Но Сашка не хотел, чтобы жена оставалась. Она, как и все люди, раздражала его сегодня. Ему хотелось быть одному и потому он переборол себя и сказал мягко:
- Поезжай. Тебя ждут. А я... я просто устал сегодня. Сейчас телевизор посмотрю и спать лягу. Поезжай.
Сашка умел притворяться, и Лиза поверила. Она быстро собралась и поспешила к трамваю. И там, в вагоне, сидя у окна и вспоминая прошедшую ссору, Лиза окончательно уверовала, что кто-то Сашку обидел. Наверное, когда на столе у мастера "шпаргалку" искал. В цехе умеют поддеть. И Сашка обиделся. А потом взорвался и наговорил всякого. Чего нужно и не нужно... Ведь не прав он. Нет у нее каких-то особых мечтаний. На сцену она никогда не хотела, трезво оценивая себя. В университет хотела поступить - это правда. Но не хватило ума, что ж... А может, и хватило бы? Ведь не было еще третьей, решающей попытки. Она ведь сразу решила: три года подряд посту-паю. И теперь у нее за плечами два года стажа и какой-то прошлый опыт. Да и заметили ее, наверное. Впрочем, что зря поминать. Не будет теперь третьей попытки. Но все пойдет по задуманному. И осенью будут экзамены в педагогический институт. Туда она обязательно поступит. Вот и все. И будет в школе работать. И никаких наполеоновских планов у нее никогда не было. Так что зря Сашка наговаривал, с расстройства. Поддели его цеховые, языкастые, а он и...
А Сашка в это время уже спал. А когда выспался, то захотел есть. На кухне проверил кастрюли и холодильник.
- Поем и пляшем,- мрачно сказал он вслух и решил идти ужинать к своим.
На улице, возле кафе, пива, конечно, уже не было, лишь на асфальте щедрая россыпь жестяных зубчатых пробок. Но Сашка не особо огорчился: у матери, конечно, найдется для сына что-нибудь в холодильнике.
В своем дворе он увидел Лену и крикнул:
- Иди-ка сюда, коза! - И когда сестра подбежала, спросил: - Кто дома есть? Как там у вас?
- Ой,- сморщилась сестренка,- папка такой расстроенный. У него неприятности. Ты иди, иди... А Лизы почему нет?
Сашка сквасился.
- Нет уж... некогда мне. Передавай приветы и прочее.
И зашагал он дальше. "К едрене-фене,- злился Сашка.- Своих забот полон рот. Кто бы меня поуспокаивал. А отец каждый день с кем-нибудь да сцепится. Вот пусть и расхлебывает. А мне ужин с таким гарниром ни к чему".
Увидев подходящий трамвай, Сашка сел в него и поехал к центру. Он никуда не стремился и ничего особого не желал, просто ехал от пустого дома.
В центре, на проспекте и набережной было по-весеннему людно. Чуть ли не со всего города съезжалась сюда молодежь. Сашка вдоволь наговорился, нашлись знакомые, и поздно вечером, в одиннадцатом часу, собрался домой. Но прежде чем уехать, он решил в ресторан зайти, не рассиживаться, а просто выпить у буфета водочки. Настроение такое появилось.
Раздевшись, он поглядел на себя в зеркало, чуть взлохматил волосы и стал медленно подни-маться по широкой мраморной лестнице навстречу ресторанному гулу, легкому, дразнящему кухонному чаду, навстречу музыке.
Зал был полон, но Сашка и не искал свободного места. Он шел прямо к оркестру, чтобы потом к буфету свернуть. И здесь, еще издали, Сашка увидел на низкой ресторанной эстраде давнишнего дружка своего, Жеку. Они вместе жили когда-то, потом в техникуме начинали играть, мыкались по шабашкам. Сашка помахал ему рукой, но Жека его увидел раньше, и, конечно, узнал, и, не выпуская саксофона, кивал ему головой, кланялся, радуясь. Свернув к буфету, Сашка не успел до него дойти, когда музыка оборвалась и догнал его голос Жеки:
- Сашок, ты куда? Сюда иди...
У музыкантов была комнатка слева от эстрады.
- Ты чего? - здороваясь и обнимаясь, спросил Жека.
- Да грамму выпить хотел.
- А у нас не пойло? - показал Жека на стол. - Нет, я вижу, ты заелся. С лабухами не знаешься, столом ихним брезгуешь, - смеялся Жека. Он, как всегда, был весел, толстый и румяный, с аккуратным проборчиком в гладкой прическе. Он всегда был шумен и жизнерадостен.- Как ушел в пролетарии, все шабаш, диктатура. А мы...- слезливо сморщился Жека,- бедные лабухи.
- Хватит дурить,- остановил его Сашка.
- Коляна, воткни им музыку, пусть попрыгают. А мы выпьем. Такая встреча, знакомьтесь.
Оркестрантов было четверо: пианино, ударник, контрабас да Жека - на все руки мастер.
- Женился, говорят... Наследников родовых имений еще не завел? хохотал Жека.- А помнишь?..
Воспоминания пошли о добрых старых временах, о друзьях и знакомых. И тут Верку Сосновскую, нынешнюю Веронику, прибывшую на гастроли в родной город, конечно, не забыли. Вот тут Сашка за весь день отыгрался. И Жека ему помог.
- Автор и исполнитель, гос-поди...
- Искусство! Эстрада! - шумел Жека.- Вот здесь буду! В кабаке! Для пьяного народа! Непритворно! Сам выпью и для пьяного! Душа в душу! В открытую, без брехни! По старому принципу: ты меня уважаешь?! Искусство - в народ! В залах! Нет, он туда не пойдет! Ты вот - пролетарий. Много ваши ходят по концертам?
- Если местком бесплатно,- усмехнулся Сашка.- Да если жена вытянет. И если пиво в буфете есть.
- Молоток! Ты - молоток! - одобрил Жека.- Зришь в корень. А вот сюда. Сюда придут. И я их не обману! Что могу сделаю. Потому что сам такой.
Разговор был хороший. Все же давно не виделись. И было о чем поговорить. Жека ребят своих в зал отправил. Изобразите там,- напутствовал он.- Трио...- и снова к Сашке обратился: - Как ребята? Зачем ты полез? Я как узнал! - схватился он пухлыми руками за голову.- Ужас, ужас!
