Елена Габова. Ветер влюбленных

Елена Габова
Ветер влюбленных

   – …Музыка созвучна Экзюпери, – сказал Лёва. – Его Маленькому Принцу. Вам не кажется?
   Это было то последнее, что я услышала уже издалека. И вообще, что услышала.
   Лёва и Светлана Евгеньевна растворились в мареве снегопада.
   Что созвучно Маленькому Принцу?
   Хочу знать! Хочу это слышать! Как раньше! Идти с Лёвой по снегопаду и слушать одну и ту же музыку! Я хочу! Хочу! Почему это стало невозможным?
   – Это чё, Капитонов был? – спросили за спиной.
   Что? Кто-то что-то сказал? Слова произнесли как будто внутри меня. Причем голосом Захара. Потому что не мог же он стоять за спиной.
   А может, я сплю? Кто это?
   Медленно повернула голову.
   Захар в своей лыжной шапочке с козырьком стоял за мной и щурился. Всегда эту шапку носит. Пушистые белые снежинки падали на пушистые черные ресницы, от которых меня еще недавно бросало то в жар, то в холод.
   – Что? – спрашиваю я. И не узнаю своего голоса. Он глухой и незнакомый.
   – Капитонов, чё ли, вышел, спрашиваю. А кто с ним? Не узнал. На какую-то из наших училок похожа.
   Я медленно и молча иду по белой улице. Мне хочется плакать. Мне мешают плакать. Захар.
   – Эй, Ветка… Ты слышь, чё ли?
   Кислицин топает рядом. Мы сталкиваемся плечами. А потом уже и не сталкиваемся, потому что он меня обнял за плечи. Я стряхиваю его руку с плеча, как какую-нибудь мешающую мне ветку.
   – Не надо, Захар.
   – Не надо, не надо… ладно, – ворчит он. – Так это точно – Капитонов? А ты как тут оказалась? Случайно?
   Я молча мотаю головой. Вправо, влево, вправо, влево… Летят снежинки… вправо, влево, вправо, влево, вниз… вниз…
   – Нет.
   – Ты чё, знала, чё он тут?
   Я киваю: знала.
   – Он чё, тут бывает?
   Снова мой кивок.
   – Он чё, и здесь, и в школе? Вундеркиндер?
   – Только здесь. Он перевелся, Захар.
   – Ни фига себе. А я и не знал. А ты шпионишь за ним, да?
   – Захар…
   – Ну, я Захар.
   – А как ты здесь оказался?
   – Ну, я за тобой шел.
   – Зачем?
   – Шпионю.
   – Зачем?
   – А зачем ты за мной ходила? – Захар начинает злиться. – Встречала меня из спортклуба? Зачем, а?
   – Не знаю.
   – Не знаешь? Ты чё, дура, чё ли? Сначала я. Потом Капитонов. А потом – кто? По цепочке – да? Скажи, да? Значит, будет и еще кто-то после Капитонова, да?
   Захар возвышался надо мной. Смотрел на меня сбоку, изо рта вырывались злые слова. Злые злова.
   – Не знаю. Захар, отстань, а? Прошу.
   – А кто со мной целовался? Или это мне снилось?
   – Прости. Не злись. Пожалуйста.
   – А кто меня в театр приглашал? По-моему, это все делала одна и та же девчонка!
   Молчу. А что тут скажешь? Только согласишься. Полное затмение сердца.
   Захар остановился передо мной, схватил меня за плечи и потряс.
   – Покровская!.. Ну погляди на меня, блин!
   Смотрю. Ресницы. Глаза. Волосы из-под шапки. Черные, прямые, как у японца. Лицо перечеркивает снег. Снег так и идет, как шел, большой, пушистый. Снежинки, сцепившись, вновь упали на его ресницы. Он их сдул. Новые на ресницы сели.
   – У тебя на ресницах снег, – я улыбнулась.
   Я сняла перчатку и потрогала его ресницы со снежинками. Они сразу растаяли. Вот она, эфемерность, непостоянство: снег, вода, ничего. Захар схватил мою руку. Прижал к губам, как тогда в школе. Только тогда он ее просто прижал. А сейчас взял, ткнулся в нее губами и поцеловал, а потом прикусил кожу.
   – Не надо, Захар. Щекотно.
   – Щекотно? В чем дело? Может, объяснишь? Почему – Капитонов? В чем я провинился? А?
   – Ни в чем. Просто все поменялось местами.
   – Чё поменялось-то? Чё? Я не поменялся, на фиг! Вот, смотри!
