Жемчужина древней культуры Эллада, ставшая козьим пастбищем в начале темных веков; развалины еще более древней цивилизации морских народов Крита; стертая копытами азиатских полчищ культура древней Руси; колоссальные избиения аборигенов Южной Африки вторгшимися с севера племенами завоевателей — все это, уже знакомое, не вызывало новых ассоциаций. Но Родис никогда не видела отрывков документальных съемок, вкрапленных в инсценированные фильмы о печальных периодах ЭРМ. Массовые избиения приняли еще более чудовищный характер, соответственно увеличению населения планеты и могучей технике.
Громадные концентрационные лагеря, — фабрики смерти, где голодом, изнуряющим трудом, газовыми камерами, расстрелами из специальных аппаратов, извергающих целые ливни пуль, люди уничтожались уже сотнями тысяч и миллионами. Горы человеческого пепла, груды трупов и костей нагромождались массами, не снившимися древним истребителям рода человеческого, и снова шли сцены, где тысячи самолетов, бронированных ползающих пушек сталкивались в сплошном шквале воющего железа и гремящего огня. Десятки тысяч плохо вооруженных солдат упорно, напролом лезли на сплошную завесу огня, пока гора трупов не заваливала укрепления, лишая противника возможности стрелять, или же его солдаты не сходили с ума от беспрерывного убийства. Обреченные на смерть летчики-самоубийцы, подобно настойчивым осам, неслись сквозь завесу снарядов и втыкались в палубы гигантских кораблей, вздымая огненные смерчи, — и летели вверх люди, орудия, обломки машин,
— Очнитесь, земножительница, — услышала Фай Родис зов Чойо Чагаса.
Она обернулась, и он выключил проектор,
— Вы не знали всего зтого? — насмешливо спросил владыка.
— У нас не сохранились столь полно фильмы прошлых времен, — ответила, приходя в себя, Фай Родис,
Чойо Чагас бросил взгляд на часы. Родис встала.
— Я отняла у вас много времени. Простите, и благодарю вас.
Председатель Совета Четырех приостановился, что-то соображая.
— Я действительно больше не могу быть с ввми. Но если вы хотите…
— Безусловно!
— Потребуется не один день!
— Я могу обходиться подолгу без пищи. Нужна только вода.
— Воду найдете здесь. — Чойо Чагас отпер третьим ключом еще одну маленькую дверцу. — Зеленый кран — моя линия воды, она не может быть вредной, — усмехнулся он, — Пейте без опаски, Вы будете заперты, но сигнальный шкаф я оставлю открытым. Не пытайтесь выйти сами — погибнете. Здесь слишком много ловушек. Материала по последнему веку много, и вы не сможете просмотреть его раньше чем через два дня. Выдержите?
Фай Родис молча кивнула головой.
— Я приду за вами сам. Микрокатушки, на которые пересняты оригиналы, — здесь, в этих ящиках. Удачно прожить! — как говорят у нас при расставании.
Фай Родис попрощалась с ним приветливо и нежно, как с землянином. Внезапно этот непредсказуемый странный человек отпустил — вернее, оттолкнул — руку Родис и скрылся за дверью. Огромная броневая плита захлопнулась отрывистым ударом, похожим на звук механического молота.
Фай Родис осталась в одиночестве в глубине подземелья, хранящего главную тайну Торманса — родину и истоки культуры народа Ян-Ях, закрывшегося щитом неведения от огромного, бесконечно сложного и не созданного для человека мира.
Разобрав катушки, Родис увидела, что Чойо Чагас показал одну группу катушек, обозначенную иероглифами, которые она прочла, как «Человек — человеку». Второй и третий ящички были надписаны: «Человек — природе» и «Природа — Человеку».
Фильмы «Человек — природе» убедительно показывали сведенные леса, иссохшие реки, развеянные и засоленные почвы, залитые отбросами и нефтью озера и моря, огромные участки земли, изрытые горными работами, загроможденные отвалами шахт или заболоченные в тщетных попытках удержать пресную воду в нарушенном балансе водообмена материков. Неотразимо обвиняли фильмы, снятые в одних и тех же местах с промежутками в несколько десятков лет. Ничтожные кустарники на месте величественных, как храмы, рощ кедров, секвой, араукарий, эвкалиптов и густейших лесов тропических гигантов. Молчаливые, оголенные, объеденные насекомыми деревья там, где истребили птиц. Целые поля трупов диких животных, отравленных невежественным применением химикатов. Нагромождение гор битого стекла, бутылок, проржавевшего железа, несокрушимой пластмассы. Изношенная обувь накапливалась триллионами пар, образуя безобразные кучи выше египетских пирамид.
Фильмы третьего ящика — «Природа — человеку» — рассматривали отдельных лиц в крупном плане, показывая страдания и болезни, возникающие из неразумной жизни, разрыва с природой, непонимания потребностей человеческого организма и хаотического, недисциплинированного деторождения. Промелькнули гигантские города, брошенные из-за нехватки воды и рассыпавшиеся грудами обломков бетона, железа, вспузырившегося асфальта. Огромные гидроэлектростанции, занесенные илом, или с плотинами, разломанными смещениями земной коры. Гниющие заливы и бухты морей, биологический режим которых был нарушен.
Фай Родис едва хватило сил смотреть на замученных раком людей, бесконечно жалких дефективных ребят, тупых, апатичных взрослых, вся жизнь которых тянулась в сумерках неспособности к работе и отсутствии интереса к чему-либо.
