Екатерина Островская
Желать невозможного

Удивительный парадокс – желать невозможного»!

   На самом деле меня невозможно остановить, когда я вознамериваюсь лететь в отпуск на теплое море – непременно в Турцию. Конечно, это не ново, не модно, не патриотично и вообще не подобает: нужно-то хотя бы в Камбоджу, а лучше к Францу-Иосифу, но я не хочу ни на родину Пола Пота, ни к северным архипелагам! Но так получилось, что в этом году я не была на море. И в прошлом тоже не была. А по мне лучшее средство от тоски – хороший детектив!
   Я уже читала и рекомендовала вам книгу Екатерины Островской. «Темница тихого ангела» произвела на меня сильное эмоциональное впечатление. И я, ни секунды не сомневаясь, принялась за роман «Желать невозможного» – в надежде на это самое невозможное. Все сложилось так, что эта книга стала для меня чем-то вроде долгожданного отдыха на море. В нее погружаешься с головой, начиная с самой первой страницы! И никакого желания вынырнуть не возникает. У Островской получилось создать совершенно чудесную, как всегда быструю, захватывающую и очень оптимистичную книгу, в каждой странице которой однозначно читается мысль: все будет хорошо, ведь мир огромен и прекрасен. И достойных, сильных, великодушных, готовых прийти на помощь и поддержать тебя в самые трудные минуты людей на этом свете все еще и всегда будет предостаточно. И, конечно же, те двое встретят друг друга!..
   А еще Екатерине Островской в этом романе совершенно играючи удалось ответить на, пожалуй, основополагающий вопрос, со времен Лермонтова будоражащий отечественную литературу, – «кто он – герой нашего времени?». И что этот самый герой появился именно в «Желать невозможного», для меня совершенно не удивительно, несмотря и вопреки тому, что детектив традиционно считается у нас легким жанром. Ведь детектив – в отличие от всей остальной литературы – отражает происходящее здесь и сейчас, вот в эту самую минуту нашей жизни, пусть и в чуть-чуть параллельной действительности. Ну а если «здесь и сейчас», то и герой тоже «здесь и сейчас» – в нашем времени. У автора получилось это почувствовать, схватить и записать. Хороший врач, бывший опер, талантливая певица, внезапно обретший популярность художник, медсестра, олигарх, таинственный серый кардинал – все они в равной степени герои нашего времени.
   Да и сама детективная интрига по-прежнему остается на высоте: «Желать невозможного» стопроцентно держит марку!
   Скоро я, может быть, все-таки поеду на теплое море. И тогда обязательно возьму с собой новый роман Екатерины Островской. С ней, я уверена, отпуск будет что надо!
 
   Татьяна Устинова

1

   Плохо, когда отпуск закончился, а лето еще продолжается. Надо спешить на работу, а голова переполнена воспоминаниями о теплом песке, согревающем живот и душу, о ласковых волнах, набегающих на берег, перекатывающих осторожно мелкую гальку, о вечернем ветре, приносящем с побережья ароматы шашлыков и крики счастливых людей. Самое противное, что, вернувшись домой, ощущаешь себя иным человеком, а родной город остался прежним – разве что стал еще более душным.
   Олег вернулся домой поздно вечером. Двое суток трясся в переполненном поезде, сидя в купе, в котором не работал кондиционер и две пожилые попутчицы, везущие домой внуков, вели нескончаемый разговор о своих детях и болячках. У Олега хватило ума не проговориться, что он врач, а то дорога превратилась бы в настоящую пытку. Попутчицы, правда, были не такими уж и старыми, им едва ли исполнилось по пятьдесят. Обе, несмотря на духоту, облачены в джинсы и обтягивающие маечки. Их внуки носились по коридору в компании других быстроногих детей. Попутчицы пили домашнее красное вино, которым с избытком запаслись на обратную дорогу. Предлагали присоединиться к вакханалии и Олегу, но тот отказался, сославшись на слабое здоровье.
   Одна из дам, в маечке с надписью «Я ненавижу ДОМ-2», внимательно осмотрела шорты Олега, потом его мускулистые ноги и спросила:
   – А сколько вам лет, молодой человек?
   – Тридцать пять, – признался Олег.
   – Да-а, – протянула попутчица, – всего-то. А вот я, когда мне было тридцать пять…
   Она задумалась над тем, что бы ей такого соврать.
   Но Олег опередил ее.
   – Я не сомневаюсь, – сказал он.
   И вышел в коридор, где были приспущены стекла окон и ветер трепал блеклые занавески.
   – Ты видела? – прозвучало в оставленном им купе. – Мы ему не компания. И вообще, в отпуск один ездил. Злой: видать, ничего ему там не обломилось.
   – Да кому такой нужен!
   Противно слушать, но это была правда.
 
