Страница:
Эдуард Тополь
Кремлевская жена
День первый
Пятница, 9 сентября 1988 года
1
15.40
Она откинула вуаль шляпки, сняла темные очки и спросила:
– Вы меня знаете?
«Идиотка какая-то, – подумала я, – ну кто в наше время носит шляпки с вуалью!»
Но странная узнаваемость ее по-татарски округлого лица уже поразила меня, словно я сотни раз видела эти бледно-серые глаза, этот курносый нос и короткий рыжий перманент прически… Где же? Когда?..
– Меня зовут Лариса Максимовна Горячева. Вы разрешите войти?
Наверное, от изумления у меня отвисла челюсть, как у врожденной дебилки. Лариса Горячева – ко мне?!
Грязная половая тряпка в руках, заткнутый за пояс подол юбки, мокрые босые ноги и идиотское выражение моего лица все-таки задержали Горячеву на пороге, она спросила:
– Вы Анна Ковина, не так ли?
Я тупо кивнула:
– Да… я…
Тяжелая капля упала с тряпки мне на колено, и я всей кожей ощутила, как она катится по ноге и как гостья следит за ней. Затем Горячева с некоторым сомнением осмотрела меня снизу вверх и перевела взгляд на комнату, если, конечно, можно назвать комнатой мою чердачную клетушку с косыми балками, подпирающими низкий и плохо побеленный потолок. Но что можно снять за сорок рублей в месяц у этих полтавских куркулей? К тому же сегодня у меня как раз отгул за два ночных дежурства по угро, и я затеяла уборку. Слава Богу, хоть лежак, который стоит на кирпичиках, накрыт красивым покрывалом, сшитым из заячьих и лисьих лапок, – моя память о работе на Крайнем Севере[1]. И на этом покрывале, возле подушки, сидит большой плюшевый медвежонок, которого я таскаю повсюду со студенческих лет… Но остальное – тумбочка, стул, табурет, гладильная доска и кривой торшер с рыжим абажуром – все сдвинуто в угол, к комоду. А больше никакой мебели у меня нет, три вешалки с юбками и блузками да парадный китель с погонами старшего лейтенанта милиции просто висят на гвоздях, вбитых в потолочные балки. Да в углу – два ящика из-под пива покрыты куском листового железа, и на этом железе стоит электроплитка – вот и вся моя кухня…
Наверное, именно милицейский китель да пистолетная кобура, лежавшая на комоде рядом с лифчиком, убедили Горячеву в том, что я – это я, Анна Ковина, старший следователь Полтавского городского уголовного розыска. Она чуть пригнула голову в низкой двери и вошла, а я очумело метнулась по недомытому полу к комоду, выдернула верхний ящик и одним жестом мокрого локтя ссыпала в него все, что на этом комоде лежало, – лифчик, кобуру с пистолетом, тушь для век и еще какую-то косметику. Затем – через «Извините!» – быстро – поспешный шаг к стоящему посреди комнаты ведру с грязной водой, хватаю его за дужку, выношу из комнаты на лестницу и только там оправляю на себе юбку, слышу снизу, из квартиры хозяйки, бубнящий «Голос Америки», утираю плечом какую-то паутину со щеки и на всякий случай быстро трясу головой из стороны в сторону – уж не померещилась ли мне эта Горячева?
Но, вернувшись в комнату, убеждаюсь – не померещилась. Больше того, она уже освоилась тут, подвинула табуреточку от комода к окну и села, расстегивая верхние пуговки серого летнего плаща, который был ей явно велик. При этом взгляд ее – быстро и настороженно – за окно, вниз, на улицу…
Я тоже выглянула в окно. Неужели она пришла пешком?!
Наша тихая и сонная улица была пуста, только поодаль, на углу Карла Либкнехта, в теплой пыли спала, нажравшись свежеопавших каштанов, худющая, как собака, свинья моей хозяйки Розка. А по мостовой шла чья-то гусыня, покачиваясь и покряхтывая, как старая еврейка, – вела свой выводок в заросли крапивы. За этими зарослями был обрыв с видом на яблоневые садики, тихую речку Ворсклу и белую беседку, в которой когда-то сидел перед Полтавской битвой не то Петр Первый, не то Карл Девятый. Но сейчас и беседка заросла бурьяном, и все выглядело непотревоженным и сонным, как обычно. Даже соседские собаки лениво дремали в тени своих будок, не обращая внимания на назойливых жирных мух. А ведь если бы здесь появилась машина (тем более – полагающийся Горячевой правительственный лимузин!), то не только я услыхала бы мотор, но и вся улица высыпала бы из своих беленных известкой хат, не говоря уж о собаках…
Лишь теперь я взглянула на туфли Ларисы и мысленно выругала себя маточком. Следователь называется! Светлые туфли-лодочки Горячевой в таком густом налете пыли, что можно и не смотреть на улицу! Конечно, она пришла пешком, причем не из-за угла, где могла оставить машину, а издалека. Черт возьми, неужто она шла пешком от центра – из обкома партии? Но почему?!
Я мысленно представила, как она идет по полтавским улицам в этом слишком длиннополом плаще, в шляпке с вуалью, в темных очках и в белых на каблучках лодочках – по сухой жаре, смешанной с пылью мостовых, кое-где развороченных из-за вечного ремонта. Мимо остервенелых очередей возле каждого магазина… Мимо шпаны, шляющейся по улицам от безделья или кайфующей от наркотиков и самогонки… Только полное отупение наших полтавчан могло позволить Горячевой пройти неузнанной. И даже не отупение, а, если быть точной, дофенизм – новое словечко, произведенное от слов «до фени». Этим летом пустынные магазинные полки и уже полный и повсеместный хозяйственный бардак в стране выпарили в народе последние надежды на перестройку, и теперь людям настолько все стало до фени, что они ходят по улицам от одной очереди к другой, как сомнамбулы, – не видя друг друга, а запоминая лишь приметы того, за кем они заняли очередь: тут – за маслом, там – за зубной пастой, в третьем месте – за помидорами. Даже на Ларису Горячеву никто не обратил внимания! Хотя она – именно она, больше, чем сам Горячев, – уже давно стала эпицентром всех анекдотов и всеобщей ненависти!
