Елена Лебедева. Утомленная балом

   – Расскажи мне!
   Лиза вздохнула. Нужные слова никак не находились. Ей не хватало смелости рассказать о близких отношениях с мужем, ведь это была их тайна. Разве можно говорить о том, чего она сама не до конца понимала? Вдобавок Лиза не была уверена, что сестра действительно ничего не знает. Ей казалось, Анна специально вызвала ее на разговор, чтобы выведать планы.
   – Жаль, что гувернантка тебя не просветила. Супруги должны быть очень близки, чтобы женщина смогла зачать.
   – Я, кажется, поняла. О боже! – Анна взволнованно задышала, но понять, какое значение она придавала сказанному, было нельзя.
   – Анна?
   – Мне стало нехорошо… Делить с мужем постель, думаю, не страшно, но это! Ты ничего от меня не скрываешь? – тревожилась девушка, еще больше прижимаясь к сестре.
   – Ну что ты, конечно, нет, – произнесла Лиза вслух, а про себя подумала: «Просто я перестала верить в твою искренность».
   Аннушка нежно поцеловала Лизу в лоб, потом положила голову к ней на грудь. Сестры обнялись, прижимаясь друг к другу и думая об одном и том же человеке.
   Именно так их утром застала Александра Александровна, когда по старой привычке зашла поправить дочерям одеяло: обнявшихся во сне милых белокурых девочек, похожих друг на друга и таких близких ее материнскому сердцу.

Глава 7

   Экипаж на полозьях, запряженный парой вороных лошадей, двигался от Сенатской площади мимо строящегося Исаакия к наплавному мосту. Ефросинья, закутанная в меховую накидку, под которой кроме потрепанного суконного плаща, вязаного платка да старого шерстяного платья ничего не было, тревожно вглядывалась в затянутый утренней дымкой Васильевский остров – конечную цель путешествия. Новый экипаж и прекрасные лошади странно оттеняли женщину в темном одеянии, больше похожую на нищенку, чем на его владелицу.
   Преодолев обледеневший мост, экипаж свернул налево. Дальше путь лежал мимо здания Двенадцати Коллегий и заканчивался в небогатых переулках, заселенных бедными художниками, разорившимися дворянами и прочими представителями разношерстной массы столичной публики.
   Спешившись и подойдя к дверям, ведущим в полуподвал одного из зданий, Ефросинья начала стучать. Делала она это как можно громче, чтобы живущие в подвале люди ее услышали.
   Стучать пришлось долго. Наконец дверь отворилась, и на пороге возникла полная женщина средних лет. Она старательно вытирала руки о фартук, но, узнав гостью, всплеснула ими и запричитала:
   – Господи, пресвятой Боже! Барыня!
   – Тише, Марфа, пойдем скорее к тебе, я замерзла, – Ефросинья взяла женщину за плечи и легонько подтолкнула вперед.
   Обе оказались в мрачном коридоре с дверьми, ведущими в такие же мрачные комнаты. Одна из дверей не была закрыта, и Марфа направилась туда. Ефросинья проследовала за ней.
   – Так значит, здесь ты живешь?
   – Здесь, барыня.
   Посреди комнаты, на невысоком столе, словно откормленный сытый кот, распластался большой, наполненный мыльным раствором таз, в котором плавали недостиранные Марфой вещи.
   – Так ты прачкой стала?
   – Обстирываю господ помаленьку.
   – Хорошо, очень хорошо, – Ефросинья заглянула в соседнюю комнату. Там находилась единственная кровать, да коричневый, обитый кованым железом сундук. – А мужик твой где?
   – Ваня мой? На строительстве Исаакия. Плотник он, леса мастерит.
   – Отчего же детей не нажили?
   – Да Бог, барыня, не дал.
   – Что ж, хорошо. Ты, надеюсь, не забыла, кто дал тебе вольную?
   – Как же, барыня, вы сами и дали!
   Ефросинья приняла величественную позу, что абсолютно не вязалось с ее небогатым одеянием.
   – Пришло время расплачиваться.
   – Да чем же, барыня, у меня ничего нет…
   – Знаю. От тебя потребуется еще раз послужить мне. Обещаю, что после тебя не трону, живи своей жизнью.
   Марфа согласно закивала, готовая на все, лишь бы ее оставили в покое.
   – Что делать-то надо, барыня?
   Ефросинья удовлетворенно хмыкнула, давая таким образом Марфе понять, что приняла ее покорность и готовность ей послужить.
   – Знаешь ли ты дом, что на углу Садовой и Невского? Нужно наняться туда прачкой: к господам, что живут в первом этаже.
   – А к чему это? – тихо, склонив голову, спросила Марфа.
   – Не твоя забота, милая. Твоя забота – как ты будешь туда наниматься. И помни, я плачу за это хорошие деньги.
   – Нет, барыня, на подлость я не согласна!
   Ефросинья звонко рассмеялась:
   – С чего ты взяла, что я… прошу совершить подлость? Видишь ли, я хочу быть в курсе дел этой семьи. Подумай, там тебе тоже заплатят деньги. Но ведь и я заплачу за то, что будешь мне докладывать. Разве это плохо для тебя?
   Марфа совсем смутилась, мечась между желанием заработать и опасением попасть в дурную историю. Она ясно ощущала опасность, исходившую от бывшей хозяйки. Но мысль о том, что они с Ваней смогут, наконец, жить, не перебиваясь с хлеба на воду, решила ее сомнения.
   – Хорошо, хозяйка, я согласна.
   – Собирайся, поедешь со мной. Я покажу тебе дом. Повезло тебе, Марфа, ох, повезло.