   С вокзала Олег добрался домой на такси, истратив почти все оставшиеся после отпуска деньги. Дома, оставив чемодан в прихожей, залез в душ, а потом в постель и, перед тем как заснуть, удивился тишине: не слышно что-то привычных воплей из ближайшего кафе, в котором женские голоса соревновались в исполнении караоке.
 
Хо-ро-шо! Все будет хорошо!!
Все будет хорошо,
Я это зна-аю…
 
   Женщины всегда все знают наперед, непонятно только, почему они всегда ошибаются.
   Хотя некоторым из них ошибаться, судя по всему, нравится. Только такие Олегу Иванову уже давно не попадались. О чем он иногда жалел.

2

   В отделении ничего не изменилось, все так же пахло лекарствами, и запах этот показался Олегу родным и знакомым настолько, что у него защемило сердце. Он чувствовал, что вернулся в привычный мир, из которого не скоро теперь вырвется.
   За стойкой дежурной медсестры сидела волоокая красавица Кристина и болтала шепотом по служебному телефону. Она была высокая, и вообще природа одарила ее с избытком.
   – Ой, здравствуйте, Олег Богумилович, – обрадовалась Кристина, поднимаясь со своего стульчика.
   Верхняя пуговка коротенького халатика как бы случайно сама собой расстегнулась. А может, и не случайно: одаренным природой людям очень сложно прятать свое богатство за пазухой.
   – Ой, ну как вы отдохнули? – поинтересовалась медсестра.
   Обращение к врачам-мужчинам, особенно к молодым, она всегда начинала с этого «ой!», причем произносила короткое междометие протяжно, с придыханием и вроде как удивленно. Для больных в ее арсенале было короткое и повелительное «ну!».
   – Хорошо, – ответил Олег.
   И положил на стойку колечко для ключей с брелоком в виде маленькой розовой ракушки.
   – Это тебе, Кристина.
   – Ой-й, – задохнулась от счастья медсестра, и уже вторая пуговка спешила расстегнуться, а может, и вовсе оторваться. – Спасибо. Какая прелесть!
   – По служебному не болтай много, – посоветовал Олег.
   В ординаторской за столом сидел дежурный врач Колыванов и пил чай. На блюдечке перед ним лежали кружки засохшего лимона и пара холодных хот-догов.
   – Присоединяйся, – предложил Колыванов.
   – Дома позавтракал, – ответил Олег.
   – Ну, как знаешь, – вздохнул Колыванов.
   И с отвращением протянул руку к хот-догу.
   Больше дежурный врач ничего не сказал, ничего не спросил, как будто коллега не вернулся из отпуска и ему нечего рассказать о своих похождениях в теплых краях. Олег и ему дал колечко с брелоком-ракушкой. Колыванов кивнул, принимая подарок, более увлеченный разглядыванием холодного хот-дога, раздумывая, с какой стороны его лучше откусить.
   – Что у нас нового? – поинтересовался Олег.
   Колыванов задумался, припоминая, но, по-видимому, ничего вспомнить не смог, а потому молча пожал плечами. Вскоре стали заходить и другие прибывающие на работу врачи, и каждому Олег вручал по брелоку.
   Не прошло и часа, как в ординаторскую заглянула заведующая отделением Куликова.
   Увидев Олега, она кивнула ему:
   – Зайдите ко мне, Иванов. Прямо сейчас.
   Олег пошел вслед за Валентиной Дмитриевной, полез в карман халата за сувениром, но брелоки уже закончились. Он вошел в кабинет начальницы уже без особой уверенности и закрыл за собой дверь.