Все еще глядя на запыленные туфли своей нежданной гостьи, я пыталась собраться с мыслями. Разве было сообщение о приезде Горячевых на Украину? Нет, иначе нас, милицию, подняли бы по тревоге еще как минимум за неделю до их появления, и мы стремительно и без церемоний чистили бы улицы от алкашей, наркоманов, рэкетиров, бродяг, бомжей, спекулянтов, хиппарей и фарцовщиков, запихивая их в КПЗ, колонии и прочие ИТУ – исправительно-трудовые учреждения. И в магазинах появился бы кое-какой дефицит как свидетельство заботы местного начальства о нуждах трудящихся, и на мясные талоны стали бы продавать не только кости, но даже мясо, а уж воду-то наверняка дали бы в водопровод не раз в неделю, а каждый день, чтобы к приезду правительства население не воняло недельным потом…
Между тем Горячева с неловкой улыбкой сняла с ног туфли и, нагнувшись, потерла ступни. Для ее возраста у нее были замечательные ноги, ну просто кегельные! Но на ступнях, возле больших пальцев выпирают косточки. «Отложение солей – болезнь стариков и солдат», – почти механически подумала я и мысленно поздравила себя с тем, что возвращаюсь к логическому мышлению. Именно эти косточки на ногах Горячевой почему-то сразу сняли с меня чувство неловкости за свою комнату и свой затрапезный вид. Я даже вспомнила, что в «Тканях» на углу Фрунзе и Шевченко завмаг отложила для меня шесть пакетов болгарских ниток «мохер», но если через полчаса я не приду за ними, то она будет вынуждена продать их, чтобы ее не прихватил ОБХСС или народный контроль. Но уйдет ли эта Горячева через полчаса?
– Извините, – сказала она. – Вы не дадите попить что-нибудь? – И опять с сомнением оглядела мою комнатушку: холодильника у меня не было, водопроводного крана – тоже.
– Конечно! Минуточку!.. – Я метнулась к тумбочке, достала чашку и бегом спустилась во двор – там у нас водопроводная колонка. Если в колонке есть вода, загадала я, то, значит, это я, дура, каким-то образом прошляпила сообщение о приезде Горячевых. Или мой шеф майор Тимощук не захотел отрывать меня от охоты за ворами автомобильных покрышек – три дня назад эти гады свистнули все четыре колеса с «Волги» самого председателя Полтавского горисполкома!
Конечно, воды в колонке не было, хотя я старательно покачала ручку. А из-за тына, из открытых окон соседней хаты старика Гринько доносился голос киевского радиодиктора:
«В Москве Военная коллегия Верховного суда СССР закончила оглашение обвинительного заключения по уголовному делу в отношении бывшего заместителя министра внутренних дел СССР Юрия Чурбанова и еще восьми генералов узбекского министерства…»
Я усмехнулась: всего три года назад молодой, грудастый генерал Чурбанов, зять Брежнева, приезжал в Воронеж инспектировать нашу милицейскую академию, и, Боже мой, как ходили перед ним на «цырлах» даже старые милицейские зубры-профессора и начальники кафедр! А теперь этот самый Чурбанов – на скамье подсудимых…
А в голове билось: «Господи, Горячева! Ко мне! Зачем? А тут даже воды нет!»
Тут я принюхалась – вместе с голосом украинского диктора из окон соседней хаты выплывал прогоркловато-приторно-кислый запах. Конечно! Опять этот старый Гринько гонит картофельный самогон! Сталинский живоглот! Я уже шесть раз его предупреждала! Но знает, сука, что я не стану стучать на соседа, и вот – наглеет. Тем более что у него старший сын – майор воюет в Афганистане и старик в любой день может получить похоронку…
Я еще покачала ручку водопроводной колонки, но – без толку. Я ринулась к Лидии, хозяйке моей хаты. Этой прохиндейки, конечно, дома нет – она целыми днями ошивается в очередях за импортным дефицитом, чтобы прокормить четверых детей, прижитых по дружбе народов от курсантов местного летного училища. Но дети всегда дома и сами себя обслуживают. Вот и сейчас два младших сына Лидии – близнецы-палестинцы Василь и Русланчик – голяком сидели на кухне на горшках, а десятилетняя египтянка Маруська жарила им картошку на свином сале, и раскаленная сковородка шипела и швыряла вокруг себя горячие брызги.
– Маруська, я за водой! – сказала я, пробегая через кухню к ванной-туалету. Вообще по детям Лидии можно судить о развитии наших международных отношений: пятнадцать лет назад в Полтавском летном училище учились одни кубинцы, в результате старшая дочь Лидии Оксана родилась смуглой и большеглазой и уже сейчас с успехом заменяет свою мать на танцплощадке того же училища и в кустах вокруг него. После Оксаны у Лидии родился мелкокалиберный вьетнамец Степан (в прошлом году она спихнула его в суворовское училище), затем египтянка Маруся, а три года назад мои любимчики – близнецы Василь и Русланчик. Правда, нынешнее потепление советско-израильских отношений приводит Лидию в беспокойство, и она периодически орет Оксане: «Имей в виду, если сюда жиды приедут учиться, я тебе дырку сразу зашью!» Но пока израильские летчики учатся неизвестно где, Оксана и без них сделала уже два аборта и теперь, отходя от последнего, валяясь на диване в гостиной, смотрела киевское телевидение и одновременно слушала «голоса из-за бугра»:
«Проживающий в США, штат Вермонт, лауреат Нобелевской премии Александр Солженицын получил телеграмму от советского комитета „Мемориал“ с приглашением войти в состав общественного совета по руководству созданием мемориального комплекса жертвам сталинских беззаконий и репрессий…»
В туалете прямо в ванне стояли два ведра, корыто и стеклянные банки с запасенной впрок водой. Зеленые мухи влетали в открытое окно и спешили на кухню, на запах жареного.
Маруська крикнула мне из кухни:
– Мать за маслом стоит. Ты масло возьмешь за мохер?
– Не знаю! – крикнула я в ответ, в сомнении осматривая черпак, лежащий на прикрытом фанеркой ведре. И снова крикнула: – У вас черпак мухами засиженный!
Маруська не ответила, а я зачерпнула воду из ведра своей чашкой, сполоснула ее, вылила в ванну и набрала снова – теперь уже полную чашку.
«– Станет ли Киев безалкогольным городом? – по-украински сказал телевизор в гостиной, заглушая уплывший куда-то по волне „голос“. – Слухи о том, что с нового года в Киеве прекратится продажа спиртных напитков и табачных изделий, можно сейчас услышать везде: в магазинах, на рынках, в общественном транспорте…»
Осторожно неся через кухню полную чашку воды, я спросила у Маруськи про Василя и Руслана, которые тужились на горшках и от напряжения выпучили на меня свои и без того выпуклые глаза:
– А их отец мусульманин или христианин?
