Елена Колядина. Дверь на черную лестницу

   «Какое-то проклятое место этот коридор, – мелькнула мысль. – Стоны, сквозняки, кромешная тьма, бабуля на ровном месте спотыкается».
   Но не успела перечислить все странности – Юля пошарила по стене возле двери, и в коридоре впервые зажёгся тусклый свет.
   Я поглядела поверх бабулиного плеча и увидела высокий тёмный потолок, электропроводку на фаянсовых изоляторах – на даче, на столбах такие, и обои, к которым больше всего подходило слово «выгоревшие».
   Бабушка глянула под ноги и возмутилась:
   – Кто это ботинки посреди дороги швырнул? Чуть не убилась!
   – Ой, бабушка, это мои, – призналась я. – Прости, милая, любимая!
   – Ох, хитрушка, лиса патрикеевна, – пожурила бабуля, с кряхтеньем нагнулась и поставила ботинки носками под тумбочку.
   Мы пошагали по бесконечному коридору.
   Но теперь горел свет, и квартира вовсе не казалась декорацией фильма ужасов: скорее, склад скучных, самых обыкновенных вещей.
   Возле каждой двери – обычная, если не сказать убогая, дребедень и рухлядь: столик с древним дисковым телефоном, трюмо с зеркалом, велосипед, швабра, полочка с обувью.
   Грудами висели пальто, шубы, куртки, но ничегошеньки, что могло стонать и дуть в лицо холодом.
   Мы пару раз завернули за угол и вошли в кухню.
   Я раскрыла рот от неожиданности.
   Вот это да! Помещение таких размеров вполне могло служить поварской в царском дворце.
   В центре уместился бы очаг с вертелом, на котором можно зажарить быка, видела такой на картине!
   Увы, на этом сходство с дворцом закончилось: крашеные-перекрашеные, закопчёные шкафчики и тумбочки, накрытые клеёнками, возвратили скорее в послевоенный Ленинград, только керосинки, как в кино, не хватало!
   Допотопные полки на стенах – за поручни заткнуты эмалированные миски, облупленные ковши, всё из толстых досок, никакого пластика или ламината.
   Уставилась на газовые плиты: во-первых, их три, во-вторых, они на ножках, в третьих, конфорки толстенные, как чугунные колёса, никогда ничего подобного не видела!
   Куда ни глянь – антиквариат: возле раковин на стенах – истёртые деревянные решётки непонятного назначения, окно с улицы до половины загорожено чем-то вроде собачьей конуры без одной стенки. Для чего всё это, просто музей древнего быта!
   Лишь на одном шкафчике стоял электрический тостер, да висела на гвозде тефлоновая сковорода.
   Бабушка указала нашу тумбочку, мы сгрузили чайный сервиз, приборы, вазочки, и я покрутила головой: где же рассядутся соседи, ни одного нормального стола?
   Но Юлечка с бабушкой привычно, не обсуждая, что да как, сдвинули на середину кухни четыре табуретки и выволокли из щели за шкафом лист фанеры, обитый яркой клеёнкой.
   Положили его на табуретки, и получился большой, хотя и низкий стол.
   – Традиция нашей квартиры, – гордо и грустно сказала бабуля. – Все горести и радости мы отмечаем на кухне. Так с войны повелось. Когда наши войска прорвали немецкую блокаду, собрались те, кто остались в живых: три женщины и пятеро детей, девочек звали Тома и Рая. А что здесь было 9 мая 1945 года, в день Победы! Потом когда-нибудь расскажу, а сейчас надо чайники ставить.
   Как мы будем сидеть за таким низеньким столом, на полу, по-турецки? Бабуля сказала: увидишь!
   Юля налила воду в электрический чайник, поставила на наш стол, а потом вытащила из тумбы ещё один – огромный, бабушка пошутила: «на роту солдат», металлический, тёмно-синий, с тонким изогнутым носиком, раздвоенным на конце, как клювик.
   Такое ретро я видела один раз в жизни, да и то на фотографии в журнале.
   Вот не думала, что такими чайниками ещё пользуются!
   Сколько же здесь старинных вещей? Откуда они взялись?
   Я расставила чашки, блюдца и рассмотрела кухню внимательнее.
   В углу возле окна притулился забавный древний шкафчик из тёмного дерева, в форме куска пиццы: задние стенки соединены под прямым углом, передняя полукруглая, с толстым стеклом, а внутри на полочках старинная надколотая да надтреснутая посуда – тарелочки, блюдца, вазочка, сахарница, статуэтка в виде корзинки с яблоками.
