Эдуард Асадов. Избраное

И шрам его не оттолкнет нисколько.
 
 
И хоть в нем много мягкого тепла,
Но он, как я, от горя не заплачет.
Любовь же наша сквозь войну прошла,
А это тоже что-нибудь да значит!
 
 
А главное, тут ждет его сюрприз,
Который буйствует уже, стучится…
Вот дай-ка руку… Чувствуешь? Как птица
В тугом силке, он бьется вверх и вниз.
 
 
Андрей однажды мне сказал: «Галина,
Что скромничать – мы хорошо живем,
Но если б нам с тобой еще и сына…» –
И он, вздохнув, прищелкнул языком.
 
 
В работе нашей, в радости, в борьбе
Бывают дни-враги и дни-друзья.
Но день, когда затеплилась в тебе
Иная жизнь, ни с чем сравнить нельзя!
 
 
Сначала я о радости такой
Хотела сразу рассказать Андрею.
Но тотчас же решила: «Нет, постой!
Сама-то я всегда сказать успею».
 
 
Так слишком просто: взять вот и сказать.
Но нет, пусть это глупость, пусть каприз,
Однако я решила наблюдать,
Когда он сам заметит мой «сюрприз».
 
 
Пробушевав, осыпалась весна,
И Громов мой окончил институт.
Пришел и крикнул весело: «Жена!
Вот мой диплом, а вот уж и маршрут!»
 
 
И, собирая мужу чемодан,
Решила я: теперь скрывать не надо.
Три месяца не сделали мой стан
Покуда примечательным для взгляда.
 
 
Но о «сюрпризе» глупо говорить!
Вот, Варенька, забавная задача!
«Сюрпризы» полагается дарить,
К тому же и внезапно, не иначе.
 
 
Ну как тут быть? Смекалка, выручай!
Стоп! Я куплю для малыша приданое
И на вокзале в самый миг прощания
Открою сумку, будто невзначай.
 
 
Тогда исчезнет сразу грустный взгляд!
Глядишь, глаза Андрея потеплели…
«Галинка! – он воскликнет. – Неужели?
Теперь нас будет трое? Как я рад!»
 
 
Он бережно возьмет меня за плечи
И, наклонившись, скажет мне, любя:
«Спасибо, моя славная! До встречи!
Теперь нас трое. Береги себя!»
 
 
Да, так вот я и думала, когда
В тот вечер торопилась на вокзал.
И тут, как гром, нежданная беда,
Глухая брань… Удар… Потом – провал…
 
 
Запомнились лишь две фигуры в кепках,
Две пары крепко сжатых кулаков,
Две пары глаз, холодных, наглых, цепких,
Из-под нависших низко козырьков.
 
 
«А ну, постой! – один промолвил хмуро. –
Какой такой под мышкой тащишь клад?»
«Замри, – вторая буркнула фигура. –
Гляди, не вздумай кинуться назад!»
 
 
Когда большая грубая рука
Схватила сумку, я вдруг моментально
Не столько с целью, сколько машинально
К себе рванула сумочку слегка.
 
 
Ударили меня сначала в спину.
Потом… А, право, хватит вспоминать!
Как холодно у нас, я просто стыну.
Давай чаи, Варюша, распивать.
 
 
Мигнул в окошко вечер фонарем
И лучик протянул к душистой булке.
– Как странно, Галя, мы с тобой живем
Вот здесь, в одном и том же переулке,
 
 
А прежде не встречались никогда.
Хоть, может быть, и видели друг друга.
– Пусть так… Но там, где грянула беда,
Куда надежней и верней подруга.
 

ЧАСТЬ 2

Глава 4.
ТАНЯ

1

 
Хлещет дождь по листьям и по веткам,
Бьет, гудит, упругий и прямой.
Дальний берег скрыт за плотной сеткой,
Дымчатой, холодной, слюдяной.
 
 
Пляшет дождь веселый, голоногий,
Мутные взбивая пузыри.
Пляшет вдоль проселочной дороги,
Бьет чечетку с утренней зари.
 
 
Мало стука – он ударит градом.
Лес шумит от ледяной шрапнели…
А они стоят недвижно рядом
Под плащом высокой статной ели.
 
 
Дождь застал их на глухом проселке,
По дороге к лагерю. И вот
Третий час колючие иголки
Их в лесу спасают от невзгод.
 