– А хто знае! А шо? – сказала Маруська, размешивая картошку в сковородке и отскакивая от брызг горячего свиного сала.
– А мусульмане сало не едят…
Шмель полз по бронзовому плечу Русланчика, и Василь что есть силы шлепнул его ладонью – аж расплющил. И захохотал победно. А Русланчик заплакал…
– То жиды сало не идят, – сказала мне Маруська. – А нам можно…
Мне было некогда спорить с ней, я поднялась по лестнице к себе на чердак, стараясь не расплескать воду.
– Спасибо, – сказала Горячева. – Извините, я не знала, что так далеко…
– Ничего… – сказала я. – Пожалуйста…
Она внимательно осмотрела чашку, но воду выпила с жаждой, утерла кулачком края губ и впервые улыбнулась:
– Спасибо… Вы, конечно, гадаете – с чего это я свалилась на вашу голову?.. Садитесь, пожалуйста…
Я села на стул.
– Вы читаете по-английски? – спросила она.
– Ну… – замялась я. – В общем, да…
Год назад я с отличием окончила Воронежскую милицейскую академию, и, конечно, по английскому в моем дипломе тоже стоит пятерка – на экзамене я без словаря переводила «Тома Сойера». Но это вовсе не значит, что я могу в подлиннике читать Шекспира.
Горячева расстегнула свой плащ и достала из внутреннего кармана чистый плотный конверт, протянула мне:
– Почитайте…
Конверт был без адреса и без марки, незапечатанный, внутри лежала аккуратно сложенная газетная страница на английском языке. «ENGLEWOOD WEEKLY NEWS» – прочла я название газеты и вопросительно поглядела на Горячеву.
– Разверните… читайте… – сказала она.
Я развернула газетный лист, он был размера «Московских новостей» или «Недели», но выглядел совершенно иначе, чем наши газеты. Половину страницы занимал гигантский заголовок:
– Прочтите на другой стороне, – сказала Горячева, пристально следившая за моим лицом.
Я перевернула газетную страницу. Здесь под гигантским заголовком:
Я подняла глаза на Горячеву: сегодня 9 сентября, уж не собирается ли Горячева прятаться на моем чердаке от этого покушения?
– Вы все поняли? – сказала она.
– Что именно? – спросила я на всякий случай.
– Ну… – Она нервно дернула головой. – После того как вы прочли предсказания на прошлые месяцы, вы поверили этому предсказанию?
Нужно сказать, что я действительно не усомнилась в нем, хотя обычно ко всяким гаданиям и пророчествам отношусь с презрением. Однако в ряду уже сбывшихся пророчеств – восстание палестинцев в Израиле, волнения в Польше и Армении, скандал вокруг избранника Буша на пост вице-президента, суд над Чурбановым – в ряду этих пророчеств, сбывшихся точно по расписанию, предсказание покушения на Горячевых вовсе не выглядело дешевой газетной фантастикой. Честно говоря, в запуск израильского спутника я меньше поверила, чем в это покушение.
Но я сказала уклончиво:
– Ну… нужно все-таки подождать – запустят ли израильтяне спутник…
– Запустят, – хмуро сказала Лариса и встала. Под плащом на ней был какой-то зеленый сарафан в косую желтую полоску – некрасивый и с явно завышенной талией. – Наша разведка точно знает: ровно через неделю израильтяне запускают первый спутник… – Она нервно прошла по комнате. – А поскольку мы идем сразу после этого пуска, то… У нас есть только неделя…
«Как бы она не наткнулась головой на косую потолочную балку», – подумала я, но тут Горячева круто повернулась и буквально выстрелила в меня вопросом:
– Только неделя – вы понимаете?! Вам когда-нибудь приходилось жить под дулом пистолета?
– Ну чтобы жить – нет… – сказала я. – Но пару раз в меня стреляли…
Она продолжала пристально смотреть на меня, я объяснила:
– Ну, один раз в Сибири во время ненецкого восстания… А второй – здесь, на Украине, при аресте банды рэкетиров…
– Да, я знаю, – сказала Горячева и опять пошла по комнате. – Но это не то. Вы были в деле, в операции, вы знали своих противников… А здесь… – И вдруг резко оборвала себя, спросила в упор: – Скажите, вы за нас или нет?
Кажется, в этот день я все-таки плохо соображала – я спросила:
– За кого – «за нас»?
Она поморщилась от моей тупости:
– Ну вы за Горячева или против? Сейчас вся страна разделилась на тех, кто за нас, за перестройку, и кто – против. Вы где? Только честно!
Ее серые глаза сузились, отчего широкие подглазные дуги обозначились еще шире, и она еще больше стала похожа на татарку. А я разозлилась. Мне не нравилось, что она вот так запросто говорит «мы», «нас», «нам», словно она член Политбюро и секретарь ЦК. А кроме того, лично нам, милиции, вся эта горячевская перестройка не принесла ничего хорошего. Мало нам было при Брежневе обычной преступности – грабежей, жулья, наркоманов, изнасилований и диссидентов, так теперь Горячев добавил – самогонщики, рэкет кооперативов, уличные демонстрации. И все нам орут: «Принять меры! Обеспечить порядок!» Но стоит действительно «принять меры», как тут же вопли в обнаглевшей прессе, даже местной: «А на каком основании? А по закону ли?»… Но скажите: а вести одновременно шестнадцать уголовных дел при зарплате 190 рублей в месяц (и это с погонами!) – по закону? А талоны на 1,5 килограмма мясных изделий в месяц – по закону? Интересно, как я могу ловить банды рэкетиров, автомобильных воров и самогонщиков, если в день мне положено только 50 граммов мяса, да и то – не мяса (если бы мяса!), а так называемых мясных изделий: лярд, потроха, обрезки и еще неизвестно чего, что на мясокомбинате добавляют в котлетный фарш. А попробуй теперь, как раньше бывало, сунься, пользуясь своей милицейской формой, без очереди в магазин – публика тебя обложит! Нет, нам, милиции, вся эта горячевская перестройка ни к чему…
Но я сдержала себя, спросила с улыбкой:
– Вы всех опрашиваете таким явочным порядком?
Горячева не смягчилась, продолжала глядеть пытливо:
– Все-таки я хотела бы услышать…
– Ну, я за перестройку, конечно… – ответила я принужденно.
