Страница:
Эдуард Тополь
Александр Стефанович
Я хочу твою девушку
Русско-французский роман-карнавал
Книга вторая
Русские на Ривьере
Вот книга, читая которую Вы, я надеюсь, будете так же хохотать, как я порой хохотал, когда писал ее с моим другом Александром Стефановичем, и грустить той же чистой и легкой грустью. И если в тяготах Ваших будней прозвучит этот смех, я буду счастлив.
Эдуард Тополь
Эдуард Тополь
Книга первая
Часть третья
К лазурному берегу
Отсутствие Галины Павловны было видно во всем – цветы в гостиной торчали в вазах почти без воды, на кухне в раковине стояла кастрюля с засохшей овсяной кашей, рядом с немытой посудой лежал клавир. И здесь же, надрываясь, свистел в свисток давным-давно закипевший чайник. Но Рострапович стоял в другом конце гостиничных апартаментов, у телефона, принимал поздравления со всех концов мира.
– Thank you very much, Your Honesty!… Заходите, ребята, располагайтесь!… I'll see you soon, I'll be there next month. Thank you again [1]. – Он положил трубку, но телефон тут же взорвался снова. – Ребята, – успел сказать он, – чай на кухне!… Алло! Спасибо! С шести утра звонишь? Ну что я могу поделать? Нет, все в порядке, тут пришел Тополь с приятелем… Понимаешь, я не могу выключить телефон, вчера российский консул сказал, что с утра будет звонить Ельцин, хочет сам поздравить… Да, сейчас будем завтракать, пока…
– Слава, мы привезли тебе привет с Родины – бутылку настоящей «Московской».
– Спасибо. Какая жалость, что вы не приехали вчера! А сейчас я не могу выпить – у меня репетиция… Алло! Bonjour, cimon ami! Comment allez-vous? Merci beaucoup! Mes amities a Cardinal!… [2]– Он положил трубку и повернулся ко мне. – Ты нашел чай? Тут есть какие-то печенья…
– Слава, у тебя найдется еще ваза для цветов? Я хочу тебя познакомить. Это мой друг кинорежиссер Александр Стефанович. Мы вмеcте учились во ВГИКе и не виделись двадцать лет. Сейчас мы заняты одним кинопроектом, едем в Ниццу на встречу с продюсером. Но специально сделали небольшой крюк, чтоб тебя поздравить.
– Спасибо. Как твой сын? Ты привез фотографии? Я в мае даю концерт в Чикаго, а ты сейчас где, в Нью-Йорке?
– В Майами.
– Жаль, а то бы показал мне жену и сына. Между прочим, писатель, я же был в Самаре, ставил там оперу и купил одну книгу – это нечто! Я с ней не расстаюсь, у меня даже закладки заложены…
Я ревниво насторожился. Пелевин? Сорокин?
– Смотри. – Он взял с подоконника какую-то книжку. – Читаю:
– Кто это?
– Это претендент на кресло президента России!
– Кто?!
– Жириновский, «Азбука секса». Тут такие тексты! Слушайте!
– Скуратов, – сказал Саша.
– И что, его действительно засняли в постели с проститутками? Или это кинотрюк? Скажите мне, как профессиональный киношник.
– Такие трюки невозможны, – ответил Саша. – Я как-то сделал на «Мосфильме» картину с Макаревичем в главной роли. А потом начальство спохватилось, что он музыкальный диссидент. И новый директор студии, отставной партийный функционер, на худсовете предложил с помощью комбинированных съемок лицо Макаревича всюду заменить лицом другого актера. Так весь худсовет от хохота по полу катался. Но здесь, Мстислав Леопольдович, сюжет еще интересней…
И Саша стал рассказывать такие закулисные подробности этого скандала, что Рострапович постоянно восклицал:
– Неужели?… Не может быть!… Как жаль, что Галя не слышит! Надо ей пересказать! Может быть, останетесь до вечера?…
А Саша уже перешел на другие байки.
– Кстати, о сексе, Мстислав Леопольдович. Вы знаете, как Подгорный ездил на Кавказ? Не знаете? Однажды Подгорный, тогдашний Председатель президиума Верховного Совета СССР, прилетел в Азербайджан, и его повезли в Кировабад. Там этих высоких гостей принимал отец моего приятеля, первый секретарь Кировабадского горкома. Естественно, в горах, на лоне природы, была накрыта поляна с шашлыками из индейки и баранами, запеченными в земле, под костром. Во время пира Подгорному, как самому главному гостю, подали шампур с жареными бараньими яйцами. «Это что такое?» – подозрительно спросил Подгорный. «Это бараньи яйца, потрясающе вкусно!» – «Нет! – заявил Подгорный. – Эту гадость я есть не буду! Как вы можете мне такое предлагать?» – «Да вы что, Николай Викторович? Неужели мы вам гадость будем предлагать? Это самое главное лакомство на Кавказе, вы попробуйте!…» Короче, уговорили. Подгорный откусил, пожевал и вдруг повернулся к своей свите – а с ним из Кремля прикатило человек пятьдесят секретарей и шестерок, – и вот он повернулся к ним: «Товарищи! Это и правда вкусно! Все попробуйте!»
Отец моего приятеля побледнел – где ему взять бараньих яиц на всю эту московскую ораву? Это же сколько овечьих стад нужно без баранов оставить! Но видит, что Алиев ему кулак показывает, и он дает команду пустить под нож полета баранов. А сам подсчитывает убытки, ведь каждый баран покрывает за лето до сотни овец и обеспечивает приплод ягнят. Но делать нечего, и через час сотня жареных бараньих яиц горой лежит перед кремлевскими гостями, они их под водку и коньяк смели за милую душу.
Назавтра везут Подгорного в другой колхоз, снова накрывают стол, но Подгорный ничего не ест, требует бараньи яйца. И его подхалимы, конечно, тоже. Отец моего друга приказывает пустить под нож еще одно стадо баранов. И так на всем пути Подгорного по Кировабадскому району каждый день вырезались все бараны. За пять дней этого визита животноводству края был нанесен какой-то дикий урон. А Подгорный, улетая в Москву, сказал:
– Вы мне в самолет положите пару ящиков яиц. Для товарища Брежнева и нашего Политбюро. И вообще, я заметил, что вы как-то скуповато нас яйцами угощали. Надо вам увеличить яйценоскость баранов. Это очень ценный продукт…
Глядя на хохочущего Ростраповича и развлекающего его Стефановича, я вдруг испытал странное чувство ревности. Словно до этой минуты Рострапович был моей личной собственностью, которую Саша теперь присвоил.
