Мадам Оленская! Эллен! Не надо, вскричал он, поднявшись с места и склонившись над ней. Он взял ее руку и стал гладить ее, как ребенка, бормоча слова утешения, но она тут же ее отняла и взглянула на него, подняв мокрые ресницы.
– Здесь ведь никто не плачет? Впрочем, здесь, в раю, в этом нет нужды, – сказала она, горько рассмеявшись, и, поправляя волосы, наклонилась над чайником. Он внезапно осознал, что назвал ее по имени, даже дважды, но она, казалось, не заметила этого. Перед ним вдруг возник – размытый, в белом платье – образ Мэй, но он был далеко, в перевернутом телескопе, там, где все еще оставался Нью-Йорк.
Внезапно дверь отворилась, и в нее просунулась голова Настасьи, что-то быстро воркующей по-итальянски.
Мадам Оленская, снова поправляя прическу, воскликнула утвердительно: «Gia, gia!» – ив комнате немедленно возникли герцог Сент-Острей, которого сопровождала облаченная в меха крупная дама с пучком красных перьев в черном парике.
– Дорогая графиня, я привел вам мою старинную приятельницу, миссис Стразерс. Она не была приглашена на вчерашний прием и хочет познакомиться с вами.
Герцог одарил всех своим сиянием, и госпожа Оленская приветствовала странную пару. Ее явно не трогало ни то, как мало они подходили друг другу, ни то, что герцог совершил некую вольность, приведя сюда свою спутницу. Впрочем, вынужден был отметить Арчер ради справедливости, герцог и сам явно этого не понимал.
– Конечно, я хочу познакомиться с вами, дорогая, – прогромыхала миссис Стразерс. Голос ее как нельзя лучше гармонировал с немыслимым париком и яркими перьями в плюмаже. – Я хочу быть знакома с каждым, кто молод, интересен и очарователен. Герцог сказал мне, что вы любите музыку, – не правда ли, герцог? Вы ведь и сами музицируете, дорогая? Хотите послушать завтра вечером Сарасате?[35] Он будет играть у меня дома. Вы знаете, я всегда что-нибудь устраиваю в воскресные вечера – по воскресеньям Нью-Йорк никогда не знает, чем себя занять, вот я и провозглашаю: «Приходите и веселитесь!» Герцог подумал, что вас можно соблазнить Сарасате. Вы встретите уйму знакомых.
Лицо мадам Оленской расцвело от удовольствия.
– Чудесно! Как мило со стороны герцога вспомнить обо мне! – Она подвинула кресло к чайному столику, и миссис Стразерс с наслаждением погрузила в него свое тело. – Конечно, я буду рада приехать.
– Прекрасно, моя дорогая. И прихватите с собой вашего молодого джентльмена. – Миссис Стразерс дружелюбно протянула Арчеру руку. – Я никак не вспомню вашего имени, но уверена, что видела вас где-нибудь – я знакома со всеми, здесь или в Париже и Лондоне. Вы, случаем, не дипломат? Все дипломаты заглядывают ко мне. Вы тоже любите музыку? Герцог, непременно прихватите его с собой.
Из глубин герцогской бороды послышалось: «Разумеется!» – и Арчер, отвесив чопорный общий поклон, удалился с неприятным ощущением в позвоночнике, которое он испытывал когда-то давно, будучи школьником, в присутствии равнодушных и невнимательных взрослых по причине своей природной застенчивости.
Он ничуть не жалел о таком завершении своего визита к графине – жаль только, что это не произошло раньше, тогда бы он был избавлен от неуместного проявления чувств. Как только он вышел в холодную ночь, Нью-Йорк снова сделался огромным и безбрежным, а Мэй Уэлланд – самой очаровательной из всех женщин. Он завернул в цветочный магазин, чтобы, как и каждый день, послать ей ландышей, – к своему удивлению, он забыл это сделать утром.
Нацарапав на карточке несколько слов, он ждал, когда ему подадут конверт. Он оглядел магазин, и взгляд его остановился на букете желтых роз. Он никогда не встречал роз такого солнечно-золотистого цвета, и его первым движением было послать их Мэй вместо ландышей. Но они не подошли бы ей – что-то слишком пышное, сильное было в их огненной красоте. И во внезапном порыве, почти не понимая, что делает, он велел продавцу положить их в другую коробку, сунул свою карточку во второй конверт, на котором написал имя графини Оленской, затем, уже направившись к выходу, вернулся и вытащил карточку из конверта.
– Вы отправите их немедленно? – спросил он, указывая на розы.
Продавец уверил его, что будет именно так.
Глава 10
– Здесь ведь никто не плачет? Впрочем, здесь, в раю, в этом нет нужды, – сказала она, горько рассмеявшись, и, поправляя волосы, наклонилась над чайником. Он внезапно осознал, что назвал ее по имени, даже дважды, но она, казалось, не заметила этого. Перед ним вдруг возник – размытый, в белом платье – образ Мэй, но он был далеко, в перевернутом телескопе, там, где все еще оставался Нью-Йорк.
Внезапно дверь отворилась, и в нее просунулась голова Настасьи, что-то быстро воркующей по-итальянски.
Мадам Оленская, снова поправляя прическу, воскликнула утвердительно: «Gia, gia!» – ив комнате немедленно возникли герцог Сент-Острей, которого сопровождала облаченная в меха крупная дама с пучком красных перьев в черном парике.
– Дорогая графиня, я привел вам мою старинную приятельницу, миссис Стразерс. Она не была приглашена на вчерашний прием и хочет познакомиться с вами.