Увиденное потрясло закаленную исследовательницу. Она понимала, что фильмы древних звездолетов прошли специальный отбор. Люди, ненавидевшие свою планету, разуверившиеся в способности человечества выбраться из ада неустроенной жизни, взяли с собой всё порочащее цивилизацию, историю народов и стран, чтобы второе поколение уже представляло себе покинутую Землю местом неимоверного страдании, куда нельзя возвращаться ни при каких испытаниях или трагическом конце пути. Вероятно, это же чувство разрыва с прошлым заставило предков нынешних тормансиан, когда им удивительно посчастливилось найти совершенно пригодную для жизни планету без разумных существ, объявить себя пришельцами с мифических Белых Звезд, отпрысками могучей и мудрой цивилизации. Ничто не мешало бы позднее показывать фильмы земных ужасов. На их фоне современная жизнь Торманса выглядела бы сущим раем. Но стало уже опасно разрушать укоренившуюся веру в некую высшую мудрость Белых Звезд и ее олигархов. Только теперь, не умом, а сердцем поняла Фай Родис всю неизмеримую цену, заплаченную человечеством Земли за ее коммунистическое настоящее. Поняла по-новому мудрость охранительных систем общества, остро почувствовала, что никогда, ни при каких условиях, во имя чего бы то ни было нельзя допускать ни малейшего отклонения к прежнему. Ни шага вниз по лестнице восхождения, туда, обратно, в тесную бездну. За каждой ступенькой этой лестницы стояли миллионы человеческих глаз, тоскующих, мечтающих.
— Вероятно, все мы наделали ошибок, оказались легкомысленными, — закончила свой рассказ Фай Родис. — Здесь, на Тормансе, жизнь проходит тяжело и тупо, как движется человек по длинной дороге, скользкой и вязкой. И то, как поступили вы с дверью или я — с Чойо Чагасом, видится тормансианам, как чрезвычайное дело, преступление. — Родис обвела товарищей смеющимися глазами. — Мне ли корить вас? Сама испытываешь яростное желание как-то расшевелить эту чугунную монолитность, упорство и нежелание понять.
— Нас совсем уничтожили хранилища информации, — в тон ей сказала Чеди, — старинные храмы и другие брошенные помещения, набитые штабелями книг, бумаг, карт и документов, заплесневевших, иногда полусгнивших. Чтобы разобрать хотя бы одно такое хранилище, нужны сотни усердных работников, а примерное число хранилищ порядка трехсот тысяч.
— Разве лучше дело с произведениями искусства? — вставил Гэн Aтал. — В Домах Музыки, Живописи и Скульптуры выставлено лишь то, что нравится Совету Четырех и их ближайшим приспешникам. Все остальное, старое и новое наравне, свалено в недоступной тесноте в запертых, никем не посещаемых зданиях. Я посетил одно и на всю жизнь запомнил груды слежавшихся холстов и беспорядочные пирамиды статуй, покрытых толстым слоем свалявшейся, точно шерсть, пыли. Холод сжимает внутренности при взгляде на эту гекатомбу колоссального творческого труда, мечтаний, надежд, так «реализованных» человечеством Ян-Ях!
— В общем уже ясно, — сказала Эвиза Танет. — Находясь здесь, мы ничего не увидим, кроме того, что нам захотят показать. Мы доставим на Землю искаженную картину жизни Торманса, и наше экспедиция принесет слишком малую пользу!
— Что же вы предлагаете? — спросил Вир Норин.
— Отправиться в гущу обычной жизни планеты, — убежденно ответила Эвиза. — На днях мы сможем снять скафандры, и металлический облик не будет смущать окружающих.
— Снять скафандры? А оружие убийц? — воскликнул Гэн Атал.
— И все же придется, — спокойно возразила Родис.
ТРИ СЛОЯ СМЕРТИ
Судно с каютой из прозрачного материала на двух сигарообразных поплавках скользило по морской глади. Длинный залив экваториального океана недаром носил название Зеркального моря. Расположенное в поясе спокойной атмосферы, ближе к хвостовому полюсу, море почти не знало бурь. Отсутствие впадающих в него крупных рек сохраняло воды первозданно чистыми, темными в глубине и ослепительно сверкающими в красных лучах светила Торманса.
Гэн Атал восхищался игрой красок за кормой, а Тивиса Хенако и Тор Лик любовались необыкновенной прозрачностью моря, после уже знакомых им мутных вод насыщенного углекислотой экваториального океана.
В трехгранном выступе каюты у рычагов управления сидели два тормансианина в лиловой униформе, безотрывно глядя вперед, и лишь изредка обменивались односложными восклицаниями.
Они держали курс на кручу бочкообразной горы, замыкавшей наиболее отдаленный хвостополюсный угол Зеркального моря. Темно-серая каменная масса, разбитая разветвленными жилами красной породы, сверкавшей сплетением кровавых артерий, казалась неприятной.
Левее, под горой, берег, заделанный в каменные плиты, выпрямлялся. За ним виднелись здания, в беспорядке отступавшие от моря. Брошенный город Чендин-Тот стоял близко от заповедной рощи — последней на планете Ян-Ях. Здесь издавна находилась область «Приверженцев Природы» — людей, не принявших всеобщей урбанизации и переселившихся в зону с нездоровым климатом. Непомерное увеличение населения планеты заставило застроить и заповедный район. Приверженцы Природы исчезли, влившись в общую массу городских жителей. Все же незначительный участок первобытного леса уцелел здесь от всепожирающего потребительства шестнадцатимиллиардного населения Торманса. Вероятно, это произошло случайно — катастрофический кризис разразился раньше, чем последняя роща была срублена. Множество городов вымерло, и те, что находились в менее благоприятных климатических зонах, никогда не заселились вновь.
Берег приближался. Земляне хотели подняться на крышу каюты, заменившую собою мостик, но провожатые энергично воспротивились. Они говорили с акцентом хвостового полушария планеты, очень быстро, проглатывая некоторые согласные. Земляне, привыкшие к четкому произношению государственных радиопередач и медлительной речи чиновников, понимали своих спутников с трудом. Выяснилось, что Зеркальное Море изобилует всепожирающими чудовищами — лимаи. Их длинные щупальца хватают с открытой палубы все живое, утаскивая в глубину, где у них идет беспрерывное сражение за пищу друг с другом. Они питаются своими же собратьями, крупные поедают меньших, но все же благодаря быстрому размножению количество их огромно.
— Удивительная аналогия с земными морями, — сказала Тивиса. — Когда в ЭРМ истребили кашалотов, размножились большие головоногие, с которыми пришлось вести настоящую войну. Вообще истребление любого вида немедленно нарушало миллионолетнее равновесие природы. В силу избирательной направленности всякого злого дела уничтожению подвергались преимущественно красивые, заметные, приспособленные к архаическим условиям жизни, а потому и невредные животные, растения, микроорганизмы. Уцелевала преимущественно вредная дрянь, иногда размножаясь фантастически быстро и буквально заливая волнами своей биомассы ошарашенных людей. Этот закон преимущественного выживания вредоносных форм там, где природа неумело коверкалась человеком, постигли на собственном опыте и тормансиане,
— Но выходит, что лимаи живут за счет самих себя? — спросил Гэн Атал.
