– Давай останемся здесь на столько, сколько Элли позволит, – сказал он, как если бы погруженные в тень стены и поблескивавшие полы были колдовской границей его счастья.
Она тихо пробормотала, что согласна, и встала, сонно потягиваясь:
– Ужасно поздно… Расстегнешь платье?.. О, телеграмма!
Она взяла со стола телеграмму и, вскрыв, на секунду углубилась в нее.
– Это от Элли. Завтра приезжает.
Она повернулась к окну и рассеянно вышла на балкон. Ник последовал за ней, продолжая обнимать ее. Канал тонул в темноте, только несколько поздних огоньков дрожали в черной воде. Волна душного воздуха донесла издалека последние отзвуки музыки с гондолы.
– Старушка Элли! Все равно… хотелось бы мне, чтобы это все принадлежало нам с тобой, – сказала Сюзи и вздохнула.
VIII
Она тихо пробормотала, что согласна, и встала, сонно потягиваясь:
– Ужасно поздно… Расстегнешь платье?.. О, телеграмма!
Она взяла со стола телеграмму и, вскрыв, на секунду углубилась в нее.
– Это от Элли. Завтра приезжает.
Она повернулась к окну и рассеянно вышла на балкон. Ник последовал за ней, продолжая обнимать ее. Канал тонул в темноте, только несколько поздних огоньков дрожали в черной воде. Волна душного воздуха донесла издалека последние отзвуки музыки с гондолы.
– Старушка Элли! Все равно… хотелось бы мне, чтобы это все принадлежало нам с тобой, – сказала Сюзи и вздохнула.
VIII
Не вина миссис Вандерлин, если с ее возвращением дворец моментально перестал казаться принадлежащим Лэнсингам.
Она прибыла в таком великодушном настроении, что Сюзи было невозможно, когда они наконец остались наедине, заставить себя отнестись невеликодушно даже к ее недавнему поведению.
– Я знала: ты будешь истинным ангелом, дорогая, потому что поймешь меня – особенно сейчас, – заявила Элли, протянув Сюзи тонкие ладони и глядя на нее огромными (как у Клариссы) глазами, что горели пережитыми наслаждениями и будущими планами.
Сюзи Лэнсинг было неожиданно неприятно это выражение доверительности, она никогда еще не выслушивала столь горячие признания с подобным равнодушием. Ей всегда казалось, что когда сам счастлив, то – как миссис Вандерлин, похоже, считала – более терпимо относишься к счастью других, какие бы тут ни возникали сомнения; и ей стало почти стыдно за то, как апатично она отнеслась к излияниям подруги. Но у самой Сюзи не было желания рассказывать Элли о своем блаженстве; и почему бы той было не проявить равную сдержанность?
– Все было настолько совершенно – я, дорогая, имею в виду счастье, – продолжала эта леди, словно столь необыкновенное событие награждало ее особыми привилегиями.
Сюзи довольно резко ответила, что, мол, всегда предполагала: подобное происходит со всеми.
– О нет, дорогая: гувернанткам, свекровям, компаньонкам и подобного рода людям это недоступно. Они этого не понимают, даже если пытаются. Но ты и я, дорогая…
– Я не считаю себя какой-то исключительной, – перебила ее Сюзи.
Ей очень хотелось добавить: «Во всяком случае, такой, как ты…» – но несколькими минутами ранее миссис Вандерлин сказала ей, что дворец в ее распоряжении до конца лета и что сама она собирается лишь устроиться наверху – если они ей позволят! – ненадолго, пока не соберет вещи, чтобы отправиться в Санкт-Мориц. Вспомнив об этом, Сюзи подавила желание иронизировать и перевела разговор на более безопасную, хотя и не столь увлекательную тему о количестве дневных и вечерних нарядов, потребных для сезона в Санкт-Морице.