   – Значит, так, – произнесла Валентина Дмитриевна, надевая халат, – сейчас пойдешь к главврачу и распишешься в приказе на замещение.
   Это было неожиданно: обычно, когда заведующая отделением уходила в отпуск, ее замещал Колыванов. Неужели врач с двадцатилетним опытом теперь не заслуживает доверия? Но тут Олег вспомнил, что Куликова уже была в отпуске, и удивился:
   – А кого замещать надо?
   – Заведующего кардиологическим отделением.
   – Грецкого, что ли? Чего я забыл в кардиологии?
   Куликова вскинула брови:
   – Иванов, я вас не понимаю. Вам оказывают доверие. Скажу больше: со мной уже советовались на предмет того, чтобы поставить вас в резерв на выдвижение. Вполне вероятно, что Грецкий уйдет на преподавательскую работу. Должность станет вакантной, а вы хороший врач, у вас прекрасные показатели – руководство просто хочет проверить ваши способности к руководящей работе.
   – Я подумаю.
   – Это никогда не помешает, – согласилась Куликова. – Только сейчас от вас этого и не требуется. Распишитесь на приказе и вперед в кардиологию!
   Валентина Дмитриевна посмотрела на подчиненного, и Олегу показалось, что смотрит она на него тем же взглядом, какой был у попутчицы в поезде.
   – Послушайте меня, Олег Богумилович, вам тридцать пять лет. Вы – прекрасный врач, но все, включая медсестер, называют вас промеж себя просто Аликом, а чаще и того хуже – Оби.
   – Я знаю, – согласился Олег. – Оби – это аббревиатура от начальных букв имени, отчества и фамилии. Что тут обижаться – вас, например, и вовсе КВД называют.
   Это он, конечно, зря сказал: Куликова – хорошая баба. Хотя и была замужем трижды. Нынешний муж моложе ее на семь лет, он даже младше Олега, получается. Счастливый молодой муж – тоже врач, у него частный венерологический кабинет.

3

   Аркаша Грецкий собирался в отпуск.
   – Мы с женой давно хотели в Италию. В Турции были три раза, в Испании – два. На Канарах в прошлом году побывали. Теперь вот выбрали Римини. А говорят, что неподалеку от Римини аэродром НАТО и вражеские самолеты летают прямо над пляжем. Что ты думаешь по этому поводу?
   Грецкий явно издевался, зная, что Иванов за границей не отдыхает.
   – Думаю, что вряд ли они будут бомбить свои же пляжи.
   – Ну да, – согласился Аркадий, – но гудят все равно громко.
   То, что замещать его прислали именно Олега, для Грецкого стало неожиданностью. Может быть, даже неприятной. Они учились на одном факультете, на одной кафедре, только на разных курсах: Грецкий поступил на год раньше. Но в компаниях за столом встречаться приходилось. Тем более что Грецкий в процессе учебы женился на Агате Шкловской, с которой у Олега был непродолжительный роман. И хоть Аркаша, как выяснилось впоследствии, оказался мужем неревнивым, Иванова он недолюбливал. Может, Агата как-нибудь невзначай проговорилась и сравнила, а может, по другой причине.
   – К тому же в Италии обувь очень хорошая, – вспомнил Грецкий. – Я себе ботиночки прикуплю, может, даже две пары. Агате присмотрим чего-нибудь.
   – Как она? – спросил Олег.
   – Нормально, – равнодушно ответил Аркаша, – босиком не ходит.
   У Грецких было трое детей, и все – мальчики.
 
