламе, которую таким неправедным образом себе создал. Ну как же! Силезский институт восемь месяцев бился над проблемой и не решил ее, а «восходящая звезда польской химии» преодолел все трудности за каких-нибудь три месяца.
– Надо думать, вы не оставили это без последствий?
– Представьте себе, этот шельмец выкрутился, сказал, что во всем виновата машинистка, которая, мол, по ошибке выслала нам не те данные. Мало того, он оказался настолько хитер, что ни один из присланных нам документов не был подписан им лично, а сопроводительное письмо вообще подписал какой-то административный работник, не имевший даже технического образования. Вся афера была проведена по высшему классу жульничества. Оправдательное письмо Лехновича изобиловало изъявлениями «сожалений» и уверениями, что «виновная» в допущенной ошибке будет строго наказана. А мне оставалось лишь хлопать глазами: ну как же! – не сумел решить пусть и трудоемкую, но, в сущности-то, довольно простую проблему. В глупом положении я оказался и в глазах коллектива, поскольку освенцимский химический завод после этого случая надолго прервал с нами всякие деловые отношения.