Слушая миссис Вандерлин – рассуждавшую о сем предмете не менее авторитетно, чем об остальных, – Сюзи почувствовала, какая пропасть образовалась между нею прошлой и нынешней. «И такую жизнь я вела, ради таких вещей жила», – думала она, стоя перед распахнутым великолепием гардероба миссис Вандерлин. Не то чтобы теперь это было ей безразлично: она не могла смотреть на кружева, шелка и меха Элли без того, чтобы не представить в них себя, и не задаваясь вопросом, какими новыми ухищрениями создать впечатление, будто одевается у тех же виртуозных мастеров моды. Но теперь это перешло в разряд второстепенных интересов: последние несколько месяцев открыли перед ней новую перспективу, и больше всего ее озадачивало и смущало в Элли то, что любовь, наряды, бридж, приглашения на обед, казалось, были для нее одинаково важны.
Выбор одежды длился долго и сопровождался постоянными перепадами настроения миссис Вандерлин от сравнительного оптимизма до полного отчаяния: все никуда не годится. Нельзя же отправляться в Санкт-Мориц, выглядя как чучело, а времени, чтобы выписать что-нибудь из Парижа, нет, но, как бы то ни было, она не собирается показываться в домашних убогих переделках. Но тут ее как молнией поразило; она захлопала в ладоши от радости:
– Ну так Нельсон все привезет – совсем забыла о Нельсоне! Если сейчас написать, как раз успеет.
– Нельсон присоединится к тебе в Санкт-Морице? – удивленно спросила Сюзи.
– Боже нет, конечно! Он заедет сюда, чтобы забрать Клариссу и отвезти на тоскливый лечебный курорт в Австрию вместе со своей матерью. Такая удача: времени только-только на то, чтобы телеграфировать ему, чтобы захватил мои вещи. Я не собиралась дожидаться его; но это задержит меня не больше чем на день или два.
У Сюзи сердце упало. Она не слишком боялась одной Элли, но когда Элли и Нельсон вместе, от них впору было ожидать чего угодно. Никто не мог предсказать, какую искру правды высечет их столкновение. Сюзи чувствовала, что могла бы выдержать их по отдельности и последовательно, но не вместе и одновременно.
– Но, Элли, зачем тебе дожидаться Нельсона? Уверена, я найду кого-нибудь здесь, кто собирается в Санкт-Мориц и захватит твои вещи, если Нельсон привезет их. Жаль будет потерять забронированный там номер.
Подобный довод вызвал минутный интерес миссис Вандерлин:
– Действительно; говорят, там все отели забиты. Моя дорогая, ты всегда так практична! – Она прижала Сюзи к надушенной груди. – Я уверена, дорогая, вы будете только рады избавиться от меня – ты и Ник! О, не притворяйся, не возражай. Видишь, я понимаю… Я так часто думала о вас, вас двоих… в эти блаженные недели, когда мы были одни вдвоем…
Внезапные слезы, которые переполнили чудесные глаза Элли и, угрожая оставить синие круги под ними, побежали к карминовым губам, вызвали у Сюзи угрызения совести.
«Бедняжка… ах, бедняжка!» – подумала она, слыша зов Ника, который ждал ее, чтобы отправиться, как обычно, в лагуну полюбоваться закатом, и почувствовала волну жалости к заблуждающемуся созданию, которая никогда не вкусит этого высшего блаженства, какое только можно представить. «Но тем не менее, – говорила она себе, спеша к мужу, – я рада, что убедила ее не дожидаться Нельсона».
Прошло несколько дней с того вечера, когда Сюзи и Ник любовались закатом, и за это время Сюзи вновь узнала счастье взаимной симпатии, которое удерживало их вместе. Вся дальнейшая жизнь теперь виделась ей не иначе как праздник: веселый праздник, который будет очень жаль пропустить, но который, если возникнет необходимость, они могут покинуть в любой момент – но покинуть только вместе.
В сумерках, когда их гондола скользила по опрокинутым дворцам сквозь благоухание невидимых садов, она прислонилась к нему и тихо спросила, думая о недавней сцене в гардеробной Элли:
– Ник, я была бы тебе отвратительна, если бы мне нечего было надеть?