Заглянул один из парней, оркестрантов, сказал:
- Жека, директор гостей привел. Подпитый. Ублажим шефа?
- Сделаем,- сказал Жека, и вдруг его осенило: - Сашок! - он кинулся к шкафу, вынул гитару.- Держи, проверь - и споешь. Мы все хрипатые, а ты молоток. Я помню.
- Брось... Да я...
- Молчи! Слушай мою команду. Шеф - бухой. Нужны деревенские сопли. Деревня, мол,- скорчил постную рожу Жека,- дорогая моя... где ты, куда ты. Шеф у нас - мужик. И по пьянке серьезно страдает,- объяснил он.- Ты меня понял? Есть что-нибудь такое, а?
- Есть...- ответил Сашка.- Но я...
- Молоток! Я же знал! - обрадовался Жека.- Молчи. Пошли.
Сашка был не робкого десятка, да, если признаться откровенно, он скучал по залу, по людям, по их любопытству, по их - сладкому для души пусть малому, да восторгу. Этого яда Сашка уже глотнул. А кто его раз отведал, тому не забыть. И потому он не долго сопротивлялся, а решившись, тут же внутренне напрягся. Он проверил инструмент, наиграл мелодию.
- Понятно,- сказал Жека.- Но ты сам. Мы тихо-тихо... Фоним. Поехали. Сашуля, я тебя знаю, ты - молоток.
Выйдя на эстраду, Сашка оглядел зал. Конечно, это был ресторан, и потому выхода оркестра никто не заметил. Сашка обвел зал глазами. Огляделся и сразу успокоился. Но ему нужен был человек для подогрева, для душевности. И он нашел его у оконного столика, справа. Мужчина, хорошо одетый и сытенький, глядел на Сашку. И в глазах мужчины Сашка увидел хмельную печаль. Это было то, что нужно.
Проведай меня, деревенское лето,
Неслышную боль от меня отведи,
негромко пел Сашка, не сводя глаз с мужчины.
Давно я не видел пшеничного света,
Молочного утра и зябкой воды.
В красном свитере, с белым воротником рубашки навыпуск, с чуть вьющимися волосами, падающими на лоб, Сашка был прост, и песня его была проста. Он пел негромко, ровно, чуть слезу подпуская в припеве, для ресторана это было нужно. И его заметили, услышали. Подниматься стали головы от столов, поворачиваться к эстраде.
Уже не успеть на парные рассветы,
Но пахнет дождем из широкой степи.
Спеши же ко мне, деревенское лето,
Смятенное сердце мое укрепи.
Смятенное сердце,
Смятенное сердце,
Смятенное сердце мое укрепи.
Поняв, что все удается ему как надо, Сашка оставил мужчину и, пройдясь по залу взглядом, наткнулся на девушку, которая хорошо слушала. Потом пожилая женщина. Потом кто-то еще.
Смятенное сердце,
Смятенное сердце,
Смятенное сердце мое укрепи.
Ему аплодировали, а он ушел в комнату. Следом влетел Жека.
- Молоток! - закричал он.- Я ж говорил! Шеф наповал! В лежку! Слезу пустил! Аплодисменты! Но ты сиди. Сюда шеф прибудет. Убей меня.
"Шеф" действительно появился. Это был тот самый мужчина, которого Сашка выбрал в зале. Высокий, крепкий, с лопатистой твердой рукой.
- Откуда? - спросил он Жеку.- Где нашел? Вот давно бы... А то хрипатых водишь да пискунов. Да кошек драных.- Он еще раз оценивающе поглядел на Сашку и сказал твердо: - Берем. Условия известны. А сейчас еще что-нибудь для моих гостей.
Сашка ничего не успел сказать, да его и не спрашивали.
И снова они оказались на эстраде, а уж потом в комнате за столиком. Жека все объяснил: оклад, порядки и прочее. Сашка растерялся: слишком круто менялась его жизнь.
- Дурак! - кричал Жека.- Молоток, а дурак! Нашел счастье! Заводская проходная... Молчи! Ты все понимаешь!
Конечно, Сашка все понимал, но колебался. Он боялся не отца, который будет против. В конце концов Сашка и ушел из дома именно для того, чтобы избавиться раз и навсегда от отцовской, слишком властной - но мудрой ли! опеки. И объяснения с Лизой его не страшили, хотя ее наверняка покоробит Сашкин выбор. Может быть, ему просто-напросто трудно было свернуть с наезженной, заводской, глубоко пробитой колеи.
Домой он вернулся поздно.
- Что с тобой? - со страхом спросила Лиза.- Где это ты был?
Сашка снял плащ и туфли и почему-то носки и босой зашлепал в комнату.
- Трум-пум-пум-пум-пум-пум...- громко заиграл он "Прощание славянки" и объявил: - Прощание с рабочим классом. Привет заводу. Привет Семену. Я не оправдал его надежд. Я не заменю его после пенсии. Аут! Я - молоток! Утром не кантовать! - предупредил он и отправился спать.
Лиза прошла за ним следом, собрала одежду, повесила на место. А Сашка уже спал. Лиза недолго постояла над спящим мужем и погасила свет.
В комнате, забравшись на диван, где она читала, дожидаясь Сашку, Лиза книгу больше не тронула. Ей не страшен, хотя и непривычен был пьяный муж. Он был не страшен ей, но удручал.
Утром, когда Лиза стала будить Сашку, он сказал ей сердито:
- Я вчера говорил... Ты что, не слышала? Гуд бай, дорогой завод. Все,и он снова улегся, накрывшись подушкой.
Лиза не отступала. Она стянула подушку и спросила:
- Ты толком можешь сказать, что случилось?
- В оркестр, в оркестр ухожу... И отстань. Потом. Высплюсь и все объясню. Не приставай, иди, иди,- и Сашка накрылся другой подушкой, натянув одеяло.
Лиза не знала, что ей делать. Ведь если даже Сашка решил увольняться, то все нужно по-хорошему, по-человечески: написать заявление, предупредить, а не так вот, бросив и плюнув на все. Она собиралась, одевалась, завтракала, но все делала машинально, не думая. А в голове лишь одно стояло: "Что делать?" И не у кого было спросить, не с кем посоветоваться.
Лиза снова вошла в спальню и сказала громко:
- Саша, я ухожу.