Герцог одарил всех своим сиянием, и госпожа Оленская приветствовала странную пару. Ее явно не трогало ни то, как мало они подходили друг другу, ни то, что герцог совершил некую вольность, приведя сюда свою спутницу. Впрочем, вынужден был отметить Арчер ради справедливости, герцог и сам явно этого не понимал.
– Конечно, я хочу познакомиться с вами, дорогая, – прогромыхала миссис Стразерс. Голос ее как нельзя лучше гармонировал с немыслимым париком и яркими перьями в плюмаже. – Я хочу быть знакома с каждым, кто молод, интересен и очарователен. Герцог сказал мне, что вы любите музыку, – не правда ли, герцог? Вы ведь и сами музицируете, дорогая? Хотите послушать завтра вечером Сарасате?[35] Он будет играть у меня дома. Вы знаете, я всегда что-нибудь устраиваю в воскресные вечера – по воскресеньям Нью-Йорк никогда не знает, чем себя занять, вот я и провозглашаю: «Приходите и веселитесь!» Герцог подумал, что вас можно соблазнить Сарасате. Вы встретите уйму знакомых.
Лицо мадам Оленской расцвело от удовольствия.
– Чудесно! Как мило со стороны герцога вспомнить обо мне! – Она подвинула кресло к чайному столику, и миссис Стразерс с наслаждением погрузила в него свое тело. – Конечно, я буду рада приехать.
– Прекрасно, моя дорогая. И прихватите с собой вашего молодого джентльмена. – Миссис Стразерс дружелюбно протянула Арчеру руку. – Я никак не вспомню вашего имени, но уверена, что видела вас где-нибудь – я знакома со всеми, здесь или в Париже и Лондоне. Вы, случаем, не дипломат? Все дипломаты заглядывают ко мне. Вы тоже любите музыку? Герцог, непременно прихватите его с собой.
Из глубин герцогской бороды послышалось: «Разумеется!» – и Арчер, отвесив чопорный общий поклон, удалился с неприятным ощущением в позвоночнике, которое он испытывал когда-то давно, будучи школьником, в присутствии равнодушных и невнимательных взрослых по причине своей природной застенчивости.
Он ничуть не жалел о таком завершении своего визита к графине – жаль только, что это не произошло раньше, тогда бы он был избавлен от неуместного проявления чувств. Как только он вышел в холодную ночь, Нью-Йорк снова сделался огромным и безбрежным, а Мэй Уэлланд – самой очаровательной из всех женщин. Он завернул в цветочный магазин, чтобы, как и каждый день, послать ей ландышей, – к своему удивлению, он забыл это сделать утром.
Нацарапав на карточке несколько слов, он ждал, когда ему подадут конверт. Он оглядел магазин, и взгляд его остановился на букете желтых роз. Он никогда не встречал роз такого солнечно-золотистого цвета, и его первым движением было послать их Мэй вместо ландышей. Но они не подошли бы ей – что-то слишком пышное, сильное было в их огненной красоте. И во внезапном порыве, почти не понимая, что делает, он велел продавцу положить их в другую коробку, сунул свою карточку во второй конверт, на котором написал имя графини Оленской, затем, уже направившись к выходу, вернулся и вытащил карточку из конверта.
– Вы отправите их немедленно? – спросил он, указывая на розы.
Продавец уверил его, что будет именно так.
Глава 10
На следующий день он убедил Мэй ускользнуть после ленча на прогулку в парк. По стародавнему обычаю епископального Нью-Йорка, по воскресным дням она всегда ходила с родителями в церковь, но сегодня ей удалось упросить мать сделать для нее исключение. Миссис Уэлланд проявила снисходительность потому, что Мэй согласилась удлинить время помолвки, чтобы успеть приготовить надлежащее количество белья с ручной вышивкой в приданое.
День был прекрасный. Над сводом сомкнувшихся вдоль аллеи обнаженных крон деревьев сияло лазурное небо, а внизу лежал снег, сверкая осколками кристаллов. Сама погода подчеркивала лучистую красоту Мэй, и она разрумянилась, словно клен от первых заморозков. Взгляды, которыми ее провожали, наполнили Арчера гордостью, и радость обладания подобным сокровищем заглушила неясные микроскопические сомнения.
– Как чудесно, просыпаясь каждое утро, чувствовать аромат ландышей! – сказала она.
– Каюсь, вчера они запоздали. Совершенно не хватило утром времени.
– То, что вы каждый день вспоминаете о них, мне нравится гораздо больше, чем если б вы сделали ежедневный заказ и они появлялись в точно назначенный час, словно учитель музыки. Так было у Гертруды Леффертс, когда она только обручилась с Лоуренсом.
Арчер засмеялся ее остроте. Глядя сбоку на ее румяную как яблоко щеку, он почувствовал себя таким счастливым и уверенным в себе, что решительно произнес:
– Вчера, когда я посылал вам ландыши, я увидел роскошные желтые розы и послал их графине Оленской. Правильно я сделал?
– Как это чудесно! Она очень любит цветы. Странно, что она забыла упомянуть об этом – она сегодня завтракала с нами и рассказала, что Бофорт прислал ей чудесные орхидеи, а ван дер Лайдены – целую корзину гвоздик из Скайтерклиффа. Она была приятно удивлена. Разве в Европе дамам не посылают цветы? Она считает этот обычай чудесным.