Муж в этот момент прикуривал сигарету, и огонек спички высветил усмешку, с которой он ответил:
– Но, дорогая, разве я когда-нибудь хоть намеком дал понять?..
– О господи! Когда женщина говорит «Нечего надеть», она имеет в виду: «Нет ничего приличного».
Он задумчиво выпустил струйку дыма:
– А, так ты смотрела с Элли ее наряды.
– Да, все эти ее сундуки, набитые до отказа. И она считает, что ей нечего взять с собой в Санкт-Мориц!
– Естественно, – вяло пробормотал он, не проявляя интереса к состоянию гардероба миссис Вандерлин.
– Это только наряды… она чуть было не решила остаться и ждать Нельсона, который приедет на следующей неделе и может привезти ей еще два-три сундука из Парижа. Но, к счастью, удалось убедить ее, что это глупо – ждать его.
Сюзи почувствовала едва уловимое движение расслабленного мужниного тела, и все ее бдительные «щупальца» подсказали, что он открыл полузакрытые веки.
– Удалось? Но зачем?
– Зачем – что?
– Зачем, черт возьми, надо было убеждать Элли не дожидаться Нельсона?
Сюзи, сознавая, что внезапно покраснела, отпрянула, словно опасаясь, что предательский стук сердца передастся через синюю фланель плечу, к которому она прислонялась.
– Право, дорогой!.. – забормотала она; но Ник с внезапной настойчивостью повторил вопрос:
– Зачем?
– Затем, что она в таком лихорадочном состоянии, рвется в Санкт-Мориц… и в такой панике, что в отеле не сохранят за ней номер, – с замиранием сердца проговорила Сюзи.
– А… понятно. – Ник помолчал, потом добавил: – Ты же преданная подруга, не так ли?
– Что за странный вопрос! Вряд ли есть человек, кроме Элли, кому я с бóльшим основанием могу быть предана, – ответила его жена и почувствовала, как он сокрушенно сжимает ее ладонь.
– Дорогая! Нет; и я тоже… И благодарным за то, что она оставляет нас одних в этом раю.
Тьма легла на воду канала; и губы их встретились.
Спустившись в тот вечер к ужину, Элли объявила, что в итоге решила: безопаснее будет дождаться Нельсона.
– Я просто заболею от беспокойства, если не буду уверена, что получу свои вещи, – сказала она капризно-озабоченным тоном, каким всегда обсуждала свои трудности. – В конце концов, если человек отказывает себе во всем, это отравляет его здоровье и характер.
Стреффорд с серьезным видом заметил, что этот недуг фатально подорвал его здоровье; и под общий смех вся компания проследовала в огромную сводчатую столовую.
– Меня твои шутки не задевают, Стреффи, дорогой, – парировала хозяйка дома, прижавшись рукой к его руке.
И Сюзи, в шоке от быстрого взгляда, каким те обменялись, сказала себе, предчувствуя ужасное: «Конечно, Стреффи все знает; он ничуть не удивился, когда по приезде увидел, что Элли отсутствует. А если он знает, то что помешает узнать и Нельсону?» Потому что Стреффорду, когда он в дурном настроении, доверять можно было не больше, чем злому ребенку.
Сюзи тут же приняла решение рискнуть поговорить с ним и, если нужно, даже выдать ему тайну писем. Только открыв ему, в какой опасности находится она сама, можно было надеяться, что тот будет хранить молчание.
Шанс поговорить с ним появился позже тем же вечером на балконе, пока остальные слушали негромкую игру молодого композитора, который импровизировал на тему «Токкаты» Браунинга[11]. Стреффорд вышел следом за ней и стоял рядом, молча покуривая сигару.
– Видишь ли, Стрефф… ох, да что это мы с тобой из всего делаем тайну? – неожиданно начала она.
– Действительно почему? А мы делаем?
Сюзи оглянулась на группу, собравшуюся вокруг рояля:
– Относительно Элли, я имею в виду… и Нельсона.