Он не ответил. Тогда Лиза сдернула подушку с его головы и повторила:
- Я ухожу, подумай. Надо на работу идти. Понимаешь? Слышишь меня?
- А ты меня слышишь?! - сел на постели встрепанный и рассерженный Сашка.- Ты русский язык понимаешь? Не работаю я там. Отцу пока не говори, а то примчится. Поняла наконец?!
На завод Лиза пошла не обычной дорогой, где на перекрестке иногда поджидал их Лукич, а напрямую, через улицу. Это была, конечно, детская уловка, потому что работали под одной крышей. Но все же... Как говорится: "Завтра, завтра, не сегодня..." А потом, в цехе, она уже жалела о своей хитрости. Может быть, Иван Лукич сумел бы помочь или хотя бы успокоить. Она ждала его, решив ничего не скрывать. Но Лукича не было. Он не появлялся, не подходил, как обычно. Видно, хватало ему своих забот.
Едва дождавшись обеденного часа, Лиза побежала домой, гадая, застанет она Сашку или нет... Муж оказался дома. Он сидел на кухне, пил чай, увидев Лизу, удивился:
- Ты чего? Так рано...
- Соскучилась,- ответила Лиза.- Ты ел?
- Не, чаек вот, с похмелья.
- С похмелья,- осуждающе проговорила Лиза.- Давай поедим. Я обедать пришла.
Она поставила на плитку борщ и сковороду для яичницы, вчерашнюю рыбу из холодильника достала.
- Рассказывай, рассказывай,- попросила она, накрывая на стол.- Я же измучилась и ночью, и сегодня.
- Чего рассказывать... Да,- встревоженно спросил Сашка,- ты отцу не говорила?
- Не видела я отца. А вот мастеру пришлось врать. Думаешь, хорошо? пожаловалась Лиза.- Ты бы не вылеживался, а пошел и все сделал.- И тут она опомнилась: - Так я же не знаю ничего. Что произошло? Почему ты не на заводе? Ты можешь толком рассказать?
- Я же говорил,- недовольно морщась, произнес Сашка. Сегодня с утра он растерял вчерашнюю уверенность. Но отступать было поздно.- Я ж тебе говорил...- он покряхтел, пожаловался: - Голова болит. У нас нет ничего, а? Прямо трескается.
Лиза молча борщ поставила, рыбу, яичницу и теперь уже твердо попросила:
- Рассказывай, мне некогда.
- В общем, так. С завода я ухожу. Буду играть в оркестре, в ресторане "Центральный". Вчера уже договорился и заявление написал. Надо сегодня трудовую книжку забрать и все оформить.
Сашка не стал говорить, что придется ему петь с оркестром. Кто-кто, а она знает цену его вокальным данным, да и не собирался он все время глотку драть, найдется ему инструмент.
- Понятно,- сказала Лиза и принялась за обед.
- Тебе не по нутру?
- Честно говоря, нет,- ответила Лиза.
- А почему? Ну, отец - ладно. Как только он узнает, он такую речуху закатит. Променял, дескать, высокое звание рабочего на... Но отец - старый человек. Ему толкуй не толкуй, не поймет. Ну а ты, ты тоже считаешь, что работать в ресторане - позор?
- Нет... почему же...
- Да я по тону слышу, что ты не в восторге. А вот почему? - похмельная боль у Сашки прошла, и голова прояснилась.- Скажи - почему? Значит, на заводе, у станка можно и нужно быть. На опостылевшей работе. А в оркестре, пусть ресторанном, играть постыдно? Да я ведь люблю играть! Мне нравится!
- Чего ты злишься? - спокойно спросила Лиза.
- А как не злиться? Почему обязательно - "кабак" и обязательно "лабухи"? Ведь люди отдыхать туда идут, потанцевать, послушать. Почему это плохо? Почему плохо, если они придут и им оркестр понравится? Они хорошо отдохнут. Захотят еще прийти. Это плохо, да?
- Я прошу тебя, не злись,- ответила Лиза.- Я ж ничего пока не сказала.
- Вот именно. Сидишь, молчишь и глядишь на меня как на черта какого...
- Не придумывай, я сижу и ем. Мне надо пообедать и идти на работу. А тебя я спрошу: вот ты вчера уже играл?
- Немного.
- Хорошенькое немного, если домой еле дошел. Я тебя таким не видела. Это что, производст-венная необходимость? Так каждый день будет?
- Ты что... Это мы встретились, с Жекой, давно не виделись. Ну, и новую работу обмыли.
- Я тебя прошу, пойди на заводе объясни все. Чтобы мне не врать. А зачем это: бросил, плюнул и до свидания? Нехорошо.
- Ладно, ладно, схожу и сделаю. Но ты... Вот я тебе все рассказал, все объяснил,- ты довольна или нет? Верно я делаю?.. А то ты так, сквозь зубы процедила...
- Я тебя прошу, ты сам еще подумай. Сходи еще раз, поговори. Кто там работает? Как? Погоди. Не злись. Я ведь хочу, чтобы все было хорошо. Понимаешь? Будет тебе хорошо - слава богу. Еще раз прошу, Саша. Пойди и все хорошенько разузнай. Обещаешь? И на завод обязатель-но,- говорила она уже на ходу.- Мне неприятно. Отец узнает. Я прошу тебя.
- Ладно, ладно,- повторил Сашка.
Когда щелкнул замок входной двери и в квартире установилась тишина, он вздохнул облегченно и подумал, что женитьба - не очень большая радость.
6
У Ивана Лукича день выдался суетный: энергоцех да отдел главного механика, потом к снабженцам и снова к главному энергетику - так и катилось. И лишь вечером, в конце смены, появился он в цехе. Сходил в свой отдел, к начальнику заглянул. Тот встретил его улыбкой:
- Подписал я твоему...
- Чего? Кому? - не понял Лукич.
- Сыну твоему... заявление...
- Какое еще заявление? - шепотом проговорил Лукич.
Начальник цеха растерялся.
- Как какое... Я думал, ты знаешь... По собственному, увольнение. Он просил срочно. Место могут занять. Я думал... Ты сядь, Лукич, сядь. Водички выпей,- проговорил он, пугаясь.
Лукич как-то странно глядел, остекленело, и воздух ртом ловил.