   Захар становится передо мной. Растопырил в стороны руки.
   – Я! Я! Вот он, я! Кислицин! Захар! Анатольевич!
   – Захар, не шуми. Не шуми, пожалуйста. На нас смотрят.
   – Да пусть, на фиг, смотрят! А ты на другого смотришь, мне чё, его убить?
   – Захар, – говорю я как можно спокойнее. Меня успокаивает снег, спокойный, медленно летящий. Снежинки, казалось, выбирали место, прежде чем упасть на землю. – Все равно же ты меня не любил. Никогда. Ты всегда меня мучил.
   – Не любил, да? – шипит Захар. – Мучил? – Он щурит глаза, кривит лицо, становится некрасивым, злым гоблином. – А теперь, может, люблю? А?
   Я с силой отталкиваю его от себя двумя руками и бегу по белой улице.
   Нет, не любит! Ему кажется!
   Быстро бегу, словно сдаю норматив по физре. Я боюсь, что он бросится меня догонять. Он спортсмен, он меня в два счета догонит.
   Я влетела в торгово-развлекательный комплекс. Как раз на первом этаже в одном из залов кончился киносеанс и оттуда повалили зрители. Я смешалась с толпой. Повернувшись, увидела у входа в комплекс Кислицина. Вот ненормальный! И сюда явился. Решил выяснить отношения до конца? А что это такое – выяснить их до конца? Как первокласснику ему разжевать: «Не люблю тебя больше. Не знаю, не знаю, не знаю почему. Так получилось». Но он не поймет. Конечно, нет! Если я сама ничего не понимаю!
   Я могла бы ускользнуть от Кислицина через другой выход – здесь их было три или четыре. Но я здорово струсила. И подумала, что он все равно вычислит. Я не хотела выяснять отношения до конца. Это глупо! Зачем их выяснять, если никто ничего не знает? Жизнь оказалась такой странной, она может поменяться буквально за день. А вдруг мне снова будет дорог Захар, а к Лёве я буду равнодушна? Меня в жар бросило, когда я об этом подумала. Температура подскочила буквально до ста градусов. Нет, нет, нет! Лёва и только Лёва! Захар – навсегда за спиной, он – навсегда прошлое.
   Я штопором ввернулась в толпу зрителей и пошла против течения.
   – Простите, я сумку забыла, сумку забыла, – бросала я людям, недовольным, что их расталкивают.
   Передо мной нехотя расступались.
   Я влетела в темный пустой зал. Шлепнулась в какое-то кресло и тупо уставилась в темноту. Сбоку в натяжном потолке горели четыре лампы вроде ночников. Горе, которое я испытала, увидев, что Лёва вышел со Светланой Евгеньеной, притупилось. Его притупил Захар. Я даже испугалась его, честное слово. Я поняла, что с Кислициным будут проблемы. Прямо завтра же в классе! Начнутся разборки. Ух, как я этого не люблю!
   Не знала, что Кислицин такой ревнивый. Прямо Отелло!
   Трудная эта штука любовь. Приходится расплачиваться за нее.
   Но ведь я сказала Захару правду! Все-все резко поменялось! Теперь для меня Лёва такой же недостижимый, каким еще недавно был Захар. С ума сойти! Мир и вправду перевернулся. И как быстро, и как незаметно. Все тот же учебный год. Все та же зима.
   В зале зажегся неяркий свет.
   – Это кто тут сидит? – Я очнулась от женского голоса. – Кино давно кончилося, а она – сидит!
   Уборщица с веником идет по рядам. Сметает остатки попкорна, полоски билетов.
   – Выметайся, выметайся давай!
   «Выметайся». Как будто я мусор.
   Я вымелась и медленно побрела в сторону дома.
   А на улице была такая красотища. Просто кошмар. Снег, снег, снег… так много снега, как будто снегопады всего мира перекинулись на наш город. И нас сейчас завалит. Завалит меня, Лёву, Захара. Всех завалит. Не останется ничего. Только красивое белое безмолвие.
   Все страсти исчезнут. Все будет белое-белое.
   Белый чистый ноль. Снежные Помпеи, понимаете, да?
 