Неожиданно в дверь постучали.
– Да, да! Войдите! – крикнул Рострапович. Вошли сразу и секретарь Ростраповича, и администратор отеля.
– Мстислав Леопольдович, что у вас с телефоном? Вам уже час звонят из Кремля, а у вас телефон занят и занят!
– Боже мой! – всплеснул руками маэстро и побежал к телефону. – Ну, конечно! Я не положил трубку на рычаг! Мы заболтались…
– А ты спрашиваешь, за что тебя убивать! – заметил Саша, когда мы уже катили из Милана в Ниццу. – Ты зашел к человеку – и телефон отключился, сам Ельцин не мог к нему прозвониться!
Я молчал. Теплое весеннее утро, нежное, как апрельские тюльпаны, парило над нами. Справа были видны Альпы, которые мы пересекли ночью, но там теперь не было и намека на непогоду, грозу и ливень. Пейзаж был такой библейски-идиллический и покойный, что воспоминания о ночном покушении казались пустой нелепостью и отлетевшим в прошлое сном. Хотя Стефанович на всякий случай старался не обгонять автофургоны и вообще не приближаться к ним. Но фургонов было немного, и вообще двухрядное шоссе было достаточно свободно – курортный сезон еще не наступил, а пролетевшая над Европой гроза спугнула преждевременных «дикарей». По обе стороны от нас мягко холмилась зеленая долина с чистенькими итальянскими деревушками и аккуратно очерченными лоскутами виноградников, снятых с полотен Сезанна. Все было подстрижено, окучено, прополото, поднято на подпорки, накрыто полиэтиленовой пленкой…
– Ну чем это не Сочи? – сказал я. – Неужели и в России нельзя…
– Ни-ког-да! – перебил Саша на манер своего духовного отца Шлепянова.
– Но почему?
– Потому что у нас другой климат. И из-за этого мы другая нация. Когда здесь, в райском климате Средиземноморья, родилась цивилизация, у нас еще был ледниковый период. Тут уже были водопровод, виноградарство, философия и поэзия, а у нас касоги дрались с зулусами. Тут уже были законы, суды, ремесла и живопись, а у нас еще шили одежду из звериных шкур. Тут уже снимали по три урожая в год, а у нас только учились класть печи, чтобы как-нибудь пересидеть зиму. Но если девять месяцев в году сидеть на печи и ни хрена не делать, то как успеть за развитием человечества?
– Похоже, мне придется защищать от тебя Россию…
– А кто на нее нападает? По моей теории граница цивилизации проходит по границе выпадения снега. И я просто констатирую факт – нам не повезло с климатом. Сегодня в Москве минус шесть, снег, никакого солнца и продолжение ледникового периода! Как Шлепянов сказал однажды о Петре Первом: «И что ему дался этот Финский залив! Не мог он, что ли, «ногою твердой стать» при Ялте?» Ведь действительно совсем другая была бы страна!
– У шведов климат не мягче, а они построили социализм с человеческим лицом.
– Я жил в Стокгольме. Там зимой довольно тепло. Гольфстрим рядом. А у англичан двести пятьдесят дождливых дней в году, и поэтому они занудны, как их погода. Нет, климат – это очень важно. Посмотри вокруг – мы с тобой в утробе европейской цивилизации! Только в этом тепле и в этой красоте могли родиться гуманизм и гедонизм – самые великие, на мой взгляд, открытия человечества. Прошу снять шляпу и побриться – ты приближаешься к возлюбленной мною Франции. Как ты уже понял, в моей жизни было много красивых женщин. О некоторых из них я тебе рассказал, о других еще расскажу, а о самых красивых и всемирно знаменитых не расскажу никогда. Но с кем бы я ни был, в душе я никогда не изменял главной любви своей жизни – Франции. Я люблю эту девушку с четырнадцати лет. Тогда это была, конечно, только мальчишеская романтическая любовь по книгам и фильмам, она могла исчезнуть при встрече с реальной Францией и, действительно, чуть не испарилась во мне в первый день моего пребывания в Париже. Но затем… Я могу на полном серьезе говорить с придыханиями Татьяны Дорониной: «Любите ли вы Францию? Нет, я хочу спросить вас: любите ли вы ее так, как люблю ее я – всей душой…» – ну и так далее.
И я хочу, чтобы ты увидел Францию моими глазами. Чтобы ты влюбился в нее, как я, и понял – нет, не понял, понять не проблема, – прочувствовал,для кого мы будем делать наш фильм. Без ощущения души этой страны у тебя ничего не выйдет. Только зная французов – этих великих гурманов жизни, еды, вина, женщин и искусства, – можно приступать к созданию фильма для французского зрителя.
– Хороший монолог, старик. Нужно его куда-нибудь вставить. Можешь повторить на магнитофон?
– Блин! Вокруг тебя рай, а у тебя никаких эмоций! Ты стал настоящим американцем, бесчувственным, как все они. Или ты и был таким?
– Был, Саша. Всю жизнь.
– А что? Разве нет? Если посмотреть твою жизнь, ты давил свои чувства ради достижения каких-то других целей. Пренебрег ради них карьерой в кино и любимыми женщинами, ночевал на вокзалах и даже услал сам себя в эмиграцию ради своей заветной «Главной книги». Устроил в своих книгах публичную, на весь мир порку КГБ и советскому режиму, а теперь – нашим миллиардерам-олигархам…
– Саша, не надо так высоко, я еще жив.
– Мне одно не понятно: если это действительно «заветная» книга, о которой ты мне рассказывал, почему ты не написал ее тогда же, по горячим следам? Почему тянул столько лет?
– Это хороший вопрос. Сегодня какое число?
– Ты сам знаешь – двадцать седьмое марта, день рождения Ростраповича.
– Саша, в марте 79-го года я дал подписку о неразглашении фабулы этой книги. Запрет распространялся на двадцать лет. Поэтому я и сговорился с Гайлендом на апрель 99-го…
– Запрет на фабулу? Я не понимаю. Кому ты дал подписку?
– Об этом ты прочтешь в романе.
– Минуточку! Я тебе рассказываю о самых, можно сказать, интимных событиях моей жизни. А ты не можешь рассказать мне фабулу своей книги? Я что – стырю ее?