- Садись, садись...
Лукич минуту-другую приходил в себя, потом закурил, поднялся и вышел. Мимо секретарши прошагал ровно, у двери покачнулся, но справился. А лицо было серым.
Секретарит заглянула к начальнику, спросила:
- Что с Лукичом?
Начальник ответил не сразу. Повздыхал, головой покрутил, потом выдохнул:
- Сын... Сынуля...
А Лукичу, на пути его к дому, не думалось ни о чем. Шел - словно плыл по тяжелой воде, раздвигая ее. Шел и шел. Думалось о завтрашних заботах, заводских, о жене, о дочери. А о Сашке - нет. Словно отрезало.
Домой он не зашел, а пристроился во дворе, у второго подъезда. Здесь яблоня росла. Саженая давно и неизвестно кем, она была уродлива и корява, потому что из года в год тяжко приходилось ей, когда ребятишки до срока обдирали зеленые, с горчинкой, но единственные в округе яблоки. В глухом каменном мешке двора, в долгом летнем пекле яблоня недужила и еле дышала, зимой да осенью на нее, корявую, и вовсе не смотрели, зато в короткий весенний час она из года в год щедро цвела, украшая двор. И глядеть, и посидеть возле нее приходили издалека.
Под яблоней Лукич сел и сидел. И странное дело...
В шумном дворе, среди ребятни искал Лукич взглядом маленького Сашку: чернявого, звонко-голосого, чуть косолапого. Глядел на ребят, и все казалось: вот сейчас он, сейчас подбежит... Маленький, ласковый, к отцу подбежит и уткнется темной головкой в колени... Прошлого не вернуть, а так хотелось туда, хоть на единый сегодняшний вечер. Отдохнуть сердцем.
Наваливался сон. Туманилась голова. Зевота раз за разом досаждала, и сохло во рту. Домой хотелось, домой, но подняться Лукич не мог.
Его увезли в больницу прямо от яблони.
Потом яблоня отцвела, зеленую пресную завязь уже обирала ребятня, а Лукич все не возвращался.
Роза и Леночка бывали у него каждый день. Лиза ходила часто, Сашка реже, чтобы меньше отца волновать. Тем более что с поры, когда Иван Лукич оклемался, встречи их редко кончались добром. Лукич одно и то же говорил: "Бросай этот кабак. Берись за ум..." И еще много было слов, но все на один мотив. Сашка поначалу терпел, потом стал огрызаться и ходил вовсе редко, отца жалея. А Лукич все время звал его.
Нынешний день Сашка наконец решился пойти в больницу вместе с женой. Они собрали гостинцев и пешком шли недолгий путь.
- Ты молчи, ты слушай и молчи,- говорила Лиза.- Ты же можешь потерпеть?
- Могу, могу,- вздыхал Сашка.- Тут не поймешь: будешь молчать, он скажет: чего молчишь?
- А ты согласись, скажи: мол, подумаю... Все ж больной человек, его жалеть надо.
Недалеко от больницы, в тени деревьев, меж домов, стояло небольшое кафе со столиками на воле. И Сашка передумал.
- Ты иди к отцу,- сказал он жене,- а я здесь пива попью. А то мы с ним опять поругаемся. Иди, иди... Скажешь, на репетиции.
Вокруг был народ, и Лиза не хотела говорить лишнего, лишь попросила:
- Пойдем, Саша.
- Иди, иди. Нечего меня испепелять.
Он сел за столик, пиво потягивал, курил. Сейчас отец его ругает, Лиза поддакивает, что-то обещает. Чего они добиваются, чего хотят? Чтобы он день-деньской сидел возле стрекочущего пресса, подсовывал ему детали? День-деньской, с утра и до вечера. И так целую жизнь? Разве для этого стоило родиться на свет?
Бесстрашный воробей приземлился на стол и начал клевать оставленные на блюдечке крошки. Он опасливо поглядывал на Сашку, но клевал. Воробей... На воле, на солнце. Легко, считай воровски, свой хлеб добывает. Не сеет, не пашет.
Засмеявшись, Сашка вспугнул воробья и проводил его взглядом. Ничего, брат, мы поживем.
Что бы ему ни твердили, что бы ни втолковывали, он твердо знал одно: хотя бы вот за эту неспешность, за спокойную прогулку, когда можно идти, не торопясь, и останавиться, коли душа захочет, посидеть, а завтра утром снова встать, не торопясь, и пойти куда угодно, куда хочется. И не суетиться, не считать минуты, а жить - хотя бы ради этого разве не стоит зубами держаться за нынешнюю работу? И никого не слушать. Что они могут понять в его, пусть даже воробьиной жизни?
И снова вспомнилась ему давняя весна, где-то за городом, за Волгой. Весна, цветущее дерево над водой и старая женщина на лавочке греется. Захотелось поехать, найти. Конечно, дерево уже отцвело, и, может быть, умерла старая женщина. Но остался покой, тишина, водная гладь, словно рай земной.
Сесть на той лавочке и замереть под солнцем. И все. И больше ничего не надо.
Лиза подошла неслышно. И села рядом. Сашка ожидал укоров. Но Лиза молчала, и он не выдержал.
- Чего там?
- Все в порядке, передавал тебе привет.
- Как он?
- Лучше. Скоро выйдет.
- Меня ругал?
- Нет.
- Так я и поверил.
- Правда. Он сказал,- улыбнулась Лиза,- что, может быть, ты и прав.
- Чего, чего? - не поверил Сашка.
- Сказал, что, может быть, ты - прав. Сказал: выйду, получу по больничному деньги, соберу всех знакомых. Он даже список составил: дядя Саша Попов, Александрины, тетя Шура Макарьева с Леной - это с вашей площадки. Потом Степана Кончукова, дядю Лешу, Валеру с Таней, Ваську Макеева...
Сашка не понимал.
- Куда соберет? - перебил он жену.- Сабантуй, что ли, на выздоровление?
- Соберет и приведет в твой ресторан, тебя слушать, как ты поешь.
Сашка вскочил.
- Что? В какой ресторан?
- В твой.
- Это ты придумала?! Ты, ты! Отец бы не додумался! Он и не знает, что я пою.
- Сядь,- сказала Лиза.- Это отец решил. Может, он и прав.
