Страница:
После вечерней еды гетера открыла внутреннюю дверь своего дома в длинный коридор, восходивший к святилищу. Она дошла лишь до запертой бронзовой решетки и постучалась, вызывая прикованную привратницу. Падшая жрица выглянула из своей ниши, приложила палец к губам и отрицательно замотала головой. Таис улыбнулась ей и послушно повернула назад, запомнив голодный блеск глаз осужденной, ее впалые щеки и живот. Она послала финикиянку с едой. За-Ашт пришла не скоро. Лишь после долгих уговоров, поняв, что ее не подкупают и не предадут, привратница взяла еду. С тех пор финикиянка или сама Таис кормили ее по два раза в день, узнав время, в какое не было риска попасться служителям храма.
Прошло несколько дней. В храме как будто забыли о гостье, и Таис приписала это разочарованию главной жрицы. Ей не удалось покорить гетеру и привлечь к служению Кибелы-Ашторет, не удалось и заинтересовать ее тайнами Матери Богов. Тьма, жестокость и мучения вызывали непреклонное сопротивление в душе Таис. Она по-прежнему отправлялась на поездки то с рябым воином, которого товарищи почему-то прозвали Онофорбосом – пастухом ослов, то с самим начальником – лохагосом. Несмотря на искушение, Таис только раз решилась искупаться в чудесном озерке Прибывающей Луны, не из-за боязни быть схваченной – от этого ее спасла бы быстрота Боанергоса, а чтобы не наносить оскорбления служительницам Реи. За-Ашт всегда просилась сопровождать хозяйку и с каждым днем становилась все молчаливее. Таис уже решила отпустить рабыню.
Дни шли, а вестей с востока не приходило. Где-то там, в необъятно просторных степях и лабиринтах холмов, затерялось войско Александра. Таис успокаивала себя соображениями, что попросту не случилось оказии для письма. И все же даже слухов, всегда каким-то образом достигавших воинов, не доходило из-за Евфрата. Таис даже перестала выезжать, не ходила в храм и почти ничего не ела. Ночью она часто лежала без сна, засыпая лишь на рассвете. Столь сильное беспокойство было не свойственно полной здоровья афинянке. Она приписывала его зловещей атмосфере святилища Кибелы. Если бы не предупреждение Птолемея, Таис давно бы покинула это «убежище», тем более что храм Реи вовсе не был убежищем ни для кого. Стоило только ознакомиться поближе с ее служительницами, чтобы понять, какая судьба ожидает «знатную гостью» при поражении и гибели войска Александра. Горсточка конвоя будет перебита могучими стражами внезапно, во время сна, а сама Таис отправлена в нижний храм зарабатывать деньги Матери Богов. При сопротивлении – что же, здесь много мест, где требуется прикованный сторож. И это еще лучший исход. В худшем же… Таис с содроганием вспомнила таинства Анантис, и дрожь пробежала по ее спине. Как бы отвечая ее мыслям, раздался слабый частый стук в дверь из храмового коридора. Таис вскочила, прислушалась. Позвав За-Ашт, Таис осторожно спросила, приблизив лицо к притолоке:
– Кто?
– Госпожа… открой… во имя… – голос прервался.
Таис и рабыня узнали Ликофона. Гетера мотнулась за лампионом, а финикиянка распахнула дверь. За порогом не в силах поднять головы, залитый кровью, лежал молодой воин. Таис втащила Ликофона в комнату, а За-Ашт заперла дверь и по приказанию Таис помчалась во весь дух за македонцами.
Ликофон открыл глаза, слабо улыбнулся, и эта улыбка умирающего резанула ее нестерпимым воспоминанием о смерти Менедема.
Из левого плеча воина торчал знакомый Таис кинжал жрицы Ночи, безжалостной и твердой рукой вогнанный по самую рукоятку. Кинжал пробил заодно с одеждой и широкое золотое ожерелье, застряв между звеньями. Таис, как всякая эллинская женщина, кое-что смыслила в ранах. Ликофон не мог жить с такой раной, тем более проползти по длинному проходу, хотя и под спуск. Что-то было не так! Несмотря на кровь, продолжавшую медленно струиться из-под кинжала, Таис не решилась вынуть оружие до прихода лохагоса, который, как опытным воин, был и хирургом и коновалом своего отряда.
Воины не заставили себя ждать. Следом за финикиянкой ворвалась целая декада (десятка) с обнаженными мечами и копьями. Воины подняли тессалийца, положили на ложе, и лохагос, сумрачно покачав головой при виде раны, принялся ощупывать плечо Ликофона. Раненый застонал, не открывая глаза, а ветеран вдруг осклабился радостной усмешкой.
– Что, не смертельно? – задыхаясь от волнения, спросила Таис.
– Красивый воин всегда любимец Афродиты! Видишь, кинжал ударил сюда и, если бы пошел прямо, то пронзил бы сердце. Но Ликофон нарядился, надел тяжелое ожерелье. Кинжал, раздвинув одно из колец, отклонился к спине и прошел между ребрами и лопаткой. Если бы не разрезанная жила, то с такой раной можно сражаться правой рукой. Но мальчик потерял слишком много крови. Готовь побольше вина с теплой водой! Дай скорее чистого полотна.
Не теряя времени, лохагос велел двум воинам держать Ликофона за плечи, обтер рукоять кинжала от крови, удобно взялся и, упершись левой рукой в плечо, мощным рывком вынул оружие. Пронзительный вопль вырвался у юноши, он приподнялся, вытаращив глаза, и снова рухнул без памяти на промокшую кровью постель. Лохагос свел края раны пальцами, смоченными в уксусе, обмыл вокруг кровь и натуго забинтовал полосками разорванной льняной столы, привязав руку к туловищу. Тессалиец лежал немо и безучастно, шевеля сухими почерневшими губами. По знаку сотника За-Ашт принялась поить Ликофона, который глотал воду с вином без конца. Начальник воинов выпрямился, отер с лица пот и принял чашу вина, поднесенную Таис. Кувшин пошел по кругу.
– Кто это его? – задал один из воинов вопрос, интересовавший всех.
Таис постаралась объяснить обычаи храма, встречу Ликофона с черной жрицей и очевидную недостаточность сил юноши. Возможно, тессалиец не сообразил, что только недавно оправился от ранения.
– Что ж, виноваты обе стороны и никто. Условие есть условие! – сказал лохагос. – Взялся – исполняй, не можешь – не берись! А он жив остался, осел молодой. Для меня это радость. Ликофон хороший воин, только слабоват насчет женщин. А я-то думал, что мальчишка около нее кружится, – ткнул он пальцем в За-Ашт.
– Нет, нет, нет! – финикиянка выскочила вперед, сверкая глазами.