   Около моего дома стоял Захар. Я увидела его и отшатнулась. Да что такое? Может, Кислицын мне уже мерещится в снегопаде?
   – Ты чего тут, Захар? – спросила с опаской.
   – Заходи, пожалуйста, – ответил Захар неожиданно вежливо. – Я не тебя жду.
   – А кого?
   – Ты чё, тупая? Кто с тобой на лестничной площадке живет?
   – Иди домой, Захар.
   – Сама иди.
   – Захар… Что ты, в самом деле? Ведь я же с ним не встречаюсь! С Капитоновым-то!
   – Кто тебя знает. Я у него спрошу. И если встречаешься… – голос Захара стал угрожающим.
   – Захар. Ты же видел, он с другой девушкой.
   – Может, он с ней просто учится в одном классе… э-э… группе… детскосадной… Или что там у них?
   – Нет, не учится. Он с ней. Он просто с ней.
   – Откуда ты знаешь?
   – Знаю, Захар. – Я грустно усмехнулась.
   Удивительно красивые у него ресницы.
   – Ну ладно. Ну, смотри, если врешь.
   – Споки ноки, Кислицин.
   – И тебе. Вот вы, девки, дуры. – Захар отклеился от стены подъезда и побрел. Длинный, широкоплечий. Как он вытянулся за последний год. Совсем стал взрослый.
   Сначала он шел медленно, словно нехотя, словно размышляя, не вернуться ли обратно. А потом убыстрил шаг и почти побежал.
   Собственник! Ни за что бы раньше не подумала.
 
   Я еще постояла у подъезда посреди тишайшего снегопада, который гулял по городу в пуховых угах, с грустью размышляя о том, что еще недавно мечтала о том времени, когда мы с Захаром, именно с ним, рядышком пройдем по улице… Вечером, не спеша. Держась за руки. Сегодня мы могли пройтись именно так! Обнявшись! Время от времени останавливаясь и целуясь. И вот прошлись. Но совсем не так, как мечталось! Почему?
   В этот вечер мне даже видеть его рядом с собой не хотелось! Полнейшее спокойствие по отношению к Захару Кислицину. Спокойствие и снег в душе.
 
   А Лёва со Светланой Евгеньевной… Может быть, как раз в это время идут рука об руку по такой красоте… Может, целуются… От этой мысли меня пробил озноб, и я нырнула в теплый подъезд.
   Поднялась на лифте на свой этаж. Посмотрела на дверь Лёвкиной квартиры. Позвонить? Вдруг он уже дома и они совсем даже не целовались и совсем даже не шли вместе, а просто вышли из здания колледжа. Случайно встретились там в раздевалке.
   Узнаю, что он дома, и сразу успокоюсь. «Позвони! Узнай!» – толкало меня любопытство. Да, но что я ему скажу, если он выйдет? Что? Ведь он смотрит на меня как на пустое место. «Не звони. Не узнавай», – не позволяла гордость. Гордость грозит мне кулаком. Я ей повинуюсь. Я стала старше. Я не хочу перед Лёвкой унижаться так, как унижалась перед Захарычем.
 
   Перед сном пришла эсэмэска.
 
   Убью твоего Капитонова!
 
   Захар. Ну а кто же?
   Мир такой жестокий. Просто жесть.
 