Она замолчала. Рядом, по тротуару, спешил народ. Катили трамваи, автобусы. Шум и гул городской, уличный.
- Поезжай. Тебя ждут. А я... я просто устал сегодня. Сейчас телевизор посмотрю и спать лягу. Поезжай.
Сашка умел притворяться, и Лиза поверила. Она быстро собралась и поспешила к трамваю. И там, в вагоне, сидя у окна и вспоминая прошедшую ссору, Лиза окончательно уверовала, что кто-то Сашку обидел. Наверное, когда на столе у мастера "шпаргалку" искал. В цехе умеют поддеть. И Сашка обиделся. А потом взорвался и наговорил всякого. Чего нужно и не нужно... Ведь не прав он. Нет у нее каких-то особых мечтаний. На сцену она никогда не хотела, трезво оценивая себя. В университет хотела поступить - это правда. Но не хватило ума, что ж... А может, и хватило бы? Ведь не было еще третьей, решающей попытки. Она ведь сразу решила: три года подряд посту-паю. И теперь у нее за плечами два года стажа и какой-то прошлый опыт. Да и заметили ее, наверное. Впрочем, что зря поминать. Не будет теперь третьей попытки. Но все пойдет по задуманному. И осенью будут экзамены в педагогический институт. Туда она обязательно поступит. Вот и все. И будет в школе работать. И никаких наполеоновских планов у нее никогда не было. Так что зря Сашка наговаривал, с расстройства. Поддели его цеховые, языкастые, а он и...
А Сашка в это время уже спал. А когда выспался, то захотел есть. На кухне проверил кастрюли и холодильник.
- Поем и пляшем,- мрачно сказал он вслух и решил идти ужинать к своим.
На улице, возле кафе, пива, конечно, уже не было, лишь на асфальте щедрая россыпь жестяных зубчатых пробок. Но Сашка не особо огорчился: у матери, конечно, найдется для сына что-нибудь в холодильнике.
В своем дворе он увидел Лену и крикнул:
- Иди-ка сюда, коза! - И когда сестра подбежала, спросил: - Кто дома есть? Как там у вас?
- Ой,- сморщилась сестренка,- папка такой расстроенный. У него неприятности. Ты иди, иди... А Лизы почему нет?
Сашка сквасился.
- Нет уж... некогда мне. Передавай приветы и прочее.
И зашагал он дальше. "К едрене-фене,- злился Сашка.- Своих забот полон рот. Кто бы меня поуспокаивал. А отец каждый день с кем-нибудь да сцепится. Вот пусть и расхлебывает. А мне ужин с таким гарниром ни к чему".
Увидев подходящий трамвай, Сашка сел в него и поехал к центру. Он никуда не стремился и ничего особого не желал, просто ехал от пустого дома.
В центре, на проспекте и набережной было по-весеннему людно. Чуть ли не со всего города съезжалась сюда молодежь. Сашка вдоволь наговорился, нашлись знакомые, и поздно вечером, в одиннадцатом часу, собрался домой. Но прежде чем уехать, он решил в ресторан зайти, не рассиживаться, а просто выпить у буфета водочки. Настроение такое появилось.
Раздевшись, он поглядел на себя в зеркало, чуть взлохматил волосы и стал медленно подни-маться по широкой мраморной лестнице навстречу ресторанному гулу, легкому, дразнящему кухонному чаду, навстречу музыке.
Зал был полон, но Сашка и не искал свободного места. Он шел прямо к оркестру, чтобы потом к буфету свернуть. И здесь, еще издали, Сашка увидел на низкой ресторанной эстраде давнишнего дружка своего, Жеку. Они вместе жили когда-то, потом в техникуме начинали играть, мыкались по шабашкам. Сашка помахал ему рукой, но Жека его увидел раньше, и, конечно, узнал, и, не выпуская саксофона, кивал ему головой, кланялся, радуясь. Свернув к буфету, Сашка не успел до него дойти, когда музыка оборвалась и догнал его голос Жеки:
- Сашок, ты куда? Сюда иди...
У музыкантов была комнатка слева от эстрады.
- Ты чего? - здороваясь и обнимаясь, спросил Жека.
- Да грамму выпить хотел.
- А у нас не пойло? - показал Жека на стол. - Нет, я вижу, ты заелся. С лабухами не знаешься, столом ихним брезгуешь, - смеялся Жека. Он, как всегда, был весел, толстый и румяный, с аккуратным проборчиком в гладкой прическе. Он всегда был шумен и жизнерадостен.- Как ушел в пролетарии, все шабаш, диктатура. А мы...- слезливо сморщился Жека,- бедные лабухи.
- Хватит дурить,- остановил его Сашка.
- Коляна, воткни им музыку, пусть попрыгают. А мы выпьем. Такая встреча, знакомьтесь.
Оркестрантов было четверо: пианино, ударник, контрабас да Жека - на все руки мастер.
- Женился, говорят... Наследников родовых имений еще не завел? хохотал Жека.- А помнишь?..
Воспоминания пошли о добрых старых временах, о друзьях и знакомых. И тут Верку Сосновскую, нынешнюю Веронику, прибывшую на гастроли в родной город, конечно, не забыли. Вот тут Сашка за весь день отыгрался. И Жека ему помог.
- Автор и исполнитель, гос-поди...
- Искусство! Эстрада! - шумел Жека.- Вот здесь буду! В кабаке! Для пьяного народа! Непритворно! Сам выпью и для пьяного! Душа в душу! В открытую, без брехни! По старому принципу: ты меня уважаешь?! Искусство - в народ! В залах! Нет, он туда не пойдет! Ты вот - пролетарий. Много ваши ходят по концертам?
- Если местком бесплатно,- усмехнулся Сашка.- Да если жена вытянет. И если пиво в буфете есть.
- Молоток! Ты - молоток! - одобрил Жека.- Зришь в корень. А вот сюда. Сюда придут. И я их не обману! Что могу сделаю. Потому что сам такой.
Разговор был хороший. Все же давно не виделись. И было о чем поговорить. Жека ребят своих в зал отправил. Изобразите там,- напутствовал он.- Трио...- и снова к Сашке обратился: - Как ребята? Зачем ты полез? Я как узнал! - схватился он пухлыми руками за голову.- Ужас, ужас!