– О, очевидно, впечатление от моих цветов погибло в тени бофортовских орхидей, – с досадой сказал Арчер. Потом он вспомнил, что сам вытащил карточку, и пришел в раздражение оттого, что вообще заговорил о них. Он хотел добавить: «Я заглянул вчера к вашей кузине», – но заколебался. Раз графиня не упомянула о его визите, будет неудобно, если он это сделает. Однако умолчание придавало этому событию какой-то неприятный оттенок таинственности. И, чтобы сменить тему, он заговорил об их общих планах, о будущем, о «долгой помолвке» – настойчивом желании миссис Уэлланд.
– Такая ли уж она долгая! Вон Изабель Чиверс и Реджи были помолвлены два года, а Грейс и Торли – почти полтора. Разве мы не в лучшем положении?
Это было обычное кокетство невесты, и, к своему стыду, оно показалось ему неуместно детским. Конечно, она повторяет чьи-то слова, но ведь ей уже скоро двадцать два. Интересно, когда «порядочные» женщины начинают выражать свои собственные мысли собственными словами?
«Наверное, никогда, раз мы сами не позволяем им», – подумал он и вспомнил свой сумасшедший всплеск, так удививший Силлертона Джексона: «Женщины должны быть так же свободны, как и мы».
Скоро он снимет повязку с этих прекрасных юных глаз и заставит их взглянуть на мир. Но сколько поколений женщин легли в фамильные гробницы, так и не сняв ее? Он слегка содрогнулся, вспомнив о всех этих новых идеях в научных книгах, и особенно о кентуккийской пещерной рыбе, у которой атрофируется зрение, потому что она не пользуется глазами. Что, если он велит Мэй открыть глаза, а они смогут лишь наивным взглядом смотреть в пустоту?
– Нам могло быть еще лучше. Мы могли бы отправиться в путешествие и быть только вдвоем.
Ее лицо вспыхнуло.
– О, как это было бы чудесно, – призналась она – ей бы, конечно, тоже хотелось этого. Но ее мать никогда бы не одобрила их стремление поступать не как все.
– Но мы и есть «не как все», это же само собой разумеется! – настаивал Арчер.
– Ах, Ньюланд! Вы такой необыкновенный! – воскликнула Мэй.
У него сжалось сердце, ибо он вдруг подумал, что он говорит ей вещи, которые все женихи говорят в этих случаях, и ее ответы – вплоть до эпитета «необыкновенный» – тоже продиктованы ей традициями и инстинктом.
– Необыкновенный? Мы все похожи друг на друга, как куклы, вырезанные из сложенного в несколько раз листа бумаги. Мы словно узор на стене, нарисованный по трафарету. Разве мы не можем поступать по-своему, Мэй?
Он в возбуждении остановился и взглянул ей в глаза – она смотрела на него с нескрываемым восхищением.
– Господи, так что же нам делать – бежать и тайно обвенчаться? – засмеялась она.
– О, если бы!
– Ньюланд! Неужели вы и вправду так меня любите? Ах, как я счастлива!
– Но почему мы не можем стать еще счастливее?
– Не можем же мы вести себя как в романах?
– Но почему? Почему? Почему?
Казалось, ей наскучила его настойчивость. Она прекрасно знала, что ничего этого сделать невозможно, но приводить доводы было бы слишком утомительно.
– Я недостаточно умна, чтобы спорить с вами. Но ведь поступки такого сорта… они просто неприличны… не так ли? – спросила она, радуясь, что нашла слово, которое закроет тему.
– А вы так боитесь нарушить приличия?
Было очевидно, что этот вопрос ошеломил ее.
– Разумеется, боюсь – так же, как и вы, – с некоторой досадой сказала она.
Он стоял молча, нервно постукивая тростью по голенищам сапог. Чувствуя, что она нашла удачный способ закончить спор, Мэй продолжила беспечным тоном:
– О, знаете, я ведь показала Эллен ваш подарок. Она сказала, что она никогда не видела подобной оправы. Сказала, что такого прекрасного кольца нет даже на рю де ля Пэ![36] Ньюланд, у вас такой тонкий вкус!
Джейни пришла повидать Арчера следующим вечером, перед обедом, когда он в мрачном настроении курил у себя в кабинете. Он не заглянул в этот день, как обычно, в клуб по дороге с работы, где служил юристом, не особенно, впрочем, утруждая себя, как и было принято в среде состоятельных ньюйоркцев. Он был не в духе – мысль, что он ежедневно, в один и тот же час, делает одно и то же, сверлила его мозг.
– Однообразие, вечное однообразие, – бормотал он, и это слово непрерывно звучало в его голове, когда он, как всегда, подъехал к клубу в определенный час, и, увидев знакомые фигуры в цилиндрах за зеркальными стеклами, внезапно развернулся и проехал прямо домой. Он знал не только возможную тему предстоящей беседы в клубе, но и то, кто и каким образом будет выступать. Главной темой будет, конечно, герцог; но, несомненно, подробно будет обсуждаться и появление на Пятой авеню златоволосой особы в небольшой коляске канареечно-желтого цвета, запряженной парой невысоких гнедых, которые, как все полагали, имели прямое отношение к Бофорту. Таких «дамочек» в Нью-Йорке было мало, а уж разъезжающих в собственных колясках и того меньше; и появление мисс Фанни Ринг на Пятой авеню в час прогулок великосветской публики глубоко взволновало все общество. Только вчера ее коляска проехала мимо кареты миссис Лавел Минготт, и та, тотчас же дернув за колокольчик, приказала кучеру повернуть обратно к дому. «Что, если бы это случилось с миссис ван дер Лайден?» – спрашивали все друг друга с ужасом. Арчер мог бы поклясться, что сейчас, в эту самую минуту, Лоуренс Леффертс в клубе произносит речь о разложении общества.
