Эдуард Тополь. Бисмарк. Русская любовь железного канцлера

   (Тут пришел конец третьей дюжине устриц, и Бисмарк заказал себе еще три дюжины.)
   – Несомненно, на кухне русского императора много крали, но гости от этого не страдали; напротив, их порции были рассчитаны на обильные остатки в пользу слуг. Возможно, дворцовые слуги, пользовавшиеся недопитыми винами, успели, в результате долголетнего опыта, приобрести изысканный вкус и не потерпели бы непорядков, от которых пострадало был качество еды и питья, подававшихся к столу…
   Дождь закончился так же внезапно, как начался, теплое вечернее солнце, как ни в чем не бывало, выплыло из-за растаявших туч, и в гавань неторопливо вошли сразу несколько тяжелых парусных рыбацких лодок.
   – Ой, дядюшка, смотрите, аисты!
   Действительно, с берега, откуда-то с северо-востока прилетели пять белых аистов и величественно уселись на буйках рыбачьего причала.
   – Это из Байонны, тут по соседству, – объяснил Бисмарк. – Они там живут на пожарной каланче, могу вас свозить на экскурсию. А сюда прилетают в ожидании щедрых подачек от рыбаков, но только если их лодки идут в гавань, черпая воду бортами, то есть отяжеленные удачным уловом. Вы уговорите Николая поехать в Байонну?
   – Конечно! А еще можете рассказать про Россию? Только правду…
   Он посмотрел ей в глаза.
   – В каком смысле?
   – Понимаете… – она замялась. – Мой Николя большой патриот России. Он рассказывает только о победах.
   – И правильно делает. А я патриот Германии. Если я рассказываю какие-то анекдоты про Россию, то не ради ее унижения, а только для вашего развлечения. Впрочем, больше не буду…
   – Нет, пожалуйста, дядюшка! Мне очень интересно.
   – Хорошо… Well, был такой случай. Однажды император обратил внимание на непомерное количество сала, которое ставится в счет всякий раз, как приезжает принц Прусский; в результате выяснилось, что при первом своем посещении принц после прогулки верхом пожелал за ужином съесть ломтик сала. Истребованный лот сала превратился при последующих посещениях в пуды. Недоразумение разъяснилось в личной беседе высочайших особ и вызвало взрыв веселья, послуживший на пользу замешанным в этом деле грешникам.
   – Дядюшка! Остановитесь! Вы съели шесть дюжин устриц!
   – Для меня это appetiser. Как-то в парижском ресторане я съел сто пятьдесят устриц. Но сейчас я действительно остановлюсь – устрицы, по слухам, очень возбуждающе действуют на мужчин… – и он вызывающе посмотрел ей в глаза.
   Но Кэтти сделала вид, что пропустила этот вызов мимо ушей.
   – Дядюшка, вернемся к России…
   – Ну что же, вернемся. Говоря о России, вспоминается факт, о котором рассказал мне сам Фридрих-Вильгельм Четвертый. Император Николай, отец Александра Второго, попросил Фридриха-Вильгельма прислать ему двух унтер-офицеров прусской гвардии для предписанного врачами массажа спины, во время которого пациенту надлежит лежать на животе. При этом он сказал: «С моими русскими я всегда справлюсь, лишь бы я мог смотреть им в лицо. Но со спины, где глаз нет, я предпочел бы все же не подпускать их». Унтер-офицеры были предоставлены без огласки этого факта, использованы по назначению и щедро вознаграждены. Это показывает, что, несмотря на религиозную преданность русского народа правителю, император Николай не был уверен в своей безопасности с глазу на глаз даже с простолюдином из числа своих подданных. А теперь пошли к рыбакам, посмотрим, как они кормят аистов…