– Но!.. – продолжила она за меня. – Это «но» есть у каждого. Одним не нравится, что мы трясем Сталина и Брежнева, другим – что мы трясем всю систему… Ладно, сейчас не время для дискуссий. Нам нужна ваша помощь. Потому что если нас убьют, то, согласитесь, никакой перестройки не будет – ни с вашим «но», ни без.
Моя помощь?! У Горячева есть армия, КГБ, личная охрана, войска спецназа… Неужели при такой мощи еще нужна я – провинциальный милицейский следователь? И вообще – как я могу им помочь?
Конечно, даже если эти вопросы не были написаны крупным шрифтом на моей физиономии, их можно было легко предвидеть. Но Горячева не стала отвечать на них, она сказала:
– Посмотрите в левый нижний угол этой газеты.
Я посмотрела. В левом углу газеты была фотография молодой – не старше тридцати – брюнетки и подпись: «Psychic Stephany Grill the maior events of 1988»[4]. Так вот как выглядит этот гениальный предсказатель! Не старше меня…
– Теперь слушайте, – сказала Лариса. – Там, в Америке, все давно забыли о предсказаниях этой мелкой газетенки. Но не я. Я эту страничку храню с января. И вы понимаете: по мере того как сбывались эти предсказания, я теряла сон. Хотя я марксистка-материалистка, но любой на моем месте потерял бы голову, не так ли? Короче, месяц назад я поручила одному человеку найти в Америке эту Стефанию Грилл. Я хотела, чтобы она описала, когда и как конкретно произойдет это покушение. За любые деньги, как вы понимаете. Ну, он нашел ее во Флориде, это флоридская газета… Но она сказала, что на таком большом расстоянии она только чувствует событие, но не может увидеть подробностей. Конечно, мы тут же предложили ей приехать в Москву. Инкогнито, чтобы пресса ничего не разнюхала. Ведь наша пресса сейчас тоже способна на любые трюки. Короче, три дня назад она прилетела – кружным путем, через Сидней и Токио. Я оставила мужа в Крыму – он сейчас в отпуске, вы знаете? – и сама встретила ее в Москве и отвезла в гостиницу. Но она так устала от полета, что никакого разговора по делу у нас не было. Она лишь сказала, что, как только увидела меня, ее ощущение опасности вокруг меня возросло в десятки раз. И тут же легла спать, чтобы наутро на свежую голову заняться работой. Но наутро ее уже не было в гостинице! Исчезла! При этом дежурная по этажу клянется, что никто к ней в номер не входил и никто из номера не выходил, но она – исчезла! И главное, я сама выбрала этот «Пекин» – вы знаете, эта гостиница в центре Москвы самая тихая, даже без проституток! И номер на пятом этаже – не могла же она вылететь в окно! Хотя черт ее знает? Короче, я подняла на ноги всех – КГБ, МВД! Но… Прошло уже двое суток, а у них никаких следов! И мне это не нравится. Чтобы КГБ и МВД не могли найти в Москве человека?! Они просто дурят мне голову! А муж в Крыму, он не хочет понять, насколько это серьезно… Поэтому я приехала к вам. На Западе существуют частные детективы, у нас до этого еще не дошли, вы будете первая. Вы согласны?
Я с трудом успевала следить за этим потоком слов, чтобы выделить суть: американская гадалка, предсказавшая покушение на Горячевых, прилетела по приглашению Ларисы в Москву и на следующий же день исчезла из гостиницы. Ни КГБ, ни МВД не могут ее найти уже двое суток. И Горячева хочет, чтобы я…
– Но почему я?! Как вы вообще обо мне узнали?
– О, это просто! – Лариса пренебрежительно повела головой. – Мне нужна неприметная личность, про которую и подумать невозможно, что она будет конкурировать с КГБ и МВД. Я запросила в МВД списки выпускников милицейских академий за последние пять лет, прочла характеристики на восемнадцать женщин-отличниц и остановилась на вас…
– Я самая неприметная? – усмехнулась я.
– Нет, – сказала она серьезно. – Вы самая молодая и, судя по характеристике, самая талантливая. Кроме того, у вас нет ни мужа, ни детей, то есть никто не будет интересоваться, куда вы исчезли на неделю или на две.
Прямо скажем, это тоже был сомнительный комплимент. Но что правда, то правда – в Полтаве у меня нет ни друзей, ни любовника. Но я сказала:
– А как же на работе в угро?
– Значит, вы согласны? – тут же спросила Лариса.
Я отметила про себя ее хватку. Эта женщина ничего не пропускает. Она может терпеливо объяснять вам самые простые вещи, но при первой же возможности срезает путь и прорывается к сути – к тому, что задумала. Но как же мне быть? Конечно, это шикарно – стать личным сыщиком Ларисы Горячевой! Даже если еще полчаса назад я относилась к ней, как все вокруг – без приязни. Но – конкурировать с КГБ и МВД!
Теперь уже я, а не она прошлась по комнате.
– Я знаю, о чем вы думаете, Аня, – мягко сказала Горячева, впервые назвав меня по имени. – Это дело действительно непростое и опасное. Миша может считать, что это мои женские причуды, и дай Бог, чтобы так и оказалось, но… Эту гадалку мог похитить только тот, кто планирует убить нас. И если КГБ и милиция морочат мне голову… Вы понимаете? Они и вам станут мешать! Но что же мне делать? Вы должны найти эту американку до того, как меня и Горячева прикончат. Потому что пока мы живы – мы вам, конечно, гарантируем защиту и протекцию. Но если нас убьют, то сами понимаете…
Она откинула вуаль шляпки, сняла темные очки и спросила:
– Вы меня знаете?
«Идиотка какая-то, – подумала я, – ну кто в наше время носит шляпки с вуалью!»
Но странная узнаваемость ее по-татарски округлого лица уже поразила меня, словно я сотни раз видела эти бледно-серые глаза, этот курносый нос и короткий рыжий перманент прически… Где же? Когда?..
– Меня зовут Лариса Максимовна Горячева. Вы разрешите войти?
Наверное, от изумления у меня отвисла челюсть, как у врожденной дебилки. Лариса Горячева – ко мне?!
Грязная половая тряпка в руках, заткнутый за пояс подол юбки, мокрые босые ноги и идиотское выражение моего лица все-таки задержали Горячеву на пороге, она спросила:
– Вы Анна Ковина, не так ли?