Он неприветливо вскинул глаза, когда Джейни вошла, и тут же снова опустил их в книгу (только что вышедший «Шателяр» Суинберна), словно он и не видел ее. Она взглянула на заваленный книгами письменный стол, открыла том «Забавных историй»,[37] скорчила гримаску из-за архаического французского и вздохнула:
– Какие ученые книги ты читаешь!
– Ну? – спросил он, посмотрев на сестру, которая застыла рядом с видом Кассандры.[38]
– Мама очень рассердилась.
– Рассердилась? На кого? За что?
– Только что заезжала мисс Софи Джексон. Передала, что вечером заедет брат. Она почти ничего не сказала, потому что он хочет сам рассказать все в деталях. Сейчас он поехал к ван дер Лайденам.
– Ради всех святых, Джейни. О чем ты толкуешь? Сам Господь не разобрался бы. Давай по порядку с самого начала.
– Сейчас не время богохульствовать, Ньюланд… Мама и так переживает, что ты не ходишь в церковь…
Арчер издал глубокий стон и снова погрузился в книгу.
– Ньюланд! Послушай, это очень важно. Твоя приятельница Оленская была вчера в гостях у миссис Лемюэл Стразерс; она ездила туда с герцогом и Бофортом.
Последние слова сестры неожиданно ввергли его в такое бешенство, что он коротко рассмеялся, чтобы подавить его.
– И что такого? Я знал, что она собирается туда.
Джейни побледнела и вытаращила глаза:
– Ты знал – и не остановил ее? Не предостерег?
– Не остановил? Не предостерег? – Он снова засмеялся. – Разве я собираюсь на ней жениться? – Собственное фантастическое предположение как-то странно зазвенело у него в ушах.
– Но ты войдешь в ее семью.
– О, семья, семья! – презрительно-насмешливо изрек он.
– Ньюланд! Тебя не заботит честь семьи?
– Ничуть.
– И даже то, что подумает тетя Луиза ван дер Лайден?
– Абсолютно – пусть эту чепуху перемалывают старые девы.
– Мама не старая дева, – поджав губы, выдавила его девственная сестрица.
Ньюланд чуть не выкрикнул в ответ: «И она, и ван дер Лайдены, и все мы превращаемся в старых дев, стоит лишь чуть-чуть соприкоснуться с реальностью!» – но, увидев, что ее длинное кроткое лицо вот-вот сложится в гримасу плача, он устыдился своего бесполезного гнева.
– Да бог с ней, с Оленской, Джейни. Хватит болтать глупости. Я же не ее опекун.
– Конечно нет. Но ведь ты сам ускорил помолвку, чтобы поддержать ее; если бы не это, тетя Луиза никогда бы не пригласила ее на обед в честь герцога.
– Ну и что произошло плохого? Она была самой роскошной дамой на этом обеде; благодаря ей обед у ван дер Лайденов не был похож на заупокойную мессу, как это обычно бывало.
– Но ты же знаешь, что дядя Генри сделал это только ради тебя – уговорил тетю Луизу и послал приглашение. А сейчас они так расстроены, что немедленно возвращаются в Скайтерклифф. Я думаю, Ньюланд, тебе нужно спуститься. Ты не представляешь, в каком состоянии мама.
Ньюланд нашел мать в гостиной. Она подняла глаза от вышивания и спросила:
– Джейни тебе рассказала?
– Да. – Он постарался сказать это как можно более сдержанно. – Но я не могу принимать это всерьез.
– Даже тот факт, что кузина Луиза и кузен Генри оскорблены?
– Чем? Тем, что графиня Оленская посетила дом, в котором живет женщина, ездить к которой считается не совсем приличным?
– СЧИТАЕТСЯ?
– Ну ладно, пусть так и есть. Но у нее можно послушать хорошую музыку по воскресным вечерам, когда Нью-Йорк умирает от скуки.
– Хорошую музыку? Насколько мне известно, там была женщина, которая вскочила на стол и распевала песенки, как в известных домах в Париже. Там курили и пили шампанское.
– Но… такие вещи делаются и в других местах, а мир все еще не рухнул.
– Значит, французский образ жизни тебе по вкусу?
– Мама, ну вспомни, как тебе было скучно в Лондоне!
– Нью-Йорк – не Париж и не Лондон.
– О, разумеется нет! – простонал Ньюланд.
– По-видимому, ты имеешь в виду, что наше общество не столь блестяще. Может быть, ты и прав, но мы принадлежим именно к нему, и люди пришлые должны уважать наши правила, коль скоро они находятся среди нас. Особенно Эллен Оленская: мне кажется, именно от той жизни, которую ведут в блестящем обществе, она и сбежала.
Ньюланд не ответил, и после некоторой паузы его мать продолжала:
– Я сейчас надену шляпку, и мы с тобой отправимся ненадолго к кузине Луизе. – Видя, что он нахмурился, она поспешно продолжила: – Ты мог бы объяснить ей то, что не раз говорил, – что общество в Европе не такое, как у нас… люди там менее разборчивы и мадам Оленская, видимо, не понимает, как мы относимся к подобным вещам… Ты ведь и сам знаешь, дорогой, – добавила она с невинным лукавством, – это ведь только в интересах мадам Оленской.