 
С четырех сторон – стена воды…
Кажется, ни людям, ни зверям
Не сыскать их даже по следам.
Впрочем, в дождь какие уж следы?!
 
 
В рюкзаке мешочек с образцами
Да промокших спичек коробок,
Маленький пакетик с сухарями,
Шесть картошин, соль да котелок.
 
 
Влажный ветер, рыща по округе,
Холодком колючим донимает
И озябших путников друг к другу
Все тесней и ближе придвигает.
 
 
Как странны невольные объятья!
Все яснее у груди своей
Грудь девичью под намокшим платьем
Чувствует взволнованный Андрей.
 
 
Надо б как-то сразу распрямиться.
Пошутить беспечно, отстраниться.
Только он, как раз наоборот –
Не назад подался, а вперед.
 
 
Что виной тут: тихий посвист птицы,
Ветра ли пьянящего глоток,
Танины ли длинные ресницы,
Он и сам ответить бы не мог.
 
 
А Татьяна? Что же нынче с нею?
Где ледок ее спокойных глаз?
Почему так ласково к Андрею
Вдруг прильнула девушка сейчас?
 
 
Кто сумеет разобраться в этом?
Право, глупо спорить и гадать!
Легче звезды в небе сосчитать,
Чем сердечным овладеть секретом.
 
 
Все сейчас красноречивей слов:
Тихий вздох, пожатие руки…
Что же это: новая любовь
Иль минутной вспышки огоньки?
 
 
С вышины сквозь толщу серых туч
Вниз скользнул веселый теплый луч,
А за ним, как будто в море хлеба,
Вспыхнул васильком кусочек неба.
 
 
Он был влажный, он был синий-синий,
Будто взгляд, знакомый с детских лет.
И казалось, он воскликнул: «Нет!»
Крикнул с болью голосом Галины.
 
 
Да, конечно, только показалось.
Ну какой там голос в самом деле?!
Только радость словно б вдруг сломалась
И метнулась в гущу старых елей.
 
 
Что ж потом? Ведь из любимых глаз
Хлынет столько неподдельной муки!
Огонек свернулся и погас…
Сжались губы, и ослабли руки…
 
 
– Что костер? Нет, нам не до костра. –
Голос сух и непривычно колок.
– Дождь уже кончается. Пора.
Скоро вечер. Поспешим, геолог!
 
 
– Нам,– сказал Андрей, – идти немного,
Лагерь наш вон там, за тем бугром.
Что ж, пошли, пока видна дорога.
Через час, я думаю, дойдем.
 
 
Вот и холм. И вмиг застыли двое:
Лагерь словно бурею смело,
А внизу чернело небольшое
Вовсе не знакомое село.
 
 
– Заблудились! – ахнула Татьяна. –
Ну, геолог, драть тебя и драть.
Так всегда бывает, как ни странно,
Если карт и компаса не брать.
 
 
Где же нам искать теперь ночлега?
– Здесь, – ответил Громов, – решено. –
Позади вдруг скрипнула телега
И раздался зычный голос: – Но-о-о!
 
 
На подводе высилась старуха,
В сапогах, в большом дождевике,
В заячьем залатанном треухе
И с кнутом в морщинистой руке.
 
 
– Бабка! Далеко ль до Белых Кочек?
И какое там внизу село?
– Это вон Аркашино, сыночек…
– Ишь куда нас, Громов, занесло!
 
 
– А до Кочек сколько?
– Верст двенадцать. –
Бабкин голос – ерихонский бас.
– Бабушка, а вы домой сейчас?
 
 
– Да куда же мне еще деваться?
Медсестру вон отвезла в район.
Вымокла и все кляла дорогу.
А по мне, что взмокла – слава богу!
 
 
Жить в деревне был ей весь резон,
А она, прожив здесь три недели,
Застонала: «Скука, тошнота…
Доктор строг. Все книжки надоели.
 
 
Так-де и завянет красота».
Вот и отвезла я стрекозу.
А про вас мне баяли словечко.
Вы тут камни ищете на речке.
 
 
Лезьте. Я к себе вас отвезу.
Таня тихо: – Может, неудобно?
Может, мы стесним? У вас семья?
– Я семью вам опишу подробно:
Вся семья – мой серый кот да я…
 
 
Только пусть я бабка, пусть седая,
Но силенки все ж во мне крепки.
Да и должность у меня мужская,
Я колхозный конюх, голубки.
 
 
Вечереет… Солнце кистью яркой
Прикоснулось к каждому листу
И в большую радужную арку
Вставило всю эту красоту.
 
 
В маленьком багряном озерке
Алые, в густых лучах заката,
Утка и пунцовые утята
Медленно плывут невдалеке.
 
 
Вон березка белый стан сгибает
И, стыдливо прячась за кустом,
Свой наряд зеленый отжимает,
Ежась под холодным ветерком.
 
 
Да, в тот вечер все вокруг сверкало
Тысячами радостных огней.
– Хорошо! – Татьяна прошептала.
– Очень! – тихо вымолвил Андрей.
 

2

 
Все небо к ночи снова занесло,
По стеклам зябко покатились слезы,
Но в хате бабки Аннушки тепло,
Здесь пряный запах меда и березы.
 
 
Бормочет, остывая, самовар.
С его загаром медным, как ни странно,
Отважно спорит бронзовый загар
Хозяйки дома, моющей стаканы.
 
 
У печки на протянутом бруске
Висят костюмы мокрые гостей,
А их самих, одетых налегке,
Усталых и прозябших до костей,
 
 
Отправила старуха на лежанку,
Сказавши басом: – Грейтесь-ка пока.
Дорога в дождь, конечно, не сладка.
Ну, ничего, зато уж спозаранку –
 
 
Куда тебе ненастье иль гроза –
Погода будет ясной, как слеза.
Коль говорю, так вы уж верьте мне,
Ведь мой «баромет» у меня в спине.
 
 
Приятно после слякотной дороги,
Поужинав, улечься на печи
И чувствовать, как спину, плечи, ноги
Под шубой согревают кирпичи.
 
 
Посуду всю убрав в пузатый шкаф,
Уселась бабка важно за газету.
Вдруг кто-то, в раму часто застучав,
Протяжно крикнул: – Тетка Анна, где ты?!
 
 
Хозяйка, перегнувшись через стол,
Взволнованно спросила: – Что ты, Настя?
– Да с нашей Резвой, бабушка, несчастье,
Ей бык на ферме шею распорол!
 
 
Где ломота в коленях?! Быстро, споро
Метнулась бабка, будто на пожар.
Схватила телогрейку: – Я не скоро…
Вы отдыхайте… Грейте самовар…
 
 
Дверь хлопнула. Прогрохали ступени,
И тишина… Они теперь вдвоем…
И сразу же неловкое смущенье
Их молчаливо стиснуло кольцом.
 
 
– Люблю я сказки страшные, Танюша.
Ты б рассказала? – пошутил Андрей.
– Ну что же, пострашней так пострашней,
Могу, геолог, коли хочешь, слушай.
 
 
Жила-была принцесса… Впрочем, хватит!
Ты помнишь наш дорожный разговор
О затонувшем парусном фрегате,
Про институтский бал и мой позор?
 
 
Верней, не про позор, а про обиду
На то, что он не понял ничего,
Пришел с другой… Взглянул и не увидел,
А я ждала, я так ждала его!
 
 
Потом я часто думала о ней.
О той… Другой… Ну чем приворожила?
Ведь я лицом не хуже, ей-же-ей!
Ум? Но и тут я вряд ли б уступила.
 
 
– Но ты сказала, – Громов рассмеялся, –
Что он был с бочкой, рыжею, кривой… –
Однако смех мгновенно оборвался.
– Постой, ты плачешь? Таня, что с тобой?!
 
 
– Эх ты, геолог! – проглотив слезу,
Сказала Таня с невеселым вздохом. –
Ведь я же знаю – нынче там, в лесу,
Ты обо мне небось подумал плохо.
 
 
Решил, конечно: что ей до того,
Что я женат? Она и крохам рада…
Ты, как всегда, не понял ничего…
Нет, подожди, перебивать не надо.
 
 
Сейчас поймешь. О ней я солгала.
Однако верь мне: вовсе не со зла,
Так было проще. А она иная:
Не рыжая, увы, и не кривая.
 
 
Ее глаза (и это уж не ложь)
Большие, темно-синие и чистые.
А волосы, как перед жатвой рожь,
Такие же густые и пушистые.
 
 
Он ею жил, а я – пустой мечтой.
Ну вот тебе и сказочки конец!
Жила-была принцесса, а герой
Пошел совсем не с нею под венец…
 
 
Татьяна попыталась улыбнуться,
Но к горлу снова подступил комок.
– Графин с водой… вон там стоит, на блюдце…
Сходи, не поленись, налей глоток…
 
 
Мир как-то сразу спутался, смешался.
– Так, значит, Таня… Значит, ты меня?..
– Уже пять лет. А ты не догадался?
Совсем стемнело. Разыщи огня…
 
 
– Зачем, Танюша?
– Да уж поздно. Вечер.
В других домах уже давно огни. –
Под легкой кофтой так округлы плечи…
А губы близко, рядом… Вот они!..
 
 
Он как в чаду. Он все забыл отныне.
И, как бы вечер ни синел сейчас,
В душе Андрея цвет небесной синий
Закрыли тучи темно-серых глаз.
 
 
Все мутит разум: и слова хмельные,
И тонкий запах девичьих волос,
И губы… губы влажные, тугие,
Слегка солоноватые от слез.
 
 
Татьяна Бойко, статно-горделивая,
Краса и гордость институтских стен,
Твоя теперь – покорная, счастливая
И ничего не ждущая взамен.
 

3

 
Ночь сползла в овраги. Рассвело.
Во дворах дымятся самовары.
А с плетней гремят на все село
Петухов победные фанфары.
 
 
Щелкнул за околицей пастух,
Разошлась туманная завеса,
И громадный огненный петух
Медленно взлетел над спящим лесом.
 
 
Все пока истомою объято…
Но уже, проворны и легки,
Солнечные желтые цыплята
Понеслись к селу вперегонки.
 
 
Через стекла яркою лавиной
В дом, в уют, в жилую теплоту!
Вот уж двое прыгнули на спину
Серому ленивому коту,
 
 
Эти трое бродят по буфету,
Те рядком уселись на окне,
А вон тот забрался на газету
И полез беспечно по стене…
 

*

 
Дверь открыв, вошла хозяйка в хату,
Полушалок скинула на стол.
– Здравствуйте-ка, с солнышком, ребята!
А «баромет» мой-то не подвел!
 
 
И, повесив ватник возле печи,
Гулко пробасила: – Ну, дела,
Я всю ночь сегодня не спала.
Бык-то крепко лошадь покалечил.
 
 
Только что ж вы, милые, молчите?
Может, я не то все говорю?
Или просто вы так крепко спите?
Ну-ка, ну-ка, дай-ка посмотрю!..
 
 
Так и есть: ладони разметав.
Парень спал, плечистый, смуглолицый,
А она, к плечу его припав,
Крепко сжав пушистые ресницы.
 
 
Все во сне губами шевелила.
Что шептал с улыбкой этот рот?
Может статься, говорил он: «Милый!..»
Может… Впрочем, кто их разберет!
 
 
Бабка вдаль задумчиво взглянула,
Видно, что-то вспомнила, вздохнула.
Что ж, и ей когда-то, может быть,
Довелось такое ж пережить.
 
 
Ласково гостей перекрестила,
Что-то прошептала горячо
И полой тулупчика прикрыла
Девичье открытое плечо.
 

Глава 5.
ПИСЬМО

 
– Андрей! Татьяна! Филины лесные!
Как можно трое суток пропадать?
«Колумб» велел уж нынче вас искать,
Ан вот и «выплывают расписные»!
 
 
И Лешка, сдвинув кепку набекрень,
Весь просиял веснушками своими.
Потом со вздохом Тане: – Каждый день
Я повторял в молитвах ваше имя!
 
 
Умолк и вдруг воскликнул: – Ну дела!
Да кто ж из вас сегодня именинник?!
Одна, как вишня в поле, расцвела,
Другой блестит, как новенький полтинник?!
 
 
А впрочем, хватит, прежде о делах:
Иди, Андрей, на взбучку к Христофору,
Потом склонись передо мной во прах,
Или спляши, иль влезь на ту вон гору.
 
 
Что, догадался? Правильно, герой!
Сегодня почту привезли верхами.
«Вас, – говорят, – в чащобине такой
Не сыщут даже черти с фонарями».
 
 
Без мала месяц письма пролежали.
– Отдай, Алешка, ну? Не то сейчас…
– Пусти, дракон! Да, вот письмо от Гали.
От той, что ждет и не смыкает глаз.
 
 
Держи еще, вот третье… Тут, брат, впору
С тебя сто грамм… Да шут с тобою, пусть!
Ну, вы ступайте, братцы, к Христофору,
А я пойду в речушке окунусь.
 

2

 
Нынче жарко. Сонная река,
Кажется, застыла… Не течет…
Впрочем, нет: вон там, издалека
Движется огромный длинный плот.
 
 
Проплывает чуть зеленоватый,
Будто щука. А за ним вразброд
Бревна, как веселые щурята,
Крутятся, носами тычась в плот.
 
 
Таня с Лешкой брызжутся, хохочут,
То ныряют, то плывут к плоту.
Теплый ветер лица им щекочет,
Осушая кожу на лету.
 
 
– Таня, брось меж бревнами крутиться!
С лесосплавом, знаешь, не шути!
– Ничего, Алешка, не случится,
Я ж как рыба плаваю, учти!
 

*

 
У палатки на мохнатой кочке
Он сидит недвижный и немой.
Только писем легкие листочки
Чуть шуршат в руке его порой.
 
 
Взгляд скользит бесцельно по травинкам,
Мчит сквозь лес в далекие края.
«Галя, Галя, милая Галинка,
Звездочка весенняя моя!
 
 
Значит, в час, когда, в толкучке стоя,
Ждал тебя я, пасмурный и злой,
Тихо дверь больничного покоя
Где-то затворялась за тобой…
 
 
А сейчас ты ждешь меня, вздыхаешь
И уж вновь заботами полна
(Нет, так можешь только ты одна),
На сюрприз какой-то намекаешь.
 
 
Что там: шляпа? Трубка? Эх, Галинка!
Все сюрпризы мелочь. В них ли суть?!
Да за взгляд твой, за одну слезинку
Я весь мир готов перевернуть!
 
 
Впрочем, стоп! Восторги эти прочь!
Ведь и впрямь те слезы недалече…»
Он вдруг вспомнил дождик, хату, ночь…
Вспомнил Танин шепот, губы, плечи…
 
 
«К черту ночь. Ночь позади осталась!
Знаю. Пусть все это не пустяк.
Но ведь и с другими так случалось?!
Ах, да что мне – так или не так?!
 
 
Вон глаза: они такие чистые!
В них моря, сады и соловьи…
Галка, Галка, волосы пушистые
И ресницы черные твои…
 
 
Ты слаба. Так этого ль стыдиться?
Пишешь «подурнела» – ерунда!
Раз мы вместе – все нам не беда.
Вот вернусь, и съездим подлечиться.
 
 
Трудно мне. Ведь я в глуши лесной.
Ах, не то! Не в этом вся причина!
Да, я виноват перед тобой!
Но ведь ты простишь меня, Галина?
 
 
Только что я? У нее беда,
Я ж примчусь кудахтать, словно квочка:
«Ах, ошибся…» Глупость! Ерунда!
Ничего тут не было – и точка!»
 
 
– Ну, геолог, что сидишь в печали? –
Танин голос будто в сердце нож! –
Отчего купаться не идешь?
Письма, что ли, душу истерзали?
 
 
Громов вспыхнул, встал и, помолчав,
Произнес, не подымая взгляда:
– Я не знаю, кто и в чем был прав,
Только больше нам нельзя… Не надо…
 
 
Вышло так… Нет, ты не думай, Таня,
Что я трус… Что я не дорожу…
Я не знал… Я не хотел заране,
Погоди… Ты сядь. Я расскажу.
 
 
С Галей плохо. – И пока, сбиваясь,
Говорил он о своей беде,
Танин взор скользил, не отрываясь,
По кустам, по бревнам и воде…
 
 
Вон пришла к реке купаться ива.
Подошла, склонилась над водой
И струю прохладную пугливо
Трогает зеленою рукой.
 
 
Что у ивы, например, за боли?
Веточку сломаешь – отрастет…
Громов все рассказывал о школе
И о письмах Галиных на фронт.
 
 
Руку взял – руки не отняла.
– Таня, ты ведь добрая, я знаю…
– Да, Андрей, ты прав… Я понимаю.
Ну, довольно! – Встала и пошла.
 
 
Обернулась. Посмотрела твердо.
Нет, прощаясь, взгляд не упрекал,
А, как встарь, насмешливо и гордо
Словно бы два пальца подавал.
 
 
Вряд ли Громов сам себе признался,
Что, стремясь к Галине всей душой,
Он тогда почти залюбовался
Горделивой этой красотой.
 

3

 
Ночь идет, планету убирая,
Звездный ковш наполнила водой,
Отпила и, щеки надувая,
Целый мир обрызгала росой.
 
 
Из тумана сшила занавеску,
Чтобы рыбам крепче спать в пруду,
Лунный таз начистила до блеска
И, подняв, надела на звезду.
 
 
И повсюду тишина такая,
Будто звуков в мире больше нет.
Ходит ночь, планету убирая,
Звезды льют свой золотистый свет…
 
 
Сон, как потревоженная птица,
Что в испуге вьется над гнездом,
Над Андреем мечется, кружится,
То вдруг тихо сядет на ресницы,
То умчится с легким ветерком.
 
 
«На душе небось у Гали скверно…
Что вдохнет ей в сердце теплоту?
Мой приезд! Ведь у нее, наверно,
Каждая минута на счету.
 
 
Я вернусь – и вмиг отставка горю.
«Галка, все печальное забудь!
Улыбайся, собирайся в путь.
Прямо завтра и поедем к морю!»
 
 
– Извини, Андрей, не помешала? –
Вновь Татьяна! Что за тяжкий рок?! –
Вижу, папироска замерцала,
Я и забрела на огонек.
 
 
Ты небось подумал: «Вот дурная!
Как сказать ей, что в конце концов…»
Нет, геолог, не стонать пришла я
И не штопать рваных парусов.
 
 
Было б слишком глупо унижаться,
Да и чувств слезами не вернуть.
Просто я пришла, чтоб попрощаться,
Просто, чтоб сказать: «Счастливый путь!»
 
 
В двадцать пять уже не верят в чудо.
Вот и все, геолог… Поезжай…
Ну а если в жизни станет худо,
Помни: я люблю тебя. Прощай!
 

ЧАСТЬ 3

Глада 6.
В МОСКВЕ

1

 
Сквозь стайку дач, спеша в Москву,
Состав промчался с грузом хлеба
И, растревожив тишину,
Швырнул гудок, как камень, в небо.
 
 
А вот курьерский. Он летит,
Он товарняк перегоняет,
Ведь там Галинка ждет, не спит,
Он это знае-ет, знае-ет, знае-ет…
 
 
Вокзальный свод в лучах сверкает,
Как сказочная стрекоза…
Дома, зевая, протирают
Свои квадратные глаза.
 
 
Ночь темный спрятала покров
В кусты газона, за скамейку.
Светает… Радугой цветов
Блеснула клумба-тюбетейка.
 
 
Тюльпан расправил лепестки,
Пион с плеча стряхнул росинку.
Заря в струе Москвы-реки
Полощет алую косынку.
 
 
И от улыбки той зари
В проулок удирает тень.
Смущенно гаснут фонари –
Приходит день.
 

*

 
– Шофер! Такси свободно?
– Да, прошу!
– Мне нужно в Теплый. Знаете дорогу?
– Еще б не знать! Живу там, слава богу.
 
 
– Вот и отлично. Едем. Я спешу!
Шофер машину ловко развернул,
Потом спросил: – А дом у вас который?
– Дом двадцать шесть. – Тот весело кивнул:
– А знаете, есть странные шоферы.
 
 
Волшебники! Вот хоть бы я сейчас:
Хотите, ваше имя угадаю?
Вы муж Галины Громовой. И вас
Зовут Андреем. Так я понимаю?
 
 
Андрей воскликнул: – Так! Но кто же вы?
Как вас-то звать?
– Максимом Рыбаковым.
– Теперь понятно. Галя из Москвы
Вас часто теплым поминала словом.
 
 
А Варя ваша просто сущий клад.
Сердечный, настоящий человек!
Спасибо вам… Я очень, очень рад…
Такое не забудется вовек!
 
 
Максим нахмурил брови: – Ерунда.
С людьми живем, а не в глухом болоте.
Случись с другим такая же беда,
И вы небось ведь мимо не пройдете?!
 
 
Андрей сказал: – Я, кстати, вот о чем:
У вас нога, а вы…. Я извиняюсь… –
Максим кивнул: – Маресьев за рулем! –
И улыбнулся: – Ничего, справляюсь.
 
 
Ну вот мы и приехали! Пока!
Галина ждет. В глазах небось огонь.
Счастливо вам! – И сильная рука
Андрею крепко стиснула ладонь.
 

2

 
Как странно все: не вышла на звонок…
Открыла дверь соседка – тетя Шура.
– Андрей? Входи! Ну как дела, сынок?
Ой, что же это я стою, как дура?!
 
 
Иди, иди, совсем ведь заждалась.
Волнуется, поди-ка, ретивое?!
Все на вокзал звонила… Извелась…
Ах, господи, вот горе-то какое!
 
 
– Да будет вам! – Но все-таки в тревоге
Рванул он дверь, шутливо прогудев:
– Встречай, жена! Домой вернулся лев! –
И замер, удивленный, на пороге…
 
 
Она сидела боком у стола,
Лица не поворачивая к свету.
Вся жизнь в тот миг, казалось, перешла
Лишь в пальцы, теребящие газету.
 
 
Пред ним была она и не она.
И близкая, и словно бы чужая:
Куда девалась нежно-золотая
Ее волос пушистая волна?
 
 
Уже не пряди, вешним солнцем сотканы,
Теперь, как странно глазу, у жены,
Как после тифа, крохотные локоны
Из-под косынки были чуть видны.
 
 
Вдруг обернулась, ко всему готовая,
И тотчас в сердце, как заряд свинца, –
Полоска шрама, тонкая, пунцовая,
От уха к носу поперек лица…
 
 
Хотела встать, но отказали ноги.
Он подскочил к ней, обнял, зашептал:
– Сиди, сиди… И к черту все тревоги,
Вот я и дома… Ехал… Тосковал…
 
 
Она к нему прижалась головой.
И он умолк. Какие тут уж речи!
И тотчас ощутил, как под рукой
Вдруг задрожали тоненькие плечи.
 
 
– Ну, будет, будет!.. Это ни к чему…
Не так все плохо… Нет, ты не права. –
Ах, что он говорит ей! Почему?
Куда вдруг делись главные слова?
 
 
Те самые, что, сидя у реки,
С любимой разлученный дальней далью,
Под шум тайги, в минуту злой тоски
Он повторял ей с тихою печалью?
 
 
Так что ж, он позабыл их? Растерял?
Иль чем-то, может, вдруг разочарован?
Да нет же, нет! Он попросту устал
И этой встречей горькою взволнован!
 
 
Она, вдруг смолкнув, тихо руку мужа
Сняла с плеча и опустила вниз,
Туда, где пояс с каждым днем все туже:
– Ну вот тебе, Андрей, и мой «сюрприз»..
 
 
Рука его как будто испугалась,
Едва заметно дернулась назад…
Но нет, ей это только показалось!
Он крикнул: – Галка, я ужасно рад!
 
 
Нас будет трое! Превосходно! Славно!
А я-то там никак не мог понять…
Теперь уж вам, Галина Николавна,
Нельзя слезинки даже проливать!
 
 
Ну, я побреюсь, подзарос в дороге! –
Что рассказал, что скрыл любимый взгляд?
И сердце билось в страхе и тревоге:
Рад или нет он? Рад или не рад?..
 

3

 
Неделя прошла, а за нею другая,
Жизнь словно бы гладко и мирно течет.
Ни горя, ни песен, ни ада, ни рая…
Пусть так. Но чего же еще она ждет?
 
 
Веселья? Да нет же! Она не про это.
С весельем успеем. Веселье – потом.
Иной холодок тут средь теплого лета:
Андрей… Что-то новое прячется в нем.
 
 
Нет, внешне он тот же: приветливый, ровный,
С рассветом он в главке, к закату – домой.
Порою обнимет, погладит любовно
И слово сердечное скажет порой.
 
 
А то вдруг пошутит: – А ну-ка, Галина!
Ты знаешь: ведь лжи я терпеть не могу.
Ты в самом ли деле подаришь мне сына?
Смотри, коль девчонку, на полюс сбегу.
 
 
И все-таки сердце все чаще сжималось:
Порою украдкой он глянет, вздохнет,
И вдруг точно грусть или легкая жалость,
Как тень, в его темных зрачках промелькнет.
 
 
Мелькнет, будто птица помашет крылом,
И снова все ровно, спокойно и складно.
Но женским, но тайным каким-то чутьем