Я тупо кивнула:
– Да… я…
Тяжелая капля упала с тряпки мне на колено, и я всей кожей ощутила, как она катится по ноге и как гостья следит за ней. Затем Горячева с некоторым сомнением осмотрела меня снизу вверх и перевела взгляд на комнату, если, конечно, можно назвать комнатой мою чердачную клетушку с косыми балками, подпирающими низкий и плохо побеленный потолок. Но что можно снять за сорок рублей в месяц у этих полтавских куркулей? К тому же сегодня у меня как раз отгул за два ночных дежурства по угро, и я затеяла уборку. Слава Богу, хоть лежак, который стоит на кирпичиках, накрыт красивым покрывалом, сшитым из заячьих и лисьих лапок, – моя память о работе на Крайнем Севере[1]. И на этом покрывале, возле подушки, сидит большой плюшевый медвежонок, которого я таскаю повсюду со студенческих лет… Но остальное – тумбочка, стул, табурет, гладильная доска и кривой торшер с рыжим абажуром – все сдвинуто в угол, к комоду. А больше никакой мебели у меня нет, три вешалки с юбками и блузками да парадный китель с погонами старшего лейтенанта милиции просто висят на гвоздях, вбитых в потолочные балки. Да в углу – два ящика из-под пива покрыты куском листового железа, и на этом железе стоит электроплитка – вот и вся моя кухня…
Наверное, именно милицейский китель да пистолетная кобура, лежавшая на комоде рядом с лифчиком, убедили Горячеву в том, что я – это я, Анна Ковина, старший следователь Полтавского городского уголовного розыска. Она чуть пригнула голову в низкой двери и вошла, а я очумело метнулась по недомытому полу к комоду, выдернула верхний ящик и одним жестом мокрого локтя ссыпала в него все, что на этом комоде лежало, – лифчик, кобуру с пистолетом, тушь для век и еще какую-то косметику. Затем – через «Извините!» – быстро – поспешный шаг к стоящему посреди комнаты ведру с грязной водой, хватаю его за дужку, выношу из комнаты на лестницу и только там оправляю на себе юбку, слышу снизу, из квартиры хозяйки, бубнящий «Голос Америки», утираю плечом какую-то паутину со щеки и на всякий случай быстро трясу головой из стороны в сторону – уж не померещилась ли мне эта Горячева?
Но, вернувшись в комнату, убеждаюсь – не померещилась. Больше того, она уже освоилась тут, подвинула табуреточку от комода к окну и села, расстегивая верхние пуговки серого летнего плаща, который был ей явно велик. При этом взгляд ее – быстро и настороженно – за окно, вниз, на улицу…
Я тоже выглянула в окно. Неужели она пришла пешком?!
Наша тихая и сонная улица была пуста, только поодаль, на углу Карла Либкнехта, в теплой пыли спала, нажравшись свежеопавших каштанов, худющая, как собака, свинья моей хозяйки Розка. А по мостовой шла чья-то гусыня, покачиваясь и покряхтывая, как старая еврейка, – вела свой выводок в заросли крапивы. За этими зарослями был обрыв с видом на яблоневые садики, тихую речку Ворсклу и белую беседку, в которой когда-то сидел перед Полтавской битвой не то Петр Первый, не то Карл Девятый. Но сейчас и беседка заросла бурьяном, и все выглядело непотревоженным и сонным, как обычно. Даже соседские собаки лениво дремали в тени своих будок, не обращая внимания на назойливых жирных мух. А ведь если бы здесь появилась машина (тем более – полагающийся Горячевой правительственный лимузин!), то не только я услыхала бы мотор, но и вся улица высыпала бы из своих беленных известкой хат, не говоря уж о собаках…
Лишь теперь я взглянула на туфли Ларисы и мысленно выругала себя маточком. Следователь называется! Светлые туфли-лодочки Горячевой в таком густом налете пыли, что можно и не смотреть на улицу! Конечно, она пришла пешком, причем не из-за угла, где могла оставить машину, а издалека. Черт возьми, неужто она шла пешком от центра – из обкома партии? Но почему?!
Я мысленно представила, как она идет по полтавским улицам в этом слишком длиннополом плаще, в шляпке с вуалью, в темных очках и в белых на каблучках лодочках – по сухой жаре, смешанной с пылью мостовых, кое-где развороченных из-за вечного ремонта. Мимо остервенелых очередей возле каждого магазина… Мимо шпаны, шляющейся по улицам от безделья или кайфующей от наркотиков и самогонки… Только полное отупение наших полтавчан могло позволить Горячевой пройти неузнанной. И даже не отупение, а, если быть точной, дофенизм – новое словечко, произведенное от слов «до фени». Этим летом пустынные магазинные полки и уже полный и повсеместный хозяйственный бардак в стране выпарили в народе последние надежды на перестройку, и теперь людям настолько все стало до фени, что они ходят по улицам от одной очереди к другой, как сомнамбулы, – не видя друг друга, а запоминая лишь приметы того, за кем они заняли очередь: тут – за маслом, там – за зубной пастой, в третьем месте – за помидорами. Даже на Ларису Горячеву никто не обратил внимания! Хотя она – именно она, больше, чем сам Горячев, – уже давно стала эпицентром всех анекдотов и всеобщей ненависти!
Все еще глядя на запыленные туфли своей нежданной гостьи, я пыталась собраться с мыслями. Разве было сообщение о приезде Горячевых на Украину? Нет, иначе нас, милицию, подняли бы по тревоге еще как минимум за неделю до их появления, и мы стремительно и без церемоний чистили бы улицы от алкашей, наркоманов, рэкетиров, бродяг, бомжей, спекулянтов, хиппарей и фарцовщиков, запихивая их в КПЗ, колонии и прочие ИТУ – исправительно-трудовые учреждения. И в магазинах появился бы кое-какой дефицит как свидетельство заботы местного начальства о нуждах трудящихся, и на мясные талоны стали бы продавать не только кости, но даже мясо, а уж воду-то наверняка дали бы в водопровод не раз в неделю, а каждый день, чтобы к приезду правительства население не воняло недельным потом…
Между тем Горячева с неловкой улыбкой сняла с ног туфли и, нагнувшись, потерла ступни. Для ее возраста у нее были замечательные ноги, ну просто кегельные! Но на ступнях, возле больших пальцев выпирают косточки. «Отложение солей – болезнь стариков и солдат», – почти механически подумала я и мысленно поздравила себя с тем, что возвращаюсь к логическому мышлению. Именно эти косточки на ногах Горячевой почему-то сразу сняли с меня чувство неловкости за свою комнату и свой затрапезный вид. Я даже вспомнила, что в «Тканях» на углу Фрунзе и Шевченко завмаг отложила для меня шесть пакетов болгарских ниток «мохер», но если через полчаса я не приду за ними, то она будет вынуждена продать их, чтобы ее не прихватил ОБХСС или народный контроль. Но уйдет ли эта Горячева через полчаса?