– Саша, не нужно меня пытать. В марте 79-го КГБ проводил в Риме совершенно уникальную операцию, а ЦРУ пыталось эту операцию сорвать. Я был участником событий, но дал подписку о неразглашении на двадцать лет. Всё. Больше я не могу сказать об этом ни слова.
– Насколько я понимаю, ты дал эту подписку не в КГБ…
Я молчал, я и так сказал ему о своей работе больше, чем когда-либо кому-либо.
– Н-да… – усмехнулся он. – Тяжелый вы народ, писатели. Я думаю, что и достать тебя можно тоже только через литературу. Может, таким путем ты проникнешься к Франции. Поэтому послушай мою трактовку самого знаменитого французского романа «Три мушкетера».
– Thank you very much, Your Honesty!… Заходите, ребята, располагайтесь!… I'll see you soon, I'll be there next month. Thank you again [1]. – Он положил трубку, но телефон тут же взорвался снова. – Ребята, – успел сказать он, – чай на кухне!… Алло! Спасибо! С шести утра звонишь? Ну что я могу поделать? Нет, все в порядке, тут пришел Тополь с приятелем… Понимаешь, я не могу выключить телефон, вчера российский консул сказал, что с утра будет звонить Ельцин, хочет сам поздравить… Да, сейчас будем завтракать, пока…
– Слава, мы привезли тебе привет с Родины – бутылку настоящей «Московской».
– Спасибо. Какая жалость, что вы не приехали вчера! А сейчас я не могу выпить – у меня репетиция… Алло! Bonjour, cimon ami! Comment allez-vous? Merci beaucoup! Mes amities a Cardinal!… [2]– Он положил трубку и повернулся ко мне. – Ты нашел чай? Тут есть какие-то печенья…
– Слава, у тебя найдется еще ваза для цветов? Я хочу тебя познакомить. Это мой друг кинорежиссер Александр Стефанович. Мы вмеcте учились во ВГИКе и не виделись двадцать лет. Сейчас мы заняты одним кинопроектом, едем в Ниццу на встречу с продюсером. Но специально сделали небольшой крюк, чтоб тебя поздравить.
– Спасибо. Как твой сын? Ты привез фотографии? Я в мае даю концерт в Чикаго, а ты сейчас где, в Нью-Йорке?
– В Майами.
– Жаль, а то бы показал мне жену и сына. Между прочим, писатель, я же был в Самаре, ставил там оперу и купил одну книгу – это нечто! Я с ней не расстаюсь, у меня даже закладки заложены…
Я ревниво насторожился. Пелевин? Сорокин?
– Смотри. – Он взял с подоконника какую-то книжку. – Читаю:
«Мужчины высоко ценят высокоамплитудные движения женского таза, так называемые подмахивания. Они осуществляются… с резким торможением женского таза в верхней точке, благодаря чему происходит почти полный вылет полового члена из влагалища в высшей точке и затем при обратном движении его полное погружение на всю его величину, что дает особые фрикционные воздействия насыщенного характера…»Я слушал, изумленно распахнув глаза. Великий Рострапович и…
– Кто это?
– Это претендент на кресло президента России!
– Кто?!
– Жириновский, «Азбука секса». Тут такие тексты! Слушайте!
«Проблема эрекции полового члена мужчины – это проблема женщины. Мужчина тут вообще ни при чем. Половой член мужчины есть сфера владения, обладания и распоряжения женщины, и никакого отношения к нему сам мужчина в половом акте не имеет. Что с ним происходит и происходит ли вообще что-то – это сугубо женская проблема…»Или вот:
«Наша российская концепция секса в корне отличается от западной, и прежде всего американской… Хотя страсть всунуть свой половой член до самого упора вполне естественна, отвечает мужскому сексуальному позыву, но тут должно быть самоограничение…»Ну, Жириновский! Вот это тип! Он, кстати, когда-то заявил, что Рострапович нищенствует и играет на своей скрипочке в парижских кафе! – Слава повернулся к Стефановичу. – У вас там в Думе все такие умники? И кстати, что там за скандал с генеральным прокурором? Вы можете мне объяснить? Как его фамилия?
– Скуратов, – сказал Саша.
– И что, его действительно засняли в постели с проститутками? Или это кинотрюк? Скажите мне, как профессиональный киношник.
– Такие трюки невозможны, – ответил Саша. – Я как-то сделал на «Мосфильме» картину с Макаревичем в главной роли. А потом начальство спохватилось, что он музыкальный диссидент. И новый директор студии, отставной партийный функционер, на худсовете предложил с помощью комбинированных съемок лицо Макаревича всюду заменить лицом другого актера. Так весь худсовет от хохота по полу катался. Но здесь, Мстислав Леопольдович, сюжет еще интересней…
И Саша стал рассказывать такие закулисные подробности этого скандала, что Рострапович постоянно восклицал:
– Неужели?… Не может быть!… Как жаль, что Галя не слышит! Надо ей пересказать! Может быть, останетесь до вечера?…
А Саша уже перешел на другие байки.
– Кстати, о сексе, Мстислав Леопольдович. Вы знаете, как Подгорный ездил на Кавказ? Не знаете? Однажды Подгорный, тогдашний Председатель президиума Верховного Совета СССР, прилетел в Азербайджан, и его повезли в Кировабад. Там этих высоких гостей принимал отец моего приятеля, первый секретарь Кировабадского горкома. Естественно, в горах, на лоне природы, была накрыта поляна с шашлыками из индейки и баранами, запеченными в земле, под костром. Во время пира Подгорному, как самому главному гостю, подали шампур с жареными бараньими яйцами. «Это что такое?» – подозрительно спросил Подгорный. «Это бараньи яйца, потрясающе вкусно!» – «Нет! – заявил Подгорный. – Эту гадость я есть не буду! Как вы можете мне такое предлагать?» – «Да вы что, Николай Викторович? Неужели мы вам гадость будем предлагать? Это самое главное лакомство на Кавказе, вы попробуйте!…» Короче, уговорили. Подгорный откусил, пожевал и вдруг повернулся к своей свите – а с ним из Кремля прикатило человек пятьдесят секретарей и шестерок, – и вот он повернулся к ним: «Товарищи! Это и правда вкусно! Все попробуйте!»