   Интересно, чьи это вещи, может, бабулины?
   Оказалось, общие, бабушка так и сказала, «коллективная собственность квартиры»: вещи остались от той самой семьи – инженера путей сообщения и художницы.
   Вещи тайком – не забыть, спросить: почему тайком? – хранили жильцы комнаты Настасьи Ивановны, сейчас она придёт чай пить, и мы познакомимся.
   – А почему хранили тайком?
   – Время такое было, детка, мещанский быт не приветствовался, тем более опасно было беречь память о семье, которую… – Бабуля пожевала губами. – Жизнь которой окончилась очень печально.
   – Печально? Интересно, что с ними случилось?
   – Сгинули в лагерях, – помолчав, ответила бабушка.
   И тут же – вот командирша! – зашумела, посыпала разноречивые указания:
   – Неси торт из холодильника, попроси Юлечку принести конфеты и кофе, некогда, не до тебя, отстань с вопросами, потом, позже, за окном не собачья будка, а холодильник!..
   – Как так?
   – Думаешь, всегда были электрические холодильники? – улыбнулась бабуля. Нет, детка, кастрюли и чугунки с едой держали за окном: двор узкий, тёмный, в нем всегда прохладно. Иди за тортом скорее, болтушка!
   С этим напутствием я бодро вышла из кухни, но тут же попала в кромешную тьму и, скажу честно, задрожала от страха: кто-то опять выключил в коридоре свет.
   Я в растерянности стояла в квадрате слабого отсвета из кухни: в комнату идти страшно, назад тоже хода нет – неудобно мямлить бабуле, пережившей блокаду и бомбёжки, про сквозняк и сумрак.
   Вздохнула: делать нечего, надо идти, нашарила стену и осторожно засеменила вдоль неё – поворот, полная темнота!
   Мамочка, миленькая!
   Я вела рукой по стене, осторожно шаркала шлепками по полу, и вдруг пальцы наткнулись на что-то огромное, давящее и омерзительное – с мокрой шерстью!
   От ужаса у меня так перехватило горло, что я не могла визжать.
   Я отдернула руку, шарахнулась к противоположной стене и провалилась вместе с ней: стена подалась вглубь.
   – А-а-а! – вскрикнула.
   – Кто там? – послышался сонный мужской голос, и я догадалась, что попала в чью-то комнату.
   – Это Маша, Тамары Павловны внучка.
   – Заплутала что ли?
   – Ага.
   Скрипнуло кресло, а может, диван, собеседник прошаркал в коридор и пошарил по стене: вспыхнула тусклая лампочка без абажура, свисавшая на витом шнуре.
   Спасибо, выдохнула я, и через секунду узнала: мой спаситель – тот самый Петрович, вернее, Николай Петрович.
   – Где комната, знаешь?
   – Нет.
   – Проводить?
   – Если вам не трудно.
   – А чего трудного, семьдесят лет здесь хожу, дорогу выучил: считай от меня три двери, ваша – четвёртая. Прилёг вздремнуть, пока чаепития ждал.
   Я заверила Николая Петровича: чай будем пить буквально через десять минут, и оглянулась на стену, возле которой меня подкараулило страшное ОНО с мокрой шерстью.
   Это была сырая от дождя шуба, она висела с кучей пальто и плащей возле низенькой двери.
   Да что это со мной творится, с вороной пуганой?!
   Петрович довёл меня до комнаты и пошел назад.
   Юля опять работала, хлебом не корми, дай уткнуться в ноутбук!
   Я неплохо училась, любила читать, сидеть в интернете, но Юля – просто фанат учёбы, бабуля не преувеличила.
   Бабушкина квартирантка вызвала разноречивое впечатление – подозрительная тихоня: стройная, милая, могла бы с парнями вечера проводить, а не сохнуть над книгами.
   В то же время Юлечкина жизнь вызывала зависть: студентка университета, занята научной работой, работает над книгой, будет учиться в Париже, мечтает о карьере – хотела бы я стать такой целеустремленной!
   Подошла к Юле и посмотрела на экран: у большинства людей на рабочем столе плыли рыбки или зеленела долина, а Юля приспособила для обоев чёрно-белую фотографию, старинную, уж точно из этого бабушкиного 1917 года, если не из 1868-го!