– Извините, – сказала она. – Вы не дадите попить что-нибудь? – И опять с сомнением оглядела мою комнатушку: холодильника у меня не было, водопроводного крана – тоже.
– Конечно! Минуточку!.. – Я метнулась к тумбочке, достала чашку и бегом спустилась во двор – там у нас водопроводная колонка. Если в колонке есть вода, загадала я, то, значит, это я, дура, каким-то образом прошляпила сообщение о приезде Горячевых. Или мой шеф майор Тимощук не захотел отрывать меня от охоты за ворами автомобильных покрышек – три дня назад эти гады свистнули все четыре колеса с «Волги» самого председателя Полтавского горисполкома!
Конечно, воды в колонке не было, хотя я старательно покачала ручку. А из-за тына, из открытых окон соседней хаты старика Гринько доносился голос киевского радиодиктора:
«В Москве Военная коллегия Верховного суда СССР закончила оглашение обвинительного заключения по уголовному делу в отношении бывшего заместителя министра внутренних дел СССР Юрия Чурбанова и еще восьми генералов узбекского министерства…»
Я усмехнулась: всего три года назад молодой, грудастый генерал Чурбанов, зять Брежнева, приезжал в Воронеж инспектировать нашу милицейскую академию, и, Боже мой, как ходили перед ним на «цырлах» даже старые милицейские зубры-профессора и начальники кафедр! А теперь этот самый Чурбанов – на скамье подсудимых…
А в голове билось: «Господи, Горячева! Ко мне! Зачем? А тут даже воды нет!»
Тут я принюхалась – вместе с голосом украинского диктора из окон соседней хаты выплывал прогоркловато-приторно-кислый запах. Конечно! Опять этот старый Гринько гонит картофельный самогон! Сталинский живоглот! Я уже шесть раз его предупреждала! Но знает, сука, что я не стану стучать на соседа, и вот – наглеет. Тем более что у него старший сын – майор воюет в Афганистане и старик в любой день может получить похоронку…
Я еще покачала ручку водопроводной колонки, но – без толку. Я ринулась к Лидии, хозяйке моей хаты. Этой прохиндейки, конечно, дома нет – она целыми днями ошивается в очередях за импортным дефицитом, чтобы прокормить четверых детей, прижитых по дружбе народов от курсантов местного летного училища. Но дети всегда дома и сами себя обслуживают. Вот и сейчас два младших сына Лидии – близнецы-палестинцы Василь и Русланчик – голяком сидели на кухне на горшках, а десятилетняя египтянка Маруська жарила им картошку на свином сале, и раскаленная сковородка шипела и швыряла вокруг себя горячие брызги.
– Маруська, я за водой! – сказала я, пробегая через кухню к ванной-туалету. Вообще по детям Лидии можно судить о развитии наших международных отношений: пятнадцать лет назад в Полтавском летном училище учились одни кубинцы, в результате старшая дочь Лидии Оксана родилась смуглой и большеглазой и уже сейчас с успехом заменяет свою мать на танцплощадке того же училища и в кустах вокруг него. После Оксаны у Лидии родился мелкокалиберный вьетнамец Степан (в прошлом году она спихнула его в суворовское училище), затем египтянка Маруся, а три года назад мои любимчики – близнецы Василь и Русланчик. Правда, нынешнее потепление советско-израильских отношений приводит Лидию в беспокойство, и она периодически орет Оксане: «Имей в виду, если сюда жиды приедут учиться, я тебе дырку сразу зашью!» Но пока израильские летчики учатся неизвестно где, Оксана и без них сделала уже два аборта и теперь, отходя от последнего, валяясь на диване в гостиной, смотрела киевское телевидение и одновременно слушала «голоса из-за бугра»:
«Проживающий в США, штат Вермонт, лауреат Нобелевской премии Александр Солженицын получил телеграмму от советского комитета „Мемориал“ с приглашением войти в состав общественного совета по руководству созданием мемориального комплекса жертвам сталинских беззаконий и репрессий…»
В туалете прямо в ванне стояли два ведра, корыто и стеклянные банки с запасенной впрок водой. Зеленые мухи влетали в открытое окно и спешили на кухню, на запах жареного.
Маруська крикнула мне из кухни:
– Мать за маслом стоит. Ты масло возьмешь за мохер?
– Не знаю! – крикнула я в ответ, в сомнении осматривая черпак, лежащий на прикрытом фанеркой ведре. И снова крикнула: – У вас черпак мухами засиженный!
Маруська не ответила, а я зачерпнула воду из ведра своей чашкой, сполоснула ее, вылила в ванну и набрала снова – теперь уже полную чашку.
«– Станет ли Киев безалкогольным городом? – по-украински сказал телевизор в гостиной, заглушая уплывший куда-то по волне „голос“. – Слухи о том, что с нового года в Киеве прекратится продажа спиртных напитков и табачных изделий, можно сейчас услышать везде: в магазинах, на рынках, в общественном транспорте…»
Осторожно неся через кухню полную чашку воды, я спросила у Маруськи про Василя и Руслана, которые тужились на горшках и от напряжения выпучили на меня свои и без того выпуклые глаза:
– А их отец мусульманин или христианин?
– А хто знае! А шо? – сказала Маруська, размешивая картошку в сковородке и отскакивая от брызг горячего свиного сала.
– А мусульмане сало не едят…
Шмель полз по бронзовому плечу Русланчика, и Василь что есть силы шлепнул его ладонью – аж расплющил. И захохотал победно. А Русланчик заплакал…
– То жиды сало не идят, – сказала мне Маруська. – А нам можно…
Мне было некогда спорить с ней, я поднялась по лестнице к себе на чердак, стараясь не расплескать воду.
– Спасибо, – сказала Горячева. – Извините, я не знала, что так далеко…
– Ничего… – сказала я. – Пожалуйста…
Она внимательно осмотрела чашку, но воду выпила с жаждой, утерла кулачком края губ и впервые улыбнулась:
– Спасибо… Вы, конечно, гадаете – с чего это я свалилась на вашу голову?.. Садитесь, пожалуйста…
Я села на стул.
– Вы читаете по-английски? – спросила она.
