Страница:
Он не ответил – только махнул рукой и прошел мимо нее в ванную. Обернулся на пороге, с видимым усилием превозмогая боль в шее, и сказал строго:
– Только ты не вздумай «скорую» вызывать, слышишь? Со мной все в порядке. Так, синяки кое-где, и… И все. Сами справимся. Поняла?
– Поняла, – пролепетала в ответ Алька, хотя на самом деле категорически ничего не понимала.
Пашка хлопнул дверью, зашумела вода в ванной. Алька какое-то время так и стояла в прихожей, уставившись в одну точку и не понимая, что ей делать. А потом бросилась в комнату, раздвинула дверцы шкафа-купе, где на полке стояла коробка с лекарствами. Коробка была большая, картонная, из-под обуви, доверху набитая пузырьками и капсулами на все случаи жизни. Алька схватила ее дрожащими от волнения руками, потянула на себя и уронила.
Лекарства рассыпались, пузырьки зазвенели, покатились по полу в разные стороны.
– Да что же… – Алька всхлипнула. Она и так держалась из последних сил, чтобы не расплакаться, а тут еще эта коробка! – Да что же это такое!
Опустившись на колени, она принялась торопливо собирать лекарства обратно, откладывая в сторону те, что могли пригодиться сейчас Пашке. Одной рукой собирала лекарства, а другой – вытирала слезы, которые все текли по щекам и никак не хотели останавливаться. И бинт, и йод, и баночка с медицинским спиртом нашлись сразу, а вот болеутоляющие таблетки куда-то подевались. Алька уже была в полном отчаянии и собиралась бежать в аптеку, когда обнаружила, что сидит на упаковке темпалгина!
– Палыч, ты уверен, что тебе к врачу не надо? – спросила она брата, когда тот вышел из ванной и появился на пороге комнаты.
– Уверен, – глухо ответил Палыч. – А ты не реви.
Не глядя, он прошел мимо нее к дивану и, поморщившись от боли, улегся, вытянув свои длиннющие ноги.
«И в кого это, – некстати подумала Алька, – он у нас такой длинный? В семье ведь все среднего роста, не выше ста семидесяти, а он под два вымахал!»
Пашка прикрыл глаза, положив на лицо согнутую в локте руку, что означало: сейчас к нему не надо приставать с расспросами. Алька вздохнула, снова вытерла слезы и все так и продолжала сидеть на полу, окруженная рассыпавшимися лекарствами. Собирать их уже просто не было сил, да она и забыла про лекарства в тот момент, когда брат появился в комнате.
Теперь, после того как он вымыл лицо и волосы, снял с себя порванную грязную куртку, на него по крайней мере можно было смотреть не ужасаясь. Или… почти не ужасаясь. У Альки сердце в груди разрывалось и начинали чесаться кулаки при мысли о том, что кто-то посмел вот так избить ее Палыча. Гады, подонки, нелюди! Палыч ведь не мог причинить никому зла, он в жизни и мухи не обидел! Когда мальчишкой был, вечно тащил домой какую-нибудь несчастную живность! То котенка с отрубленным хвостом, то каких-то птиц с перебитыми крыльями. Сам их лечил, выхаживал и отпускал потом на волю. В школе ни разу ни с кем не подрался, да и вообще был как-то в стороне от мальчишеской компании – все больше сидел на диване с книжкой, его даже ботаником дразнили. Именно поэтому он два года назад и пошел качаться в тренажерный зал, чтобы доказать всем и себе самому в первую очередь, что он настоящий мужик, а не какая-нибудь тряпка. Ну разве можно предположить, чтобы Палыч кого-нибудь так сильно обидел, чтобы этот кто-то потом его вот так, до полусмерти, избил?!
Алька уже не плакала – успокоилась, отвлеклась, думая о брате. А тот все лежал на диване, закрыв рукой лицо, словно наложил на себя обет молчания и собирался вот так вот молча лежать всю оставшуюся жизнь.
– Так, – не выдержала Алька. Поднялась с пола, заметила разбросанные вокруг лекарства и раздраженно отшвырнула их ногой подальше. – Знаешь что, хватит! Мне это надоело! Во-первых, тебе ссадины обработать нужно, а во-вторых, рассказывай, что случилось! Ты что, молчать сюда пришел? Ну, я с кем разговариваю?
– Алька, перестань. Не надо изображать мамочку…
– А ты не изображай из себя… идиота! – вскипела Алька. – И не делай вид, что не замечаешь моего присутствия! И не думай, что мне все равно!
– Да я не думаю, – примирительно сказал брат, по-прежнему не убирая руки с лица. – Я не думаю, просто…
– И никаких «просто»! – Она сгребла в горсть отложенные в сторону два пузырька с йодом и спиртом, другой рукой схватила бинт и решительно двинулась в направлении дивана.
Ссадина над бровью у Палыча все еще сочилась светло-розовым соком. Алька сперва протерла ее куском бинта, смоченным в медицинском спирте, а потом приложила к Пашкиному лбу другой кусок бинта, щедро смоченный йодом. Брат, надо было отдать должное его мужеству, даже не поморщился от ее прикосновений.
– Вот так. А теперь полежи, я поищу лейкопластырь. Приклею тебе на лоб повязку, будешь как новенький! И лед к синяку надо приложить. А то совсем заплывет глаз-то!
– Они мне еще зубы выбили. Два, – доверительно сообщил брат.
– Да кто они-то?! – не выдержала Алька. – Кто тебе зубы выбил? Если будешь молчать, предупреждаю, выбью тебе еще два! Сама, лично!
– И рука не дрогнет? – с любопытством глядя на Альку из-под бинта, поинтересовался Палыч.
– Не дрогнет, можешь не сомневаться!
Окинув ее придирчивым взглядом, он слабо улыбнулся:
– Силенок маловато у тебя будет, чтоб с моими зубами совладать. Тем более с двумя.
– Все шутишь! – Алька махнула рукой.
Сбегала на кухню, принесла замороженный кусок мяса, завернутый в полиэтиленовый пакет, отдала Пашке и велела прикладывать к синяку. Зафиксировала бинт, покрывающий ссадину, лейкопластырем и, вздохнув, уселась рядом с ним на диване.
Злость на брата, внезапно появившаяся, точно так же внезапно куда-то исчезла. Осталась только жалость, которая снова захлестнула ее волной. Осторожно, стараясь не причинить боли, она положила голову ему на грудь и закрыла глаза. Пашка, подумав несколько секунд, погладил ее по волосам и сказал отеческим тоном:
– Не реви.
Хотя она уже и не думала реветь. Он пришел, он был здесь, живой – пусть немножко побитый, главное – живой! Радоваться надо, а не плакать!
– Тебе чаю согреть? Будешь? – спросила она, поднимая голову.
– Согрей, – согласился Пашка. – Буду.
– С бутербродом?
– Нет. С анальгином. Башка болит страшно. Невообразимо просто.
– Может, у тебя сотрясение мозга?
– Не думаю.