Отец моего приятеля побледнел – где ему взять бараньих яиц на всю эту московскую ораву? Это же сколько овечьих стад нужно без баранов оставить! Но видит, что Алиев ему кулак показывает, и он дает команду пустить под нож полета баранов. А сам подсчитывает убытки, ведь каждый баран покрывает за лето до сотни овец и обеспечивает приплод ягнят. Но делать нечего, и через час сотня жареных бараньих яиц горой лежит перед кремлевскими гостями, они их под водку и коньяк смели за милую душу.
Назавтра везут Подгорного в другой колхоз, снова накрывают стол, но Подгорный ничего не ест, требует бараньи яйца. И его подхалимы, конечно, тоже. Отец моего друга приказывает пустить под нож еще одно стадо баранов. И так на всем пути Подгорного по Кировабадскому району каждый день вырезались все бараны. За пять дней этого визита животноводству края был нанесен какой-то дикий урон. А Подгорный, улетая в Москву, сказал:
– Вы мне в самолет положите пару ящиков яиц. Для товарища Брежнева и нашего Политбюро. И вообще, я заметил, что вы как-то скуповато нас яйцами угощали. Надо вам увеличить яйценоскость баранов. Это очень ценный продукт…
Глядя на хохочущего Ростраповича и развлекающего его Стефановича, я вдруг испытал странное чувство ревности. Словно до этой минуты Рострапович был моей личной собственностью, которую Саша теперь присвоил.
Неожиданно в дверь постучали.
– Да, да! Войдите! – крикнул Рострапович. Вошли сразу и секретарь Ростраповича, и администратор отеля.
– Мстислав Леопольдович, что у вас с телефоном? Вам уже час звонят из Кремля, а у вас телефон занят и занят!
– Боже мой! – всплеснул руками маэстро и побежал к телефону. – Ну, конечно! Я не положил трубку на рычаг! Мы заболтались…
– А ты спрашиваешь, за что тебя убивать! – заметил Саша, когда мы уже катили из Милана в Ниццу. – Ты зашел к человеку – и телефон отключился, сам Ельцин не мог к нему прозвониться!
Я молчал. Теплое весеннее утро, нежное, как апрельские тюльпаны, парило над нами. Справа были видны Альпы, которые мы пересекли ночью, но там теперь не было и намека на непогоду, грозу и ливень. Пейзаж был такой библейски-идиллический и покойный, что воспоминания о ночном покушении казались пустой нелепостью и отлетевшим в прошлое сном. Хотя Стефанович на всякий случай старался не обгонять автофургоны и вообще не приближаться к ним. Но фургонов было немного, и вообще двухрядное шоссе было достаточно свободно – курортный сезон еще не наступил, а пролетевшая над Европой гроза спугнула преждевременных «дикарей». По обе стороны от нас мягко холмилась зеленая долина с чистенькими итальянскими деревушками и аккуратно очерченными лоскутами виноградников, снятых с полотен Сезанна. Все было подстрижено, окучено, прополото, поднято на подпорки, накрыто полиэтиленовой пленкой…
– Ну чем это не Сочи? – сказал я. – Неужели и в России нельзя…
– Ни-ког-да! – перебил Саша на манер своего духовного отца Шлепянова.
– Но почему?
– Потому что у нас другой климат. И из-за этого мы другая нация. Когда здесь, в райском климате Средиземноморья, родилась цивилизация, у нас еще был ледниковый период. Тут уже были водопровод, виноградарство, философия и поэзия, а у нас касоги дрались с зулусами. Тут уже были законы, суды, ремесла и живопись, а у нас еще шили одежду из звериных шкур. Тут уже снимали по три урожая в год, а у нас только учились класть печи, чтобы как-нибудь пересидеть зиму. Но если девять месяцев в году сидеть на печи и ни хрена не делать, то как успеть за развитием человечества?
– Похоже, мне придется защищать от тебя Россию…
– А кто на нее нападает? По моей теории граница цивилизации проходит по границе выпадения снега. И я просто констатирую факт – нам не повезло с климатом. Сегодня в Москве минус шесть, снег, никакого солнца и продолжение ледникового периода! Как Шлепянов сказал однажды о Петре Первом: «И что ему дался этот Финский залив! Не мог он, что ли, «ногою твердой стать» при Ялте?» Ведь действительно совсем другая была бы страна!
– У шведов климат не мягче, а они построили социализм с человеческим лицом.
– Я жил в Стокгольме. Там зимой довольно тепло. Гольфстрим рядом. А у англичан двести пятьдесят дождливых дней в году, и поэтому они занудны, как их погода. Нет, климат – это очень важно. Посмотри вокруг – мы с тобой в утробе европейской цивилизации! Только в этом тепле и в этой красоте могли родиться гуманизм и гедонизм – самые великие, на мой взгляд, открытия человечества. Прошу снять шляпу и побриться – ты приближаешься к возлюбленной мною Франции. Как ты уже понял, в моей жизни было много красивых женщин. О некоторых из них я тебе рассказал, о других еще расскажу, а о самых красивых и всемирно знаменитых не расскажу никогда. Но с кем бы я ни был, в душе я никогда не изменял главной любви своей жизни – Франции. Я люблю эту девушку с четырнадцати лет. Тогда это была, конечно, только мальчишеская романтическая любовь по книгам и фильмам, она могла исчезнуть при встрече с реальной Францией и, действительно, чуть не испарилась во мне в первый день моего пребывания в Париже. Но затем… Я могу на полном серьезе говорить с придыханиями Татьяны Дорониной: «Любите ли вы Францию? Нет, я хочу спросить вас: любите ли вы ее так, как люблю ее я – всей душой…» – ну и так далее.
И я хочу, чтобы ты увидел Францию моими глазами. Чтобы ты влюбился в нее, как я, и понял – нет, не понял, понять не проблема, – прочувствовал,для кого мы будем делать наш фильм. Без ощущения души этой страны у тебя ничего не выйдет. Только зная французов – этих великих гурманов жизни, еды, вина, женщин и искусства, – можно приступать к созданию фильма для французского зрителя.
– Хороший монолог, старик. Нужно его куда-нибудь вставить. Можешь повторить на магнитофон?
– Блин! Вокруг тебя рай, а у тебя никаких эмоций! Ты стал настоящим американцем, бесчувственным, как все они. Или ты и был таким?
– Был, Саша. Всю жизнь.