12

   Обычно после ужина, в отлив, Бисмарк и Орловы катаются верхом вдоль берега по плотному песку. И по просьбе Кэтти Бисмарк снова рассказывает о России. Правда, щадя патриотические чувства Николая, он выбирает из своего опыта не самые для Орлова обидные случаи.
   – С другой русской особенностью я столкнулся в первые весенние дни пятьдесят девятого года. Как-то придворное общество гуляло по Летнему саду, и императору бросилось в глаза, что на одной из лужаек стоит часовой. На вопрос, почему он тут стоит, солдат мог ответить лишь, что «так приказано». Император поручил адъютанту выяснить в казарме, но и там сказали, что в этот караул и зимой и летом отряжают часового, а кто отдал первоначальный приказ – установить нельзя. И только старик-лакей вспомнил, что его отец рассказывал, будто «императрица Екатерина увидела как-то на этом месте первый подснежник и приказала следить, чтобы его не сорвали». Исполняя приказ, на лужайке поставили часового, с тех пор из года в год он стоит там больше пятидесяти лет.
   Кэтти и Николай рассмеялись, но Бисмарк сказал:
   – Подобные факты и у нас, немцев, вызывают насмешку, но в них находят свое выражение примитивная мощь, устойчивость и постоянство, на которых зиждется сущность России…

13

   Сегодня за обедом Бисмарк в который раз заметил, с каким ужасом и восхищением смотрит Катарина, как он поглощает сначала суп, потом угря, холодное мясо, креветок, омара, копченое мясо, ветчину, горячее жаркое и пирожное и запивает все это вином из огромной бутыли.
   Но он делает вид, что не замечает ее расширившихся глаз и взглядов, которыми она обменивается по этому поводу с Николаем.
   – Oh, it’s so good! – говорит он про еду, нарочно урча от удовольствия. – In our family we all large eaters. If there were many of the same capacity in country the state could not exist; I should emigrate…^[3]
   Орловы рассмеялись, а он продолжил по-немецки:
   – Знаете, я завидую вам, русским!.. Да… Вы собрали самые разные племена – от эскимосов на Севере до черкесов на Кавказе и от поляков до каких-то сибирских племен, которым я даже названия не знаю. Всех заставили говорить по-русски и создали огромную империю от Варшавы до Японии! А мы, немцы, занимаем пол-Европы, а живем в разных странах – часть во Франции, часть в Дании, часть в Австрии, а часть в Пруссии. It’s not good!
   – Я знаю, – заметил Николай, – месяц назад вы были в Англии, и всех там напугали, сказали: если станете канцлером, то соедините всех немцев в одну империю.
   Бисмарк внимательно посмотрел на него. Затем вытер салфеткой руки и достал из кармана маленький листок с картой Европы. Эту карту он всегда носил при себе, на ней разными цветами были обозначены Австрия, Пруссия, а также Эльзас, Лотарингия и другие немецкие княжества, граничащие с Пруссией, но находящиеся под властью Франции и Дании.
   – Смотрите! – сказал он и ткнул пальцем в карту: – Здесь живут немцы. И здесь, и здесь, и здесь… И все врозь, в разных странах. Но если нас соединить, что получится? – Он сжал кулак и положил его на карту. Это был его любимый трюк и заветная мечта – на карте очертания немецкоговорящих территорий точно повторили очертания его кулака! – Германская империя! Железный кулак!.. Впрочем… – Бисмарк сложил карту и спрятал в карман. – Можете не беспокоиться, наш король никогда не сделает меня канцлером.
   И вернулся к жаркому из фазана, но Кэтти вдруг спросила:
   – Дядюшка, а все-таки из-за чего ваш Вильгельм поссорился с парламентом?
   Бисмарку не хотелось ни расставаться с фазаном, ни входить в сложные объяснения.
   – Милая, если я начну рассказывать, ваши прелестные маленькие ушки завянут на первой минуте.
   Но ее прелестные голубые глазки вспыхнули обидой:
   – А вы попробуйте! Вдруг я не дура?
   Ого! – подумал он. – После прошлого инцидента на скале нужно быть с ней помягче. – И снова вытер руки салфеткой.
   – Хорошо, дорогая, pardon. Слушайте. У нас в Пруссии мужчины поступают в армию на двадцатом или двадцать первом году, и три года солдат находится под ружьем, а потом его отпускают в резерв и требуют только в случае войны или больших маневров. Но в запасе, то есть в ополчении, он все равно находится до пятидесяти лет. Как ваши ушки? Еще не свернулись?
   – Нет. Я слушаю…
   – Однако население Пруссии постоянно растет и дает все больше рекрутов. В 1815 году нас было десять миллионов, а сейчас уже больше семнадцати! Поэтому король и мой друг Роон, военный министр, решили реформировать армию, чтобы срок службы в войсках был несколько увеличен, а в резерве, сообразно с этим, – сокращен, и пожилые люди вообще от службы освободились. Как вы считаете, это логично?
   Кэтти посмотрела на Николая, а потом сказала:
   – Н-ну, думаю, что да…
   – Я тоже так считаю, – сказал Бисмарк. – Но любая реформа требует денег, особенно – если численность регулярных войск увеличивается, и в прошлом году король представил в парламент бюджет на восемь с половиной миллионов талеров больше, чем обычно. Однако социалисты и прогрессисты, которых в нашем парламенте теперь большинство, бюджет урезали на полтора миллиона, а в этом году грозят вообще не дать никаких денег. Голосование будет вот-вот, в сентябре, и, если это случится, что, вы думаете, сделает король?
   – Я… я не знаю… – и Кэтти снова посмотрела на Николая.
   Николай, конечно, был в курсе всего, что происходит в Берлине.
   – Боюсь, Вильгельм отречется от власти, – произнес он.
   – Вот именно, – сказал Бисмарк. – И этим подаст дурной пример всем социалистам Европы от Лондона до Москвы! Они решат, что таким образом могут избавиться от всех монархов!
   – А вы роялист? – спросила Катарина.
   – До мозга костей! – подтвердил Бисмарк.