   Вернувшись домой, Олег занялся первоочередными делами: разобрал чемодан, все, что влезло, засунул в стиральную машину и сел курить на кухне. Смотрел во двор, который умывался розовыми лучами вечернего солнца, и вспоминал море. Негромко гудела машина, и вдруг Олег понял, что произошло сегодня. Ему не намекнули, а впервые в открытую сказали: жизнь вскоре изменится. Вполне вероятно, его могут назначить заведующим отделением, а это – не только значительная прибавка в зарплате, но и совсем другая жизнь, то есть жизнь останется прежней – она будет его собственной, как и была, по крайней мере внешне, но внутреннее содержание станет иным. И это обстоятельство, этот еще не свершившийся факт, сама возможность перемен взволновали Иванова настолько, что он открыл привезенную с юга бутылку «Лыхны» и не спеша выпил ее в одиночестве и в радостном предвкушении чего-то огромного, куда более светлого, чем простое повышение по службе.
 
   Пятница должна была стать последним рабочим днем для Грецкого. Ранним утром в субботу он с Агатой уже улетал в Римини. Но пока только вторник, и у Олега оставалось четыре дня, чтобы принять дела, познакомиться с персоналом, осмотреть больных и вникнуть в истории болезни.
   Во вторник утром Иванов пришел в отделение кардиологии. Полчаса, правда, пришлось ждать Грецкого, который, появившись в дверях, стремительно пролетел по коридору, кивнул Олегу и, уже открывая ключом дверь своего кабинета, восхитился:
   – Сейчас во дворе видел сестру из твоего отделения: это что-то фантастическое.
   Олег сделал вид, будто не понял, но Аркаша не поверил ему.
   – Ну, Кристина! Чего ты притворяешься. Или у тебя что-то с ней было?
   – Да ладно, – поморщился Иванов.
   – По глазам вижу, что было. Может, и сейчас есть. Слушай, Алик, когда освободишь девчонку, скажи мне, а то ведь у нас орлов много – вмиг перехватят.
   – Она и сейчас свободна. Особенно на работе. Даже слишком.
   – Да-а? – усомнился Грецкий. – А я в отпуск, как назло. Будем надеяться, что за месяц ничего не изменится.
   Вдвоем выпили кофе, принесенный сестрой-хозяйкой, поболтали немного, а потом пошли на обход.
   Олег переходил из палаты в палату, слушая жалобы больных и то, что ему говорили лечащие врачи. Так продолжалось достаточно долго, обход затягивался, потому что новому начальству и новому врачу все пытались рассказать то, что до него и так уже всем надоело. Наконец они вошли в палату, где лежали две женщины.
   – К операциям их готовим, – объяснил Грецкий. – Одну из операций будет делать сам Владимир Адамович Шумский.
   Это он сказал не замещающему его врачу, а для больной, чтобы та поняла, какие силы бросает медицина на ее излечение. Олег это понял и произнес, глядя на пациентку:
   – Считайте, что вам повезло: Владимир Адамович – самый известный в городе кардиохирург.
   Сказал это, и ему показалось, что он и прежде встречал эту женщину.
   А та улыбнулась и ответила просто:
   – Я знаю. Спасибо вам.
   – Я-то тут при чем, – пожал плечами Олег. – Лечащих врачей благодарить будете и Шумского, когда все закончится.
   Нельзя так было говорить, но как-то само сорвалось, видимо, расслабился в отпуске. Но женщина улыбнулась еще раз, словно пыталась поддержать именно его, неуклюжего и излишне говорливого. Иванов посмотрел в историю болезни: врожденная, причем серьезная, патология сердечной мышцы. Возраст пациентки – тридцать пять, как и ему самому. Но выглядит моложе, несмотря на серьезный диагноз и время, проведенное в больнице. Глаза скользнули по каракулям, в которых с трудом прочитались имя и фамилия – Елена Игнатьева.
   – Не переживайте, – кивнул он больной и направился к выходу.
   Оказавшись в коридоре, Олег удивился:
   – Не знал, что Владимир Адамович до сих пор практикует.
   – Он уже два года к столу не подходит – это я его попросил. Случай сложный. Старик и на кафедру перестал приезжать: годы свое берут… Я, когда ему позвонил…
   Только сейчас Иванов вспомнил, где он видел эту женщину. Не дослушав Грецкого, развернулся и быстро вошел в палату.
   – Лена, прости, дорогая, не узнал. Просто не ожидал тебя встретить. Когда обход, больше слушаешь, чем смотришь. А если и смотришь, то в истории болезни, на разные там рентгеновские снимки.
   – Да ничего, – опять улыбнулась Лена, – я и сама не ожидала. Лежу уже целую неделю, и вдруг ты…