– А что? Разве нет? Если посмотреть твою жизнь, ты давил свои чувства ради достижения каких-то других целей. Пренебрег ради них карьерой в кино и любимыми женщинами, ночевал на вокзалах и даже услал сам себя в эмиграцию ради своей заветной «Главной книги». Устроил в своих книгах публичную, на весь мир порку КГБ и советскому режиму, а теперь – нашим миллиардерам-олигархам…
– Саша, не надо так высоко, я еще жив.
– Мне одно не понятно: если это действительно «заветная» книга, о которой ты мне рассказывал, почему ты не написал ее тогда же, по горячим следам? Почему тянул столько лет?
– Это хороший вопрос. Сегодня какое число?
– Ты сам знаешь – двадцать седьмое марта, день рождения Ростраповича.
– Саша, в марте 79-го года я дал подписку о неразглашении фабулы этой книги. Запрет распространялся на двадцать лет. Поэтому я и сговорился с Гайлендом на апрель 99-го…
– Запрет на фабулу? Я не понимаю. Кому ты дал подписку?
– Об этом ты прочтешь в романе.
– Минуточку! Я тебе рассказываю о самых, можно сказать, интимных событиях моей жизни. А ты не можешь рассказать мне фабулу своей книги? Я что – стырю ее?
– Саша, не нужно меня пытать. В марте 79-го КГБ проводил в Риме совершенно уникальную операцию, а ЦРУ пыталось эту операцию сорвать. Я был участником событий, но дал подписку о неразглашении на двадцать лет. Всё. Больше я не могу сказать об этом ни слова.
– Насколько я понимаю, ты дал эту подписку не в КГБ…
Я молчал, я и так сказал ему о своей работе больше, чем когда-либо кому-либо.
– Н-да… – усмехнулся он. – Тяжелый вы народ, писатели. Я думаю, что и достать тебя можно тоже только через литературу. Может, таким путем ты проникнешься к Франции. Поэтому послушай мою трактовку самого знаменитого французского романа «Три мушкетера».
История двадцать третья
Кто такие три мушкетера
– Наверное, ты не станешь отрицать, что самый популярный французский роман в России – «Три мушкетера» Александра Дюма. Мы его еще в школе зачитывали до дыр, а потом неоднократно возвращались к нему в юности. Его экранизируют каждое десятилетие и в Голливуде, и во Франции, и даже у нас по нему поставлен очень милый фильм с Мишей Боярским в главной роли. И вообще три мушкетера считаются олицетворением храбрости, патриотизма, доброты и мужества, им подражают все пацаны. Сам писатель заявил, что роман – не просто фантазия автора, но еще и документальное повествование, поскольку основан на рукописях, найденных мсье Дюма в королевских архивах. Это воспоминания графа де Ла Фер и мемуары мсье Д'Артаньяна. Эта легенда придает роману еще больший аромат и множит ряды его поклонников, к числу которых отношусь и я. Читал я этот роман с удовольствием и неоднократно. И когда я, уже взрослым человеком, стал жить в Париже, то воспоминания о трех мушкетерах тоже не покидали меня. Тем более что первая моя квартира в Париже находилась неподалеку от бывшей улицы Могильщиков и улицы Старой Голубятни, где жили соответственно Д'Артаньян и господин де Тревиль. Я уж не говорю о том, что я почти каждый день переезжал через Новый мост, на котором произошла первая встреча Д'Артаньяна и Миледи. То есть романтические воспоминания о любимых с детства героях не оставляли меня и во Франции.
И я относился к мушкетерам так же, как миллионы советских школьников, которые читывали эту книгу взахлеб, пока не задумался, а о чем же, собственно, повествует этот роман? И вдруг понял, что ни я, ни миллионы наших читателей не имеют ни малейшего представления о том, кто эти герои, которыми мы так восхищаемся.
Но давай вспомним все по порядку.
Гасконского юношу по имени Д'Артаньян отец отправил служить верой и правдой французскому королю.А конкретно – послал его в Париж к господину де Тревилю, капитану королевскихмушкетеров, чтобы юный Д'Артаньян стал настоящим французским патриотом и верным слугой короля.Наш герой попадает в Париж и благодаря интрижке, даже еще не состоявшейся, а просто под обещание, что с ним переспит мадам Бонасье, оказывается ввергнут в цепь немыслимых приключений и в эти приключения ввязывает своих друзей мушкетеров – тоже королевских,прошу заметить. То есть тех, кто давал присягу королю и должен ему служить. Что же делают эти замечательные ребята?
По поручению королевы Анны Австрийской – изменницы (вспомним ее роман с герцогом Бекингэмом) и интриганки (вспомним ее письмо австрийскому королю с предложением напасть на Францию), эти королевскиемушкетеры, убивая направо и налево гвардейцев, истинных патриотов Франции, прорываются к морскому побережью. Для чего? Чтобы нанести урон врагу? Как бы не так! Д'Артаньян плывет во враждебную Англию, чтобы получить злополучные подвески и прикрыть преступную связь французской королевы с главным врагом Франции Бекингэмом. (А то, что тот враг, не приходится сомневаться. Именно Бекингэм наносит подлый удар Франции, захватив остров Ре.) То есть Д'Артаньян со своими приятелями действует против государственных интересов Франции, нарушает присягу, данную королю,и вообще его поведение иначе как предательством не назовешь.
И ладно бы Д'Артаньян совершал свои подвиги, одержимый какой-то возвышенной шекспировской страстью. «Борьба любви и долга» – это я еще понимаю. Но ведь нет никакой возвышенной любви. Д'Артаньян просто хочет включить мадам Бонасье в список своих любовных побед. Ведь по ходу дела Д'Артаньян в главе «Ночью все кошки серы» проникает к Миледи и трахает ее сначала под именем графа де Варда, а потом под своим собственным.
Кроме того, он еще соблазняет ее служанку Кэтти. Я уже не говорю про огромное количество безымянных красоток, которых он трахает вообще без всякой сюжетной надобности.
Что-то тут не то. Или я не прав?
Чтобы разобраться, давай перенесем действие в Россию. А что? Давай перенесем всю эту историю в Россию начала нашего века. Из какого-то провинциального города, скажем, из Рязани, в Санкт-Петербург едет молодой офицер, которому отец дает напутствие служить царю-батюшке верой и правдой. Приехав в столицу, устроившись на царскуюслужбу и получив даже определенный доступ ко двору, этот юный дворянин заводит интрижку с замужней женщиной, которая обещает отдаться ему при условии, что он поедет во враждебную Германию и привезет оттуда некое послание, какой-то предмет для царицы, которая изменяетрусскому царю с врагом – немецким генералом. И наш юный офицер, да еще в компании других офицеров, дававших присягу царю,с большими приключениями приезжает в столицу вражеского государства, находит этого высокопоставленного немецкого генерала, забирает у него посылку и едет обратно в Россию для того, чтобы покрыть любовную интрижку русской царицы с этим немцем – в тот самый момент, когда его страна начинает войну с Германией, а русский царь лично руководит своими войсками.