   На фотографии – семья: усатый мужчина в мундире, женщина в шубе с широкими рукавами, отороченными пышным мехом, и двое детей в коротких пальто и высоких ботинках. На голове у мальчика фуражка, а у девочки – шапочка с пышной оборкой.
   Все четверо смотрели из прошлого чистым взглядом, словно жили в мире, где не было обмана, войн и горестей.
   Даже взрослые казались добрыми и наивными, а уж дети – вылитые ангелочки.
   – Кто это? – спросила я Юлечку, указывая на заставку. Она пожала плечами:
   – Так, одна петербургская семья. Они красивые, да? И фотография трогательная.
   – Очень! – искренне согласилась я. – Хотя для рабочего стола грустноватые…
   – Согласна, но эта фотография настраивает меня на работу. Ты же знаешь, я собираю материал к диплому и заодно к книге по социологии на тему «Сословия Петербурга конца XIX – начала XX века», мне показалось, снимок отражает суть. Да и смотреть приятно – залюбуешься, какое светлое семейство!
   Мы принесли на кухню угощение.
   Бабушка уже выставила рябиновку для Петровича, заварила чай, выложила зефир в шоколаде.
   Я порезала торт, и бабуля пошла сзывать соседей.
   Вскоре в кухне стало тесно, а гости всё шли.
   Я наконец-то увидела, как сидят за низким самодельным столом.
   Просто, как всё гениальное: жильцы входили, говорили «ух-ты, красота какая!», выдвигали из шкафчиков ящики и садились на них.
   Никогда ничего подобного не видела.
   Если бы кто-то сел на ящик в нашей современной кухне в Череповце, всё бы развалилось – фанера и плита из стружки.
   Но здесь крепкая мебель из цельного дерева.
   Скоро все сидели вокруг стола и оживленно говорили, разливали чай, подхватывали и передавали куски торта.
   Когда все принялись жевать и гомон поутих, бабушка встала и торжественно – я решила, она сейчас начнёт кланяться в пояс, сказала:
   – Соседи дорогие! Спасибо что пришли, уважили меня и внучку. Машенька, поздоровайся!
   Мда, что у бабушки за манера обращаться со мной, будто с дошколёнком.
   «Поздоровайся с тётей! Расскажи гостям стихотворение!».
   Я недовольно свела брови, но улыбнулась и несколько раз кивнула по кругу.
   – Красавица! – сказали соседи хором.
   Потом дружно помитинговали по поводу повышения цен и тарифов на услуги ЖКХ, после каждый одновременно говорил свое, как в опере, на которую нас однажды водили классом.
   А затем Петрович, ополовинивший бутылку рябиновки, повёл рукой, требуя тишины, и обратился к бабуле:
   – А тут без тебя, Тамара были дела… Чёрте что творилось. Я даже знакомого экстрасенса звать хотел, но он отказался: чёрная магия, грит, не по моей части, я только биополями занимаюсь, исцелением энергетических потоков. Выкрутился – побоялся связываться.
   В середине речи соседи перестали есть торт и напряженно замолчали.
   Правда, один из соседей попытался Петровича прервать, мол, уймись, в другой раз про свои видения расскажешь.
   Но Петрович заартачился:
   – Извините! При чем здесь МОИ видения? Я, позвольте, был трезвый, как стеклышко, всего один стопарик и выпил.
   – Тогда, конечно, трезвый, – гости наигранно засмеялись, – прямо как огурец!
   – А я говорю, была она, вот здесь стояла! – махнул в сторону ещё одних дверей, закрытых, Петрович.
   – В самом деле, Николай, после поговорим, – заявила бабуля и взволнованно посмотрела в мою сторону. – Нашёл тему, ещё про инопланетян или, эту, чупокабру вспомни.
   – Таковых не видал, врать не буду, а даму – как Ли духу видел.
   И Петрович дернул головой в сторону двух соседок, сидевших напротив окна.
   От этих слов, вернее, одного слова – «дама», я вздрогнула и уронила на стол кусок зефира.
   В голову ворвался рой мыслей, не успевала обдумать одну, как её сбивала другая, от вопросов темнело в глазах: про какую даму сказал Петрович? Черная дама – это она? Почему бабушка предлагала пустить в бой чеснок и осиновый кол? Какие «фокусы»? Какая дверь? Если всё зависит от двери, при чём тут зеркало в парадном? Или оно и есть «дверь», проход ТУДА? А куда – туда?