– Господи! Элли и Нельсона? Ты называешь это тайной? Их отношения такая же тайна, как то, о чем оповещает ослепительная реклама, украшающая любимые магистрали твоего родного города.
– Да, но…
Она снова замолчала. Разве она не дала Элли молчаливое обещание никому не говорить об этом?
– Сюзан, что-то не так?
– Не знаю…
– Ну, тогда я знаю: ты боишься, что, если Элли и Нельсон встретятся здесь, она сболтнет что-нибудь… опрометчивое.
– Нет, не она! – убежденно выкрикнула Сюзи.
– Тогда кто же? Уверен, этот сверхъестественный ребенок такого не сделает. Ни ты, ни я, ни Ник…
– Ох, – с трудом выдавила она, перебив его, – в том-то и дело. Ник не знает… даже не подозревает. А если бы знал…
Стреффорд отшвырнул сигару и внимательно посмотрел на нее:
– Не понимаю… провалиться мне на этом месте. Какое всем нам до этого дело, в конце концов?
Конечно, это был старый взгляд на скрытое попустительство ради сохранения атмосферы благопристойности. Но для Сюзи он утратил прежнюю убедительность.
– Если бы Ник узнал, что мне все известно…
– Боже!.. А он ничего не знает? В конце концов, полагаю, это не первый раз…
Сюзи промолчала.
– В первый раз узнала секреты… женатых друзей. Неужели Ник полагает, что ты даже в нежном возрасте не… Черт побери, да что с тобой, детка?
Что, действительно, она могла сказать, чтобы он понял? И все же больше, чем всегда, ей нужно было защитить себя от опасности с его стороны. Как только он даст слово, на него можно будет положиться; иначе от него, с его упрямым и вредным характером, можно ждать чего угодно.
– Послушай, Стрефф, мы с тобой знаем, что Элли уезжала не на лечение и бедная Кларисса поклялась молчать, чтобы «папа не волновался», подумав, будто у мамы неприятности со здоровьем. – Она сделала паузу, презирая себя за ироничный тон, каким старалась говорить.
– Ну и?.. – вопросил он из глубины кресла, в котором утопал.
– Ну, у Ника… и в мыслях этого нет. Если он узнает, что мы своим летним житьем здесь обязаны… тому, что мне известно…
Стреффорд сидел молча: она чувствовала его изумленный взгляд, устремленный на нее из темноты.
– Вот те на! – наконец проговорил он, тихонько присвистнув.
Сюзи склонилась над балюстрадой, прижавшись колотящимся сердцем к камню перил.
– Что осталось от души, спрашивается?.. – донесся сквозь открытые окна пронзительный голос молодого композитора.
Стреффорд снова погрузился в молчание, из которого вышел только тогда, когда Сюзи направилась к освещенному порогу гостиной.
Она прибыла в таком великодушном настроении, что Сюзи было невозможно, когда они наконец остались наедине, заставить себя отнестись невеликодушно даже к ее недавнему поведению.
– Я знала: ты будешь истинным ангелом, дорогая, потому что поймешь меня – особенно сейчас, – заявила Элли, протянув Сюзи тонкие ладони и глядя на нее огромными (как у Клариссы) глазами, что горели пережитыми наслаждениями и будущими планами.
Сюзи Лэнсинг было неожиданно неприятно это выражение доверительности, она никогда еще не выслушивала столь горячие признания с подобным равнодушием. Ей всегда казалось, что когда сам счастлив, то – как миссис Вандерлин, похоже, считала – более терпимо относишься к счастью других, какие бы тут ни возникали сомнения; и ей стало почти стыдно за то, как апатично она отнеслась к излияниям подруги. Но у самой Сюзи не было желания рассказывать Элли о своем блаженстве; и почему бы той было не проявить равную сдержанность?
– Все было настолько совершенно – я, дорогая, имею в виду счастье, – продолжала эта леди, словно столь необыкновенное событие награждало ее особыми привилегиями.