– Мама, дорогая, я вообще не понимаю, какое нам до всего этого дело. Герцог отвез О ленскую к миссис Стразерс – кстати говоря, он сам привез ее познакомиться с графиней, я был при этом. Если ван дер Лайдены ищут виновника скандала, им следует поискать в собственном доме.
– Скандала? Ты когда-нибудь слышал, чтобы твой дядя Генри скандалил? Кроме того, герцог их гость, к тому же иностранец. От иностранцев никто ничего не требует – как это возможно? Графиня Оленская своя и поэтому должна уважать чувства ньюйоркцев.
– Что ж, если им нужна жертва, ты можешь бросить им на съедение мадам Оленскую! – воскликнул Арчер с досадой. – Я только не понимаю, при чем тут я, да и ты тоже.
– Разумеется, ты стоишь на точке зрения Минготтов, – сказала мать обиженным тоном, который всегда означал, что она вот-вот рассердится.
Угрюмый дворецкий раздвинул портьеры в гостиной и объявил:
– Мистер Генри ван дер Лайден.
Миссис Арчер уронила иглу и дрожащей рукой подвинула стул.
– Еще одну лампу! – прокричала она вслед слуге, а Джейни наклонилась, чтобы поправить ей чепец.
Фигура мистера ван дер Лайдена появилась на пороге, и Арчер поднялся навстречу дяде.
– Мы как раз беседовали о вас, сэр, – сказал он.
Мистер ван дер Лайден, казалось, был удивлен этим известием. Он снял перчатку, чтобы пожать руку дамам, и, пока Джейни пододвигала ему кресло, Арчер продолжил:
– И о графине О ленской.
Миссис Арчер побледнела.
– Ах, она очаровательная женщина. Я только что от нее, – сказал мистер ван дер Лайден благодушно. Он устроился в кресле, положил цилиндр и перчатки, по старинному обычаю, рядом с собой на пол и продолжал: – Она так умеет расставить цветы – это просто талант. Я послал ей гвоздики из Скайтерклиффа и сегодня был просто поражен. Вместо того чтобы охапками свалить их в вазы, как делает наш садовник, она разбросала их там и сям, понемногу. Я даже не могу объяснить как. Это герцог велел мне съездить. Он сказал: «Съезди посмотри, с каким вкусом она обставила свою гостиную». Это именно так. Я бы с удовольствием свозил к ней и Луизу, если бы не разное неприятное соседство.
Во все время этого совершенно несвойственного мистеру ван дер Лайдену словоизвержения в гостиной стояла мертвая тишина. Миссис Арчер достала свое вышивание из корзинки, куда перед этим его нервно сунула. При свете внесенной второй лампы Ньюланд увидел застывшее от изумления лицо Джейни.
– Дело в том, – продолжал мистер ван дер Лайден, поглаживая длинную ногу своей бескровной рукой, которую сильно отягощало огромное кольцо с печаткой патрона, – дело в том, что я заехал поблагодарить ее за прелестную записку, которую она написала мне, получив мои цветы, а также – но это между нами, конечно, – по-дружески предупредить ее, чтобы она не позволяла герцогу возить ее по гостям. Не знаю, слышали ли вы…
Миссис Арчер позволила себе снисходительно улыбнуться:
– Разве герцог возил ее в гости?
– Вы же знаете этих английских вельмож. Они все одинаковы. Мы с Луизой очень любим нашего кузена, но безнадежно ожидать от людей, которые крутятся при европейских дворах, что они будут вникать в наши маленькие тонкости. Герцог ездит туда, где можно развлечься. – Мистер ван дер Лайден сделал паузу, но никто не шелохнулся. – Да, кажется, вчера он ездил к некоей миссис Лемюэл Стразерс. Силлертон Джексон только что был у нас и рассказал глупейшую историю, которая немного огорчила Луизу. Поэтому я поехал прямо к Эллен Оленской и объяснил – вы понимаете, намеками, разумеется, – как мы в Нью-Йорке относимся к подобным вещам. Я чувствовал, что это возможно сделать… очень деликатно… она сама сказала в тот вечер, когда обедала у нас, что была бы благодарна за советы… Так оно и было.
Мистер ван дер Лайден огляделся вокруг с видом, который, если бы на лице столь благородного человека был хоть малейший намек на наличие низменных страстей, можно было бы назвать пошлым самодовольством. Но в его аристократических чертах сияла лишь мягкая доброжелательность, которая, словно зеркальное отражение, возникла и на лице его собеседницы.
– Ах, Генри, как вы оба всегда добры! Ньюланд особенно благодарен вам за этот поступок – ведь это касается дорогой Мэй и ее семьи.
День был прекрасный. Над сводом сомкнувшихся вдоль аллеи обнаженных крон деревьев сияло лазурное небо, а внизу лежал снег, сверкая осколками кристаллов. Сама погода подчеркивала лучистую красоту Мэй, и она разрумянилась, словно клен от первых заморозков. Взгляды, которыми ее провожали, наполнили Арчера гордостью, и радость обладания подобным сокровищем заглушила неясные микроскопические сомнения.
– Как чудесно, просыпаясь каждое утро, чувствовать аромат ландышей! – сказала она.
– Каюсь, вчера они запоздали. Совершенно не хватило утром времени.
– То, что вы каждый день вспоминаете о них, мне нравится гораздо больше, чем если б вы сделали ежедневный заказ и они появлялись в точно назначенный час, словно учитель музыки. Так было у Гертруды Леффертс, когда она только обручилась с Лоуренсом.