— Если из морей выловили всю рыбу, моллюсков или чем там они еще питались, то что им осталось делать?
— Разве они не истребят сами себя?
— Истребят. Но в масштабах истории это может быть долгим процессом. Как жаль, что прекрасное хрустальное море населено мерзостью. Я хотела бы искупаться здесь, если бы не скафандр, — грустно промолвила Тивиса.
— Ты не находишь повсюду на Тормансе странную закономерность — во всех хороших местах, зданиях, даже в людях скрыто нечто плохое, — сказал Тор Лик, — произошел отбор и приятная внешность прикрывает скверную сущность.
— Да, мы видели много печального, — согласилась Тивиса, — перебиты все звери, крупные птицы, выловлена рыба, съедобные моллюски и водоросли — все пошло в пищу во время катастрофического Века Голода и Убийств. Погоня за количеством, за дешевизной и массовостью продуктов отравила реки, озера и моря. Реки высохли после истребления лесов и сильного испарения водохранилищ электростанций, за ними последовало обмеление и засоление озер. Почти повсюду пресная вода ценится не дешевле пищи. Для опреснения недостаточно энергии. Отсутствие сколько-нибудь значительных полярных шапок не сохранило запасов пресного льда.
— Но они-то сами понимают, что наделали? — не унимался Гэн Атал. — Вы виделись с учеными в биологических институтах?
— Мне думается, понимают. Но биология их архаична и сводится главным образом к селекции, практической анатомии, физиологии и медицинским ее отраслям. Даже своих животных они не успели изучить как следует, ибо они исчезли. Это утрачено уже навсегда.
— Что-то я часто слышу это невыносимое человеку слово! — вскинулся Тор Лик, замолчал и уставился на море.
Хрустальную воду впереди подернуло рябью. Сначала землянам показалось, что всплыл покров переплетенных водорослей. Но из неопределенной массы поднялась целая чаща извивающихся щупалец сине-зеленого цвета. Они вздымались на высоту до четырех метров над поверхностью моря, поворачивались, размахивая во все стороны расплющенными концами.
Судно сделало крутой поворот, землян бросило на стену каюты, а левая сигара поплавка поднялась над водой. Оба тормансианина пустились в негромкий спор, в котором победил рулевой, энергично тыкавший рукой куда-то в сторону от берега.
— Мы не причалим прямо к городу, — пояснил своим пассажирам второй тормансианин, — у пристани очень глубоко и могут напасть лимаи. Никто еще не встречал их так близко от города. В стороне есть отмель, куда лимаи зайти не могут, и мы причалим там. Придется только пройти лишнее…
— Мы не боимся ходьбы, — улыбнулась Тивиса.
— Но мы не боимся и этой мерзости, — вмешался Тор Лик. — Наши СДФ отгонят их или уничтожат!
— Зачем разряжать батареи? — возразила Тивиса. — Хотя Гэн привез, свежие, но у нас еще долгий путь.
— Тивиса права. Нам твердили о каких-то опасностях.
Взревели двигатели, вокруг закипела муть. Рулевой с размаху выбросил судно на прибрежный вал песка и мелкой гальки. Отсюда земляне без труда перебрались на берег по широкой доске и перевели своих девятиножек.
— Когда вернуться? — отрывисто спросил рулевой.
— Не нужно, — сказал Тор, и оба морехода вздохнули с неприкрытым облегчением. — Мы пойдем в глубь страны и перевалим через хребет в направлении экватора, чтобы выйти на равнину Мен-Зин, — туда пришлют самолет.
— И мы осмотрим самый большой мертвый город хвостового полушария Кин-Нан-Тэ, — добавила Тивиса.
— Кин-Нвн-Тэ! — воскликнул рулевой и умолк. Товарищ подтолкнул его, одновременно кланяясь землянам и желая «пути змея — непреклонного и неотступного».
Путешественники смотрели, как мореходы раскачивали судно под дикий рев двигателей, сотрясший безмолвный берег. Внезапно оно сорвалось с отмели и унеслось в Зеркальное море.
Предоставленные самим себе, земляне сбросили одежду, скатали в тугие валики и пристегнули ее к СДФ. Затем три металлические фигуры — темно-гранатовая, малахитово-зеленая и коричнево-золотая — пошли вдоль берега к овальной пристанской площади. Покинутый город Чендин-Тот встретил землян тем удручающим однообразием одинаковых домов, школ, мест развлечений и больниц, которое было характерно для поспешного и небрежного строительства эпохи «взрыва» населения. Странная манера перемешивать в скученных кварталах здания разного назначения обрекала на безотрадную стесненность детей, больных и пожилых людей, сдавливала грохочущий транспорт в узких улицах.
Земляне торопились пересечь унылые, покрытые легкой пылью улицы, застывшие в душном воздухе. Засохшие деревья торчали искривленными скелетами и рассыпались при малейшем прикосновении.
За городом простиралась пыльная голая равнина, полого поднимавшаяся к горам. Очень далеко в мареве горячего воздуха расплывались черные пятна, как то показал стереотелескоп, первые живые деревья.
Бессумеречный вечер Торманса застал землян среди деревьев с такими густыми кронами, что в лиственной массе скрывались отдельные ветви, еще более увеличивая сходство дерева с геометрической фигурой. Ничто живое не показывалось в оцепенелой роще. Позднее, когда земляне устроились на отдых у росшего близ дороги дерева, на свет слетелись какие-то полупрозрачные насекомые. Земляне на всякий случай включили воздушный обдув из воротников скафандров.
Тивиса медленно потянула воздух расширенными ноздрями и сказала:
— Великое дело — внушение. Патроны продува заряжены воздухом Земли, и, хотя я знаю, что это — атомарная смесь, абсолютно лишенная запаха и вкуса, мне чудится в здешней духоте ароматный ветер северных озер. Там я работала до экспедиции…
— Здесь любой вентилятор покажется севером по контрасту с духотой и пылью, — буркнул Тор Лик, извлекая охладительную подушку и пристраиваясь к боку СДФ.