* * *

   Любаша в доме Вересовых считалась не только горничной. Ей доверили присматривать за остальной челядью: наказали докладывать хозяину о делах, связанных с прислугой. Именно поэтому она пользовалась особенным расположением хозяйки.
   Совсем еще юную Любашу взяла к себе в дом из загородного поместья Александра Александровна. Сперва в обязанности Любаши входило прислуживать Лизе, но когда Лиза вышла замуж, то не захотела расставаться с любимой горничной. Нелицкая отдала Любашу в дом Вересовых, ни секунды не пожалев об этом. С тех пор горничная пользовалась особенным доверием Николая Степановича, сумев завоевать и его расположение.
   В тот день Любаша сильно озаботилась тем, что прачка, которая раньше прекрасно обстирывала семью, включая прислугу: няню, кухарку и саму горничную, стала относиться к работе «спустя рукава». То пятно на выстиранную простынь поставит, то забудет отбелить рубашки хозяина. Любаша ломала голову над тем, что же делать с отбившейся от рук прачкой: приближались важные праздники, а это означало, что белье в доме необходимо привести в порядок.
   На счастье в дверь постучалась Марфа. После разговора по душам Любаша прониклась состраданием к этой тихой, аккуратной женщине, оказавшейся к тому же работящей, ответственной и, что немаловажно, бездетной. С соизволения господ Марфа переехала в комнату, расположенную в подвале. Когда хозяин услышал, что муж Марфы работает на строительстве, то это решило судьбу и плотника Ивана.