Арчер засмеялся ее остроте. Глядя сбоку на ее румяную как яблоко щеку, он почувствовал себя таким счастливым и уверенным в себе, что решительно произнес:
– Вчера, когда я посылал вам ландыши, я увидел роскошные желтые розы и послал их графине Оленской. Правильно я сделал?
– Как это чудесно! Она очень любит цветы. Странно, что она забыла упомянуть об этом – она сегодня завтракала с нами и рассказала, что Бофорт прислал ей чудесные орхидеи, а ван дер Лайдены – целую корзину гвоздик из Скайтерклиффа. Она была приятно удивлена. Разве в Европе дамам не посылают цветы? Она считает этот обычай чудесным.
– О, очевидно, впечатление от моих цветов погибло в тени бофортовских орхидей, – с досадой сказал Арчер. Потом он вспомнил, что сам вытащил карточку, и пришел в раздражение оттого, что вообще заговорил о них. Он хотел добавить: «Я заглянул вчера к вашей кузине», – но заколебался. Раз графиня не упомянула о его визите, будет неудобно, если он это сделает. Однако умолчание придавало этому событию какой-то неприятный оттенок таинственности. И, чтобы сменить тему, он заговорил об их общих планах, о будущем, о «долгой помолвке» – настойчивом желании миссис Уэлланд.
– Такая ли уж она долгая! Вон Изабель Чиверс и Реджи были помолвлены два года, а Грейс и Торли – почти полтора. Разве мы не в лучшем положении?
Это было обычное кокетство невесты, и, к своему стыду, оно показалось ему неуместно детским. Конечно, она повторяет чьи-то слова, но ведь ей уже скоро двадцать два. Интересно, когда «порядочные» женщины начинают выражать свои собственные мысли собственными словами?
«Наверное, никогда, раз мы сами не позволяем им», – подумал он и вспомнил свой сумасшедший всплеск, так удививший Силлертона Джексона: «Женщины должны быть так же свободны, как и мы».
Скоро он снимет повязку с этих прекрасных юных глаз и заставит их взглянуть на мир. Но сколько поколений женщин легли в фамильные гробницы, так и не сняв ее? Он слегка содрогнулся, вспомнив о всех этих новых идеях в научных книгах, и особенно о кентуккийской пещерной рыбе, у которой атрофируется зрение, потому что она не пользуется глазами. Что, если он велит Мэй открыть глаза, а они смогут лишь наивным взглядом смотреть в пустоту?
– Нам могло быть еще лучше. Мы могли бы отправиться в путешествие и быть только вдвоем.
Ее лицо вспыхнуло.
– О, как это было бы чудесно, – призналась она – ей бы, конечно, тоже хотелось этого. Но ее мать никогда бы не одобрила их стремление поступать не как все.
– Но мы и есть «не как все», это же само собой разумеется! – настаивал Арчер.
– Ах, Ньюланд! Вы такой необыкновенный! – воскликнула Мэй.
У него сжалось сердце, ибо он вдруг подумал, что он говорит ей вещи, которые все женихи говорят в этих случаях, и ее ответы – вплоть до эпитета «необыкновенный» – тоже продиктованы ей традициями и инстинктом.
– Необыкновенный? Мы все похожи друг на друга, как куклы, вырезанные из сложенного в несколько раз листа бумаги. Мы словно узор на стене, нарисованный по трафарету. Разве мы не можем поступать по-своему, Мэй?
Он в возбуждении остановился и взглянул ей в глаза – она смотрела на него с нескрываемым восхищением.
– Господи, так что же нам делать – бежать и тайно обвенчаться? – засмеялась она.
– О, если бы!
– Ньюланд! Неужели вы и вправду так меня любите? Ах, как я счастлива!
– Но почему мы не можем стать еще счастливее?
– Не можем же мы вести себя как в романах?
– Но почему? Почему? Почему?
Казалось, ей наскучила его настойчивость. Она прекрасно знала, что ничего этого сделать невозможно, но приводить доводы было бы слишком утомительно.
– Я недостаточно умна, чтобы спорить с вами. Но ведь поступки такого сорта… они просто неприличны… не так ли? – спросила она, радуясь, что нашла слово, которое закроет тему.
– А вы так боитесь нарушить приличия?
Было очевидно, что этот вопрос ошеломил ее.
– Разумеется, боюсь – так же, как и вы, – с некоторой досадой сказала она.
Он стоял молча, нервно постукивая тростью по голенищам сапог. Чувствуя, что она нашла удачный способ закончить спор, Мэй продолжила беспечным тоном:
– О, знаете, я ведь показала Эллен ваш подарок. Она сказала, что она никогда не видела подобной оправы. Сказала, что такого прекрасного кольца нет даже на рю де ля Пэ![36] Ньюланд, у вас такой тонкий вкус!
Джейни пришла повидать Арчера следующим вечером, перед обедом, когда он в мрачном настроении курил у себя в кабинете. Он не заглянул в этот день, как обычно, в клуб по дороге с работы, где служил юристом, не особенно, впрочем, утруждая себя, как и было принято в среде состоятельных ньюйоркцев. Он был не в духе – мысль, что он ежедневно, в один и тот же час, делает одно и то же, сверлила его мозг.