   На следующий день я еле дождалась десяти утра, когда открылась школьная библиотека. Надежда Борисовна выдала мне тоненькую книжечку. На обложке – маленький мальчик вроде Жорика из первого класса. Он стоял на крошечной круглой планете в развевающемся шарфе.
   Я начала читать сказку на физике под партой. Но Виталий Сергеевич заметил и сказал:
   – Вета, убери, пожалуйста, книгу.
   Он это негромко сказал, когда проходил по рядам. Так сказал, что только я одна услышала. Не могу не послушаться Виталия Сергеевича. Он хороший. Всегда с нами вежлив. И голос у него тихий. Объясняет урок, сложив лапки на животе. На его уроках шумновато, но мы его любим.
   Спрятала книгу. Но на перемене встала к подоконнику спиной ко всему миру и углубилась в страницы.
   И на меня обрушилась грусть.
   Прозвенел звонок на урок, но меня уже ничто не могло оторвать от этой печальной истории. Я вспомнила, что сейчас у нас биология, и от сознания, что вместо звенящего голоска Маленького Принца я услышу шипящий голос Зои Васильевны, я содрогнулась. Быстрее, быстрее, вниз по лестнице, еще пролет, еще, ура, Шпионина не встретилась, и я благополучно достигла тихого уголка.
   Здесь никто не бывал. Незачем. Около спортивного зала есть такой маленький закуток – проход в корпус начальных классов. Зимой его почему-то закрыли, и получилось, что он стал никому не нужен. Я опустилась на пол, прислонилась спиной к теплой батарее и очутилась в пустыне. С Летчиком. С Маленьким Принцем. С барашком. С капризной Розой. С Лисом. На планетке Маленького Принца, где огромные баобабы. В Африке – на Земле.
 
   А потом я плакала. Потому что это была самая грустная книга в мире. Уроки уже кончились. Все разошлись. Надо было топать в класс за рюкзаком. Там была только дежурная Аля Королькова.
   – Ой, Ветка! – воскликнула она, увидев меня. – Ты что-то забыла?
   – Рюкзак, – коротко бросила я.
   – Рюкзак? – удивилась она. – Ты что, не была на последнем уроке?
   – Нет.
   Заметив мой красный нос и глаза на болоте, Аля испуганно спросила:
   – Что случилось, Ветка?
   – Да ничего. Пока, Королькова!
   Я направилась к выходу.
   – Ве-ет! – позвала Аля. – Ты книжку забыла!
   Книжку я положила на стол, когда доставала рюкзак с другой стороны парты. И забыла ее взять.
   – Спасибо, – сказала я, вернувшись за ней.
   – Интересная книга? – спросила общительная Аля. У нее брекеты на зубах, но она нисколько от этого не страдает. Не стесняется вовсе.
   Я помотала головой.
   – Нет. Не интересная. Она потрясающая, Аля.
   И вышла, прикрыв за собой двери.

   «Печально, когда забывают друзей».

   Это я о Лёве. Он забыл.

   «Когда грустно, хорошо посмотреть, как заходит солнце».

   Мне так грустно. Где же закат? В городе его трудно увидеть. С моего восьмого этажа. В проеме между высоток… Но только не в период снегопадов…

   «Мы в ответе за тех, кого приручили»^[1].

   Лёва! Ты слышишь? Ты меня приручил!!! А отвечать за меня не хочешь. Даже не замечаешь.
 
   Весь день я ходила под впечатлением от этой маленькой книжки. И мне еще больше захотелось услышать ту музыку, которая ей созвучна. Но как я узнаю, это что за музыка была? Ведь мы не общаемся с Лёвой. Он меня позабыл. Он меня бросил!
 