4

   Они сидели за одной партой. Лена появилась в их школе в середине учебного года. Он даже точно не помнил, как именно. Пришел в школу после болезни, неделю отсутствовал, и вот нате – сидит за его партой новенькая. Выбрала свободное место в лучшем ряду – ближайшем к окну. Хорошо хоть, догадалась сесть у прохода, оставив право созерцать школьный двор ему – Алику Иванову. Он опустился рядом, и новенькая шепнула:
   – Меня Леной зовут.
   А он ничего не ответил. И ничего уже невозможно было изменить. К концу девятого класса он точно знал, что любит эту девочку. Но они оказались совершенно разными: она, тихая и аккуратная, почти отличница, а он такой же, как и большинство мальчишек, меньше всего тогда он думал о будущем. Он даже не представлял, что станет врачом. Хотел с лучшим другом Серегой Васечкиным пойти в военное училище. Они с детства мечтали стать летчиками-истребителями и даже нашли достойное для себя училище в городе Ейске. Но Ейск далеко – за две тысячи километров, да и мечта к окончанию школы несколько потускнела. О небе и самолетах Алик думал гораздо меньше, чем о соседке по парте. Она казалась совершенно особенной, но отличалась от других девочек не только этим: Лена была освобождена от занятий физкультурой по болезни. Но что это за болезнь, не рассказывала.
   Как-то, провожая ее домой, Алик поинтересовался:
   – Чем хоть болеешь?
   – Врожденный порок сердца, – ответила она.
   Что это такое, Иванов не понимал и потому спросил:
   – В каком смысле?
   Лена промолчала.
   – Ну, и что врачи говорят?
   – Говорят, что где-то делают операции, но не у нас. А у нас таких специалистов нет.
   После этих слов ему стало очень жалко ее, и, чтобы утешить, он сказал твердо:
   – Значит, так! Потерпи немного. Я специально выучусь на врача и сделаю тебе эту чертову операцию!
   Ляпнул просто так, успокаивая ее и обманывая себя самого. Но вот ведь как сложилось! Сказанное слово материально, за ним следует нечто независимое от желаний человека. Все закрутилось непонятным образом после случайного обещания, ставшего неосознанным желанием, бросившим Иванова в пространство, о котором он не мечтал и не знал ничего. Пустое обещание, сделавшее его тем, кем он сейчас является.
   А Лена поверила тогда.
   Посмотрела на Алика пристально, потом отвела глаза и прошептала:
   – Хорошо, теперь я буду надеяться только на тебя.
   Они были такими разными.
   Короткий миг детства. Стремительное мгновение первой любви. Две разнополярные частицы прилетели из глубин Вселенной, чтобы столкнуться и снова оказаться на разных полюсах бесконечности.
   Она посещала факультативы по литературе. Однажды Алик пришел туда, сам не зная почему, наверное, оттого, что соскучился, хотя они целый день просидели рядом за партой, только на физкультуре он один прыгал через козла, потому что на физкультуру она не ходила совсем. Дома было нечего делать, и он потащился на этот факультатив. Он даже взял с собой чистую тетрадку, куда записывал что-то о поэтах Серебряного века. Лена опять сидела рядом, и от этого соседства было спокойно и радостно. За окном стояла зима, стекла были загрунтованы ультрамарином, но сквозь глубокую синеву проблескивали бледные квадратики далеких окон.