– Ну… – замялась я. – В общем, да…
Год назад я с отличием окончила Воронежскую милицейскую академию, и, конечно, по английскому в моем дипломе тоже стоит пятерка – на экзамене я без словаря переводила «Тома Сойера». Но это вовсе не значит, что я могу в подлиннике читать Шекспира.
Горячева расстегнула свой плащ и достала из внутреннего кармана чистый плотный конверт, протянула мне:
– Почитайте…
Конверт был без адреса и без марки, незапечатанный, внутри лежала аккуратно сложенная газетная страница на английском языке. «ENGLEWOOD WEEKLY NEWS» – прочла я название газеты и вопросительно поглядела на Горячеву.
– Разверните… читайте… – сказала она.
Я развернула газетный лист, он был размера «Московских новостей» или «Недели», но выглядел совершенно иначе, чем наши газеты. Половину страницы занимал гигантский заголовок:
PREDICTIONS FOR 1988И затем шли предсказания, которые я медленно переводила сама себе:
OUR LOCAL PSYCHIC PEERS INTO NEXT YEAR – MONTH BY MONTH[2]
«ФЕВРАЛЬ: Восстания в Израиле и Тибете; гигантский взрыв на Кипре.Я взглянула на дату в газете «December 24, 1987» – значилось под газетным заголовком. Черт возьми, если это не фальшивка, то этот прорицатель просто гений: кажется, в феврале действительно началось восстание палестинцев в Израиле, а в марте – это я уж помню точно! – в марте на Кавказе, в Сумгаите, азербайджанцы резали армян, потому что армяне потребовали вернуть Армении Нагорный Карабах, который Сталин подарил Азербайджану в двадцатые годы. А в апреле в США определились претенденты на Белый дом – Буш и Дукакис, мы это недавно прорабатывали на политчасе…
МАРТ: «Мисс Америкой» станет брюнетка из Техаса; суд над крупным чиновником из Белого дома; в Европе арестуют советских шпионов; на Кавказе и в Израиле – кровь, смерть, восстания.
АПРЕЛЬ: На праймериз победят Буш и Дукакис…»
– Прочтите на другой стороне, – сказала Горячева, пристально следившая за моим лицом.
Я перевернула газетную страницу. Здесь под гигантским заголовком:
ENGLEWOOD PSYCHIC GIVES YOU —шло подробное, по месяцам, изложение предсказаний. И первое, что бросалось в глаза, – предсказания на август и сентябрь, обведенные красным фломастером:
MONTH BY MONTH —
WINDOW ON THE FUTURE![3]
«АВГУСТ:Последние строки были подчеркнуты трижды.
Крупные забастовки в Польше.
Генерал Ярузельский вступит в переговоры с Валенсой.
В США произойдет скандал вокруг кандидатуры на пост вице-президента.
В авиакатастрофе погибнет глава мусульманского государства.
СЕНТЯБРЬ:
В Москве будут судить генерала, родственника бывшего советского лидера.
Черный король бокса попадет в автомобильную аварию.
Ужасный ураган разрушит восточное побережье Мексики.
Израиль выведет в космос спутник.
В Москве произойдет покушение на Михаила и Ларису Горячевых…»
Я подняла глаза на Горячеву: сегодня 9 сентября, уж не собирается ли Горячева прятаться на моем чердаке от этого покушения?
– Вы все поняли? – сказала она.
– Что именно? – спросила я на всякий случай.
– Ну… – Она нервно дернула головой. – После того как вы прочли предсказания на прошлые месяцы, вы поверили этому предсказанию?
Нужно сказать, что я действительно не усомнилась в нем, хотя обычно ко всяким гаданиям и пророчествам отношусь с презрением. Однако в ряду уже сбывшихся пророчеств – восстание палестинцев в Израиле, волнения в Польше и Армении, скандал вокруг избранника Буша на пост вице-президента, суд над Чурбановым – в ряду этих пророчеств, сбывшихся точно по расписанию, предсказание покушения на Горячевых вовсе не выглядело дешевой газетной фантастикой. Честно говоря, в запуск израильского спутника я меньше поверила, чем в это покушение.
Но я сказала уклончиво:
– Ну… нужно все-таки подождать – запустят ли израильтяне спутник…
– Запустят, – хмуро сказала Лариса и встала. Под плащом на ней был какой-то зеленый сарафан в косую желтую полоску – некрасивый и с явно завышенной талией. – Наша разведка точно знает: ровно через неделю израильтяне запускают первый спутник… – Она нервно прошла по комнате. – А поскольку мы идем сразу после этого пуска, то… У нас есть только неделя…
«Как бы она не наткнулась головой на косую потолочную балку», – подумала я, но тут Горячева круто повернулась и буквально выстрелила в меня вопросом:
– Только неделя – вы понимаете?! Вам когда-нибудь приходилось жить под дулом пистолета?
– Ну чтобы жить – нет… – сказала я. – Но пару раз в меня стреляли…
Она продолжала пристально смотреть на меня, я объяснила:
– Ну, один раз в Сибири во время ненецкого восстания… А второй – здесь, на Украине, при аресте банды рэкетиров…
– Да, я знаю, – сказала Горячева и опять пошла по комнате. – Но это не то. Вы были в деле, в операции, вы знали своих противников… А здесь… – И вдруг резко оборвала себя, спросила в упор: – Скажите, вы за нас или нет?
Кажется, в этот день я все-таки плохо соображала – я спросила:
– За кого – «за нас»?
Она поморщилась от моей тупости:
– Ну вы за Горячева или против? Сейчас вся страна разделилась на тех, кто за нас, за перестройку, и кто – против. Вы где? Только честно!
Ее серые глаза сузились, отчего широкие подглазные дуги обозначились еще шире, и она еще больше стала похожа на татарку. А я разозлилась. Мне не нравилось, что она вот так запросто говорит «мы», «нас», «нам», словно она член Политбюро и секретарь ЦК. А кроме того, лично нам, милиции, вся эта горячевская перестройка не принесла ничего хорошего. Мало нам было при Брежневе обычной преступности – грабежей, жулья, наркоманов, изнасилований и диссидентов, так теперь Горячев добавил – самогонщики, рэкет кооперативов, уличные демонстрации. И все нам орут: «Принять меры! Обеспечить порядок!» Но стоит действительно «принять меры», как тут же вопли в обнаглевшей прессе, даже местной: «А на каком основании? А по закону ли?»… Но скажите: а вести одновременно шестнадцать уголовных дел при зарплате 190 рублей в месяц (и это с погонами!) – по закону? А талоны на 1,5 килограмма мясных изделий в месяц – по закону? Интересно, как я могу ловить банды рэкетиров, автомобильных воров и самогонщиков, если в день мне положено только 50 граммов мяса, да и то – не мяса (если бы мяса!), а так называемых мясных изделий: лярд, потроха, обрезки и еще неизвестно чего, что на мясокомбинате добавляют в котлетный фарш. А попробуй теперь, как раньше бывало, сунься, пользуясь своей милицейской формой, без очереди в магазин – публика тебя обложит! Нет, нам, милиции, вся эта горячевская перестройка ни к чему…
Но я сдержала себя, спросила с улыбкой:
– Вы всех опрашиваете таким явочным порядком?