– Оставь, кошка! Влюбилась, так молчи! – оборвал ее начальник воинов.
За-Ашт хотела ответить, как вдруг раздался резкий стук чем-то твердым в дверь из храма.
– Идет погоня! – почему-то весело ухмыльнулся лохагос. – Открой дверь, Пилемен!
Воин, стоявший ближе к двери, повиновался. Ворвалась целая группа черных жриц с факелами под предводительством увенчанной золотой диадемой старшей. Рядом с ней в слезах шла та черная жрица, что приходила за Таис и покорила Ликофона.
– Видишь, Кера, сколько крови? Я не жалела, я ударила верно, и что спасло его, не знаю.
– Ты ударила верно, – ответил вместо старшей начальник македонцев, – а спасло его золотое ожерелье, надетое молодым ослом для тебя!
– Вижу! – согласилась старшая. – С тебя снята вина, Адрастея. Мы не можем добить его, – она качнула диадемой в сторону македонцев, взявшихся за мечи, – пусть рассудит великая жрица. Но за свое второе преступление Эрис должна быть убита. Или, если хочешь, пошлем ее исполнять обряды в святилище Анахиты!
Тут только Таис вспомнила о привратнице в коридоре и сообразила, что, не сжалься она над воином, Ликофон истек бы кровью у запертой решетки и никогда не добрался бы до ее двери!
Позади во мгле коридора одна из жриц держала за волосы осужденную. Ее освободили от цепи, связав руки назад. Старшая пошла назад в коридор, равнодушно окинув взглядом македонцев и злорадно усмехнувшись ужасному виду окровавленного пепельно-бледного юноши.
– Остановись, Кера! – воскликнула Таис, запомнив грозное имя этой совсем еще молодой женщины. – Отдай мне ее! – она показала на связанную привратницу.
– Нет! Она провинилась дважды и должна исчезнуть из жизни!
– Я дам за нее выкуп! Назначь цену!
– Нельзя ценить жизнь и смерть, – отказала старшая жрица и вдруг остановилась раздумывая. – Можешь отдать жизнь за жизнь, – продолжала она.
– Не понимаю тебя!
– Жаль. Это просто. Я отдам тебе Эрис, а ты свою финикиянку.
– Невозможно! Ты ее убьешь!
– За что? Она ни в чем не повинна. Я сужу так – если мы теряем жрицу, упавшую непозволительно низко, то приобретаем другую, годную для начала.
– Но убив, вы все равно потеряете, если и получите взамен, – возразила Таис.
– Для Великой Матери смерть или жизнь без различия!
Таис нерешительно оглянулась на свою рабыню. Та стояла бледная, как меленая стена, подавшись вперед и прислушиваясь к разговору.
– Смотри, За-Ашт, ты хотела служить в храме. Сейчас предоставляется случай, и я отпускаю тебя. Я не меняю и не отдаю тебя. Следуй только своему желанию!
Финикиянка упала на колени перед Таис, поцеловав ей руку.
– Благодарю тебя, госпожа!
За-Ашт выпрямилась, гордая и стройная, добавив:
– Я иду.
– Возьми свои вещи и одежду, – напомнила Таис.
– Не нужно! – сказала старшая и подтолкнула финикиянку к Адрастее. За-Ашт слегка отшатнулась, но черная жрица обняла ее за талию и повела во тьму коридора. Жрицы расступились, и та, что держала связанную за волосы, пнула ее ногой в спину. Привратница влетела в комнату и растянулась лицом вниз на окровавленном ковре. Дверь захлопнулась, наступила тишина. Озадаченные воины стояли, пока один из них не поднял упавшую, разрезал ремни на запястьях и пригладил упавшие на лоб волосы.
– Сядь, Эрис, – ласково сказала Таис, – дайте ей вина!
– Какие странные имена, – воскликнул лохагос, – беда, мщение, раздор.
– Я слышала, как двух других назвали Налия и Ата: демон и безумие, – сказала Таис, – очевидно, страшные эллинские имена даются всем черным жрицам. Так, Эрис?
Привратница молча наклонила голову.
– Делайте носилки, мы понесем Ликофона, – прервал лохагос наступившее молчание.
– Надо оставить здесь! – возразила Таис.
– Нет! Главная их начальница может изменить решение. Тессалийца надо убрать отсюда. Но как оставить тебя одну, госпожа Таис?
– У меня есть новая служанка.
– Она зарежет тебя, как Ликофона, и удерет.
– Удирать ей некуда. Она спасла уже две жизни, рискуя своей.
– Вот оно что! Молодец девчонка! И все же я оставлю двух стражей на веранде, – сказал начальник.
Воины удалились. Таис заперла храмовую дверь на оба засова и принялась убирать испачканную кровью комнату. Эрис вышла из своего оцепенения, помогала скоблить и мыть. Не придавая никакого значения своей полной наготе, она сбегала несколько раз к цистерне за водой и успела вымыться, яростно отскребывая грязь после своего житья в грязной нише у решетки. Рассвело. Утомленная событиями гетера закрыла входную дверь и задернула тяжелую занавесь оконной решетки, затем показала Эрис на второе ложе в своей комнате, так как постель финикиянки была испачкана кровью.
Таис улеглась и вытянулась во весь рост, изредка взглядывая на Эрис, неподвижно сидевшую на краю ложа, сосредоточенно и ожидающе глядя вдаль широко раскрытыми глазами. Теперь гетера рассмотрела свое новое «приобретение». «Кажется, она меласхрома – чернокожая, – мелькнуло в уме афинянки, – нет, она просто мелена, очень темно-бронзовая, с примесью африканской крови». Черная жрица без сетки, браслетов, пояса и ножа оказалась совсем юной женщиной с громадными синими глазами, в которых все же отражалось темное упорство, как и у других жриц. Ее волосы вились мелкими кудрями, круглые щеки казались нежными, как у ребенка. Только очень полные полураскрытые губы и очевидный для Таис отпечаток большой чувственности на всем ее юном и уже женски мощном теле говорили о том, что эта юная девушка действительно могла быть черной служительницей Ночи и Великой Матери.
Глядя на синеглазую темнокожую Эрис, Таис вспомнила эфиопок с синими глазами, высоко ценимых в Египте и происходивших из очень далекой страны за верховьями Нила. Освобожденная привратница могла быть дочерью такой негритянки и человека светлой кожи.
Афинянка встала, подошла к Эрис и погладила ее по плечам. Черная жрица вздрогнула и вдруг приникла к Таис с такой силой, что та чуть не упала и обхватила рукой стан Эрис.
– Ты будто из камня! – удивленно воскликнула Таис. – Вы все, что ли, такие?