То есть этот офицер и его компания занимаются самым настоящим предательством. Более того, на своем пути они направо и налево убивают русских патриотов.
Как ты думаешь, мог бы роман, прославляющий такие подвиги, пользоваться популярностью в России, а его герои могли бы стать примером для подражания?
А ведь это и есть подлинная история «патриота» Франции Д'Артаньяна и его друзей-мушкетеров. Никакая бравада во время осады Ла-Рошели не покрывает предательства этих господ. И возникает вопрос: почему читатель находится на стороне этих изменников Франции, а совсем не на стороне патриота Франции кардинала Ришелье, которого мсье Дюма буквально оболгал, потому что на самом деле это был великий человек, много сделавший для процветания Франции. Кстати, именно кардинал Ришелье построил Пале-Руаяль и перед смертью подарил дворец французскому королю.
Но оставим в стороне личную неприязнь мсье Дюма к кардиналу и подумаем о том, чем же так очаровывает этот роман. И неужели французы настолько лишены патриотизма и здравого смысла, что каких-то предателей и клятвоотступников возвели в ранг своих любимых героев, а их автора сделали любимцем Франции? Ты можешь себе представить, что сделали бы в России с писателем, который написал бы роман «Три опричника» с аналогичным сюжетом, прославляющим похождения изменников Родины?
Так в чем же дело?
Внимание, мой друг! То, что я сейчас скажу, «архи-важно»! Я дам тебе ключ к пониманию французского национального характера, открыто изложенный в самом французском из всех французских романов!
Суть романа состоит в том, что любовь, частная жизнь, наслаждения и страсть к приключениям гораздо выше,прошу это заметить, чем государственные интересы, патриотизм и масса других вещей, на которые нас натаскивали в школе, которыми нам фаршировали мозги и забивали голову. В России испокон века считается, что долг перед Родиной и служба Государю – дороже живота, то есть жизни. На войне нужно с радостью умирать за царя-батюшку, за товарища Сталина и за родную КПСС. Родина-мать зовет, и она же посылает куда хочет. И куда бы она тебя ни послала, ты должен идти и умереть – в Афганистане, в Анголе, на целине и на урановом руднике. Умереть за Родину-мать и царя-батюшку – священный долг каждого русского человека.
А роман «Три мушкетера» о том, что любовь к жизни во всех ее проявлениях – это и есть главное содержание жизни человека. И если выбирать между любовью и государственными интересами, то нужно выбирать любовь. И там не напрасно, помимо Д'Артаньяна, выведены его приятели-мушкетеры Атос, Портос и Арамис – обжоры, бабники и пьяницы. Три мушкетера – это три богатыря французской философии, это веселые сибариты и гедонисты, которые свою любовь к жизни поставили выше преданности своему королю. И роман Дюма – гимн этой философии. Живи в свое удовольствие, наслаждайся женщинами, вином и приключениями, потому что это и есть цель и смысл твоей жизни. Вот о чем этот роман, вот чем он пленяет всех читателей мира и даже такую враждебную этой философии страну, как Россия. И вот за что французы, которые, как ты понимаешь, тоже не лишены патриотизма и даже шовинизма, тем не менее считают мсье Дюма своим великим писателем. Итак, дорогой Эдик, в твоих руках ключ к пониманию характера этого замечательного, жизнелюбивого и прекрасного народа, в гости к которому мы с тобой катим сейчас по дороге А-7. Скоро мы пересечем границу, и я с чистой совестью смогу сказать тебе: «Добро пожаловать, мистер Тополь, во Францию – страну мушкетеров, любовников, чревоугодников и гедонистов!»
– Между прочим, – ответил он, – прошу заметить, что теперь между Италией и Францией нет никаких пограничных кордонов, паспортного контроля, таможен и шлагбаумов. Европа объединилась, завела свою валюту «евро», которая могла потеснить доллар, и поэтому вы, америкашки, втянули Европу в бомбардировки Югославии. Вам не нужна сильная объединенная Европа, вы хотите расколоть нас, ослабить.
– Саша, только что ты звучал, как француз, а теперь – как русский…
– Я говорю, как европеец. Я считаю, что Америка не имеет права лезть в европейские дела. Между прочим, впереди развилка: прямо – Генуя, налево – Венеция. Хочешь, махнем в Венецию?
– Да ну ее на!… Мы опаздываем.
– Нет, ты только подумай! Когда мы с тобой учились во ВГИКе и жили в общаге на Яузе – если бы тогда кто-то сказал, что мы будем ехать на «БМВ» из Милана в Ниццу и на мое предложение заехать в Венецию ты скажешь «Да ну ее на!…» – ты смог бы в это поверить?
– Запросто. Когда мне было девять лет и я шел из школы домой, ко мне подошла цыганка, взяла мою руку и сказала: «Ты будешь жить за океаном и будешь дважды женат… Дай десять копеек, я тебе еще много скажу». Но у меня не было десяти копеек, и остального я не узнал. А что буду жить в Америке, это, оказывается, у меня на руке написано.
– Тебя не пробьешь. Вокруг Италия, весна, Альпы, Венеция, а у тебя ноль эмоций.
– Саша, я на Западе уже двадцать лет. И в Венеции был дважды – первый раз нищим эмигрантом приехал из Рима с одним бутербродом в кармане, а второй раз – автором дюжины книг на разных языках, в том числе итальянском, и со стопкой кредитных карточек в кошельке. Но, скажу тебе честно, первый раз было интересней…
– А моя первая встреча с Венецией была совершенно потрясающей. Я подъехал к ней ночью. Честно говоря, я не представлял себе, какой это город в действительности. Хотя я видел до этого его на фотографиях, я не знал, что там нет автомобильного движения. И когда выяснилось, что в Венеции вообще нет проезжих улиц, а одни каналы, я оставил автомобиль на платной стоянке, сел с чемоданом в руках на катер и поплыл в поисках отеля. В первые же пятнадцать минут мы проплыли мимо каких-то набережных и неярко освещенной площади, а потом берега стали все темнеть и темнеть, и я понял, что центр города мы уже миновали. Еще через пятнадцать минут, на следующей же остановке, я сошел, надеясь пересесть на встречный катер. Там я прождал еще полчаса, заглянул в расписание и выяснил, что следующий катер будет только в пять утра. А мои часы показывали два часа ночи. Был ноябрь. Ледяной ветер перехватывал дыхание. На дебаркадере я был совершенно один. Подняв свой тяжеленный чемодан, я поплелся искать отель. Но никаких отелей на близлежащих улицах не было. Прошлявшись часа полтора, я вернулся к пристани. Там меня ждал неприятный сюрприз – на дебаркадере расположилась местная шпана. Молодые развязные парни курили наркотики и запивали спиртным прямо из горлышка. Мое появление вызвало у них напряженное недоумение. Но я так устал, таская свой пудовый чемодан что мне уже было все равно. Больше всего хотелось присесть. Я устроился на скамейке в углу дебаркадера. Парни, с интересом поглядывая на чемодан, начали меня задирать. Очевидно, меня спасало то, что я не понимал ни слова по-итальянски и в ответ на все обращения отвечал: «Экскыоз ми, ай донт андестенд ю». Но атмосфера сгущалась. И в эту минуту на набережной послышалось цоканье каблучков, которое тут же отвлекло от меня внимание шпаны. На ступенях дебаркадера появилась молодая, не очень красивая и полупьяная проститутка. Шпана встретила ее радостным ржанием. Девица остановилась и слегка отрезвела.
И я относился к мушкетерам так же, как миллионы советских школьников, которые читывали эту книгу взахлеб, пока не задумался, а о чем же, собственно, повествует этот роман? И вдруг понял, что ни я, ни миллионы наших читателей не имеют ни малейшего представления о том, кто эти герои, которыми мы так восхищаемся.
Но давай вспомним все по порядку.
Гасконского юношу по имени Д'Артаньян отец отправил служить верой и правдой французскому королю.А конкретно – послал его в Париж к господину де Тревилю, капитану королевскихмушкетеров, чтобы юный Д'Артаньян стал настоящим французским патриотом и верным слугой короля.Наш герой попадает в Париж и благодаря интрижке, даже еще не состоявшейся, а просто под обещание, что с ним переспит мадам Бонасье, оказывается ввергнут в цепь немыслимых приключений и в эти приключения ввязывает своих друзей мушкетеров – тоже королевских,прошу заметить. То есть тех, кто давал присягу королю и должен ему служить. Что же делают эти замечательные ребята?
По поручению королевы Анны Австрийской – изменницы (вспомним ее роман с герцогом Бекингэмом) и интриганки (вспомним ее письмо австрийскому королю с предложением напасть на Францию), эти королевскиемушкетеры, убивая направо и налево гвардейцев, истинных патриотов Франции, прорываются к морскому побережью. Для чего? Чтобы нанести урон врагу? Как бы не так! Д'Артаньян плывет во враждебную Англию, чтобы получить злополучные подвески и прикрыть преступную связь французской королевы с главным врагом Франции Бекингэмом. (А то, что тот враг, не приходится сомневаться. Именно Бекингэм наносит подлый удар Франции, захватив остров Ре.) То есть Д'Артаньян со своими приятелями действует против государственных интересов Франции, нарушает присягу, данную королю,и вообще его поведение иначе как предательством не назовешь.
И ладно бы Д'Артаньян совершал свои подвиги, одержимый какой-то возвышенной шекспировской страстью. «Борьба любви и долга» – это я еще понимаю. Но ведь нет никакой возвышенной любви. Д'Артаньян просто хочет включить мадам Бонасье в список своих любовных побед. Ведь по ходу дела Д'Артаньян в главе «Ночью все кошки серы» проникает к Миледи и трахает ее сначала под именем графа де Варда, а потом под своим собственным.
Кроме того, он еще соблазняет ее служанку Кэтти. Я уже не говорю про огромное количество безымянных красоток, которых он трахает вообще без всякой сюжетной надобности.
Что-то тут не то. Или я не прав?
Чтобы разобраться, давай перенесем действие в Россию. А что? Давай перенесем всю эту историю в Россию начала нашего века. Из какого-то провинциального города, скажем, из Рязани, в Санкт-Петербург едет молодой офицер, которому отец дает напутствие служить царю-батюшке верой и правдой. Приехав в столицу, устроившись на царскуюслужбу и получив даже определенный доступ ко двору, этот юный дворянин заводит интрижку с замужней женщиной, которая обещает отдаться ему при условии, что он поедет во враждебную Германию и привезет оттуда некое послание, какой-то предмет для царицы, которая изменяетрусскому царю с врагом – немецким генералом. И наш юный офицер, да еще в компании других офицеров, дававших присягу царю,с большими приключениями приезжает в столицу вражеского государства, находит этого высокопоставленного немецкого генерала, забирает у него посылку и едет обратно в Россию для того, чтобы покрыть любовную интрижку русской царицы с этим немцем – в тот самый момент, когда его страна начинает войну с Германией, а русский царь лично руководит своими войсками.
То есть этот офицер и его компания занимаются самым настоящим предательством. Более того, на своем пути они направо и налево убивают русских патриотов.
Как ты думаешь, мог бы роман, прославляющий такие подвиги, пользоваться популярностью в России, а его герои могли бы стать примером для подражания?
А ведь это и есть подлинная история «патриота» Франции Д'Артаньяна и его друзей-мушкетеров. Никакая бравада во время осады Ла-Рошели не покрывает предательства этих господ. И возникает вопрос: почему читатель находится на стороне этих изменников Франции, а совсем не на стороне патриота Франции кардинала Ришелье, которого мсье Дюма буквально оболгал, потому что на самом деле это был великий человек, много сделавший для процветания Франции. Кстати, именно кардинал Ришелье построил Пале-Руаяль и перед смертью подарил дворец французскому королю.
Но оставим в стороне личную неприязнь мсье Дюма к кардиналу и подумаем о том, чем же так очаровывает этот роман. И неужели французы настолько лишены патриотизма и здравого смысла, что каких-то предателей и клятвоотступников возвели в ранг своих любимых героев, а их автора сделали любимцем Франции? Ты можешь себе представить, что сделали бы в России с писателем, который написал бы роман «Три опричника» с аналогичным сюжетом, прославляющим похождения изменников Родины?