   На следующий день Захар спросил перед первым уроком:
   – Ну что, встречалась со своим хахалем?
   – Отстань, Захар, нет у меня никакого хахаля.
   – Кто вас знает, девчонок… Врете ведь все…
   Не нужно было спрашивать, кого он имел в виду. А когда я возвращалась с перемены в класс, увидела, что Кислицин вытащил из кармашка моего рюкзака телефон и проверяет звонки и эсэмэски.
   Я подбежала и выхватила мобильник из его рук.
   – Кислицин! Ты меня достал!
   – Да ладно, не парься! – Захар отклонил голову и защитился руками, как будто я его бить собиралась. – Я только посмотреть хотел. Ну, у тебя и когти. Руку поцарапала!
   – Так тебе и надо!
   – Да чё ты, чё? Я же только посмотрел!
   Как будто телефоном можно еще и в футбол поиграть. Нет, стоп! Захар прав: по сотику можно не только шпионить. Можно, например, по моему телефону послать Капитонову эсэмэску с каким-нибудь ругательством или угрозой от моего имени. Может, уже послал? Я проверила отправленные сообщения. Нет, чисто.
   – Не трогай мой телефон. Кислицин, ты слышал?
   – Да ладно!
   – Не «да ладно», а вообще не трогай! Никогда! Понял?
   – А то что, Покровская? – Захар сощурился так, что берега темных глаз почти сомкнулись.
   – А то вышвырну тебя из-за своей парты!
   – С ее парты! Да я и сам уйду с твоей парты, слышь, ты, ветка с трухлявого дерева!
   – Вали.
   – Да пожалуйста. Больше только не уговаривай вернуться!
   – Договорились.
   – Кислицин, садись со мной, – предложила Нинка Буфетова, белобрысая девчонка с накрашенными губами. Она наблюдала за нашей разборкой с большим удовольствием. Лучше бы ресницы и брови красила, а не рот. Терпеть ее не могу. У нее разговоры только лишь о парнях, кто да как на нее глаз положил.
   Захар даже бровью на Нину не повел. Обозрел, куда еще можно приземлиться. Нинка фыркнула, свысока глянула на меня и медленно, с достоинством, удалилась из класса. Ха! Я ее, бедняжку, обидела. Теперь будет трепаться на всех углах, что я прогнала Кислицина. То, что Захар ушел сам, она во внимание не примет.
   Свободное место было у Певченко, его сосед по парте, Мишка Забоев, простыл и в школу не ходил уже два дня. Дня через три появится… Кислицин перенес туда свой рюкзак, даже не спрашивая у Тимки разрешения. Ну да, Певченко против не будет, они с Захаром приятели.
   Он специально к Нинке не сел: оставил место для отступления. Как будто непонятно. И как только я могла влюбиться в такого мелкого парня? Проверяет сотик, устраивает почти семейные сцены – кто бы мог подумать? Ведет себя как истеричная баба.
   Прозвенел звонок, и в класс вползла биологичка Зоя Васильевна. У нас биология два раза в неделю, два дня подряд, как ни странно.
   После того случая, когда она подслушивала наш с Лёвой разговор и я назвала ее шпионкой, за что мне пришлось извиниться, мы друг друга не переваривали. Но терпели, куда деваться? Сейчас Шпионина (про себя я звала ее именно так) пошмыгала глазками на меня и Захара, туда-сюда, туда-сюда и сразу прицепилась ко мне:
   – Покровская, что ты там пишешь? Оставь ручку в покое. Не нужно писать. Нужно слушать.
   Я отложила ручку, которой дописывала домашнее задание по математике, положила руки на парту, как первоклассница, и уронила на них голову. Какая же тоска эта Зоя Васильевна!
   – Покровская, ты что, спать собралась?
   Я поднялась и села неестественно прямо. Господи! Когда же Шпионина оставит меня в покое? Когда она уйдет на пенсию? Не при моей жизни в школе, это точно. Она не доставит мне такого удовольствия.
   Я оглянулась на Захара, который сидел с Тимкой в третьем ряду. И тут же наткнулась на его упорный взгляд.
 
   После уроков Лариса Григорьевна попросила меня, Алю Королькову и Валю Агееву провести в младших классах анкетирование. Проводили какое-то социологическое исследование, что ли. Каждый малыш должен был написать о своем желании. Любом желании – по отношению к себе или к миру, как он сам захочет.
   Я проводила анкету в первом «В» классе, в том самом, где учился Жорик. Мы сразу друг друга узнали. Он заулыбался, я помахала ему рукой. Все первоклашки посмотрели на Жорика с уважением. А как же: знаком со старшеклассницей. Старшеклассники для малышей – великие люди, их авторитет незыблем. Вообще же мелкие такие потешные. У многих спереди не хватает зубов, и это совершенно не портит их личики. Наверное, потому что знаешь – что это временно. У стариков отсутствие зубов потому и страшит, ведь это навсегда, у них нет запаса кальция на новые зубы. Вообще же, детство и старость – такие жуткие противоположности. Детство – ожидание жизни, старость – ожидание смерти. Детство – розовые очки, старость надевает очки черные. Детство – это красота, старость – уродство. По крайней мере, мне так кажется. Поэтому я хочу жить только до пятидесяти. Да ну, не хочу быть немощной старухой…
   Малыши усердно писали. Думали минут пять, писали – почти пятнадцать. Это одну-то фразу!
   В конце уроков я собрала у мелких листочки с ответами. Их нужно было отдать классной, но я ее в школе не нашла и притащила листочки домой. Ну и полюбопытствовала, конечно, что малявки накалякали. Вот некоторые высказывания:

   Я хочу, чтобы люди стали добрые и не воровали и никого не били
   Я не хочу быть юристом
   Я не хочу быть предателем и преступником!
   Я хочу, чтобы мама стала добрая и нежная
   Я хочу, пусть люди не воюют
   Я хочу себе щасьтя
   Я хочу жить во всех странах мира
   Я хочу, чтобы я была умная добрая и красивая
   Я не хочу быть моделью, потому что их часто убивают и я не хочу чтобы меня убивали
   Я хочу, чтобы Рома на меня смотрел
   Я хочу, чтобы в мире не было никаких преступлений наводнений и нападений
   Я хочу быть в мире с аднаклассницами

   Все ответы мне показались важными! Молодцы эти мелкие! За искренность молодцы. Кто-то думает лишь о себе и себе хочет «щастья», а кто-то – о «преступлениях, наводнениях и нападениях» во всем мире. Подписи в анкетах не требовались. Но мне показалось, что это мальчишки думают глобально – о мире, девочки – зауженно – о себе. Значит, мужчины и женщины так же отличаются друг от друга, как детство и старость! У девчонок круг мыслей маленький, как мяч, у мальчишек – огромный, как планета. Я вдруг пожалела, что я – девчонка. Наверное, поэтому я так много думаю о любви. Я тоже, увы, ограниченная.
   Последнее высказывание неведомой первоклашки про мир с «аднаклассницами» вызвало у меня задумчивую улыбку. Это могла бы и я написать. Ошибки только не мои и не мои каракули. Если бы на свете существовали только орфографические ошибки! Насколько бы легче жилось! Орфографических ошибок у меня вроде бы не наблюдается, зато других, жизненных, – целый чемодан на колесиках. Та мелкая девчонка, наверно, поссорилась с подружками из-за бантиков-резиночек. Или телефон позвонить кому-то не дала… словом, пустяк какой-нибудь. У нее все наладится, раз она этого хочет.
   Я тоже не дружу с одноклассницами. Хотя вроде и не ссорилась ни с кем. И мне это не мешает. Я привыкла быть в отрыве от них. И все-таки такую записку я написать могла бы… Да-а… Просто, когда ловишь неприятный взгляд кого-нибудь из наших девушек, становится не по себе. Думаешь: что я тебе сделала? За что ты на меня так злишься?
   Назавтра я отдала анкеты Ларисе Григорьевне. А последняя «записочка» случайно осталась у меня. Открыла учебник алгебры, а она там как закладка. Да ладно, пусть будет на память.
   Через несколько дней Миша Забоев выздоровел, и Захар вернулся за мою парту.
   – Привет, Покровская! – сказал он как ни в чем не бывало, вешая рюкзак на крючок.
   – Ага, приветик, – вяло ответила я и уткнулась в учебник. Я уже не злилась на него. А чего, собственно, злиться? Все же по-прежнему. Все как раньше. К сожалению. К великому сожалению: с Лёвой мы не общались. А мне так не хватало его музыки, то скучной, то грустной, то пробирающей до глубины души.
 