– Может, все-таки… к врачу, а, Палыч?
– Не может. Все у меня в порядке, а царапины заживут скоро. Как на собаке. У меня организм молодой и выносливый. С хорошими способностями к регенерации тканей.
– «К регенерации тканей»! – поднимаясь, с грустной усмешкой повторила Алька. – Все-то он знает!
Заварив на кухне крепкий черный чай – с мелиссой, как они оба любили, – Алька, решив не тревожить брата, принесла чашки в комнату на подносе, вместе с вазочкой инжирного варенья. Пашка приподнялся, сел на диване по-турецки, а Алька устроилась рядом, на полу, усевшись на диванную подушку. Она дала брату возможность сделать пару глотков чая, проглотить две таблетки темпалгина, а потом строго потребовала:
– Ну, рассказывай.
Брат вздохнул, отвел глаза в сторону и виновато сказал:
– В общем, дело такое, сеструха. Денег я задолжал… одному человеку. Очень много денег. А отдать не могу. Не получается.
– Палыч, ну ты даешь! – ахнула Алька. – Что же раньше не сказал? Взял бы у меня взаймы или… да не обязательно взаймы, я бы тебе и так дала! У родителей попросил бы! Я тебя не понимаю!
Палыч криво усмехнулся:
– Не понимаешь – потому что не слушаешь. Я же ведь сказал тебе: много денег. Очень много.
– Очень много – это сколько?
– Двадцать тысяч.
– Ну… – задумалась Алька. – Не мало, конечно, но не так уж и…
– Долларов, Алька. Долларов, не рублей.
– Двадцать тысяч… долларов?! – Алька даже чаем поперхнулась и сразу брату не поверила. Жили они не бедно и не богато, средне, как большинство живет, и все-таки сумма в двадцать тысяч долларов была для нее астрономической.
Палыч молчал, давая сестре возможность переварить информацию.
– Но как же… Зачем же ты брал взаймы такие деньги? И на что ты их потратил? Ты ведь потратил их, если отдать не можешь, я правильно понимаю?
– Правильно, – откликнулся Палыч. – Потратил.
– На что?! Ты что, машину себе купил? Или… квартиру?
– Квартиру на такие деньги не купишь, – усмехнулся Палыч. – Если только комнату в коммуналке где-нибудь на окраине… Да она мне и не нужна.
– Значит, ты… – внезапно догадалась Алька. – Значит, ты их вложил, да? В свои железки вложил, чтобы прибыль потом получить? И что-то у тебя там не сложилось?
Пашка молчал, хмурил брови и отворачивался. Не нравилось, ох как не нравилось все это Альке!
– А ну говори! – приказала она. – В железки вложил? В бизнес свой, да?
– Нет. Нет, Алька. Понимаешь, на самом деле… На самом деле нет никаких железок. И никакого бизнеса нет тоже. Я это все придумал…
– Как? – поразилась она. – Как – придумал?!
– А вот так – взял и придумал. Просто мне уже тогда были нужны деньги. Срочно. Вот и уговорил отца взять кредит в банке. Думал, смогу расплатиться… А теперь… – Он безнадежно махнул рукой. – В общем, я дурак. Я последняя скотина. Я…
– Я все равно не понимаю. Паш, ты куда деньги-то дел? Это ж столько денег… Столько денег, что с ума сойти можно!
– Вот я и сошел… с ума. – Недобрая усмешка скользнула по лицу брата. – Я эти деньги, Алька, в казино проиграл. Все, до копейки. Все думал – отыграюсь. А теперь…
В то, что рассказывал Пашка, даже и поверить было невозможно! Алька сначала и не верила, сердилась на брата, требовала, чтобы он не «пудрил ей мозги» и сказал наконец правду! Но потом, когда он, пряча глаза, в подробностях рассказал ей всю историю своего «падения на дно», ей пришлось поверить. Поверить и от отчаяния схватиться за голову.
– Понимаешь, я сперва думал, что это все так, ради забавы… Ну, проиграл пятьсот рублей, потом отыграл, потом еще и еще пятьсот выиграл… Потом азарт появился… А потом… В общем, попал на пятьдесят тысяч. Из тех денег, что отец в банке взял, часть ушла на уплату долга, а часть… Пойми, Алька, я отыграться хотел! Я думал, получится, ведь на моих глазах люди в рулетку знаешь какие суммы выигрывали?
– Но ведь и проигрывали тоже, – потерянным голосом проговорила Алька.
– Проигрывали, – согласился Палыч. – Только…
– Что – только, Паша?!
– Ну и что ты мне теперь нотации читаешь?! – вскинулся Палыч, сверкнув на нее неожиданно злыми глазами. – Думаешь, я без тебя не знаю, что такое хорошо, а что такое плохо? Правильная ты наша! Вся такая правильная, что аж… тошнит!
– Тошнит – иди в ванную и суй два пальца в рот! А на меня орать нечего, я тебе не…
– Ладно, – проговорил брат куда-то в стену, не поворачивая лица. – Ладно, прости. Сорвался.
– И давно ты в эту свою… рулетку играешь?
– Не очень. Месяца два.
– И за два месяца спустил двадцать тысяч долларов и еще сто тысяч рублей?!
– Спустил. Некоторые, кстати, за один вечер такие суммы проигрывают.
– А ты молодец, – похвалила Алька, – на целых два месяца растянул! Не то что эти некоторые!
– Ну, не ерничай!
– Ладно. Что дальше-то? Тебя за деньги, значит, избили сегодня, да? За то, что вовремя не вернул?
– За это, – кивнул Пашка. – Понимаешь, этот мужик, который мне их одолжил, он… Он очень крутой и серьезный. Для него эти деньги мелочь, конечно, но он таких мелочей не прощает. Его ребята меня сегодня возле института поймали, в машину кинули и отвезли в подвал. То есть это не совсем подвал, а… в общем, склад какой-то.
– Ты хоть видел, что за склад? Где он?
– Да видел. Я это место знаю, как раз в том доме, где казино «Звездная пыль»… И там со мной серьезно, – губы Палыча снова скривились в печальной усмешке, – поговорили. Дали срок – еще неделю. Если через неделю деньги не отдам, то…
– То что? – спросила Алька упавшим голосом. Сердце билось где-то внизу, в районе желудка, и билось как-то подозрительно медленно. Как будто засыпало и собиралось вот-вот остановиться. Душу разрывало на части сложное чувство – злость и досада на брата и страх за него. Хотелось накричать на него, ударить, забить до смерти и… умереть за него.
Пашка на ее вопрос ничего не ответил – да и не обязательно было отвечать, и так понятно, что если эти двадцать тысяч долларов Палыч «крутому и серьезному» мужику вовремя не отдаст – в живых его просто не оставят. И хорошо, если сразу убьют, не став предварительно отрубать пальцы, уши и выкалывать глаза.
Ужас, ужас, ужас какой-то!..
– И что ты думаешь делать?