14

   Вечером, когда солнце опускается в море, а луна поднимается из-за Пиренеев, Бисмарк и Орловы если не верхом, то пешком гуляют по променаду. При этом Кэтти, разыгрывая расфуфыренных барынь, одевается так просто, что они смотрят на нее свысока и презрительно отворачиваются. И когда очередная напыщенная дура, сравнив одетого, как денди, Николая с этой «простушкой», явно приняла ее за содержанку и смерила уничижительным взглядом, Николай поддержал розыгрыш, сказав как можно громче:
   – Ничего, мон амур! Завтра я куплю тебе выходное платье!
   Кэтти засмеялась, а Бисмарк оживился:
   – Кстати, про слово «ничего». В Санкт-Петербурге я брал уроки русского у одного вашего студента. Замечательный учитель, но все равно он не смог мне объяснить это понятие. Почему в ста разных случаях вы говорите «ничего». «Я вас обидел?» – «Ничего». «Вы проголодались?» – «Ничего». «Как вы живете?» – «Ничего». Но ведь ничего – это пустота, nothing!
   Николай бессильно развел руками, а Бисмарк сказал:
   – Кэтти, вы спрашивали, понравилось ли мне в России? Смотрите…
   И Бисмарк показал им свой железный, сделанный им еще в Петербурге из ружейного шомпола, перстень, на котором по-русски было выгравировано: «НИЧЕГО».
   – Это моя память о России. Когда дела идут хуже некуда или настроение швах, я смотрю на перстень и думаю: ничего, в России миллионы людей и хуже живут…