Полусуточная ночь Торманса тянулась слишком долго, чтобы земляне могли позволить себе дожидаться рассвета. Первым проснулся Гэн Атал, одолеваемый страшными снами. Ему мерещились гигантские тени, суетившиеся поодаль, неопределенные фигуры, кравшиеся между наклонным частоколом камней, красные клубы дыма в зияющих черных пропастях. Некоторое время Гэн лежал, анализируя видения, пока не понял, что инстинкты подсознания предупреждают об угрозе отдаленной, но несомненной. Гэн Атал поднялся, и в ту же минуту проснулась Тивиса.
— Мне снилось что-то тревожное, — сказала она. — Здесь, на Тормансе, мне часто делается беспокойно по ночам, особенно перед рассветом.
— Час Быка, — ответил Гэн Атал, — так называли в древности наиболее томительное для человека время незадолго до рассвета. В Азии это — два часа ночи, когда властвуют демоны зла и смерти. Монголы Центральной Азии так определяли окончание Часа Быка: когда лошади укладываются перед утром на землю.
— Долор игнис акте люцем — древние римляне тоже знали странную силу этих часов ночи, — и Тивиса занялась гимнастикой.
— Ничего странного, — подал голос астрофизик, — вполне закономерное чувство, сложившееся из физиологии организма, первобытной истории и особого состояния атмосферы перед рассветом.
— Для Афи все всегда от космоса! — засмеялась Тивиса.
Красно-золотой СДФ Гэна выдвинулся вперед. Высоко поднятая на гибком стержне лампа осветила дорогу. Дико заметались черные тени в промоинах и впадинах, совсем как во сне Гэна Атала. Соответственно покачиваниям СДФ на неровностях дороги окружающий мрак то отступал, то набегал вплотную. В наплывах темноты вверху на мгновение появлялись одинокие огоньки звезд. Справа, едва намечая правильный купол дальней горы, немощно светил спутник Торманса, внезапно проваливаясь во мрак от желтого фонаря девятиножки. Земляне миновали перевал. Снова их встретила оголенная пустыня. Они начали спуск, столь же пологий, как и подъем. Впереди сквозь редевшую темноту виднелось нечто темное, закрывавшее весь еле зримый горизонт. Слабый и равномерный шум возник впереди и внизу. Земляне свыклись с безводьем огромных пространств планеты Ян-Ях и не сразу сообразили, что это журчит вода. Короткий рассвет погасил путевой фонарь СДФ, угрюмое пурпурное светило вспыхнуло позади и справа. Оно поднималось, светлея, а перед землянами открылась межгорная котловина. Где-то под склоном журчала речка, а за ней на низких холмах росла чаща гигантских деревьев. У путешественников захватило дыхание. Колоннада сравнительно тонких стволов высотой не меньше двухсот пятидесяти или трехсот метров вверху прикрывалась шапкой ветвей и листвы.
— Так вот как выглядели леса Торманса до прихода наших звездолетов! — негромко сказала Тивиса, не желая нарушать необыкновенно плотной тишины.
— Интересно что здесь обитало в те времена? — спросил Гэн Атал, пиная ногой истлевшую массу листьев и плодов. — Вряд ли живое могло прокормиться тут, внизу, где не растет ничего другого!
— Как в больших лесах Земли, — ответила Тивиса, — вся животная жизнь сосредоточивалась там, — она подняла руку к терявшимся в высоте искривленным ветвям. Словно откликаясь на ее жест, высокий, как свисток, вопль прорезал безмолвие леса, заставив людей замереть от неожиданности. Где-то далеко послышался ответный вопль, похожий на визг многооборотной алмазной пилы.
Тор Лик, выхватив стереотелескоп, пытался разглядеть что-нибудь в густой листве. Ему почудилось едва уловимое колебание веток, как если бы там, на трехсотметровой высоте, нечто пробиралось в сплетении крон.
— Aral — весело воскликнул Гэн Атал, — не все вымерло тут, за Зеркальным морем! Не все съели тормансиане!
— Опять-таки уцелела какая-нибудь гадость! — поморщился Тор Лик. — Этот визг не вызывает симпатии.
Земляне долго стояли, прислушиваясь и настроив фотоглаз СДФ на слабое освещение. Но гигантский лес хранил в себе не больше жизни, чем кубики едва державшихся домов Чендин-Тот.
Еще два дня провели земляне а лесу, пробиваясь с холма на холм, через нагромождения растительного праха. Иногда небольшие прогалины уходили вверх ослепительными трубами света. Высоко задирая головы, земляне видели над собой все то же свинцово-серое небо в обрамлении мохнатых шоколадных ветвей. На третий день Тивиса остановилась на опушке одной из прогалин.
— Мы напрасно теряем время, — решительно сказала она, — если здесь, в заповедном и, безусловно, древнем лесу, уцелело ничтожное число животных вроде визгунов, то у нас нет шансов не только наблюдать, но даже увидеть их! Слишком велик их страх перед человеком.
— Кроме вот этого! — спокойно сказал Гэн, показывая на противоположную сторону поляны. Там, за столбом света, между стволов притаилось животное, похожее на земного медведя, только ниже ростом. Яркие, как у птицы, глаза следили за неподвижно стоявшими землянами без страха, как бы соразмеряя свои силы с пришельцами.
Тивиса сорвала с пояса наркотизаторный пистолет и послала серебряную ампулу в открытый бок животного. Оно издало короткий низкий рев, подпрыгнуло и, получив вторую ампулу в заднюю ногу, понеслось прочь.
Гэн Атал ринулся вдогонку, Тивиса умерила его пыл, сказав, что препарат на крупных пресмыкающихся действует в течение двух минут. Если животное обладает низкой организацией, то может оказаться более стойким. Лучше обождать пять минут.
— За последним тормансианским недобитком, — торжественно провозгласил Тор Лик.
— Не последним. Есть нечто, которое возится в ветвях и визжит, — возразила Тивиса.
— Может быть, одно и то же?
— Нет. У этого голос, да и вес не тот…
След, пропаханный в древесной гнили, привел к подножию дерева, исполинского даже среди гигантов этого леса. Оглушенное мощным наркотиком, животное с размаху налетело на ствол и опрокинулось навзничь. Неведомый зверь походил на пресмыкающееся безволосой чешуйчатой кожей, черной, как тормансианская ночь. Большие глаза, вытаращенные и остекленевшие, как у чучела, говорили о ночном образе жизни. Две пары согнутых лап располагались близко одна к другой и, казалось, выходили из одного места на туловище. Под тяжелой кубической головой виднелась еще одна пара конечностей, длинных, жилистых, с кривыми серповидными когтями. Широкая пасть была раскрыта. Безгубый рот обнажал двухрядные дуги конических притупленных зубов.
— Осторожней, оно приходит в себя! Задняя лапа дернулась раз, другой.
Громадные концентрационные лагеря, — фабрики смерти, где голодом, изнуряющим трудом, газовыми камерами, расстрелами из специальных аппаратов, извергающих целые ливни пуль, люди уничтожались уже сотнями тысяч и миллионами. Горы человеческого пепла, груды трупов и костей нагромождались массами, не снившимися древним истребителям рода человеческого, и снова шли сцены, где тысячи самолетов, бронированных ползающих пушек сталкивались в сплошном шквале воющего железа и гремящего огня. Десятки тысяч плохо вооруженных солдат упорно, напролом лезли на сплошную завесу огня, пока гора трупов не заваливала укрепления, лишая противника возможности стрелять, или же его солдаты не сходили с ума от беспрерывного убийства. Обреченные на смерть летчики-самоубийцы, подобно настойчивым осам, неслись сквозь завесу снарядов и втыкались в палубы гигантских кораблей, вздымая огненные смерчи, — и летели вверх люди, орудия, обломки машин,
— Очнитесь, земножительница, — услышала Фай Родис зов Чойо Чагаса.
Она обернулась, и он выключил проектор,
— Вы не знали всего зтого? — насмешливо спросил владыка.
— У нас не сохранились столь полно фильмы прошлых времен, — ответила, приходя в себя, Фай Родис,
Чойо Чагас бросил взгляд на часы. Родис встала.
— Я отняла у вас много времени. Простите, и благодарю вас.
Председатель Совета Четырех приостановился, что-то соображая.
— Я действительно больше не могу быть с ввми. Но если вы хотите…
— Безусловно!
— Потребуется не один день!
— Я могу обходиться подолгу без пищи. Нужна только вода.
— Воду найдете здесь. — Чойо Чагас отпер третьим ключом еще одну маленькую дверцу. — Зеленый кран — моя линия воды, она не может быть вредной, — усмехнулся он, — Пейте без опаски, Вы будете заперты, но сигнальный шкаф я оставлю открытым. Не пытайтесь выйти сами — погибнете. Здесь слишком много ловушек. Материала по последнему веку много, и вы не сможете просмотреть его раньше чем через два дня. Выдержите?
Фай Родис молча кивнула головой.
— Я приду за вами сам. Микрокатушки, на которые пересняты оригиналы, — здесь, в этих ящиках. Удачно прожить! — как говорят у нас при расставании.
Фай Родис попрощалась с ним приветливо и нежно, как с землянином. Внезапно этот непредсказуемый странный человек отпустил — вернее, оттолкнул — руку Родис и скрылся за дверью. Огромная броневая плита захлопнулась отрывистым ударом, похожим на звук механического молота.
Разобрав катушки, Родис увидела, что Чойо Чагас показал одну группу катушек, обозначенную иероглифами, которые она прочла, как «Человек — человеку». Второй и третий ящички были надписаны: «Человек — природе» и «Природа — Человеку».
Фильмы «Человек — природе» убедительно показывали сведенные леса, иссохшие реки, развеянные и засоленные почвы, залитые отбросами и нефтью озера и моря, огромные участки земли, изрытые горными работами, загроможденные отвалами шахт или заболоченные в тщетных попытках удержать пресную воду в нарушенном балансе водообмена материков. Неотразимо обвиняли фильмы, снятые в одних и тех же местах с промежутками в несколько десятков лет. Ничтожные кустарники на месте величественных, как храмы, рощ кедров, секвой, араукарий, эвкалиптов и густейших лесов тропических гигантов. Молчаливые, оголенные, объеденные насекомыми деревья там, где истребили птиц. Целые поля трупов диких животных, отравленных невежественным применением химикатов. Нагромождение гор битого стекла, бутылок, проржавевшего железа, несокрушимой пластмассы. Изношенная обувь накапливалась триллионами пар, образуя безобразные кучи выше египетских пирамид.
Фильмы третьего ящика — «Природа — человеку» — рассматривали отдельных лиц в крупном плане, показывая страдания и болезни, возникающие из неразумной жизни, разрыва с природой, непонимания потребностей человеческого организма и хаотического, недисциплинированного деторождения. Промелькнули гигантские города, брошенные из-за нехватки воды и рассыпавшиеся грудами обломков бетона, железа, вспузырившегося асфальта. Огромные гидроэлектростанции, занесенные илом, или с плотинами, разломанными смещениями земной коры. Гниющие заливы и бухты морей, биологический режим которых был нарушен.
Фай Родис едва хватило сил смотреть на замученных раком людей, бесконечно жалких дефективных ребят, тупых, апатичных взрослых, вся жизнь которых тянулась в сумерках неспособности к работе и отсутствии интереса к чему-либо.
Увиденное потрясло закаленную исследовательницу. Она понимала, что фильмы древних звездолетов прошли специальный отбор. Люди, ненавидевшие свою планету, разуверившиеся в способности человечества выбраться из ада неустроенной жизни, взяли с собой всё порочащее цивилизацию, историю народов и стран, чтобы второе поколение уже представляло себе покинутую Землю местом неимоверного страдании, куда нельзя возвращаться ни при каких испытаниях или трагическом конце пути. Вероятно, это же чувство разрыва с прошлым заставило предков нынешних тормансиан, когда им удивительно посчастливилось найти совершенно пригодную для жизни планету без разумных существ, объявить себя пришельцами с мифических Белых Звезд, отпрысками могучей и мудрой цивилизации. Ничто не мешало бы позднее показывать фильмы земных ужасов. На их фоне современная жизнь Торманса выглядела бы сущим раем. Но стало уже опасно разрушать укоренившуюся веру в некую высшую мудрость Белых Звезд и ее олигархов. Только теперь, не умом, а сердцем поняла Фай Родис всю неизмеримую цену, заплаченную человечеством Земли за ее коммунистическое настоящее. Поняла по-новому мудрость охранительных систем общества, остро почувствовала, что никогда, ни при каких условиях, во имя чего бы то ни было нельзя допускать ни малейшего отклонения к прежнему. Ни шага вниз по лестнице восхождения, туда, обратно, в тесную бездну. За каждой ступенькой этой лестницы стояли миллионы человеческих глаз, тоскующих, мечтающих.
— Вероятно, все мы наделали ошибок, оказались легкомысленными, — закончила свой рассказ Фай Родис. — Здесь, на Тормансе, жизнь проходит тяжело и тупо, как движется человек по длинной дороге, скользкой и вязкой. И то, как поступили вы с дверью или я — с Чойо Чагасом, видится тормансианам, как чрезвычайное дело, преступление. — Родис обвела товарищей смеющимися глазами. — Мне ли корить вас? Сама испытываешь яростное желание как-то расшевелить эту чугунную монолитность, упорство и нежелание понять.
— Нас совсем уничтожили хранилища информации, — в тон ей сказала Чеди, — старинные храмы и другие брошенные помещения, набитые штабелями книг, бумаг, карт и документов, заплесневевших, иногда полусгнивших. Чтобы разобрать хотя бы одно такое хранилище, нужны сотни усердных работников, а примерное число хранилищ порядка трехсот тысяч.
— Разве лучше дело с произведениями искусства? — вставил Гэн Aтал. — В Домах Музыки, Живописи и Скульптуры выставлено лишь то, что нравится Совету Четырех и их ближайшим приспешникам. Все остальное, старое и новое наравне, свалено в недоступной тесноте в запертых, никем не посещаемых зданиях. Я посетил одно и на всю жизнь запомнил груды слежавшихся холстов и беспорядочные пирамиды статуй, покрытых толстым слоем свалявшейся, точно шерсть, пыли. Холод сжимает внутренности при взгляде на эту гекатомбу колоссального творческого труда, мечтаний, надежд, так «реализованных» человечеством Ян-Ях!
— В общем уже ясно, — сказала Эвиза Танет. — Находясь здесь, мы ничего не увидим, кроме того, что нам захотят показать. Мы доставим на Землю искаженную картину жизни Торманса, и наше экспедиция принесет слишком малую пользу!
— Что же вы предлагаете? — спросил Вир Норин.
— Отправиться в гущу обычной жизни планеты, — убежденно ответила Эвиза. — На днях мы сможем снять скафандры, и металлический облик не будет смущать окружающих.
— Снять скафандры? А оружие убийц? — воскликнул Гэн Атал.
— И все же придется, — спокойно возразила Родис.
ТРИ СЛОЯ СМЕРТИ
Гэн Атал восхищался игрой красок за кормой, а Тивиса Хенако и Тор Лик любовались необыкновенной прозрачностью моря, после уже знакомых им мутных вод насыщенного углекислотой экваториального океана.
В трехгранном выступе каюты у рычагов управления сидели два тормансианина в лиловой униформе, безотрывно глядя вперед, и лишь изредка обменивались односложными восклицаниями.
Они держали курс на кручу бочкообразной горы, замыкавшей наиболее отдаленный хвостополюсный угол Зеркального моря. Темно-серая каменная масса, разбитая разветвленными жилами красной породы, сверкавшей сплетением кровавых артерий, казалась неприятной.
Левее, под горой, берег, заделанный в каменные плиты, выпрямлялся. За ним виднелись здания, в беспорядке отступавшие от моря. Брошенный город Чендин-Тот стоял близко от заповедной рощи — последней на планете Ян-Ях. Здесь издавна находилась область «Приверженцев Природы» — людей, не принявших всеобщей урбанизации и переселившихся в зону с нездоровым климатом. Непомерное увеличение населения планеты заставило застроить и заповедный район. Приверженцы Природы исчезли, влившись в общую массу городских жителей. Все же незначительный участок первобытного леса уцелел здесь от всепожирающего потребительства шестнадцатимиллиардного населения Торманса. Вероятно, это произошло случайно — катастрофический кризис разразился раньше, чем последняя роща была срублена. Множество городов вымерло, и те, что находились в менее благоприятных климатических зонах, никогда не заселились вновь.
Берег приближался. Земляне хотели подняться на крышу каюты, заменившую собою мостик, но провожатые энергично воспротивились. Они говорили с акцентом хвостового полушария планеты, очень быстро, проглатывая некоторые согласные. Земляне, привыкшие к четкому произношению государственных радиопередач и медлительной речи чиновников, понимали своих спутников с трудом. Выяснилось, что Зеркальное Море изобилует всепожирающими чудовищами — лимаи. Их длинные щупальца хватают с открытой палубы все живое, утаскивая в глубину, где у них идет беспрерывное сражение за пищу друг с другом. Они питаются своими же собратьями, крупные поедают меньших, но все же благодаря быстрому размножению количество их огромно.
— Удивительная аналогия с земными морями, — сказала Тивиса. — Когда в ЭРМ истребили кашалотов, размножились большие головоногие, с которыми пришлось вести настоящую войну. Вообще истребление любого вида немедленно нарушало миллионолетнее равновесие природы. В силу избирательной направленности всякого злого дела уничтожению подвергались преимущественно красивые, заметные, приспособленные к архаическим условиям жизни, а потому и невредные животные, растения, микроорганизмы. Уцелевала преимущественно вредная дрянь, иногда размножаясь фантастически быстро и буквально заливая волнами своей биомассы ошарашенных людей. Этот закон преимущественного выживания вредоносных форм там, где природа неумело коверкалась человеком, постигли на собственном опыте и тормансиане,
— Но выходит, что лимаи живут за счет самих себя? — спросил Гэн Атал.
— Если из морей выловили всю рыбу, моллюсков или чем там они еще питались, то что им осталось делать?
— Разве они не истребят сами себя?
— Истребят. Но в масштабах истории это может быть долгим процессом. Как жаль, что прекрасное хрустальное море населено мерзостью. Я хотела бы искупаться здесь, если бы не скафандр, — грустно промолвила Тивиса.
— Ты не находишь повсюду на Тормансе странную закономерность — во всех хороших местах, зданиях, даже в людях скрыто нечто плохое, — сказал Тор Лик, — произошел отбор и приятная внешность прикрывает скверную сущность.
— Да, мы видели много печального, — согласилась Тивиса, — перебиты все звери, крупные птицы, выловлена рыба, съедобные моллюски и водоросли — все пошло в пищу во время катастрофического Века Голода и Убийств. Погоня за количеством, за дешевизной и массовостью продуктов отравила реки, озера и моря. Реки высохли после истребления лесов и сильного испарения водохранилищ электростанций, за ними последовало обмеление и засоление озер. Почти повсюду пресная вода ценится не дешевле пищи. Для опреснения недостаточно энергии. Отсутствие сколько-нибудь значительных полярных шапок не сохранило запасов пресного льда.
— Но они-то сами понимают, что наделали? — не унимался Гэн Атал. — Вы виделись с учеными в биологических институтах?
— Мне думается, понимают. Но биология их архаична и сводится главным образом к селекции, практической анатомии, физиологии и медицинским ее отраслям. Даже своих животных они не успели изучить как следует, ибо они исчезли. Это утрачено уже навсегда.
— Что-то я часто слышу это невыносимое человеку слово! — вскинулся Тор Лик, замолчал и уставился на море.
Хрустальную воду впереди подернуло рябью. Сначала землянам показалось, что всплыл покров переплетенных водорослей. Но из неопределенной массы поднялась целая чаща извивающихся щупалец сине-зеленого цвета. Они вздымались на высоту до четырех метров над поверхностью моря, поворачивались, размахивая во все стороны расплющенными концами.
Судно сделало крутой поворот, землян бросило на стену каюты, а левая сигара поплавка поднялась над водой. Оба тормансианина пустились в негромкий спор, в котором победил рулевой, энергично тыкавший рукой куда-то в сторону от берега.
— Мы не причалим прямо к городу, — пояснил своим пассажирам второй тормансианин, — у пристани очень глубоко и могут напасть лимаи. Никто еще не встречал их так близко от города. В стороне есть отмель, куда лимаи зайти не могут, и мы причалим там. Придется только пройти лишнее…
— Мы не боимся ходьбы, — улыбнулась Тивиса.
— Но мы не боимся и этой мерзости, — вмешался Тор Лик. — Наши СДФ отгонят их или уничтожат!
— Зачем разряжать батареи? — возразила Тивиса. — Хотя Гэн привез, свежие, но у нас еще долгий путь.
— Тивиса права. Нам твердили о каких-то опасностях.
Взревели двигатели, вокруг закипела муть. Рулевой с размаху выбросил судно на прибрежный вал песка и мелкой гальки. Отсюда земляне без труда перебрались на берег по широкой доске и перевели своих девятиножек.
— Когда вернуться? — отрывисто спросил рулевой.
— Не нужно, — сказал Тор, и оба морехода вздохнули с неприкрытым облегчением. — Мы пойдем в глубь страны и перевалим через хребет в направлении экватора, чтобы выйти на равнину Мен-Зин, — туда пришлют самолет.
— И мы осмотрим самый большой мертвый город хвостового полушария Кин-Нан-Тэ, — добавила Тивиса.
— Кин-Нвн-Тэ! — воскликнул рулевой и умолк. Товарищ подтолкнул его, одновременно кланяясь землянам и желая «пути змея — непреклонного и неотступного».
Путешественники смотрели, как мореходы раскачивали судно под дикий рев двигателей, сотрясший безмолвный берег. Внезапно оно сорвалось с отмели и унеслось в Зеркальное море.
Предоставленные самим себе, земляне сбросили одежду, скатали в тугие валики и пристегнули ее к СДФ. Затем три металлические фигуры — темно-гранатовая, малахитово-зеленая и коричнево-золотая — пошли вдоль берега к овальной пристанской площади. Покинутый город Чендин-Тот встретил землян тем удручающим однообразием одинаковых домов, школ, мест развлечений и больниц, которое было характерно для поспешного и небрежного строительства эпохи «взрыва» населения. Странная манера перемешивать в скученных кварталах здания разного назначения обрекала на безотрадную стесненность детей, больных и пожилых людей, сдавливала грохочущий транспорт в узких улицах.
Земляне торопились пересечь унылые, покрытые легкой пылью улицы, застывшие в душном воздухе. Засохшие деревья торчали искривленными скелетами и рассыпались при малейшем прикосновении.
За городом простиралась пыльная голая равнина, полого поднимавшаяся к горам. Очень далеко в мареве горячего воздуха расплывались черные пятна, как то показал стереотелескоп, первые живые деревья.
Бессумеречный вечер Торманса застал землян среди деревьев с такими густыми кронами, что в лиственной массе скрывались отдельные ветви, еще более увеличивая сходство дерева с геометрической фигурой. Ничто живое не показывалось в оцепенелой роще. Позднее, когда земляне устроились на отдых у росшего близ дороги дерева, на свет слетелись какие-то полупрозрачные насекомые. Земляне на всякий случай включили воздушный обдув из воротников скафандров.
Тивиса медленно потянула воздух расширенными ноздрями и сказала:
— Великое дело — внушение. Патроны продува заряжены воздухом Земли, и, хотя я знаю, что это — атомарная смесь, абсолютно лишенная запаха и вкуса, мне чудится в здешней духоте ароматный ветер северных озер. Там я работала до экспедиции…
— Здесь любой вентилятор покажется севером по контрасту с духотой и пылью, — буркнул Тор Лик, извлекая охладительную подушку и пристраиваясь к боку СДФ.
Полусуточная ночь Торманса тянулась слишком долго, чтобы земляне могли позволить себе дожидаться рассвета. Первым проснулся Гэн Атал, одолеваемый страшными снами. Ему мерещились гигантские тени, суетившиеся поодаль, неопределенные фигуры, кравшиеся между наклонным частоколом камней, красные клубы дыма в зияющих черных пропастях. Некоторое время Гэн лежал, анализируя видения, пока не понял, что инстинкты подсознания предупреждают об угрозе отдаленной, но несомненной. Гэн Атал поднялся, и в ту же минуту проснулась Тивиса.
— Мне снилось что-то тревожное, — сказала она. — Здесь, на Тормансе, мне часто делается беспокойно по ночам, особенно перед рассветом.
— Час Быка, — ответил Гэн Атал, — так называли в древности наиболее томительное для человека время незадолго до рассвета. В Азии это — два часа ночи, когда властвуют демоны зла и смерти. Монголы Центральной Азии так определяли окончание Часа Быка: когда лошади укладываются перед утром на землю.
— Долор игнис акте люцем — древние римляне тоже знали странную силу этих часов ночи, — и Тивиса занялась гимнастикой.
— Ничего странного, — подал голос астрофизик, — вполне закономерное чувство, сложившееся из физиологии организма, первобытной истории и особого состояния атмосферы перед рассветом.
— Для Афи все всегда от космоса! — засмеялась Тивиса.
Красно-золотой СДФ Гэна выдвинулся вперед. Высоко поднятая на гибком стержне лампа осветила дорогу. Дико заметались черные тени в промоинах и впадинах, совсем как во сне Гэна Атала. Соответственно покачиваниям СДФ на неровностях дороги окружающий мрак то отступал, то набегал вплотную. В наплывах темноты вверху на мгновение появлялись одинокие огоньки звезд. Справа, едва намечая правильный купол дальней горы, немощно светил спутник Торманса, внезапно проваливаясь во мрак от желтого фонаря девятиножки. Земляне миновали перевал. Снова их встретила оголенная пустыня. Они начали спуск, столь же пологий, как и подъем. Впереди сквозь редевшую темноту виднелось нечто темное, закрывавшее весь еле зримый горизонт. Слабый и равномерный шум возник впереди и внизу. Земляне свыклись с безводьем огромных пространств планеты Ян-Ях и не сразу сообразили, что это журчит вода. Короткий рассвет погасил путевой фонарь СДФ, угрюмое пурпурное светило вспыхнуло позади и справа. Оно поднималось, светлея, а перед землянами открылась межгорная котловина. Где-то под склоном журчала речка, а за ней на низких холмах росла чаща гигантских деревьев. У путешественников захватило дыхание. Колоннада сравнительно тонких стволов высотой не меньше двухсот пятидесяти или трехсот метров вверху прикрывалась шапкой ветвей и листвы.
— Так вот как выглядели леса Торманса до прихода наших звездолетов! — негромко сказала Тивиса, не желая нарушать необыкновенно плотной тишины.
— Интересно что здесь обитало в те времена? — спросил Гэн Атал, пиная ногой истлевшую массу листьев и плодов. — Вряд ли живое могло прокормиться тут, внизу, где не растет ничего другого!
— Как в больших лесах Земли, — ответила Тивиса, — вся животная жизнь сосредоточивалась там, — она подняла руку к терявшимся в высоте искривленным ветвям. Словно откликаясь на ее жест, высокий, как свисток, вопль прорезал безмолвие леса, заставив людей замереть от неожиданности. Где-то далеко послышался ответный вопль, похожий на визг многооборотной алмазной пилы.
Тор Лик, выхватив стереотелескоп, пытался разглядеть что-нибудь в густой листве. Ему почудилось едва уловимое колебание веток, как если бы там, на трехсотметровой высоте, нечто пробиралось в сплетении крон.
— Aral — весело воскликнул Гэн Атал, — не все вымерло тут, за Зеркальным морем! Не все съели тормансиане!
— Опять-таки уцелела какая-нибудь гадость! — поморщился Тор Лик. — Этот визг не вызывает симпатии.
Земляне долго стояли, прислушиваясь и настроив фотоглаз СДФ на слабое освещение. Но гигантский лес хранил в себе не больше жизни, чем кубики едва державшихся домов Чендин-Тот.
Еще два дня провели земляне а лесу, пробиваясь с холма на холм, через нагромождения растительного праха. Иногда небольшие прогалины уходили вверх ослепительными трубами света. Высоко задирая головы, земляне видели над собой все то же свинцово-серое небо в обрамлении мохнатых шоколадных ветвей. На третий день Тивиса остановилась на опушке одной из прогалин.
— Кроме вот этого! — спокойно сказал Гэн, показывая на противоположную сторону поляны. Там, за столбом света, между стволов притаилось животное, похожее на земного медведя, только ниже ростом. Яркие, как у птицы, глаза следили за неподвижно стоявшими землянами без страха, как бы соразмеряя свои силы с пришельцами.
Тивиса сорвала с пояса наркотизаторный пистолет и послала серебряную ампулу в открытый бок животного. Оно издало короткий низкий рев, подпрыгнуло и, получив вторую ампулу в заднюю ногу, понеслось прочь.
Гэн Атал ринулся вдогонку, Тивиса умерила его пыл, сказав, что препарат на крупных пресмыкающихся действует в течение двух минут. Если животное обладает низкой организацией, то может оказаться более стойким. Лучше обождать пять минут.
— За последним тормансианским недобитком, — торжественно провозгласил Тор Лик.
— Не последним. Есть нечто, которое возится в ветвях и визжит, — возразила Тивиса.
— Может быть, одно и то же?
— Нет. У этого голос, да и вес не тот…
След, пропаханный в древесной гнили, привел к подножию дерева, исполинского даже среди гигантов этого леса. Оглушенное мощным наркотиком, животное с размаху налетело на ствол и опрокинулось навзничь. Неведомый зверь походил на пресмыкающееся безволосой чешуйчатой кожей, черной, как тормансианская ночь. Большие глаза, вытаращенные и остекленевшие, как у чучела, говорили о ночном образе жизни. Две пары согнутых лап располагались близко одна к другой и, казалось, выходили из одного места на туловище. Под тяжелой кубической головой виднелась еще одна пара конечностей, длинных, жилистых, с кривыми серповидными когтями. Широкая пасть была раскрыта. Безгубый рот обнажал двухрядные дуги конических притупленных зубов.
— Осторожней, оно приходит в себя! Задняя лапа дернулась раз, другой.