Сюзи довольно резко ответила, что, мол, всегда предполагала: подобное происходит со всеми.
– О нет, дорогая: гувернанткам, свекровям, компаньонкам и подобного рода людям это недоступно. Они этого не понимают, даже если пытаются. Но ты и я, дорогая…
– Я не считаю себя какой-то исключительной, – перебила ее Сюзи.
Ей очень хотелось добавить: «Во всяком случае, такой, как ты…» – но несколькими минутами ранее миссис Вандерлин сказала ей, что дворец в ее распоряжении до конца лета и что сама она собирается лишь устроиться наверху – если они ей позволят! – ненадолго, пока не соберет вещи, чтобы отправиться в Санкт-Мориц. Вспомнив об этом, Сюзи подавила желание иронизировать и перевела разговор на более безопасную, хотя и не столь увлекательную тему о количестве дневных и вечерних нарядов, потребных для сезона в Санкт-Морице.
Слушая миссис Вандерлин – рассуждавшую о сем предмете не менее авторитетно, чем об остальных, – Сюзи почувствовала, какая пропасть образовалась между нею прошлой и нынешней. «И такую жизнь я вела, ради таких вещей жила», – думала она, стоя перед распахнутым великолепием гардероба миссис Вандерлин. Не то чтобы теперь это было ей безразлично: она не могла смотреть на кружева, шелка и меха Элли без того, чтобы не представить в них себя, и не задаваясь вопросом, какими новыми ухищрениями создать впечатление, будто одевается у тех же виртуозных мастеров моды. Но теперь это перешло в разряд второстепенных интересов: последние несколько месяцев открыли перед ней новую перспективу, и больше всего ее озадачивало и смущало в Элли то, что любовь, наряды, бридж, приглашения на обед, казалось, были для нее одинаково важны.
Выбор одежды длился долго и сопровождался постоянными перепадами настроения миссис Вандерлин от сравнительного оптимизма до полного отчаяния: все никуда не годится. Нельзя же отправляться в Санкт-Мориц, выглядя как чучело, а времени, чтобы выписать что-нибудь из Парижа, нет, но, как бы то ни было, она не собирается показываться в домашних убогих переделках. Но тут ее как молнией поразило; она захлопала в ладоши от радости:
– Ну так Нельсон все привезет – совсем забыла о Нельсоне! Если сейчас написать, как раз успеет.
– Нельсон присоединится к тебе в Санкт-Морице? – удивленно спросила Сюзи.
– Боже нет, конечно! Он заедет сюда, чтобы забрать Клариссу и отвезти на тоскливый лечебный курорт в Австрию вместе со своей матерью. Такая удача: времени только-только на то, чтобы телеграфировать ему, чтобы захватил мои вещи. Я не собиралась дожидаться его; но это задержит меня не больше чем на день или два.
У Сюзи сердце упало. Она не слишком боялась одной Элли, но когда Элли и Нельсон вместе, от них впору было ожидать чего угодно. Никто не мог предсказать, какую искру правды высечет их столкновение. Сюзи чувствовала, что могла бы выдержать их по отдельности и последовательно, но не вместе и одновременно.
– Но, Элли, зачем тебе дожидаться Нельсона? Уверена, я найду кого-нибудь здесь, кто собирается в Санкт-Мориц и захватит твои вещи, если Нельсон привезет их. Жаль будет потерять забронированный там номер.
Подобный довод вызвал минутный интерес миссис Вандерлин:
– Действительно; говорят, там все отели забиты. Моя дорогая, ты всегда так практична! – Она прижала Сюзи к надушенной груди. – Я уверена, дорогая, вы будете только рады избавиться от меня – ты и Ник! О, не притворяйся, не возражай. Видишь, я понимаю… Я так часто думала о вас, вас двоих… в эти блаженные недели, когда мы были одни вдвоем…
Внезапные слезы, которые переполнили чудесные глаза Элли и, угрожая оставить синие круги под ними, побежали к карминовым губам, вызвали у Сюзи угрызения совести.