Горячева не смягчилась, продолжала глядеть пытливо:
– Все-таки я хотела бы услышать…
– Ну, я за перестройку, конечно… – ответила я принужденно.
– Но!.. – продолжила она за меня. – Это «но» есть у каждого. Одним не нравится, что мы трясем Сталина и Брежнева, другим – что мы трясем всю систему… Ладно, сейчас не время для дискуссий. Нам нужна ваша помощь. Потому что если нас убьют, то, согласитесь, никакой перестройки не будет – ни с вашим «но», ни без.
Моя помощь?! У Горячева есть армия, КГБ, личная охрана, войска спецназа… Неужели при такой мощи еще нужна я – провинциальный милицейский следователь? И вообще – как я могу им помочь?
Конечно, даже если эти вопросы не были написаны крупным шрифтом на моей физиономии, их можно было легко предвидеть. Но Горячева не стала отвечать на них, она сказала:
– Посмотрите в левый нижний угол этой газеты.
Я посмотрела. В левом углу газеты была фотография молодой – не старше тридцати – брюнетки и подпись: «Psychic Stephany Grill the maior events of 1988»[4]. Так вот как выглядит этот гениальный предсказатель! Не старше меня…
– Теперь слушайте, – сказала Лариса. – Там, в Америке, все давно забыли о предсказаниях этой мелкой газетенки. Но не я. Я эту страничку храню с января. И вы понимаете: по мере того как сбывались эти предсказания, я теряла сон. Хотя я марксистка-материалистка, но любой на моем месте потерял бы голову, не так ли? Короче, месяц назад я поручила одному человеку найти в Америке эту Стефанию Грилл. Я хотела, чтобы она описала, когда и как конкретно произойдет это покушение. За любые деньги, как вы понимаете. Ну, он нашел ее во Флориде, это флоридская газета… Но она сказала, что на таком большом расстоянии она только чувствует событие, но не может увидеть подробностей. Конечно, мы тут же предложили ей приехать в Москву. Инкогнито, чтобы пресса ничего не разнюхала. Ведь наша пресса сейчас тоже способна на любые трюки. Короче, три дня назад она прилетела – кружным путем, через Сидней и Токио. Я оставила мужа в Крыму – он сейчас в отпуске, вы знаете? – и сама встретила ее в Москве и отвезла в гостиницу. Но она так устала от полета, что никакого разговора по делу у нас не было. Она лишь сказала, что, как только увидела меня, ее ощущение опасности вокруг меня возросло в десятки раз. И тут же легла спать, чтобы наутро на свежую голову заняться работой. Но наутро ее уже не было в гостинице! Исчезла! При этом дежурная по этажу клянется, что никто к ней в номер не входил и никто из номера не выходил, но она – исчезла! И главное, я сама выбрала этот «Пекин» – вы знаете, эта гостиница в центре Москвы самая тихая, даже без проституток! И номер на пятом этаже – не могла же она вылететь в окно! Хотя черт ее знает? Короче, я подняла на ноги всех – КГБ, МВД! Но… Прошло уже двое суток, а у них никаких следов! И мне это не нравится. Чтобы КГБ и МВД не могли найти в Москве человека?! Они просто дурят мне голову! А муж в Крыму, он не хочет понять, насколько это серьезно… Поэтому я приехала к вам. На Западе существуют частные детективы, у нас до этого еще не дошли, вы будете первая. Вы согласны?
Я с трудом успевала следить за этим потоком слов, чтобы выделить суть: американская гадалка, предсказавшая покушение на Горячевых, прилетела по приглашению Ларисы в Москву и на следующий же день исчезла из гостиницы. Ни КГБ, ни МВД не могут ее найти уже двое суток. И Горячева хочет, чтобы я…
– Но почему я?! Как вы вообще обо мне узнали?
– О, это просто! – Лариса пренебрежительно повела головой. – Мне нужна неприметная личность, про которую и подумать невозможно, что она будет конкурировать с КГБ и МВД. Я запросила в МВД списки выпускников милицейских академий за последние пять лет, прочла характеристики на восемнадцать женщин-отличниц и остановилась на вас…
– Я самая неприметная? – усмехнулась я.
– Нет, – сказала она серьезно. – Вы самая молодая и, судя по характеристике, самая талантливая. Кроме того, у вас нет ни мужа, ни детей, то есть никто не будет интересоваться, куда вы исчезли на неделю или на две.
Прямо скажем, это тоже был сомнительный комплимент. Но что правда, то правда – в Полтаве у меня нет ни друзей, ни любовника. Но я сказала:
– А как же на работе в угро?
– Значит, вы согласны? – тут же спросила Лариса.
Я отметила про себя ее хватку. Эта женщина ничего не пропускает. Она может терпеливо объяснять вам самые простые вещи, но при первой же возможности срезает путь и прорывается к сути – к тому, что задумала. Но как же мне быть? Конечно, это шикарно – стать личным сыщиком Ларисы Горячевой! Даже если еще полчаса назад я относилась к ней, как все вокруг – без приязни. Но – конкурировать с КГБ и МВД!
Теперь уже я, а не она прошлась по комнате.
– Я знаю, о чем вы думаете, Аня, – мягко сказала Горячева, впервые назвав меня по имени. – Это дело действительно непростое и опасное. Миша может считать, что это мои женские причуды, и дай Бог, чтобы так и оказалось, но… Эту гадалку мог похитить только тот, кто планирует убить нас. И если КГБ и милиция морочат мне голову… Вы понимаете? Они и вам станут мешать! Но что же мне делать? Вы должны найти эту американку до того, как меня и Горячева прикончат. Потому что пока мы живы – мы вам, конечно, гарантируем защиту и протекцию. Но если нас убьют, то сами понимаете…