Заглянул один из парней, оркестрантов, сказал:
- Жека, директор гостей привел. Подпитый. Ублажим шефа?
- Сделаем,- сказал Жека, и вдруг его осенило: - Сашок! - он кинулся к шкафу, вынул гитару.- Держи, проверь - и споешь. Мы все хрипатые, а ты молоток. Я помню.
- Брось... Да я...
- Молчи! Слушай мою команду. Шеф - бухой. Нужны деревенские сопли. Деревня, мол,- скорчил постную рожу Жека,- дорогая моя... где ты, куда ты. Шеф у нас - мужик. И по пьянке серьезно страдает,- объяснил он.- Ты меня понял? Есть что-нибудь такое, а?
- Есть...- ответил Сашка.- Но я...
- Молоток! Я же знал! - обрадовался Жека.- Молчи. Пошли.
Сашка был не робкого десятка, да, если признаться откровенно, он скучал по залу, по людям, по их любопытству, по их - сладкому для души пусть малому, да восторгу. Этого яда Сашка уже глотнул. А кто его раз отведал, тому не забыть. И потому он не долго сопротивлялся, а решившись, тут же внутренне напрягся. Он проверил инструмент, наиграл мелодию.
- Понятно,- сказал Жека.- Но ты сам. Мы тихо-тихо... Фоним. Поехали. Сашуля, я тебя знаю, ты - молоток.
Выйдя на эстраду, Сашка оглядел зал. Конечно, это был ресторан, и потому выхода оркестра никто не заметил. Сашка обвел зал глазами. Огляделся и сразу успокоился. Но ему нужен был человек для подогрева, для душевности. И он нашел его у оконного столика, справа. Мужчина, хорошо одетый и сытенький, глядел на Сашку. И в глазах мужчины Сашка увидел хмельную печаль. Это было то, что нужно.
Проведай меня, деревенское лето,
Неслышную боль от меня отведи,
негромко пел Сашка, не сводя глаз с мужчины.
Давно я не видел пшеничного света,
Молочного утра и зябкой воды.
В красном свитере, с белым воротником рубашки навыпуск, с чуть вьющимися волосами, падающими на лоб, Сашка был прост, и песня его была проста. Он пел негромко, ровно, чуть слезу подпуская в припеве, для ресторана это было нужно. И его заметили, услышали. Подниматься стали головы от столов, поворачиваться к эстраде.
Уже не успеть на парные рассветы,
Но пахнет дождем из широкой степи.
Спеши же ко мне, деревенское лето,
Смятенное сердце мое укрепи.
Смятенное сердце,
Смятенное сердце,
Смятенное сердце мое укрепи.
Поняв, что все удается ему как надо, Сашка оставил мужчину и, пройдясь по залу взглядом, наткнулся на девушку, которая хорошо слушала. Потом пожилая женщина. Потом кто-то еще.
Смятенное сердце,
Смятенное сердце,
Смятенное сердце мое укрепи.
Ему аплодировали, а он ушел в комнату. Следом влетел Жека.
- Молоток! - закричал он.- Я ж говорил! Шеф наповал! В лежку! Слезу пустил! Аплодисменты! Но ты сиди. Сюда шеф прибудет. Убей меня.
"Шеф" действительно появился. Это был тот самый мужчина, которого Сашка выбрал в зале. Высокий, крепкий, с лопатистой твердой рукой.
- Откуда? - спросил он Жеку.- Где нашел? Вот давно бы... А то хрипатых водишь да пискунов. Да кошек драных.- Он еще раз оценивающе поглядел на Сашку и сказал твердо: - Берем. Условия известны. А сейчас еще что-нибудь для моих гостей.
Сашка ничего не успел сказать, да его и не спрашивали.
И снова они оказались на эстраде, а уж потом в комнате за столиком. Жека все объяснил: оклад, порядки и прочее. Сашка растерялся: слишком круто менялась его жизнь.
- Дурак! - кричал Жека.- Молоток, а дурак! Нашел счастье! Заводская проходная... Молчи! Ты все понимаешь!
Конечно, Сашка все понимал, но колебался. Он боялся не отца, который будет против. В конце концов Сашка и ушел из дома именно для того, чтобы избавиться раз и навсегда от отцовской, слишком властной - но мудрой ли! опеки. И объяснения с Лизой его не страшили, хотя ее наверняка покоробит Сашкин выбор. Может быть, ему просто-напросто трудно было свернуть с наезженной, заводской, глубоко пробитой колеи.
Домой он вернулся поздно.
- Что с тобой? - со страхом спросила Лиза.- Где это ты был?
Сашка снял плащ и туфли и почему-то носки и босой зашлепал в комнату.
- Трум-пум-пум-пум-пум-пум...- громко заиграл он "Прощание славянки" и объявил: - Прощание с рабочим классом. Привет заводу. Привет Семену. Я не оправдал его надежд. Я не заменю его после пенсии. Аут! Я - молоток! Утром не кантовать! - предупредил он и отправился спать.
Лиза прошла за ним следом, собрала одежду, повесила на место. А Сашка уже спал. Лиза недолго постояла над спящим мужем и погасила свет.
В комнате, забравшись на диван, где она читала, дожидаясь Сашку, Лиза книгу больше не тронула. Ей не страшен, хотя и непривычен был пьяный муж. Он был не страшен ей, но удручал.
Утром, когда Лиза стала будить Сашку, он сказал ей сердито:
- Я вчера говорил... Ты что, не слышала? Гуд бай, дорогой завод. Все,и он снова улегся, накрывшись подушкой.
Лиза не отступала. Она стянула подушку и спросила:
- Ты толком можешь сказать, что случилось?
- В оркестр, в оркестр ухожу... И отстань. Потом. Высплюсь и все объясню. Не приставай, иди, иди,- и Сашка накрылся другой подушкой, натянув одеяло.
Лиза не знала, что ей делать. Ведь если даже Сашка решил увольняться, то все нужно по-хорошему, по-человечески: написать заявление, предупредить, а не так вот, бросив и плюнув на все. Она собиралась, одевалась, завтракала, но все делала машинально, не думая. А в голове лишь одно стояло: "Что делать?" И не у кого было спросить, не с кем посоветоваться.
Лиза снова вошла в спальню и сказала громко:
- Саша, я ухожу.