– Однообразие, вечное однообразие, – бормотал он, и это слово непрерывно звучало в его голове, когда он, как всегда, подъехал к клубу в определенный час, и, увидев знакомые фигуры в цилиндрах за зеркальными стеклами, внезапно развернулся и проехал прямо домой. Он знал не только возможную тему предстоящей беседы в клубе, но и то, кто и каким образом будет выступать. Главной темой будет, конечно, герцог; но, несомненно, подробно будет обсуждаться и появление на Пятой авеню златоволосой особы в небольшой коляске канареечно-желтого цвета, запряженной парой невысоких гнедых, которые, как все полагали, имели прямое отношение к Бофорту. Таких «дамочек» в Нью-Йорке было мало, а уж разъезжающих в собственных колясках и того меньше; и появление мисс Фанни Ринг на Пятой авеню в час прогулок великосветской публики глубоко взволновало все общество. Только вчера ее коляска проехала мимо кареты миссис Лавел Минготт, и та, тотчас же дернув за колокольчик, приказала кучеру повернуть обратно к дому. «Что, если бы это случилось с миссис ван дер Лайден?» – спрашивали все друг друга с ужасом. Арчер мог бы поклясться, что сейчас, в эту самую минуту, Лоуренс Леффертс в клубе произносит речь о разложении общества.
Он неприветливо вскинул глаза, когда Джейни вошла, и тут же снова опустил их в книгу (только что вышедший «Шателяр» Суинберна), словно он и не видел ее. Она взглянула на заваленный книгами письменный стол, открыла том «Забавных историй»,[37] скорчила гримаску из-за архаического французского и вздохнула:
– Какие ученые книги ты читаешь!
– Ну? – спросил он, посмотрев на сестру, которая застыла рядом с видом Кассандры.[38]
– Мама очень рассердилась.
– Рассердилась? На кого? За что?
– Только что заезжала мисс Софи Джексон. Передала, что вечером заедет брат. Она почти ничего не сказала, потому что он хочет сам рассказать все в деталях. Сейчас он поехал к ван дер Лайденам.
– Ради всех святых, Джейни. О чем ты толкуешь? Сам Господь не разобрался бы. Давай по порядку с самого начала.
– Сейчас не время богохульствовать, Ньюланд… Мама и так переживает, что ты не ходишь в церковь…
Арчер издал глубокий стон и снова погрузился в книгу.
– Ньюланд! Послушай, это очень важно. Твоя приятельница Оленская была вчера в гостях у миссис Лемюэл Стразерс; она ездила туда с герцогом и Бофортом.
Последние слова сестры неожиданно ввергли его в такое бешенство, что он коротко рассмеялся, чтобы подавить его.
– И что такого? Я знал, что она собирается туда.
Джейни побледнела и вытаращила глаза:
– Ты знал – и не остановил ее? Не предостерег?
– Не остановил? Не предостерег? – Он снова засмеялся. – Разве я собираюсь на ней жениться? – Собственное фантастическое предположение как-то странно зазвенело у него в ушах.
– Но ты войдешь в ее семью.
– О, семья, семья! – презрительно-насмешливо изрек он.
– Ньюланд! Тебя не заботит честь семьи?
– Ничуть.
– И даже то, что подумает тетя Луиза ван дер Лайден?
– Абсолютно – пусть эту чепуху перемалывают старые девы.
– Мама не старая дева, – поджав губы, выдавила его девственная сестрица.
Ньюланд чуть не выкрикнул в ответ: «И она, и ван дер Лайдены, и все мы превращаемся в старых дев, стоит лишь чуть-чуть соприкоснуться с реальностью!» – но, увидев, что ее длинное кроткое лицо вот-вот сложится в гримасу плача, он устыдился своего бесполезного гнева.
– Да бог с ней, с Оленской, Джейни. Хватит болтать глупости. Я же не ее опекун.
– Конечно нет. Но ведь ты сам ускорил помолвку, чтобы поддержать ее; если бы не это, тетя Луиза никогда бы не пригласила ее на обед в честь герцога.
– Ну и что произошло плохого? Она была самой роскошной дамой на этом обеде; благодаря ей обед у ван дер Лайденов не был похож на заупокойную мессу, как это обычно бывало.
– Но ты же знаешь, что дядя Генри сделал это только ради тебя – уговорил тетю Луизу и послал приглашение. А сейчас они так расстроены, что немедленно возвращаются в Скайтерклифф. Я думаю, Ньюланд, тебе нужно спуститься. Ты не представляешь, в каком состоянии мама.
Ньюланд нашел мать в гостиной. Она подняла глаза от вышивания и спросила:
– Джейни тебе рассказала?
– Да. – Он постарался сказать это как можно более сдержанно. – Но я не могу принимать это всерьез.
– Даже тот факт, что кузина Луиза и кузен Генри оскорблены?
– Чем? Тем, что графиня Оленская посетила дом, в котором живет женщина, ездить к которой считается не совсем приличным?
– СЧИТАЕТСЯ?
– Ну ладно, пусть так и есть. Но у нее можно послушать хорошую музыку по воскресным вечерам, когда Нью-Йорк умирает от скуки.
– Хорошую музыку? Насколько мне известно, там была женщина, которая вскочила на стол и распевала песенки, как в известных домах в Париже. Там курили и пили шампанское.
– Но… такие вещи делаются и в других местах, а мир все еще не рухнул.
– Значит, французский образ жизни тебе по вкусу?
– Мама, ну вспомни, как тебе было скучно в Лондоне!
– Нью-Йорк – не Париж и не Лондон.
– О, разумеется нет! – простонал Ньюланд.