– Я думаю, – помолчав немного, серьезно ответил брат, – сваливать мне надо. И побыстрее. Другого выхода пока нет.
– Сваливать? Как это – сваливать? Куда?
– А за границу. В Испанию, например.
– В какую еще Испанию?! Почему в Испанию?
– А что? – Пашка покосился на сестру подбитым глазом. – У нас полподъезда в Испанию уехало, ты не знаешь? Позвоню Григорьевым, они там, под Барселоной, уже пятый год живут. Благоустроились, жилье в кредит купили. Приютят меня на первое время, помогут работу подыскать. На апельсиновой плантации, на стройке или… еще где-нибудь. Поживу год-два, денег заработаю, вернусь обратно… Ну, что ты так смотришь?..
– Дурак. – Алька покачала головой. – Какой же ты дурак все-таки, Палыч!
– Да почему дурак?!
– Потому что! – рявкнула Алька. С грохотом опустив на пол чашку с недопитым чаем, она поднялась и прошлась по комнате. Дошла до окна, развернулась, вернулась к дивану. Потом снова к окну и снова к дивану. И так – раз пять подряд.
Пашка, насупив брови, молча и выжидающе на нее смотрел. Знал, что когда сестрица начинает совершать вот такие бессмысленные путешествия по комнате – она нервничает, а когда Алька нервничает, трогать ее нельзя. Только хуже будет!
– Значит, так, – сказала она решительно, перестав ходить. – Вся эта твоя идея насчет Испании – дурацкая. Ты это понимаешь, надеюсь?
– Не очень, – робко признался Пашка. – Почему она дурацкая?
– Потому что дурацкая! Тоже мне, эмигрант! Кому ты там нужен, в этой Испании? Григорьевы – они тебе что, родня? Соседи, которых ты пять лет не видел! Они уже и не помнят, наверное, как ты выглядишь, они и имени твоего уже не помнят давно! Апельсиновые плантации – придумал ведь! – Алька возмущенно фыркнула.
– Можно на оливковых, если тебя апельсиновые не устраивают!
– Меня никакие плантации не устраивают! Ни апельсиновые, ни оливковые. Ты о родителях подумал? А институт как же?
– Приеду – закончу институт…
– И ничего ты не приедешь! – От переполнявшего ее возмущения Алька даже стукнула кулаком по стене. – Не приедешь, потому что ты никуда не уедешь! Не уедешь, и точка! Все, забыли! Тебе вообще нельзя никуда уезжать! Неужели ты не понимаешь, ведь если ты деньги вовремя не отдашь, а сам смоешься… Они ведь могут с родителями что-нибудь сделать! Или со мной…
Брат смотрел на нее вытаращенными глазами. Видимо, такой вариант развития событий он как-то упустил из виду.
– Они ведь не знают адреса. Ни родителей, ни твоего…
– Не знают – так узнают! Эх, ты! В рулетку играть ума хватило, а до таких простых вещей додуматься не можешь!
– Алька, но что же… что же теперь делать?.. Как же?..
Алька снова уселась на пол, подняла глаза и посмотрела на Пашку снизу вверх. Вспомнила, как в детстве, когда Палычу было четыре, а ей – восемь, он нечаянно, заигравшись в комнате с мячом, разбил мамину любимую керамическую вазу. Тогда, четырнадцать лет назад, в глазах у него было то же отчаяние и та же надежда. И Алька, которая сама от страха готова была спрятаться в шкаф и просидеть там до конца жизни, достала из тумбочки тюбик с клеем и целый час, пыхтя, склеивала вазу. Пыхтела, глотала слезы и успокаивала брата – все будет хорошо…
– Все будет хорошо, – повторила она, отвлекаясь от воспоминаний. – Мы отдадим деньги, и тебе не придется никуда уезжать. За неделю, думаю, можно успеть…
– Что успеть?
– Продать квартиру. Что же еще, по-твоему?
– Как это – продать квартиру? Чью квартиру?
– Дяди Пети с третьего этажа! – язвительно проговорила в ответ Алька. – У него квартира большая, четырехкомнатная, за нее кучу денег дадут! А все его семейство временно у вас поселим, раз такое дело! Эх, Палыч! Ну конечно, мы продадим мою квартиру! Чью же еще?
– Аль, ты чего придумала-то? Как же мы можем продать твою квартиру? А жить ты где будешь?
– Продать мою квартиру мы можем очень легко. Мне ее баба Таня оставила по завещанию, не помнишь разве? Это моя собственная квартира, и я имею полное право делать с ней все, что мне только заблагорассудится. В том числе и продавать ее. А жить я буду… Ну, некоторое время поживу где-нибудь… Сниму себе что-нибудь или в крайнем случае к вам переселюсь. Ненадолго. А потом куплю себе однокомнатную. У меня же куча денег останется!
– Аль, ты с ума сошла? – предположил Пашка.
– Это ты сошел с ума, – напомнила Алька. – А я теперь пытаюсь устранить последствия этого твоего сумасшествия.
Они помолчали некоторое время. Потом Пашка подал голос:
– Скажи еще, что тебе одной все равно двухкомнатная была ни к чему.
– Ага, – ответила Алька. – Конечно, ни к чему. Зачем мне одной двухкомнатная? Ты лед-то не забывай к глазу прикладывать, я тебе зачем лед принесла? И чай пей!
– Я выпил уже, – хмуро сообщил Пашка.
– Еще налить?
– Да не надо мне ничего… наливать. Я… Алька, я…
– Ну что – ты?
– Я потом обязательно… Когда институт закончу и работать буду… Я тебе куплю квартиру! Новую! Где-нибудь в центре, на Ленинском проспекте! Большую, трехкомнатную!
– Ну конечно, – с видимой серьезностью ответила Алька. – Конечно, купишь. Обязательно трехкомнатную, и обязательно – на Ленинском проспекте. Я бы ни за что в жизни не стала жертвовать имеющейся жилплощадью, если б не была уверена, что за мою доброту и щедрость ты мне точно так же щедро отплатишь! Я же тебе не дурочка какая-нибудь и не лохушка!
– Алька…
– Ну все, хватит. Сейчас… сейчас уже поздно. – Она посмотрела на часы, которые показывали начало девятого. – А завтра с утра поищу в газете номер телефона какой-нибудь риелторской фирмы и попрошу, чтобы как можно быстрее покупателя подыскали. Если, конечно, смогу найти риелторскую фирму, которая работает в воскресенье.
– А родителям что скажешь?
Алька пожала плечами:
– Моя квартира. Что хочу, то и делаю. Скажу, что в этой квартире полов было слишком много. Вот я и решила купить другую, в которой полов поменьше. Все ведь знают, что я терпеть не могу мыть полы. Что для меня, чем их меньше – тем лучше!
– Логично. Аль, ты точно решила? Не жалко тебе квартиру? Все-таки…
– А если тебя этот твой крутой и серьезный дядька пришьет в том самом подвале и в лесу потом закопает – думаешь, мне тебя не жалко будет? – перебила Алька.
Пашка в ответ на ее вопрос скривил физиономию.
Квартиру Альке, конечно же, было жалко.
Прежде всего потому, что это была совсем не простая квартира. С ней у Альки были связаны самые теплые и самые светлые детские воспоминания.
Аромат пирогов, которые пекла каждое воскресенье к приходу внуков бабушка. Большие, пахучие, мягкие, покрытые блестящей светло-коричневой корочкой – с капустой, с грибами, с мясом, – эти пироги она уплетала целыми днями, запивая их теплым молоком из большой синей кружки. Никто не умел печь такие вкусные пироги, как бабушка! Уже потом, позже, когда Алька выросла, а бабушка стала совсем старой, та поделилась с ней секретом: оказывается, перед тем как сунуть пирог в духовку, сверху его обязательно надо намазать тонким слоем меда. Если мед слишком густой – то с водой его перемешать, а если жидкий, и так сойдет. И сладковатый вкус, и блестящая коричневая корочка – все от меда!
Сказки по вечерам – долгие, неторопливые, замысловатые. Иногда бабушка рассказывала их сама, а иногда, надев очки с толстыми стеклами в роговой оправе, читала из книги. Алька до сих пор хранила эту книгу в старом, пожелтевшем от времени переплете. На выцветшей обложке – озерцо, заросшее камышами, лягушка с короной на голове держит во рту стрелу. И надпись красивым витиеватым шрифтом – «Русские народные сказки». Внутри, на истончившихся с годами страницах, множество волшебных и ярких рисунков, на полях некоторых страниц – смешные и важные закорючки, выписанные то карандашом, то шариковой ручкой. Это уже их совместное с братом творчество, за которое бабушка на Альку с Пашкой ужасно сердилась. Не по-настоящему, конечно, а в шутку. Бабушка вообще не умела сердиться по-настоящему, и Алька с Пашкой как-то очень быстро это пронюхали и стали использовать в своих целях…
Она умерла, не дожив всего недели до Алькиного девятнадцатого дня рождения. Ушла тихо, никого не побеспокоив. Жила тихо и умерла тихо…
И только через год Алька смогла заставить себя переселиться в эту квартиру из крошечной родительской двушки, в которой им вчетвером давно уже было слишком тесно. А еще через полгода затеяла в ней ремонт, который не делался здесь уже лет пятнадцать. Денег на то, чтобы оплатить услуги рабочих, было немного, поэтому основную часть работы они вчетвером взяли на себя. Сами выравнивали потолки и стены, клеили новенькие обои, заменяли старые дверные рамы, утепляли полы на лоджии, превращенной в эркер, укладывали паркет на пол и плитку на стены в ванной…
Целых четыре месяца делали ремонт – но оно того стоило!
Особенно здорово получилась спальня. Бывшая лоджия теперь была превращена в прекрасный будуар, полный цветов и солнечного света. Оставшаяся часть стены сверху обита деревом цвета ореха, мелкий лепной орнамент над изголовьем кровати – Пашкина идея! – перекликается с декоративной штукатуркой на противоположной стене. Цвета мягкие, пастельные, не раздражающие глаз – от светло-бежевого до золотисто-желтого.
Красивый, уютный, дорогой сердцу уголок.
Конечно же, Альке жаль было с ним расставаться.
Но что теперь поделаешь, когда такое случилось? Разве в радость будет ей эта светлая спальня, эти цветущие на подоконнике фиалки, эта лепнина у изголовья кровати, если Палыча искалечат, а то и убьют за долги?
Алька отвлеклась от воспоминаний, коротко вздохнула и ободряюще улыбнулась брату:
– И вот еще что. На всякий случай тебя нужно будет спрятать. Мало ли, вдруг за неделю продать квартиру не получится. Или, например, им в течение недели вздумается еще раз тебя уму-разуму поучить… В общем, так: будешь жить у моей подруги.
– У какой еще подруги? – недовольно пробурчал в ответ брат.
– Он еще возмущается! – фыркнула Алька. – Нет, Палыч, я тебя точно убью! Я весь вечер тебя убить собираюсь, и все никак не могу решиться, но теперь, кажется, решилась!
– Аль, зачем мне жить у подруги? Я же тебе говорю, они адреса не знают…
– Узнают! Думаешь, так сложно узнать твой адрес? Или мой адрес? В адресное бюро пойти и узнать! Да им и адресное бюро не нужно! У них свои информационные каналы…
– Ну ладно, ладно, успокойся. Как скажешь… Где скажешь, там и буду жить. Раз ты считаешь… А подруга эта, она, думаешь, не против будет? Все-таки…
– Да ее сейчас нет. Повезло тебе, подруга моя, Ирина, только вчера как раз на две недели в Египет отдыхать уехала. А ключи от квартиры мне оставила, чтоб я цветочки там у нее поливала. Вот ты и займешься цветочками как раз. Она здесь недалеко, в соседнем доме живет. Будешь сидеть и из дома не высовываться. До тех пор, пока я деньги за квартиру не получу… Понял?
– Понял, понял. Мне сейчас уже туда идти? – покорившись судьбе, спросил Палыч.
– Сейчас не надо, – подумав, разрешила Алька. – Завтра с утра пойдешь. А сегодня у меня останешься. Нужно только родителям позвонить и сказать, что ты сегодня у меня, чтоб не волновались. А потом для родителей что-нибудь придумаем. Ну, можно, например, сказать, что ты решил некоторое время пожить у своей девушки…
– У какой из них? – хмыкнул Пашка. – У меня их четыре.
– Великий Казанова! – сердито сказала Алька. Потом, не выдержав, рассмеялась: – Ну скажем, что живешь у всех четырех девушек по очереди. Это эксперимент такой, который поможет тебе наконец определиться с выбором… В общем, все это будет завтра, не сейчас. А сейчас звонить родителям и – спать! Я себе на полу постелю в той комнате, а ты…
– Давай лучше я на полу в той комнате, – героически предложил Пашка.
– Лежи уж! Куда тебе с твоими битыми боками на пол-то! Я уж потерплю одну ночь ради спасения любимого брата…
Долго уговаривать Пашку не пришлось.
– Ладно, – сказал он, задумавшись всего на секунду. – Как скажешь. Эх, Алька, и что бы я без тебя делал?
– Пропал бы, – согласилась она. – Без меня – пропал, это точно. Ладно, давай звони родителям. Или… лучше я сама позвоню. А ты тут пока себе постели. Сможешь сам-то? Или ты вообще двигаться не в состоянии?
– В состоянии, – ответил Пашка. – Я ведь сам, своими ногами, к тебе пришел!
– Своими ногами он пришел, – пробормотала Алька. На душе после того, как она придумала выход из жуткой ситуации, в которую попал брат, полегчало. И теперь снова захотелось взять и надрать Палычу задницу – чтоб впредь неповадно было делать глупости! Наверное, если бы Пашка не выглядел таким несчастным, если бы не ссадина на лбу и синяк под глазом, она бы так и поступила. Но бить битого было как-то… негуманно. Поэтому пришлось отложить порку до лучших времен.
– Только ты не вздумай «скорую» вызывать, слышишь? Со мной все в порядке. Так, синяки кое-где, и… И все. Сами справимся. Поняла?
– Поняла, – пролепетала в ответ Алька, хотя на самом деле категорически ничего не понимала.
Пашка хлопнул дверью, зашумела вода в ванной. Алька какое-то время так и стояла в прихожей, уставившись в одну точку и не понимая, что ей делать. А потом бросилась в комнату, раздвинула дверцы шкафа-купе, где на полке стояла коробка с лекарствами. Коробка была большая, картонная, из-под обуви, доверху набитая пузырьками и капсулами на все случаи жизни. Алька схватила ее дрожащими от волнения руками, потянула на себя и уронила.
Лекарства рассыпались, пузырьки зазвенели, покатились по полу в разные стороны.
– Да что же… – Алька всхлипнула. Она и так держалась из последних сил, чтобы не расплакаться, а тут еще эта коробка! – Да что же это такое!
Опустившись на колени, она принялась торопливо собирать лекарства обратно, откладывая в сторону те, что могли пригодиться сейчас Пашке. Одной рукой собирала лекарства, а другой – вытирала слезы, которые все текли по щекам и никак не хотели останавливаться. И бинт, и йод, и баночка с медицинским спиртом нашлись сразу, а вот болеутоляющие таблетки куда-то подевались. Алька уже была в полном отчаянии и собиралась бежать в аптеку, когда обнаружила, что сидит на упаковке темпалгина!
– Палыч, ты уверен, что тебе к врачу не надо? – спросила она брата, когда тот вышел из ванной и появился на пороге комнаты.
– Уверен, – глухо ответил Палыч. – А ты не реви.
Не глядя, он прошел мимо нее к дивану и, поморщившись от боли, улегся, вытянув свои длиннющие ноги.
«И в кого это, – некстати подумала Алька, – он у нас такой длинный? В семье ведь все среднего роста, не выше ста семидесяти, а он под два вымахал!»
Пашка прикрыл глаза, положив на лицо согнутую в локте руку, что означало: сейчас к нему не надо приставать с расспросами. Алька вздохнула, снова вытерла слезы и все так и продолжала сидеть на полу, окруженная рассыпавшимися лекарствами. Собирать их уже просто не было сил, да она и забыла про лекарства в тот момент, когда брат появился в комнате.
Теперь, после того как он вымыл лицо и волосы, снял с себя порванную грязную куртку, на него по крайней мере можно было смотреть не ужасаясь. Или… почти не ужасаясь. У Альки сердце в груди разрывалось и начинали чесаться кулаки при мысли о том, что кто-то посмел вот так избить ее Палыча. Гады, подонки, нелюди! Палыч ведь не мог причинить никому зла, он в жизни и мухи не обидел! Когда мальчишкой был, вечно тащил домой какую-нибудь несчастную живность! То котенка с отрубленным хвостом, то каких-то птиц с перебитыми крыльями. Сам их лечил, выхаживал и отпускал потом на волю. В школе ни разу ни с кем не подрался, да и вообще был как-то в стороне от мальчишеской компании – все больше сидел на диване с книжкой, его даже ботаником дразнили. Именно поэтому он два года назад и пошел качаться в тренажерный зал, чтобы доказать всем и себе самому в первую очередь, что он настоящий мужик, а не какая-нибудь тряпка. Ну разве можно предположить, чтобы Палыч кого-нибудь так сильно обидел, чтобы этот кто-то потом его вот так, до полусмерти, избил?!
Алька уже не плакала – успокоилась, отвлеклась, думая о брате. А тот все лежал на диване, закрыв рукой лицо, словно наложил на себя обет молчания и собирался вот так вот молча лежать всю оставшуюся жизнь.
– Так, – не выдержала Алька. Поднялась с пола, заметила разбросанные вокруг лекарства и раздраженно отшвырнула их ногой подальше. – Знаешь что, хватит! Мне это надоело! Во-первых, тебе ссадины обработать нужно, а во-вторых, рассказывай, что случилось! Ты что, молчать сюда пришел? Ну, я с кем разговариваю?
– Алька, перестань. Не надо изображать мамочку…
– А ты не изображай из себя… идиота! – вскипела Алька. – И не делай вид, что не замечаешь моего присутствия! И не думай, что мне все равно!
– Да я не думаю, – примирительно сказал брат, по-прежнему не убирая руки с лица. – Я не думаю, просто…
– И никаких «просто»! – Она сгребла в горсть отложенные в сторону два пузырька с йодом и спиртом, другой рукой схватила бинт и решительно двинулась в направлении дивана.
Ссадина над бровью у Палыча все еще сочилась светло-розовым соком. Алька сперва протерла ее куском бинта, смоченным в медицинском спирте, а потом приложила к Пашкиному лбу другой кусок бинта, щедро смоченный йодом. Брат, надо было отдать должное его мужеству, даже не поморщился от ее прикосновений.
– Вот так. А теперь полежи, я поищу лейкопластырь. Приклею тебе на лоб повязку, будешь как новенький! И лед к синяку надо приложить. А то совсем заплывет глаз-то!
– Они мне еще зубы выбили. Два, – доверительно сообщил брат.
– Да кто они-то?! – не выдержала Алька. – Кто тебе зубы выбил? Если будешь молчать, предупреждаю, выбью тебе еще два! Сама, лично!
– И рука не дрогнет? – с любопытством глядя на Альку из-под бинта, поинтересовался Палыч.
– Не дрогнет, можешь не сомневаться!
Окинув ее придирчивым взглядом, он слабо улыбнулся:
– Силенок маловато у тебя будет, чтоб с моими зубами совладать. Тем более с двумя.
– Все шутишь! – Алька махнула рукой.
Сбегала на кухню, принесла замороженный кусок мяса, завернутый в полиэтиленовый пакет, отдала Пашке и велела прикладывать к синяку. Зафиксировала бинт, покрывающий ссадину, лейкопластырем и, вздохнув, уселась рядом с ним на диване.
Злость на брата, внезапно появившаяся, точно так же внезапно куда-то исчезла. Осталась только жалость, которая снова захлестнула ее волной. Осторожно, стараясь не причинить боли, она положила голову ему на грудь и закрыла глаза. Пашка, подумав несколько секунд, погладил ее по волосам и сказал отеческим тоном:
– Не реви.
Хотя она уже и не думала реветь. Он пришел, он был здесь, живой – пусть немножко побитый, главное – живой! Радоваться надо, а не плакать!
– Тебе чаю согреть? Будешь? – спросила она, поднимая голову.
– Согрей, – согласился Пашка. – Буду.
– С бутербродом?
– Нет. С анальгином. Башка болит страшно. Невообразимо просто.
– Может, у тебя сотрясение мозга?
– Не думаю.
– Может, все-таки… к врачу, а, Палыч?
– Не может. Все у меня в порядке, а царапины заживут скоро. Как на собаке. У меня организм молодой и выносливый. С хорошими способностями к регенерации тканей.
– «К регенерации тканей»! – поднимаясь, с грустной усмешкой повторила Алька. – Все-то он знает!
Заварив на кухне крепкий черный чай – с мелиссой, как они оба любили, – Алька, решив не тревожить брата, принесла чашки в комнату на подносе, вместе с вазочкой инжирного варенья. Пашка приподнялся, сел на диване по-турецки, а Алька устроилась рядом, на полу, усевшись на диванную подушку. Она дала брату возможность сделать пару глотков чая, проглотить две таблетки темпалгина, а потом строго потребовала:
– Ну, рассказывай.
Брат вздохнул, отвел глаза в сторону и виновато сказал:
– В общем, дело такое, сеструха. Денег я задолжал… одному человеку. Очень много денег. А отдать не могу. Не получается.
– Палыч, ну ты даешь! – ахнула Алька. – Что же раньше не сказал? Взял бы у меня взаймы или… да не обязательно взаймы, я бы тебе и так дала! У родителей попросил бы! Я тебя не понимаю!
Палыч криво усмехнулся:
– Не понимаешь – потому что не слушаешь. Я же ведь сказал тебе: много денег. Очень много.
– Очень много – это сколько?
– Двадцать тысяч.
– Ну… – задумалась Алька. – Не мало, конечно, но не так уж и…
– Долларов, Алька. Долларов, не рублей.
– Двадцать тысяч… долларов?! – Алька даже чаем поперхнулась и сразу брату не поверила. Жили они не бедно и не богато, средне, как большинство живет, и все-таки сумма в двадцать тысяч долларов была для нее астрономической.
Палыч молчал, давая сестре возможность переварить информацию.
– Но как же… Зачем же ты брал взаймы такие деньги? И на что ты их потратил? Ты ведь потратил их, если отдать не можешь, я правильно понимаю?
– Правильно, – откликнулся Палыч. – Потратил.
– На что?! Ты что, машину себе купил? Или… квартиру?
– Квартиру на такие деньги не купишь, – усмехнулся Палыч. – Если только комнату в коммуналке где-нибудь на окраине… Да она мне и не нужна.
– Значит, ты… – внезапно догадалась Алька. – Значит, ты их вложил, да? В свои железки вложил, чтобы прибыль потом получить? И что-то у тебя там не сложилось?
Пашка молчал, хмурил брови и отворачивался. Не нравилось, ох как не нравилось все это Альке!
– А ну говори! – приказала она. – В железки вложил? В бизнес свой, да?
– Нет. Нет, Алька. Понимаешь, на самом деле… На самом деле нет никаких железок. И никакого бизнеса нет тоже. Я это все придумал…
– Как? – поразилась она. – Как – придумал?!
– А вот так – взял и придумал. Просто мне уже тогда были нужны деньги. Срочно. Вот и уговорил отца взять кредит в банке. Думал, смогу расплатиться… А теперь… – Он безнадежно махнул рукой. – В общем, я дурак. Я последняя скотина. Я…
– Я все равно не понимаю. Паш, ты куда деньги-то дел? Это ж столько денег… Столько денег, что с ума сойти можно!
– Вот я и сошел… с ума. – Недобрая усмешка скользнула по лицу брата. – Я эти деньги, Алька, в казино проиграл. Все, до копейки. Все думал – отыграюсь. А теперь…
В то, что рассказывал Пашка, даже и поверить было невозможно! Алька сначала и не верила, сердилась на брата, требовала, чтобы он не «пудрил ей мозги» и сказал наконец правду! Но потом, когда он, пряча глаза, в подробностях рассказал ей всю историю своего «падения на дно», ей пришлось поверить. Поверить и от отчаяния схватиться за голову.
– Понимаешь, я сперва думал, что это все так, ради забавы… Ну, проиграл пятьсот рублей, потом отыграл, потом еще и еще пятьсот выиграл… Потом азарт появился… А потом… В общем, попал на пятьдесят тысяч. Из тех денег, что отец в банке взял, часть ушла на уплату долга, а часть… Пойми, Алька, я отыграться хотел! Я думал, получится, ведь на моих глазах люди в рулетку знаешь какие суммы выигрывали?
– Но ведь и проигрывали тоже, – потерянным голосом проговорила Алька.
– Проигрывали, – согласился Палыч. – Только…
– Что – только, Паша?!
– Ну и что ты мне теперь нотации читаешь?! – вскинулся Палыч, сверкнув на нее неожиданно злыми глазами. – Думаешь, я без тебя не знаю, что такое хорошо, а что такое плохо? Правильная ты наша! Вся такая правильная, что аж… тошнит!
– Тошнит – иди в ванную и суй два пальца в рот! А на меня орать нечего, я тебе не…
– Ладно, – проговорил брат куда-то в стену, не поворачивая лица. – Ладно, прости. Сорвался.
– И давно ты в эту свою… рулетку играешь?
– Не очень. Месяца два.
– И за два месяца спустил двадцать тысяч долларов и еще сто тысяч рублей?!
– Спустил. Некоторые, кстати, за один вечер такие суммы проигрывают.
– А ты молодец, – похвалила Алька, – на целых два месяца растянул! Не то что эти некоторые!
– Ну, не ерничай!
– Ладно. Что дальше-то? Тебя за деньги, значит, избили сегодня, да? За то, что вовремя не вернул?
– За это, – кивнул Пашка. – Понимаешь, этот мужик, который мне их одолжил, он… Он очень крутой и серьезный. Для него эти деньги мелочь, конечно, но он таких мелочей не прощает. Его ребята меня сегодня возле института поймали, в машину кинули и отвезли в подвал. То есть это не совсем подвал, а… в общем, склад какой-то.
– Ты хоть видел, что за склад? Где он?
– Да видел. Я это место знаю, как раз в том доме, где казино «Звездная пыль»… И там со мной серьезно, – губы Палыча снова скривились в печальной усмешке, – поговорили. Дали срок – еще неделю. Если через неделю деньги не отдам, то…
– То что? – спросила Алька упавшим голосом. Сердце билось где-то внизу, в районе желудка, и билось как-то подозрительно медленно. Как будто засыпало и собиралось вот-вот остановиться. Душу разрывало на части сложное чувство – злость и досада на брата и страх за него. Хотелось накричать на него, ударить, забить до смерти и… умереть за него.
Пашка на ее вопрос ничего не ответил – да и не обязательно было отвечать, и так понятно, что если эти двадцать тысяч долларов Палыч «крутому и серьезному» мужику вовремя не отдаст – в живых его просто не оставят. И хорошо, если сразу убьют, не став предварительно отрубать пальцы, уши и выкалывать глаза.
Ужас, ужас, ужас какой-то!..
– И что ты думаешь делать?
– Я думаю, – помолчав немного, серьезно ответил брат, – сваливать мне надо. И побыстрее. Другого выхода пока нет.
– Сваливать? Как это – сваливать? Куда?
– А за границу. В Испанию, например.
– В какую еще Испанию?! Почему в Испанию?
– А что? – Пашка покосился на сестру подбитым глазом. – У нас полподъезда в Испанию уехало, ты не знаешь? Позвоню Григорьевым, они там, под Барселоной, уже пятый год живут. Благоустроились, жилье в кредит купили. Приютят меня на первое время, помогут работу подыскать. На апельсиновой плантации, на стройке или… еще где-нибудь. Поживу год-два, денег заработаю, вернусь обратно… Ну, что ты так смотришь?..
– Дурак. – Алька покачала головой. – Какой же ты дурак все-таки, Палыч!
– Да почему дурак?!
– Потому что! – рявкнула Алька. С грохотом опустив на пол чашку с недопитым чаем, она поднялась и прошлась по комнате. Дошла до окна, развернулась, вернулась к дивану. Потом снова к окну и снова к дивану. И так – раз пять подряд.
Пашка, насупив брови, молча и выжидающе на нее смотрел. Знал, что когда сестрица начинает совершать вот такие бессмысленные путешествия по комнате – она нервничает, а когда Алька нервничает, трогать ее нельзя. Только хуже будет!
– Значит, так, – сказала она решительно, перестав ходить. – Вся эта твоя идея насчет Испании – дурацкая. Ты это понимаешь, надеюсь?
– Не очень, – робко признался Пашка. – Почему она дурацкая?
– Потому что дурацкая! Тоже мне, эмигрант! Кому ты там нужен, в этой Испании? Григорьевы – они тебе что, родня? Соседи, которых ты пять лет не видел! Они уже и не помнят, наверное, как ты выглядишь, они и имени твоего уже не помнят давно! Апельсиновые плантации – придумал ведь! – Алька возмущенно фыркнула.
– Можно на оливковых, если тебя апельсиновые не устраивают!
– Меня никакие плантации не устраивают! Ни апельсиновые, ни оливковые. Ты о родителях подумал? А институт как же?
– Приеду – закончу институт…
– И ничего ты не приедешь! – От переполнявшего ее возмущения Алька даже стукнула кулаком по стене. – Не приедешь, потому что ты никуда не уедешь! Не уедешь, и точка! Все, забыли! Тебе вообще нельзя никуда уезжать! Неужели ты не понимаешь, ведь если ты деньги вовремя не отдашь, а сам смоешься… Они ведь могут с родителями что-нибудь сделать! Или со мной…
Брат смотрел на нее вытаращенными глазами. Видимо, такой вариант развития событий он как-то упустил из виду.
– Они ведь не знают адреса. Ни родителей, ни твоего…
– Не знают – так узнают! Эх, ты! В рулетку играть ума хватило, а до таких простых вещей додуматься не можешь!
– Алька, но что же… что же теперь делать?.. Как же?..
Алька снова уселась на пол, подняла глаза и посмотрела на Пашку снизу вверх. Вспомнила, как в детстве, когда Палычу было четыре, а ей – восемь, он нечаянно, заигравшись в комнате с мячом, разбил мамину любимую керамическую вазу. Тогда, четырнадцать лет назад, в глазах у него было то же отчаяние и та же надежда. И Алька, которая сама от страха готова была спрятаться в шкаф и просидеть там до конца жизни, достала из тумбочки тюбик с клеем и целый час, пыхтя, склеивала вазу. Пыхтела, глотала слезы и успокаивала брата – все будет хорошо…
– Все будет хорошо, – повторила она, отвлекаясь от воспоминаний. – Мы отдадим деньги, и тебе не придется никуда уезжать. За неделю, думаю, можно успеть…
– Что успеть?
– Продать квартиру. Что же еще, по-твоему?
– Как это – продать квартиру? Чью квартиру?
– Дяди Пети с третьего этажа! – язвительно проговорила в ответ Алька. – У него квартира большая, четырехкомнатная, за нее кучу денег дадут! А все его семейство временно у вас поселим, раз такое дело! Эх, Палыч! Ну конечно, мы продадим мою квартиру! Чью же еще?
– Аль, ты чего придумала-то? Как же мы можем продать твою квартиру? А жить ты где будешь?
– Продать мою квартиру мы можем очень легко. Мне ее баба Таня оставила по завещанию, не помнишь разве? Это моя собственная квартира, и я имею полное право делать с ней все, что мне только заблагорассудится. В том числе и продавать ее. А жить я буду… Ну, некоторое время поживу где-нибудь… Сниму себе что-нибудь или в крайнем случае к вам переселюсь. Ненадолго. А потом куплю себе однокомнатную. У меня же куча денег останется!
– Аль, ты с ума сошла? – предположил Пашка.
– Это ты сошел с ума, – напомнила Алька. – А я теперь пытаюсь устранить последствия этого твоего сумасшествия.
Они помолчали некоторое время. Потом Пашка подал голос:
– Скажи еще, что тебе одной все равно двухкомнатная была ни к чему.
– Ага, – ответила Алька. – Конечно, ни к чему. Зачем мне одной двухкомнатная? Ты лед-то не забывай к глазу прикладывать, я тебе зачем лед принесла? И чай пей!
– Я выпил уже, – хмуро сообщил Пашка.
– Еще налить?
– Да не надо мне ничего… наливать. Я… Алька, я…
– Ну что – ты?
– Я потом обязательно… Когда институт закончу и работать буду… Я тебе куплю квартиру! Новую! Где-нибудь в центре, на Ленинском проспекте! Большую, трехкомнатную!
– Ну конечно, – с видимой серьезностью ответила Алька. – Конечно, купишь. Обязательно трехкомнатную, и обязательно – на Ленинском проспекте. Я бы ни за что в жизни не стала жертвовать имеющейся жилплощадью, если б не была уверена, что за мою доброту и щедрость ты мне точно так же щедро отплатишь! Я же тебе не дурочка какая-нибудь и не лохушка!
– Алька…
– Ну все, хватит. Сейчас… сейчас уже поздно. – Она посмотрела на часы, которые показывали начало девятого. – А завтра с утра поищу в газете номер телефона какой-нибудь риелторской фирмы и попрошу, чтобы как можно быстрее покупателя подыскали. Если, конечно, смогу найти риелторскую фирму, которая работает в воскресенье.
– А родителям что скажешь?
Алька пожала плечами:
– Моя квартира. Что хочу, то и делаю. Скажу, что в этой квартире полов было слишком много. Вот я и решила купить другую, в которой полов поменьше. Все ведь знают, что я терпеть не могу мыть полы. Что для меня, чем их меньше – тем лучше!
– Логично. Аль, ты точно решила? Не жалко тебе квартиру? Все-таки…
– А если тебя этот твой крутой и серьезный дядька пришьет в том самом подвале и в лесу потом закопает – думаешь, мне тебя не жалко будет? – перебила Алька.
Пашка в ответ на ее вопрос скривил физиономию.
Квартиру Альке, конечно же, было жалко.
Прежде всего потому, что это была совсем не простая квартира. С ней у Альки были связаны самые теплые и самые светлые детские воспоминания.
Аромат пирогов, которые пекла каждое воскресенье к приходу внуков бабушка. Большие, пахучие, мягкие, покрытые блестящей светло-коричневой корочкой – с капустой, с грибами, с мясом, – эти пироги она уплетала целыми днями, запивая их теплым молоком из большой синей кружки. Никто не умел печь такие вкусные пироги, как бабушка! Уже потом, позже, когда Алька выросла, а бабушка стала совсем старой, та поделилась с ней секретом: оказывается, перед тем как сунуть пирог в духовку, сверху его обязательно надо намазать тонким слоем меда. Если мед слишком густой – то с водой его перемешать, а если жидкий, и так сойдет. И сладковатый вкус, и блестящая коричневая корочка – все от меда!
Сказки по вечерам – долгие, неторопливые, замысловатые. Иногда бабушка рассказывала их сама, а иногда, надев очки с толстыми стеклами в роговой оправе, читала из книги. Алька до сих пор хранила эту книгу в старом, пожелтевшем от времени переплете. На выцветшей обложке – озерцо, заросшее камышами, лягушка с короной на голове держит во рту стрелу. И надпись красивым витиеватым шрифтом – «Русские народные сказки». Внутри, на истончившихся с годами страницах, множество волшебных и ярких рисунков, на полях некоторых страниц – смешные и важные закорючки, выписанные то карандашом, то шариковой ручкой. Это уже их совместное с братом творчество, за которое бабушка на Альку с Пашкой ужасно сердилась. Не по-настоящему, конечно, а в шутку. Бабушка вообще не умела сердиться по-настоящему, и Алька с Пашкой как-то очень быстро это пронюхали и стали использовать в своих целях…
Она умерла, не дожив всего недели до Алькиного девятнадцатого дня рождения. Ушла тихо, никого не побеспокоив. Жила тихо и умерла тихо…
И только через год Алька смогла заставить себя переселиться в эту квартиру из крошечной родительской двушки, в которой им вчетвером давно уже было слишком тесно. А еще через полгода затеяла в ней ремонт, который не делался здесь уже лет пятнадцать. Денег на то, чтобы оплатить услуги рабочих, было немного, поэтому основную часть работы они вчетвером взяли на себя. Сами выравнивали потолки и стены, клеили новенькие обои, заменяли старые дверные рамы, утепляли полы на лоджии, превращенной в эркер, укладывали паркет на пол и плитку на стены в ванной…
Целых четыре месяца делали ремонт – но оно того стоило!
Особенно здорово получилась спальня. Бывшая лоджия теперь была превращена в прекрасный будуар, полный цветов и солнечного света. Оставшаяся часть стены сверху обита деревом цвета ореха, мелкий лепной орнамент над изголовьем кровати – Пашкина идея! – перекликается с декоративной штукатуркой на противоположной стене. Цвета мягкие, пастельные, не раздражающие глаз – от светло-бежевого до золотисто-желтого.
Красивый, уютный, дорогой сердцу уголок.
Конечно же, Альке жаль было с ним расставаться.
Но что теперь поделаешь, когда такое случилось? Разве в радость будет ей эта светлая спальня, эти цветущие на подоконнике фиалки, эта лепнина у изголовья кровати, если Палыча искалечат, а то и убьют за долги?
Алька отвлеклась от воспоминаний, коротко вздохнула и ободряюще улыбнулась брату:
– И вот еще что. На всякий случай тебя нужно будет спрятать. Мало ли, вдруг за неделю продать квартиру не получится. Или, например, им в течение недели вздумается еще раз тебя уму-разуму поучить… В общем, так: будешь жить у моей подруги.
– У какой еще подруги? – недовольно пробурчал в ответ брат.
– Он еще возмущается! – фыркнула Алька. – Нет, Палыч, я тебя точно убью! Я весь вечер тебя убить собираюсь, и все никак не могу решиться, но теперь, кажется, решилась!
– Аль, зачем мне жить у подруги? Я же тебе говорю, они адреса не знают…
– Узнают! Думаешь, так сложно узнать твой адрес? Или мой адрес? В адресное бюро пойти и узнать! Да им и адресное бюро не нужно! У них свои информационные каналы…
– Ну ладно, ладно, успокойся. Как скажешь… Где скажешь, там и буду жить. Раз ты считаешь… А подруга эта, она, думаешь, не против будет? Все-таки…
– Да ее сейчас нет. Повезло тебе, подруга моя, Ирина, только вчера как раз на две недели в Египет отдыхать уехала. А ключи от квартиры мне оставила, чтоб я цветочки там у нее поливала. Вот ты и займешься цветочками как раз. Она здесь недалеко, в соседнем доме живет. Будешь сидеть и из дома не высовываться. До тех пор, пока я деньги за квартиру не получу… Понял?
– Понял, понял. Мне сейчас уже туда идти? – покорившись судьбе, спросил Палыч.
– Сейчас не надо, – подумав, разрешила Алька. – Завтра с утра пойдешь. А сегодня у меня останешься. Нужно только родителям позвонить и сказать, что ты сегодня у меня, чтоб не волновались. А потом для родителей что-нибудь придумаем. Ну, можно, например, сказать, что ты решил некоторое время пожить у своей девушки…
– У какой из них? – хмыкнул Пашка. – У меня их четыре.
– Великий Казанова! – сердито сказала Алька. Потом, не выдержав, рассмеялась: – Ну скажем, что живешь у всех четырех девушек по очереди. Это эксперимент такой, который поможет тебе наконец определиться с выбором… В общем, все это будет завтра, не сейчас. А сейчас звонить родителям и – спать! Я себе на полу постелю в той комнате, а ты…
– Давай лучше я на полу в той комнате, – героически предложил Пашка.
– Лежи уж! Куда тебе с твоими битыми боками на пол-то! Я уж потерплю одну ночь ради спасения любимого брата…
Долго уговаривать Пашку не пришлось.
– Ладно, – сказал он, задумавшись всего на секунду. – Как скажешь. Эх, Алька, и что бы я без тебя делал?
– Пропал бы, – согласилась она. – Без меня – пропал, это точно. Ладно, давай звони родителям. Или… лучше я сама позвоню. А ты тут пока себе постели. Сможешь сам-то? Или ты вообще двигаться не в состоянии?
– В состоянии, – ответил Пашка. – Я ведь сам, своими ногами, к тебе пришел!
– Своими ногами он пришел, – пробормотала Алька. На душе после того, как она придумала выход из жуткой ситуации, в которую попал брат, полегчало. И теперь снова захотелось взять и надрать Палычу задницу – чтоб впредь неповадно было делать глупости! Наверное, если бы Пашка не выглядел таким несчастным, если бы не ссадина на лбу и синяк под глазом, она бы так и поступила. Но бить битого было как-то… негуманно. Поэтому пришлось отложить порку до лучших времен.