15

   Сегодня это случилось.
   С утра они, как обычно, ушли на прогулку подальше от Биаррица, гуляли в миндальных и тамариндовых садах, стреляли в тире, а потом, «укрывшись от людских глаз за скалами, поросшими цветущим вереском», плавали, ныряли и дурачились, как дети.
   На четверть мили севернее Биаррица, в скалах у берега, они нашли узкое ущелье, и здесь, в изумрудной лагуне, Бисмарк, стоя по грудь в воде, обычно изображал скалу, а Кэтти забиралась ему на плечи и ныряла в воду, поднимая фонтаны брызг.
   С берега Орлов индифферентно наблюдал за этой платонической идиллией, но ночью он в своих апартаментах с такой ревнивой энергией любил Екатерину, что Бисмарк не выдерживал, выскакивал из отеля, бежал к морю и с разбегу нырял в волны остудиться.
   Однако днем он по-прежнему невозмутим, и сегодня после обеда расположился, как всегда, под окном своего гостиничного номера, а Кэтти, устроившись рядом, спросила:
   – Так вы не демократ?
   Бисмарк улыбнулся:
   – Нет, ваша милая светлость, я не демократ и не могу быть таковым, я был рожден и воспитан аристократом!
   – Пожалуйста, дядюшка! Расскажите мне о себе…
   – Вообще-то, мои предки саксонские дворяне, – сказал он и поднялся, чтобы выбить трубку. – В двенадцатом веке они пришли на Эльбу через Нордмарк. Наверное, поэтому в юности я бешено влюблялся в англичанок. Одна из них была изумительно красива, почти как вы, и мы даже были помолвлены. Но я был нищим, и она вышла замуж за однорукого старика-полковника, имевшего высокую ренту, а я чуть было не застрелился…
   Неожиданно из ее глаз брызнули слезы, она вскочила и набросилась на него с кулачками.
   – Кэтти, что с вами? Кэтти! – изумился он. – Что случилось?
   – Где? Где вы были? – зашептала она сквозь слезы. – Где вы были год назад?! – Затем порывисто отвернулась и бросилась прочь.
   Бисмарк удовлетворенно раскурил свою трубку. Даже на холодной русской Неве случается ледоход. Он взял со своего подоконника чернильницу, перо и бумагу и написал Иоганне:
   «С тех пор, как приехали Орловы, я живу с ними, словно мы совершенно одни на этой земле, и чуточку влюбился в эту хорошенькую госпожу. Конечно, она немного эксцентрична, в духе своих соотечественниц, но культурна и цивилизована в силу своего франко-немецкого воспитания».

16

   Скорой почтой:
   Samois-sur-Seine, шато Бельфонтен,
   княгине Анне Трубецкой-Гудович
 
   «Дорогая маменька,
   в числе наших развлечений появилось еще одно – мсье Гардер, хозяин «Hotel d’Europe», пригласил в свой ресторан новую певичку. Теперь за ужином эта певичка с легкомысленным пером в шляпке, переходя от столика к столику, поет песенки Беранже – каждому столику на языке, соответствующем национальности отдыхающих:

 
Хотел бы я вино с любовью
Мешать, чтоб жизнь была полна;
Но, говорят, вредит здоровью
Избыток страсти и вина.
Советам мудрости внимая,
Я рассудил без дальних слов:
Прощай вино – в начале мая,
А в октябре – прощай любовь!..
 

   Спев это французам по-французски, она переходит к следующему столику, к англичанам, и поет им по-английски:

 
В весенний день моя свобода
Была Жаннетте отдана;
Я ей поддался – и полгода
Меня дурачила она!..
 

   Все хохочут, а у мужчин, судя по Бисмарку, даже прибавляется аппетит. Он снова заказал себе тройную порцию блюд и бутыль красного бургундского. Ты просто не представляешь, сколько он может съесть и выпить!
   Держа в руке депешу, только что полученную из Берлина, Николя сказал ему:
   – Барон, а вы знаете, что творится в Берлине?
   Но Бисмарк, увлеченный едой и певичкой, лишь отмахнулся:
   – Нет, я совершенно забыл о политике и не читаю газет.
   А певичка тем временем продолжала:

 
Кокетке все припоминая,
Я в сентябре уж был готов…
Прощай вино – в начале мая,
А в октябре – прощай любовь!
 