   Лена что-то усердно записывала, он смотрел, что пишет она, и кое-что заносил в свою тетрадку. Когда факультатив закончился и все стали собираться, Алик, торопясь закончить со всем этим, криво записал: «А вы ноктюрн сыграть смогли бы на флейте водосточных труб?» Но к кому это относилось, он прослушал. Лена ждала его, сидела рядом и улыбалась его стремлению постичь литературу.
   Они вышли в коридор, потом на школьную лестницу. Стали спускаться вниз, и уже на первом этаже он вдруг обнял ее и прижал к себе. Рядом была стеклянная дверь в столовую, за которой блестели пластиковые столешницы, отражая свет уличных фонарей.
   – Я не хочу тебя терять, – прошептал он, ища ее губы.
   – Я люблю тебя, – коснулись его сердца тихие слова.
   Они целовались недолго, чуть меньше вечности. Но все постороннее исчезло, умчалось в небытие, унесенное резвым коридорным сквозняком, пропахшим школьными обедами и ароматами приближающейся неизвестности.
   Тот вечер сохранился в нем навсегда, но только хранил воспоминание Иванов так глубоко, что и сам не мог отыскать в минуты уныния и разочарований. Скорее всего, он и спрятал его так надежно для того лишь, чтобы забыть свою глупость и подлость. Всю зиму, а потом уж весну они верили в общее будущее, хранили эту тайну, не говорили о ней, а только читали в глазах друг друга. В конце апреля дала о себе знать Ленина болезнь. Иванов остался за партой один, Лена лежала в больнице. Алик собирался навестить ее, но Первого мая его пригласил в гости Серега Васечкин. Пригласил, конечно, не только его одного, а почти треть класса. Родители Васечкина и его старшая сестра уехали на все праздники за город, и потому можно было расслабиться, не опасаясь последствий.
   Сначала, когда за окнами было светло, все сидели за столом, пили кислое сухое вино, закусывая наскоро приготовленными девочками пресными салатами. Одноклассниц на празднике свободы от родительских глаз было три. И все они выглядели совершенно иначе, чем в школе. Макияж и шпильки все-таки меняют женщин до неузнаваемости. Рядом с Аликом, тесно прижимаясь к нему бедром, сидела Милена Пыжова, считающаяся первой красавицей класса. Она говорила громче всех, не забывая подливать в бокал Иванову вина, при этом под столом прижималась к нему ногой. Когда совсем стемнело, свет решено было не зажигать и устроить танцы.
   Когда музыку включили на полную мощность, Милена наклонилась к Алику, обхватила его за шею и крикнула в его ухо:
   – Ну что, пойдем потанцуем, что ли.
   В тесной комнатке места не было совсем. Пришлось прижиматься друг к другу. Милена обняла Иванова двумя руками. В коротком промежутке, пока меняли кассету в магнитофоне, Милена спросила:
   – Алик, а ты умеешь целоваться?
   – Разумеется, – ответил Иванов, у которого уже все кружилось перед глазами.
   – А то давай научу, – предложила Милена.
   – Да я сам кого хочешь…
   – Тогда пойдем, – усмехнулось искушение и потащило Алика в коридор.
   В соседней комнате на собственной кушетке уже вовсю целовался с кем-то Васечкин. Пришлось прикрыть дверь в комнату плотнее.
   – Сорри, – извинилась Пыжова и потянула Алика за руку в сторону кухни.