– По-видимому, ты имеешь в виду, что наше общество не столь блестяще. Может быть, ты и прав, но мы принадлежим именно к нему, и люди пришлые должны уважать наши правила, коль скоро они находятся среди нас. Особенно Эллен Оленская: мне кажется, именно от той жизни, которую ведут в блестящем обществе, она и сбежала.
Ньюланд не ответил, и после некоторой паузы его мать продолжала:
– Я сейчас надену шляпку, и мы с тобой отправимся ненадолго к кузине Луизе. – Видя, что он нахмурился, она поспешно продолжила: – Ты мог бы объяснить ей то, что не раз говорил, – что общество в Европе не такое, как у нас… люди там менее разборчивы и мадам Оленская, видимо, не понимает, как мы относимся к подобным вещам… Ты ведь и сам знаешь, дорогой, – добавила она с невинным лукавством, – это ведь только в интересах мадам Оленской.
– Мама, дорогая, я вообще не понимаю, какое нам до всего этого дело. Герцог отвез О ленскую к миссис Стразерс – кстати говоря, он сам привез ее познакомиться с графиней, я был при этом. Если ван дер Лайдены ищут виновника скандала, им следует поискать в собственном доме.
– Скандала? Ты когда-нибудь слышал, чтобы твой дядя Генри скандалил? Кроме того, герцог их гость, к тому же иностранец. От иностранцев никто ничего не требует – как это возможно? Графиня Оленская своя и поэтому должна уважать чувства ньюйоркцев.
– Что ж, если им нужна жертва, ты можешь бросить им на съедение мадам Оленскую! – воскликнул Арчер с досадой. – Я только не понимаю, при чем тут я, да и ты тоже.
– Разумеется, ты стоишь на точке зрения Минготтов, – сказала мать обиженным тоном, который всегда означал, что она вот-вот рассердится.
Угрюмый дворецкий раздвинул портьеры в гостиной и объявил:
– Мистер Генри ван дер Лайден.
Миссис Арчер уронила иглу и дрожащей рукой подвинула стул.
– Еще одну лампу! – прокричала она вслед слуге, а Джейни наклонилась, чтобы поправить ей чепец.
Фигура мистера ван дер Лайдена появилась на пороге, и Арчер поднялся навстречу дяде.
– Мы как раз беседовали о вас, сэр, – сказал он.
Мистер ван дер Лайден, казалось, был удивлен этим известием. Он снял перчатку, чтобы пожать руку дамам, и, пока Джейни пододвигала ему кресло, Арчер продолжил:
– И о графине О ленской.
Миссис Арчер побледнела.
– Ах, она очаровательная женщина. Я только что от нее, – сказал мистер ван дер Лайден благодушно. Он устроился в кресле, положил цилиндр и перчатки, по старинному обычаю, рядом с собой на пол и продолжал: – Она так умеет расставить цветы – это просто талант. Я послал ей гвоздики из Скайтерклиффа и сегодня был просто поражен. Вместо того чтобы охапками свалить их в вазы, как делает наш садовник, она разбросала их там и сям, понемногу. Я даже не могу объяснить как. Это герцог велел мне съездить. Он сказал: «Съезди посмотри, с каким вкусом она обставила свою гостиную». Это именно так. Я бы с удовольствием свозил к ней и Луизу, если бы не разное неприятное соседство.
Во все время этого совершенно несвойственного мистеру ван дер Лайдену словоизвержения в гостиной стояла мертвая тишина. Миссис Арчер достала свое вышивание из корзинки, куда перед этим его нервно сунула. При свете внесенной второй лампы Ньюланд увидел застывшее от изумления лицо Джейни.
– Дело в том, – продолжал мистер ван дер Лайден, поглаживая длинную ногу своей бескровной рукой, которую сильно отягощало огромное кольцо с печаткой патрона, – дело в том, что я заехал поблагодарить ее за прелестную записку, которую она написала мне, получив мои цветы, а также – но это между нами, конечно, – по-дружески предупредить ее, чтобы она не позволяла герцогу возить ее по гостям. Не знаю, слышали ли вы…
Миссис Арчер позволила себе снисходительно улыбнуться:
– Разве герцог возил ее в гости?
– Вы же знаете этих английских вельмож. Они все одинаковы. Мы с Луизой очень любим нашего кузена, но безнадежно ожидать от людей, которые крутятся при европейских дворах, что они будут вникать в наши маленькие тонкости. Герцог ездит туда, где можно развлечься. – Мистер ван дер Лайден сделал паузу, но никто не шелохнулся. – Да, кажется, вчера он ездил к некоей миссис Лемюэл Стразерс. Силлертон Джексон только что был у нас и рассказал глупейшую историю, которая немного огорчила Луизу. Поэтому я поехал прямо к Эллен Оленской и объяснил – вы понимаете, намеками, разумеется, – как мы в Нью-Йорке относимся к подобным вещам. Я чувствовал, что это возможно сделать… очень деликатно… она сама сказала в тот вечер, когда обедала у нас, что была бы благодарна за советы… Так оно и было.
Мистер ван дер Лайден огляделся вокруг с видом, который, если бы на лице столь благородного человека был хоть малейший намек на наличие низменных страстей, можно было бы назвать пошлым самодовольством. Но в его аристократических чертах сияла лишь мягкая доброжелательность, которая, словно зеркальное отражение, возникла и на лице его собеседницы.
– Ах, Генри, как вы оба всегда добры! Ньюланд особенно благодарен вам за этот поступок – ведь это касается дорогой Мэй и ее семьи.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента