Но это не важно. Кровь пролита. У него нет документов, значит, надо ожидать следующего убийства. Он свободно разгуливает по городу. И сигналы тревожные. Кто-то ракеты над крышами зажигает. Не надо забывать: Широков – бывший белобандит. Такому ничего не стоит с фашистами снюхаться. Пока это всего лишь предположение. Пока.
Данилов замолчал, посмотрел на ребят. Лица их казались усталыми и неживыми. Только Муравьев сидел свежий, словно всю ночь спал. Молодость.
– Я думаю, Иван Александрович, – Полесов поднялся, – надо Широкова ждать или у Мишки, или у Флеровой.
– Ты о Малом Ботаническом забыл?
– Там его ждать нечего. Час назад из райотдела сообщили: сгорел дом номер шесть.
– То есть как?
– Просто очень. Упала зажигалка.
– Не вовремя. Ох не ко времени. Хозяйка-то жива?
– Добро спасала, обгорела. В больнице.
– Ты, Полесов, в эту больницу поезжай. Узнай что и как. Я думаю, кого-нибудь из девчат туда вместо нянечки послать нужно. Совещание окончено. Муравьев, пойдешь с Флеровой. Ждать будешь там Широкова. Я договорюсь, тебе подмогу дадут, дом оцепят, Шарапов, останься, разговор есть.
– Я не знаю, удобно ли?
– А чего неудобного, хозяин здесь вы, только прикажите.
– Вот это вы напрасно, Марина Алексеевна…
– Шучу, сидите и ждите. Сейчас будет чудный кофе, меня научил варить старик в Батуми.
Флерова вышла. В квартире было необычайно тихо. Игорь разглядывал натюрморты на стене, и ему на секунду показалось, что никакой войны вообще нет. Тишина окутывала его вязкой пеленой. Воздух в комнате слоился сизым табачным дымом.
«Нужно открыть окно. Обязательно открыть окно, иначе я засну».
Игорь подошел к старому креслу, покрытому истлевшей шкурой, и сел, вытянув ноги, только теперь он почувствовал смертельную усталость. Глаза начинали слипаться. Муравьев глубоко затянулся папиросой.
«Ты смотри, Игорь, идешь на задание старшим. Я договорился, дом оцепят. Где ставить людей, участковый покажет. Если что, стреляй, но лучше живым бери. Очень он нужен нам, Широков-то, живой нужен. Разговор с ним один есть».
Игорь встал, посмотрел в окно. На улице – пусто.
Это хорошо, значит, ребята из отделения укрылись как следует. И вдруг ему стало не по себе: а если кто-нибудь видел его в окне? Муравьев задернул шторы и снова сел в кресло.
В комнате с шорохом ожил репродуктор:
«Доброе утро, товарищи! Передаем сводку Совинформбюро.
В течение 22 июля наши войска вели бои на Петрозаводском, Порховском, Смоленском и Житомирском направлениях. Существенных изменений в положении войск на фронтах не произошло.
Наша авиация за 22 июля сбила 87 самолетов противника. Потери советской авиации – 14 самолетов.
По дополнительным данным, при попытке немецких самолетов совершить в ночь с 21 на 22 июля массированный налет на Москву уничтожено 22 немецких бомбардировщика. В условиях ночного налета эти потери со стороны противника надо признать весьма большими. Рассеянные и деморализованные действиями нашей ночной истребительной авиации и огнем наших зенитных орудий, немецкие самолеты большую часть бомб сбросили в леса и на поля на подступах к Москве. Ни один из военных объектов, а также ни один из объектов городского хозяйства не пострадал.
Следует отметить самоотверженное поведение работников пожарных команд, работников милиции, а также московского населения, которые быстро тушили зажигательные бомбы, сброшенные над городом отдельными прорвавшимися самолетами, а также начинавшиеся пожары».
Игорь внимательно прослушал сводку. Она была ему вдвойне интересна. Как-никак, а он являлся участником ночных событий.
Хозяйки все не было. Муравьев устал ждать кофе. Глаза резало, словно в них попало мыло. Игорь закрывал их, потом открывал на секунду, потом снова закрывал. Комната начала колебаться, по ней пробегали золотистые искры. Она то отдалялась, то вновь наезжала. Оцепенение и покой сковали его тело. Мимо окна с грохотом проскрежетал трамвай. Басовито задрожали стекла. Но Игорь уже не слышал этого. Он спал.
Марина вошла минут через десять. Муравьев спал, бессильно опустив руку вдоль кресла.
«Пусть, – решила она, – пусть поспит. Дверь закрыта, а если позвонят, я его разбужу».
На него обрушился вал воды, грохочущий и упругий. Игорь хотел закричать и проснулся. Мимо окон шел трамвай. Муравьев взглянул на часы. Десять. Значит, спал он четыре часа. Ничего себе старший засады. Он хотел встать и тут услышал голоса.
– Откуда я знаю… Ты приходишь и уходишь… Я не спрашиваю тебя, с кем ты проводишь ночи…
«Марина», – понял Игорь.
– Это что, ревность? Или плохо срепетированная роль? Я что-то не узнаю тебя.
Муравьев встал и чуть не закричал от боли. В затекшие ноги врезались сотни иголок.
«Господи, мне только этого не хватало!»
Пересиливая боль, он все же поднялся и сделал первый шаг. А за дверью продолжали спорить.
– Конечно, ты не узнаешь меня. Где я, как я, что я – тебе наплевать. Ты спросил, есть ли у меня деньги?
– Вот ты о чем. Деньги… А как же чистота и святость чувства, которую ты так любила?
– Чистота? О какой чистоте ты можешь говорить? Ты ее убил, так же как Зяму…
– Стоп! Откуда ты знаешь, что он убит? Ты же не выходила из дому.
– Я…
– Да, ты. Может быть, ты все же выходила? Молчишь? Откуда ты знаешь о его смерти? Говори!
– Она ссучилась, Резаный, ссучилась она, факт, – сказал за дверью еще кто-то.
«Их двое, всего двое».
Игорь почувствовал, как у него по спине побежали мурашки. Так всегда бывало в детстве перед началом драки. Он потянул из кармана наган, взвел курок.
А за дверью все тот же голос, хриплый и низкий, продолжал убеждать Резаного:
– Она снюхалась с чекистами. Эта падаль заложит нас. Ну, чего ждать!
– Так, – сказал Резаный. Голос его стал ломким и угрожающим. – Так. Значит, вы, мадам, стали просто сексотом, или как это называется у вас в МУРе…
– Вадим… Ты меня не понял. Я звонила туда по телефону. Я выходила в автомат.
– Одна ложь порождает другую. Ты не могла туда звонить, мы обрезали телефонный шнур. Откуда ты знаешь?
Зазвенела пощечина.
Нужно только толкнуть ногой дверь. Это совсем нетрудно. Просто взять и толкнуть. Потом войти и приказать им поднять руки. Но им овладела предательская слабость. Дверь разделяла жизнь надвое. Одна половина ее привычная, в ней живет он, Инна, мама, сестра. Живут его друзья и мечты. Другая – страшная, там убивали, били женщин… Он войдет, выстрел…
– Подожди! – высоко закричал женский голос.
Игорь толкнул ногой дверь и шагнул в комнату:
– Руки! Ну! Пристрелю, если двинетесь.
Широков стоял ближе к двери, второй, его Муравьев видел краем глаза, плотный и приземистый, медленно пятился к буфету.
– Дом окружен. Сопротивление бесполезно.
И тут Игорь допустил ошибку. Все свое внимание он сконцентрировал на Резаном, забыв о втором, глядевшем на него с тяжелой ненавистью. Всего на две секунды он потерял его из поля зрения. Тяжелая ваза, словно снаряд, перелетела комнату и ударила его в грудь. Игорь шагнул назад и упал, споткнувшись о стул.
Он услышал крик «Беги!» и, падая, дважды выстрелил во второго, плотного.
Резаный бросился к двери.
Марина увидела, как упал Муравьев, как медленно сползал по стене бандит, кровь пузырилась у него на губах, и похож он стал на тряпичную куклу. Она видела Вадима, бегущего к двери, рвущего из кармана пистолет. Вот он обернулся и поднял его.
«Все», – понял Игорь. Черная дыра ствола показалась ему огромной и устрашающе глубокой.
Марина увидела лежащего уполномоченного. Вадима, целящегося в него из пистолета. И вдруг она вспомнила, как принесла кофе и увидела этого совсем еще мальчика, крепкого и красивого, спящим. Он спал, словно ребенок, положив голову на валик кресла, и щеки у него были розовые, словно у ребенка, только над губой чернел пушок.
«Он еще, наверное, не бреется», – подумала она тогда. Воспоминание обожгло и погасло. Длилось всего долю секунды. Марина сделала шаг вперед. Ее ударило дважды. Боли она не почувствовала, но сила удара отбросила ее и швырнула на пол.
Муравьев видел, как Марина начала медленно опускаться на пол. Широкова уже не было. Он вскочил и бросился к дверям. В прихожей хлопнула дверь, гулко грохнул выстрел, потом что-то упало грузно и шумно. «Неужели убили?»
Он выскочил в узенький темный коридор и споткнулся о труп участкового.
«Зачем же он сюда пришел? Зачем? Он же должен был ждать, когда Резаный выйдет».
И тут он понял, что Широков ушел. Ушел именно в ту щель, которую открыл ему участковый.
– Случайно, товарищ начальник.
– За скромность хвалю. Но натворил ты дел. Весь город поднял. Крик, свистки, стрельба. Нападение греков на водокачку, а не засада. Засада – это когда сидят тихо и берут тихо.
Данилов, сидя у стола, внимательно и цепко оглядывал комнату. Он почти не слышал начальника МУРа. Только что два санитара увезли в больницу раненую Флерову.
– Как? – спросил Иван Александрович у врача скорой помощи.
– А как? – Врач был невыспавшийся, с красными, словно налитыми кровью глазами. – Вскрытие покажет.
– Мрачно шутите.
– Звоните… Только надежды мало.
Данилов понимал, что Игорь где-то допустил ошибку. Именно она погубила участкового Козлова, Флерову, лишила следствие показаний сообщника Резаного и дала возможность уйти Широкову.
«Дороже всего стоят наши ошибки, – думал он, – в угрозыске вообще нельзя ошибаться, иначе – кровь и смерть. Но нельзя об этом говорить мальчику. Иначе это может плохо кончиться. Он хороший парень. Ошибка. Что делать? Мы вместе ошиблись. Я и он. Мне надо было ехать сюда самому. Но ведь я не верил, что Широков придет к ней после убийства, это противоречит логике. За вещами он мог послать своего подручного. Зачем же он пришел?»
И тут Данилов понял его. Понял не как профессионал, а как мужчина. Широков шел к женщине. Он же позер, Широков. Позер и фат.
Придет ли он к Мишке? Нет. Не придет. Он сейчас должен спрятаться. Затаиться. В нору уйти. Вот и надо искать его нору.
– Ты, Иван Александрович, заканчивай, – начальник надел фуражку, – и ко мне зайди.
В управление Данилов вернулся часа через два. Муравьева отправил на машине, а сам пошел пешком, благо совсем рядом. Он медленно шел по Каретному Ряду. Поражался городской обыденности. Ведь война идет, а женщины такие же привлекательные, и платья у них нарядные. Вот мужчины стоят, здоровые парни в светлых костюмах, видно из «Кинохроники», стоят и хохочут.
Это хорошо, здорово, что они смеются. Смеются – значит, верят, что все временно: и бомбежки, и наше отступление. Временно. Нас на испуг не возьмешь. Не такие мы.
Данилов перешел на другую сторону, к «Эрмитажу», и встал в очередь за газировкой. Он выпил стакан с желтоватым кислым сиропом и купил мороженое.
Он так и вошел в МУР с брикетом мороженого в руках. На входе ему с недоумением козырнул милиционер. А потом ошалело глядел ему вслед, поражаясь не виданной доселе вольности.
– Товарищ Данилов! – По коридору бежал помощник начальника. – Вас вызывают!
К начальнику он тоже пошел с мороженым в руках. И только у стола, решив закурить, понял, что руки заняты посторонним предметом.
– Ты чего это, Иван Александрович, никак мороженое купил?
– Купил вот.
– Так чего не съел?
– Забыл.
– Это бывает. Ты жуй его, а то оно потечет у тебя.
– Да я не ем мороженое.
– А зачем купил?
– Понимаете…
– Понимаю. Ты его секретарше отдай, не то зальем пол.
Начальник позвонил.
– Анна Сергеевна, вот Иван Александрович угостить вас решил. Берите, берите!
Данилов отдал ставший мягким брикетик удивленной женщине, облегченно вздохнул и полез за папиросами.
– Последнее ты купил мороженое, Данилов, – сказал начальник, – не будет его больше. Да и много чего не будет. Тяжело станет в Москве. Я в горкоме партии был. Карточки в стране продовольственные вводят. Но об этом, о положении нашем, на партсобрании поговорим. А сейчас частность. Помнишь, в Испании фашисты наступали на Мадрид пятью колоннами. Так?
– Нет, не так. – Данилов подался к столу. – Совсем не так. Где они возьмут у нас в Москве пятую колонну – подполье? Где?
– Ты чего меня политграмоте учишь? Это я фигурально. В органах госбезопасности есть сведения, что фашисты хотят в городе панику устроить. Из Краснопресненского района сообщили, что ночью, во время бомбежки, кто-то ракеты пускал в сторону вокзала.
– Так.
– Вот тебе и так. Есть предположения – вражеская агентура будет искать пособников среди всякой сволочи: уголовников, шкурников и им подобных. Твоя группа должна заняться этими ракетами. Я имею в виду Красную Пресню.
– А в других районах были?
– Были. Но там другие будут работать.
– А как же Широков?
– Будешь вести дело параллельно.
– Ты бы молчал побольше, Сергей.
– Пугаешь, гнида, забываться стал. Я тебя, между прочим, и задавить могу.
– Ты мне эти разговоры брось. Слышишь, брось!
– Не брошу! До тех пор не брошу, пока ты не поймешь, что делать надо.
– Ну просвети, «духовный пастырь», просвети. Только не забывай, что я не старушка богомолка…
– Ты идиот, Андрей. Неужели непонятно, чем тебе заниматься надо?
– Непонятно.
– Собирай людей надежных. Чтоб замараны по уши были. В крови замараны.
– Банда, значит.
– Нет, группа.
– Это для Чека для разницы.
– Скоро здесь будут немцы. У меня был человек оттуда.
– О-о-о!
– Он сказал: пора.
– Что «пора»?
– Пока ракеты. Каждую ночь ракеты. Потом грабить магазины, квартиры, сеять панику. Деньги, документы, оружие – все есть.
– Я панику сеять не умею, слухи тоже, я стрелять умею.
– Вот и будешь стрелять сколько хочешь. Но не один, с людьми. Есть люди?
– Должны быть.
– Пошлем по адресам надежного человека, тебе отсидеться надо. Ешь, пей, отдыхай.
– Рица прямо. Курорт.
– Нечто вроде.
– А долго ждать?
– Недели две-три, пусть немцы поближе подойдут.
– Шарапов докладывает.
– Ну что у тебя?
– У Миши все тихо. Ждать?
– Не надо. Миша в курсе?
– Да.
– Ты поезжай в управление. Он сам все сделает, если что.
– Слушаюсь.
Глава 3
Данилов замолчал, посмотрел на ребят. Лица их казались усталыми и неживыми. Только Муравьев сидел свежий, словно всю ночь спал. Молодость.
– Я думаю, Иван Александрович, – Полесов поднялся, – надо Широкова ждать или у Мишки, или у Флеровой.
– Ты о Малом Ботаническом забыл?
– Там его ждать нечего. Час назад из райотдела сообщили: сгорел дом номер шесть.
– То есть как?
– Просто очень. Упала зажигалка.
– Не вовремя. Ох не ко времени. Хозяйка-то жива?
– Добро спасала, обгорела. В больнице.
– Ты, Полесов, в эту больницу поезжай. Узнай что и как. Я думаю, кого-нибудь из девчат туда вместо нянечки послать нужно. Совещание окончено. Муравьев, пойдешь с Флеровой. Ждать будешь там Широкова. Я договорюсь, тебе подмогу дадут, дом оцепят, Шарапов, останься, разговор есть.
Муравьев
– Хотите, я сварю вам кофе? Настоящий черный кофе. Это очень помогает, когда хочешь спать.– Я не знаю, удобно ли?
– А чего неудобного, хозяин здесь вы, только прикажите.
– Вот это вы напрасно, Марина Алексеевна…
– Шучу, сидите и ждите. Сейчас будет чудный кофе, меня научил варить старик в Батуми.
Флерова вышла. В квартире было необычайно тихо. Игорь разглядывал натюрморты на стене, и ему на секунду показалось, что никакой войны вообще нет. Тишина окутывала его вязкой пеленой. Воздух в комнате слоился сизым табачным дымом.
«Нужно открыть окно. Обязательно открыть окно, иначе я засну».
Игорь подошел к старому креслу, покрытому истлевшей шкурой, и сел, вытянув ноги, только теперь он почувствовал смертельную усталость. Глаза начинали слипаться. Муравьев глубоко затянулся папиросой.
«Ты смотри, Игорь, идешь на задание старшим. Я договорился, дом оцепят. Где ставить людей, участковый покажет. Если что, стреляй, но лучше живым бери. Очень он нужен нам, Широков-то, живой нужен. Разговор с ним один есть».
Игорь встал, посмотрел в окно. На улице – пусто.
Это хорошо, значит, ребята из отделения укрылись как следует. И вдруг ему стало не по себе: а если кто-нибудь видел его в окне? Муравьев задернул шторы и снова сел в кресло.
В комнате с шорохом ожил репродуктор:
«Доброе утро, товарищи! Передаем сводку Совинформбюро.
В течение 22 июля наши войска вели бои на Петрозаводском, Порховском, Смоленском и Житомирском направлениях. Существенных изменений в положении войск на фронтах не произошло.
Наша авиация за 22 июля сбила 87 самолетов противника. Потери советской авиации – 14 самолетов.
По дополнительным данным, при попытке немецких самолетов совершить в ночь с 21 на 22 июля массированный налет на Москву уничтожено 22 немецких бомбардировщика. В условиях ночного налета эти потери со стороны противника надо признать весьма большими. Рассеянные и деморализованные действиями нашей ночной истребительной авиации и огнем наших зенитных орудий, немецкие самолеты большую часть бомб сбросили в леса и на поля на подступах к Москве. Ни один из военных объектов, а также ни один из объектов городского хозяйства не пострадал.
Следует отметить самоотверженное поведение работников пожарных команд, работников милиции, а также московского населения, которые быстро тушили зажигательные бомбы, сброшенные над городом отдельными прорвавшимися самолетами, а также начинавшиеся пожары».
Игорь внимательно прослушал сводку. Она была ему вдвойне интересна. Как-никак, а он являлся участником ночных событий.
Хозяйки все не было. Муравьев устал ждать кофе. Глаза резало, словно в них попало мыло. Игорь закрывал их, потом открывал на секунду, потом снова закрывал. Комната начала колебаться, по ней пробегали золотистые искры. Она то отдалялась, то вновь наезжала. Оцепенение и покой сковали его тело. Мимо окна с грохотом проскрежетал трамвай. Басовито задрожали стекла. Но Игорь уже не слышал этого. Он спал.
Марина вошла минут через десять. Муравьев спал, бессильно опустив руку вдоль кресла.
«Пусть, – решила она, – пусть поспит. Дверь закрыта, а если позвонят, я его разбужу».
На него обрушился вал воды, грохочущий и упругий. Игорь хотел закричать и проснулся. Мимо окон шел трамвай. Муравьев взглянул на часы. Десять. Значит, спал он четыре часа. Ничего себе старший засады. Он хотел встать и тут услышал голоса.
– Откуда я знаю… Ты приходишь и уходишь… Я не спрашиваю тебя, с кем ты проводишь ночи…
«Марина», – понял Игорь.
– Это что, ревность? Или плохо срепетированная роль? Я что-то не узнаю тебя.
Муравьев встал и чуть не закричал от боли. В затекшие ноги врезались сотни иголок.
«Господи, мне только этого не хватало!»
Пересиливая боль, он все же поднялся и сделал первый шаг. А за дверью продолжали спорить.
– Конечно, ты не узнаешь меня. Где я, как я, что я – тебе наплевать. Ты спросил, есть ли у меня деньги?
– Вот ты о чем. Деньги… А как же чистота и святость чувства, которую ты так любила?
– Чистота? О какой чистоте ты можешь говорить? Ты ее убил, так же как Зяму…
– Стоп! Откуда ты знаешь, что он убит? Ты же не выходила из дому.
– Я…
– Да, ты. Может быть, ты все же выходила? Молчишь? Откуда ты знаешь о его смерти? Говори!
– Она ссучилась, Резаный, ссучилась она, факт, – сказал за дверью еще кто-то.
«Их двое, всего двое».
Игорь почувствовал, как у него по спине побежали мурашки. Так всегда бывало в детстве перед началом драки. Он потянул из кармана наган, взвел курок.
А за дверью все тот же голос, хриплый и низкий, продолжал убеждать Резаного:
– Она снюхалась с чекистами. Эта падаль заложит нас. Ну, чего ждать!
– Так, – сказал Резаный. Голос его стал ломким и угрожающим. – Так. Значит, вы, мадам, стали просто сексотом, или как это называется у вас в МУРе…
– Вадим… Ты меня не понял. Я звонила туда по телефону. Я выходила в автомат.
– Одна ложь порождает другую. Ты не могла туда звонить, мы обрезали телефонный шнур. Откуда ты знаешь?
Зазвенела пощечина.
Нужно только толкнуть ногой дверь. Это совсем нетрудно. Просто взять и толкнуть. Потом войти и приказать им поднять руки. Но им овладела предательская слабость. Дверь разделяла жизнь надвое. Одна половина ее привычная, в ней живет он, Инна, мама, сестра. Живут его друзья и мечты. Другая – страшная, там убивали, били женщин… Он войдет, выстрел…
– Подожди! – высоко закричал женский голос.
Игорь толкнул ногой дверь и шагнул в комнату:
– Руки! Ну! Пристрелю, если двинетесь.
Широков стоял ближе к двери, второй, его Муравьев видел краем глаза, плотный и приземистый, медленно пятился к буфету.
– Дом окружен. Сопротивление бесполезно.
И тут Игорь допустил ошибку. Все свое внимание он сконцентрировал на Резаном, забыв о втором, глядевшем на него с тяжелой ненавистью. Всего на две секунды он потерял его из поля зрения. Тяжелая ваза, словно снаряд, перелетела комнату и ударила его в грудь. Игорь шагнул назад и упал, споткнувшись о стул.
Он услышал крик «Беги!» и, падая, дважды выстрелил во второго, плотного.
Резаный бросился к двери.
Марина увидела, как упал Муравьев, как медленно сползал по стене бандит, кровь пузырилась у него на губах, и похож он стал на тряпичную куклу. Она видела Вадима, бегущего к двери, рвущего из кармана пистолет. Вот он обернулся и поднял его.
«Все», – понял Игорь. Черная дыра ствола показалась ему огромной и устрашающе глубокой.
Марина увидела лежащего уполномоченного. Вадима, целящегося в него из пистолета. И вдруг она вспомнила, как принесла кофе и увидела этого совсем еще мальчика, крепкого и красивого, спящим. Он спал, словно ребенок, положив голову на валик кресла, и щеки у него были розовые, словно у ребенка, только над губой чернел пушок.
«Он еще, наверное, не бреется», – подумала она тогда. Воспоминание обожгло и погасло. Длилось всего долю секунды. Марина сделала шаг вперед. Ее ударило дважды. Боли она не почувствовала, но сила удара отбросила ее и швырнула на пол.
Муравьев видел, как Марина начала медленно опускаться на пол. Широкова уже не было. Он вскочил и бросился к дверям. В прихожей хлопнула дверь, гулко грохнул выстрел, потом что-то упало грузно и шумно. «Неужели убили?»
Он выскочил в узенький темный коридор и споткнулся о труп участкового.
«Зачем же он сюда пришел? Зачем? Он же должен был ждать, когда Резаный выйдет».
И тут он понял, что Широков ушел. Ушел именно в ту щель, которую открыл ему участковый.
Данилов
– Ну, Муравьев, натворил ты дел. – Начальник МУРа наклонился над убитым. – Обе в область сердца. Неужели так стреляешь или случайно?– Случайно, товарищ начальник.
– За скромность хвалю. Но натворил ты дел. Весь город поднял. Крик, свистки, стрельба. Нападение греков на водокачку, а не засада. Засада – это когда сидят тихо и берут тихо.
Данилов, сидя у стола, внимательно и цепко оглядывал комнату. Он почти не слышал начальника МУРа. Только что два санитара увезли в больницу раненую Флерову.
– Как? – спросил Иван Александрович у врача скорой помощи.
– А как? – Врач был невыспавшийся, с красными, словно налитыми кровью глазами. – Вскрытие покажет.
– Мрачно шутите.
– Звоните… Только надежды мало.
Данилов понимал, что Игорь где-то допустил ошибку. Именно она погубила участкового Козлова, Флерову, лишила следствие показаний сообщника Резаного и дала возможность уйти Широкову.
«Дороже всего стоят наши ошибки, – думал он, – в угрозыске вообще нельзя ошибаться, иначе – кровь и смерть. Но нельзя об этом говорить мальчику. Иначе это может плохо кончиться. Он хороший парень. Ошибка. Что делать? Мы вместе ошиблись. Я и он. Мне надо было ехать сюда самому. Но ведь я не верил, что Широков придет к ней после убийства, это противоречит логике. За вещами он мог послать своего подручного. Зачем же он пришел?»
И тут Данилов понял его. Понял не как профессионал, а как мужчина. Широков шел к женщине. Он же позер, Широков. Позер и фат.
Придет ли он к Мишке? Нет. Не придет. Он сейчас должен спрятаться. Затаиться. В нору уйти. Вот и надо искать его нору.
– Ты, Иван Александрович, заканчивай, – начальник надел фуражку, – и ко мне зайди.
В управление Данилов вернулся часа через два. Муравьева отправил на машине, а сам пошел пешком, благо совсем рядом. Он медленно шел по Каретному Ряду. Поражался городской обыденности. Ведь война идет, а женщины такие же привлекательные, и платья у них нарядные. Вот мужчины стоят, здоровые парни в светлых костюмах, видно из «Кинохроники», стоят и хохочут.
Это хорошо, здорово, что они смеются. Смеются – значит, верят, что все временно: и бомбежки, и наше отступление. Временно. Нас на испуг не возьмешь. Не такие мы.
Данилов перешел на другую сторону, к «Эрмитажу», и встал в очередь за газировкой. Он выпил стакан с желтоватым кислым сиропом и купил мороженое.
Он так и вошел в МУР с брикетом мороженого в руках. На входе ему с недоумением козырнул милиционер. А потом ошалело глядел ему вслед, поражаясь не виданной доселе вольности.
– Товарищ Данилов! – По коридору бежал помощник начальника. – Вас вызывают!
К начальнику он тоже пошел с мороженым в руках. И только у стола, решив закурить, понял, что руки заняты посторонним предметом.
– Ты чего это, Иван Александрович, никак мороженое купил?
– Купил вот.
– Так чего не съел?
– Забыл.
– Это бывает. Ты жуй его, а то оно потечет у тебя.
– Да я не ем мороженое.
– А зачем купил?
– Понимаете…
– Понимаю. Ты его секретарше отдай, не то зальем пол.
Начальник позвонил.
– Анна Сергеевна, вот Иван Александрович угостить вас решил. Берите, берите!
Данилов отдал ставший мягким брикетик удивленной женщине, облегченно вздохнул и полез за папиросами.
– Последнее ты купил мороженое, Данилов, – сказал начальник, – не будет его больше. Да и много чего не будет. Тяжело станет в Москве. Я в горкоме партии был. Карточки в стране продовольственные вводят. Но об этом, о положении нашем, на партсобрании поговорим. А сейчас частность. Помнишь, в Испании фашисты наступали на Мадрид пятью колоннами. Так?
– Нет, не так. – Данилов подался к столу. – Совсем не так. Где они возьмут у нас в Москве пятую колонну – подполье? Где?
– Ты чего меня политграмоте учишь? Это я фигурально. В органах госбезопасности есть сведения, что фашисты хотят в городе панику устроить. Из Краснопресненского района сообщили, что ночью, во время бомбежки, кто-то ракеты пускал в сторону вокзала.
– Так.
– Вот тебе и так. Есть предположения – вражеская агентура будет искать пособников среди всякой сволочи: уголовников, шкурников и им подобных. Твоя группа должна заняться этими ракетами. Я имею в виду Красную Пресню.
– А в других районах были?
– Были. Но там другие будут работать.
– А как же Широков?
– Будешь вести дело параллельно.
Широков и Потапов
– Ну что, «белый рыцарь»! Допрыгался? С бабой связался!– Ты бы молчал побольше, Сергей.
– Пугаешь, гнида, забываться стал. Я тебя, между прочим, и задавить могу.
– Ты мне эти разговоры брось. Слышишь, брось!
– Не брошу! До тех пор не брошу, пока ты не поймешь, что делать надо.
– Ну просвети, «духовный пастырь», просвети. Только не забывай, что я не старушка богомолка…
– Ты идиот, Андрей. Неужели непонятно, чем тебе заниматься надо?
– Непонятно.
– Собирай людей надежных. Чтоб замараны по уши были. В крови замараны.
– Банда, значит.
– Нет, группа.
– Это для Чека для разницы.
– Скоро здесь будут немцы. У меня был человек оттуда.
– О-о-о!
– Он сказал: пора.
– Что «пора»?
– Пока ракеты. Каждую ночь ракеты. Потом грабить магазины, квартиры, сеять панику. Деньги, документы, оружие – все есть.
– Я панику сеять не умею, слухи тоже, я стрелять умею.
– Вот и будешь стрелять сколько хочешь. Но не один, с людьми. Есть люди?
– Должны быть.
– Пошлем по адресам надежного человека, тебе отсидеться надо. Ешь, пей, отдыхай.
– Рица прямо. Курорт.
– Нечто вроде.
– А долго ждать?
– Недели две-три, пусть немцы поближе подойдут.
Данилов
Телефон звякнул, и он сразу поднял трубку.– Шарапов докладывает.
– Ну что у тебя?
– У Миши все тихо. Ждать?
– Не надо. Миша в курсе?
– Да.
– Ты поезжай в управление. Он сам все сделает, если что.
– Слушаюсь.
Глава 3
МОСКВА. АВГУСТ
Данилов смотрел на календарь. Только что он оторвал предпоследний листок июля. Что же мог он сказать о прошедших тридцати днях? Пожалуй, ничего хорошего. То есть просто ничего хорошего. Июль для Данилова был на редкость тяжелым. Дело Грасса пока не продвинулось. После неудачной засады на квартире Флеровой Широков исчез, словно канул в воду. Никакие оперативные мероприятия не помогали. Конечно, если бы не война, возможно, сидел бы Резаный во внутренней тюрьме. Но обстановка, сложившаяся в Москве, не позволяла Данилову бросить все силы на поиски Резаного. Слишком мало осталось в МУРе людей, и слишком много дел навалилось на них. Четко определенные функции милиции расширились до пределов, никому не ясных. Теперь в сферу их действия попадало абсолютно все: охрана заводов, ночное патрулирование, оказание помощи пострадавшим от вражеских налетов. Особенно тяжело приходилось с нарушением паспортного режима. Москва стала перевалочной базой для всех, без исключения, беженцев из западных областей. Ежедневные сводки дежурного по городу пестрели сообщениями о массе мелких нарушений, которые приходилось оставлять безнаказанными, принимая во внимание сложность обстановки.
Московская милиция, ну и, конечно, МУР перешли на казарменное положение. Правда, Иван Александрович пару раз вырывался домой, чтобы повидаться с Наташей, однако встречи эти были слишком коротки.
Но чем бы ни занимался, Данилов постоянно думал об убийстве Грасса. К сожалению, он пока не мог допросить Флерову. По сей день она находилась в очень тяжелом состоянии. В написанных ею еще раньше показаниях Данилов нашел несколько интересных деталей, которые требовали объяснения, а главное, развития. Ничего пока не мог сообщить Костров. Мишка безвылазно сидел дома, ожидая прихода Широкова. За его квартирой велось круглосуточное наблюдение, но пока все это не давало никаких результатов.
Позавчера Ивана Александровича вызвал начальник МУРа.
Московская милиция, ну и, конечно, МУР перешли на казарменное положение. Правда, Иван Александрович пару раз вырывался домой, чтобы повидаться с Наташей, однако встречи эти были слишком коротки.
Но чем бы ни занимался, Данилов постоянно думал об убийстве Грасса. К сожалению, он пока не мог допросить Флерову. По сей день она находилась в очень тяжелом состоянии. В написанных ею еще раньше показаниях Данилов нашел несколько интересных деталей, которые требовали объяснения, а главное, развития. Ничего пока не мог сообщить Костров. Мишка безвылазно сидел дома, ожидая прихода Широкова. За его квартирой велось круглосуточное наблюдение, но пока все это не давало никаких результатов.
Позавчера Ивана Александровича вызвал начальник МУРа.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента