Екатерина Гринева. Гений страсти, или Сезон брачной охоты

   – Идет. И фирма не может остаться без присмотра. Так что Григорий Наумович остается.
   – У меня мама болеет, – быстро вставил Марк. – Проблемы…
   Я почему-то не сомневалась, что он скажет именно так. Марк был трусоват, больше всего он берег себя, любимого, вряд ли он рискнет собственной шкуркой…
   Все посмотрели на Никиту. Его надменный вид ничто бы не могло поколебать. Никита всегда был невозмутимым и бесстрастным. «Истинный ариец», как шутил Гриша.
   – Ну… могу… а что? – и он повел плечами, выражая крайнюю степень пофигизма.
   – Я поеду, – тихо сказала Ульяна, и наши головы немедленно повернулись к ней.
   Ульяна, пахнущая парфюмом от Диор и щеголявшая во всем великолепии мировых брендов, Ульяна, чей отец был с властью на «ты» и в какой-то степени являлся неотъемлемой частью этой самой власти, Ульяна – «наследная принцесса» и небожительница в одном лице, комета, которая по чистой случайности отклонилась от своей траектории и упала на нашу грешную землю, – эта Ульяна собиралась отправиться в опасную, непредсказуемую Чечню!
   Возникла пауза. Послышался легкий свист Марка Свешникова. Но под моим суровым взглядом он моментально заткнулся и принял скучающий вид.
   – Мне кажется, Ульяна, что это не слишком-то благоразумно, – я говорила, осторожно подбирая слова. – И что скажет ваш папа? – невольно вырвалось у меня.
   При слове «папа» лицо Ульяны словно закаменело. Очевидно, это была для нее запретная, болезненная тема.
   – Я, вообще-то, уже совершеннолетняя, – отчеканила она. – И могу распоряжаться собою сама!
   По лицам присутствующих скользнули снисходительные усмешки. Знаем, мол, мы твою свободу и самостоятельность! Хорошо быть свободной, независимой и самодостаточной, когда у тебя есть такой тыл – любящий папочка, который всегда встанет на твою сторону, разрулит любую ситуацию и придет на помощь. А что делать другим, у кого нет такого папы?
   – Ну… Владлена Георгиевна, – жалобно протянула Ульяна. – Ну пожалуйста, – прямо как маленькая девочка, выклянчивающая лишнюю игрушку на день рождения.
   Я растерялась. Навлекать на себя гнев Радова мне не хотелось – вряд ли он будет доволен, если его дочь отправится в район, охваченный боевыми действиями. Не влетит ли мне за это по первое число?
   – Я не говорю пока ни «да», ни «нет».
   На лице Ульяны появилось упрямое выражение. Она вздернула подбородок и сказала:
   – Вы не можете мне запретить поехать! Это не в вашей компетенции.
   – Хорошо, Ульяна, – улыбнулась я. – Вопрос принят к рассмотрению…
   Когда мы остались с Гришей наедине, он снисходительно фыркнул:
   – И чего ей не хватает? Адреналина? Села бы на гоночную машину и прокатилась по ночной автостраде.
   – А мне кажется, у этой девочки есть характер. И упорство. Во всяком случае, ее позицию можно уважать.
   – Посмотрим, – скептически пожал плечами Гриша. – Посмотрим, что ты запоешь, когда тебе позвонит ее папенька.
   Мой верный боевой товарищ как в воду смотрел. Вечером у меня состоялся неприятный разговор с Николаем Радовым. Он позвонил мне домой и задал один-единственный вопрос:
   – Что там с моей дочерью?
   Голос его был устрашающе суров.
   – В смысле, Николай Александрович?
   – Что за нелепая поездка в Чечню?
   – Это ее желание. Я пыталась отговорить Ульяну, но пока – безуспешно.
   – Глупости! – и в трубке раздались частые гудки.
   А еще через два часа, когда я уже готовилась ко сну, Радов позвонил мне вторично.
   – Прошу прощения, если я был груб… невольно. Поймите меня правильно, я – отец, и Ульяна – наша единственная дочь. Мне бы не хотелось, чтобы с ней что-то случилось…
   – Я вас очень хорошо понимаю.
   – Но Уля – упрямая девочка, если что-то взбредет ей в голову… – и в трубке повисла пауза.
   – Вы хотите, чтобы я запретила вашей дочери ехать?
   – Боюсь, это бесполезно. Свою дочь я очень хорошо знаю. Единственное, чего я прошу, – присмотреть за ней. Кто еще едет? Мужики там будут?
   Я задумалась. Подходит ли Никита под определение «мужик», или все-таки творческий гений – особая категория человеческой генерации?
   – Вообще-то, есть.
   – Так есть или нет?
   Я решила сказать все как на духу.
   – С нами едет один талантливый дизайнер-компьютерщик. Насчет его явно выраженных мужских качеств сказать ничего не могу. Он все-таки в основном имеет у нас дело с компьютерами, а не с походно-полевыми условиями.
   – Ясно. А кто еще едет?
   – Я.
   – Вы? – в его голосе послышалось легкое удивление.
   – Да, – я чуть было не прибавила: «А что?», но сдержалась.
   – Ульяна мне рассказывала о вас. Она хочет быть похожей на вас: говорит, что Владлена Георгиевна – замечательная. И красивая, и талантливая…
   – Спасибо.
   – Вот что… – Радов что-то явно прикидывал, взвешивал, раздумывал. – Я вам дам в помощь одного человека – незаменимый парень в таких ситуациях. Зовут его Саша. Он бывший боец спецназа. Если что, он поможет. И вам будет спокойнее, и мне. Договорились? Держите связь со мной. У вас есть мой прямой телефон? Запишите!
   Я записала телефон.
   – Можете звонить мне в любое время. Если потребуется моя помощь или совет.
   Через неделю мы выехали… Бывший боец спецназа оказался улыбчивым парнем, который сразу вписался в нашу компанию. Он был ненавязчив и вместе с тем всегда оказывался под рукой. А цепкий взгляд характеризовал его как человека, который ничего не упускает из виду, он всегда начеку.
   Никита же выглядел полным пофигистом. Он взял с собой модный стильный рюкзачок, будто собирался побродить по улицам своего любимого Лондона, а не ехал в Чечню, где гремят взрывы и жизнь напоминает ходьбу по минному полю. Он взял с собой темные очки, парфюмерный набор Пако Рабана и стильный столовый набор из универмага «Харродс». Он держался, как всегда, надменно и обособленно, он знал, что я ему многое прощаю, и вел себя соответственно – как избалованный ребенок, будучи в полной уверенности, что ему все можно.
   Ульяна, напротив, старалась ничем не выделяться, у нее не было ни стильного рюкзачка, ни модных темных очков… Она держалась ближе ко мне и всегда была готова откликнуться на мою просьбу о чем-либо или поддержать беседу. Никита же частенько прикидывался глухим, и многие вопросы или реплики мне приходилось повторять ему дважды, а то и трижды. Первым, что меня поразило, когда мы сошли в аэропорту Грозного, был запах пыли: она, казалось, царила повсюду и проникала в легкие, запорашивала глаза и прилипала к рукам.
   – Н-да! – процедил Никита и поправил стильные темные очки. Чем-то он сейчас напоминал Бреда Питта из фильма «Мистер и миссис Смит» – эдакий стильный и уверенный в себе пижон, приехавший на легкую прогулку. – Дыра!
   – Потише! – одернула я его. – Еще услышат…
   – И что? – лениво откликнулся Никита. – Прошьют очередью из автомата?
   – Не исключено.
   – У нас тут временное перемирие, если верить нашим СМИ. Жить становится лучше, жить становится веселее… Чеченская республика – неотъемлемая часть России, а народ занят восстановлением промышленности и сельского хозяйства.
   – Не балагурь! Будь посерьезнее.
   – Если тут быть серьезным, надо просто сдохнуть и не воскреснуть. Надеюсь, нас хотя бы прилично накормят?
   – Вот, нас уже встречают, – и я помахала рукой высокому черноволосому человеку, который стоял с табличкой «Белый квадрат» в руках.
   – А это еще кто?
   – Этот человек будет нас сопровождать. Я созванивалась с министром образования Чечни, и он дал добро на поездку.
   – Ясненько. Конвоир, короче.
   – Простите, можно я посмотрю на него? – спросил Саша. – Вы к нему близко не подходите, – вполголоса сказал он. – Мало ли что…
   Я быстро взглянула на него, но ничего не сказала. Раз уж мне его рекомендовали, значит, мое дело – выполнять безропотно все его указания, а не задавать ненужные вопросы. И уж тем более такие, на которые мне не ответят. Саша, в простой клетчатой рубахе а-ля ковбой, с загорелым лицом, пшеничными волосами и белозубой улыбкой, придвинулся ближе ко мне и чуть подался вперед, словно он готов в любой момент защитить меня своим телом.
   Мы спускаемся по трапу в таком порядке: впереди Саша, потом я, затем Ульяна, и замыкает шествие Никита.
   Черноволосый человек – смуглый, с тонкой щеточкой усов – сдержанно кивает нам, когда мы подходим к нему.
   – Вы Влада Георгиевна? – безошибочно вычисляет он меня среди коллег.
   – Я.
   – Умар Касоев. Мне поручено вас встретить, как вы и договаривались…
   Мы садимся в черный джип, и нас везут по городу. Мы все молчим, наш гид тоже явно не из разговорчивых. Мне хочется расспросить его, но что-то подсказывает, что лучше молчать, не раскрывать рот.
   Мы едем по Грозному. Город чист, ухожен, здесь много новостроек, будто он изо всех сил старается поскорее забыть о войне и бомбежках.
   Наш путь лежит в Веденово – край, где до сих пор часты столкновения федеральных сил и местной милиции с бандформированиями.
   – Жить вы будете в гостинице на окраине. Без проблем. Отдохнете, а через два часа встретимся в холле и поедем в школу, – он говорит с легким акцентом, и я сосредоточенно киваю головой, чуть сдвинув брови.
   Мой верный соратник Гриша называет это выражение лица «лицом начальника». Такая маска позволяет мне при необходимости играть роль успешной бизнес-леди.
   Гостиница небольшая, чистенькая. Похоже, здесь раньше был детский сад. А потом здание переоборудовали в гостиницу.
   – Нам всем лучше селиться по двое, – тихо говорит Саша, и я понимаю его с полуслова.
   – Нам номера на двоих.
   На лице Ульяны никаких эмоций – словно так и надо. Лицо Никиты приобретает недовольное выражение, но я незаметно толкаю его в бок, и он кривится, как будто съел что-то горькое или кислое.
   В номерах мы не прохлаждаемся, быстро распаковываем чемоданы и пристраиваем на полочку в ванную всякие мелочи – мыло, шампунь и гель для душа. И принимаем по очереди с Ульяной душ. Когда после прохладного душа я хочу выйти на балкон, Саша мгновенно появляется на соседнем балконе.
   – Нельзя, – говорит он почти одними губами. – Быстро в номер, и не высовываться! Я подойду к двери, когда будет пора ехать, вместе с Никитой и постучу вам условным знаком: три раза. Больше никому не открывать! Понятно?
   – Да.
   Мы встречаемся внизу с нашим провожатым и вновь залезаем в джип. Нас опять ждет поездка – в село Элиджи-Ведено, где находится школа.
   Нас встречает учительница Мадина Дзагоева, она провожает нашу небольшую компанию в класс, и я с комком в горле вхожу к детям. Они смотрят настороженно, словно не зная, чего им от меня следует ожидать. Я рассказываю им о выставке, о том, что их рисунки увидят другие дети, и прошу их нарисовать мирную жизнь – как они себе ее представляют. На их лицах – сосредоточенность и усердие, они начинают рисовать и постепенно погружаются в мир своего воображения.
   Я потом буду долго рассматривать эти рисунки и каждый раз плакать – так они на меня действуют, эти несбывшиеся мечты и расстрелянные надежды. Каждый ребенок представлял мир без войны по-своему, но все эти рисунки были в чем-то схожи: дома на них были яркими – красными, зелеными, желтыми… А вот небо на многих картинах было темным – они не знали другого неба, там притаилась главная опасность: выстрелы и взрывы…
   С тем мальчишкой, чей взгляд меня потряс, когда я смотрела телерепортаж – с Русланом Аслаевым, – я даже подружилась. Он привел меня в свое любимое место, к старинной крепости в горах, сильно разрушенной временем. Но каменные стены и узкие бойницы еще были крепки и выглядели внушительно. У Руслана погибли родители, и он жил с дедом. Об этом он рассказал мне спокойно, с сухими глазами. А вот я не удержалась и заплакала, прижав его к себе. Он отстранился и отвернулся в сторону.
   Я пообещала ему, что когда-нибудь обязательно приеду сюда еще раз. Непременно…
   Когда мы вернулись в Москву, Никита заколдовал над рисунками. Он предлагал одну идею за другой. Наконец мы остановились на следующем варианте: сначала показываем рисунки детей, потом – взрывы и бомбежки, рисунки тоже разрываются в клочья, и их уносит черный от взрывов ветер. А в конце «ставим» рисунок Руслана – оранжевый дом, огромные цветы перед ним, почти достающие до крыши, на заднем плане – горы, там закат: в горах догорает солнце. И закат похож на язычки пламени. А небо – не темное, а спокойное, предвечернее. Наверное, он мечтал о таком небе. И слоган: «Остановить войну для будущего – наша задача сегодня». И ниже – «Дети против войны».
   Этот ролик мы собирались представить к номинации в категории «МЕДИА»…
 
   Я залезла в машину и некоторое время сидела в ней, включив печку и пытаясь собраться с мыслями. Если мой расчет верен, виновник должен запаниковать и как-то выдать себя. Или предпринять хоть какие-то шаги, которые выдадут его с головой. Он думает, что у меня на руках козырные карты, которые я в любой момент могу пустить в ход. О том, что у меня на руках ничего нет и я блефую, мой противник не должен был догадаться – ни в коем случае.
   Я включила зажигание, машина заурчала и выехала со стоянки.
   Ехать в метель – удовольствие для садомазохистов. Мело просто отчаянно, и машины тащились еле-еле. Многие планировали провести уик-энд за городом, поэтому трасса была забита.
   Я ловко лавировала между машинами, стараясь всех обогнать, лихачила и услышала пару проклятий и увидела один неприличный жест.
   Дорогу до дома я помню наизусть, так что ехала почти на автопилоте, погрузившись в свои мысли. Свернув вправо, на маленькую дорожку, ведущую к дому, я не сразу увидела огромный джип, перегородивший мне путь.
   Инстинктивно я оглянулась: позади меня было свободно. И только я собралась дать задний ход, как увидела, что из-за дома вынырнул еще один джип. Путь был отрезан.
   Липкий холод сковал мои руки, и они противно задрожали. «Что им нужно, – мелькнуло в моей голове, – деньги?» Надо отдать им все, что у меня есть, и побыстрее. А если они захотят меня похитить с целью выкупа? Похоже, они подкарауливали меня тут специально. Возникла мысль – открыть дверцу машины и бежать. Но куда я убегу? Их наверняка много, а я одна.
   Я сидела, сжавшись в комок, и… ждала. Рука моя потянулась было к телефону, но мой мобильник, увы, разрядился. Черт! Все складывается один к одному. И за что мне все эти напасти: сначала украденный ролик, теперь – бандиты… А если все-таки выскочить из машины и заорать? Но вряд ли меня услышат: место здесь глухое, темное. Фонарь недавно разбили. Но и сидеть так – тоже глупо. Может, все-таки стоит выскочить из машины?
   С правой стороны постучали в окно. Я повернула голову. Мужчина лет сорока стучал в стекло и светил фонариком мне прямо в лицо. Я прикрыла глаза рукой.
   Я напомнила самой себе кролика, попавшего в западню. Взглянула налево. Никого.
   И тут я приняла решение: резко дернув дверцу машины, я выскочила и бросилась бежать. Но мне удалось пробежать лишь метра три. Сзади меня кто-то схватил, повалил на снег, и я услышала гортанный голос:
   – Бери девку, и в машину. Живей! Живей!
   «Что им от меня надо? Выкуп?»
   Мне заломили руки и потащили почти что волоком к машине.
   – Что… вам надо? – прохрипела я.
   – Заткнись! – резко приказали мне. – Заткнись!
   Я замолчала.
   Меня втащили в джип и швырнули на сиденье. В машине было еще двое мужчин. Один сидел за рулем, мне был виден его стриженый затылок, заметила я и мощные плечи. Другой развернулся ко мне. Он был худощавым, на его левой щеке змеился шрам.
   – Ну что?
   – Ничего! – огрызнулась я. – Может, все-таки скажете, что вам от меня нужно? Деньги? У меня их немного… Но я…
   – Заткнись! – голос у него был такой, что по моей коже побежали мурашки. – Сейчас все скажем. Ты… – он ткнул пальцем в меня. – У тебя есть фильм. О чеченских детях. Да?
   Я молчала.
   – Я спрашиваю: да?
   Господи, но откуда они узнали об этом?! О нашем ролике? И зачем он им?
   – Вы работаете на Хризенко или на Подгорова?
   – Я тебя спрашиваю, а ты – отвечай. Поняла? Вопросы здесь задаю я!
   И как бы в подтверждение своих слов он толкнул меня в плечо, которое сразу же сильно заныло.
   – Фильм есть?
   – Был.
   Брови его взлетели вверх:
   – Как – был?
   Я сглотнула:
   – Его у нас украли.
   Никакой видимой реакции.
   – Когда?
   – Мы обнаружили это только сегодня.
   – Ты врешь!
   – Нет! – для большей убедительности я мотнула головой. – Это правда.
   – Слушай! – он подался вперед, и его глаза расширились от бешенства. – Ты со мной в прятки не играй! Фильм должен быть у меня. Понимаешь?
   – Зачем?
   Он схватил меня за руку повыше локтя и больно сдавил. Я охнула.
   – Где он?
   – Да отпустите вы меня! – И я попыталась вырвать руку.
   – Я же говорил: никаких вопросов!
   Он отпустил мою руку и «просверлил» меня яростным взглядом.
   – Хорошо. – Я тяжело дышала, пытаясь перевести дух. – Я больше не буду спрашивать.
   – Я тебя спросил! – Он сделал ударение на слове «тебя».
   – Я сказала правду: я не знаю, где фильм и кто его украл.
   Наступило молчание: тяжелое, сумрачное. Во рту у меня пересохло.
   «Неужели убьет?» – как-то равнодушно подумала я. Глупость какая-то! Неужели Хризенко и Подгоров пошли на такую явную уголовщину? Хотят меня свалить? Выставить мой ролик в Каннах и тем самым поднять свой рейтинг? Этот тип, судя по всему, мне не верит. И что дальше?
   – Ладно, – он помолчал. – У нас с тобой будет уговор. Ты отдаешь мне свой материал через неделю. Если этого не произойдет, – и он улыбнулся, – сама понимаешь…
   Словно пребывая под гипнозом, я кивнула. «Хоть бы отпустили живой…»
   Он опустил стекло машины и крикнул кому-то:
   – Забирайте!
   Меня выволокли из машины и ухватили за шкирку. Тут уж я не выдержала.
   – Сво-ло-чи! – протяжно всхлипнула я и ударила каблуком ближайшего ко мне парня. – Своло-чи!
   От сильного толчка я приземлилась на четвереньки, мой взгляд упал на землю. В нескольких сантиметрах от меня лежал небольшой камень. Я схватила его и с силой запустила в того, кто минуту назад вытащил меня из джипа. Камень попал ему в шею, и парень охнул. Я вскочила и изо всех сил побежала к своему дому. Мне казалось, что вот-вот меня настигнут и поволокут в джип к тому типу на расправу. Я добежала до подъезда и обернулась. Никого! Мои преследователи уехали, я была одна. Мне нужно было вернуться к своей машине и взять сумку, в которой остались ключи. Мне не хотелось этого делать, но выхода не было. С соседями я не ладила и запасных ключей им не оставляла.
   С опаской я приблизилась к своей машине. Дверцы с обеих сторон были открыты. Я взяла сумку, лежавшую на заднем сиденье, и, глотая слезы, быстрыми шагами пошла к подъезду.
   В квартире царила сонная тишина. Я включила свет и увидела мигающий огонек на телефонной базе. Кто-то оставил мне сообщение на автоответчике. Это была мать, выговаривавшая мне за лекарство, которое я ей не купила, и за то, что я не приехала к ней с деньгами.
   Отвечать и тем более оправдываться у меня не было ни сил, ни желания. Я разделась и пошлепала в ванную. Сейчас я приму горячую ванну, это придаст мне силы… мне хотелось очиститься. И физически, и морально.
   «Доползти, а там уже можно умереть», – некстати всплыло в голове это выражение. Вопреки мнению медицинских светил, – что горячие ванны вредны для женщин после тридцати, – я любила понежиться в горячей воде, чувствуя, как ко мне возвращаются утраченные силы.
   Мои силы были не просто утрачены, они были сожжены!
   «Жребий брошен, Рубикон перейден, мосты сожжены».
   Это изречение Гая Юлия Цезаря все время вертелось в моей голове, пока я лежала в воде, глядя на свои колени, поднимавшиеся холмиками из воды.
   Дом был старый, и поставить джакузи в старую ванную комнату было невозможно. В доме уже случился печальный инцидент, когда один мелкий бизнесмен, держатель двух палаток, поставил себе джакузи и вода залила его соседа снизу, да так основательно, что тот до сих пор судился с рыночником, благополучно игнорировавшим судебные повестки. Квартиру в этом доме я купила шесть лет тому назад, когда дела агентства пошли в гору и я сумела, откладывая часть заработков, накопить на жилье. Если бы я не так спешила, то вполне могла бы купить двушку в престижном доме с современной планировкой и длинными прохладными коридорами.
   Но времени у меня как раз и не было.
   Было сильное желание удрать от своих – от матери и сестры, которые не любили работать и обожали длинные бессодержательные разговоры о правительстве, о ценах и проблемах города. Телевизор у них работал с утра до вечера, одни новости сменяли другие, и я никак не могла понять, чем они отличаются друг от друга – ну, разве что вставят пару-тройку новых сюжетов, а так – все одно и то же.
   В промежутках между новостями, сериалами, «специальными корреспондентами», «Криминалом и властью» они пили кофе, поглощали пирожные и вели бесконечные рассуждения на тему «Как нам обустроить Россию».
   Мать, бывшая преподавательница марксизма-ленинизма в институте связи, ненавидела Горбачева, проклинала Ельцина, а на сегодняшних правителей только фыркала… Дамы мои вставали около двенадцати, тихонько выползали в кухню, пили кофе и включали телевизор. Когда я, почти без чувств, приплеталась домой, на меня обрушивались мегатонны информации: я должна была быть в курсе всех событий дня, и все это мне еще и пережевывалось, разъяснялось и вдалбливалось. Все мои попытки пресечь этот новостной поток наталкивались на презрительное пожатие плечами.
   – Ты просто политически малограмотна, – изрекала мать. – Как можно быть такой непросвещенной в эпоху глобальных информационных технологий! Владлена! Я не понимаю! – патетически восклицала она. – И как ты… только там… на своей работе управляешься?
   – Да уж как-нибудь.
   – Представляю, какие сейчас специалисты кругом! – поджимала тонкие губы мать. – Страна катится в пропасть…
   Несмотря на эти упреки относительно моей политической и информационной малограмотности, деньги из меня качались исправно.
   Поэтому мне было наплевать на престижность района, на метраж, на наличие культурных соседей и на вид из окна, который, если верить риелторским расчетам, повышал стоимость квартиры на пять-десять процентов. Мне нужна была своя квартира – как личное пространство, как мой мир, где я могла бы делать все, что мне заблагорассудится: включать и выключать телевизор по собственному желанию, разгуливать по квартире в коротких шортах и безразмерной футболке, а также свободно ходить, а не передвигаться маленькими шажками из комнаты в туалет, в кухню и обратно. И при первой же возможности я купила эту квартиру далеко не в самом престижном районе Москвы и не в самом престижном доме, а купив, вошла туда, села на пол и долго просто сидела, прижимая к себе сумку, и улыбалась.
   – Ну вот! Теперь ты еще и жизнь свою обустроишь, – с неким непонятным раздражением прокомментировала это событие моя мать. – Сестру и мать совсем тогда забудешь. Все на мужа и детей станешь тратить.
   Спорить мне не хотелось. Да и с «устройством жизни» как-то пока не получалось. Ни какими-то романами, ни влюбленностями я похвастаться не могла. Был один студенческий роман, начавшийся в конце весны и закончившийся в начале осени. Было лето в деревне; длинная пыльная дорога, лес и деревянная изба, где обитала старая глухая бабка лет восьмидесяти. Роман тот был скучным, необязательным и «проходным». В памяти ничего не осталось, кроме летней жары, от которой я спасалась во дворе под навесом сарая; запах старой избы, кислый и сырой, и Дима Прошкин, который раскидывал свою одежду где попало, а я ходила за ним и складывала ее стопками на стулья под странным немигающим взглядом бабки. Самыми запоминающимися стали наши походы на речку и в лес. Темная вода с легкими пенными завитками и холод земляники, таявшей на губах…
   Потом были случайные мужчины, до полноценного романа дело как-то не доходило, все ограничивалось короткими бестолковыми встречами. Мне кажется, виной тому была неспокойная обстановка в доме, когда я представляла собой сплошной комок нервов и поэтому свою нервозность невольно выплескивала на мужиков. Я пыталась рассказать им о своей жизни, надеясь на их сочувствие, а в ответ получала лишь равнодушные, а то и укоризненные взгляды.
   – Слушай! Я же тебя не парю, – бодро откликнулся как-то один женатик, которому я пожаловалась на свою мать и на сестру. – Моя жена вечно от меня денег требует, второй ребенок без конца болеет, теща меня поедом жрет. Разве это жизнь? Я пришел к тебе, чтобы немного отвлечься, а ты своими проблемами меня грузишь…
   Переехав в собственное жилье, я надеялась, что теперь, при наличии полноценной жилплощади, моя личная жизнь обретет другие формы и другой вид – более благопристойный и стабильный. Но после пары встреч я поняла, что уже ничего не хочу. Ну совсем ничего! Расправившись со своими проблемами, я отнюдь не возгорелась желанием решать чужие. А потом, я никак не могла взять в толк – почему взрослые здоровые дяденьки начинают мне жаловаться на всех и вся: на шефа, на жену, на нехватку денег – и хотят, чтобы я их жалела и понимала. Выслушивала и смотрела на них с обожанием в глазах? Жалеть, понимать и обожать мне категорически не хотелось! Напротив, хотелось сказать все как есть, «срубить» правду-матку. В ответ на такие мои речи мужички мгновенно обижались и смотрели на меня опять-таки с молчаливой укоризной в глазах.