Глава 8

   – Елизавета Павловна, гости! – Любаша застала хозяйку за штопаньем халата мужа.
   Лиза отложила работу и поднялась.
   – Кто?
   – Молодой господин. Назвались Дмитрием Петровичем. Спрашивают хозяина.
   – Но мужа нет дома.
   – Велите не принимать?
   – Нет, это неудобно… Зови.
   Митя вошел в комнату и огляделся. Взгляд скользнул по женскому силуэту, на мгновение застыл на отложенном Лизой халате, после переместился на картину, изображающую Николая Степановича.
   – Дмитрий Петрович, чем обязаны?
   Митя шагнул к Лизе и приник к ее руке. Выражение лица его сделалось любезным.
   – Оказывается, муж ваш – известный архитектор?
   – Я этого не скрывала, – осеклась Лиза.
   – Как думаете, могут его увлечь старинные чертежи? – продолжал допытываться визитер.
   – Вероятно, – Лиза недоумевала.
   – Третьего дня случилось приобрести любопытные бумаги… Был в книжной лавке, увлекся, и букинист, к слову, редкостный шельмец, всучил мне их вместе с другой книгой. Позже я понял, что поторопился с покупкой, но вспомнил о вас.
   – Вспомнили про Николая Степановича? Тогда вам стоит его дождаться, если никуда не спешите.
   – Если позволите, я подожду.
   Лиза предложила Панину сесть, но тот принялся расхаживать по комнате, разглядывая обстановку. Удовлетворив любопытство, он подошел к картине и замер.
   Лиза вернулась к работе. Впрочем, пальцы ее отчего-то втыкали иголку неровно, дрожали и под конец полностью отказались подчиняться хозяйке. Чувствуя, что дрожь не унять, Лиза бросила занятие и сложила руки на коленях. Она начала исподтишка наблюдать за Митей, который все это время стоял к ней спиной.
   То, что видела Лиза, вгоняло ее в краску: прекрасное телосложение, высокий рост и плечи…
   Жаркая волна притекала к щекам, заставляла пылать уши. Грудь вздымалась все чаще, а лоб покрылся испариной.
   Казалось, Митя всецело поглощен увиденным. Портрет, который изображал Вересова на фоне Исаакия, был и вправду хорош. Лиза его любила и часто сама разглядывала детали. Но Митя вскоре охладел к портрету и начал поглядывать в сторону безмолвствующей женщины.
   Французская речь вывела Лизу из оцепенения – Митя обращался к ней тихо, искусно подбирая слова:
   – Никто раньше не намекал на ваше сходство с лесной нимфой?
   Лиза робела, не смея поднять глаз. Заручившись молчанием, Панин продолжал:
   – Вы очень красивы, Лиза. Нежны и белокуры, как нимфа с картин Ботичелли. В свете мало найдется красавиц, подобных вам.
   Помолчав, он добавил уже по-русски и с большим чувством:
   – Художественный изгиб вашей шеи, сударыня, способен навеять множество романтических идей. И не только человеку с творческим складом ума. Эта чудесная линия, протянувшаяся от юного подбородка и до…, – здесь Панин осекся, не находя слов, – эта линия, нарисованная Создателем, заставляет увериться в его гениальности.
   Лиза бросила прямой взгляд на Панина, но не удержала его, осознав, что щеки пылают все больше. Дмитрий отступил в глубину комнаты, подошел к Лизе сзади и чуть наклонился вперед. Лиза замерла, чувствуя, как сердце готово вырваться.
   – Ради всего святого, не смущайте меня… – трепетала она, чувствуя его дыхание у себя на шее.
   Но Панин, казалось, не слышал ничего. Он касался ее волос и порывисто шептал:
   – Когда я смотрю на вас сзади, сударыня, поражаюсь округлости плеч, чувственности этих локонов на затылке.
   – Вы забываетесь, – воскликнула Лиза, вставая. – Такие слова непозволительно говорить даже девушке на выданье, а я – замужняя женщина!
   Она смерила его презрительным взглядом. Гнев скрыл смущение, и Лизу это обрадовало. Чего доброго, Панин подумал бы, что она готова ответить на чувства.
   – Сударь, я удаляюсь. Если угодно, подождите супруга в одиночестве.