«Бедняжка… ах, бедняжка!» – подумала она, слыша зов Ника, который ждал ее, чтобы отправиться, как обычно, в лагуну полюбоваться закатом, и почувствовала волну жалости к заблуждающемуся созданию, которая никогда не вкусит этого высшего блаженства, какое только можно представить. «Но тем не менее, – говорила она себе, спеша к мужу, – я рада, что убедила ее не дожидаться Нельсона».
Прошло несколько дней с того вечера, когда Сюзи и Ник любовались закатом, и за это время Сюзи вновь узнала счастье взаимной симпатии, которое удерживало их вместе. Вся дальнейшая жизнь теперь виделась ей не иначе как праздник: веселый праздник, который будет очень жаль пропустить, но который, если возникнет необходимость, они могут покинуть в любой момент – но покинуть только вместе.
В сумерках, когда их гондола скользила по опрокинутым дворцам сквозь благоухание невидимых садов, она прислонилась к нему и тихо спросила, думая о недавней сцене в гардеробной Элли:
– Ник, я была бы тебе отвратительна, если бы мне нечего было надеть?
Муж в этот момент прикуривал сигарету, и огонек спички высветил усмешку, с которой он ответил:
– Но, дорогая, разве я когда-нибудь хоть намеком дал понять?..
– О господи! Когда женщина говорит «Нечего надеть», она имеет в виду: «Нет ничего приличного».
Он задумчиво выпустил струйку дыма:
– А, так ты смотрела с Элли ее наряды.
– Да, все эти ее сундуки, набитые до отказа. И она считает, что ей нечего взять с собой в Санкт-Мориц!
– Естественно, – вяло пробормотал он, не проявляя интереса к состоянию гардероба миссис Вандерлин.
– Это только наряды… она чуть было не решила остаться и ждать Нельсона, который приедет на следующей неделе и может привезти ей еще два-три сундука из Парижа. Но, к счастью, удалось убедить ее, что это глупо – ждать его.
Сюзи почувствовала едва уловимое движение расслабленного мужниного тела, и все ее бдительные «щупальца» подсказали, что он открыл полузакрытые веки.
– Удалось? Но зачем?
– Зачем – что?
– Зачем, черт возьми, надо было убеждать Элли не дожидаться Нельсона?
Сюзи, сознавая, что внезапно покраснела, отпрянула, словно опасаясь, что предательский стук сердца передастся через синюю фланель плечу, к которому она прислонялась.
– Право, дорогой!.. – забормотала она; но Ник с внезапной настойчивостью повторил вопрос:
– Зачем?
– Затем, что она в таком лихорадочном состоянии, рвется в Санкт-Мориц… и в такой панике, что в отеле не сохранят за ней номер, – с замиранием сердца проговорила Сюзи.
– А… понятно. – Ник помолчал, потом добавил: – Ты же преданная подруга, не так ли?
– Что за странный вопрос! Вряд ли есть человек, кроме Элли, кому я с бóльшим основанием могу быть предана, – ответила его жена и почувствовала, как он сокрушенно сжимает ее ладонь.
– Дорогая! Нет; и я тоже… И благодарным за то, что она оставляет нас одних в этом раю.
Тьма легла на воду канала; и губы их встретились.
Спустившись в тот вечер к ужину, Элли объявила, что в итоге решила: безопаснее будет дождаться Нельсона.
– Я просто заболею от беспокойства, если не буду уверена, что получу свои вещи, – сказала она капризно-озабоченным тоном, каким всегда обсуждала свои трудности. – В конце концов, если человек отказывает себе во всем, это отравляет его здоровье и характер.
Стреффорд с серьезным видом заметил, что этот недуг фатально подорвал его здоровье; и под общий смех вся компания проследовала в огромную сводчатую столовую.
– Меня твои шутки не задевают, Стреффи, дорогой, – парировала хозяйка дома, прижавшись рукой к его руке.