Он не ответил. Тогда Лиза сдернула подушку с его головы и повторила:
- Я ухожу, подумай. Надо на работу идти. Понимаешь? Слышишь меня?
- А ты меня слышишь?! - сел на постели встрепанный и рассерженный Сашка.- Ты русский язык понимаешь? Не работаю я там. Отцу пока не говори, а то примчится. Поняла наконец?!
На завод Лиза пошла не обычной дорогой, где на перекрестке иногда поджидал их Лукич, а напрямую, через улицу. Это была, конечно, детская уловка, потому что работали под одной крышей. Но все же... Как говорится: "Завтра, завтра, не сегодня..." А потом, в цехе, она уже жалела о своей хитрости. Может быть, Иван Лукич сумел бы помочь или хотя бы успокоить. Она ждала его, решив ничего не скрывать. Но Лукича не было. Он не появлялся, не подходил, как обычно. Видно, хватало ему своих забот.
Едва дождавшись обеденного часа, Лиза побежала домой, гадая, застанет она Сашку или нет... Муж оказался дома. Он сидел на кухне, пил чай, увидев Лизу, удивился:
- Ты чего? Так рано...
- Соскучилась,- ответила Лиза.- Ты ел?
- Не, чаек вот, с похмелья.
- С похмелья,- осуждающе проговорила Лиза.- Давай поедим. Я обедать пришла.
Она поставила на плитку борщ и сковороду для яичницы, вчерашнюю рыбу из холодильника достала.
- Рассказывай, рассказывай,- попросила она, накрывая на стол.- Я же измучилась и ночью, и сегодня.
- Чего рассказывать... Да,- встревоженно спросил Сашка,- ты отцу не говорила?
- Не видела я отца. А вот мастеру пришлось врать. Думаешь, хорошо? пожаловалась Лиза.- Ты бы не вылеживался, а пошел и все сделал.- И тут она опомнилась: - Так я же не знаю ничего. Что произошло? Почему ты не на заводе? Ты можешь толком рассказать?
- Я же говорил,- недовольно морщась, произнес Сашка. Сегодня с утра он растерял вчерашнюю уверенность. Но отступать было поздно.- Я ж тебе говорил...- он покряхтел, пожаловался: - Голова болит. У нас нет ничего, а? Прямо трескается.
Лиза молча борщ поставила, рыбу, яичницу и теперь уже твердо попросила:
- Рассказывай, мне некогда.
- В общем, так. С завода я ухожу. Буду играть в оркестре, в ресторане "Центральный". Вчера уже договорился и заявление написал. Надо сегодня трудовую книжку забрать и все оформить.
Сашка не стал говорить, что придется ему петь с оркестром. Кто-кто, а она знает цену его вокальным данным, да и не собирался он все время глотку драть, найдется ему инструмент.
- Понятно,- сказала Лиза и принялась за обед.
- Тебе не по нутру?
- Честно говоря, нет,- ответила Лиза.
- А почему? Ну, отец - ладно. Как только он узнает, он такую речуху закатит. Променял, дескать, высокое звание рабочего на... Но отец - старый человек. Ему толкуй не толкуй, не поймет. Ну а ты, ты тоже считаешь, что работать в ресторане - позор?
- Нет... почему же...
- Да я по тону слышу, что ты не в восторге. А вот почему? - похмельная боль у Сашки прошла, и голова прояснилась.- Скажи - почему? Значит, на заводе, у станка можно и нужно быть. На опостылевшей работе. А в оркестре, пусть ресторанном, играть постыдно? Да я ведь люблю играть! Мне нравится!
- Чего ты злишься? - спокойно спросила Лиза.
- А как не злиться? Почему обязательно - "кабак" и обязательно "лабухи"? Ведь люди отдыхать туда идут, потанцевать, послушать. Почему это плохо? Почему плохо, если они придут и им оркестр понравится? Они хорошо отдохнут. Захотят еще прийти. Это плохо, да?
- Я прошу тебя, не злись,- ответила Лиза.- Я ж ничего пока не сказала.
- Вот именно. Сидишь, молчишь и глядишь на меня как на черта какого...
- Не придумывай, я сижу и ем. Мне надо пообедать и идти на работу. А тебя я спрошу: вот ты вчера уже играл?
- Немного.
- Хорошенькое немного, если домой еле дошел. Я тебя таким не видела. Это что, производст-венная необходимость? Так каждый день будет?
- Ты что... Это мы встретились, с Жекой, давно не виделись. Ну, и новую работу обмыли.
- Я тебя прошу, пойди на заводе объясни все. Чтобы мне не врать. А зачем это: бросил, плюнул и до свидания? Нехорошо.
- Ладно, ладно, схожу и сделаю. Но ты... Вот я тебе все рассказал, все объяснил,- ты довольна или нет? Верно я делаю?.. А то ты так, сквозь зубы процедила...
- Я тебя прошу, ты сам еще подумай. Сходи еще раз, поговори. Кто там работает? Как? Погоди. Не злись. Я ведь хочу, чтобы все было хорошо. Понимаешь? Будет тебе хорошо - слава богу. Еще раз прошу, Саша. Пойди и все хорошенько разузнай. Обещаешь? И на завод обязатель-но,- говорила она уже на ходу.- Мне неприятно. Отец узнает. Я прошу тебя.
- Ладно, ладно,- повторил Сашка.
Когда щелкнул замок входной двери и в квартире установилась тишина, он вздохнул облегченно и подумал, что женитьба - не очень большая радость.
6
У Ивана Лукича день выдался суетный: энергоцех да отдел главного механика, потом к снабженцам и снова к главному энергетику - так и катилось. И лишь вечером, в конце смены, появился он в цехе. Сходил в свой отдел, к начальнику заглянул. Тот встретил его улыбкой:
- Подписал я твоему...
- Чего? Кому? - не понял Лукич.
- Сыну твоему... заявление...
- Какое еще заявление? - шепотом проговорил Лукич.
Начальник цеха растерялся.
- Как какое... Я думал, ты знаешь... По собственному, увольнение. Он просил срочно. Место могут занять. Я думал... Ты сядь, Лукич, сядь. Водички выпей,- проговорил он, пугаясь.
Лукич как-то странно глядел, остекленело, и воздух ртом ловил.
- Садись, садись...