   Вдвоем они едва уместились на маленьком стульчике. Точнее, на стульчике сидел Иванов, а Милена у него на коленях. Рядом на кухонном столе стояли тарелки с остатками салатов и пустые бутылки. Но Пыжову это не смутило. Опустившись на колени к однокласснику, она обхватила его за шею и впилась в рот полными губами. Похоже, она не блефовала: опыт у нее действительно был. И не маленький.
   – Не так, не так, – повторяла она, – нежнее надо. Языком попробуй. Сейчас покажу…
   Музыка гремела во всю мощь, и все равно Алику показалось, что он услышал треньканье звонка. Но избавиться от Пыжовой не было никакой возможности. И все же он оторвался от Милены, когда понял, что кто-то уже вошел в квартиру. Не сразу, конечно, но отстранил Пыжову от себя. Отстранил, поднял глаза и увидел.
   Лена стояла у входа на кухню и улыбалась. Улыбалась так светло и через такую боль, словно она жалела его, будто Алику гораздо хуже, чем ей самой.
   Она улыбалась, а глаза были переполнены слезами.
   – Прости! – прошептал Иванов.
   И не услышал себя.
   – Прости, – крикнул он вслед убегающей Лене.
   Попытался подняться, но Пыжова придавила к маленькому сиденью.
   – Чего ты, бегать за ней будешь, что ли? – рассмеялась Милена.
   Он отпихнул ее и бросился вон из квартиры друга. Лифт увозил Лену вниз. Алик бежал следом, перепрыгивая через три ступеньки. А когда выскочил из парадного, во дворе уже никого не было. Он побежал к Лениному дому и долго звонил в квартиру, но никто не открыл.
   Утром поехал в больницу и встретил выходящую из ворот Ленину бабушку.
   – Не ходи туда, Алик, – сказала старушка, – очень тебя прошу, не ходи. Леночка вчера домой на праздники отпросилась. Ее отпускать не хотели. А она так просила, так просила!.. До дому даже не дошла, в соседнем дворе сознание потеряла. Знакомые увидели – «Скорую» вызвали и мне позвонили. Слава богу, «Скорая» быстро приехала. Сейчас Леночка в палате интенсивной терапии, ее нельзя беспокоить.
   Лена в школе так и не появилась. Алик сдал экзамены и отнес документы в медицинский институт. К этому времени он уже знал, что Лена выписалась из больницы и уехала с бабушкой в санаторий. Уже учась на первом курсе, Алик решился сходить к Лене еще раз. Дверь открыла незнакомая женщина.
   – Кого? – переспросила она. – Лену? Это, наверное, из тех, кто жили здесь прежде…
   И это «прежде» прозвучало как «давным-давно».
   – …Мы-то здесь третью неделю всего: по обмену вселились. А прежние жильцы, говорят, в Москву перебрались: у них кто-то там болеет, а в Москве клиники лучше.
   Алик брел по улицам, и внутри него было пусто. Зачем-то зашел в магазин и купил бутылку водки. Одному пить не хотелось, хотелось выговориться, и он поплелся к Сереге Васечкину. А у того родители с сестрой были на все той же даче. Но Васечкин сидел дома не один, а с Пыжовой, которая появилась у него за пять минут до Алика с литровой бутылкой джина. Втроем выпили все, больше всех напился Алик. Серега побежал в магазин за продолжением. А когда он вернулся, то на его кушетке происходило то, что не должно было происходить…
   Алик лежал на животе. Он не хотел смотреть, как Милена одевается.
   – Нажрались, конечно, как свиньи, – подытожила она все произошедшее только что.
   И хихикнула. Потом опустилась на кушетку и поцеловала Иванова в спину.
   – Ну, если захочешь, заходи или звони. А ты ничего, мне нравишься – прикольный такой.