– Все! Тело из камня и медное сердце! – вдруг сказала девушка на ломаном койне.
– О, ты заговорила! Но у тебя сердце женщины, не ламии! – сказала Таис и поцеловала Эрис. Та задрожала, чуть заметно всхлипнув. Таис, шепча успокоительные слова, велела ей ложиться спать. Девушка показала на дверь, прикладывая палец к губам. Таис поняла, что ей надо пробраться к решетке за какой-то очень важной вещью, пока там не прикуют другую привратницу. Гетера и черная жрица бесшумно приоткрыли дверь, и Эрис, прислушавшись, скользнула в непроглядную темноту. Она вернулась, тщательно заперла засовы. В ее руке блестел золотой рукоятью священный кинжал жриц Ночи. Эрис опустилась на колени и положила кинжал к ногам Таис, потом прикоснулась им к своим глазам, губам и сердцу. Через, несколько мгновений Эрис спала, вольно разметавшись поверх покрывала и приоткрыв рот. Таис полюбовалась ею и сама погрузилась в крепкий сон.
Начальник охраны Таис оказался прав. Ликофон не погиб. Кинжал жрицы не был отравлен, как опасался лохагос, и глубокая рана быстро заживала. Только после потери крови воин был слабее котенка. Верховная жрица не посылала за Таис и не требовала недобитого воина. Весь городок и храм Великой Богини как будто насторожился в ожидании вестей об Александре. Таис велела конвою готовиться к выступлению.
– Куда? – спросил настороженно лохагос.
– К Александру!
Но не прошло и трех дней, как все изменилось. Поздно вечером, когда Таис уже собиралась спать, и Эрис расчесывала ее тугие вьющиеся волосы, со стороны городка послышались крики, замелькали факелы. Таис выскочила на веранду в коротеньком хитониске, не обращая внимания на северный ветер, дувший уже несколько дней. Бешеный топот копыт разнесся по сосновой роще. Лавина всадников на массивных парфянских лошадях, высоко держа факелы над головами, примчалась к дому Таис. Среди них были и македонцы ее отряда, отличавшиеся от запыленных, сожженных солнцем приезжих своей чистотой и тем, что вскочили на лошадей спросонок, неодетыми.
Сверкавший золотом всадник на белоснежной кобыле подъехал к самым ступенькам веранды.
– Леонтиск, о Леонтиск! – Таис бросилась к нему. Начальник тессалийской конницы ловко подхватил ее и поднял к себе на лошадь, отбросив задымивший факел.
– Я за тобой, афинянка! Да здравствует Александр!
– Победа, значит, победа, Леонтиск! Я знала! – невольные слезы вдруг покатились по щекам Таис. Она обняла тессалийца за шею и осыпала поцелуями. Леонтиск поцеловал ее сам и, подняв могучими руками, посадил себе на плечо. Вознесенная над всеми, Таис смеялась, а воины восторженно завопили, ударяя в щиты и размахивая факелами.
Огромный воин с гривой рыжих, развевавшихся на ветру волос, на высоком сером жеребце увидел на веранде недоумевающую Эрис, подъехал к ограде и зычно пригласил к себе. Эрис посмотрела на хозяйку, та кивнула, и девушка смелым прыжком оказалась в объятиях всадника. Подражая Леонтиску, гигант посадил Эрис на плечо. Бывшая жрица поднялась выше Таис под новый взрыв восторга.
Тессалийцы поскакали вокруг святилища, горланя, махая факелами под бряцание оружия, грохот копыт и щитов. На крышу святилища выбежали все служительницы храма во главе с верховной жрицей. Радостная, торжествующая Таис успела заметить волнение, какое вызвало среди жриц появление Эрис на плече у воина. Владычица храма сделала какие-то резкие движения руками, и вдруг веранда опустела. Таис лишь усмехнулась, понимая разочарование властительницы, перед глазами которой ее жертву, осужденную на унижение и рабство, несли перед храмом будто богиню! Шествие вернулось к дому Таис, и обеих женщин, не спуская на землю, бережно передали на руках в дом. Сюда же вошел Леонтиск, всадники были отпущены. Только двое приближенных остались ждать.
– Так победа, милый?
– Полная и окончательная! Дарий разбит наголову, огромное войско его рассеяно. Мы убили десятки тысяч, пока не изнемогли и валились на трупы, не выпуская из рук мечей и копий. Вся Персия лежит перед нами открытая. Царем Царей теперь – Александр, сын бессмертных богов!
– Я только недавно поняла, что завоевать Азию под силу лишь избраннику судьбы, титаноподобному герою, как Ахиллес.
– А я это увидел! – тихо сказал тессалиец, тяжело опускаясь в кресло.
– Ты очень устал? Отдохнешь здесь? Эрис даст вина и орехов в меду со сливками – самая подкрепляющая еда!
– Поем и поеду. Мне поставили палатку на опушке рощи, там, где все мои люди.
– Сколько их?
– Шестьдесят всадников, сто пятьдесят лошадей.
– Неужели ты приехал только за мной?
– Только. После великой битвы, где снова отличились мои конники, я лежал два дня будто во сне. Александр решил, что я нуждаюсь в отдыхе, и послал сюда за тобой.
– А сам?
– А сам идет со всем войском прямо на Вавилон. – И мы поедем туда?
– Разумеется. Только дадим отдохнуть лошадям – я ведь скакал весь путь, так хотелось увидеть тебя.
– Далеко?
– Сотня парасангов!
Таис без слов поблагодарила воина долгим поцелуем, спросив:
– Александру далеко идти до Вавилона?
– Немного больше…
– Вот, Эрис! Ешь и пей. Я выпью с тобой за победу!
– Тебе стало служить подземное царство? – спросил Леонтиск, прихлебывая вино и рассматривая новую рабыню.
– Эта история интересна, но длинна. Надеюсь, в пути будет время рассказать ее и послушать самой о великой битве.
– Будет! – заверил тессалиец, наскоро прожевал горсть варенных в меду орехов и поднялся. Таис проводила его до ступенек веранды.
Леонтиск появился снова после отдыха в таком роскошном вооружении, какое не описывал и сам Гомер. Сверкающий золотом, загорелый всадник в белых шелках на чудесной белой лошади казался полубогом. И хотя глубокая морщина пересекала лоб между бровей, а углы рта окружала двойная борозда, прищуренные глаза, светлые и бесстрашные, смеялись.
– Какая красивая у тебя лошадь! Будто титанида – оборотень Левкиппа! И как зовут ее? – восклицала восхищенная гетера.
– Мелодия.
– Песня! Кто назвал так красиво?
– Я. Помнишь, есть река Мелос, которая поет, протекая по звенящим камням. Моя Мелодия бежит, будто льется и журчит река…
– Ты поэт, Леонтиск!