Лукич минуту-другую приходил в себя, потом закурил, поднялся и вышел. Мимо секретарши прошагал ровно, у двери покачнулся, но справился. А лицо было серым.
Секретарит заглянула к начальнику, спросила:
- Что с Лукичом?
Начальник ответил не сразу. Повздыхал, головой покрутил, потом выдохнул:
- Сын... Сынуля...
А Лукичу, на пути его к дому, не думалось ни о чем. Шел - словно плыл по тяжелой воде, раздвигая ее. Шел и шел. Думалось о завтрашних заботах, заводских, о жене, о дочери. А о Сашке - нет. Словно отрезало.
Домой он не зашел, а пристроился во дворе, у второго подъезда. Здесь яблоня росла. Саженая давно и неизвестно кем, она была уродлива и корява, потому что из года в год тяжко приходилось ей, когда ребятишки до срока обдирали зеленые, с горчинкой, но единственные в округе яблоки. В глухом каменном мешке двора, в долгом летнем пекле яблоня недужила и еле дышала, зимой да осенью на нее, корявую, и вовсе не смотрели, зато в короткий весенний час она из года в год щедро цвела, украшая двор. И глядеть, и посидеть возле нее приходили издалека.
Под яблоней Лукич сел и сидел. И странное дело...
В шумном дворе, среди ребятни искал Лукич взглядом маленького Сашку: чернявого, звонко-голосого, чуть косолапого. Глядел на ребят, и все казалось: вот сейчас он, сейчас подбежит... Маленький, ласковый, к отцу подбежит и уткнется темной головкой в колени... Прошлого не вернуть, а так хотелось туда, хоть на единый сегодняшний вечер. Отдохнуть сердцем.
Наваливался сон. Туманилась голова. Зевота раз за разом досаждала, и сохло во рту. Домой хотелось, домой, но подняться Лукич не мог.
Его увезли в больницу прямо от яблони.
Потом яблоня отцвела, зеленую пресную завязь уже обирала ребятня, а Лукич все не возвращался.
Роза и Леночка бывали у него каждый день. Лиза ходила часто, Сашка реже, чтобы меньше отца волновать. Тем более что с поры, когда Иван Лукич оклемался, встречи их редко кончались добром. Лукич одно и то же говорил: "Бросай этот кабак. Берись за ум..." И еще много было слов, но все на один мотив. Сашка поначалу терпел, потом стал огрызаться и ходил вовсе редко, отца жалея. А Лукич все время звал его.
Нынешний день Сашка наконец решился пойти в больницу вместе с женой. Они собрали гостинцев и пешком шли недолгий путь.
- Ты молчи, ты слушай и молчи,- говорила Лиза.- Ты же можешь потерпеть?
- Могу, могу,- вздыхал Сашка.- Тут не поймешь: будешь молчать, он скажет: чего молчишь?
- А ты согласись, скажи: мол, подумаю... Все ж больной человек, его жалеть надо.
Недалеко от больницы, в тени деревьев, меж домов, стояло небольшое кафе со столиками на воле. И Сашка передумал.
- Ты иди к отцу,- сказал он жене,- а я здесь пива попью. А то мы с ним опять поругаемся. Иди, иди... Скажешь, на репетиции.
Вокруг был народ, и Лиза не хотела говорить лишнего, лишь попросила:
- Пойдем, Саша.
- Иди, иди. Нечего меня испепелять.
Он сел за столик, пиво потягивал, курил. Сейчас отец его ругает, Лиза поддакивает, что-то обещает. Чего они добиваются, чего хотят? Чтобы он день-деньской сидел возле стрекочущего пресса, подсовывал ему детали? День-деньской, с утра и до вечера. И так целую жизнь? Разве для этого стоило родиться на свет?
Бесстрашный воробей приземлился на стол и начал клевать оставленные на блюдечке крошки. Он опасливо поглядывал на Сашку, но клевал. Воробей... На воле, на солнце. Легко, считай воровски, свой хлеб добывает. Не сеет, не пашет.
Засмеявшись, Сашка вспугнул воробья и проводил его взглядом. Ничего, брат, мы поживем.
Что бы ему ни твердили, что бы ни втолковывали, он твердо знал одно: хотя бы вот за эту неспешность, за спокойную прогулку, когда можно идти, не торопясь, и останавиться, коли душа захочет, посидеть, а завтра утром снова встать, не торопясь, и пойти куда угодно, куда хочется. И не суетиться, не считать минуты, а жить - хотя бы ради этого разве не стоит зубами держаться за нынешнюю работу? И никого не слушать. Что они могут понять в его, пусть даже воробьиной жизни?
И снова вспомнилась ему давняя весна, где-то за городом, за Волгой. Весна, цветущее дерево над водой и старая женщина на лавочке греется. Захотелось поехать, найти. Конечно, дерево уже отцвело, и, может быть, умерла старая женщина. Но остался покой, тишина, водная гладь, словно рай земной.
Сесть на той лавочке и замереть под солнцем. И все. И больше ничего не надо.
Лиза подошла неслышно. И села рядом. Сашка ожидал укоров. Но Лиза молчала, и он не выдержал.
- Чего там?
- Все в порядке, передавал тебе привет.
- Как он?
- Лучше. Скоро выйдет.
- Меня ругал?
- Нет.
- Так я и поверил.
- Правда. Он сказал,- улыбнулась Лиза,- что, может быть, ты и прав.
- Чего, чего? - не поверил Сашка.
- Сказал, что, может быть, ты - прав. Сказал: выйду, получу по больничному деньги, соберу всех знакомых. Он даже список составил: дядя Саша Попов, Александрины, тетя Шура Макарьева с Леной - это с вашей площадки. Потом Степана Кончукова, дядю Лешу, Валеру с Таней, Ваську Макеева...
Сашка не понимал.
- Куда соберет? - перебил он жену.- Сабантуй, что ли, на выздоровление?
- Соберет и приведет в твой ресторан, тебя слушать, как ты поешь.
Сашка вскочил.
- Что? В какой ресторан?
- В твой.
- Это ты придумала?! Ты, ты! Отец бы не додумался! Он и не знает, что я пою.
- Сядь,- сказала Лиза.- Это отец решил. Может, он и прав.
Она замолчала. Рядом, по тротуару, спешил народ. Катили трамваи, автобусы. Шум и гул городской, уличный.