Так в чем же дело?
Внимание, мой друг! То, что я сейчас скажу, «архи-важно»! Я дам тебе ключ к пониманию французского национального характера, открыто изложенный в самом французском из всех французских романов!
Суть романа состоит в том, что любовь, частная жизнь, наслаждения и страсть к приключениям гораздо выше,прошу это заметить, чем государственные интересы, патриотизм и масса других вещей, на которые нас натаскивали в школе, которыми нам фаршировали мозги и забивали голову. В России испокон века считается, что долг перед Родиной и служба Государю – дороже живота, то есть жизни. На войне нужно с радостью умирать за царя-батюшку, за товарища Сталина и за родную КПСС. Родина-мать зовет, и она же посылает куда хочет. И куда бы она тебя ни послала, ты должен идти и умереть – в Афганистане, в Анголе, на целине и на урановом руднике. Умереть за Родину-мать и царя-батюшку – священный долг каждого русского человека.
А роман «Три мушкетера» о том, что любовь к жизни во всех ее проявлениях – это и есть главное содержание жизни человека. И если выбирать между любовью и государственными интересами, то нужно выбирать любовь. И там не напрасно, помимо Д'Артаньяна, выведены его приятели-мушкетеры Атос, Портос и Арамис – обжоры, бабники и пьяницы. Три мушкетера – это три богатыря французской философии, это веселые сибариты и гедонисты, которые свою любовь к жизни поставили выше преданности своему королю. И роман Дюма – гимн этой философии. Живи в свое удовольствие, наслаждайся женщинами, вином и приключениями, потому что это и есть цель и смысл твоей жизни. Вот о чем этот роман, вот чем он пленяет всех читателей мира и даже такую враждебную этой философии страну, как Россия. И вот за что французы, которые, как ты понимаешь, тоже не лишены патриотизма и даже шовинизма, тем не менее считают мсье Дюма своим великим писателем. Итак, дорогой Эдик, в твоих руках ключ к пониманию характера этого замечательного, жизнелюбивого и прекрасного народа, в гости к которому мы с тобой катим сейчас по дороге А-7. Скоро мы пересечем границу, и я с чистой совестью смогу сказать тебе: «Добро пожаловать, мистер Тополь, во Францию – страну мушкетеров, любовников, чревоугодников и гедонистов!»
* * *
– Thank you, мсье Стефанович, – сказал я, – то есть мерси боку!– Между прочим, – ответил он, – прошу заметить, что теперь между Италией и Францией нет никаких пограничных кордонов, паспортного контроля, таможен и шлагбаумов. Европа объединилась, завела свою валюту «евро», которая могла потеснить доллар, и поэтому вы, америкашки, втянули Европу в бомбардировки Югославии. Вам не нужна сильная объединенная Европа, вы хотите расколоть нас, ослабить.
– Саша, только что ты звучал, как француз, а теперь – как русский…
– Я говорю, как европеец. Я считаю, что Америка не имеет права лезть в европейские дела. Между прочим, впереди развилка: прямо – Генуя, налево – Венеция. Хочешь, махнем в Венецию?
– Да ну ее на!… Мы опаздываем.
– Нет, ты только подумай! Когда мы с тобой учились во ВГИКе и жили в общаге на Яузе – если бы тогда кто-то сказал, что мы будем ехать на «БМВ» из Милана в Ниццу и на мое предложение заехать в Венецию ты скажешь «Да ну ее на!…» – ты смог бы в это поверить?
– Запросто. Когда мне было девять лет и я шел из школы домой, ко мне подошла цыганка, взяла мою руку и сказала: «Ты будешь жить за океаном и будешь дважды женат… Дай десять копеек, я тебе еще много скажу». Но у меня не было десяти копеек, и остального я не узнал. А что буду жить в Америке, это, оказывается, у меня на руке написано.
– Тебя не пробьешь. Вокруг Италия, весна, Альпы, Венеция, а у тебя ноль эмоций.
– Саша, я на Западе уже двадцать лет. И в Венеции был дважды – первый раз нищим эмигрантом приехал из Рима с одним бутербродом в кармане, а второй раз – автором дюжины книг на разных языках, в том числе итальянском, и со стопкой кредитных карточек в кошельке. Но, скажу тебе честно, первый раз было интересней…
– А моя первая встреча с Венецией была совершенно потрясающей. Я подъехал к ней ночью. Честно говоря, я не представлял себе, какой это город в действительности. Хотя я видел до этого его на фотографиях, я не знал, что там нет автомобильного движения. И когда выяснилось, что в Венеции вообще нет проезжих улиц, а одни каналы, я оставил автомобиль на платной стоянке, сел с чемоданом в руках на катер и поплыл в поисках отеля. В первые же пятнадцать минут мы проплыли мимо каких-то набережных и неярко освещенной площади, а потом берега стали все темнеть и темнеть, и я понял, что центр города мы уже миновали. Еще через пятнадцать минут, на следующей же остановке, я сошел, надеясь пересесть на встречный катер. Там я прождал еще полчаса, заглянул в расписание и выяснил, что следующий катер будет только в пять утра. А мои часы показывали два часа ночи. Был ноябрь. Ледяной ветер перехватывал дыхание. На дебаркадере я был совершенно один. Подняв свой тяжеленный чемодан, я поплелся искать отель. Но никаких отелей на близлежащих улицах не было. Прошлявшись часа полтора, я вернулся к пристани. Там меня ждал неприятный сюрприз – на дебаркадере расположилась местная шпана. Молодые развязные парни курили наркотики и запивали спиртным прямо из горлышка. Мое появление вызвало у них напряженное недоумение. Но я так устал, таская свой пудовый чемодан что мне уже было все равно. Больше всего хотелось присесть. Я устроился на скамейке в углу дебаркадера. Парни, с интересом поглядывая на чемодан, начали меня задирать. Очевидно, меня спасало то, что я не понимал ни слова по-итальянски и в ответ на все обращения отвечал: «Экскыоз ми, ай донт андестенд ю». Но атмосфера сгущалась. И в эту минуту на набережной послышалось цоканье каблучков, которое тут же отвлекло от меня внимание шпаны. На ступенях дебаркадера появилась молодая, не очень красивая и полупьяная проститутка. Шпана встретила ее радостным ржанием. Девица остановилась и слегка отрезвела.