   – А зря! – сказал Николя Бисмарку. – Конфликт вашего короля и социалистов в парламенте дошел до кризиса.
   Бисмарк посмотрел на меня:
   – Надеюсь, меня не затребуют в Берлин. Тут певичка перешла к немцам и запела по-немецки:

 
Так я дошел бы до могилы…
Но есть волшебница: она
Крепчайший спирт лишает силы
И охмеляет без вина.
Захочет – я могу забыться;
Смешать все дни в календаре:
Весной – бесчувственно напиться
И быть влюбленным в декабре!
 

   – Напрасно надеетесь, – заметил Бисмарку Николя. – Наша миссия в Берлине сообщила князю Горчакову… Вы же знаете князя?
   – Еще бы! – усмехнулся этот Гаргантюа, ломая хрустящего омара. – Я знаю вашего канцлера еще по Франкфурту, где он был русским посланником, а я прусским. Да и в России мы с ним часами беседовали у карты Европы. Он остроумный оратор и любит блеснуть перед иностранными дипломатами. Я многократно часами и с удовольствием слушал его назидательные речи.
   Я с трудом сдержала улыбку, а Николя спросил:
   – Это ирония? Не забывайте, что Горчаков мой шеф…
   – Я помню, – ответил Бисмарк. – Именно потому я и рассыпаю ему комплименты.
   Но Николя оказался на высоте и парировал:
   – Насколько я знаю, он к вам тоже очень хорошо относится.
   Они расхохотались, и я тоже невольно улыбнулась.
   Понизив голос, Николя сказал Бисмарку:
   – Наша миссия в Берлине сообщает: советники вашего короля твердят ему, что только вы способны укротить ваших разгулявшихся либералов и социалистов. Я уверен, что не сегодня завтра вас вызовут в Берлин и назначат министром-президентом.
   Бисмарк кивнул на письмо в его руках:
   – Это Горчаков вам написал?
   Тут певица подошла к нашему столику и запела по-русски, причем совершенно чисто и без акцента:

 
Что мне модницы-кокетки,
Повторенье знатных дам?
Я за всех одной лоретки,
Я Жанетты не отдам!
 

   – Ой! – удивился Николя. – Так вы русская!
   А певица продолжала, почему-то глядя на меня:

 
Красотой одной богата,
Чем Жанетта виновата,
Что не нужны ей шелка?
У нее в одной рубашке
Грудь свежа и высока.
Взбить все локоны бедняжки
Так и тянется рука…
 

   Я покраснела, а Бисмарк положил певице за пояс целых два талера! Я жду не дождусь, когда он наконец, оставит нас в покое и уедет в свою Пруссию…»

17

   Серебристые холмы оливковых рощ в Nyons… Лавандовые долины от Valreas до Vaison-la-Romaine… По дорогам Прованса, утопающего в зелени и благоухающего осенним буйством трав и цветов, катят две кареты.
   Над ними в чистом и горячем небе парят птицы, над цветами жужжат пчелы.
   Дверцы второй кареты распахнуты, Бисмарк полулежит на сиденье, выставив наружу босые ноги. Он блаженствует.
   А в первой карете Кэтти спрашивает у мужа:
   – Почему ты разрешил ему ехать с нами?
   – А как я мог отказать? Его вот-вот назначат канцлером Пруссии! В интересах России мы обязаны сблизиться с ним.
   Кэтти изумленно смотрит на Николая.
   – Как ты сказал? Сблизиться?
   Орлов молчит, отвернувшись.
   – Так вот почему мы оказались в Биаррице! – произносит Кэтти.