– Просто любитель лошадей! А это тебе, – тессалиец развернул и подал Таис наряд персидской царевны. Гетера отвергла его, сказав, что не хочет рядиться в чужеземный наряд, и надела лишь диадему из редкостных камней, искрившихся на солнце тысячами огоньков. На шее она оставила голубое ожерелье храма Реи, а щиколотки, как для танца, украсила звенящими перисцелидами из электрона с бирюзой.
Она попросила подать ей Салмаах вместо Боанергоса и ахнула, когда увидела свою кобылу – в золотой сбруе, с форбеей, украшенной крупными турмалинами, такой же дивной розовой окраски, как на подаренных ей флаконах Кибелы. На потнике лежала шкура редкостного рыжего с черными полосами зверя – тигра.
Кинеподы – ножные щетки лошади украшали сверкающие на солнце серебряные браслеты с бубенчиками. Салмаах как будто чувствовала красоту своего наряда и гордо выступала, перезванивая копытами, так же как и подходящая к ней Таис, чьи ножные браслеты звенели при каждом шаге.
Кортеж из тридцати воинов сопровождал Леонтиска и Таис, ехавших бок о бок по широкой дороге к главному входу в святилище Кибелы. Тессалийцы пели, и Таис попросила их ударять в щиты в такт боевой песне. Как в день большого праздника, стражи распахнули ворота в обеих стенах. Воинственная кавалькада вступила в первый двор. Здесь Таис и Леонтиск спешились и, встреченные жрецами-копьеносцами, пошли к калитке в низкой ограде, отделявшей мощеный двор от аллеи кипарисов, в конце которой находился горбатый мостик и лестница, перекинутая над бассейном сада прямо на нижнюю террасу. По ту сторону калитки к ним приблизилась нагая привратница. Она собрала в горсть свои густые волосы, окунула их в серебряную чашу с ароматной водой и брызнула на входящих. Внезапно она вскрикнула и закрыла лицо руками. Таис узнала свою финикиянку.
– О Леонтиск! Задержи их на минуту! – кивнула она на суровых жрецов, подошла к За-Ашт и с усилием отвела ее ладони от пунцового лица.
– Они тебя уже наказали? За что? Тебе плохо? Говори скорей!
Из бессвязно торопливых слов Таис поняла, что финикиянку заставили делать что-то невыносимое, она отказалась, ее послали в храм Анаитис и после вторичного бунта приставили сюда – привратницей и первой утехой усталых паломников.
– Что было в храме Анаитис? Первая ступень таинств?
– Да. Они хотели заставить меня участвовать во второй. – За-Ашт снова спрятала лицо, вздрогнув от нетерпеливого стука копий, резко опущенных жрецами на землю.
– Бедная ты! Плохая из тебя жрица! Надо выручать тебя!
– О госпожа! – в голосе финикиянки теперь было гораздо больше мольбы, чем в ее просьбах отпустить в храм.
Таис, не рискуя больше задерживать жрецов, пошла дальше. Верховная жрица вместе со жрецом встретила их не в храме, а на нижней веранде – новый знак почтения. Леонтиск поклонился ей и, подражая Таис, принял на лоб мазок душистого масла. Затем он развязал большую кожаную сумку, которую бережно нес сам всю дорогу, и подозвал копьеносца, тащившего вторую. На широкий выступ цоколя храма высыпалась груда золотых и серебряных цепей, браслетов, крупных драгоценных камней, искусно выкованных бесценных диадем. Из второго мешка с глухим тяжким стуком высыпались золотые слитки.
– Это только часть. Сейчас принесут еще четыре таланта – жрецы не привыкли носить такие тяжести.
Верховная жрица глубоко вздохнула, и глаза ее заблестели от жадности – воистину дар Александра был царским.
– Мы заботились здесь о нашей прекрасной гостье, – ласково сказала она, – надеюсь, что она довольна?
– Довольна и благодарна, хвала Великой Матери, – отозвалась гетера.
– Могу ли я еще что-нибудь сделать для тебя?
– Можешь, властительница храма! Отдай мне назад мою рабыню, финикиянку За-Ашт.
– Ведь ты обменяла ее…
– Да, так. Но сейчас видела ее на цепи у ворот. Она не прижилась в храме.
– Поэтому несет наказание.
Таис посмотрела на Леонтиска, и тот без слов понял ее.
– Пожалуй, я верну тех, что несут золото, – как бы в раздумье сказал он.
– Не возвращай! – подняла руку верховная жрица. – Негодная финикиянка не стоит и сотой части. Можешь получить свою строптивую рабыню назад!
– Благодарю тебя! – снова поклонилась Таис и, скрыв улыбку, попрощалась с властительницей знаменитого храма.
За-Ашт, забыв обо всем, с криком «Ты здесь, моя красавица!» бросилась к Салмаах, оросив ее шею слезами. Один из воинов дал ей нарядную хламиду и посадил за спину. Тем же порядком тессалийцы выехали со двора, и Таис навсегда покинула обитель Кибелы, Великой Матери и Владычицы Зверей.
10. Воды Евфрата
Прошло несколько дней. В храме как будто забыли о гостье, и Таис приписала это разочарованию главной жрицы. Ей не удалось покорить гетеру и привлечь к служению Кибелы-Ашторет, не удалось и заинтересовать ее тайнами Матери Богов. Тьма, жестокость и мучения вызывали непреклонное сопротивление в душе Таис. Она по-прежнему отправлялась на поездки то с рябым воином, которого товарищи почему-то прозвали Онофорбосом – пастухом ослов, то с самим начальником – лохагосом. Несмотря на искушение, Таис только раз решилась искупаться в чудесном озерке Прибывающей Луны, не из-за боязни быть схваченной – от этого ее спасла бы быстрота Боанергоса, а чтобы не наносить оскорбления служительницам Реи. За-Ашт всегда просилась сопровождать хозяйку и с каждым днем становилась все молчаливее. Таис уже решила отпустить рабыню.
Дни шли, а вестей с востока не приходило. Где-то там, в необъятно просторных степях и лабиринтах холмов, затерялось войско Александра. Таис успокаивала себя соображениями, что попросту не случилось оказии для письма. И все же даже слухов, всегда каким-то образом достигавших воинов, не доходило из-за Евфрата. Таис даже перестала выезжать, не ходила в храм и почти ничего не ела. Ночью она часто лежала без сна, засыпая лишь на рассвете. Столь сильное беспокойство было не свойственно полной здоровья афинянке. Она приписывала его зловещей атмосфере святилища Кибелы. Если бы не предупреждение Птолемея, Таис давно бы покинула это «убежище», тем более что храм Реи вовсе не был убежищем ни для кого. Стоило только ознакомиться поближе с ее служительницами, чтобы понять, какая судьба ожидает «знатную гостью» при поражении и гибели войска Александра. Горсточка конвоя будет перебита могучими стражами внезапно, во время сна, а сама Таис отправлена в нижний храм зарабатывать деньги Матери Богов. При сопротивлении – что же, здесь много мест, где требуется прикованный сторож. И это еще лучший исход. В худшем же… Таис с содроганием вспомнила таинства Анантис, и дрожь пробежала по ее спине. Как бы отвечая ее мыслям, раздался слабый частый стук в дверь из храмового коридора. Таис вскочила, прислушалась. Позвав За-Ашт, Таис осторожно спросила, приблизив лицо к притолоке:
– Кто?
– Госпожа… открой… во имя… – голос прервался.
Таис и рабыня узнали Ликофона. Гетера мотнулась за лампионом, а финикиянка распахнула дверь. За порогом не в силах поднять головы, залитый кровью, лежал молодой воин. Таис втащила Ликофона в комнату, а За-Ашт заперла дверь и по приказанию Таис помчалась во весь дух за македонцами.
Ликофон открыл глаза, слабо улыбнулся, и эта улыбка умирающего резанула ее нестерпимым воспоминанием о смерти Менедема.
Из левого плеча воина торчал знакомый Таис кинжал жрицы Ночи, безжалостной и твердой рукой вогнанный по самую рукоятку. Кинжал пробил заодно с одеждой и широкое золотое ожерелье, застряв между звеньями. Таис, как всякая эллинская женщина, кое-что смыслила в ранах. Ликофон не мог жить с такой раной, тем более проползти по длинному проходу, хотя и под спуск. Что-то было не так! Несмотря на кровь, продолжавшую медленно струиться из-под кинжала, Таис не решилась вынуть оружие до прихода лохагоса, который, как опытным воин, был и хирургом и коновалом своего отряда.
Воины не заставили себя ждать. Следом за финикиянкой ворвалась целая декада (десятка) с обнаженными мечами и копьями. Воины подняли тессалийца, положили на ложе, и лохагос, сумрачно покачав головой при виде раны, принялся ощупывать плечо Ликофона. Раненый застонал, не открывая глаза, а ветеран вдруг осклабился радостной усмешкой.
– Что, не смертельно? – задыхаясь от волнения, спросила Таис.
– Красивый воин всегда любимец Афродиты! Видишь, кинжал ударил сюда и, если бы пошел прямо, то пронзил бы сердце. Но Ликофон нарядился, надел тяжелое ожерелье. Кинжал, раздвинув одно из колец, отклонился к спине и прошел между ребрами и лопаткой. Если бы не разрезанная жила, то с такой раной можно сражаться правой рукой. Но мальчик потерял слишком много крови. Готовь побольше вина с теплой водой! Дай скорее чистого полотна.
Не теряя времени, лохагос велел двум воинам держать Ликофона за плечи, обтер рукоять кинжала от крови, удобно взялся и, упершись левой рукой в плечо, мощным рывком вынул оружие. Пронзительный вопль вырвался у юноши, он приподнялся, вытаращив глаза, и снова рухнул без памяти на промокшую кровью постель. Лохагос свел края раны пальцами, смоченными в уксусе, обмыл вокруг кровь и натуго забинтовал полосками разорванной льняной столы, привязав руку к туловищу. Тессалиец лежал немо и безучастно, шевеля сухими почерневшими губами. По знаку сотника За-Ашт принялась поить Ликофона, который глотал воду с вином без конца. Начальник воинов выпрямился, отер с лица пот и принял чашу вина, поднесенную Таис. Кувшин пошел по кругу.
– Кто это его? – задал один из воинов вопрос, интересовавший всех.
Таис постаралась объяснить обычаи храма, встречу Ликофона с черной жрицей и очевидную недостаточность сил юноши. Возможно, тессалиец не сообразил, что только недавно оправился от ранения.
– Что ж, виноваты обе стороны и никто. Условие есть условие! – сказал лохагос. – Взялся – исполняй, не можешь – не берись! А он жив остался, осел молодой. Для меня это радость. Ликофон хороший воин, только слабоват насчет женщин. А я-то думал, что мальчишка около нее кружится, – ткнул он пальцем в За-Ашт.
– Нет, нет, нет! – финикиянка выскочила вперед, сверкая глазами.
– Оставь, кошка! Влюбилась, так молчи! – оборвал ее начальник воинов.
За-Ашт хотела ответить, как вдруг раздался резкий стук чем-то твердым в дверь из храма.
– Идет погоня! – почему-то весело ухмыльнулся лохагос. – Открой дверь, Пилемен!
Воин, стоявший ближе к двери, повиновался. Ворвалась целая группа черных жриц с факелами под предводительством увенчанной золотой диадемой старшей. Рядом с ней в слезах шла та черная жрица, что приходила за Таис и покорила Ликофона.
– Видишь, Кера, сколько крови? Я не жалела, я ударила верно, и что спасло его, не знаю.
– Ты ударила верно, – ответил вместо старшей начальник македонцев, – а спасло его золотое ожерелье, надетое молодым ослом для тебя!
– Вижу! – согласилась старшая. – С тебя снята вина, Адрастея. Мы не можем добить его, – она качнула диадемой в сторону македонцев, взявшихся за мечи, – пусть рассудит великая жрица. Но за свое второе преступление Эрис должна быть убита. Или, если хочешь, пошлем ее исполнять обряды в святилище Анахиты!
Тут только Таис вспомнила о привратнице в коридоре и сообразила, что, не сжалься она над воином, Ликофон истек бы кровью у запертой решетки и никогда не добрался бы до ее двери!
Позади во мгле коридора одна из жриц держала за волосы осужденную. Ее освободили от цепи, связав руки назад. Старшая пошла назад в коридор, равнодушно окинув взглядом македонцев и злорадно усмехнувшись ужасному виду окровавленного пепельно-бледного юноши.
– Остановись, Кера! – воскликнула Таис, запомнив грозное имя этой совсем еще молодой женщины. – Отдай мне ее! – она показала на связанную привратницу.
– Нет! Она провинилась дважды и должна исчезнуть из жизни!
– Я дам за нее выкуп! Назначь цену!
– Нельзя ценить жизнь и смерть, – отказала старшая жрица и вдруг остановилась раздумывая. – Можешь отдать жизнь за жизнь, – продолжала она.
– Не понимаю тебя!
– Жаль. Это просто. Я отдам тебе Эрис, а ты свою финикиянку.
– Невозможно! Ты ее убьешь!
– За что? Она ни в чем не повинна. Я сужу так – если мы теряем жрицу, упавшую непозволительно низко, то приобретаем другую, годную для начала.
– Но убив, вы все равно потеряете, если и получите взамен, – возразила Таис.
– Для Великой Матери смерть или жизнь без различия!
Таис нерешительно оглянулась на свою рабыню. Та стояла бледная, как меленая стена, подавшись вперед и прислушиваясь к разговору.
– Смотри, За-Ашт, ты хотела служить в храме. Сейчас предоставляется случай, и я отпускаю тебя. Я не меняю и не отдаю тебя. Следуй только своему желанию!
Финикиянка упала на колени перед Таис, поцеловав ей руку.
– Благодарю тебя, госпожа!
За-Ашт выпрямилась, гордая и стройная, добавив:
– Я иду.
– Возьми свои вещи и одежду, – напомнила Таис.
– Не нужно! – сказала старшая и подтолкнула финикиянку к Адрастее. За-Ашт слегка отшатнулась, но черная жрица обняла ее за талию и повела во тьму коридора. Жрицы расступились, и та, что держала связанную за волосы, пнула ее ногой в спину. Привратница влетела в комнату и растянулась лицом вниз на окровавленном ковре. Дверь захлопнулась, наступила тишина. Озадаченные воины стояли, пока один из них не поднял упавшую, разрезал ремни на запястьях и пригладил упавшие на лоб волосы.
– Сядь, Эрис, – ласково сказала Таис, – дайте ей вина!
– Какие странные имена, – воскликнул лохагос, – беда, мщение, раздор.
– Я слышала, как двух других назвали Налия и Ата: демон и безумие, – сказала Таис, – очевидно, страшные эллинские имена даются всем черным жрицам. Так, Эрис?
Привратница молча наклонила голову.
– Делайте носилки, мы понесем Ликофона, – прервал лохагос наступившее молчание.
– Надо оставить здесь! – возразила Таис.
– Нет! Главная их начальница может изменить решение. Тессалийца надо убрать отсюда. Но как оставить тебя одну, госпожа Таис?
– У меня есть новая служанка.
– Она зарежет тебя, как Ликофона, и удерет.
– Удирать ей некуда. Она спасла уже две жизни, рискуя своей.
– Вот оно что! Молодец девчонка! И все же я оставлю двух стражей на веранде, – сказал начальник.
Воины удалились. Таис заперла храмовую дверь на оба засова и принялась убирать испачканную кровью комнату. Эрис вышла из своего оцепенения, помогала скоблить и мыть. Не придавая никакого значения своей полной наготе, она сбегала несколько раз к цистерне за водой и успела вымыться, яростно отскребывая грязь после своего житья в грязной нише у решетки. Рассвело. Утомленная событиями гетера закрыла входную дверь и задернула тяжелую занавесь оконной решетки, затем показала Эрис на второе ложе в своей комнате, так как постель финикиянки была испачкана кровью.
Таис улеглась и вытянулась во весь рост, изредка взглядывая на Эрис, неподвижно сидевшую на краю ложа, сосредоточенно и ожидающе глядя вдаль широко раскрытыми глазами. Теперь гетера рассмотрела свое новое «приобретение». «Кажется, она меласхрома – чернокожая, – мелькнуло в уме афинянки, – нет, она просто мелена, очень темно-бронзовая, с примесью африканской крови». Черная жрица без сетки, браслетов, пояса и ножа оказалась совсем юной женщиной с громадными синими глазами, в которых все же отражалось темное упорство, как и у других жриц. Ее волосы вились мелкими кудрями, круглые щеки казались нежными, как у ребенка. Только очень полные полураскрытые губы и очевидный для Таис отпечаток большой чувственности на всем ее юном и уже женски мощном теле говорили о том, что эта юная девушка действительно могла быть черной служительницей Ночи и Великой Матери.
Глядя на синеглазую темнокожую Эрис, Таис вспомнила эфиопок с синими глазами, высоко ценимых в Египте и происходивших из очень далекой страны за верховьями Нила. Освобожденная привратница могла быть дочерью такой негритянки и человека светлой кожи.
Афинянка встала, подошла к Эрис и погладила ее по плечам. Черная жрица вздрогнула и вдруг приникла к Таис с такой силой, что та чуть не упала и обхватила рукой стан Эрис.
– Ты будто из камня! – удивленно воскликнула Таис. – Вы все, что ли, такие?
– Все! Тело из камня и медное сердце! – вдруг сказала девушка на ломаном койне.
– О, ты заговорила! Но у тебя сердце женщины, не ламии! – сказала Таис и поцеловала Эрис. Та задрожала, чуть заметно всхлипнув. Таис, шепча успокоительные слова, велела ей ложиться спать. Девушка показала на дверь, прикладывая палец к губам. Таис поняла, что ей надо пробраться к решетке за какой-то очень важной вещью, пока там не прикуют другую привратницу. Гетера и черная жрица бесшумно приоткрыли дверь, и Эрис, прислушавшись, скользнула в непроглядную темноту. Она вернулась, тщательно заперла засовы. В ее руке блестел золотой рукоятью священный кинжал жриц Ночи. Эрис опустилась на колени и положила кинжал к ногам Таис, потом прикоснулась им к своим глазам, губам и сердцу. Через, несколько мгновений Эрис спала, вольно разметавшись поверх покрывала и приоткрыв рот. Таис полюбовалась ею и сама погрузилась в крепкий сон.
Начальник охраны Таис оказался прав. Ликофон не погиб. Кинжал жрицы не был отравлен, как опасался лохагос, и глубокая рана быстро заживала. Только после потери крови воин был слабее котенка. Верховная жрица не посылала за Таис и не требовала недобитого воина. Весь городок и храм Великой Богини как будто насторожился в ожидании вестей об Александре. Таис велела конвою готовиться к выступлению.
– Куда? – спросил настороженно лохагос.
– К Александру!
Но не прошло и трех дней, как все изменилось. Поздно вечером, когда Таис уже собиралась спать, и Эрис расчесывала ее тугие вьющиеся волосы, со стороны городка послышались крики, замелькали факелы. Таис выскочила на веранду в коротеньком хитониске, не обращая внимания на северный ветер, дувший уже несколько дней. Бешеный топот копыт разнесся по сосновой роще. Лавина всадников на массивных парфянских лошадях, высоко держа факелы над головами, примчалась к дому Таис. Среди них были и македонцы ее отряда, отличавшиеся от запыленных, сожженных солнцем приезжих своей чистотой и тем, что вскочили на лошадей спросонок, неодетыми.
Сверкавший золотом всадник на белоснежной кобыле подъехал к самым ступенькам веранды.
– Леонтиск, о Леонтиск! – Таис бросилась к нему. Начальник тессалийской конницы ловко подхватил ее и поднял к себе на лошадь, отбросив задымивший факел.
– Я за тобой, афинянка! Да здравствует Александр!
– Победа, значит, победа, Леонтиск! Я знала! – невольные слезы вдруг покатились по щекам Таис. Она обняла тессалийца за шею и осыпала поцелуями. Леонтиск поцеловал ее сам и, подняв могучими руками, посадил себе на плечо. Вознесенная над всеми, Таис смеялась, а воины восторженно завопили, ударяя в щиты и размахивая факелами.
Огромный воин с гривой рыжих, развевавшихся на ветру волос, на высоком сером жеребце увидел на веранде недоумевающую Эрис, подъехал к ограде и зычно пригласил к себе. Эрис посмотрела на хозяйку, та кивнула, и девушка смелым прыжком оказалась в объятиях всадника. Подражая Леонтиску, гигант посадил Эрис на плечо. Бывшая жрица поднялась выше Таис под новый взрыв восторга.
Тессалийцы поскакали вокруг святилища, горланя, махая факелами под бряцание оружия, грохот копыт и щитов. На крышу святилища выбежали все служительницы храма во главе с верховной жрицей. Радостная, торжествующая Таис успела заметить волнение, какое вызвало среди жриц появление Эрис на плече у воина. Владычица храма сделала какие-то резкие движения руками, и вдруг веранда опустела. Таис лишь усмехнулась, понимая разочарование властительницы, перед глазами которой ее жертву, осужденную на унижение и рабство, несли перед храмом будто богиню! Шествие вернулось к дому Таис, и обеих женщин, не спуская на землю, бережно передали на руках в дом. Сюда же вошел Леонтиск, всадники были отпущены. Только двое приближенных остались ждать.
– Так победа, милый?
– Полная и окончательная! Дарий разбит наголову, огромное войско его рассеяно. Мы убили десятки тысяч, пока не изнемогли и валились на трупы, не выпуская из рук мечей и копий. Вся Персия лежит перед нами открытая. Царем Царей теперь – Александр, сын бессмертных богов!
– Я только недавно поняла, что завоевать Азию под силу лишь избраннику судьбы, титаноподобному герою, как Ахиллес.
– А я это увидел! – тихо сказал тессалиец, тяжело опускаясь в кресло.
– Ты очень устал? Отдохнешь здесь? Эрис даст вина и орехов в меду со сливками – самая подкрепляющая еда!
– Поем и поеду. Мне поставили палатку на опушке рощи, там, где все мои люди.
– Сколько их?
– Шестьдесят всадников, сто пятьдесят лошадей.
– Неужели ты приехал только за мной?
– Только. После великой битвы, где снова отличились мои конники, я лежал два дня будто во сне. Александр решил, что я нуждаюсь в отдыхе, и послал сюда за тобой.
– А сам?
– А сам идет со всем войском прямо на Вавилон. – И мы поедем туда?
– Разумеется. Только дадим отдохнуть лошадям – я ведь скакал весь путь, так хотелось увидеть тебя.
– Далеко?
– Сотня парасангов!
Таис без слов поблагодарила воина долгим поцелуем, спросив:
– Александру далеко идти до Вавилона?
– Немного больше…
– Вот, Эрис! Ешь и пей. Я выпью с тобой за победу!
– Тебе стало служить подземное царство? – спросил Леонтиск, прихлебывая вино и рассматривая новую рабыню.
– Эта история интересна, но длинна. Надеюсь, в пути будет время рассказать ее и послушать самой о великой битве.
– Будет! – заверил тессалиец, наскоро прожевал горсть варенных в меду орехов и поднялся. Таис проводила его до ступенек веранды.
Леонтиск появился снова после отдыха в таком роскошном вооружении, какое не описывал и сам Гомер. Сверкающий золотом, загорелый всадник в белых шелках на чудесной белой лошади казался полубогом. И хотя глубокая морщина пересекала лоб между бровей, а углы рта окружала двойная борозда, прищуренные глаза, светлые и бесстрашные, смеялись.
– Какая красивая у тебя лошадь! Будто титанида – оборотень Левкиппа! И как зовут ее? – восклицала восхищенная гетера.
– Мелодия.
– Песня! Кто назвал так красиво?
– Я. Помнишь, есть река Мелос, которая поет, протекая по звенящим камням. Моя Мелодия бежит, будто льется и журчит река…
– Ты поэт, Леонтиск!
– Просто любитель лошадей! А это тебе, – тессалиец развернул и подал Таис наряд персидской царевны. Гетера отвергла его, сказав, что не хочет рядиться в чужеземный наряд, и надела лишь диадему из редкостных камней, искрившихся на солнце тысячами огоньков. На шее она оставила голубое ожерелье храма Реи, а щиколотки, как для танца, украсила звенящими перисцелидами из электрона с бирюзой.
Она попросила подать ей Салмаах вместо Боанергоса и ахнула, когда увидела свою кобылу – в золотой сбруе, с форбеей, украшенной крупными турмалинами, такой же дивной розовой окраски, как на подаренных ей флаконах Кибелы. На потнике лежала шкура редкостного рыжего с черными полосами зверя – тигра.
Кинеподы – ножные щетки лошади украшали сверкающие на солнце серебряные браслеты с бубенчиками. Салмаах как будто чувствовала красоту своего наряда и гордо выступала, перезванивая копытами, так же как и подходящая к ней Таис, чьи ножные браслеты звенели при каждом шаге.
Кортеж из тридцати воинов сопровождал Леонтиска и Таис, ехавших бок о бок по широкой дороге к главному входу в святилище Кибелы. Тессалийцы пели, и Таис попросила их ударять в щиты в такт боевой песне. Как в день большого праздника, стражи распахнули ворота в обеих стенах. Воинственная кавалькада вступила в первый двор. Здесь Таис и Леонтиск спешились и, встреченные жрецами-копьеносцами, пошли к калитке в низкой ограде, отделявшей мощеный двор от аллеи кипарисов, в конце которой находился горбатый мостик и лестница, перекинутая над бассейном сада прямо на нижнюю террасу. По ту сторону калитки к ним приблизилась нагая привратница. Она собрала в горсть свои густые волосы, окунула их в серебряную чашу с ароматной водой и брызнула на входящих. Внезапно она вскрикнула и закрыла лицо руками. Таис узнала свою финикиянку.
– О Леонтиск! Задержи их на минуту! – кивнула она на суровых жрецов, подошла к За-Ашт и с усилием отвела ее ладони от пунцового лица.
– Они тебя уже наказали? За что? Тебе плохо? Говори скорей!
Из бессвязно торопливых слов Таис поняла, что финикиянку заставили делать что-то невыносимое, она отказалась, ее послали в храм Анаитис и после вторичного бунта приставили сюда – привратницей и первой утехой усталых паломников.
– Что было в храме Анаитис? Первая ступень таинств?
– Да. Они хотели заставить меня участвовать во второй. – За-Ашт снова спрятала лицо, вздрогнув от нетерпеливого стука копий, резко опущенных жрецами на землю.
– Бедная ты! Плохая из тебя жрица! Надо выручать тебя!
– О госпожа! – в голосе финикиянки теперь было гораздо больше мольбы, чем в ее просьбах отпустить в храм.
Таис, не рискуя больше задерживать жрецов, пошла дальше. Верховная жрица вместе со жрецом встретила их не в храме, а на нижней веранде – новый знак почтения. Леонтиск поклонился ей и, подражая Таис, принял на лоб мазок душистого масла. Затем он развязал большую кожаную сумку, которую бережно нес сам всю дорогу, и подозвал копьеносца, тащившего вторую. На широкий выступ цоколя храма высыпалась груда золотых и серебряных цепей, браслетов, крупных драгоценных камней, искусно выкованных бесценных диадем. Из второго мешка с глухим тяжким стуком высыпались золотые слитки.
– Это только часть. Сейчас принесут еще четыре таланта – жрецы не привыкли носить такие тяжести.
Верховная жрица глубоко вздохнула, и глаза ее заблестели от жадности – воистину дар Александра был царским.
– Мы заботились здесь о нашей прекрасной гостье, – ласково сказала она, – надеюсь, что она довольна?
– Довольна и благодарна, хвала Великой Матери, – отозвалась гетера.
– Могу ли я еще что-нибудь сделать для тебя?
– Можешь, властительница храма! Отдай мне назад мою рабыню, финикиянку За-Ашт.
– Ведь ты обменяла ее…
– Да, так. Но сейчас видела ее на цепи у ворот. Она не прижилась в храме.
– Поэтому несет наказание.
Таис посмотрела на Леонтиска, и тот без слов понял ее.
– Пожалуй, я верну тех, что несут золото, – как бы в раздумье сказал он.
– Не возвращай! – подняла руку верховная жрица. – Негодная финикиянка не стоит и сотой части. Можешь получить свою строптивую рабыню назад!
– Благодарю тебя! – снова поклонилась Таис и, скрыв улыбку, попрощалась с властительницей знаменитого храма.
За-Ашт, забыв обо всем, с криком «Ты здесь, моя красавица!» бросилась к Салмаах, оросив ее шею слезами. Один из воинов дал ей нарядную хламиду и посадил за спину. Тем же порядком тессалийцы выехали со двора, и Таис навсегда покинула обитель Кибелы, Великой Матери и Владычицы Зверей.
10. Воды Евфрата
Пыльное небо раскаленным медным котлом опрокинулось над выгорающей степью. Конный отряд Леонтиска переправился на левый берег Евфрата, и пошел на юг наперерез большой излучине, параллельно древней «царской дороге» из Эфеса в Сузу. Восемьсот стадий было до устья реки, впадающей в Евфрат с востока. Там их ожидали большие лодки. Евфрат мог нести целые корабли, и единственным недостатком плавания была извилистость реки. Расстояние до Вавилона более чем удваивалось, однако можно было плыть безостановочно, целыми сутками, сберегая силы лошадей, которых тоже погрузили на корабли. Даже такие ярые конники, как тессалийцы, и те согласились с планом своего начальника.
Ликофон еще не мог совершить конный переход. Товарищи решили довезти его до Вавилона и добыли повозку. Таис приказала За-Ашт сопровождать тессалийца. Финикиянка сверкнула глазами на Эрис, вытеснившую ее из сердца госпожи. Но Таис притянула к себе обиженную финикиянку и шепнула ей несколько слов. Та вспыхнула, опустила глаза и послушно стала собирать удобную постель для перевозки юноши.
Больше всего Таис беспокоилась за Эрис, жрица Кибелы плохо ездила верхом. Хмуря брови, Эрис клялась не подвести хозяйку. Поколебавшись. Таис решила уступить Боанергоса рабыне, а самой ехать на Салмаах. Она посоветовала Эрис поддерживать ноги в согнутом положении с помощью ремня, накинутого на плечи и прикрепленного к обеим щиколоткам. Персидский потник накрыли тонкой шершавой тканью, сохраняющей разгоряченную кожу всадницы. Конические афинские солнечные шляпы здесь не годились из-за ветра. Женщины решили замотать головы тюрбанами из черной материи. Этот совет дали Таис освоившиеся со зноем месопотамских равнин воины Леонтиска.
Жара угнетала даже дружных с солнцем эллинов и закаленных походами македонцев. Как всегда, сборы и неполадки оттянули выступление. Отряд тронулся вперед при высоко стоящем солнце, которое, как гневный владыка, стремилось согнуть неугомонных людей в рабской покорности.
Таис на Салмаах и Леонтиск на своей белоснежной Песне ехали рядом. Ноздри гетеры раздувались, вдыхая знойный и горький сухой воздух.
Ликофон еще не мог совершить конный переход. Товарищи решили довезти его до Вавилона и добыли повозку. Таис приказала За-Ашт сопровождать тессалийца. Финикиянка сверкнула глазами на Эрис, вытеснившую ее из сердца госпожи. Но Таис притянула к себе обиженную финикиянку и шепнула ей несколько слов. Та вспыхнула, опустила глаза и послушно стала собирать удобную постель для перевозки юноши.
Больше всего Таис беспокоилась за Эрис, жрица Кибелы плохо ездила верхом. Хмуря брови, Эрис клялась не подвести хозяйку. Поколебавшись. Таис решила уступить Боанергоса рабыне, а самой ехать на Салмаах. Она посоветовала Эрис поддерживать ноги в согнутом положении с помощью ремня, накинутого на плечи и прикрепленного к обеим щиколоткам. Персидский потник накрыли тонкой шершавой тканью, сохраняющей разгоряченную кожу всадницы. Конические афинские солнечные шляпы здесь не годились из-за ветра. Женщины решили замотать головы тюрбанами из черной материи. Этот совет дали Таис освоившиеся со зноем месопотамских равнин воины Леонтиска.
Жара угнетала даже дружных с солнцем эллинов и закаленных походами македонцев. Как всегда, сборы и неполадки оттянули выступление. Отряд тронулся вперед при высоко стоящем солнце, которое, как гневный владыка, стремилось согнуть неугомонных людей в рабской покорности.
Таис на Салмаах и Леонтиск на своей белоснежной Песне ехали рядом. Ноздри гетеры раздувались, вдыхая знойный и горький сухой воздух.