И Сюзи, в шоке от быстрого взгляда, каким те обменялись, сказала себе, предчувствуя ужасное: «Конечно, Стреффи все знает; он ничуть не удивился, когда по приезде увидел, что Элли отсутствует. А если он знает, то что помешает узнать и Нельсону?» Потому что Стреффорду, когда он в дурном настроении, доверять можно было не больше, чем злому ребенку.
Сюзи тут же приняла решение рискнуть поговорить с ним и, если нужно, даже выдать ему тайну писем. Только открыв ему, в какой опасности находится она сама, можно было надеяться, что тот будет хранить молчание.
Шанс поговорить с ним появился позже тем же вечером на балконе, пока остальные слушали негромкую игру молодого композитора, который импровизировал на тему «Токкаты» Браунинга[11]. Стреффорд вышел следом за ней и стоял рядом, молча покуривая сигару.
– Видишь ли, Стрефф… ох, да что это мы с тобой из всего делаем тайну? – неожиданно начала она.
– Действительно почему? А мы делаем?
Сюзи оглянулась на группу, собравшуюся вокруг рояля:
– Относительно Элли, я имею в виду… и Нельсона.
– Господи! Элли и Нельсона? Ты называешь это тайной? Их отношения такая же тайна, как то, о чем оповещает ослепительная реклама, украшающая любимые магистрали твоего родного города.
– Да, но…
Она снова замолчала. Разве она не дала Элли молчаливое обещание никому не говорить об этом?
– Сюзан, что-то не так?
– Не знаю…
– Ну, тогда я знаю: ты боишься, что, если Элли и Нельсон встретятся здесь, она сболтнет что-нибудь… опрометчивое.
– Нет, не она! – убежденно выкрикнула Сюзи.
– Тогда кто же? Уверен, этот сверхъестественный ребенок такого не сделает. Ни ты, ни я, ни Ник…
– Ох, – с трудом выдавила она, перебив его, – в том-то и дело. Ник не знает… даже не подозревает. А если бы знал…
Стреффорд отшвырнул сигару и внимательно посмотрел на нее:
– Не понимаю… провалиться мне на этом месте. Какое всем нам до этого дело, в конце концов?
Конечно, это был старый взгляд на скрытое попустительство ради сохранения атмосферы благопристойности. Но для Сюзи он утратил прежнюю убедительность.
– Если бы Ник узнал, что мне все известно…
– Боже!.. А он ничего не знает? В конце концов, полагаю, это не первый раз…
Сюзи промолчала.
– В первый раз узнала секреты… женатых друзей. Неужели Ник полагает, что ты даже в нежном возрасте не… Черт побери, да что с тобой, детка?
Что, действительно, она могла сказать, чтобы он понял? И все же больше, чем всегда, ей нужно было защитить себя от опасности с его стороны. Как только он даст слово, на него можно будет положиться; иначе от него, с его упрямым и вредным характером, можно ждать чего угодно.
– Послушай, Стрефф, мы с тобой знаем, что Элли уезжала не на лечение и бедная Кларисса поклялась молчать, чтобы «папа не волновался», подумав, будто у мамы неприятности со здоровьем. – Она сделала паузу, презирая себя за ироничный тон, каким старалась говорить.
– Ну и?.. – вопросил он из глубины кресла, в котором утопал.
– Ну, у Ника… и в мыслях этого нет. Если он узнает, что мы своим летним житьем здесь обязаны… тому, что мне известно…
Стреффорд сидел молча: она чувствовала его изумленный взгляд, устремленный на нее из темноты.
– Вот те на! – наконец проговорил он, тихонько присвистнув.
Сюзи склонилась над балюстрадой, прижавшись колотящимся сердцем к камню перил.
– Что осталось от души, спрашивается?.. – донесся сквозь открытые окна пронзительный голос молодого композитора.
Стреффорд снова погрузился в молчание, из которого вышел только тогда, когда Сюзи направилась к освещенному порогу гостиной.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента