Эдуард Хруцкий. Комендантский час

Хруцкий Эдуард
Комендантский час

   Эдуард Анатольевич ХРУЦКИЙ
   ОББ-1
   Роман-хроника
   КОМЕНДАНТСКИЙ ЧАС
   Москва. 1941-й год
   Повесть вторая
   ОГЛАВЛЕНИЕ:
   МИНСК. 6 ИЮЛЯ, УТРО
   МОСКВА. Июль
   ДАНИЛОВ
   МУРАВЬЕВ
   ШАРАПОВ
   ПОЛЕСОВ
   ГРАСС
   ДАНИЛОВ
   ПОТАПОВ
   ДАНИЛОВ И КОСТРОВ
   МУРАВЬЕВ
   ФЛЕРОВА
   ДАНИЛОВ
   МУРАВЬЕВ
   ДАНИЛОВ
   ШИРОКОВ И ПОТАПОВ
   ДАНИЛОВ
   МОСКВА. Август
   ПОЛЕСОВ
   ДАНИЛОВ
   МОСКВА. Сентябрь
   ДАНИЛОВ
   ШИРОКОВ
   ДАНИЛОВ
   КОСТРОВ
   ДАНИЛОВ
   МУРАВЬЕВ
   КОСТРОВ
   МУРАВЬЕВ
   КОСТРОВ
   ШИРОКОВ
   ШАРАПОВ
   МУРАВЬЕВ
   ДАНИЛОВ
   МОСКВА. Октябрь
   ДАНИЛОВ
   КОСТРОВ
   ДАНИЛОВ
   МУРАВЬЕВ
   ================================================================
   А н н о т а ц и я р е д а к ц и и: В первую книгу вошли
   повести: "МЧК сообщает...", "Комендантский час", "Тревожный
   август", "Приступить к ликвидации".
   Напоминаем нашим читателям, что выход второй книги
   романа-хроники ожидается осенью этого года.
   ================================================================
   МИНСК. 6 ИЮЛЯ, УТРО
   "Солдаты! Перед вами Москва. За два года войны все столицы континента склонились перед вами, вы прошли по улицам лучших городов. Вам осталась Москва. Заставьте ее склониться, покажите ей силу вашего оружия, пройдите по ее площадям. Москва - это конец войне. Москва - это отдых. Вперед!"
   Приказ Гитлера от 6 июля 1941 года
   Совещание окончилось. Генералы, штабные и командиры частей группы армий "Центр", выйдя из зала, торопливо начали доставать сигареты. Они были похожи на кадетов, дорвавшихся до долгожданной курилки. Конечно, командующий генерал-фельдмаршал фон Бок официально не запрещал курить, но все знали, что он не переносит табачного дыма.
   Только один человек мог позволить себе не считаться с привычками фельдмаршала - группенфюрер СС Эрих фон дем Бах-Залевски - личный представитель рейхсфюрера СС при штабе группы армий "Центр".
   Никто из штабных, даже приближенных к фельдмаршалу, не знал, чем занимается этот страшновато-вежливый эсэсовский генерал. Знали только, что у него свой штаб и двухметроворостые мордатые телохранители.
   Из зала совещания группенфюрер вышел последним.
   "Как они мне все надоели! - подумал он, глядя на суетившихся в вестибюле генералов. - Какая ограниченность, полное непонимание ситуации! Сейчас они делят победы. Хотят урвать кусок послаще. Неужели они не могут понять, что их "победы" были предрешены задолго до того, как они перешли границу? Они не любят меня так же, как и всю службу безопасности. Службы Гиммлера они боятся, а меня считают просто выскочкой. Что делать - каждому свое. Все-таки я сделал правильно, что ушел из армии в охранные отряды. Иначе дослужился бы сейчас в лучшем случае до заместителя командира полка".
   - Курт, - повернулся группенфюрер к адъютанту.
   - Слушаю, экселенц.
   - Что было в этом доме раньше?
   - Совет Народных Комиссаров Белоруссии, экселенц.
   - Занятно строят эти русские, какая-то смесь казармы и замка. Кстати, Курт, узнайте фамилии и звания летчиков, первыми идущих на Москву.
   - Слушаюсь! - штурмфюрер стремительно повернулся.
   - Да постойте вы! Командира эскадрильи и командиров экипажей сегодня же ко мне.
   - Слушаюсь, экселенц!
   Группенфюрер не выспался. Вчера ночью к нему прибыл особоуполномоченный рейхсфюрера штандартенфюрер Гунд, он привез важные инструкции, в которых оговаривались обязанности полевого реферата СД, который возглавлял Бах-Залевски.
   Задание было трудным, группенфюрер гордился, что именно ему поручено дело, которое, безусловно, войдет в историю войны.
   У входа его ждала машина. Приземистый бронированный "майбах". Вокруг стояла охрана.
   Рядом с тяжелым "майбахом" приткнулся элегантный серебристый "хорьх". От машины навстречу группенфюреру, улыбаясь, шел офицер с нашивками штурмбанфюрера. Черный мундир сидел на нем, словно фрак на дирижере. Он был чрезвычайно элегантен.
   - Франц, - группенфюрер улыбнулся, - дорогой Франц, как вы мне нужны!
   - Я это почувствовал, шеф. Вернувшись, узнал, что вы на совещании, и приехал сразу сюда.
   - Чертовски приятно иметь такого заместителя.
   Группенфюрер говорил вполне искренне. Действительно, приятно иметь заместителем доктора права, профессора искусствоведения. Но кроме этого, штурмбанфюрер Франц Альфред Зикс был неоценимым знатоком агентурной работы. Феноменальная память позволяла ему держать в голове сотни кличек, псевдонимов, явок.
   "Мне не нужна картотека, - часто шутил группенфюрер, - пока вы со мной. Вас, Франц, нужно беречь, как самый дорогой секретный сейф".
   Бронированный "майбах" лавировал между разбитыми зданиями. Кое-где по самой земле стлался едкий, зловонный дым. Город еще горел.
   Группенфюрер, презрительно прищурив глаза, смотрел в окно. Улицы были пустынны, завалены обломками кирпича.
   Самые неожиданные вещи валялись на мостовой: перевернутые ручные тележки, разбитые чемоданы, детская кукла, сплющенный трехколесный велосипед.
   Бах-Залевски достал сигарету, адъютант услужливо щелкнул зажигалкой.
   - Унылый город, Франц. Унылый. Разве его можно сравнить с Парижем? Помните Монмартр, прекрасные кафе. А женщины! И небо над городом, лиловое небо над черными, словно грифельными, крышами.
   - Париж? Но я был в Минске в 1939 году. Конечно, он не похож на Париж, но... Что касается женщин...
   - Нет, вы меня не убедите, Франц. Кстати, кажется, тогда же вы были в Москве?
   - У вас прекрасная память. Был. Как говорят русские, "стоял постоем" в гостинице "Националь".
   - Что ж, вам повезло. Скоро вы будете рассказывать знакомым о том, что когда-то был такой город.
   - Я не понимаю вас.
   - Приедем - поймете.
   На самой окраине города, у здания, построенного в стиле охотничьего домика, машина остановилась.
   Группенфюрер и Зикс вошли в дом. В кабинете Бах-Залевски расстегнул китель, подошел к сейфу, набрал цифровой код.
   - Вчера мне привезли из Берлина план операции "Тайфун". Провести ее поручено вам. Идите сюда, Франц.
   Они удобно расположились в креслах у стола. Группенфюрер закурил.
   - Вы удивились, Франц, когда я сказал о столице большевиков. С сегодняшнего дня группа армий "Центр" начинает наступление на Москву. Москва - конец войны. Как только столица большевиков падет, их многонациональное государство рассыплется, как карточный домик. На Москву наступает семьдесят пять дивизий, из них четырнадцать танковых и восемь моторизованных. С воздуха их будут прикрывать легионы "Кондор", "Вевер", 28-я и 55-я эскадры. Тысяча самолетов. Тысяча, Франц! Такого ударного кулака не знала ни одна война. Дни большевиков сочтены. Но это дело армии. Кстати, знайте, что ни один солдат вермахта в Москву не войдет.
   - То есть, - Зикс снял очки, - как так?
   - Туда войдут части СС. В течение недели мы должны будем вывезти из Москвы все архивы и ценности, к чертовой матери выгнать население, арестовать и расстрелять энкеведистов, партийных функционеров, интеллигентов. А потом взорвать шлюзы и затопить Москву. Такого города больше не будет. Будет озеро, где мы будем кататься на яхте. Но для этого нужно провести колоссальную работу. Читайте документы.
   Через два часа штурмбанфюрер фон Зикс вызвал к себе подполковника фон Мантейфеля. Подполковник был уже стар, когда-то, еще при кайзере, он руководил немецкой разведкой в России. Потом о нем вспомнило ведомство Гиммлера. Фон Мантейфель спас от превратностей немецкой революции архивы своего отдела. Конечно, многих разыскать не удалось, но и среди этого старья нашлись стоящие люди. Как только началась война, Мантейфелю присвоили звание подполковника, и теперь он работал в группе Зикса.
   - Пора активизировать ваших людей, господин фон Мантейфель. - Зикс встал, прошелся по кабинету. - Пора! Наша задача: внести дезорганизацию в тыловую Москву. Паника, грабежи, слухи, сплетни, анекдоты, срыв эвакуации заводов, хищения ценностей культуры. Это не столько военный, сколько психологический эффект.
   - Я понял вас. У меня есть подходящий человек. Он надежно законспирирован, имеет обширные связи среди уголовников.
   - Ну что ж, пожалуй, подойдет. Тем более что уголовниками занимается милиция. А милиция, полиция - все одно и то же.
   - Если считать этот разговор приказом, то я немедленно посылаю к нему связного.
   - Кого?
   - Унтерштурмфюрера Алекса Прилуцкого.
   - Пригласите его ко мне.
   Утром на стол группенфюрера лег рапорт.
   "Группенфюреру СС и генералу полиции Эриху фон дем Бах-Залевски.
   Штурмбанфюрер Зикс почтительно докладывает.
   Вчера в 23.00, во исполнение операции "Тайфун", в Москву на связь с агентом Отец отбыл унтерштурмфюрер Алекс Прилуцкий. Прилуцкий снабжен деньгами и получил необходимые инструкции.
   Штурмбанфюрер СС и доктор фон Зикс".
   МОСКВА. Июль
   Начальник МУРа смотрел в окно. На противоположной стороне улицы у киоска с газированной водой стояла очередь, человек семь. Начальник на секунду представил, как пенная струя бьет в стакан, как пузырится в нем холодная, жгучая от газа вода.
   Голова продолжала болеть. Повышенное давление напоминало о себе болью в затылке.
   Два месяца назад он бросил курить. Как только появились первые боли, вынул из ящика стола коробку "Казбека", хотел бросить в урну, но передумал. Вызвал к себе молодого сотрудника Игоря Муравьева и отдал папиросы ему.
   - Так как же быть с Костровым? - прорвался сквозь головную боль голос начальника отделения Данилова.
   - Погоди, Иван Александрович. У тебя есть что курить?
   - "Казбек".
   - Давай его сюда.
   - Но вы же...
   - Мало ли что, время, видишь, какое.
   Начальник жадно затянулся. И сразу стало легче, даже показалось, что боль утихла.
   - Вот так, - он тяжело опустился в кресло. - Не верь врачам, Иван Александрович. Курнул - и легче стало. Ты мне оставь пяток.
   - Да вы все возьмите. У меня в кабинете есть еще.
   - Соблазн велик, возьму. Так ты спрашиваешь, как быть с Костровым?
   - Случай уж больно необычный.
   - Нет, Данилов, в этом нет ничего необычного. Он сам-то где?
   - У дежурного сидит.
   - Проверить его показания надо. А вдруг врет?
   - Да я его знаю, Мишка врать не станет.
   - А ты все ж проверь. Сколько у тебя в группе народу осталось?
   - Трое.
   - Значит, Полесов, Шарапов и Муравьев.
   - Точно.
   - Считай, что остался ты один.
   - То есть как? - Данилов встал, шагнул к столу. - Как один, товарищ начальник? Моя группа больше всех потеряла людей. Восемь человек на фронт забрали. Я сам...
   - Ты погоди, Иван Александрович, не торопись. На! - начальник протянул три одинаковых листа бумаги.
   Данилов, недовольно посапывая, достал из кармана очки.
   "Начальнику Московского уголовного розыска. От помощника оперуполномоченного Муравьева Игоря Сергеевича. Рапорт. Прошу вас разрешить мне пойти в ряды действующей армии. Я комсомолец, и место мое на фронте. Хочу беспощадно громить фашистскую нечисть, мстить за нашу поруганную землю. И. Муравьев".
   - Понял, Данилов, в чем дело? Ты два других можешь и не читать. Шарапов и Полесов тоже просятся. Ты им скажи, Данилов, я сам на фронт хочу, и ты тоже хочешь. Все хотят. Вон мне Дерковский какой концерт устроил - в батальон московской милиции его отпусти. А я с кем здесь останусь?
   - Товарищ начальник...
   - Ты, Данилов, молчи. Помню, как ты еще на финскую просился. Молчи уж. - Начальник взял папиросу. - Молчи, Данилов, а со своими ребятами поговори... Иди, Иван Александрович, иди... Чувствую я, что к вечеру много работы будет. - Начальник опять отвернулся к окну.
   Почему-то ему казалось, что так легче думается. Калейдоскоп улицы успокаивал.
   Петровка была почти такой же, как месяц назад. Торопились куда-то по-летнему нарядные люди, бойко торговал мороженщик, стояла очередь за газировкой. Но война уже чувствовалась. Военных побольше на улицах стало. На углу вместо привычного усатого постового стоит с винтовокой СВТ молоденькая девушка.
   Вот она взмахнула полосатым жезлом, останавливая движение. Со стороны Пушкинской по трамвайным путям несли похожий на колбасу огромный зеленый баллон с газом для заправки аэростата. Девушки из батальона МПВО крепко держали за стропы упругое подпрыгивающее тело. А месяц назад он, начальник МУРа, видел аэростаты только на картинках в кабинете Осоавиахима.
   Война для него началась так же неожиданно, как и для всего по-летнему беспечного города. Накануне днем поступили данные, что в бараке на Дангауэровке отсиживается Колька Цыган. Два месяца до этого дня МУР лихорадило. Бежавший из лагеря Николай Савельев по кличке Цыган совершил на окраине столицы восемь вооруженных налетов. Звонили из Прокуратуры Союза, звонили из наркоман та, звонили из таких мест, что и вспоминать не хочется. И был еще телефонный разговор с помощником одного из руководителей. И все потому, что Цыган, кроме всего прочего, ограбил одну из дач, которую в разговорах называют с приставкой "спец". Брать Кольку поехали ночью, ближе к утру. Операцию возглавил он сам, никому не доверил. В конце шоссе Энтузиастов, у Баулинских прудов, приткнулся дощатый барак. Здесь и было Колькино убежище. Оперативники быстро окружили барак. Оружие держали наготове, знали, что Цыган вооружен и так просто в руки не дастся. Начальник уже сталкивался с этим человеком. Он пошел первым. По неписаным законам, оставшимся еще с первых лет революции, в самой опасной операции первым идет старший.
   Он шел, не глуша шагов, по-хозяйски, как дома. Ему противно было думать, что он, краснознаменец еще с гражданской, должен подкрадываться, чтобы взять эту сволочь.
   У дверей с цифрой "пять" было подозрительно тихо.
   - Ломайте, - приказал он.
   Два оперативника плечами высадили фанерную дверь. Подняв пистолет, начальник шагнул в комнату. Свет карманного фонарика вырвал из темноты фигуру, лежащую на кровати. Кто-то пошарил руками на стене, щелкнул выключателем. На железной койке, разметав во сне руки и широко открыв губастый рот, храпел Колька. В комнате отвратительно пахло перегаром, прокисшими консервами, потом.
   - Берите его, - начальник сунул пистолет в кобуру и вышел на воздух.
   А Цыган так и не проснулся, ни пока тащили его в машину, ни в самой машине, - до такой степени напился. Только следующей ночью, он очнулся в камере и завыл от страха и ненависти.
   Приехав на Петровку, начальник поднялся к себе в кабинет. Тотчас зазвонил телефон.
   - Не спишь? - услышал он голос начальника московской милиции.
   - Цыгана только что...
   - Да какой тут Цыган! Война! Сегодня немцы бомбили Минск, Брест, Киев, перешли границу. Собирай своих по тревоге!
   Новость была настолько ошеломляющая, что он сразу и не понял, о чем говорит его собеседник.
   - Ты что, оглох? - пророкотала трубка. - Собирай своих сыщиков. А за Цыгана спасибо.
   - Есть. - Он положил трубку и посмотрел в окно, потом на часы. Пять... Почти незаметный свет фонарей, кое-где желтые окна, перекличка редких автомобильных гудков, и вдруг - война... Нелепо и страшно.
   Начальник сам пошел к дежурному. И пока он шел по коридору, почему-то в голову лезли совсем посторонние мысли - о том, что теперь уж в отпуск он не пойдет и долго, наверное, не увидит реки Ужи. И зря он отправил туда удочки.
   Комната дежурного тряслась от хохота.
   - Вы это чего? - спросил начальник.
   - Да вот, комика привели! - вскочивший дежурный пытался согнать с лица веселость и придать ему подобающее моменту выражение.
   Начальник оглянулся. Со скамейки для задержанных поднялся человек.
   - Ага, значит, ты здесь самый главный? - Язык у задержанного заплетался, казалось, что тот говорит с полным ртом.
   - Возможно.
   - А ты неприятности любишь?
   - Нет, - думая о своем, ответил начальник.
   - Тогда отпусти меня.
   - Это ж почему? - удивился он, словно только что увидел задержанного.
   - Работа у меня такая. Не отпустишь - не миновать тебе беды.
   За спиной начальника сдавленно прыснул дежурный. Милиционеры у входа беззвучно хохотали, прикрыв рты ладонями.
   - Ты кто ж такой: полярник, летчик-герой?..
   - Почище их буду... - Человек, покачнувшись, схватился за угол скамейки. - Не выпустишь, утром люди дознаются, придут сюда, большую неприятность сделают.
   - Какие люди? Что ты болтаешь? - раздраженно бросил начальник.
   - Я пивной палаткой заведую на прудах. В шесть утра открываю. Ко мне люди со всего города приезжают. Приедут сейчас, а меня нет. Где, спросят, Иван Карпыч? В милиции. Вот тогда они прямо к тебе.
   - Никто к тебе нынче, Иван Карпыч, не придет.
   - А я и по выходным торгую!
   - Никто не придет к тебе. Потому что война началась...
   Начальник увидел вмиг протрезвевшее лицо задержанного, встревоженные глаза милиционеров.
   - Новиков, этого пивного негоцианта оштрафуй и выпусти, и срочно весь личный состав - по тревоге в управление.
   Он вышел во двор. Над Москвой начался первый военный рассвет.
   На всю жизнь, наверное, запомнится это утро. Пьяненький Иван Карпыч, дождевые тучки, собирающиеся в предрассветном небе, и Москва... теплая от сна и такая беззащитная на первый взгляд.
   ДАНИЛОВ
   Данилов вышел из кабинета и в приемной еще раз перечитал рапорты.
   "Ишь ты, - он покрутил головой, - ишь ты, на фронт! Ну ладно, Муравьеву простительно. Совсем еще мальчишка, а Шарапов? Взрослый человек, а туда же". Он вышел в коридор, под ногой запела половица. "Хорошая примета. Иногда идешь, нарочно ее ищешь, а тут - на тебе, сама".
   Пол в коридоре угрозыска был наполовину паркетный, наполовину из крашеных половиц. Одна из них скрипела, как только на нее ступишь ногой. Прозвали ее "певуном". Считалось, что если тебя вызвали "на ковер", то именно эта половица "приносит счастье". Но даже "певун" не радовал сегодня Данилова. Хотя, впрочем, день начался не так уж неудачно.
   Рано утром к дежурному по МУРу явился бывший домушник Мишка Костров. Явился сам, сам, ожидая Данилова, написал о всех последних "делах" и в конце просил отправить его на фронт. Данилов знал Мишку не первый день и чувствовал: Костров что-то скрывает.
   У дверей своего кабинета Данилов немного постоял, словно решая, зайти или нет. В комнате пахло застоялым табачным дымом. Даже открытое окно не помогало. Казалось, что стены и потолок навечно впитали в себя этот прочный и горький табачный дух.
   Зазвонил телефон.
   - Данилов, - зарокотал в трубке голос заместителя начальника МУРа, Данилов, ты знаешь, что составляют списки семей для эвакуации? Как у тебя?
   - Что у меня?
   - С семьей как?
   - Без изменений.
   - Я не об этом, ты жену думаешь эвакуировать?
   - Нет.
   - Ну смотри...
   Иван Александрович положил трубку. Эвакуировать Наташу. Конечно, хорошо бы. Да только она об этом и слышать не хочет. На второй день войны пошла учиться на курсы медсестер РОКК. Он пытался было начать этот разговор. Да куда там!
   Война. А дела у них, у сыщиков, пока мирные. Старые дела. Двадцать четвертого собирали их на совещание, говорили о возможной активизации преступных элементов. Но пока все тихо. И наоборот даже - преступлений меньше стало.
   Данилов это объяснил просто. Огромное горе, постигшее страну, заставило вспомнить о своем гражданском долге даже тех, которые в мирное время доставляли немало хлопот. Дней пять назад он стоял у аптеки, что на углу улицы Горького, рядом с Белорусским вокзалом. Движение было остановлено: на погрузку шли войска. Внезапно кто-то осторожно тронул его за локоть. Данилов обернулся. Перед ним стоял боец в новом обмундировании.
   - Не признаете?
   Данилов вгляделся.
   - Самсонов я, неужели не помните?
   - Помню, Борис, как же, помню.
   - Я так и думал. Память у вас хорошая.
   - На фронт?
   - На фронт, Иван Александрович. Вы только не подумайте, я сам в первый день в военкомат пришел, да многие наши тоже пошли. Вы только не подумайте...
   - А я и не думаю, Боря. Родина тебе поверила, а прощение сам заслужишь. Ты ведь перед ней в большом долгу.
   - Я знаю, - голос Самсонова сорвался, - знаю. Вы только не подумайте...
   - А кто из "ваших" пошел?
   - Баранов, Алешка-Бердадым, Сенечка, Колян, Битый...
   - Ну что ж, Боря. Желаю встретиться после победы. Хочу в гости к тебе зайти, поговорить.
   - Обязательно! - Самсонов крепко пожал протянутую руку. Обязательно!
   Данилов смотрел ему вслед до тех пор, пока Борис не смешался с толпой. Но Данилов слишком хорошо знал своих "клиентов", чтобы тешить себя иллюзиями. Кто и ушел на фронт, а кто и остался. А если остался, значит, ждет удобного случая.
   Иван Александрович еще раз перечитал рапорты, усмехнулся и спрятал их в ящик письменного стола. На фронт захотели. Еще неизвестно, где им труднее будет: на фронте или здесь. Вчера в метро на площади Маяковского Данилов на противоположном эскалаторе увидел военного. Седоватый подполковник с зелеными петлицами пограничника глянул в его сторону и сразу как-то уж слишком быстро отвернулся. Но тренированная память моментально зафиксировавала брезгливо опущенные складки губ, кривоватый, словно у боксера, нос, а главное, глаза, большие синие холодные глаза! Широков? Нет, этого не может быть. Ведь Широков убит. Совершенно точно. Он даже вспомнил сводку-ориентировку Иркутского угрозыска, где ясно говорилось о том, что Широков, кличка Резаный, он же Колодный, он же Скопин, он же Веселаго, был убит работниками розыска на лесной бирже в леспромхозе "Красный Восток" в тот момент, когда пытался на плоту уйти вниз по реке. Но почему же так быстро отвернулся тот подполковник? Даже слишком быстро...
   Данилов поднял телефонную трубку:
   - Архив?.. Пришлите ко мне дело Широкова.
   И пока сотрудики архива искали нужную папку, пока несли ее, Иван Александрович раздумывал о случайной встрече в метро. Конечно, если он ошибся, то, как говорится, слава богу. Ну а если нет? Если нет - это очень страшно. Такая сволочь, как Широков, зря в Москву не приедет. Жди беды.
   МУРАВЬЕВ
   Игорь проснулся буквально за минуту до звонка. Еще миг он лежал с закрытыми глазами, чувствуя, как через веки просачивается багровый свет солнца, а потом на ощупь взял будильник и перекрыл рычажок звонка. Будильник запоздало звякнул.
   - Игорь, опять! - восликнула мать, увидев сына с будильником на пальце. - Сколько же раз повторять надо?! Это реликвия. И опять ты не дал ему звонить. От этого портится пружина. О господи! Эта молодежь! А нашей семье он служит уже двадцать лет!
   - Не двадцать а всего-навсего семь. - Игорь, чмокнув мать в щеку, поставил на стол будильник и пошел делать зарядку.
   Настроение было отличным. Сегодня наконец сбывается его мечта. Как вот только сказать матери - этого Игорь пока не решил. Ну ничего, он скажет позже, когда явится домой в новенькой форме, перетянутый ремнями, с направлением на фронт и кубарями в петлицах. В том, что его рапорт удовлетворят, Игорь ни минуты не сомневался - армии нужны знающие командиры. Начальник, конечно, его поймет: время такое. Вот лишь бы Данилов не упрямился.
   Решение немедленно идти на фронт созрело окончательно и бесповоротно вчера, когда Игорь встретил очкарика Петьку - Таниного мужа. Человек худосочный и слабый, Петька всегда вызывал у Игоря чувство пренебрежительного снисхождения. Да и где уж ему было сравниться с Игорем, который еще два года назад, в школе милиции, был чемпионом по боксу. А вчера Игорь встретил его и не сразу узнал. Петька словно преобразился, хотя военная форма висела на нем мешком. Но в петлицах у очкарика сидело по шпале и звездочка на рукаве. "Старший политрук" - это что-то да значило! Уж если таких призывают, то ему отсиживаться в тылу просто невозможно.
   Окончив зарядку, Игорь плескался под умывальником, растирал тело под струей холодной воды и ощущал, как приятно твердели мышцы.
   Одевался он привычно быстро - работа научила.
   Оглядел свою маленькую комнату, и на миг что-то стеснило сердце: может, в последний раз. Да, конечно, война не на один день. И хотя мысли о смерти ему не приходили в голову (как не было их и прежде - ведь работа в МУРе постоянно связана с определенной опасностью), тем не менее хотелось запомнить все родное и привычное, как-то по-новому сохранить в себе... Портрет Дзержинского над письменным столом... Этот портрет, как говорила мама, принадлежал еще отцу, кочевал с ним повсюду, благо небольшой размером. Снимок был редкий, один из последних. Феликс Эдмундович сидит за письменным столом. Оторвавшись от бумаг, поднял голову, и глаза у него пронзительные и усталые. Может быть, из-за этого портрета, ну и конечно же из-за отца и выбрал себе такую профессию Игорь. Вот он - отец. Его увеличенная фотография висит над кроватью. Отец, в кожанке, уселся верхом на стуле, облокотившись на спинку. Игорь знал: у него такие же, как у отца, светлые волосы и широко поставленные глаза. Отец родом с Южного Урала. А погиб он в тридцать первом в Средней Азии. Его имя хорошо известно, и, конечно, это сыграло свою роль при поступлении Игоря в школу милиции. Там ему постоянно напоминали, кто был Муравьев и каким должен быть он, его сын.
   Уже в школе милиции Игорь твердо решил, что пойдет работать в органы госбезопасности, станет настоящим чекистом, как Дзержинский, как отец. Раскрывать заговоры вражеской разведки, брать шпионов - в этом, разумеется, была настоящая романтика. Но им распорядились по-своему. Послали в уголовный розыск. Поразмыслив, Игорь пришел к выводу, что и это, пожалуй, ничуть не хуже. Те же засады и ночные погони... Да, в этой профессии тоже было немало романтики. Правда, на счету у Игоря даже теперь еще немного дел, а все в основном так себе - мелочь, все больше кражи, но ведь по коридорам небольшого дома на их легендарной Петровке ходили настоящие герои. В общем, Игорь не жалел, что попал в МУР. Вот только с начальником ему не повезло. Данилов никак не подходил под разряд "героев". И, что самое главное, никак не хотел понять, что преступно сидеть в тылу, когда началась такая война. "Но теперь все, уважаемый товарищ Данилов, рапорт подан, и завтра мы с вами расстанемся. Пусть в тылу сидит Иван Шарапов - ему можно, он все равно старый".