   Она направилась прочь из комнаты, но Дмитрий Петрович решительно преградил ей путь к отступлению.
   – Неужели, Елизавета Павловна, – снова переходя на французский, выпалил он, – вы покинете меня, не простившись?
   Разгневанная «нимфа» выразительно ухмыльнулась, всем видом показывая, что Панин перешел грани приличия. Она не собиралась больше поддерживать разговор.
   – Прощайте, сударь!
   Не дав Лизе опомниться, он решительно завладел ее рукой и легонько прикоснулся губами к пальцам:
   – Всего один знак внимания, и я удаляюсь…
   Лиза закрыла глаза и впала в беспамятство. Пульс колотился в висках, точно ударяли в бубен. Голова склонялась на мужскую грудь, подкашивались ноги. Ее обнимали за плечи, ее покрывали поцелуями…
   Митин голос послышался совсем близко:
   – Подари мне ответный поцелуй, Лиза!
   Лиза теперь желала сопротивляться, но вместо этого не сделала ни единого движения. Она только беззвучно шелестела губами:
   – Что вы делаете…
   Дмитрий Петрович прильнул к ее пылающим губам, наслаждаясь долгим взаимным поцелуем. В эти мгновения Лиза словно провалилась под лед, и все вокруг стерлось из памяти, осталось лишь ощущение падения в бездну.
   Сколько длилось падение, Лиза не знала. Несколько мгновений, минуты, часы? Наконец она открыла глаза, ощущая сладкую истому. Рядом никого не было. Нежный человек, только что с пылом обнимавший ее, исчез. Порыв, и Лиза уже готова броситься за ним вслед…
   Что с ней? Как она позволила другому целовать себя? Как могла забыть о супружеской верности, о чести женщины? Лиза попыталась найти в своем сердце крупицы стыда, но не находила их. Все ее существо наполнилось мягкой обволакивающей негой, жаждало новых поцелуев и объятий.
   Лиза встретилась взглядом с портретом мужа и впала в оцепенение. Николай Степанович теперь смотрел на нее грозно, а не с любовью, как раньше. Лицо супруга покрылось морщинами, одряхлело. Портрет мгновенно состарился и принял угрожающий вид. Сейчас Вересов казался Лизе жестким, беспощадным судьей, готовым лишить супругу радостей жизни. Она впервые боялась Вересова до дрожи в коленках.
   Лиза рухнула на пол. Мысли путались. Оцепенение, надолго сковавшее ее, не позволяло шевелиться.
   Неужели она… полюбила? Любовь все объясняет: и странное волнение в присутствии Панина, и горячее тепло, разливающееся по телу, и дрожь от случайной близости Мити. Но как она позволила себе полюбить? Разве возможно такое? Она замужем и любит мужа…
   Или… она больше не любит Николеньку? Ведь невозможно одновременно любить двух мужчин? Сбитая с толку, Лиза все больше запутывалась в рассуждениях.
   Понимая, что в комнату может войти кто угодно, Лиза встала и вернулась к шитью. Заставила себя успокоиться. Нужно заканчивать штопку, халат требовала прачка для стирки.
   Закончив рукоделие, она в первый раз за долгое время отправилась сама погулять с детьми, а, вернувшись, занялась на кухне с кухаркой.
   Вечером, с поцелуями встретив в прихожей мужа, Лиза сообщила:
   – Заходил господин Панин. Ты помнишь его по декабрьскому вечеру? Тогда ты злился, что он меня провожал…
   – Панин? Ах, ангаже Аннушки! Но зачем я ему понадобился? – Вересов снял шинель и бросил ее на руки Любаше. – Что за вздор, мы едва знакомы!
   – Он приносил бумаги, думал показать их. Наверное, они важны для тебя.
   – Бумаги? Какие бумаги от него мне интересны, позволь спросить? – Николай Степанович начинал злиться, проходя в комнаты.
   – Кажется, это были старинные копии чертежей купола собора святого Петра.
   – Чертежи купола? Интересно, – Вересов внимательно посмотрел на Лизу, – откуда у Панина эти бумаги?
   – Он по случаю приобрел их у букиниста.
   – Разве Панин имеет отношение к архитектуре? – продолжал допытываться Вересов.