18

   У виноделов Gigondas, прямо у пресса, путешественники со смехом и шутками пьют молодые вина.
   – Солнце и вино – вот и все, что нужно мужчине! – провозглашает Бисмарк.
   Но Орлов и тут продолжает работать на своего шефа.
   – Итак? – говорит он, словно между прочим. – Если станете прусским премьер-министром, вы и вправду начнете войну с Данией, Австрией и Францией за немецкие княжества?
   – Ни в коем случае! – отвечает Бисмарк. – Успокойте Горчакова: Пруссия никогда первой ни на кого не нападет! Во всяком случае, если я буду премьер-министром.
   Орлов делает изумленное лицо:
   – А как же ваш германский кулак?
   – Дорогой мой! Нас, немцев, очень легко склонить на войну, но оборонительную, а не завоевательную. Спросите у вашего канцлера. Он же считает меня своим учеником. Спросите у него и он вам скажет: выиграть можно только национально-освободительные войны. То есть когда на вас нападают! А теперь забудем о политике и выпьем за нашу красавицу Кэтти!
   Слово «нашу» Бисмарк произнес так, что Катарина с испугом вскинула на него глаза, – словно это уже случилось.
   Впрочем, кто знает, когда это происходит – в момент физического соития или куда раньше, когда хотя бы один из участников этого сакрального действа начинает мысленно вожделеть другого, и там, на тонком энергетическом уровне, куда, слава Богу, еще не смогли ученые влезть своими руками и приборами, – там, в телепатических волнах ночных сно– и ясновидений происходит первое эротическое соблазнение и соитие.
   Огромный, почти двухметровый Отто Эдуард Леопольд Карл-Вильгельм-Фердинанд фон Бисмарк унд Шёнхаузен, гордый и дерзкий померанский дуэлянт и барон, которого боялась даже королева Августа и побаивался король Вильгельм, вдруг почувствовал, как его всего, целиком, словно малого ребенка, вобрали в себя зрачки ее глаз, опустили куда-то вниз, в жаркую пульсирующую пропасть, оросили там огненными фонтанами страсти и выбросили назад, на землю, обессиленного настолько, что ноги стали ватными и дыхание кончилось.
   А она, тихо усмехнувшись, села в карету и позвала мужа:
   – Николя…
 
   Но в Arles, в те острые моменты, когда на ринге окровавленный бык в бешенстве мчался на тореадора, чтоб поднять его на рога, Кэтти, сидя на зрительской трибуне между Бисмарком и мужем, в ужасе схватила и стиснула их руки – сразу у обоих, одновременно!
   Так, держа обоих мужчин, она просидела на протяжении всего боя быков, и Бисмарк воспринял ее цепкое пожатие, как еще один знак. Однако он и тут сдержался, не ответил на этот жест. И был вознагражден – в древней провансальской деревне La Tuliere, что возле городка Grignan, Кэтти заказала хозяину сувенирной лавки выгравировать «Kathi» на агатовом брелоке для часов и протянула Бисмарку этот брелок:
   – Дядюшка, это вам. На память.
   – Мерси, мон амур.

19

   Nimes-Avignon. 13 сентября 1862 г.
 