   Ну вот… Как раньше жили, так и сейчас зажили, говорю же…
   По-прежнему вместе с Захаром ходили в буфет, пили какао с пенкой из одного стакана, когда стаканы кончались (в нашей в столовой это случалось!). Но все это было по-дружески, а точнее даже – по-соседски. Если сидишь с человеком за одной партой, волей-неволей становишься ему близким. И близким становится он. Не родные брат и сестра, но троюродные, это точно. К тому же Захар в меня и в самом деле не был влюблен. Так что сравнение брат-сестра – вполне соответствовало истине. Он врал, когда кричал на всю улицу: «А теперь, может, люблю!» Может, он и пытался влюбиться, но ничего у него не вышло. Однажды он признался, что после того вечера, когда мы целовались в его прихожей, он был уверен, что любит меня. И потом ему всегда хотелось целоваться со мной, в любой момент, даже на уроках.
   – Давай, попробуем? – шутил он.
   – Ага, давай! На математике, да? – отшучивалась я.
   Математичка у нас тетя крутая. Ручку с парты нечаянно уронишь, и то она гаркнет. А уж если на уроке поцелуешься?! Оп, что будет! Что под руку попадется, тем, наверное, и запустит в нас. Попадется пистолет – застрелит!
   Строгая эта Ивелина Сергеевна. Строгая, серьезная, как сама математика – дама в очках, в одной руке – линейка, в другой – циркуль.
   Кстати, Ивелина Сергеевна в самом деле была «дама в очках». Так что она олицетворяла собой всю математику мира.
   И мне нравилось, что математичка у нас строгая, никому не дает спуску. Наверное, поэтому по алгебре и геометрии у меня пятерки.
   С Лёвой мы по-прежнему не встречались. Даже случайно! Он в колледже, мы в школе. Переведясь в колледж, Капитонов сразу стал как будто старше нас всех, не школьник, студент. Что мы для него?
   Однажды возвращались домой с Аней Водонаевой.
   – Ну, что? – спросила Аня. – Узнала про своего Лёвика? Где он сейчас? Неужели в Воркуту вернулся?
   – Он в музыкальном колледже учится. Он же музыкальный гений, знала об этом, нет?
   Аня сделала большие глаза.
   – Не-ет! А он что, музыку сочиняет?
   – Он исполнитель. Пианист. Странно, что ты не слышала, как он играет после уроков. Музыка наполняла всю школу!
   Я вспомнила, как это было. Беготня ребят, крики, а среди этого – блестящие звуки. Как было сладостно сидеть в классе и слушать, как играет Лёва, смотреть, как бегают по клавишам его длинные талантливые пальцы, как временами пробегает озноб по плечам от прекрасной музыки…
   – Я что-то вроде бы слыхала… – Аня силилась вспомнить, прикусив хорошенькую нижнюю губку. – Да, точно, я слышала музыку! – воскликнула она. – Но не придавала значения. Думала, радио… Ты будто ее слышала, – усмехнулась Аня.
   – Я? Если хочешь знать, Ань, я сидела на первой парте в музыкальном классе и была его единственной слушательницей.
   Я почему-то не сказала, что Светлана Евгеньевна тоже присутствовала. Не хотелось мне про нее вспоминать. Вот ничуточки!
   – Ничего себе, Ветка! Могла бы поделиться инфой. Я бы тоже послушала с удовольствием.
   – Да, но ведь это классика, Ань. Шопен, Мендельсон…
   – Бах, Бетховен, Чайковский… – перебила меня Аня. – Ветка, мне эти имена тоже знакомы. Не воображай, что ты одна их знаешь.
   – Я не воображаю. Он так классно играет, Аня! – Я мечтательно крутила головой.
   – Так ты поэтому перекинулась на него?
   – Перекинулась! Ты так говоришь, как будто я насекомое и пересела с цветка на цветок.
   – Ну примерно ведь так и было, – смеется Аня.
   – Нет, Аня. Не так. Не примерно, совсем не так! Но я не знаю – как. Это произошло, и точка. Но я в ауте.
   – Как так?
   – Капитонов не хочет меня видеть.
   – Почему? – Аня делает большие глаза. – Что случилось? Ведь вы были такими дружными!
   Я наконец-то рассказала Водонаевой историю с театром. Мне давно хотелось с кем-нибудь об этом поговорить. Удобно иметь задушевную подругу, но у меня ее нет. Аня в подруги подходит, но, во-первых, она в другом классе, а во-вторых, у Водонаевой все девчонки на свете – друзья. Ее на меня не хватит.
   – Понимаешь, Анют, я полагала, они с Захаром посидят рядом в театре, пообщаются и перестанут друг друга ненавидеть. А получилась такая бяка. Мы навеки поссорились.