   Даже из своей кареты Бисмарк услышал, как Кэтти восторженно крикнула, показывая на старинный виадук Понт-дю-Гар.
   – Ой, я хочу туда!
   – Но я не могу… – сказал Орлов, кивнув на свою правую руку.
   – Ничего, я пойду сама!
   Однако одну ее, конечно, к виадуку не пустили, Бисмарк пошел с ней, а Николай остался на речном пляже и через подзорную трубу наблюдал, как они поднялись к древнеримскому виадуку через реку Гардон, когда-то называемую Гар. Тысячу восемьсот лет назад, во времена Римской империи, это гигантское трехъярусное сооружение, построенное по приказу знаменитого Марка Агриппы за девятнадцать лет до рождения Иисуса Христа, было частью сорокакилометрового водопровода и снабжало водой Ним, Авиньон и все соседние города и селенья. Но потом этот мост был заброшен и разрушаем временем, и только недавно его восстановили по приказу Луи-Наполеона.
   И вот там, наверху, у начала третьего яруса виадука, заросшего кустарником и диким виноградом, Бисмарк, рассказывая про Марка Агриппу, решил, что момент настал – он обнял Кэтти, поднял над землей и…
   О, Боже, ее губы ответили ему!
   Спустя минуту они, забыв Агриппу и невидимые никому, уже катались по земле. Но Кэтти яростно сопротивлялась:
   – Нет! Ни за что! Нет!..
   – Si! Ja! – теряя голову, твердил он по-французски, по-немецки и по-русски. – Да! Да! Я люблю тебя!
   – Нет! Я не могу, я княгиня!
   Наверно, своим весом он настолько придавил ее к земле, что мелкие камни оцарапали ей плечи и спину, оголенные летним сарафаном.
   – Stop it! – сказала она. – Мне больно!
   Конечно, он отпустил ее. Кэтти порывисто встала, оставив на земле свою шпильку.
   Он поднял эту шпильку и положил в карман.
   Дальше они пошли молча. Далеко внизу, на пляже стояли две кареты, в сторонке лошади щипали траву, слуги и кучеры полдничали под тенистой оливой, а Орлов все смотрел в свою подзорную трубу.
   Однако Бисмарка и Кэтти он видел лишь в просветах диких оливковых рощ, да и то, когда они спустились пониже.
   На узенькой тропе Кэтти на ходу поправила волосы и показала Бисмарку свое плечо в синяках.
   – Что мы скажем Николаю?
   Он пожал плечами:
   – Что «дядюшка» чудом спас «племянницу».
   – Хм! И много у вас таких племянниц?
   Он резко остановился, двумя руками взял ее за худенькие плечи и повернул к себе.
   – Кэтти, вы единственная! И я люблю вас так, что готов съесть!
   – И я вас! Это ужасно… – вдруг сказала она и своими крохотными кулачками стала снова колотить его по груди: – Ужасно!.. Я вас обожаю!..
   Потом сорвалась с места и бегом помчалась вниз по тропе.

20

   «22-летняя княгиня Орлова – ее звали Екатериной, урожденная Трубецкая – была совершенно очаровательной. Она выросла во Франции и говорила по-французски, английски, немецки и немного по-русски. До встречи в Биаррице она не была знакома с Бисмарком, но, согласно нашей скудной информации, возникшие между ними отношения довольно скоро вышли за пределы простого курортного приятельства» (В. Рихтер. «Бисмарк»).

21

   Спустившись с горы, они подошли к каретам. Слуги и кучеры стали поспешно собирать свою снедь и «скатерть-самобранку».
   – Николай, – обратился Бисмарк к князю. – Я очень перед вами виноват…
   – Что случилось? – спросил Орлов, глядя на Кэтти.
   Бисмарк показал вверх, на виадук:
   – Там, наверху, карабкаясь с княгиней по виадуку, я увидел, как она оступилась на «живом» камне на самом краю обрыва. В ту же секунду я быстро шагнул к княгине и, обхватив ее одной рукой, спрыгнул в канал. В результате я, конечно, спас княгиню от увечий. Но – не уберег от синяков и царапин. Велите меня казнить.
   Слово «княгиня» он произносил с особым подтекстом, понятным только ему и Кэтти.
   Но Орлов этого подтекста не уловил, он перевел взгляд с Бисмарка на спину жены и снова на Бисмарка.
   А Кэтти спокойно отвернулась и сорвала веточку с оливкового дерева.
   – Катарина, – сказал ей Орлов. – Я вижу, вы в своем безрассудстве можете и жизни лишиться.
   Кэтти независимо повела плечом, шагнула к карете и остановилась в ожидании, когда муж поможет ей подняться на подножку.
   Он подал ей руку со словами:
   – Всё, мон амур! Путешествие окончено. Мы едем в Женеву.
   – Но я хочу к маменьке в Фонтенбло! – громко сказала она, усаживаясь на сиденье.